А-др Грог
/серия - характеры/
"Третий" по жизни шагает не знаниями, а наитием, ощущениями - что правильно, и что неправильно, не ошибаясь, и всякий раз удивляя инструкторов. Он не может объяснить - почему попадает, почему всякий раз угадывает оптимальное расположение собственной огневой точки-поддержки подразделения, откуда чувствует запасные позиции и лучшие пути отхода, при этом кажется недалеким, даже туповатым, но всякий раз лучшим. В учебном центре это раздражает, и многих, но лишь до поры, пока "по Мише" не был спущен устный приказ - от самого, как говорили, "верха" - не придираться, есть на него "особые виды".
МИХАИЛ (60-е)
Миша - упрямый. Упрямее (как мать говорила), чем отец и даже дед, а уж о нем (о деде) легенды складывали, и некоторые даже в книжки попадали. Не все в них правда, потому как, слились с легендами о прадеде, а в них было даже про городового, которого однажды, охватив бока, взялся давить, и не отпустил даже в беспамятстве, когда в голову прикладом напихали. Только когда веревки просунули меж рук, и мужики, числом неизвестно сколько, за те веревки потянули - тогда раздернули. Кто-то говорил, что лошадьми тянули, но бабушка на это ругалась - поскольку не любила, когда врут. "Наши же мужики и раздергивали, - говорила, - а потом так оба рядком и лежали, все думали, что разом и представятся, потому как у прадеда с головы и ушей кровь текла неостановочно..." А врач земский только и ходил от одного к другому, и когда к Мишиному прадеду подходил, языком цокал и говорил - в цирк бы его. Но поскольку городовой помер, а прадед оклемался, отправили его не в цирк, а на бессрочную сахалинскую каторгу. Откуда ушел в бега, как некоторые уходили, и пропал, как некоторые пропадали. Только вот костей не нашли - от других находили. Так нигде и не появился, должно быть, как и мечтал, ушел в Южную Америку - на реку Амазонию - побродить по тем лесам, сверить, чем они от наших отличаются. Миша часто смотрел по карте и примерялся. Если он на материк как-то переправился, потом через замерзший Берингов пролив перешел, дальше по Аляске и Канадой, а по карте получается, что там тоже тайга - для всякого, с их мест, дом родной - накормит, укроет. Потом наверняка в Нью-Йорк заглянул - посмотреть их небоскребы. Хотя, кто его знает, были ли в те годы уже небоскребы? Этого Миша не знал, да и не особо интересовался. Америка - это далеко, так же далеко и чуждо, как Луна. Есть где-то Америка и ладно. А если они там возбухать начнут, и решит Хрущев по ним ракетами долбануть за все их мировые подлости, не станет той Америки - тоже ладно. Луну тоже не каждую ночь на небе увидишь - горюет кто-то? Не хрен на нас замахиваться, первые начали, значит - виноваты! Это в любой драке так, кто первый начал, тот и виноват.
Миша кодекс драки знает твердо, усвоил едва ли не с молоком, но, впрочем, на него не лезут - дылда, кулаки вдоль тела висят такие; у редкого взрослого найдешь. Они сразу в глаза бросаются, хотя Миша от смущения кулаки свои за спиной прячет и помнит, что сам он в деда и прадеда.
Прапрапрадед, как рассказывали, проводил время весело. Поймав стражника колотил им о пень до полного выбивания запаха. Времена менялись. Прадед, любящий людей, но знающий за собой печальное, что вспыльчив, с правой иной раз бьет насмерть... и тут уже все равно - в кулак ли собрана, кистевым, врастопырку ли (пальцами)... знать-то знал, но не уберегся. Народ ли пошел хлипковат, либо сам он полумер не чуял, всему что делал, отдавался полностью... То ката выследит, то конокрадов, в тайге суд мирской, а кто он как не мирянин? Случаем ли, но Общество всякий раз решало, что дело его было правое, и урезонивало, чтобы следующего остерегся, не всегда так будет. Так и стало до городового. Городовой, пусть неправ, но власть.
С прадедом семье, можно сказать, повезло. Уже дед Миши этим козырял. Потому как прадед - отец деда - стал не убивец, не душегуб, а борец с режимом - это на всю семью отбрасывало уже вовсе иные краски. Раньше отбрасывало черные - мол, семья каторжника, теперь - красные, цвета нового режима.
Дед тоже чудил (уж чудил, так чудил!) Сначала покрасноармерил, и даже заработал себе именное оружие. А потом это дело как-то внезапно разонравилось. После штурма Перекопа, и того, что насмотрелся в Крыму, внезапно остыл, стал задумчив, и этой задумчивости, от старой ли памяти (как тот земский эскулап сетовал по отцу), но зашел в цирк и в нем остался. Та родня, что в Сибири, враз от него отказалась, потому как для их фамилии такое дело постыдно - видели и у себя эти балаганы! Так в письме ему и отписали - чтобы менял фамилию на другую. Дед тоже ответил письмом, и было в нем одно слово, зато крупными буквами: "Шиш!"
Цирки тогда стали как раз централизовывать, объединять под единую государственную контору, а всякого рода передвижным балаганам ставить препоны, насылать инспекции. И когда хозяин кооператива сказал, что это последний город, дальше он не рискнет - посадят его и бухгалтера, тогда дед забрал у него свой паспорт и рабочую книжку. Женился поздно, за пятьдесят, и взял не цирковую артисточку, как родные ожидали, а вдову без ребенка. Провожал ее со своего последнего именного спектакля - бенефиса, остался попить чайку, а утром пошел, да и продал свои гири обществу гимнастов. На той же неделе устроился в кузнечные мастерские подручным, а под старость, там же, в Крыму, сторожем на бывшем князя Галицына завода шампанских вин, что в местечке "Новый Свет" недалеко от Судака.
Так потом у Миши и получилось, что половина родни в Сибири, а половина в Крыму, и снег, да тайгу чередовать с выжаренными камнями крымского побережья. Зиму в местах, где у каждого на стене ружье, лето в местах, где у каждого в сарае - дачник. То и другое, бывает, стреляет не вовремя... Но об этом позже.
Отец Миши тоже поздно женился - тоже за пятьдесят, только через десять лет после войны. За всю Отечественную ни одного ранения, хотя отслужил в саперах, и приходилось не раз наводить переправы под обстрелом, когда пульки цокали дождиком. Это тогда были те самые первые "специальные саперные", что носили поверх ватников стальную защиту от пуль и осколков. Не каждый мог осилить на себе такой вес, чтобы еще и работать, бревнышки подтесывать и укладывать. Подбирали туда самых богатырей.
Дед прожил до 102 лет, это если только по метрикам (всегда молодился), узнав про внука, приехал в Сибирь - помирать. Добирался долго - самолетов не признавал - один шел и ехал, без сопровождающих. Словно еще одну цель себе перед смертью ставил: Россию осмотреть. Здорова? Болеет ли?
Когда болел внук, и уже не верили, что выздоровеет, дед в порог свой нож вколотил - против смерти, чтобы не вошла. И всякий человек, с какими бы мыслями он не был, должен был через этот нож перешагивать. Убоялась ли смерть, но Миша выздоровел, хотя раз в год - в те же дни - мучался головными болями. Дед нож обломил, осколок так в пороге и остался чернеть. Миша, когда замечал, сразу же вспоминал ту историю: как дед смерть пугал. От себя вот только отпугнуть не смог...
Миша пошел в длинного геолога - загляделась, видно, мать. Хорошо хоть русый, как отец, а не цыганистого вида, а то тут и не знаешь, чем бы дело закончилось: закон - тайга! - она же и прокурор, она же и защитник... Человек тайги берет на себя обязанности судьи и исполнителя, зная, что подобное и к нему применимо, если окажется, что не прав он сам. Отец всю жизнь помнил, без устали испытывал - искал подтверждения, что сила родовая, наследственная, не в геолога, хотя по срокам так совпадало...
Миша старался соответствовать.
На перегонах, стоя на носу лодки, пихал ее против течения, разом отталкиваясь с боков двумя жердями (каждая размером с приличную оглоблю) словно сам он на крученой доске, а это лыжные палки. Так час за часом, без роздыха.
На каникулах работал осмолльщиком, на вырубках трехлетках, дергал, корчевал вызревшие налившиеся смолой пни, сперва подсекая боковые корни, потом здоровой вагой вываживал, дергал как зуб, чтобы подрубить центральный.
Норма куб, а на куб, хочешь не хочешь, 5-6 пней надо, еще и порубить каждый на части, да сложить штабелем. Потом на смоло-скипидарном эти куски в котлах греют: смола уходит, а дерево, как отход. в топку - тот же котел греть.
И шло все это, как знал Миша, на канифоль, медицину и грампластинки.
Ходил шишковать - как сезон, прибивался к партии за кедровым орехом. Здесь надо стучать по стволам побойней, и у Миши такая, не всякий взрослый мужик ею замах сделает, а решится, так на смех всем, того и смотри, переломится в своем настырстве.
Еще более отличался на замерзших стеклом озерах, один управляясь пнем с ручками, который положено таскать по льду, вдвоем поднимать над дремлющими на мелководьях щуках, выбрав самую крупную, и с силой ронять вниз - глумить, после же, всплывшую вверх брюхом, быстро вырубать из подо льда топором, тут же, пока не очухалась, хватать рукой под жабры и выбрасывать. Обычай, забава и охота, получившая распространение с переселенцами из Псковской и Новгородской губерний, что по причине нехватки годных площадей, еще до Столыпинских реформ решали осесть в Сибири под льготы предоставляемые правительством...
Миша подобно глубокой реке "тек" по жизни тихо, находя смысл ее в простых здоровых вещах. Ездил в Крым, к родным матери. Спал в саду, под навесом, ночью в грозу поднимал раскладушку кверху, чтобы не заливало косым дождем, и так держал вверху, пока дождь не кончался. Одного дачника спросонья чуть кондрашка не хватила, едва сообразил, что это за скульптура в мужских трусах. В "Новом Свете" на одной стороне скала Орел, на другой Сокол. Дроздов Михаил на каждой побывал - восторгался простору моря. В тайге тоже есть сопки немаленькие, но с них мало что увидишь, надо на дерево карабкаться, а на что смотреть?
В какой-то год полюбилось прыгать с камня на камень, да не с одного и того же на другой, а чтобы с каждого на разный, прежде не знакомый. Камни в Крыму знатные...
Камни, где тренировался, привык считать своими, но нет-нет, а сквозным гротом заявляются на дальний пляж - бухту, получившую заманчивое название "царской" по причине, что здесь изволил искупаться последний из Романовых, расхлябистые приезжие - все как один, городские.
Раз Мишу очень рассердили. Сперва шуточки отпускали, потом вовсе передразнивать затеяли. Миша подошел, мирно спросил - не хотят ли подраться? Если в охотку, то могут разом, и все вместе - он разрешает, а то за каждым в отдельности бегать неинтересно.
На сильного - артелькой. Такой артельки нет, чтобы с Мишей тягаться. Артелькой как сорвавшегося с ума человека берут? Сколько бы не было, двое за руки, третий с внушениями - вразумляет. Не много, что трое, а много, что на одного. Здесь в неправедный в спор не ввяжись. С Мишей такое несерьезно, ему двое в руки, считай в подарок, гоняться не надо. Этими двумя третьего готов вразумить - с боков одним хлопом и навсегда. Подавай жалобы на собственную глупость!
В Сибири обычно срабатывало. Здесь нет. Стали расспрашивать - почему бегать неинтересно? Совсем бегать не умеет? И как тогда убегать будет, если что? Миша понял, что не переболтает - это же городские, у них язык специально подвешен мозги пудрить.
- Ищите сами в чем хороши - в том и посоревнуемся.
Долго совещались. Девчонки уже посмеиваться стали. Выделили наконец одного бегуна.
- До скал?
- И дальше!
- Сколько будем бежать?
- Пока один не сдохнет! - предложил Миша.
- Сурово!
- Как хотите, можно и до Генуэзской.
- До Судака? Далеко!
- Далеко? - искренне удивился Миша. - Часа полтора, если отсюда!.. Ну что ж, побежали?
- Прямо сейчас?
- А в чем дело? Что-то мешает?
- Нормальной обуви нет. Не в босоножках же!
- Моя подойдет?
Снял туфли-лодочки, что носил на босую ногу, сложил их подошва к подошве - протянул. Примерили - случаются же совпадения.
- А ты?
- Я босиком.
- По камням?
- Ну, - говорит Миша удивленно. - А по чему еще?
Отбежали недалеко. Бегун свалился, за ногу схватился и стонать начал. Дотрагиваться до ноги Мише не разрешил - сразу орал. Больница, хочешь не хочешь, в Судаке. Как раз там - куда наметили. Миша его сгреб и себе на плечи опрокинул - как учили. Бегун этот незадачливый постанывал и на плечах, но уже скорее от страха. Особенно, когда Миша перепрыгивал с камня на камень. Потом дорога пошла, там попривык. Уже у крепости попросил:
- Поставь-ка меня на ногу.
Миша послушно поставил. Охая отпрыгнул подальше, опустил вторую ногу и... вдруг сорвался с места.
- А теперь - догоняй!
Оставил Мишу с разинутым ртом. Будь это хоть бы на пяток километров от оговоренного финиша дальше, Миша бы отдышался и его нагнал, накрутил бы ему нос в сливу, но тут... Миша даже не пошел следом - чего идти, уговаривались же, проигравшего не ждать, пусть топает пыльной дорогой пешком, потому повернулся спиной, взяв короткий разгон, прыжком с двойным перехватом взлетел свой первый камень, оттуда перепрыгнул на следующий и дальше... Оттуда стал спускаться к морю. Подумывая, успеет ли до темноты и если не успеет, то тогда придется плыть...
Племянник-футболист, играющий за СКА, рассказывая эту историю очень смеялся. А рассказывал родственнице, за которой приударял, игнорируя знаки, которые она ему подавала, все еще возбужденный без меры, поведал, как на "Царском пляже" сегодня провел местного недотепу - того самого здешнего Икара-переростка, что с ней видели, что прыгает с камня на камень у мыса "Карманов".
Так случилось, что рассказ услышал тот, кому он не предназначался. Отец девицы, человек в чинах и наградах (а точнее - генерал) сидел в соседней комнате с нежданным фронтовым другом за рюмкой чай, и беседа их как раз пришла к тому, что хотелось душевно помолчать. Стремительно вышел, неслабой еще кистью, выдал племяннику в ухо, впрочем, не усердствуя - племянник все-таки, и настрого велел тому найти и пригласить бегуна на чай. Немедленно!
Тем же днем расспрашивал про Сибирь, весьма заинтересовался дедом, допытывался у Миши, чем тот собирается заняться, не думает ли податься, как и дед его когда-то, в Армию? В смысле, не призывником по срочной службе, как положено всякому здоровому телом и мозгами человеку, а по самому, что ни на есть настоящему - Родине служить по самой полной. Миша честно отвечал, что не задумывался, не решил что ему интересней. Пока интересно "восьмиборье", только вот жалко, что нельзя сделать профессией.
- Отчего нельзя? - удивился генерал. - Можно! Все можно...
Меж тем, расспрашивая, кивал другу, который не далее как пару часов назад, отчасти намекая и на племянника генерала, вздыхал, что молодежь нынешняя, не знающая настоящих тягот, вырождается, и некому будет принять из рук бразды...
- Бегаешь зачем? Прыгаешь зачем? Заставляют?
- Прыгаю, потому что нравится, - признался Миша. - У нас таких камней нет. А бегаю, потому что мне домой скоро, зачеты по "восьмиборью", да еще волка обязан загнать. Традиция такая семейная. Как зачет на совершеннолетие. После этого, если захочу, жениться можно.
- Жениться хочешь?
- Не-а... - зарделся Миша. - В нашей семье принято, чтобы не раньше сорока. Сначала много чего доказать надо...
- Кому? Семье?
- Себе! - удивился Миша его непонятливости. - И остепениться надо...
- А-а! - протянул генерал, будто все сразу и понял. - И что делаешь?
- Работу работаю!
- А в свободное время?
- Я же сказал - "восьмиборье".
- Ах, да... А подробней можно? Что за "восьмиборье"?
И Миша рассказал про "восьмиборье", то что "русским" называется.
Например, есть в нем такое: "Вот 110 километров тебе на сутки!" И тут, хочешь, шагом иди, хочешь трусцой, можно бежать, что есть силы, потом остыть шагая и завалиться вздремнуть - фора есть, потом опять бежать... Воли много. Но, вот тебе ружье в руки, вот тебе пять или семь кило общественного груза на спину - дуй через тайгу до "старых шахт"! Не саму тайгу, разумеется, тайгой не ходят - тайгой карабкаются, ломятся, ... и ... - шуруй разбитой дорогой, той, что раз в год гусеничным трактором проходят с ковшом сваренным навыворот, что нос у корабля, это повал отбрасывать, И волокушей позади себя, чтобы разгладить. После зимы, особенно если снежная, обязательно повалы, и после ветра, который крыши рвет.
Когда марафон бегут, часов нет ни у кого, часы только на конце маршрута. Гадай сам, уложился ли в сутки или недобрал. Минут не хватило или часов, но тут все равно незачет тебе. Стыдно за такое...
Тут же у магазина тебя взвешивают, тут же и грузят, чтобы получилось не меньше одной десятой от собственного веса, а сколько сверх возьмешь, сколько тебе надо личного - дело твое, но выделенный запас должен доставить в сохранности - это общественное, это поселку нужно, это в конце марафона ждут.
Жребий тянут. Первого в 9.00 отправляют по плечу хлопая. И так каждый час до последнего. До закрытия магазина.
Прибежишь, сбросил груз, сразу тебе стрелять со своего ружья. Уже все расставлено. В тайге жить и стрелять плохо? Но оказывается после такой пробежки стреляется совсем по другому, тяжело ружье. На сто верст и иголка груз.
Потом дается полсуток отдохнуть по лагерю хозяйничая. Можно ли на боку лежать второй развивая? Дальше тебе по шахте лазить. Сверху до дна ее, но что хуже, со дна до поверхности.
Шахты с царских времен. Но окончательно забросили в начале 40-х. Основная глубокая до ужаса. Ствол крепкий. Миша все время удивлялся как можно было сквозь такую породу когда-то вручную прорубиться? Промежуточные из лиственницы - дерева вечного. До каждой теперь где канат, где труба... лестниц нет. Давно уже нет, а подъемник вражавел намертво. На промежуточных можешь сколько угодно отдыхать. И отдыхать надо! Не отдохнул, "забил руки" непрерывкой, не сдюжишь до следующего поперечного, тогда придется спуститься и опять отдыхать - это проверено. У Миши здесь хоть и силен как медведь, а никаких преимуществ. Легче тем, кто весит меньше. Здесь, кто раньше потерял, вполне может наверстать. Тем русское восьмиборье интересно, что не самый сильный и не самый ловкий в итоге выиграет, а тот кто все в себе развил, а не один бок.
Тренер из ниоткуда - сам приехал или назначили. Вообще-то, по должности "завклубом", но из клуба, где танцы, кино, да концерты по "красным датам", не отказываясь от всего этого, сделал спортклуб - всяких секций, большинство которых сам и вел. Когда только успевал?
Взрослые посмеиваются, но одобряют. Особенно "русское восьмиборье". Про него всегда интересуются - кто сколько очков набрал. Завклубом даже стал еженедельную сводку лепить, а в конторе попросили копию делать, чтобы на стене конторы красовалась, там же где победители соцсоревнований. Как тут не заниматься? Тренер бумагу вывешивал на трех лучших по всем отдельным дисциплинам и еще сводную - на мастера. А на остальных даже не сообщал - какие результаты у каждого, кто на сколько отстал.
- Худших нет, - говорил, - есть подтягивающиеся!
Русское восьмиборье результатов не сохраняет, в нем рекордов нет. Например, вот сюда, до этой косы, Миша доплыл за час - положено ровно час плыть - и колышек воткнул напротив, как только по рельсе отстучали, тот самый именной колышек с которым плыл. А как же? Надо же чем-то отмечать? Кто дальше. Колышки, как и груз, тоже неодинаковые, поскольку и люди неодинаковые, каждому положено свое, пропорциональное. Плыть из-за него приходится на боку, одной рукой выгребая, другой тащишь острием вперед, по другому никак не получается - пробовали. Плыть по реке, но не по течению, а супротив, и это хорошо что в здесь река глубока и берегами не сдавлена, а то на ней же есть места, что ни за что не побороть, как не парься, даже лодки шестом не протолкнуть... Как услышал по рельсе отстучали, плыви изо всех сил к левому берегу. Второй раз по рельсе отстучат, должен уже на берегу быть, иначе незачет.
А назавтра колышек придется вынуть, отметку стереть и новых не ставить - все это результат одного дня, одного раза.
Но "результат стали давать", самих себя перекрывать раз от раза, когда Дарья в секцию записалась. Потом не только Миша думал, что завклубом нарочно Дарью подговорил.
- Кто сказал, что восьмиборье мужицкое? Нагрузки в нему мужицкие, спрос с каждого мужицкий - этого не отменить и не заменишь под кого-то особого, правила те же: вот и давайте теперь результат - доказывайте, что мужики!
Дарья плавает рыбой, но который раз колышек свой вплотную ставит к Мишиному. Миша про это решил не рассказывать, к делу отношения не имеет.
В Русском Восьмиборье "четыре стихии", и по каждой стихии две дисциплины получаются. Вот в той же "воде", еще одна - но уже не на воде, а под водой.
Правильно дышать учил, и правильно не дышать. Тоже наука - кто бы мог подумать. Есть такая штука - гипервентиляция называется. А есть упражнения, чтобы объем легких увеличивать. Миша, после того, как тренер ему все это рассказал и показал, очень увлекся. Во всякую свободную минуту полные легкие набирал и по грудной клетке себя постукивал. Без подготовки одно, а готовому можно вдвое сделать.
Миша под водой тоже на боку плывет - сам придумал, так удобнее, когда с гранатой...
- ...? - крякнул генерал.
- Здрасте! - удивился Миша. - А зачем тогда нырять?
Русское восьмиборье бессмыслицы не терпит...
Гранаты чугунные, не дюралевые, как в школе. Неясно кто ему отлил, какой умелец, но привез он их с собой, не поленился. Гранату, когда под водой плывешь, либо впереди себя на вытянутой руке держишь, либо к груди прижимаешь, шнур на поясе, гранату обвязывать...
- ...?
- Куда? Куда укажут, всякий раз по разному. Чаще к опоре мостовой. Бывает сложно, там течение, можно промахнуться, тогда незачет.
Шнур с пояса одной рукой сдергиваешь, специально так хитро завязан, чтобы сдернуть можно, и одной рукой завязываешь - это тоже не просто, ни за что не получится, если сотни раз на берегу не освоишь, так, чтобы и с завязанными глазами... Вяжешь тоже по разному, как сказано, под водой или над водой.
Один раз, был такой казус, шнур потерял, так трусами своими гранату привязал, разорвав их на лоскуты... Смеялись конечно. А тренер хвалил, Дарья не смеялась, смотрела... Миша, когда отчитывался о выполнении, горстями прикрылся, а ручонки у него, что лопаты, надежно взял, много кто хихикал, но Дарья, как приплыл, глаз не опустила, смотрела в лицо серьезно и внимательно. Но про это Миша не рассказал, только про "восьмиборье", про все его "стихии".
Генерал тихо восхитился, друг попросил адрес тренера.
- Надо того чудака к нам пристроить.
- Не много ли у вас там собралось... чудаков? - хмыкнул генерал.
- Чудаки не мудаки! - отозвался сослуживец.
Миша за тренера расстроился. И за поселок. Если съедет, кто тренировать будет? Но, что главнее, в разы главнее, - кто пробивать это дело? Среди своих таких настырных нету. Стеснительных сколько хочешь, Миша сам стеснительный, потому знает, что не тот двигатель, который нужен, сам не заведется, а любому делу нужен толкач не на один раз. Еще не понравилось, что его тренера чудаком назвали, какой же он чудак? Миша знал несколько чудаков, чудак это... Вроде того, который решил чтобы вода родниковая сквозь хату текла, чтобы журчало день и ночь - спать под это приятней, и кружкой можно зачерпнуть, когда в охотку. Иной бы решил - вот какой леной чудак, а этот такую работу проделал, на загляденье: надо же от Черной рощи, где ольха на ольхе, канаву прорубить через такие коренья, да камнями обложить, да омутки для красоты, да каскады для журчания - каждый на свой лад, да места, где можно на лавочке посидеть полюбоваться - взглядом охватить и места, где ведром черпать. Тем поселковским, которые живую воду любят, теперь на дальний край ходить не надо - вода сама пришла. Польза обществу, но вошел в чудаки прописные. Или вот еще чудак... Но этот совсем не к месту.
Выходит, завклубом тоже чудак? Правда, с марафоном он, чудак, слукавил - не потому, что столько не бегают, в русском бегают! А то, что... и это Миша потом узнал - случайно, но никому не сказал... не сто десять километров до шахт, а все сто тридцать или больше! Это если линейку набросить на карту, сто десять получается, а если дорогой, которая меж развалов, да сопок крутит. Дороги кладут там, где удобней класть - это кажется, что строго туда, куда надо. Жизнь тоже так живется - туда куда удобно, мало кто себя в гору гонит. В основном чудаки.
И вот выходит, завклубом тоже чудак. Раньше не задумывался, даже не замечал. Но Мише это чудовство нравится, тем более, что в нем он частенько лучшим оказывается...
- Да, - одобрил сослуживец, - Хороший парнишка. Кондовый!
Друг семьи, должно быть, и сам лесной житель, понимал, что говорит - кондовым лучший отборнейший лес называют.
- Дай-ка мне на него данные - определю в место, где ему будут рады, - сказал генерал.
- А сам-то он рад будет? - резонно спросила жена, и генерал не ответил.
...Ближе к весне, когда заметелило должно быть в последний раз, рвано, протяжно, почти двое суток, с тем остервенением, с которым зима обычно прощается, Миша решился загнать волка.
У каждой семьи свои традиции, собственное куражное, вошедшее в обычай. Какой же ты Дроздов, если в определенном возрасте не взял волка живьем? Не ловушкой, а один на один, загнав по целине на лыжах, повалив, схватив за уши, связав и притащив на себе в поселок.
Как успокоилось, вышел на целину - глубокий, рыхлый, не слежавшийся, еще не застывший поверх корочкой - настом, который держит зверя. Мише повезло, почти сразу же, где указывали, поднял волка с волчицей. Уходили медленно, тяжело, словно устали заранее, но потом отрыгнули съеденное и побежали быстро, короткими прыжками преодолевая снег. Волк никогда не бежит слепо лишь бы куда, а всегда в соответствии с собственным планом спасения, потому гнать следует быстро, сбивая с ориентиров и соображения, зная, что предпочтет уходить против ветра, поскольку желает знать про опасности впереди, и не стоит ему в этом перечить, если в той стороне нет гряд, по которым он сможет уйти, а есть - так упреждай, заставь ловить ветер боком, отжимай от твердого, от густолесья, от распадков.
Звери уходили от Миши короткими прыжками, сперва держась рядом, потом след в след. Самец был матерый, а самка молодая, чаще он и бежал впереди - ломил дорогу, и потому, по расчетам Миши, должен был устать быстрее. Но ошибся. К полудню упала самка, а самец издал вой, напоминающий человеческий, и сдался... - много позже, уже в Афгане, Миша услышал подобное и вспомнил своих волков, когда "духу", раненому в живот, размотало кишки, но тот заметил только наступив на них...
Самка не встала, самец не ушел, лег рядом, прикрывая ее своим телом - уронив голову в снег, смотрел одним глазом, держа подрагивающий оскал. Самка же глаз не показала, спрятала голову под брюхо самца. Миша снял ружье, воткнул его подле себя прикладом в снег, не снимая лыж, подскользнул ближе, почти вплотную, звери лежали неподвижно, только самец, задрав губу, дрожал оскалом.
Миша постоял над ними, потом отступил на шаг и еще на шаг, на ощупь взял ружье, перекинул стволами вниз, развернулся и пошел назад по своей лыжне...
Дома на столе дожидалась повестка. Повестка пришла не ко времени, не в те сроки, когда обычно сзывается весенний призыв, Миша откуда-то сразу решил, что приложил к ней руку тот самый крымский генерал. И не ошибся...
