В перерыве между боями мы нашли заброшенный дом в нейтральной полосе. До этого мы неделю были в полях, даже в казарме почти не ночевали. Было дикое желание помыться, отоспаться, отдохнуть чуть-чуть. В общем, вкусить немного нормальной жизни. Нам её в тот момент реально не хватало. Неделю назад в ходе лесного боя мы отбили атаку на Луганск со стороны Камброда. Если бы мы тогда не выстояли, весь Каменнобродский район оказался бы под контролем укров. Потом было стояние в окопах под минометами и "градами", и много еще чего такого.
Основной нашей задачи - разведки и диверсий - тоже никто не отменял. Почти каждый день с утра до вечера мы бродили по укропским тылам. Жара была страшная, да и без нее хватало нагрузки. В день мы проходили километров по двадцать-тридцать. С оружием и боеприпасами, разумеется. Про напряжение, возникавшее от постоянного ожидания обстрела из минометов или тяжелых пулеметов, я уже молчу. Обычной засады мы уже не боялись. Без тяжелого вооружения "айдаровцы" нападать на нас не решались.
Дом был трехэтажный, с джакузи, кучей спален и всем таким прочим, и при всём том ужасно уродливый. Подобный тем домам, что строили в 1990-е многие "новые русские". Кирпич с лепниной и башенками. Хозяева, судя по собранным вещам, уехали из Луганска от войны. Причем произошло это не меньше недели назад, судя по следам на кухне. Они, видимо, относились ко второй волне беженцев.
Первыми из Луганска уехали сторонники "оранжевых": активисты "Батькивщины", "Удара" и т. д. Все, кто боялся новой власти. И боялись не зря. Во второй волне уехали люди вполне лояльные или полулояльные идее независимости - бывшие регионалы, местный бизнес, средний класс. Те, кто поначалу надеялся на то, что с новой властью удастся договориться и жить так же, как они жили раньше. Но нахлынула война, и оказалось, что жить как раньше не получится.
В осажденном Луганске ценилась только одна профессия - военный. Партийные деятели, юристы, журналисты и прочие люди "свободных профессий" оказались не нужны. Бизнесом под бомбами тоже особо не займешься. Воевать же эти люди не хотели. Не барское это дело. И потому потянулись колонны иномарок в Киев, Харьков, Крым и Ростов.
Особенно популярным было крымское направление. Наш Кузя (бывший капитан МУРа), перед вступлением в ополчение ездил отдыхать в Крым. Он рассказывал, что на полуострове летом были тысячи "донецких". Тысячи крепких с большими пузами мужиков лет тридцати-пятидесяти. Не похожие на традиционный образ беженца, они спокойно нежились на солнышке, пока на их Родине шла война. Зубы всех ополченцев (и местных, и приезжих) во время рассказа Кузи скрипели. Все мы представляли их в окопах с автоматами. Таких как они ополченцы люто ненавидели. Пожалуй, даже больше, чем укропов.
Я поначалу не понимал этой ненависти, но после первых потерь в роте я тоже заскрипел зубами. Третья волна беженцев ни у кого неприятия не вызывала. Наоборот, мы помогали им как могли. Это были дети и женщины. И началась эта волна после того, как укры начали обстрел мирных кварталов города. Мины падали прямо на улицах. Можно было идти по городу и угодить под осколок. Можно было ужинать всей семьей и всей же семьей попасть под мину. Старикам в частном секторе было не лучше. Мины падали и на их деревянные дома и перекопанные мозолистыми руками огороды. Но упорные старики в отличие от молодых не двигались с места. Кого-то держали дома и сады, кого-то упрямство, а большинству просто некуда было ехать. Нам, ополченцам, пожалуй, даже везло. Мы сидели на окраинах города на оборудованных позициях и в защищенных блиндажах. У гражданских не было блиндажей. да и били по ним укры даже чаще, чем по нам.
Чуть ли не каждый день "живой телеграф" сообщал о десятках погибших мирных жителей. Телевидение к тому времени уже не работало. Особенно страдала как раз наша зона ответственности - Камброд. Но сделать мы ничего не могли. Украинские "грады" и гаубицы были далеко от линии фронта. Поиском же вражеских диверсантов, которые вели обстрел домов прямо из города, занималась комендатура. Правда, вели они этот поиск как-то не очень удачно. Одним словом, комендатура. Им бы только машины у пьяных отжимать, да своих же ополченцев по городу ловить. После того, как одну из ДРГ поймали, выяснилось, что наводчики у них были свои. Местные луганские милиционеры. Работали за деньги. Сволочи. Как можно бомбить собственный город, я не понимаю! Да еще ладно бы они военные объекты атаковали. Так они в основном по частному сектору и спальным районам лупили. Уроды.
Пока обследовали дом (черный ход, возможные огневые точки и т. д.) натолкнулись на овчарку в гараже. Увидев вошедшего Сталкера она заворчала, подняв уши вверх. Но заходить мы к ней не стали, несмотря на то, что овчарка была привязана. Пока мы обходили дом, ребята восхищенно ахали. Многие из них видели подобные дома впервые. Две ванные, пять спален, гостиная, две плазмы, джакузи. Все это для них было в диковинку. Большинство ополченцев (и местных, и россиян) до войны особо не преуспевали. Охранники, продавцы в магазинах, строители, водители, милиционеры и полицейские и т. д. И если россияне еще хоть какую-то нормальную жизнь видели, то для большинства бывших украинцев, а ныне новороссов эта жизнь была недоступна. Для примера, заместитель командира группы Музыкант (очень умный и способный мужик) до войны работал мясником в торговой сети и получал две с половиной тысячи гривен. На тот момент это было порядка шести тысяч рублей.
По ходу обследования дома "социальный негативизм" запылал вовсю. Парни не понимали, почему, когда "эти" жируют где-то в Киеве или Москве, они должны защищать их дома. Не обошлось и без мародерки. Правда, по мелочи. За крупную командир жестко бил по рукам. Меня от всего этого дергало. Правда, один раз я не удержался и прихватил из разбомбленного дома "Трудно быть Богом". Эта книга, кстати, оставалась у меня до моего последнего боя в рядах ополчения. Не могу не вспомнить цитату из ТББ, которая врезалась мне в память: "Раньше я вёл каждый бой так, словно это мой последний бой. А теперь я заметил, что берегу себя для других боев, которые будут решающими". В общем, я был тот еще книголюб. Вот и сейчас я заглянул в комнату, служившую в доме библиотекой. Хозяин, судя по всему, был юристом. Мало того, судя по набору книг, не адвокат, а скорее из прокуратуры или судейский. Нашлось и несколько художественных книг. Правда, не "Война и мир", но читать можно было.
Из детской вдруг расстались крики пацанов. Я поднялся наверх. В окружении трех ополченцев стоял наш пулеметчик Большой. Молодой парень из Белгорода. Он очень боялся пуль и разрывов мин. Но, несмотря на все свои страхи, был с отрядом с самого начала. Большим его назвали за рост и крепкое телосложение, за это же ему и доверили пулемет. И вот Большой стоял посреди комнаты с пультом в руках, а над его головой летал детский вертолет. Несмотря на свои двадцать два, он был все-таки большим ребенком. Впрочем, многие из ополченцев были такими. Чтобы решиться бегать с автоматом в руках по полям, зеленке и городским кварталам, нужно быть немного ребенком. Взрослого человека останавливает риск быть убитым, а мы "большие дети" научились относиться к этому спокойно. Жизнь научила.
Вспоминается первый увиденный мной "двухсотый". Поздно вечером по темноте мы с Мангустом и Кузей ехали на нашей зеленой "Ниве" проверять позиции, и вдруг увидели стоящий танк. Выйдя из машины, мы обнаружили экипаж танка, плачущий возле тела их командира. Тело танкиста было отдельно, голова отдельно. Оказывается, танкисты вели огонь по врагу, но по неопытности не сменили позиции после первых трех выстрелов. В итоге мина накрыла командира, корректировавшего огонь, сидя на башне. Экипаж был семейный, все сельчане из одного села под Луганском, и все родственники. Мы с Кузей подняли тело танкиста и положили его в машину Мангуста, рядом с ним разместили голову. Механик-водитель и наводчик поехали с Мангустом хоронить родича. А мы с Кузей остались сторожить танк. Ночь была холодной, и мы забрались внутрь танка. Правда, как закрыть люки, мы в темноте не разобрались, и было все равно холодно. Да и пролетавшие над танком снаряды душу не согревали.
В том же доме обнаружили мы двух брошенных котят. Они свободно гуляли не только по дому и двору, но и по соседним домам. Там их, видимо, подкармливали местные пенсионеры. Уже после ранения в больнице я встречал такую же пенсионерку (жену попавшего под мину в своем собственном доме гражданского). Как она рассказывала, они с соседкой подкармливали целую стаю таких брошенных кошачьих. Правда, чем они их кормили, не знаю, с продовольствием в городе уже были проблемы. Котят мы чуть подкормили - тушенкой из наших запасов. Запасы, правда, были небольшими. Мы так торопились вымыться, что не захватили с собой сухпай.
Брошенные котята, коты и кошки вообще часто встречались нам в то кровавое лето 2014 года. Первый раз я увидел рыжего котенка в нашей казарме на Камброде. Он даже несколько раз переночевал в моей кровати, рядом с автоматом. Помню, как задрожало его сердечко, когда наши зенитчики случайно впаяли в стену казармы очередь. Слава богу, никто не пострадал, но струхнули мы тогда все здорово. Котенок же особенно. Еле-еле я выгладил из его маленькой души страх. Минут через пять он замурлыкал. Через какое-то время я встретил черного с белыми крапинками пучеглазого котенка с порванным правым усом прямо на позиции у "Металлиста". Совсем кроха, он оказался очень прытким. Правда, глухим. Контузия бывает не только у людей. Обычно он ютился возле полевой кухни. Понятно, почему. Но стоило украм начать обстрел, котенок сразу бросался бежать и исчезал быстрее, чем мы сами успевали спрятаться в блиндаже. После обстрела он так же внезапно появлялся у кухни и начинал просяще мяукать.
Электричества в доме, как и во всем Луганске, не было. Правда, тогда еще не было и сплошного отключения. Оно то появлялось, то отключалось. Тоже самое и со связью. Окончательно все отключилось к концу третьей недели августа. Впрочем, сейчас нас это вовсе не волновало. Ребята нашли в доме генератор и запустили его. Спустя несколько минут у нас появился свет, через час нагрелась горячая вода. Первым в джакузи пошел Мангуст, так сказать, по командирской квоте. Саша никогда не упускал возможности помыться или хотя бы вымыть ноги. Последнее, учитывая длительность наших переходов, было очень важно. От него привычку при первой возможности мыть ноги перенял и я. Сегодня я этим и ограничился. Сил ждать своей очереди в ванную не было. Читать уже тоже не хотелось, жутко хотелось спасть. Как, впрочем, и большинству других "бешеных".
"Бешеными" нас называли в штабе. И не только за характер, он у большинства из нас был ого-го. Скорее за то, что мы были одним из немногих подразделений в Луганске, которые действительно воевали. Не сидели по базам или окопам, а рвались в бой при первой возможности. Причем командование постоянно (и не всегда успешно) останавливало Мангуста. Суть нашего Генерального штаба (как шутя называли себя сами штабные офицеры) состояла в одной фразе: "Лишь бы не случилось чего". И потому приказа о взятии РЛС мы, например, ждали три недели, и так и не дождались. Хотя с нашей стороны все было почти готово. Нужна была только артподдержка, чуть подкинуть людей, да БТР с танком. Впрочем, мы бы справились и без подкрепления. дали бы танк. Не дали. В душе, я думаю, Мангуст был рад этому. После тех боев, что мы пережили вместе, он очень привязался к отряду и берег нас - своих разведчиков. А при штурме РЛС "двухсотые" были бы неизбежно. Это же настоящая крепость.
Несмотря на размеры дома, кроватей на всех не хватило, отряд был большим, да и вместе ночевать было как-то спокойней. Человек семь, и я в том числе, легли в гостиной на втором этаже прямо на полу. Я пришел туда, когда уже все разлеглись, и поэтому мне досталось место с краю. Лег, как и полагалось, с автоматом под боком. Моя "Лида" (так я нежно называл свой АКС). Даже сейчас, когда я вспоминаю о нем, меня охватывает волна какой-то странной нежности и тоски. С этой "женщиной" я провел два месяца, практически не расставаясь. И спал, и ел с ней. Про боевые операции я уж не говорю. Во дворе дома, разумеется, поставили часовых. Они менялись через каждые два часа, но меня чаша сия миновала.
Заснуть сразу, однако, не получилось. Не хватало разрывов над головой. Привычка засыпать под завывание мин и грохот гаубиц была такой укоренившейся, что первые дни в России я не мог уснуть. А самой сладкой ночью в Луганске была ночь, когда мы с Кузей ночевали в зеленке недалеко от нашей второй линии обороны. Все как обычно расстелили одеяла, сняли и положили под головы разгрузки, сжали в руках автоматы, и вдруг грохот. И не обычный гаубичный, к которому мы привыкли, а гораздо мощнее и раскатистей. "Град". Мы с Андрюхой немного струхнули. Никакой окоп, если он не прикрыт бетонной плитой, от "града" не спасал. А наш окоп, доставшийся нам по наследству от прежней смены, и окопом-то можно было назвать с большой натяжкой. Так, окопчик. И вдруг, смотрим, а "град"-то наш. Надо сказать, что в первые недели после нашего приезда в Луганск с артиллерией у ополчения было плохо. На каждые десять выстрелов укропской артиллерии приходился в лучшем случае один наш выстрел. И тут наш "град". Трудно передать нашу радость. Под его раскаты я тогда и заснул, улыбаясь во сне. В тот момент я был счастлив и мне снился дом.
Утром, переночевав, мы собрали снаряжение и оружие, и стали грузиться в нашу "тачанку". И тут "тачанка", как всегда это бывает, заглохла. Тачанкой мы называли грузовую "Газель" с обрезанным до середины кузова тентом и бронированными стенками. Как и на легендарных тачанках времен гражданской войны в России, на ней стоял пулемет. Правда, не "максим", а тяжелый пулемет КОРТ. Пока "тачанку" ремонтировали, Скляр и еще один боец решили заглянуть к собаке и покормить ее. Собаку заметили еще вечером, но никто заходить к ней по темноте не стал. Скляр был из местных, бывший мент, причем из деревенских. Жена и дети у него остались на оккупированной территории, и он все порывался поехать туда. Командир не отпускал. Одному ехать туда было смертельно опасно, а лишних людей у нас не было. Скляр был штрафник. Мало того, он был штрафник в квадрате. Потому что, попав в к нам в штрафное отделение, он умудрился напитаться, да еще полезть в драку с командиром. За что, естественно, схлопотал по полной. Но на командира Скляр зла не держал, понимал, что досталось ему за дело.
- Ребята, она умирает. Совсем исхудала, - сообщил с дрожью в голосе вернувшийся из сарая Скляр. С такой же дрожью Скляр рассказывал о своей семье, оставшейся на "Бандеровщине".
Несколько человек, и я в том числе, бросились в сарай. Большая породистая собака неподвижно лежала на рваном коврике в углу и жалобно смотрела на нас. Такими жалобными собачьими глазами, которые никогда не забудешь. Рядом с ней стояла полная миска корма. И рядом лежали открытые пакеты с кормом же. Видимо, хозяева оставили перед отъездом. Еда была не тронута. Собака же была исхудавшая донельзя со шпангоутами ребер. Видимо, она не ела с момента отъезда хозяев.
- Отвяжи ее, пускай уходит, - сказал Скляру подошедший к нам Мангуст. Скляр попробовал приблизиться к собаке, та зарычала, по-прежнему жалобно смотря на нас.
- Она тоскует по своим хозяевам, - ответил Скляр. - я разбираюсь в собаках. Она будет сидеть на месте и никого не подпустит к себе, пока не умрет с голода. Что делать, командир? - спросил он Мангуста и посмотрел ему в глаза. В том момент глаза его были такими же, как у пса. Вмещающими в себя всю тоску нашего жестокого собачьего мира.
- Позаботься о ней, Скляр, - приказал командир и вышел из сарая. За ним выбежали и мы, подальше от того, что сейчас произойдет. Щелкнул затвор. Через мгновение раздался выстрел. Ба-бах.
Мы все, и подошедший Скляр, молча залезли в машину. Жалобно заурчал мотор. Мы поехали. В непривычной тишине. Пока мы возвращались в казарму, я вспомнил еще одну историю про собаку. Шла вторая неделя существования нашего отряда. Мы только что проехали по нейтральной дороге на нашей "тачанке", и примерно за километр от позиций укров ударили по их закопанному БТРу из Корта. Результатом двухминутного обстрела был дымок над их позициями (судя по десантному флагу с крылышками, это была 25-я воздушно-десантная бригада). Дальше все было просто. В машину и назад на всех парах. Классическая партизанская тактика. "Пришли, въебали и съебались", - как говорил Мангуст. Что мы собственно и сделали (начали съебываться). И тут над нашей "тачанкой" засвистели мины. Ромашка газанул и мы понеслись вперед. Мины продолжали свистеть над головами. Напряжение все нарастало.
Тут внезапно кто-то из наших сказал: "Смотрите, пацаны, с нами противотанковые мины, взрывчатка, мины от миномета, развернутые мухи. Да еще и мины над головой. Щас вот попадет одна мина в машину, и все. Мы всей толпой сразу на небеса". И захохотал. Вслед за ним захохотали и остальные. Ржали минут пять, тем временем мы ушли от минометного обстрела. И вот когда мы уже успокоились, внезапно заглохла машина, а до Луганска было еще три километра. Ромашку ругали почем зря. Он вообще был чудо-водитель. Мог вытащить из любой жопы, но машина после этого становилась недееспособной. Так, собственно, и произошло. Пришлось нам всем вылезти и толкануть машину. Дорога была ровной, и потому метров через двадцать разгона она пошла за нами. Снова повеселев, мы запрыгнули в кузов и поехали. Вдоль дороги стояли брошенные хозяевами дачи. На дачах уже вовсю плодоносили фруктовые деревья и виноград. На грядках алели помидоры и зеленели огурцы. И все это богатство пропадало. Лишь изредка часть этого богатства доставалась нам. Впрочем, вместо винограда и груш на этих дачах вполне можно было получить пулю. Туда периодически забредали укропские РДГ и наши казаки. Последние могли и своих застрелить.
И тут за нами побежала собака. Овчарка. Видимо, одна из брошенных. Многие из нас с болью посмотрели на нее и стали кричать ей, чтобы она ускорилась. Многие начали тянуть руки с бортов машины. Но машина ускорилась так, что собака догнать ее уже не могла. Останавливать лишенную хода машину значило подвергать риску группу. Мангуст приказал не тормозить. Вскоре собака из черного лохматого облачка превратилась сначала в жирную кляксу, а затем в маленькую черную точку. Бойцы продолжали тянуть руки... собака продолжала бежать. На глазах у многих появились слезы.
И еще я вспоминаю про лошадей. Мы попробовали тогда обойти РЛС с другой стороны. Пока осматривали окрестности, натолкнулись на конюшню бывшего губернатора Луганщины Ефремова. Там стоял с десяток породистых лошадей. Пара работников ухаживала за ними, но чувствовалось, что рано или поздно они их бросят. Война. Мы вошли в конюшню. Лошади испуганно заржали. Я подошел к одному из коней и осторожно приблизил к его морде ладонь. Он посмотрел на меня своими конскими глазами и лизнул мне руку языком. Сердце екнуло. Я не выдержал и выбежал вон из конюшни. Остальные бойцы тоже долго там не задержались. На обратном пути мы попали в засаду. Вырвались из нее, как всегда, чудом.
И вот родной Камброд. Еще несколько метров - и поворот на нашу казарму. Бойцы повеселели. Начались разговоры. На повороте перед казармой метрах в тридцати от нашей машины внезапно охнула "восьмидесятка". Работала укропская ДРГ. "Прихода" мины за шумом мотора никто не услышал. Ромашка газанул, а мы поспешно перекрестились. Показались ворота казармы.
Так завершился один из немногих мирных дней нашего отряда. Для Луганска он тоже оказался почти мирным. В боях никто из ополченцев не погиб, из мирных жителей тоже никто не пострадал. Разрушили всего три дома. Собаку было очень жалко. Всех было жалко. Но завтра был бой.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
