Okopka.ru Окопная проза
Блоха Елена
90 дней в плену

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
 Ваша оценка:

  
  
  

От сумы и от тюрьмы не зарекайся

  
   Да, собственно, никто и не зарекался. Вот только произошло все как всегда – неожиданно. Вообще, я для себя сделала вывод, что все самые важные события в жизни человека происходят неожиданно, даже если к ним готовиться заранее. Рождается и умирает человек тоже неожиданно для самого себя.
   Никогда нельзя наверняка знать, что два любящих человека именно в этот день и этот час соединятся, что приведет к рождению нового человечка. У одних это происходит нежданно-негаданно, в порыве страсти, без ожидания таких далеко идущих последствий, и это может стать как приятной, так и совсем неприятной неожиданностью. Другие долго работают над этим процессом, прилагают все усилия, бегают по врачам, проходят немыслимые курсы лечения, отчаиваются, надеются, потом опять отчаиваются, а потом все же вдруг и у них получается.
   Поступление, женитьба, поиск работы – все это тоже чаще всего происходит неожиданно, кто-то надеялся поступить в престижный вуз и неожиданно провалился, а кто-то наоборот был уверен, что с красным дипломом ему открыты двери в самых престижных компаниях, и тут неожиданно эти двери закрываются, потому что только красного диплома недостаточно. Кто-то не планировал обзаводиться семьей, но последствия бурной страстной ночи вносят коррективы в планы, и неожиданно приходится брать на себя ответственность и за того, еще не появившегося парня. А кто-то все ждет и ждет, что это вот-вот произойдет, ведь все к этому идет, но никак не доходит до свадьбы.
   Но вот смерть – она всегда неожиданная, ее никто не ждет, людям даже не приходит в голову, что это может произойти сейчас и с ними. С кем-то другим – да, но не с ним, ведь он будет жить долго и счастливо. И я уверена, что практически все люди думают, что они будут жить всегда, и не умрут никогда. Смерть может быть ожидаема родными и близкими, если человек долго и сильно болеет, но сам человек, даже находясь на смертном одре, думает о том, что еще не все потеряно. На войне же, даже когда рядом рвутся снаряды, стреляют и погибают люди, для себя смерти никто не ждет. Но, не будем говорить о грустном. У меня, слава Богу, все живы и здоровы, а вот неожиданные события в том 2014 году со мной действительно произошли.
   Эту книгу я начала писать 5 августа 2014 года, уже находясь в заключении. А началось все 2 числа в субботу, когда мы с моим 17-летним сыном Данилом таки решили покинуть Донецк. Хотя бы ненадолго Просто оставаться в осажденном городе дальше было крайне опасно. Согласовав с руководством вопрос об отпуске на две недели не только для себя, но и для всей редакции «Муниципальной газеты», где я работала главным редактором, мы стали собирать вещи. Договорились с приятелем моего друга Володей, что он, как водитель, нас с сыном вывезет в Крым, ведь дорога дальняя, все может быть. Выехали благополучно около 13.00 из Донецка. На блокпостах ДНР даже не останавливали, увидев в машине женщину и несовершеннолетнего парня. Они уже привыкли, что в последние дни количество дончан, покидающих город, заметно увеличилось.
   А вот на блок-посту нацгвардии боец внимательно изучил документы водителя, документы на автомобиль и мои данные тоже. Но я как-то не предала этому особого значения, а напрасно. Просто настроение было отличное. Даже предстоящая многочасовая очередь на таможне в Чонгаре не пугала. По дороге в Волновахе заправились горючкой – полный бак, прикупили воды, сухого печенья, на случай долгого ожидания. Погода хорошая, машина с «кондёром», можно не опасаться пробки на переходе.
   Наивно полагая, что самые серьезные препятствия позади, я стала звонить знакомым и близким людям, сообщая, что все в порядке, мы выбрались из Донецка. Последний звонок был дочери Полине, которая буквально неделю назад переехала в Киев, в связи с тем, что главный офис её фирмы перебрался туда. «Полина, давай я тебе немного позже перезвоню. Нас остановили на блок-посту ГАИ, неудобно говорить», – это было около 15.50, возле Мангуша.
   И тут началось. Сначала гаишники просто попросили документы водителя, потом на машину, «а то таких автомобилей много в угоне…», затем уже потребовали открыть багажник. И вот, когда мы все вышли из машины, набежало человек восемь-десять в гражданском, водителя поставили с одной стороны авто с поднятыми руками, меня и сына отодвинули от салона, быстро залезли в машину, забрали телефоны и стали осматривать личные вещи и документы в сумке и бардачке. В общем, захват проходил в лучших традициях «маски-шоу».
   Проезжающие мимо нас люди с любопытством глазели на это зрелище, открыв окна своих авто. Очень хотелось крикнуть им: «Хелп!», но было понятно, что все это бесполезно, – даже если проезжающие мимо нас люди и услышат мой крик о помощи, то по их испуганным лицам можно было понять, что никуда сообщать об увиденном они не станут.
   На вопрос: «Что происходит, в чем дело и, собственно, вы кто?» – один из группы захвата – довольно крепкий мужчина средних лет с бульдожьим лицом хлопнул перед моими глазами корочкой СБУ, сказав, что все хорошо, надо просто проехать с ними. При этом ребята быстро забрали ключи зажигания моего «фольца». Ехать нам троим предложили в разных машинах. Данил тут же заявил, что поедет только с матерью. Разрешили, и он вместе со мной сел в наше авто. Я сидела впереди на пассажирском сиденье, за рулем был сотрудник СБУ, сына на заднем пассажирском сиденье с двух сторон зажали два крепких амбала, как будто он смог бы от них убежать. Отъехав от поста ГАИ, машина направилась в сторону Мариуполя. Ехали молча, никто не объяснял куда и зачем нас везут, хотя я уже тогда понимала, что для простого формального разговора таким образом не приглашают.
   Примерно через полчаса приехали в аэропорт Мариуполя. Заехали на территорию через несколько блок-постов на которых были ограждения не только из мешков с песком, но и противотанковые ежи с колючей проволокой. На постах стояли вооруженные люди в масках и пропустили нас только после того, как наши охранники предъявили свои «ксивы». В принципе, для жителей Донецка бойцы в камуфляже давно не в диковинку. Но! Эти были по-особенному агрессивны.
   Не радушно нас встретили и в самом аэропорту. Там уже было целое подразделение мужчин, одетых в камуфляжную форму и «балаклавы». Со стороны здания аэропорта были слышны крики и удары, похоже на то, что кого-то бьют. Признаться, сразу стало понятно, что на самом деле мы крепко попали. Между собой нам разговаривать запретили, по сторонам смотреть нельзя: сидеть и не дергаться. А для того, чтобы мы не нарушали приказы, к нам приставили двоих вооруженных бойцов, которые стали по обе стороны нашей машины. Одним словом, отношение к нам было такое, как будто мы опасные преступники и рецидивисты. Разговаривали бойцы в аэропорту, в основном, по-украински. Но были и те, кто говорил по-русски.
   По приезду один из старших сопровождающей нас группы долго о чем-то переговаривался с человеком в камуфляже делового вида, но с пузом (сразу видно – начальник!). Потом нам резко приказали выйти из машины, надели на голову мешки защитного цвета, приказали стоять, взяв руки за спину. Слышно было, что бульдожья морда и пузатый о чем-то не могут договориться. Один говорил, что тут режимный объект и нам тут не место, а другой обещал, что это ненадолго. При этом бойцы, стоявшие и сидевшие на плацу, отпускали непотребные шутки в наш адрес и ржали во всю глотку. «Лишь бы не пустили в расход без суда и следствия…», – мелькнуло в голове. Но, слава Богу, убивать нас не собирались.
   Я услышала, как сына и водителя Володю куда-то повели. Потом ко мне тоже подошел парень с еще совсем молодым голосом. «Пані міністр, будь ласка, за мною!» – торжественно произнес он. «Так вот в чем дело! Они радуются, что самого министра ДНР задержали. Ну-ну…», – признаться мне было не до смеха, но я понимала, что эти не будут разбираться, кто я на самом деле – журналист или член правительства Донецкой Народной Республики.
   Перед дверью в темную комнату, куда я шла наощупь следуя за голосом молодого, мне разрешили снять с головы мешок. В помещении размером 3х1,5 м, выложенном белым кафелем (похоже на склад), был всего один стул, на котором сидела девушка с бледным лицом. «Не закрывай, пожалуйста!» – взмолилась она, обращаясь к молодому. «Терпи. Ты должна быть сильной», – издевательски ласково ответил он и наглухо закрыл дверь. Стало абсолютно темно и очень душно. Судя по всему, вентиляции не было никакой.
   «Как тебя зовут?» – спросила я бледную девушку. «Юля», – тихо отозвалась та. Она сидела у самой двери на стуле. Нащупав мою руку, она пояснила: «У меня клаустрофобия. Давай держаться за руки. Не так страшно». Потом она рассказала, что попала сюда два дня назад ни за что просто ехала со знакомым на машине, а их задержали на посту и парня обвинили в пособничестве ДНР. «Мы просто поехали проведать своих знакомых. А парень этот был в камуфляжной одежде. Вот они и прицепились к этому. Мол, не случайно мы со стороны Донецка едем, наверно диверсанты и все такое. Меня уже два раза «на расстрел» водили, чтобы я призналась в том, что диверсант ДНР. Пообещали тут же в окопе закопать и никто меня не найдет, если не соглашусь с ними работать», – рассказывала Юля, тяжело дыша. Признаться, я ее слушала плохо, в голове была одна мысль: «Что с сыном?»
   «А тебя как зовут, за что тебя?» – вывел из раздумий голос бледной. «Да, наверно, они думают, что есть за что. Но просто так мне пропасть нельзя, я журналист, поэтому меня искать будут. Больше за сына переживаю. Он со мной ехал, несовершеннолетний еще», – пояснила я. «Сын? Наверно, бить будут. Скажи какой-нибудь телефон. Вдруг я раньше выйду отсюда, позвоню твоим и расскажу где ты», – предложила бледная. Подумав, я назвала телефон одного известного в Донецке начальника. Даже если бледная и подставная, что не исключено, то никакого вреда от её звонка не будет. А может, и польза.
   Через некоторое время молодой охранник приоткрыл дверь, дав подышать свежим воздухом мне и бледной. «А что с моим сыном?» – тревожно и тихо спросила его. «Та ничего, вон – в соседней камере сидит. Все добре, мы же не звери из ДНР», – пошутил молодой, но мне было совсем не смешно. Затем я услышала, что охраннику приказали привести женщину на допрос. Он сказал бледной надеть мешок на голову и идти с ним. Перед моим носом опять закрылась дверь, я осталась одна в полной темноте и без стула, который забрал молодой.
   Прислушавшись к тому, что происходит за стеной, я услышала мужские голоса. Их было около пяти, но все незнакомые. Голос сына я среди них не слышала. Уже потом, намного позже я узнала, что в той камере вместе с Данилом и нашим водителем находились еще восемь мужчин. Некоторые из них, по словам сына, были сильно избиты. У одного даже было видно, как торчат поломанные ребра, у другого были переломаны ноги. Их всех действительно жестоко избивали, чтобы они признались в своем участии в ДНР. Причем, все пленники были в гражданской одежде, поэтому нельзя было утверждать наверняка, что они были ополченцами. Что это за люди, и что с ними произошло дальше, я не знаю, могу только догадываться. Но понятно было одно, эти парни действительно могут пропасть без вести, как это происходит со многими, кто оказывается в плену у таких вот «добровольческих» батальонов.
   Надо отметить, что Мариуполь особенно сильно подвергся репрессиям со стороны правосеков и национальных батальонов. Ведь, Мариуполь один из первых признал создание Донецкой Народной Республики, однако принять участие в референдуме жители этого города не смогли.
   Где-то через полчаса двери моей камеры открылись и молодой конвойный сказал, чтобы я надела мешок на голову, повел меня через плац в другой корпус. В комнате с решетками на окнах сидели два камуфляжника в масках и один с открытым лицом. Одна маска села за стол, на котором стоял компьютер, другая с автоматом расположилась у входа. Первым вопросы стал задавать открытый, перебирая при этом патроны в «магазине» ТТ. Он представился моим коллегой, сказал, что его зовут Иван и он тоже журналист. На мой вопрос, где мы находимся и что это за вооруженные люди вокруг, коллега коротко ответил, что это одно из подразделений сил АТО. «Понятно, батальон «Азов», – подумала я, вспоминая, что про них ничего хорошего не слышала и не читала.
   Как оказалось, журналисту было интересно, как это я оказалась министром ДНР. Я ответила, что должна их разочаровать, ведь никаким министром ДНР я не являюсь. «Ну ладно, расскажите про свою работу. Как там ваша газета называется, о чем вы там пишите?» – лениво продолжил спрашивать «коллега», при этом глаза его были злыми, казалось, что он готов разорвать меня. Я принялась объяснять, что наша газета не занимается пропагандой. Что мы даем только факты, ссылаясь на проверенные источники и слова очевидцев.
   Рассказала, что наши журналисты не употребляют такие слова, как «хунта», «националисты», «фашисты». Мы пишем «национальная гвардия», «киевские власти», «украинская армия». В то же время, мы не называем наших земляков «террористами», «сепаратистами», «боевиками», а пишем «ополченцы», «представители или активисты ДНР». «А то, что они преступники, ваша газета пишет?! – вдруг взорвался от негодования один в маске. – Быстро отвечай на вопрос! Называете вы их преступниками? Что молчишь? Говори быстро!». «Тоже мне, плохой полицейский», – подумала я, хотя, если честно, он заставил меня напрячься. «Я отвечу, – сказала я, немного добавив твердости в голосе. Ну, этим ты меня точно не напугаешь. Я посмотрела ему в глаза – это единственная часть лица, которую не закрывала маска. У него были белые брови, ресницы и абсолютно прозрачный цвет радужной оболочки. Такое впечатление, что у него были пустые глаза. – Я отвечу. Если появлялась официальная информация о том, что в отношении кого-то возбуждено уголовное дело, то мы эту информацию давали». Как ни странно, но такой ответ удовлетворил маску, как и остальных моих «собеседников».
   Я почувствовала, как у меня пересохло в горле, а на столе рядом стояла бутылка с водой. Мучить жаждой меня не стали и дали попить. Никогда до этого момента я не пила обычную теплую минералку с таким наслаждением. Это я уже немного позже узнала, что вода в той ситуации, в которой я оказалась, является самым ценным продуктом. Неожиданно, но другая маска, который до этого все время молча сидел у входа с автоматом, достал из маленького холодильника еще воды и протянул мне. Холодная вода! Почти счастье!
   Потом еще около получаса журналист и маска с пустыми глазами задавали мне вопросы по очереди. Все они, как ни странно, касались моей журналистской деятельности. Спрашивали про то, что я делала во время референдума 11 мая, взятия Донецкой ОГА 6 апреля, митинга 9 мая. Много вопросов было о городской власти Донецка, структуре, почему-то спросили, когда я в последний раз видела Александра Лукьянченко (мэр Донецка), как зовут его заместителей, начальников управлений. Мне тогда сложно было понять ход их мыслей, но то, что вопросы касались точно не моей деятельности в ДНР, было очевидно.
   Тут неожиданно зашел молодой и сказал, что руководство звонило и приказало прекратить какой-либо допрос со мной. Мне на голову опять надели мешок, и молодой повел меня назад в камеру. При этом он так смешно, по-детски все время называл меня «пані міністр»: «Так, тут ступенька, пані міністр. Осторожно, коридор, прямо. В туалет пойдете, пані міністр?». Мне даже не хотелось разочаровывать его и объяснять, что я никакой не министр, а всего лишь журналист. А вдруг он выживет в этой мясорубке, женится, у него появятся дети и он будет им рассказывать, как самого министра ДНР в туалет водил с мешком на голове. «Проходите сюда, пані. Сказали вас в другую камеру посадить. Тут есть свет и стул, правда, воды на полу налито. Но, вот тут воды нет, у двери, садитесь, мешок снимайте», – молодой завел меня в другое помещение, тоже в кафеле, в углу которого висели две огромные мойки, с которых на пол капала вода. Странно, но все эти помещения мне больше напоминали какую-то ведомственную столовку, с мойками, складами и еще какими-то комнатами, куда я не попала, которую вдруг захватили вооруженные люди, съели все запасы, вывезли посуду и оборудование и переделали ее под свою тюрьму.
   Тогда мне казалось, что так оно и есть, это бывшая столовая для персонала аэропорта. А может быть и правда, я сидела в мойке бывшей столовки на кривом стуле, окруженная водой и сыростью. С другой стороны, я понимала, что если меня перевели в «более комфортное помещение», убивать, бить и страшно пытать, чтобы я открыла «военную тайну», не будут. Теплилась надежда, что и с Данилом и Володей тоже будет все нормально. Задержали, вроде как, сбушники. Хотя допрашивали точно не они. И, судя по всему, допрос был незаконный, так – ради любопытства.
   Что дальше? Обвинения мне никакого не предъявили. То про ДНР спрашивали, то про газету, в которой я работала главредом, то про Донецкую власть. Мы находились в аэропорту. Значит, могут дальше куда-то направить. Скорее всего, так и будет. Запорожье? Или сразу в Киев? Как ни странно, но мои мысли тогда были близки к истине.
   Где-то через час опять пришел молодой, приказал надеть мешок и выйти на улицу. Остановив посреди какой-то площадки, мне сказали, чтобы я подняла мешок так, чтобы можно было смотреть только вперед. Приподняв мешок, я увидела перед собой на плацу свою машину. Рядом стоял какой-то человек в гражданском, представившийся следователем СБУ в Донецкой области. Он сказал, что сейчас проведет обыск моего автомобиля. Понятно, что никаких понятых не было, ну, не считая около полусотни камуфляжников в масках и с АК наперевес. Мне позволили наблюдать за процессом досмотра и отвечать на вопросы.
   Пока не начали обыск, я стояла в пяти шагах от авто, рядом ко мне вывели и поставили сначала Данила, а затем и водителя. Я их не видела, но по командам: «Выводи сыночка. Водила пошел», – я поняла, что они рядом. Разговаривать нам опять не разрешили, а вооруженные камуфляжники, пользуясь тем, что мы не можем ответить, начали издеваться и смеяться над нами. Некоторые обрывки их фраз я услышала. Больше всего задело, что они над сыном стали издеваться. «Это сыночек её? Так повесточку ему быстро выписать – и воевать. Пусть его сепаратисты и убьют! А-ха-ха!» – видимо, эта шутка им очень понравилась. Данил попытался что-то возразить, но я прошептала ему: «Молчи, а то убьют!».
   После этого близко ко мне подошел, судя по пузатому животу, начальник (лица, из-за опущенного на глаза мешка, я не видела). Он грубо дернул мешок мне на лицо, так, чтобы вообще ничего не было видно, и нагло рявкнул: «Шо, министерша, розколола Неньку, а теперь тикаты в Росію решила?! Не получилось! Хорошо, что мы тебя приняли. Теперь сядешь на 10 лет, минимум! Всех вас журналюг пересадим. Ще бы вашего Кисельова сюда! Ничего, и до него доберемся!» – он смачно сплюнул где-то рядом со мной и, выругавшись матом, ушел. Интонация начальника чем-то напоминала Ляшко. А мне, судя по всему, досталось за всех российских журналистов во главе с Киселевым сразу. Даже не знала, то ли честь оказали, то ли оскорбили. Но разубеждать никого ни в чем не стала. Бессмысленно, да и небезопасно.
   Потом мне опять приподняли мешок и «пригласили на осмотр» личных вещей. Получив возможность хоть тихонько, не привлекая внимания посмотреть по сторонам, я увидела сына и водителя. Они стояли без обуви, на головы были натянуты футболки, руки были за спиной. У Данила из джинсов вытянули ремень.
   Сама процедура осмотра была долгой, утомительной и скучной. Лишь один раз было оживление, когда они перешли к осмотру моего ноутбука. Человек десять сбежались посмотреть на содержимое, положив комп на капот стоящей рядом ДЭУ. Открыли какие-то папки на рабочем столе с фотографиями, может, с митингов, какие-то файлы с текстами, которых в рабочем компьютере конечно много. «О, смотри, русский флаг! Ого, всё! Капец тебе, тетя! Пропаганда, точно! Знаешь, что тебе за это будет?!» – они орали на меня, прыгая вокруг моего ноута. Все это напоминало сцену из фильма про туземцев, впервые увидевших зеркало.
   Все это время изъятые у нас телефоны, которые тоже положили на капот рядом стоящего авто в полиэтиленовом пакете, звенели не переставая. Это уже был хороший знак. Значит, нас ищут. Я посчитала, что с момента нашего задержания прошло около четырех часов. Сегодня суббота, вечер, официально информацию о нас никто пока давать не будет. Но завтра наша пропажа точно не останется без внимания моих вездесущих коллег. Надо дождаться завтрашнего дня. В конце концов, сбушнику и камуфляжникам надоели звонки наших телефонов, и они их просто выключили. Данила и Володю, после того как они показали свои вещи, опять увели в камеру.
   Уже стемнело, а сбушнику надо было заполнять протокол осмотра машины. Оказалось, что здесь нет ни одного свободного кабинета для «работы». А это значит, что задержанных в этом аэропорту довольно много. Да и сами военные, когда разговаривали между собой, несколько раз признались, что выходные все насмарку, много «сепаров поймали», допрашивать до утра придется. Поэтому пришлось сбушному следователю, мне и охраннику с автоматом под мышкой присесть в мою машину, включить подсветку и заполнять протокол осмотра. Другого места во всем аэропорту не нашлось.
   Смешно, но, перевернув всю машину вверх дном, следователь забыл поднять подлокотник. Учитывая, что за пять часов осмотра мне уже удалось наладить с ним какой-то контакт, да и автомата у него не было, только пистолет в кобуре, я решила хоть немного повеселиться. Сбушник, пыхтя и щурясь, полусогнувшись на переднем пассажирском сидении, вносил в протокол длинный список моих вещей, бормоча под нос названия документов, оргтехники, косметики и одежды.
   «А вы ведь не все осмотрели», – вывела я его из рабочего процесса. Он вздрогнул и, обернувшись на заднее пассажирское сидение, посмотрел на меня с ненавистью и страхом. В его глазах читалось, что этот осмотр его самого уже притомил и он поскорее хочет покончить с этим, вернуться домой к жене или подруге, которая постоянно ему названивала, с просьбой провести с ней хоть остаток субботнего вечера, ну, или уже ночи, а тут – еще что-то не осмотрели! Мне стало его жаль, я приподняла перед ним крышку между сидениями: «Подлокотник». Посмотрев, что там ничего нет, следователь облегченно вздохнул и даже улыбнулся.
   Осмотр машины и личных вещей с заполнением протокола затянулись за полночь. Судя по разговорам следователя и камуфляжников, за нами уже давно приехал микроавтобус с сопровождением. Сказали, что мы поедем дальше. «Значит, все же Запорожье. Не самый лучший вариант», – подумала я. Про зверства запорожских сбушников неоднократно рассказывали мои коллеги и военнопленные.
   Перед отъездом из аэропорта мне разрешили взять личные вещи, свои и сына. «На два-три дня», – уточнил СБУшник. Я растерялась, не знала, что брать. Темно, из освещения только фонарик на телефоне следователя, рядом вооруженные люди с АК и указательным пальцем на курке. Я догадалась взять теплую кофту себе и куртку Данилу, нижнее белье, воду. Сбушник дописал протоколы, сказал, что все остальные личные вещи будут здесь в Мариуполе, в машине нас ждать, погрузили вещи и оргтехнику, что я с собой брала в отпуск.
   Когда я уже стояла возле микроавтобуса и ждала отправки, с меня сняли мешок и разрешили одеть кофту, из здания вывели сначала Данила, а потом Володю с перемотанными впереди скотчем руками. Видимо, бойцы боялись, что он может убежать. Их понять можно, парень он крепкий, высокий, около двух метров роста, на просто водителя не очень похож. Нас посадили на заднее сидение микроавтобуса: Данил, Володя, потом я. На парней опять надели мешки. Перед нами в салон сели два камуфляжника в масках и с АК. Впереди – водитель и другой сотрудник СБУ. Нам приказали смотреть только вперед и опять не разговаривать между собой.
   Интересно, что машинку нам подали не простую – в салоне было заметно, что бронированный автомобиль не из дешевой серии. На подобных обычно «випов» перевозят, помню нечто подобное было у бывшего президента Украины Виктора Януковича. «Наверняка отжали у кого-то. Или просто имущество старой злочинной влады используют на пользу революции Гыдности, ну, или как это у них называется», – подумала я и попыталась уснуть. Дорога предстояла неблизкая, а по указателям, которые показывали направление движения нашего авто, я поняла что действительно, движемся в Запорожье.
   К месту назначения приехали примерно через три с половиной часа. У самого здания СБУ я увидела двойную вооруженную охрану. Люди в масках даже своих коллег из Мариуполя по показанному удостоверению не пропускали. Пока один из них звонил кому-то по телефону, наши вооруженные охранники делились впечатлениями: «А тут у них покруче, чем у нас, охрана будет». Водитель начал заметно нервничать и подсказывать сбушнику: «Да выйди ты к ним, покажи удостоверение! А то сейчас пацаны с нервов по нам стрелять начнут!» Но тут наконец-то из-за высоких тяжелых стальных ворот вышел человек в гражданском, проверил документы и дал «добро» на проезд во двор здания из темного кирпича. Во дворе нас уже ждала другая команда. Передавая из рук в руки нас и вещи, я поняла, что на Запорожье мы не остановимся.
   Выйдя из микроавтобуса, с ребят сняли мешки, Володе развязали руки. Однако, тут же нам всем троим надели наручники и проводили в подвал, в небольшую освещенную камеру, в которой стояли два стола и четыре табурета, привинченных к полу. За нами закрыли решетчатую дверь на висячий амбарный замок. Напротив нас по коридору была, наверное, комната отдыха для конвоя – видны были чьи-то ноги на лавке, рядом на полу валялись берцы и раздавался громкий храп на фоне радио «Шансон». «Посидите тут пол часика, скоро дальше поедете», – подтвердил мои догадки один из сопровождавших нас в подвал конвоиров. Таки в Киев повезут…
   Я села за стол напротив сына. Наконец-то с момента задержания выдалась возможность перекинуться с ним несколькими словами. Я взяла его руки, туго стянутые наручниками в свои, пытаясь его немного успокоить. «Мам, тебя посадят?» – в глазах у сына была тревога, но страха и паники я не заметила. «Возможно, – не стала я его обманывать. – Не переживай, все будет нормально. Это даже хорошо, что нас здесь не оставляют. Наверняка нас уже ищут. Мы не пропадем, не бойся». Я, как могла, успокаивала Данила. Ему всего 17 лет, он, по сути, еще совсем ребенок, хотя в данной ситуации ведет себя как мужчина – не стонет, не жалуется, выносит достойно вместе со мной все свалившиеся на нас испытания. Я крепко сжала руку сына ее и, улыбнувшись, еще раз повторила: «Все будет хорошо!»
   Володя сидел напротив за другим столом и пытался уснуть. Если честно, то мне было неловко перед ним. Я понимаю, что в принципе я не виновата, что он вместе с нами попал такую передрягу, это случайность, но чувство вины перед ним было большое. «Володь, извини, что так вышло», – тихо прошептала я ему в другой конец комнаты. Он поднял голову, улыбнулся одними уголками губ и так же тихо произнес: «Ладно, бывает». Через полчаса за нами действительно пришли.
   Выйдя из подвала во двор, мы увидели, что нас уже ждет другой микроавтобус – обычная синяя «газелька», да и охрана на этот раз была поскромней – водитель и два сбушника в гражданском. Из оружия у них были всего лишь ТТ в кобуре. Володе руки завели за спину, сковали наручниками и посадили в угол на заднее сидение. Потом села я и сын. Нам наручники не снимали, но и за спину руки не заводили. Стандартная фраза: «В дороге не разговаривать. Смотреть прямо», – и мы выехали из СБУ Запорожья.
   Первым молчание прервал сам сбушник, который сидел перед нами. «Ну что, будем вести себя в дороге хорошо?» – с хитрой рожей весело произнес он, как будто он везет на прогулку провинившихся школьников. Утвердительно на его идиотский вопрос ответила только я, парни промолчали.
   «А вот мне интересно», – через пять минут сам продолжил разговор сбушник. Как оказалось, интересно ему было много чего. Вопросы, сначала осторожно, а потом уже без всяких «я извиняюсь, а что вы думаете, скажите, пожалуйста», сыпались без конца. Понимая, что для нашей же пользы будет лучше общаться с ним осторожно, учитывая, в каких структурах служит разговорчивый, я отвечала, не молчала в ответ. Причем его интересовала даже не столько я лично, сколько ситуация вообще в Донбассе, стране и даже мире и что я обо всем этом думаю.
   Что характерно, во многом наши взгляды совпадали: во всем виноваты политики и олигархи, которые не хотят делить власть, проводить реформы, на востоке идет война, а не АТО, погибают люди, мирное население, дети, экономика летит ко всем чертям, промышленность в стагнации. «И что же получается? Тот, кто отдает приказы убивать – герой. А я, не имея никакого отношения к преступлениям – еду в наручниках со своим сыном в тюрьму? Вот такие дела», – резюмировала я очередной свой ответ на его вопрос. «Получается так. Поверьте, мне тоже очень неприятно, что я вынужден сопровождать малого пацана и вас в наручниках. Да и водитель, как я понимаю, наверно, не причем. Но это приказ, и я вынужден его выполнять», – ответил разговорчивый.
   Правда, толк от наших «задушевных бесед» был не только в его чистосердечных извинениях. Через некоторое время нам дали попить воды из наших же запасов, потом Володе позволили перестегнуть наручники, переведя руки из-за спины (на тот момент он уже рук не чувствовал). Нам даже два раза позволили выйти в туалет, а уже перед самым Киевом разговорчивый так проникся сочувствием (я себя уже очень плохо чувствовала), что купил нам троим по бутылочке холодной водички и открыл боковое окно «газельки». В общем-то, не таким уж он и плохим парнем оказался, просто работа у него сволочная.
   Около 11.00 3 августа мы въехали в столицу Украины – город Киев. На тот момент я уже знала, что, оказывается, меня обвиняют в участии в террористической организации и почему-то объявили в розыск (разговорчивый проболтался). К 12:00 мы подъехали к ул. Владимирской, 33, где расположено Главное следственное управление Службы безопасности Украины. Перед тем как вывести нас из машины, разговорчивый снял с нас наручники.
   Нам приказали держать руки за спиной и подниматься по лестнице. Меня и сына завели в один из кабинетов на третьем этаже, Володю повели в другой кабинет. Занеся вещи за нами, разговорчивый распрощался с улыбкой: «До свидания, всего вам хорошего». «Спасибо, но лучше прощайте!» – ответила я твердым голосом, стараясь не выглядеть запуганной.
  
  

«Добрые» дяди

  
   В комнате, куда нас привели, находились несколько мужчин в гражданском. По степени напыщенности было заметно, кто из них выше по званию. В кабинете 2х3 м было очень тесно. Стояли четыре письменных стола, у каждого – стулья, на столах стояли компьютеры далеко не самой последней модели, на тумбочке между двумя окнами – большой железный сейф, рядом старенький телевизор LG, справа у входной двери стоял высокий шкаф с бумагами, а за ним, в самом углу – холодильник «Днепр» совкового производства. Интересно, что на сейфе в большом горшке расположился цветок – комнатная роза с крупными листьями, за которыми практически не был заметен герб Украины – трезубец, висевший на стене между двумя окнами.
   Несмотря на то, что створки окон были нараспашку, в кабинете было довольно душно. Пока один из гражданских, представившийся следователем, разбирал какие-то бумаги, меня пригласил поговорить в другой кабинет один из «старших».
   Мы зашли с ним в соседнюю комнату, в которой работал кондиционер, да и обстановка была несколько поприличней, а в углу стояла кофе-машина, в которой мне даже сварили кофе. «Давайте пока без протокола расскажете нам о своей работе в ДНР», – по-отечески душевно начал один из двоих высоких чинов СБУ. Он был выше среднего роста, подтянутый, с ежиком черных с проседью волос и чем-то напоминал волчонка из мультика про Капитошку, только взрослого, очень серьезного и при этом постоянно прятавшего глаза. Такой постаревший и погрустневший волчонок. Второй персонаж был гораздо колоритней. Низкорослый, коренастый, с животом, нависающим поверх джинсов, густые русые с сединой волосы и просто рабоче-крестьянское лицо с мясистым носом. Такой вот рубаха-парень, но с очень нехорошей улыбкой. Он мне показался похожим на Шарикова из Булгаковского «Собачьего сердца».
   Наше общение в дальнейшем только закрепило за ним этот образ. В течение дня он неоднократно пытался дискутировать со мной насчет ситуации в стране, и вся его «правда» сводилась к тому, что донецкие сами во всем виноваты, а сейчас жалуются, «понаехали к нам в Киев, работать не хотят… Взять и поделить».
   Помнится, в одном из своих статусов в ФБ, кажется, еще в марте, я писала, что если бы Шариков жил в наше время, то он смог бы стать даже президентом Украины. Ну, может, и не президентом страны, но, как показала жизнь, в высших эшелонах власти таких оказалось не мало.
   Итак, разговор без протокола. Если коротко, без лирики, то я сказала, что да, действительно, приглашение от людей из ДНР о сотрудничестве мне поступило, но я его не приняла, заявление не писала, документы не подписывала. Более того, понимая, что мне и моим близким грозит опасность, в мае на некоторое время уехала из Донецка и сделала заявление, что остаюсь по-прежнему работать журналистом. Поэтому, как таковым, сотрудничеством с руководством ДНР я не занималась, а все это время продолжала работать главным редактором «Муниципальной газеты», которая является официальным органом печати Донецкого горсовета.
   Почему я выдвинула именно такую версию моего участия в ДНР? Я прекрасно понимала, что если я сразу во всем чистосердечно признаюсь, то и следствие проводить не надо, – записали на камеру мое признание и в суд для вынесения приговора. А чем дольше я буду отпираться, тем дольше будет длиться следствие, тем больше шансов свести наказание к минимуму. На тот момент я уже прекрасно осознавала, что просто так мне из этой истории не выкрутиться.
   После моих слов на лице у старшаков было явное разочарование. Тем не менее, я так поняла, что задачу-минимум, поставленную перед ними, они сделали. Я сижу перед ними в Киевском СБУ, и надо было дальше со мной работать, колоть меня на признание и, судя по их выражению лица, простого решения здесь не будет. Вздохнув, волчара и Шариков отвели меня в другую комнату, где находился сын и следователь.
   У меня тут же поинтересовались, есть ли у меня адвокат, который может присутствовать во время процедуры моего задержания. Какой адвокат, да еще и в Киеве, нет, конечно. При этом я потребовала, чтобы сообщили нашим родным и моему руководству о том, что со мной и где я нахожусь. «Пишите телефоны родных», – потребовал следователь. Понятно, что все контакты находились в самом мобильном телефоне, который у меня и сына изъяли. Наизусть я не помню все номера. Телефон Данила разрешили включить, мой тоже включили, но ненадолго, и он тут же начал трезвонить о пропущенных вызовах.
   Я нашла в телефонной книжке телефон Полины и записала его, но звонить мне разрешили только с аппарата следователя. Он сам набрал и передал мне трубку. «Алё?» – раздался голос дочери. «Полинка, это – мама», – только успела я сказать. «Мамочка! Где ты?! Что с тобой?! Куда вы пропали?!» – закричала она. У меня наворачивались слезы на глаза, я слышала, что она тоже плачет. «Доченька, с нами все в порядке, мы живы, сейчас находимся в Киеве, в управлении СБУ. Данил со мной, его скоро отпустят. Позвони по тем телефонам, что я тебе давала, сообщи, где мы», – попросила я. Дело в том, что еще месяц назад я дала дочери несколько контактных телефонов, по которым, в случае чрезвычайной ситуации, надо звонить. Правда, я надеялась, что такой случай никогда не произойдет. Увы.
   «Мама, бабушка звонила, ей кто-то рассказал, что тебя задержали. Уже информация в интернете есть об этом», – тараторила Полина в трубку. В это время зазвонил телефон Данила. «Папа звонит», – сухо констатировал сын. В последнее время у него отношения с отцом совсем не заладились. И не удивительно. Мы разошлись с мужем, когда дочери было 11 лет, а сыну и вовсе три года. И хоть фактически я воспитывала детей сама, но против отца не настраивала, какой ни есть не путевый (а он действительно оказался таковым), он все же их родной человек. Поэтому связь с отцом, да и родственниками с его стороны, особенно с бабушкой, дети поддерживали. Но в последнее время бывший муж своими отравленными пропагандой мозгами не понимал, что же на самом деле происходит в стране.
   Один из последних телефонных разговоров с сыном, когда Данил сказал, что он русский и против действий Украины на Донбассе, закончился тем, что отец сказал: «Нет у меня больше сына!». После этого и Данил не очень-то жаловал своего отца, поэтому, когда в кабинете следственного управления СБУ раздался телефонный звонок, он даже не дернулся в сторону телефона.
   «Полина, а откуда бабушка о нашем задержании узнала? Кто ей сказал?» – мир не без «добрых» людей, поняла я. «Я не знаю, мамочка, но уже в интернете есть информация о тебе и, вроде по радио и телевидению говорили», – пояснила дочка. «Ну, это хорошо, что уже есть информация в СМИ, не важно, какая. Полинка, все будет хорошо, не переживай», – пыталась я успокоить дочку. А сама понимала, что теперь детям к бабушке в Днепропетровскую область дорога заказана, придется сыну пока в Киеве с Полиной побыть. А то ведь эти старшаки такие добренькие, прямо обещали и билет за свой счет купить и отправить сына к родным. Интересно, сначала в Киев в наручниках ребенка привезли, а потом и билет купят за свой счет.
   Тем временем следователь наконец-то стал объяснять причину моего задержания. Если коротко, то по их версии получалось, что я, Блоха Елена Владимировна 11.05.1969 г.р. (пока правильно) уроженка г. Киева (?), проживающая в Днепропетровской обл., г. Першотравенск, по ул. Комсомольской, 29, (?) участвовала в деятельности террористической группы, так называемой Донецкой народной республики, в которую входят: Губарев П.Ю., Пургин А.Е., Пушилин Д.В., Гиркин И.В., Здрилюк С.А., Безлер И.М. и другие неустановленные особы. При этом я являюсь руководителем целого Департамента по связям с общественностью. В качестве доказательства – информация из интернета! Это был первый «приветик от Джейн Псаки».
   Идем дальше. Оказывается, мне предъявили ухвалу (решение) суда по адресу: Днепропетровская обл., г. Першотравенск Комсомольская, 29, кв. 4, но я её проигнорировала и не явилась к правоохранителям, поэтому суд вынес еще постановление об объявлении меня в розыск, потому что я скрываюсь от правосудия. О как! Из всего этого перечня правдой являлось только то, что я – Блоха Елена Владимировна 11.05.1969 г.р. На самом деле родилась я в России, по указанному выше адресу проживала 15 лет назад и уже более 10 лет живу и работаю в Донецке.
   Эта путаница с данными была не случайна. Как я узнала позже, подобные трюки сотрудники силовых структур Украины делают сознательно, чтобы человек не просто не получал документы о подозрении в совершении преступления, но даже и не догадывался бы, что его разыскивают. Так удобно потом задерживать в нужный момент человека, который ни о чем не знает. Со мной тоже было отработано задержание по такой нехитрой схеме.
   К этому моменту в СБУ на Владимирскую подъехала адвокат из бюджетной организации, которую определили вести моё дело. Ее звали Лилия Викторовна – маленькая, хрупкая женщина около тридцати лет, с длинными темными волосами, схваченными резинкой в хвост, с правильными чертами лица и огромными серыми глазами. Одета Лиля была во все белое – футболка, рубашка, джинсы, мокасины. Даже сумка и телефон белого цвета. С появлением Лили мне стало как-то спокойней. «Не бойтесь, если вам уже сказали, что меня подослали менты, это не так. Я вам помогу, у меня уже были подобные случаи», – достаточно убедительно сказала защитница. Нам позволили выйти из кабинета и пообщаться наедине в углу коридора.
   Лиля умела расположить к себе и рассказала, что нужно делать, для того чтобы защитить свои интересы. Она тут же отметила все неточности в документах, в том числе и в «подозрении», настояла, чтобы в протокол было внесено замечание относительно фактического момента задержания, пояснила, что сегодня мне лучше не давать показания, ссылаясь на ст. 63 Конституции (лицо не несет ответственность за отказ давать показания или объяснения в отношении себя), да и элементарно на плохое самочувствие. Хотя я действительно себя чувствовала хреново, и на то были причины. Но, по неопытности я могла и согласиться на все что угодно, ведь тогда я думала только об одном, чтобы поскорей отпустили моего сына. И еще, я благодарна Лиле за то, что она в некоторой степени взяла заботу о моих детях на себя. Одними из первых ее слов ко мне были: «Я уже встретилась с вашей дочкой внизу, не волнуйтесь, все будет в порядке».
   Примерно к 16.00 завершили дело с протоколом задержания в присутствии адвоката, какой-то барышни-следователя и еще двух девушек понятых. Отдельно хотелось остановиться на последних. Не знаю, где их нашли и какими калачами заманили в воскресный день в здание СБУ, но было видно, что барышни случайно попали на это шоу. Классическая парочка – блондинка + брюнетка, беленькая + черненькая. Две подружки-киевлянки, в меру симпатичные, в меру ухоженные, без пафоса, но с достоинством, одеты со вкусом и без излишней кичливости.
   Такое впечатление, что девушки вышли на прогулку и ради острых ощущений согласились на авантюру: «А почему бы и нет? А давай пойдем понятыми!» Но когда в ходе проведения процедуры и, особенно во время беседы не под протокол, они слышали подробности нашего задержания, рассказы о жизни в Донецке, у барышень перекашивались их миловидные лица, а в глазах был страх и вопрос: «Ну и зачем нам это было надо?».
   В ходе разбора личных вещей Данила (чтобы не терять времени, процесс проходил параллельно с составлением протокола), выяснилось, что заначка на отпуск, которую я спрятала в рюкзак, загадочным образом испарилась (белый конверт, в котором лежали 1200 долларов и 1500 грн). Узнав об этом, барышни крепко вцепились в свои сумочки. После того, как они наконец-то поставили подписи под документом, молниеносно испарились. Думаю, что впечатлений у них хватит надолго. Наверняка, в тот же день за столиком в какой-нибудь киевской кафешки в центре города их подружки услышали увлекательную историю про сепаратистку из самого Донецка, которую допрашивали доблестные сбушники.
   Только к пяти часам вечера Данила отпустили из управления, вернув личные вещи, но ноутбук оставили, а вдруг там есть какая-то секретная информация, которую могли бы обнаружить только специалисты, которых сейчас в выходной день нет на месте. Лиля ушла вместе с сыном, сказав, чтобы я попросила следователя обязательно позвонить на ее телефон через некоторое время, чтобы убедиться, что с моими детьми все в порядке.
   Перед уходом я дала Лиле нужные контактные телефоны, рассказала, с кем можно связаться, кто может помочь. Перезвонив на ее телефон с аппарата следователя минут через 15 после того как они ушли, Данил мне отчитался, что с ним все хорошо, они сейчас сидят в кафе и ему уже принесли какую-то еду. Полина была рядом, тоже взяла трубку и сказала, что брат остается с ней в Киеве, все в порядке. Я с облегчением вздохнула – дети в безопасности, это самое главное.
   Вместе с Данилом отпустили и нашего водителя, после чего, он, скорее всего, отправился домой в Волноваху. Его дальнейшая судьба мне неизвестна, но на свидании мне сын рассказал, что при допросе (их опрашивали в одной комнате) Володя рассказал сбушникам что было и чего не было, готов был под любыми показаниями подписаться, говорил, что он за единую Украину и против сепаратистов и вообще – его подставили. Как-то так…
   Через некоторое время меня повезли из Главного следственного управления в следственный изолятор СБУ. Как меня уверяли старшаки, по сравнению со знаменитым Лукьяновским СИЗО, там просто отель. В этом «отеле» меня сначала обыскали с пристрастием. Обыскивала женщина-конвоир (и на этом спасибо) в специальной комнате. При этом мужчины-конвойные оставались в соседней. Она сказала мне снять всю одежду, до нижнего белья и даже встав на колени, раздвинуть ягодицы. Потом конвойная перевернула все мои вещи, прощупали каждый шов на одежде, забрала шнурки из кроссовок, а на самих кроссовках разве что подошву не оторвала. Дежурная дала подписать какую-то бумажку, где я должна была подтвердить, что ознакомилась с правилами содержания заключенных. Ну, как ознакомилась, посмотрела без очков с моим слабым зрением на 4 листочка, отпечатанных мелким шрифтом и сказала, что все понятно.
   Затем меня отвели в душ, где пришлось мыться без мыла, но хоть дали вафельное полотенце. Вручив мне казенное постельное белье, повели по лестнице на 4-й этаж, где определили в крайнюю по коридору камеру № 24. В камере, рассчитанной на два человека, слава Богу, кроме меня никого не было, еще объяснений с кем-либо в этот вечер, я бы уже не выдержала.
   Я расстелила тонкий матрас на железную кровать, интересно, но никогда раньше такую не видела – вместо сетки или просто какого-нибудь настила на железную окантовку были вдоль приварены четыре широкие железные полоски, причем в изголовье они приподнимались наверх. Это больше было похоже на две пары длинных лыж. Позже я узнала, что именно так эта конструкция и называется – лыжи. Спасть на такой постели, да еще и на таком тонком матрасе было просто мучение – железные листы просто вдавливались в тело, порой оставляя синяки.
   На одной из деревянных тумбочек для меня даже оставили ужин – каша сечка с маленькой котлеткой и холодный чай с черным хлебом. Запихнув в себя часть ужина, я легла на постель и, положив голову на подушку, провалилась в сон. Все, спать!
  
  

«Санаторий» СБУ

  
   Мне ничего не снилось в ту ночь. А если и снилось, то я ничего не запомнила. Разбудил меня громкий рявк в открытое окошечко кормушки в двери камеры: «Подъем!» Умыться как следует, пусть даже под холодной водой (другая просто не была предусмотрена) не удалось: у меня не было ни мыла, ни зубной пасты и щетки.
   Хорошо еще, что я успела прихватить из личных вещей при задержании расческу и крем для лица. Да и то по правилам содержания эти вещи должны находиться «на тумбочке», а «тумбочка» – в коридоре вне камеры. То есть, если тебе нужна расческа, попроси у конвойного, тебе ее дадут, расчешешься, а потом опять заберут «на тумбочку».
   И еще немного о распорядке дня заключенного: 6.00 – 6.15 подъем; 6.15 – 8.00 туалет, уборка камеры; 8.00 – 8.45 завтрак (на самом деле ближе к 10); 9.00 – 13.00 прогулка, работа со следователем, адвокатом; 13.00 – 14.00 обед; 14.00 – 16.00 прием врача, работа со следователем, адвокатом; 17.30 – 18.30 ужин; 22.00 отбой.
   Теперь расскажу подробней о камере и условиях содержания. После подъема, в камере подключали электроэнергию к розетке питания, и можно было включить нагреватель или телевизор, если они есть. При утреннем обходе (кроме выходных дней) дежурному офицеру необходимо было назвать свою фамилию, имя, отчество и статью, по которой подозреваешься в совершении преступления. После этого офицер может поинтересоваться (а может и нет) есть ли какие-либо пожелания или замечания.
   Сама камера была рассчитана на двоих – две кровати-лыжи по разным углам, посередине стол, привинченный к полу. Справа от железной двери стояли две деревянные тумбочки а-ля совок и две табуретки этой же эпохи. Пластиковое окно с матовым белым стеклом и наружной решеткой было расположено высоко, почти под потолком и выходила во двор изолятора. Открыть его самостоятельно было невозможно, так как съемная ручка находилась у дежурного, и он сам решал, когда надо проветрить помещение.
   Туалет расположен с левой стороны от двери – железная параша, слив в которой заключенный сам не мог включить. Для этого надо позвать конвойного и попросить, чтобы он включил кран подачи воды в туалете, выведенный в коридор, раз вам приспичило. Зачем нужно было выводить подачу воды из камеры, для меня загадка. Если бы заключенный захотел утопиться в унитазе, то он, наверно, мог бы и в раковине, где идет вода постоянно, это сделать.
   Кстати, позвать конвойного тоже не просто, для этого надо нажать на выключатель на стене, после чего в коридоре над вашей камерой загорается красная лампочка – как сигнал вызова, и к вашей браме (железная дверь) подходит конвой, открывает окошко кормушки, которое находится, скажем так, на уровне талии и спрашивает, что надо. То есть, разговаривать приходится не с самим конвойным, а с его задницей.
   Дежурный может не сразу увидеть, что горит лампочка, поэтому приходится ждать, когда он подойдет, порой до 40 минут. Поэтому надо или терпеть или не ждать, когда включат воду и справлять свои естественные нужды по сухому. А другой раз, терпеть невмоготу и ты только расположишься над парашей в позе орла, как вдруг открывается кормушка и задница надзирателя вопрошает, «шо треба?».
   Конечно, не только для того, чтобы включить воду приходится звать надзирателей. Особенно в первые дни, когда абсолютно не знаком с местным режимом, то обращаешься к ним по каждой ерунде. Ведь рассказывать мне подробно о правилах содержания никто не собирался, поэтому и приходилось без конца включать красную лампочку вызова.
   Кстати, об освещении. Под потолком были привинчены три казенных плафона в железной решетке. Днем, когда было совсем светло, их выключали, зато на ночь всегда оставляли одну лампу гореть, чтобы было видно, что происходит в камере. Так что спать приходилось при свете. А для того, чтобы надзирателям еще удобней было наблюдать за тем, что происходит в камере, в ее левом углу прямо над парашей, была установлена видео-камера. «Картинка» с нее была выведена прямо на небольшой монитор, размещенный возле двери камеры. Но, я так понимаю, что существовал еще и вывод изображения на какой-то центральный пункт.
   Помимо этого, в самой «браме» были прорезаны еще два глазка – примерно на уровне головы и груди человека среднего роста, в которые регулярно, раз в час заглядывали надзиратели. Даже ночью они проверяли, что делает заключенный. И если ты не спишь, как написано в распорядке, то дежурный делал замечание и заставлял спать.
   Теперь о прогулке. «Гулять» в СБУшном ЗИЗО выводят по одному в такой же небольшой дворик, как камера, посередине которого привинчена небольшая лавочка. Над двориком вместо крыши натянута сначала толстая железная решетка, потом сетка-рабица, а еще выше – прозрачный пластик, который в жару нагревает бокс до 40-45®С. Всего в прогулочном отсеке четыре дворика, поэтому одновременно могли гулять только четыре заключенных.
   Интересно, что при этом радио, установленное прогулочном коридоре конвоя, включают так громко, чтобы невозможно было ничего крикнуть соседу по дворику, и соответственно услышать что-то от него. А если вдруг заключенные решили покричать друг другу, то их неминуемо ждало наказание – лишение свидания, передачи или даже карцер.
   Кстати пункт «работа со следователем» в расписании дня заключенного как бы предусматривает, что эта работа может проводиться или до или после обеда. На самом деле, если вызывают к следователю, то эта работа будет длиться до, вместо и после обеда. И никого не волнует, что заключенный будет сидеть целый день без воды и еды.
   Несколько слов о «санаторном» питании. Утром – ячневая каша без масла, маленькая котлета, кусок черного хлеба и чай. Обед – суп из оставшейся утром каши, в который добавили немного картошки и тертой морковки, бывает, еще капусту положат; на второе – перловая каша и котлетка, а также компот. Ужин – отличается от завтрака тем, что вместо типа мясной котлеты может быть рыбная или даже (!) кусочек рыбы.
   Но самая большая проблема лично для меня – это отсутствие обыкновенной питьевой воды. Родственникам нельзя передавать бутилированную воду, даже упакованную (а вдруг они туда что-то подмешают). Вот другие продукты можно, а обычную питьевую воду нельзя. Как быть? Можно родственникам передать деньги в бухгалтерию следственного изолятора, их потом положат на ваш счет, и когда будет закупка (а она бывает два раза в месяц), то вам за ваши деньги купят то, что вы впишете в список. Еще один вариант – родственники могут передать вам кипятильник (я об этом узнала только через четыре дня) и у вас будет возможность кипятить воду из-под крана.
   На самом деле, глядя на эти так называемые меры предосторожности (чтобы, не дай Бог, с заключенными что-либо не случилось), приходишь к выводу, что все они направлены только на то, чтобы поизощренней поиздеваться над людьми. Вроде бы все действуют по закону. Но я, например, из-за того, что закупка была только 10 августа, свиданий с родными тоже долго не было, больше недели была без обычной питьевой воды. И это при том, что средняя температура воздуха на тот момент в Киеве была около 35®С. Давайте ка вспомним, сколько в среднем жидкости должен выпивать человек в таких условиях? В результате мне три раза вызывали врача, которые (это разные люди) констатировали у меня высокое давление, температуру 37® и слабость. Ну, с моей гипертонией и не мудрено!
  
  

Суд имени Псаки

  
   Ну, а теперь более подробно о моем втором дне пребывания в застенках. Этот день, 4 августа, для меня ознаменовался первым судом, где решался вопрос о мере пресечения. Сразу после завтрака конвойный сообщил, чтобы я быстро собиралась на выезд. Наскоро приведя себя в порядок, я вышла в сопровождении охраны во внутренний двор здания СИЗО. Перед тем как посадить меня в машину, охранник опять надел на меня наручники. Да что же это такое! В машине для заключенных (автозак) – маленькая каморка с деревянной лавкой за железной дверью и маленьким окошком за решеткой, так называемый «стакан».
   Перед тем как ехать в суд, меня привезли в следственное управление СБУ, на ул. Владимирской, 33. Завели на третий этаж, сняли наручники. Следователь на этот раз был как-то по-особенному приветлив – верная примета, что какую-то гадость для меня подготовил. «Вчера ваш адвокат просила, чтобы я для вас приготовил все додатки (дополнения) до постанов и ухвал (постановлений и решений) по вашему делу. Вот, пожалуйста, возьмите, я вроде бы все собрал», – положил он передо мной сшитый талмуд листов А-4, толщиной в 2 см. «Как ваши успехи? Как спали?» – решил пошутить другой следак. «А как ваши успехи?» – ответила я, тоже мне Петросян нашелся.
   Вместе с додатками мне вручили и уведомление в подозрении совершения преступления. Согласно правил, через три часа после вручения этих документов должен состояться суд, именно столько времени отводится для ознакомления со всеми полученными бумагами. Это, конечно, ерунда, что об этом никто не предупреждал, и я не взяла очки, а без них я все равно не разберу что тут написано мелким шрифтом.
   Ладно, сижу в кабинете следователя, порчу зрение и читаю. Мне даже любезно водичку холодную дали. Вскоре мой следователь куда-то ушел, а примерно через двадцать минут зашел конвойный и сказал, что поступило распоряжение везти меня в суд. Опять надели наручники.
   Через 20 минут приехали в Шевченковский районный суд, но, оказывается, само заседание будет еще не скоро, так как мне надо ознакомиться с уведомлением, и поэтому меня препроводили в «комнату ожидания». Ну, как вам сказать, комнату… Как бы комната, в цокольном помещении, а внутри ее по одну сторону – небольшие клетушки – боксы, за решеткой, в которых помещают подозреваемых перед началом судебных заседаний, всего шесть таких клетушек, которые между собой еще называют «предвариловки».
   Меня поместили в единственную свободную под номером 3, размером 0,5х0,5 м. Правда, наручники сняли. В помещении было прокурено и грязно. Воняло дешевыми сигаретами и грязным туалетом, который располагался в правом углу комнаты. Напротив него была комната охраны, куда ушел мой конвоир. Между клозетом и охранной – окно, на подоконнике которого постоянно сидел кто-нибудь из солдат внутренней службы, охранявших других осужденных. В отличие от охранников СБУ, которые одевались в пятнистый камуфляж, были среднего возраста и работали за деньги, эти салажата носили неудобную черную потертую форму и служили почти бесплатно, за 150 грн. в месяц. А, судя по тому, что сбушный охранник был только со мной, то, значит, все остальные горемыки из боксов были из уголовного СИЗО.
   Сидельцы по клеткам, судя по их разговорам, находились в своей привычной среде. Они охотно рассказывали о своих злоключениях, о прокурорах продажных и судьях подлых. Правда, на самом деле, они этих государственных служащих костерили такими матами, что если бы их услышала какая-нибудь домашняя барышня, то у нее бы ушки в трубочку свернулись. Самое обидное «дырявые пида…сы».
   Один из «бедолаг» больше всего жалился на судьбу. «Ну, ты понял! Они мне разбой шьют. Откуда? Это как же я должен был ударить этого терпилу, что у него, типа, череп треснул! Это какую силу надо иметь, чтобы я кабана в сто килограмм так вырубил! Я же в два раза меньше его. Да и не отрубился он после того, как я его бомбанул. Этот лось еще после этого сам в больницу пошел, там ментуру вызвал и заяву накатал. Ему уже в больничке на второй день плохо стало, так он уже там успел с кем-то поцапаться. Я то здесь при чем?! Не, ну ладно грабеж, но разбой за что? Это же тяжкое! Так у меня при себе не было ни ножа, ни кастета, ни оружия. Свидетели показали, что не видели ничего. А эта судья, сука, мне разбой шьет. Понятно, что не за просто так. У этого терпилы бабок немеряно. Ну, ничего, я до этих пида…сов доберусь. Они у меня все кровью харкать будут…», – и этот душещипательный рассказ он повторял все время, иногда прерываясь на обсуждение с другими сидельцами тюремных новостей: кто с кем сидел, сколько и за что сейчас чалится, рассказы про криминальных авторитетов, паханов зоны и т.д. и т.п.
   От этих разговоров, духоты и вони мне стало дурно и, о счастье, мой охранник «любезно согласился» пару раз вывести меня во двор на 10 минут подышать воздухом, но, конечно же, в наручниках. Только через два часа меня повели на третий этаж, к залу заседаний. Конвоир подвел меня к двери одного из кабинетов в самом углу коридора, где уже стояли, представитель миссии ООН и сотрудник СБУ. Пока мы ждали судью, из ниши рядом с кабинетом вышла Полинка. «Мама», – тихо позвала она. Услышав родной голос, я инстинктивно ринулась к ней. «Куда! Стоять!» – рявкнул охранник и изо всей силы дернул за наручники так, что они больно сжали запястье. «Это ее дочка и сын. Это же дети!» – пояснила Лиля конвоиру. Из-за спины Полины действительно вышел и Данил. Боже, я так рада была их видеть!
   После этих слов охранник немного успокоился и опустил руку. Полинка и Даня подошли ко мне поближе и стали рассказывать о том, как они провели эту ночь и день без меня, что у них все в порядке. «Данил сегодня ночевал у меня на квартире, девочки были не против (Полинка снимала комнату в хосписе на несколько человек). Потом он со мной пошел на работу и всем там рассказывал о том, что с вами случилось. Я тебе сегодня утром передачу отнесла, тебе передали? Нет? Почему? Мама, бабушка звонила и папа. Мы бабушку успокоили, сказали, что все будет хорошо. А папа… я не стала с ним говорить, он такой бред несет. Мамочка, тебя все наши поддерживают. И ребята тебе пишут, привет передают, говорят, чтобы ты держалась, они тебя не бросят. И еще Пилар (моя подруга журналистка) из Москвы звонила. И Лена из «Комсомолки» тебе тоже привет передавала», – Полина говорила без умолку. Данил же был немногословен, только короткими фразами подтверждал слова сестры.
   Лиля мне тоже успела сказать несколько фраз о том, с кем она связалась, с кем и о чем говорила. Тут у нее зазвонил телефон, это звонила Пилар. Лиля успела только перекинуться с ней несколькими словами, как вышла секретарь и пригласила всех по моему делу в зал заседаний. Хотя, это громко сказано: зал заседаний.
   Опять маленькая комнатка с одним окном, но зато с кондиционером, в которой работают три человека. Так вот, в эту маленькую комнатку, помимо трех постоянно здесь находящихся судьи, ее помощницы и секретаря, зашли еще девять человек: я, прикованная к охраннику наручниками, прокурор, следователь, адвокат, Полина, Данил, наблюдатель ООН и сотрудник СБУ (как сказала Лиля, это контроль над следователем).
   Сначала судья долго зачитывала, собственно, а зачем мы тут собрались, а затем уже перешли к рассмотрению вопроса по сути. Суть заключается в том, чтобы избрать мне меру пресечения: или оставить под стражей, или отпустить под поручительство, или под домашний арест. Конечно, следователь и прокурор настаивали на аресте, а Лиля и я на всех оставшихся вариантах.
   А теперь, как говорят опытные каталы, следите за руками и делайте свои ставки. Сейчас я перечислю доводы обеих сторон, а вы попробуете отгадать, какое решение приняла судья. Итак, сторона обвинения ссылается на то, что 16 мая в Донецке состоялась 3-я сессия Верховного совета Донецкой Народной Республики, на которой был оглашен список правительства, в том числе была названа моя фамилия как руководителя Департамента по связям с общественностью. При этом обвинение ссылается на видео в Yuotub и публикации в Интернете. Все! Ни документов, ни свидетелей. Больше ничего!
   Теперь защита. Во-первых, нам удалось доказать, что фактически я была задержана 2 августа в Донецкой области вместе с сыном, откуда я и несовершеннолетний Данил были доставлены сюда в наручниках. Что это дало? С меня сняли наручники, фактом доставки в Киев несовершеннолетнего ребенка в наручниках заинтересовался наблюдатель ООН. И действительно было признано и внесено в протокол, что меня задержали 2 августа, а не 3-го. «Понравился» ответ на мой вопрос следователя, а как же я оказалась с сыном и водителем у него в кабинете, если мы ехали из Донецка в Крым: «Не знаю, просто сами пришли». Ну да, заблудилась по дороге, и наручники сама себе с сыном одела.
   Далее, защита доказала, что я не получала никаких постановлений о подозрении в совершении преступления, потому что это постановление отправили в Днепропетровскую область, г. Першотравенск, на ул. Комсомольскую, хотя на самом деле я там никогда не была прописана, а с 2006 года постоянно вместе с детьми проживаю в г. Донецке и с 2010 зарегистрирована там по ул. Щорса, о чем соответствуют данные в моем паспорте, который на момент заседания суда находился у следователя. Поэтому я ничего не могла знать том, что мне предъявлено подозрение, и тем более, не могла знать, что меня объявили в розыск. Не для протокола, вот если бы я это знала, неужели бы я поехала в отпуск с сыном через территорию Украины, прямо «в руки правосудия».
   Кроме того, защита предоставила мою характеристику с места работы. Подчеркиваю, действительного места работы, которое указано в трудовой книжке, где говорится, что я с 2010 года работаю главным редактором «Муниципальной газеты». Защита предоставила письмо депутатов Донецкого городского совета, подписанное первым заместителем Донецкого городского головы. Защита предоставила ходатайство народного депутата Украины с просьбой отпустить меня под его личное поручительство. Также защита предоставила документы, свидетельствующие, что я одна воспитываю двоих детей, а также выписки из моей медицинской карты о моем не самом цветущем состоянии здоровья.
   Честно говоря, я сама была поражена тем, какой объем работы менее чем за сутки сделали Лиля, Полина и все остальные мои друзья. Они, действительно, молодцы, сделали огромный труд, за что я им очень благодарна. Но…
   Для того чтобы суд вынес решение, всех нас попросили выйти в коридор на 15 минут. К этому моменту Шевченковский суд уже был практически пустой, только в соседнем с этим кабинете кто-то что-то праздновал. Мы пристроились в более прохладной нише на скамеечке, благо наручников на мне уже не было. Дети наперебой рассказывали о своих впечатлениях, с Лилей удалось нормально пообщаться, мы с Полинкой уже строили планы о том, куда поедем сейчас, потому что были уверены, что меня должны отпустить.
   Вместо 15 минут ожидания приговора пришлось ждать полтора часа. И вот, судья вынесла приговор оставить меня под стражей на 60 дней! Абзац! Настоящее правовое государство, где правосудие доверяет больше источникам из Интернета, нежели предоставленным документам.
   Я посмотрела на нагло ухмыляющуюся красную рожу охранника, и тут меня прорвало! Я говорила, что они все еще ответят за то, что посадили невиновного человека за решетку, что они герои только с беззащитными женщинами и детьми воевать, а если бы увидели хоть одного настоящего террориста, то полные памперсы наложили. Ведь ни одного настоящего бойца в плену нет, в основном – гражданские. «Нашли, тоже мне преступников! Настоящие преступники те, кто посылает одних граждан Украины убивать других граждан Украины! Мирных людей, женщин, детей и стариков убивают! Ну, ничего, еще наступит возмездие! И Гаагский суд над ними не за горами!» – меня реально несло, и я уже не выбирала выражений.
   «Вы действительно верите, что будет Гаагский суд?» – удивленно спросил меня следователь. «Да, верю!» – уверенно ответила я и в глазах следователя увидела не просто удивление, а неподдельный интерес. Наверняка, он нечасто слышал такие слова от подозреваемых сепаратистов.
   В шоке от этого решения была не только я, но и Лиля, дети и даже наблюдатель ООН. Но спорить с судом было бесполезно. «Мама, это политическое дело, ты же знаешь. Не надо так нервничать», – успокаивала меня Полинка. И она была полностью права. Действительно, а чего еще можно было ожидать от украинского суда? Снисхождения и сочувствия? Глупо.
   Посмотрев на лица и прокурора и следователя, я поняла, что они уже спят и видят, как «министра ДНР» посадили, мечтают, небось, о новых звездочках на погонах и званиях. Да и эти подруги Псаки не просто так полтора часа заседали, сочиняя решение. Наверняка им звонил кто нужно, и объяснял, что на самом деле надо писать в решении. И потом, о какой справедливости может идти речь в Шевченковском районном суде Киева, если те, кто сейчас находится при власти, равняется на супер демократическое государство Соединенные Штаты Америки, где сотрудники государственного департамента в своих официальных заявлениях ссылаются именно на «наши источники в Интернете и социальных сетях». А, как говорится, Псаки, они и в Украине Псаки.
   Подписав несколько бумаг и написав на имя следователя тогда же первое ходатайство на свидание с детьми (потом их будет много), я попрощалась с Полинкой и Данилом и опять отправилась в заключение, продолжая негодовать. Ну, ничего, мы проиграли всего лишь этот суд, но не войну!
   Вернувшись в камеру, я наконец-то увидела передачу от детей. Никогда еще до этого я с таким удовольствием не мылась под холодной водой, но с мылом (!) и не чистила зубы. Ну вот, хоть еще немного благ цивилизации добавилось за решеткой. И это уже не мало!
   Весь следующий день 5 августа у меня ушел на ознакомление с тюремной библиотекой. Заключенным в СИЗО разрешалось брать книги для прочтения, но только из местной библиотеки. Да и другого занятия, в свободное от допросов времени, здесь не было.
   Так вот, в каталоге местной библиотеки я не обнаружила ни одной (!) книги Чехова, Булгакова и Гоголя. Мои мечты еще раз перечитать «Тараса Бульбу», «Собачье сердце», «Мастера и Маргариту», «Белую гвардию» или рассказы Антона Павловича в одночасье рухнули. Зато всякие Донцовы и Устиновы были в ассортименте. От перечитывания Акунина я тоже отказалась, решив, что хватит уже портить карму. Для того чтобы немного насладиться грамотным и красиво изложенным русским слогом, я попросила выдать рассказы Горького и томик Льва Николаевича Толстого.
   Вечером принесли передачу от детей, в которой Полинка мне передала и журналы. Один – гламурный для дам-с, другой – общественно-политический. Одна статья в нем меня особенно порадовала. Это собранные вместе записи статусов за неделю из Фейсбука одного моего друга, донецкого журналиста Игоря.
   Странно, я ведь и раньше, до задержания все эти его записи из ФБ о жизни в осажденном городе читала, лайкала, некоторые комментировала, но именно сейчас они мне показались такими близкими, по-особенному ценными. Еще раз перечитав их, я как будто с другом поговорила. И на душе стало так хорошо, так спокойно.
   Именно тогда я приняла решение тоже записывать все происходящее со мной с момента моего задержания. Поэтому на следующем свидании с детьми попросила передать пачку бумаги и несколько ручек.
  
  

Расскажите военную тайну

  
   Утром 6 августа, сразу после завтрака, дежурный сообщил мне, чтобы я быстро собиралась на выезд. На этот раз в обязательную программу нашей встречи был включен допрос, не с пристрастием, но по существу.
   Пока ждали адвоката, у меня появилась возможность неформально поболтать со следователем. Согласно установленного распорядка, с нами в кабинете у входа «скучал» охранник – совсем молодой парнишка лет двадцати трех. Поначалу он старался быть грозным и делал мне замечания, что можно, а что нельзя делать. Но потом, видя наши почти «дружеские», я бы даже сказала «приятельские» отношения со следователем, он стал менее строгим и перестал грозно хмурить брови и надувать щеки.
   «Анатолий Васильевич (так звали следователя), два дня назад, когда ваше начальство беседовало со мной в своем кабинете, они меня даже кофе угостили», – попыталась я выманить для себя дополнительные преференции. «Так вы с начальством хотите пообщаться или кофе?» – переспросил следователь. «Если можно, чашечку кофе. Сахара два кусочка», – набравшись наглости, решила побаловать я себя маленькой радостью.
   На соседнем столе до сих пор лежал наш дорожный пакет с хлебом и печеньем, которое я и взяла к ароматному напитку (конвойный немного поупрямился, но следователь заверил, что еда не отравленная, и в своем кабинете он мне все равно умереть не даст). «Вот куда мне этот ваш пакет девать?» – возмущенно вопрошал он, и было заметно, что следователь действительно не мог найти ответ на этот вопрос.
   Поясню, что когда меня уводили в изолятор, то сразу сказали, что никаких продуктов с собой брать нельзя, пришлось пакет оставить в кабинете управления СБУ. «Тоже мне проблема. Хотите, сами съешьте. Ну, или отнесите добрым бедным людям. Церковь у вас есть тут где-то рядом? Глядишь, вам это потом зачтется», – посоветовала я следователю. Было заметно, что такой вариант ему даже не приходил в голову.
   «Привет, Толик! – в открытую дверь кабинета заглянул один из сотрудников СБУ. – Дай камеру ненадолго, очень надо». Следователь поднял от бумаг голову, посмотрел на него, потом на видеокамеру, лежавшую у него на столе, затем на меня и ответил: «Мне самому сейчас нужна камера. Не дам». Однако сотрудник не уходил и продолжал смотреть то на следователя, то на меня, то на охранника. «Ну, хотите, возьмите мою видеокамеру, – предложила я. – Она у вас все равно без дела среди вещдоков валяется, а так хоть послужит на благо украинского государства».
   Следователь недовольно засопел, а сотрудник прыснул смехом и быстро удалился, наверное, дальше искать камеру. Но через некоторое время его фигура опять замаячила в дверном проеме: «А флешку на четыре гига, может, найдете?» «У меня точно нет. Ничем не могу помочь», – уверенно ответила я, а следователь, подняв на него голову, недовольно отрицательно помотал. Я попросила маркер, чтобы подчеркнуть кое-какие места в документах, которые могут мне понадобиться. Следователь поискал на своем, а потом и на чужом столе, еле отыскав оранжевый пожеванный маркер. «Нда, не любит вас руководство. Ни видеокамеры, ни флешки, ни маркера у вас нет», – «пожалела» я следователя.
   В этот момент зазвонил его телефон, и он пошел встречать адвоката. Когда появилась Лиля, мы пошли с ней пошептаться в коридоре в углу (свободного кабинета для беседы с защитником опять не оказалось). Обсудив, какие каверзные вопросы может задать на допросе следователь и как на них лучше отвечать, мы вернулись в кабинет. Главная установка – ни в чем не признаваться.
   Следователь зачитал фабулу протокола, включил видеокамеру, и мы приступили к допросу. Признаться, не могу утверждать, что его вопросы были какие-то сложные или с подвохом. Может, конечно, я этого просто не заметила, но отвечать на них мне не представляло никакой сложности.
   С – Как вы попали на съезд ДНР 16 мая?
   Я – Сотрудник пресс-службы по телефону сообщил мне, что там будет какое-то мероприятие.
   С – А как вы прошли в здание, где проходил съезд?
   Я – По журналистскому удостоверению.
   С – А кроме вас, там, в зале были еще журналисты?
   Я – Судя по тому, что велась съемка, были камеры, то да, журналисты были.
   С – А как вы раньше получали информацию, что в ОГА будет какое-то мероприятие?
   Я – Приходила рассылка от пресс-службы по электронной почте.
   С – Где обычно находились журналисты во время заседаний?
   Я – Когда еще была обычная Донецка облгосадминистрация, то все журналисты находились в пресс-центре, расположенном рядом с залом заседаний на втором этаже.
   С – А почему вы тогда 16 мая не были в пресс-центре?
   Я – После захвата здания ОГА 6 апреля это помещение не работало. Я не знаю, что с ним произошло. С того момента я там больше ни разу не была.
   Ну и так далее в течение часа. Видела лидеров ДНР, не видела, знаю кого-нибудь из ДНР или не знаю. Конечно, кое-кого видела и знаю, я же журналист, на пресс-конференции ходила, фиксировала, снимала видео, фото.
   С – И последний вопрос. Ваше мнение о той ситуации, которая сложилась в стране.
   Я – Я мирный человек, мирной профессии – журналист. И то, что я сейчас вижу, это ужасно. Идет война, погибают люди, простые люди, дети, старики. Разрушаются дома, бомбят города – это ужасно. Это большая трагедия.
   Следователь выключил камеру. Признаться, за этот час я очень устала, не потому, что боялась подвоха от следователя, а потому, что за этот короткий промежуток времени пришлось вспомнить события последних месяцев, таких трудных, непростых, страшных месяцев войны.
   Записав это увлекательное видео, следователь стал его перекачивать с камеры на компьютер. Согласно данным программы, на это должно было уйти около часа. Воспользовавшись тем, что все равно необходимо дождаться, когда все видео скопируется на ПК, следователь предложил заодно сдать тесты для графической экспертизы.
   Не могу утверждать, что это очень уж интересное занятие, но, как говорит молодежь, прикольно. Всего было 24 теста, поделенных на три вида:
   1) необходимо поставить свою подпись около десяти раз на листе белой не расчерченной бумаги:
   – сидя, листок лежит на столе;
   – сидя, листок лежит на десяти листах;
   – стоя, листок лежит на столе;
   – стоя, листок лежит на десяти листах бумаги;
   потом – то же самое на расчерченном листе;
   2) написать фразу по той же схеме;
   3) написать цифры от 1 до 100 по той же схеме.
   Поверьте, для нас, людей избалованных техническим прогрессом, персональными компьютерами, ноутбуками, планшетами и прочей оргтехникой, пройти эти тесты – целое испытание. К завершению этой муки у меня даже пальцы болели на правой руке. Но делать нечего, надо было писать и оставлять свои образцы почерка. Тем более что и следователю сотоварищи было что почитать и сравнить, например записи в моем рабочем блокноте. Правда, как они будут разбирать мои каракули, я не представляю. Я сама порой их с трудом разбираю.
   В промежутках между тем, как я заполняла тесты, садилась, вставала, писала, мы уже по-свойски беседовали с адвокатом, следователем, периодически в разговор вступал и охранник (когда следак выходил из кабинета), при этом, правда, оглядываясь на дверь, чтобы его никто не услышал, ведь ему по службе вообще нельзя с заключенными общаться. Команды отдавать можно: «Стоять, идти», – не более того. «Да понятно, что кому-то просто выгодно разделить страну, рассорить народы, чтобы мы поубивали друг друга. Кто-то о своих капиталах и нефтедолларах думает, при этом, заставляя идти брат на брата, – возбужденно говорил молодой конвоир. – Вот там, на Майдане, тоже так было. С одной стороны стояли беркутовцы, с другой – молодежь, а потом вдруг кто-то третий начал стрелять и в одних и в других, и между ними началась бойня».
   Я, конечно, согласилась с парнем, он абсолютно прав. Но вот про себя подумала, что он лишь мне это говорит так, будто делится сокровенным, о чем не может сказать другим, видно боится говорить правду. Чего он боится? Может, того, что услышат его мнение, не совпадающее с официальной точкой зрения нынешней власти. Естественно, это не понравится его руководству, не дай Бог, его заподозрят в симпатии к бывшей «злочинной владе Януковича» и к сепаратистам, а там и с работы выгонят с волчьим билетом. И такой вариант вполне возможен.
   Может, конечно, я чего-то в этой жизни не понимаю, но у государства, в котором даже представители силовых структур боятся вслух говорить правду, будущего нет. Я в этом твердо уверена. Вот именно с таких перешептываний по секрету и начинается новая диктатура. Причем, она по сути своей еще и тем цинична, что прикрывается интересами народа и нации. Ах, вам не нравится государственное устройство, децентрализацию и самостоятельность на местах вам подавай, а может, вы потом и федерацию свою захотите, а затем еще и отделиться решите? Так вы – сепаратисты, зрадныки, террористы и государственные преступники, которых надо уничтожить. Всех и срочно! Но во имя блага народа Украины! Слава Украине! Героям слава!
   Вам эта схема ничего не напоминает? Кажется, это уже где-то когда-то проходили. Но, видимо, кто-то очень плохо учился в школе и особенно плохо изучал историю. Жаль, очень жаль. Вот теперь из-за этих двоечников страдает и погибает целая страна.
   А по завершению истории про первый допрос, расскажу немного о хорошем. Как я уже говорила, одной из проблем заключения является ограничение в обычной воде. Бутилированную нельзя передавать заключенным, а закупка товаров проходит два раза в месяц и то с большим трудом. Зато во время работы со следователем можно попросить воды и пить ее столько, сколько влезет. Заканчивалась процедура допроса и взятия образцов моего почерка, а я еще не допила бутылочку «Боржоми», которую мне принесла Лиля. И, о чудо! – мои конвоиры позволили мне забрать ее с собой, но по дороге в СИЗО выпить в машине, и выкинуть бутылку перед входом в изолятор.
   Когда мы подъехали к воротам изолятора, молодой охранник тихо предупредил, чтобы я допивала воду, а при выходе из машины сам взял пустую бутылку и незаметно для начальства выкинул в урну. Все-таки и он тоже неплохой парень, просто работа у него сволочная.
  
  

Просто будни и не просто встречи

  
   Следующие четыре дня прошли в обычных тюремных хлопотах и ожиданиях. Когда ты ограничен практически во всем, то начинаешь ценить самые, элементарные вещи. Например, никогда бы раньше не подумала, что для меня станет жизненно важным открытое окно и просто глоток чистой питьевой воды. И то, что это важно, понимала не только я, но и охранники, чем они и пользовались. Казалось бы, простые вещи – проветрить камеру, открыть окно, дать чашку кипяченой воды, пока родные не принесли кипятильник, чтобы не пить воду из-под крана. Ан нет! Это же слишком хорошая жизнь будет у заключенных.
   «У нас немає кип’ятка і чайника (вчера на другой смене был, а сегодня вдруг не стало). Пийте воду з-под крана». «Не положено окно открывать, только на 15 минут – в обед и вечером». Причем, где написано, что не положено, никто не говорит. Зато они выучили другую «гениальную» фразу: «Ничем не могу помочь. Мы с вами в одинаковых условиях находимся, нам тоже жарко!». Абзац! Может, поменяемся местами?! Ты тут посидишь, в камере, а я пойду во двор погуляю без наручников.
   И что интересно, не каждая смена так по-свински себя ведет. Но, как только радио во дворике настраивается на волну «Промінь» (с 8.30 до 15.00 на время прогулок орет динамик), значит, на смену зашли сволочи, которые постараются сделать этот день для тебя незабываемым, под сопровождение украинских патриотических песен. А когда звучит «Ретро-FМ» или «Хит-FМ», то и сотрудники охраны ведут себя более прилично: могут окно на целый день открыть, воду кипяченную дадут, не хамят, террористкой не называют.
   Что это – совпадение? Думаю, это звенья одной цепи, взаимосвязанные детали восприятия мира разных людей. На дне ящика одной из тумбочек в моей камере я обнаружила написанную аккуратным каллиграфическим почерком фразу: «Все проходит. Пройдет и это…» Кто бы спорил, но только не я.
   Вот еще одно, абсолютно непонятное для меня ограничение – часы. Почему-то у заключенных забирают это достижение технического прогресса. Наручные часы у меня забрали еще в Мариуполе, так же, как и ювелирные изделия, включая серебряный православный крестик с цепочкой. До сих пор не понимаю, чем могут быть опасны наручные часы. Настольные часы в камеру тоже нельзя проносить, ни механические, ни электронные. На вопрос, который час, охранники отвечают: «Около, шести. Пусть вам родственники телевизор принесут, по телевизору время будете узнавать». Вот где логика? Часы нельзя, а телевизор – можно. Ну что же, телевизор так телевизор.
   В четверг, 7 августа, мне передали это окно в мир. Но наличие датчика времени здесь все же второстепенное преимущество. В условиях информационного вакуума телевизор вещь весьма нужная. Правда, в системе кабельного провайдера, подключенного к изолятору, всего 18 каналов, ну и все, понятно, украинские. Даже «Евроньюз» нет. Но тем интересней и увлекательней становится просмотр новостных блоков.
   Помните, как во время СССР шутили, что в газете «Правда» нет известий, а в «Известиях» – правды. А еще был анекдот, что советские люди обладают уникальной способностью – читать между строк. Вот и с украинскими СМИ то же самое. Новостных блоков и выпусков много, но вот ни правды, ни известий в них нет. А если хотите узнать, что же происходит на самом деле, то смотрите между картинок и слов.
   «Сегодня наши войска продолжили наступление на террористов и продвинулись на 150 км», – вещает представитель сил АТО, не уточняя, в каком направлении они так стремительно наступают. Например, от Горловки, на подступах к которой уже месяц торчит нацгвардия, до Донецка примерно 60 км, и если силы АТО в наступлении прошли 150 км, то они должны были прогуляться от Горловки к Донецку и обратно.
   Или еще новость. «Сегодня силы АТО освободили города Краснодон, Шахтерск, Углегорск», – браво сообщает диктор, а на следующий день выясняется, что эти города остаются под контролем сепаратистов, а «ошибочную информацию разместили на официальном сайте АТО хакеры, которые его взломали». Какие злобные и нехорошие эти компьютерные пираты – залезли на чужой сервер, раструбили о победах украинской армии, а пресс-службе потом за них отдувайся.
   Вот такие особенности просмотра украинских телеканалов в условиях отсутствия альтернативы. Хорошо, что у меня как у журналиста, который до последнего времени пребывал в Донецке, существует иммунитет на этот бред, а вот обычному зрителю с этим помоечным потоком сложно справиться.
   Теперь о встречах. Конечно, самая долгожданная – это встреча с родными и близкими. В понедельник, 11 августа, я наконец-то дождалась желанного свидания с детьми. На тот момент уже два заявления следователю написала и передала, а третье только утром дежурному отдала, а тут такая радость! Целый час вместе, пусть и в присутствии сотрудника, вернее сотрудницы. Свидание в изоляторе СБУ проходит в небольшой комнате, где с одной стороны стола сидит заключенный, а с другой его родные.
   Можно говорить о чем угодно – погоде, природе, новостях из дома, но только не об уголовном деле, по которому проходишь. То есть самое главное как раз обсуждать нельзя. «Если будете говорить о деле, я буду вынуждена прекратить свидание!» – сразу предупредила контролерша. Ладно, спасибо, что сказали, будем шифроваться.
   Честно, я не знаю, как описать первую встречу с детьми в СИЗО, просто переполняют чувства. Это очень личное. Мы все говорили, говорили, и я все не могла наглядеться на них. Могу сказать только одно: у меня очень хорошие дети и ради них я буду жить долго и счастливо! Несмотря ни на что!
   Еще в категорию приятных встреч в заключении входят визиты адвоката. Я уже рассказывала о своем защитнике Лиле, очень светлый человечек, простите за банальность – луч света в темном царстве, без неё я не смогла бы узнать, что же там, за стенами тюрьмы на самом деле происходит. Надо отметить, что во время общения с адвокатом, контролеры в комнате свиданий не присутствуют. Но я прекрасно понимала, да и Лиля это подтвердила, что нас все равно внимательно слушают и пишут. Несмотря на всевозможные козни со стороны следствия, она упорно добивалась соблюдения моих законных прав, связывалась с нужными людьми, подсказывала мне, как лучше поступить и что лучше сказать, а где промолчать, передавала от меня информацию детям, друзьям и близким, да и мне приносила от них известия.
   Вы скажете, что в этом нет ничего особенного, в этом и заключается работа адвоката. Это, конечно, так, но эту работу можно делать обычно, формально, а можно и вовсе не делать. Я не знаю, почему она так по-человечески ко мне отнеслась, но один факт меня просто поразил. Оказывается у этой хрупкой маленькой женщины четверо (!) детей. Мне кажется, что это объясняет многое. Не может женщина, которая в наше время отважилась на такой героический поступок, работать формально.
   Как рассказала во время очередной нашей встречи Лиля, апелляцию по мере пресечения назначили сначала на 19 августа, но потом перенесли на 21 августа. Как она объяснила, это нормальная практика. Сначала назначается одна дата, об этом узнает общественность и журналисты, готовые прийти на заседание, а потом суд переносится на другой день, а может, и еще на другой. В нашем случае меня даже устраивало то, что перенесли слушание со вторника на четверг, тем боле что, как я поняла, вопрос с привлечением общественности и прессы у нас был самым слабым звеном. «Не важно, какие журналисты придут и напишут ли они то, что нам надо. Главное, чтобы пришли, и чем больше, тем лучше, пусть будет шумиха в СМИ. Нам необходимо подключить и задействовать все варианты. Информацию об апелляции надо слить через несколько источников», – пыталась объяснить я Лиле.
   Находясь в полной изоляции, я надеялась, что привлечение общественного мнения поможет мне повлиять на суд. Увы, на этот счет я тогда заблуждалась. На украинский суд повлиять, опираясь на мнение общественности невозможно. Тем более, что мнение той общественности, которую здесь не хотят слышать, которое совпадает с общепризнанными понятиями о свободе слова, защите прав журналистов, да и просто прав человека, не прозвучит в украинском суде.
   И еще на одну немаловажную деталь, которую обязательно надо учитывать, обратила внимание Лиля, это мой внешний вид на суде. «Я хорошо знаю судью, которая будет у нас председателем на заседании, ни в коем случае нельзя на слушание приходить в шортах-футболках. Даме все равно, каким образом вы попали в заключение, по её мнению в зале суда подозреваемый, обвиняемый должен выглядеть прилично», – пояснила она.
   В моем случае это было несколько проблематично, поскольку почти все вещи остались в багажнике моего автомобиля, который стоял на парковке Мариупольского СБУ, а часть, которую мы отправляли посылками из Донецка в другой город, вообще пропала. Так что было необходимо покупать новые вещи. Понятно, устроить шопинг у меня бы не получилось, потому я попросила через Лилю дочку Полину, чтобы она приобрела мне брюки, блузку и туфли в тех сетевых магазинах, в которых мы с ней частенько делали покупки. «Мои размеры одежды Полинка знает. Пусть купит светлую летнюю блузку и легкие брюки», – попросила я.
   Когда же мне через несколько дней принесли передачу с одеждой, то я оценила чувство юмора своей дочери. В общем, все выглядело прилично, да и с размером она действительно угадала – светлые хлопковые брюки сидели на мне как влитые, а вот белая блузка… Она хоть и была зарубежного производства, но фасон и декоративное шитье на ней делали ее на 100 % похожей на украинскую вышиванку! Будем надеяться, что такой наряд хоть произведет положительный эффект на судей.
   Однако, помимо приятных встреч, в заключении бывают и неприятные, хотя и не менее «увлекательные». Так, после очередной «доброжелательной» смены в четверг 14 августа, когда пришлось вызывать «скорую», я написала жалобу на действия сотрудников на имя начальника СИЗО, а также ходатайство на его же имя предоставить выписки о моем состоянии здоровья, которые фиксировались врачами.
   Да и 15 августа уже с утра пришлось обратиться к врачу с жалобами на самочувствие, ведь окно в моей камере не открывали почти сутки, воздух был спертый, душно. Как результат уже с утра давление у меня было 140/100. Тюремный врач прекрасно понимал, чем чревато то, что у меня каждый день повышается давление, даже обещал написать рекомендации администрации по содержанию на мой счет. Однако по тому, как он прятал глаза, я прекрасно понимала, что администрация все его рекомендации имеет в виду. В этом я убедилась буквально через час после визита к тюремному врачу. Доктор, конечно, дал мне лекарство, и я лежала в камере, приходила в чувства; мне даже стало лучше. В этот момент в окошко заглянула сотрудница и сказала, чтобы я собиралась к начальнику. Да запросто! Даже интересно, что такой большой босс хочет мне сообщить.
   Меня привели в кабинет на первом этаже. Обстановка была не то чтобы шикарной, но, по сравнению с кабинетом моего следователя, просто хоромы с кондиционером. Во главе длинного стола сидел важный мужчина лет 40-50 с благородной сединой и абсолютно никаким пустым лицом. С правой стороны от него сидел усатый мужчина постарше, лет шестидесяти, с круглым лицом и усталыми грустными глазами. Его начальник представил как своего заместителя.
   «Здравствуйте, Елена Владимировна, присаживайтесь, – указал начальник на черный кожаный диван, стоявший слева от него у стены. – На каком языке хотите общаться? Я смотрю, вы мне написали тут клопотання даже на украинском языке, хотя по образованию вы учитель русского языка и родились в России». На столе перед начальником лежало мое личное дело. Надо же, как он подготовился к беседе.
   «Можем общаться как на русском, так и на украинском, мне все равно, я с пяти лет живу в Украине», – ответила я, и начальник вздохнув с облегчением, продолжил по-русски. Да, судя по всему, ему самому легче говорить на «клятій вражій мові», поняла я. Это меня же улыбнуло, выражаясь на сленге активных пользователей социальных сетей.
   «Я хотел с вами поговорить по поводу вашего ходатайства, которое вы сегодня мне направили, – продолжил начальник. – Конечно, согласно ст. 9 Закона Украины «Про предварительное содержание», вы, безусловно, имеете право на защиту, часовую прогулку и т.д. Но вот сведения об условиях вашего содержания, в том числе и выписки медицинских показаний, мы не имеем права вам предоставлять. Поэтому вашу просьбу мы удовлетворить не можем». При этом он так гаденько улыбался, вроде как показать хотел, что он умный, а я – законы не знаю.
   «Хорошо, а кто может получить такие сведения о моем здоровье?» – спокойно продолжила я. Начальник, апеллируя статьями законодательства, пояснил, что если следователь или защита захотят получить эту информацию, то он ее подготовит. Казалось бы, о чем еще говорить, он пояснил мне мои права относительно ходатайства, вопрос исчерпан, я могу идти. Ан нет, гражданину начальнику хотелось поговорить. Извольте, я не тороплюсь в душную камеру, тут под кондером гораздо уютней.
   «И вообще, вы знаете, по моему опыту я не раз наблюдал, как практически у всех людей, попадающих сюда, вдруг ухудшается самочувствие», – с видом бывалого заявил он. «Вы хотите сказать, что, попадая сюда, все симулируют болезнь? Ну, так называйте вещи своими именами. Вот только мне сложно симулировать и изображать повышенное давление и гипертонию. Это не головная боль», – заметила я.
   «Однако это не помешало вам заниматься организацией террористической группы, когда на вашей Донетчине (ненавижу это слово, – авт.) гибнут люди», – начальник начал терять самообладание и перешел на более повышенный тон. «Да, в моем Донецке гибнут люди, но я не имею никакого отношения к терроризму и не надо меня обвинять во всех смертных грехах. Меня только подозревают в причастности, причем никаких доказательств нет», – резко перебила я этого хама.
   И тут «Остапа» совсем понесло, начальник прямо на крик перешел. «Это вы следователю будете рассказывать, как с Гиркиным и вашим другом Губаревым ДРН создавали. И нечего мне тут указывать, что мне делать. Вы все равно будете сидеть», – орал он. «Ну, во-первых, я не дружу с Губаревым и Гиркиным. Во-вторых, если я и буду сидеть, то только по решению суда. Только я еще раз повторяю, что я – журналист, который до конца выполнял свой профессиональный долг в зоне боевых действий, описывая происходящее в своей газете, – пыталась я вернуть в чувства начальника СИЗО. – Что же касается выписки из медицинской карты, я так поняла, если мой адвокат обратится к вам с ходатайством, то вы предоставите информацию». «Да, я вам все сказал», – рявкнул раздраженно начальник.
   Мне показалось, что он и забыл, зачем меня позвал, потому что на последней фразе споткнулся, но потом спохватился и, взяв телефон, крикнул в трубку подчиненным, чтобы заходили за мной. Все это время его заместитель сидел и молча наблюдал за нашим диалогом. Не дожидаясь приглашения, я поднялась с диванчика под уже более умеренное бухтение начальника о террористах-сепаратистах и агентах Кремля. Открылась дверь кабинета, и вошла сотрудница. «Все, идите, до свидания», – грозно прорычал напоследок начальник, показывая свою важность перед подчиненными. Мне реально стало смешно от того, как он пытался сохранить лицо при плохой игре, и, еле сдерживая смех, я ответила: «До новых встреч». Вот почему-то я была уверена, что мы еще ним увидимся.
   Признаться, эта встреча произвела на меня двоякое впечатление. С одной стороны, я еще раз убедилась в том, что отношение ко мне со стороны охранников предвзятое. Судя по словам начальника, я для них террористка, пророссийская шпионка, сепаратистка, подруга таких же террористов как и я Губарева, Гиркина ну и Путина заодно. В общем, «клятая москалька». Но с другой стороны, глядя, как этот биг-босс орет и брызжет слюной, я понимала, что предъявить-то мне на самом деле, кроме эмоций, нечего. И это не могло меня не веселить. Поэтому в камеру я шла с довольной физиономией. Я его сделала!
   Не могу утверждать на все 100 процентов, что именно встреча с начальником изолятора повлияла на улучшение содержания, пусть даже незначительное, но не заметить этого было невозможно. Ну, во-первых, мою камеру действительно стали проветривать с утра, а не ближе к обеду, когда солнце уже было в зените, а в помещении стояла такая духота, что я теряла сознание от спертого воздуха. Во-вторых, выводить на прогулку меня тоже стали утром, пока не жарко. И в-третьих, сотрудники СИЗО стали заметно вежливей. Уверена, что в кулуарах они в деталях обсудили нашу с начальником встречу и сделали соответствующие выводы.
   В понедельник, 18 августа, когда дежурный как раз из самой вредной смены раздавал завтрак, на мою просьбу не класть много каши, уточнил, достаточно ли, а то я еще буду писать, что меня здесь не кормят. При этом он положил вместе одной аж две котлетки. Я ему пообещала, что жаловаться на это не буду.
   Но, в то же время, эта же смена стала проявлять по отношению ко мне больше бдительности. Когда в тот же понедельник меня выводили на встречу с адвокатом, то охранница не просто тщательно ощупала одежду на мне, но и заставила снять носки и чуть ли не на зуб попробовала тапочки, обычные комнатные тапочки.
   А выводя меня из камеры, охранница отметила с улыбкой, указывая своему напарнику на стулья, стоявшие возле тумбочки: «Диви, седушки у кольорах національного прапора». Действительно, на табуретках лежали квадратные поролоновые седушки желтого и голубого цвета. Я их захватила вместе с теплым шерстяным пледом, который всегда лежал в багажнике машины на всякий случай. Кстати, и плед и седушки мне действительно пригодились в камере. Увидев такую реакцию на «интерьер» в помещении, я решила как-то разрядить обстановку и стала объяснять, что обычно эти седушки раздают болельщикам на стадионе «Донбасс Арена» во время футбольного матча, а когда ведущий между таймами просит фанов поднять седушки, то арена окрашивается в национальные украинские цвета.
   Однако реакция конвоя на мои слова была прямо противоположная ожидаемой мною. Вместо того чтобы как-то одобряюще улыбнуться, они наоборот, напряглись и зло посмотрели на меня. Я даже не поняла сразу, в чем дело-то. А потом до меня дошло. Вот когда они последний раз смотрели футбольный матч на таком стадионе, где что-то раздают и есть ведущий? Да никогда! Поэтому, мои рассказы о таких чудесах, которые считаются обычном делом в Донецке, их только раздражают.
   Кстати, во время работы с адвокатом она спросила, не подселили ко мне соседей? Услышав отрицательный ответ, Лиля отметила, что обычно в этом заведении свободных мест не бывает, особенно сейчас. «Интересно, так, может, я особо опасный преступник?» – пошутила я, хотя над этим действительно стоило задуматься.
  
  

Решение 50х50, но в нашу пользу

  
   Приближался срок слушания в апелляционном суде по избранию меры пресечения. На очередной встрече с Лилей она мне сказала, что, помимо нее, мои интересы еще будет представлять хорошо мне знакомый адвокат из Донецка, мы вместе в одной команде работали в нескольких избирательных кампаниях. Увидев мое довольное лицо, Лиля поинтересовалась, хорошо ли это?
   Конечно, хорошо, и не только потому, что этот парень мой земляк, но некоторые нюансы моего дела и обстоятельства событий последних месяцев перед моим заключением, увы, я не могла поведать защитнику, которого я узнала три недели назад. Даже если этот защитник добросовестно выполняет свою работу, даже если человеческие качества не могут не вызывать симпатию. Просто слишком много людей заинтересованы в том, чтобы я потянула за собой не менее большее количество людей. И последствия такого моего поступка могут быть весьма печальными.
   На встрече мы еще раз продумали все детали предстоящего суда. Удалось заполучить от следователя копию моей трудовой книжки, как доказательство того, что я уже 15 лет являюсь журналистом, а последние четыре года – главный редактор донецкой газеты, и с этой должности меня никто не снимал и не увольнял. Кроме того, Лиля раздобыла еще некоторые документы, подтверждающие, что я никуда не скрывалась, а просто ехала в отпуск с несовершеннолетним сыном.
   И еще, что немаловажно, Лиля принесла ксерокопии моей медицинской карты с диагнозом и рецептом, которые были зафиксированы еще год назад в одной из донецких больниц. Это давало возможность наконец-то аргументировать и тюремному врачу и администрации, что мои жалобы на самочувствие не безосновательны.
   Кстати, на том, как в местах не столь отдаленных Украины оказывают медицинскую помощь заключенным, хотелось бы остановиться более подробно. Отсутствие воды и редкое проветривание помещения в условиях рекордной для Киева жары привели к тому, что я несколько раз за две недели вынуждена была обращаться за медицинской помощью.
   Сначала тюремный врач констатировал повышение давления и температуры. Потом несколько раз охранники вызывали скорую помощь. Доктор, приехавший по вызову, был как-то очень любезен и предупредителен, улыбался, сочувствовал, уточнял, как же именно я себя плохо чувствую, где болит, как давно у меня такой диагноз. При этом он пытался шутить, балагурить. Эдакий доктор Айболит, говорящий на суржике.
   Если честно, то у меня вызвало удивление, когда, проверяя мое давление, он констатировал 130/100, мне казалось, что я чувствую себя гораздо хуже. Да и температура у меня точно была не 36,6 (градусник под мышкой мне позволили держать около минуты, подержав его перед этим под холодной водой для дезинфекции), обычно при таком состоянии ртутный столбец поднимался не ниже отметки 37,1. Но оснований не доверять врачу, который приехал на «скорой» по вызову, у меня не было.
   И каково же было мое изумление, когда на мою просьбу передать копии из медкнижки тюремному медику, ко мне в камеру зашел в форме при погонах сотрудника СБУ уже знакомый доктор Айболит. У меня от удивления аж челюсть отвисла, я на минуту даже дар речи потеряла. Выходит, что в прошлый раз я жаловалась на хамское отношение и игнорирование моих просьб дать стакан воды и открыть окно дежурными СИЗО, сотруднику этого же учреждения! Возможно, это и нормальная практика, но довольно подло, как по мне. При этом, на мой недоуменный вопрос, что я принимала доктора за врача «скорой», он, не моргнув глазом, ответил, что в свободное от основного места работы время он подрабатывает на «скоряке».
   Ну-ну… Интересной была его реакция и на копии моей медкарты. «Это, конечно, хорошо, что вы сделали копии, но подтвердить диагноз сможет только справка с мокрой печатью вашего лечащего врача, что вы у него наблюдались в течение такого-то времени, принимали определенные препараты. Тогда мы сможем назначить какое-то лечение», – скаля зубы, объяснил он. На мои пояснения, что сейчас это сделать весьма затруднительно, потому что в Донецке идет война и если мои друзья и родственники даже найдут наблюдавшего меня врача (что не факт, ведь многие уехали), то доставить этот документ в Киев практически невозможно – поезда не ходят, автобусы тоже. На это Айболит с гаденькой улыбкой предложил передать справку факсом.
   И все же мне удалось уговорить его на компромиссное решение – закупить за мой счет лекарства, которые были мне ранее назначены согласно копии рецепта, который таки был выписан (и чудом сохранен) на мое имя. Представляю, как непросто приходится тем заключенным, у которых нет возможности нормально работать с адвокатом, а родственники далеко или не очень-то стремятся помогать. А то, что такие в украинских тюрьмах есть, я убедилась буквально через пару дней.
   Накануне суда я практически не спала, все мысли о предстоящем слушании в голову лезли, ведь от этого решения зависит очень многое. После завтрака, 21 августа мне приказали собираться. Новую блузку и брючки пришлось надеть под черные кроссовки без шнурков. Моветон, конечно, но, согласно распорядка, другую обувь ни с пряжкой, ни на каблуках мне передавать не разрешили. После очередного «тщательного осмотра» меня погрузили в автозак, которую на этот раз охраняли совсем юные курсантики МВД.
   Трое почти наголо бритых парнишек по очереди курили, забирая последний кислород в провонявшейся кутузке, и жутко матерились, рассуждая о своей непростой службе, суке командире и о предстоящих планах на выходные, до которых оставался всего один день. «А в п’ятницю ще встигну у кіно с девочкой сходить, – это была единственная фраза без брани. – Пацикі казали, що новиї «Черепашки нінзя» прикольні, дєвочкам нравятся». Дальше разговор продолжался на нелитературном языке. При этом мое присутствие, равно как и присутствие еще одного «клиента» на соседнем «стакане» за решеткой, их нисколько не смущало, мы для них просто не существовали, как будто не живых людей перевозили, а дрова. Кто ехал со мной в машине, я на тот момент не могла видеть, единственно, что было понятно, это – мужчина, потому что когда мы прибыли к пункту назначения, то первой приказали выводить женщину, то есть меня.
   Приехали около 11 часов. Разница между районным и апелляционным судом даже при ограниченных обзорных возможностях заключенных была заметна. Боксы предварительного содержания по районным меркам просторные, под высокими потолками над решетками и сетками была проложена серьезная вентиляционная система, да и курить в камерах сотрудники охраны запрещали, правда, судя по периодически возникающему дыму, было понятно, что заключенные все же курят тайком.
   Боксов здесь было много, около двух десятков, и одиночных, как у меня, и вмещающих по 3-4 человека. Стены моей камеры украшала «наскальная живопись», соответствующая месту содержания. Над зелеными панелями на белой стене с одной стороны была нарисована огромная зеленая свастика, а под ней написано: «Адольф, проснись!», а продолжение фразы «красовалось» на другой стене: «Менты ...уеют»!!! На стене напротив кто-то написал молитву, а два слова возле двери вселяли оптимизм: «Донецк рулит».
   «Предвариловка» гудела, как улей. Опытные сидельцы рассказывали последние сплетни и подробности своих дел, по которым сейчас будут слушания. «Толик, – пытаясь перекричать общий гул, слышался еще совсем молодой женский голос, – поговорить надо, очень серьезно!» «Малая, я не могу тебе помочь – сифилитик», – под смех товарищей по несчастью отвечал ей Толик. «Да нет, не то. Надо, чтобы ты достал опять то, что в прошлый раз. У меня лаве есть», – настаивала дама. «Нету ничего. Все уже употребили», – пытался отвертеться от нее кавалер.
   Постепенно стали вызывать доставленных в залы суда. «До залы!» – кричали охранники и называли фамилии. Хотя гул немного стих, людей по боксам сидело еще много. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось петь, на память пришел романс «Гори, гори, моя звезда». Когда я была еще совсем маленькая, то на домашнем магнитофоне была запись этого романса в исполнении Анны Герман. Я сотни раз изображала великую певицу возле зеркала, со скакалкой вместо микрофона в руках. Странно, но сидя в «предвариловке», нахлынули воспоминания детства, да и слова этого романса как-то соответствовали настроению.
   Я запела. Сначала очень тихо, практически бормоча слова под нос, потом все громче, а на третий заход почти во весь голос. Интересно, что чем громче я пела, тем тише становилось вокруг. Замолчали как заключенные, так и охранники. Примерно через полчаса я прекратила петь, удовлетворив свои вокальные амбиции (ведь в школе я даже солировала в хоре), и поняла, что вокруг полная тишина, меня внимательно слушали. Через пару минут в соседней камере один сиделец спросил другого: «А ты латинский язык знаешь, изучал?» Для меня это было так неожиданно, что я даже рассмеялась, но тихо.
   Вскоре в «предвариловке» началось какое-то оживление. Судя по словам конвойных, предстояла какая-то проверка. Они зашикали на шумных заключенных и приказали сидеть тихонько и помалкивать. Послышались шаги и голоса, которые точно принадлежали не молоденьким курсантам.
   «Доброго дня!» – преувеличенно вежливо произнес женский голос. В ответ ей также слащаво ответили, что день действительно добрый. Был слышен еще какой-то женский голос, по звуку открывшейся двери стало понятно, что пришедшие зашли в один из боксов. Постепенно комиссия переходила из одной камеры в другую и везде была слышна эта неуместная фраза: «Доброго дня!», которая в тюремных стенах звучала как издевка.
   В мою камеру гости не пожаловали, но когда они проходили мимо, то в маленькое окошко я увидела, кто, собственно, нагрянул с проверкой в апелляционный суд – уполномоченный Верховной Рады Украины (парламента) по правам человека Валерия Лутковская со своей свитой. И тут послышалось еще два мужских голоса и, судя по интонации, они были не в восторге от присутствия здесь этой проверки. Они начали вежливо выяснять, чем обязаны и что, собственно, происходит и почему их (как оказалось, это пришли из администрации суда) не предупредили о визите.
   Если честно, то итог их беседы был понятен с самого начала. Омбудсмен ссылалась на какую-то постанову и свои обязанности, мол, все по закону, судебное начальство тоже выразило «счастье» принимать у себя высокопоставленных контролеров и высказывало готовность все, что нужно, само показать. Обычное чиновничье расшаркивание, длившееся около получаса, которое, признаться, порядком надоело и сидельцам, и охранникам. Поэтому, когда проверяющие в сопровождении администрации наконец-то удалились, то и те и другие с облегчением вздохнули.
   «Ну шо, ушли уже? – спрашивали с тревогой конвоиры. – Такая проверка из Верховной Рады, шо и начальство пересрало». «Тоже мне фотокорреспонденты. Ты видел, она меня фоткает на мобилу! – послышался возмущенный голос в одной из камер. – А она меня спросила, хочу ли я, шобы она меня фоткала?!» Обсуждение визита неожиданных гостей длилось еще некоторое время, а когда страсти по омбудсмену уже стихли, наконец-то прозвучала фраза: «До залы!», – где вместе со мной назвали фамилию еще одного человека. Было уже два часа дня, когда меня и его под усиленной охраной подняли на лифте на один из верхних этажей и проводили в зал заседания. В отличие от меня, мой товарищ по несчастью был в наручниках, которые с него сняли в зале только после того, как нас завели за железную решетку.
   Вначале прошли слушания по трем гражданским делам, которые не имели к нам никакого отношения. Они слушались быстро, практически «на автомате», и были не интересны. Но за это время мы с соседом успели познакомиться. Его звали Владимир, он был из Горловки, ему вменяли ту же статью, что и мне. Содержался он в том же сбушном изоляторе, через несколько камер от меня, и находился в заключение с мая. Судя по всему, дела у него были намного хуже, чем у меня, защитник к нему на свидания не приходил, родственники не навещали. «Лучший адвокат – ты сам. Сам себе не поможешь, никто тебе не поможет», – пояснял свою позицию Володя, но как-то без особого оптимизма. При этом он показал конспекты, которые сделал на чистых листах своего дела, после изучения Уголовного и Процессуального кодексов Украины.
   Наконец-то, после завершения третьего гражданского слушания в зале появились знакомые мне люди. Помимо Лили и Полинки, зашли депутат ВР Лена и депутат горсовета Галина, донецкие адвокаты Олег и Ян, а также уже знакомый мне наблюдатель миссии ООН в Украине. Воспользовавшись паузой, пока судьи вышли в совещательную комнату для очередной рокировки, я с позволения конвоя подошла к решетке. С другой стороны решетки ко мне подошли мои близкие.
   Лена взяла меня за руки: «Не бойся, держись! Боря тоже боялся! Все будет хорошо, мы с тобой». Такое сравнение с делом по сепаратизму одного из первых лиц государства еще в недавнем прошлом, не могло не развеселить меня. Конечно, мое дело, как говорят, и рядом не стояло с громким делом десятилетней давности, которое сопровождалось выходом в свет не менее скандальной книги «Донецкая мафия». Да и в знак протеста за мое освобождение в центре столицы Донбасса палатки не выставляют, митинги не проводят. Хотя, причины, приведшие и меня и Б.В. за решетку, чем-то похожи. В 2004 году это называлось просто «сепаратизм», а сейчас карающие органы придумали другую формулировку – «участие в террористической организации». Суть та же, но звучит более устрашающе. Десять лет назад именно Лена развернула кампанию в поддержку Б.В., и это имело серьезный общественный резонанс. Конечно, на такую же шумиху мне рассчитывать не приходилось, но сама поддержка и ее присутствие уже много для меня значили. Тем более что Лена одна из немногих, в том числе и народных депутатов, с которыми я еще недавно работала, но, в отличие от других, она не побоялась открыто поддержать меня.
   Другие представители «моей группы поддержки» тоже всячески старались меня приободрить. «Ленчик, мы постараемся завтра попасть к тебе, – пообещал Олег. – Мы уже пятый день не можем к тебе прорваться, нас не хотят допускать к твоему делу». Не удивительно, киевские сбушники всячески препятствовали нормальному ходу дела и не хотели допускать к нему не своих пусть даже государственных адвокатов, а уж тем более защитников из Донецка.
   Уже позже, после освобождения я не раз сталкивалась с фактами, когда адвокаты, вступая в сговор с украинскими правоохранителями, просто наживались на своих клиентах. Так называемые защитники вводили в заблуждение родственников с одной стороны, обещая им скорейшее освобождение их близких, а клиентов с другой – тоже обещая свободу при условии, что «террористы» подпишут любые показания.
   Одного такого адвоката в июне 2015 года задержали в Донецке. Он сам был из Славянска а работал с «сепаратистами», которых содержали в Изюме и Харькове. На его счету было около 20 таких подзащитных, которым обещал освобождение, подговаривая их на «чистосердечку». Давая показания на камеру сотрудникам МГБ ДНР, он признался, что работал в тесном сотрудничестве с СБУ – те обеспечивали ему платежеспособных клиентов, а «защитник» выводил их на нужные показания. Вот на таких условиях следователи готовы были работать с адвокатами.
   Наконец в зал зашли судьи, и секретарь произнесла классическую фразу: «Встать, суд идет!». Судейская коллегия состояла из трех судей, председателем была женщина лет пятидесяти, блондинка, похоже, натуральная. Ну что же, в данной ситуации это хорошо. У меня, натуральной брюнетки, сложилось устойчивое мнение, что обладательницы белокурой шевелюры менее стервозны и более сентиментальны. И моя интуиция меня не подвела.
   На этот раз на заседание следователь не пришел, да и прокурор был совсем другой. Но обо всем по порядку. Вначале судья огласила, зачем, собственно, все собрались, и зачитала фабулу дела. Потом она спросила, есть ли какие-либо отводы, ходатайства. Ходатайства были у моей защиты. Во-первых, Лиля просила, чтобы меня вывели из-за железного ограждения, аргументируя тем, что это занижает мою самооценку, угнетает психику и косвенно вызывает отношение ко мне как к виновной, хотя на данный момент я всего лишь подозреваемая. Несмотря на приведенные защитой примеры из судебной практики подобных решений, судьи сочли доводы защиты недостаточными и оставили меня за решеткой.
   Во-вторых, Лиля просила приобщить копии документов (трудовая книжка и приказ об очередном отпуске с 4 августа), а также ходатайства о поруке от депутатов ВР. По этому поводу возражений не последовало. Далее судья предоставила слово защите. Не буду повторяться и перечислять то, что уже звучало в суде прежней инстанции. Отмечу, что на этот раз Лиля обратила внимание на то, что я, прежде всего журналист с 15-летним стажем, а мы, между тем, живем в демократическом обществе, где свобода слова является священным правом, тем более представителей масс-медиа.
   Кроме того, она напомнила и цитату из инаугурационной речи президента Порошенко, где он пообещал амнистию тем, кто не держал оружия в руках. «Резюмируя, хочу отметить, что содержание под стражей – самая суровая мера предварительного заключения подозреваемого. Учитывая, что моя подзащитная не совершала каких-либо преступлений, связанных с насилием, она еще и мать двоих детей, один из которых несовершеннолетний, то защита просит изменить меру пресечения на домашний арест. У неё есть возможность находиться в Киеве, о чем свидетельствует документ от владельца квартиры, где её дочь снимает комнату. Подзащитная ранее заявляла, что заинтересована в справедливом расследовании и не намерена скрываться. Так же мы просим рассмотреть вариант передачи моей подзащитной на поруки народных депутатов или с применением электронных методов охраны (т.н. браслет). В случае невозможности изменения меры пресечения на эти варианты, просим рассмотреть возможную сумму внесения залога», – подытожила Лиля.
   Затем слово взял прокурор. В отличие от своего товарища, который присутствовал ранее в районном суде, этот не повторял десять раз об угрозе тер-р-рор-ризма (рокоча на букве р), наоборот, он акцентировал внимание на том, что в нынешней сложившейся ситуации, информационная война не менее важна, чем боевые действия. Поэтому меня, журналиста, тем более нельзя выпускать из заключения, ведь я могу (не дай Бог!), вернуться в Донецк, продолжить свою работу, а там на меня будет оказываться влияние со стороны так называемых боевиков ДНР, поэтому моя работа будет представлять особую опасность для Украины. Вот такая, демократия по-украински! Свобода слова, в действии. Исходя из речи обвинения получается, что если ты журналист из Донецка и пишешь то, что происходит на самом деле, то ты опасный преступник и тебе самое место за решеткой.
   После этого слово предоставили мне, при этом судья не преминула отметить, спрашивая о моей деятельности в ДНР, что сегодня в Донецке уже погибли пять человек. Не знаю, какой эффект она хотела произвести, говоря о жертвах на Донбассе, но я еле сдержалась, стиснув зубы, чтобы не рассказать, что я как аз об этих жертвах знаю не по сухим статистическим данным и не по картинкам из телевизора. Я своими глазами видела, как обстреливают мой любимый город и как погибают мои земляки.
   Живя с детьми на Путиловке, недалеко от аэропорта, мы засыпали и просыпались под сопровождение канонады. Вечером вместо спокойной ночи, утром – вместо будильника. А уже в последние дни перед отъездом снаряды падали так близко и с нашим домом, и с офисом, где я работаю, и с типографией, где печатается наша газета, что даже на место боевых событий выезжать далеко не надо было, чтобы хронику фиксировать. Боевые события сами к нам приблизились. Мы жили в самом эпицентре этих боевых событий.
   Но даже когда мы уехали из Донецка, война никуда не ушла. И не потому, что я сейчас в заключении, а мои дети фактически брошены на произвол судьбы. Судя по военной хронике и скудным фото- и видеокадрам, которые иногда показывают на украинских телеканалах, дом, в котором мы снимали квартиру, был неоднократно обстрелян, нам некуда возвращаться. По сути, ни у меня, ни у моих детей больше нет дома и, когда я выйду на свободу, нам придется все начинать с чистого листа.
   Но всего этого я решила не рассказывать гражданам судьям. Просто поостереглась, что сорвусь и скажу все, что на самом деле думаю об этой войне. Не сейчас, у меня еще будет такая возможность. Поэтому, стараясь быть спокойной, я еще раз рассказала уважаемому суду, что не скрывалась, не убегала, постановления не получала и не могла получать, потому что их отсылали непонятно куда. В качестве доказательств у следствия всего лишь ссылки на публикации в Интернете, документов или свидетельских показаний нет и быть не может: я никогда не делала каких-либо публичных, устных или письменных заявлений, направленных радикально, ну и т.д. и т.п.
   Кроме того, я обратила внимание, что меня готовы взять на поруки народные депутаты, а эти люди не стали бы рисковать своей репутацией, если бы не были уверены в моей порядочности. Однако суду этого было недостаточно. Председатель попросила меня пояснить, что я делала на съезде Верховного совета ДНР 16 мая, ведь именно на том, что я там присутствовала и была представлена как руководитель Департамента по связям с общественностью в правительстве ДНР, и выстраивалось обвинение. Пришлось госпоже судье пояснить, что туда меня пригласили как журналиста, а в том списке правительства, помимо меня, половина людей не знали, что их имена внесли в список, а часть из министров даже не присутствовали. «И все же, почему вы не заявили, что не согласны работать в правительство ДНР?» – пыталась дожать меня судья. «Ваша честь, тогда в зале заседания находились вооруженные люди, поэтому дискуссии не были предусмотрены».
   Не знаю, удовлетворил ли мой ответ суд, но вопросов мне больше не задавали. А мне, если честно, захотелось посмотреть, как бы «ваша честь» умничала, если бы здесь сейчас вместо этих сопливых хиляков-курсантов были бы бойцы ополчения ДНР. Уверена, речь бы ее была короткой и лаконичной. После недолгого обсуждения, члены коллегии на некоторое время углубились в чтение моего дела.
   И тут председатель обратилась к прокурору с вопросом, значение которого я не сразу поняла: «Скажите, согласно постанови от 03.08 про «відновлення досудового розслідування» сроки расследования были продолжены до 05.09.2014. А содержание под стражей ухвалой Шевченковского суда до 29.09.2014. Был ли в связи с этим продлен срок досудебного расследования?» А вот прокурор засуетился попросил время, чтобы пересмотреть материалы дела. Зависла неловкая пауза.
   Я по-прежнему ничего не понимала, Лиля попыталась обратиться к суду, но ей объяснили, что она уже все сказала. Мой сосед Володя, глядя на это шоу, периодически шипел еле слышно «суки!». Минут через пять у прокурора зазвонил телефон, он нервно попытался ответить что-то в трубку, но суд одернул его и так и не получив от обвинения ответ на поставленный вопрос, удалился в совещательную комнату.
   Воспользовавшись возможностью, я опять подошла к железной решетке, чтобы пообщаться с близкими. В зал зашел и опоздавший Данил. «Мама, когда тебя уже отпустят? Мы уже сильно соскучились по тебе», – жаловалась Полинка. Я их обняла, как могла, и попыталась обнадежить. Да, действительно, моим детям меня очень не хватало, особенно сейчас, в такую сложную минуту. Если бы это зависело от меня, я бы сейчас же вернулась к ним, моими самыми любимыми и родными людьми на свете. Но, увы, будет так, как скажет суд. А вот и он вернулся, всем встать!
   А суд решил и постановил удовлетворить ходатайство адвоката частично, но и ходатайство прокурора тоже частично, а именно: 5 сентября сменить меру пресечения с содержания под стражей на домашний арест. «Решение окончательное и обжалованию не подлежит!» – резюмировала судья. Вот и не подвела меня блондинка! С одной стороны, как бы мне и наказание смягчили, ну а с другой – прокуроры сами виноваты, не продлили сроки расследования, а подозреваемый не может находиться в заключении дольше, чем длится расследование.
   Что же касается меня лично, это, конечно, не джек-пот, но и не проигрыш. Еще две недельки в изоляторе предстоит потерпеть. Лиля меня старалась приободрить, дети тоже говорили, чтобы я не расстраивалась, скоро увидимся. Да я и не расстраивалась, вот кто был огорчен, так это прокурор. Он кому-то в трубку выговаривал, что это подстава и предупреждать надо было. Итог - ни вашим, ни нашим, но таки в мою пользу. Так что – подождем!
   Слушание по делу Володи из Горловки в тот день отложили в связи с неявкой адвоката. Но он был даже рад этому, но все же просил меня запомнить его данные, вдруг я смогу ему чем-то помочь, ведь я раньше него выйду. Я запомнила, но смогу ли чем-то ему помочь, не знала. Вскоре нас вернули в «предвариловку». На часах было около 16. И хотя нам в апелляционном суде делать было больше нечего, пришлось ждать последнего заседания. Только через два часа нас повезли назад в СИЗО СБУ. Сопровождали нас все те же трое молодых срочника.
   Пацаны опять стали обсуждать предстоящие выходные, радовались, что сегодня рано возвращаемся, потом закурили, и Володя, воспользовавшись паузой, решил еще немного поговорить со мной. «Лен, через пятнадцать дней уже выйдешь», – порадовался он за меня. «Да, через пятницу в пятницу буду на свободе», – поддержала я разговор. Затем сначала он, а потом я рассказали подробности задержания, нюансы наших дел, возможное решение проблемы. «Ты же видишь, у них на меня вообще ничего нет, и то они не хотят идти на компромисс. Так у меня и люди есть, которые меня поддерживают, два народных депутата, городской депутат, два адвоката. Несмотря на это, им работать очень сложно. А тебя в чем обвиняют?» – спросила я у горловчанина. А у него дела были гораздо хуже. Адвокат казенный, родственник – брат не приезжает совсем, других родных или друзей-товарищей нет. В общем – горемыка.
   Приехали около семи вечера. Я проглотила половину оставленного охранником холодного ужина, остальное уже по привычке вывалила в дырку толчка. Потом быстро расстелила постель и намного раньше установленного отбоя уснула, несмотря на яркий свет под потолком – устала так, словно целый день мешки с песком тягала. Засыпая, я надеялась, что на следующий день, в пятницу, ко мне наконец-то допустят другого адвоката, и я смогу через него передать нужную информацию нужным людям.
  
  

Их праздники

  
   Однако в пятницу, 22 августа, адвоката я так и не дождалась. Впереди были три выходных дня по случаю государственных праздников – Дня национального прапора, то есть флага (23 августа), Дня независимости (24 августа) ну и просто выходного в понедельник к ним в придачу. По украинским телеканалам нагнеталась патриотически-национальная истерия.
   В Киеве в срочном порядке освобождали главную площадь и Крещатик от «героев», которые засели там в своих палатках еще с Евромайдана. По сути, там уже оставались бомжи, которые на национал-патриотической волне неплохо подзаработали и прибарахлились, и поэтому не собирались уходить с Майдана. По телевизору показывали как мэр-боксер Виталий Кличко лично разбирал баррикады, а несогласных с переселением из центра на Труханов остров паковали без разбора силовики и увозили в места не столь отдаленные.
   На День независимости украинские власти обещали провести парад, поэтому освобожденный центр города срочно приводили в порядок – убирали палатки, вывозили навоз с огородиков, устроенных евромайдановцами, драили брусчатку. А столичная общественность бурно обсуждала вопрос, надо ли проводить парад или нет. Как ни странно, но сомнения общественности на этот счет даже попали в новостные блоки некоторых центральных украинских телеканалов. Впрочем, на сей раз мнение этой самой сомневающейся общественности мало интересовало власть, кое-кому очень уж хотелось в генеральской форме пощеголять, а еще кое-кому очень хотелось показуху на весь мир устроить.
   Мне по этому поводу вспомнилась миниатюра «95 квартала» «Наша америкаша», которой хоть уже и около десяти лет, но актуальности не только не потеряла, но даже наоборот. Если коротко, то суть заключается в том, что на американские деньги украинский и грузинский гастарбайтеры должны построить у себя демократию, и вот тогда еще президент США Буш приехал инспектировать этот процесс. Буш обращается к украинскому президенту: «Ты зачем парад проводил?». Украинский президент (УП): «Соседа пугал». Буш: «Напугал?» УП: «Нет. Он не смотрел». Прошел не один год, поменялись президенты, как в Америке, так и в Украине с Грузией, а принципы построения демократии на американские деньги на постсоветском пространстве остаются неизменными.
   А вот для меня День прапора ознаменовался обыском камеры. Причем произошло это как-то неожиданно. Это было уже после обеда, я сидела на кровати и спокойно читала «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова, как вдруг открылась дверь, вошла женщина из дежурной смены и бодрым голосом сообщила об этом «замечательном процессе». «А что, у вас еще ни разу обыска в камере не было?» – удивленно на мой вопрос, с чего это вдруг, вопросом ответила она.
   На самом деле ничего страшного в этой процедуре не было. Никто вещи из сумки и тумбочки не выкидывал, постель не перетряхивал, меня не обыскивал. Правда «шмонали» хоть и аккуратно, но тщательно. Все мои небольшие пожитки – три смены белья, футболки, джинсы, пижама, блузка, были прощупаны, но без энтузиазма. Зато рукопись вот этой книги вызвала интерес у сотрудницы СИЗО.
   На самом деле, я сознательно не прятала файл с исписанными страницами ни под матрац, ни в дальний угол тумбочки. А зачем? Камера все равно круглосуточно просматривается, поэтому охранники и так видят, что я что-то ежедневно записываю. Да и куда тут можно спрятать рукопись? А буду скрывать ее, так это может вызвать подозрение. А так, смотрите, пожалуйста, мне скрывать от вас нечего.
   «Вы решили книгу написать? Про нас ничего не пишете?» – она стала внимательно вчитываться в мой не совсем разборчивый почерк. Я предпочла промолчать, потому еще, что эта сотрудница по сравнению с другими, еще более-менее адекватная женщина. Тем не менее, она пожурила меня за то, что я написала кое-что из тюремного распорядка дня. По её словам, этого писать не следовало. «А то еще могут и рукопись отобрать», – пояснила контролерша. Надеюсь, не отберут, но читать в мое отсутствие будут внимательно, в этом я даже не сомневалась.
   Утро Дня независимости было ясным. По всем украинским телеканалам рассказывали, что вот-вот состоится грандиозное событие – военный парад, которого не было в стране вот уже пять лет. Пропустить такое «зрелище» я тоже не могла. Интересно, несмотря на то, что устроители парада изо всех сил старались подчеркнуть, что их праздник – не совок, именно совок вылезал изо всех щелей.
   С одной стороны зрители на трибунах и вдоль Крещатика были поголовно в вышиванках и с жовто-блакитными прапорами, с другой – практически все подразделения ВСУ стояли под красными знаменами. Вроде и украинская техника проехалась по Крещатику, но вот министр принимал парад на советской «Чайке». Да и своим героям национальной гвардии патриоты кричали русское: «Ура!». В общем, театр абсурда.
   В обед впервые за три недели пребывания в заключении подали украинский борщ. Правда, пришлось в него добавить для большей натуральности, принесенный детьми укроп. Сметаны, понятное дело, не было вообще, но и без сметаны тоже можно сказать, что был праздничный обед. Но на этом «свято» и закончилось. Весь оставшийся день, вечер и ночь шел дождь, словно небо оплакивало своих детей, которые десятками, сотнями гибнут на земле Донбасса. А вечерний салют, звуки которого больше напоминали обстрел, еще больше усилил трагический эффект этого праздника.
   А в Донецке 24 августа тоже прошел военный парад, но только украинских пленных. По центральной улице Артема мимо площади Ленина под конвоем ДНР провели около тысячи вояков из нацгвардии. И многочисленные жители Донбасса не выбирали выражения в адрес этих «героев». Конечно, по доступным для меня украинским каналам полную трансляцию этого шествия не показали, а только пару секунд, которые для меня уже были большой радостью. Но даже трансляция этих нескольких кадров – это прогресс для демократического открытого общества, в котором «нет цензуры», а только сплошная «свобода слова». Для украинских каналов куда важнее было показать пляски на крови, где прикрываясь псевдо-патриотическими принципами и национальными интересами, называя героями парней, которых под хоровое пение гимна «Ще не вмерла Україна» отправляют на убийство граждан своей страны.
   Меня все это время удивляло, а почему никто на украинских каналах, не говорит, что страна уже на всех парах с огромной скоростью несется в пропасть. Экономика в полной стагнации, горно-металлургическая промышленность Донбасса, обеспечивающая треть экспорта страны, фактически разрушена или работает уже на благо совсем другого государства. Безработица растет, соцвыплаты не обеспечиваются вовремя, цены даже на хлеб выросли, бензин дорожает ежедневно, коммунальные платежи увеличиваются, курс доллара стремительно приближается к отметке 15 гривен, а эти «патриоты» скачут в вышиванках от радости, что они не москали и поют, что «Путин х…»!!! Большего идиотизма и придумать невозможно было.
   При этом уже все и забыли, а за какие же ценности и против чего вышли люди на Майдан. Если мне не изменяет память – против злочинной олигархической власти, коррупции, произвола чиновников, правоохранителей, за все те же демократические ценности, реформы в системе правосудия, прокуратуре, за конституционную реформу и т.д. и т.п. Ну, чего они добились? А того, что к власти пришли другие олигархи, ни одной реформы не было проведено, коррупция еще больше набрала обороты, а люди с каждым днем живут все хуже и хуже. И то ли еще будет!!!
   Если честно, то мне очень жаль, что вроде неглупых людей так нагло поимели. И если после первого майдана 2004 года и от действий «оранжевой» власти у её сторонников было огромное разочарование, то сейчас просто легким испугом страна не отделается.
  
  

День открытых дверей

  
   После двух праздничных дней – суббота, воскресенье – в Украине решили еще один день побездельничать. Понедельник, 25 августа, прошел спокойно, я бы даже сказала нудно, в ожидании вторника. Это самое сложное в тюрьме – ждать, особенно в одиночке. Ждать, когда наступит утро; ждать, когда придет адвокат или пусть даже следователь; ждать, когда будет суд или следственные действия; ждать передачу или, что самое приятное, – свидание с родными. И вот, когда вопреки твоим ожиданиям ничего из вышеназванного не происходит, то становится просто невыносимо.
   В голову начинают приходить дурные мысли: почему никто не идет, что там, за стенами этого «казенного дома», а может, что-то плохое, ужасное происходит, а я и не в курсе. При этом особенно отвлечься не на что, тем более, когда сидишь в камере один. Поговорить можно только с одним собеседником – с самим собой (телевизор не в счет), а у этого собеседника как раз в этот момент настроение хреновое. Поэтому ничего другого не остается, как набираться терпения и ждать следующего дня. Вот так и у меня за скучным понедельником пришел не менее скучный вторник. Вопреки моим ожиданиям, мой донецкий адвокат так и не появился. Не пришел ко мне и киевский адвокат, и следователь, и даже передачу почему-то мне не несли. На мой вопрос, а была ли передача, охранник тупо сказал, что не обязан отвечать на подобные вопросы (как назло была самая злобная смена).
   Но, тем не менее, ночь с понедельника на вторник, 25-26 августа, была необычной. После отбоя вместо привычной тишины, когда слышен был малейший шорох, шаги в конце коридора, бренчанье ключей на другом этаже здания, до полуночи был слышен топот бегающих охранников, лязг железных дверей, хрипение раций, команд: «Первый пошел!», «Давай другого!», «Лицом к стене!», «Заводи сюда!». Было понятно, что в СИЗО привезли кого-то, и эти кто-то не просто мирные сепаратисты. Команды, которые были слышны утром вторника, 26 августа, подтвердили мои предположения. «Подъем! Эй, военный, подъем! Приводим в порядок камеру, собираемся», – обращался охранник к заключенному из соседней камеры. А уже ближе к полудню в новостных выпусках появилось сообщение, что границу Украины вероломно нарушили российские войска, танки и боевые машины и что десять десантников были захвачены в плен и сейчас находятся в Киеве, в изоляторе СБУ.
   Так вот оно что! Теперь понятно, что за соседи поселились рядом со мной, вот из-за чего была эта полуночная суета. Украинские каналы с особым наслаждением и смакованием демонстрировали видео с допросом русских солдат. Те же, в свою очередь, говорили, что просто заблудились, ехали на учения, сбились с пути, по карте не сориентировались вовремя, а тут вдруг увидели указатели на украинском языке.
   Некоторые молоденькие ребята признавались, что не хотят воевать с братским народом, просили, чтобы их товарищи не ехали сюда с оружием. Но никто из них не сказал, что они ехали именно в Украину, что им кто-либо давал приказ принять участие в боевых действиях на территории соседнего государства. Конечно, их версия была тут же опровергнута следователями СБУ, а заодно и журналистами, которые называли пацанов агрессорами. Впрочем, судя по звукам из-за железной двери, ребят особо не тягали из изолятора. В тот же вечер было слышно, что их привезли назад и расселили по камерам. Да и сами ребята вели себя спокойно, не бузили, судя по тишине из-за стены, лишних вопросов не задавали, бунт на корабле не устраивали. Может, сказывалась военная дисциплина и уверенность в том, что Родина их не оставит в беде. А может они просто умели ждать?
   Признаться, ощущение у меня при этом было немного странное. Ведь я точно знала, что у меня за стенкой сидят русские ребята, которые по воле случая оказались со мной в одинаковой беде, но я ничего не могла им сказать в окно, когда оно было открыто, ни постучать в стенку, просто дать какой-то знак, мол, держитесь ребята. Нельзя было этого сделать, ведь за нами постоянно следили. А так хотелось их поддержать, хотя бы морально. Не знаю, но мне тогда даже показалось, что хотя бы мысленно я могу обратиться к ним через толстые стены тюрьмы, и они меня услышат. Кто знает, может так оно и было, на самом деле.
   Кстати, еще одна примета, что у меня появились необычные гости – это удвоенная охрана, причем, за счет довольно таки крепких бойцов, которых здесь в изоляторе СБУ, раньше не было. Да и обыск при выходе в коридор из камеры, даже на прогулку, а уж тем более на свидание был ну очень тщательный, разве что нижнее белье не заставляли снимать.
   Только в среду, 27 августа, наконец-то появились вести от родных. Во второй половине дня пришел молодой следователь из общей следственной группы по моему делу, принес на ознакомление клопотання (запрос) про продолжение сроков досудебного расследования. Поначалу я не придала значения тому, что вдруг пришел другой следователь, мало ли почему это произошло, может быть, просто работы много у старшего, вот и поручили расследование молодому старлею, который приехал в Киев из Львова. Однако на самом деле мотивация этой ротации была несколько иная, и об истинных причинах несколько позже.
   А тогда львовский старлей прямо соловьем разливался, такой весь приветливый, как говорят в народе, «хоть до раны прикладывай». Рассказал, что встретил моего сына, который мне принес передачу, что Данила приняли на учебу в Киевский колледж, по такому же профилю, в котором он обучался в Донецке. «А вы не против, если мы изымем для осмотра ваши вещи, которые отправили через компанию доставки», – с улыбочкой, как бы невзначай, спросил он.
   Дело в том, что, выезжая из Донецка 2 августа, часть личных вещей своих и Данила мы отправили в Симферополь, и квитанция на получение лежала среди прочих документов в моем блокноте. Но в ту же ночь, со 2 на 3 августа, приемный пункт этой компании в Донецке ограбили и что с нашими вещами сейчас – неизвестно. Возможно, их таки отправили в Крым, и тогда следователям СБУ их сложно забрать, а может, их украли и тогда их разыскать не смогут даже сбушники. «Да, пожалуйста, изымайте, если найдете, конечно. Может, хоть вернете наши вещи, которые там были. Буду вам даже благодарна», – ответила я, и у следака сразу же исчезла ухмылка с губ.
   И тут я допустила ошибку, задав совсем ненужный вопрос, дав ему лишнюю информацию. «А решение апелляционного суда вы мне когда отдадите? Ведь согласно этому решению мне с 05.09 изменили меру пресечения на домашний арест», – и по реакции старлея, его удивленным глазам я поняла, что он-то не в курсе этого решения. «Разве? Ну… я еще сам не видел этого решения. Может, вы неправильно поняли, что сказал судья?», – замешкался парень. Да, не надо было мне ему про решение суда говорить, сейчас побежит оформлять продление заключения. Дура я, дура…
   «Кстати, вашим адвокатам из Донецка я уже оформляю доступ к делу. Надо отметить, они у вас такие настойчивые, чуть ли не каждый день ходят ко мне», – сменил тему старлей. «У нас в Донецке все такие настойчивые, – на этих словах следак заулыбался, поддакнув. – Ну и когда будет доступ? Хотелось бы их поскорее увидеть». «А этот адвокат вас не устраивает?» – насторожился следак. «Да нет, Лилия Викторовна хороший защитник, но этих я давно знаю лично», – успокоила я следователя из Львова, а он пообещал, что уже в понедельник я смогу встретиться со своими адвокатами, но, увы.
   Тем временем четверг приготовил для меня настоящий сюрприз, просто день открытых дверей какой-то. Сразу же после завтрака мне сообщили, чтобы я собиралась на свидание. Вопреки моим ожиданиям, в комнате встреч была только Полинка, как оказалось, сын слишком долго спит и приедет сегодня, но после обеда. Тем лучше, ведь свидание длится час, независимо от того, сколько человек пришли. Поэтому получается, что два посетителя в один день, но в разное время, значит два часа общения с родными людьми! Напомню, что согласно инструкции, с родными я имела право говорить о чем угодно, но только не о моем деле и преступлении, в совершении которого меня подозревают. Вот честно, я не знаю, о чем говорят другие заключенные со своими родственниками, может, о погоде, природе, как поживают общие знакомые, но лично я, о чем бы не начинала говорить, все сводилось как раз к тому, что касается моего дела.
   Надзирательница, сидевшая в углу комнаты, строго предупредила, что прервет нашу встречу, если мы будем говорить не о личном. Хорошо, говорим, допустим, о работе моей дочери здесь в Киеве. Она рассказывает, что на предприятии начались проблемы, растут расходы в связи с увеличением коммунальных платежей и арендной платы, заказчики сходят с ума и отказываются закупать российские товары, потому что они российские. Не только заказчики сходят с ума, по городу все ходят в вышиванках и одежде в национальных цветах, при этом уровень патриотизма прямо пропорционален уровню жизни, – цены растут, квартплата увеличилась, воды горячей нет и вообще, чем дальше, тем хуже.
   «Мама, я не хочу здесь жить, в этой стране», – резюмирует дочь. Ну вот, приехали. Успокаиваю ее, меняю тему, говорю, что скоро выйду, пусть она передаст нашим друзьям, что мне понадобится новый телефон, ведь мой остается у следствия как вещественное доказательство. Я еще всерьез надеялась, что смогу через неделю выйти из СИЗО. Вспоминая вчерашний разговор со следователем, я рассказала Полине, что сбушники могут найти наши вещи, а еще попыталась намекнуть, чтобы она еще раз внимательно просмотрела мой электронный почтовый ящик. «Я посмотрела, у тебя там все в порядке», – ответила дочка, но я поняла, что там-то как раз не все в порядке, и это меня насторожило. Но спросить об этом напрямую у Полины я не могла, разговор-то как всегда был при свидетельнице, которая в очередной раз из угла начала шипеть, чтобы мы не говорили о деле, только о личном.
   А сразу после обеда пришел на свидание и сын. Данил тоже рассказывал о жизни в Киеве, какой это ужасный, грязный город. Ну да, после Донецкой стерильности на улицах, Киев кажется помойкой. «Урн на остановках нет, дворники – редкость, зато все заборы, столбы, стены домов раскрашивают в желто-голубые цвета. Представляешь, на остановках, в транспорте ходят «волонтеры» с ящиками и собирают деньги «на фарбу» (краска по-украински, – авт.), чтобы потом раскрашивать заборы, стены на домах, бордюры в жовто-блакытние цвета», – скептически усмехнулся сын.
   Да, раньше попрошайки «на лечение» смертельно больных детишек собирали, а тут новый повод мошенники нашли, да еще под патриотическим соусом. Примета времени. Нынешние аферисты собирают пожертвования «на фарбу», армию, нацгвардию, переселенцев, или сами прикидываются беженцами. Кому война, а кому – мать родна.
   Справедливости ради надо отметить, что есть и настоящие волонтеры, которые действительно оказывают посильную помощь беженцам. Но при этом ни я лично, ни мои дети не знают людей, приехавших из Донбасса в Киеве, которые здесь сидят на чьей-то шее. Большинство дончан ищут и находят работу и мечтают вернуться назад на родину, в свой дом, к своей прежней жизни. Вот и мы тоже мечтаем, что этот кошмар наконец-то закончится, и мы все вместе – я, Полина и Данил, поедем в Донецк. И всё будет хорошо…
   В этот же день, ближе к вечеру, прибежал и львовский следователь. Мои опасения подтвердились, принес ходатайство на продление содержания под стражей. Но в отличие от вчерашнего дня, старлей сегодня был неразговорчив. Я попыталась задать ему вопрос относительно ареста имущества и оргтехники конкретно, ведь среди вещей были и те, что принадлежат Данилу, в частности ноутбук. Но на этот вопрос следователь решил не давать прямого ответа, только сказал, что вот как раз завтра, 28 августа, в пятницу, будет суд, тогда я и скажу все, что думаю по поводу ареста вещей, и тут же позвонил дежурному, чтобы пришли за мной. «До завтра», – коротко бросил на прощание старлей и почти сбежал из комнаты свиданий.
   Но завтра на заседание апелляционного суда меня не вывезли. На то могли быть две причины: или суд не состоялся, или состоялся, но без меня. Первый вариант лучше второго. Адвокат ко мне тоже не пришел. Впереди были выходные, и опять мне ничего не оставалось, кроме того как ждать.
  
  

Чудеса медицины

  
   Однако ожидание оказалось не таким уж томительным. В воскресенье, 31 августа, у меня вдруг опять началось кровотечение, третье за месяц. То есть, когда меня задержали, у меня были критические дни, потом, 15 августа, через десять дней опять открылось кровотечение, и вот через две недели то же самое. При этом данный процесс сопровождался болями в левой стороне живота, отдающими в поясницу, а также повышенной температурой, давлением, головной болью.
   Ну не хочу утомлять подробностями своего дурного самочувствия, достаточно и того, что я рассказала, чтобы понимать, что здоровье мое не в порядке и мне действительно было хреново. Возможно, это было вызвано и моральным давлением на меня, а возможно и тем, что уже почти месяц я спала на железных лыжах. Из-за этих железок, впивавшихся в тело, у меня на боках и спине были синяки. Ждать понедельника, когда появится тюремный врач, не стала и настояла, чтобы для меня вызвали скорую помощь.
   На мое удивление, на этот раз приехала настоящая «скорая» с двумя медбратьями, которых я видела впервые. Один из них добросовестно меня выслушал, измерил температуру (37®С) и давление (140/100), сделал укольчик обезболивающий, высказал мнение, что подобное нарушение цикла могло быть вызвано как стрессовой ситуацией, так и возрастными изменениями, но при этом пообещал, что порекомендует консультацию у профильного специалиста. По крайней мере, честно.
   Кстати, в этот же день ближе к вечеру в изоляторе опять была суета, как в тот день, когда привезли десантников. Несмотря на воскресенье, было слышно, что по коридору допоздна бегают охранники, переговариваются в рации, гремят открывающиеся брамы, слышны команды: «На выход!», «Первый пошел!», «Офицер, выходи!». Понятно, что десантников куда-то отправляют на ночь глядя. Только на следующий день я узнала из новостных блоков украинских каналов, что ребят отправили домой самолетом из Киева в Москву. Я была за них искренне рада!
   В понедельник утром на традиционном обходе я честно призналась, что мне нужен врач, накануне вызывали скорую помощь, я себя по-прежнему плохо чувствую. Дежурный офицер согласно кивнул головой, и за сим удалился. Зато пришел конвойный, один из самых злобных, похожий на перекаченного лысого гоблина на коротких ножках, и заявил, чтобы я собиралась на прогулку. Я и ему рассказала, что плохо себя чувствую, что не пойду гулять, на что он злым механическим голосом ответил: «Вам положена прогулка, поэтому выходите гулять». Несмотря на то, что сила была на его стороне, я не собиралась сдаваться: «Я никуда не пойду. Делайте, что хотите».
   В конце концов, часовая прогулка – это мое право, а не обязанность. И если я себя плохо чувствую, то могу отказаться от прогулки, какая разница, где я буду лежать в позе эмбриона – в камере на кровати или на скамейке во дворике. Но гоблин не унимался, настаивал на своем, говоря, что рекомендаций врача не было и что он «действует исключительно по инструкции». Вот эта его фраза меня просто бесила. Любое свое хамство он объяснял тем, что «действует по инструкции». Гоблин отвязался от меня только лишь при условии, что я напишу объяснительную на имя начальника. Да пожалуйста! Только не объяснительную, а жалобу на гоблина. Заодно решила написать еще одно письмо, но уже на имя уполномоченного ВР по правам человека Лутковскую. Вот за этим увлекательным занятием около часа дня меня и застал тюремный Айболит.
   Письмо на имя омбудсмена я сознательно не стала убирать со стола, понимая, что он непременно его «срисует». Так оно и произошло, он внимательно рассмотрел мою писанину. И, о чудо (!) Айболит был любезен, вежлив, внимателен и пообещал, что прямо сегодня меня осмотрит гинеколог (не прошло и двух недель), ведь этот вопрос он как раз сегодня согласовал (какое совпадение!) с администрацией СИЗО.
   После столь милой беседы меня пригласили еще на одну – с заместителем начальника изолятора. Гоблин с надменным выражением лица вывел меня из камеры, командуя: «Стоять, лицом к стене, иди, руки за спину, я сказал!» - в предвкушении того, видимо, что меня сейчас как минимум казнят.
   Я уже рассказывала о заместителе начальника во время моей встречи с его руководителем. Он тогда просидел молча, не произнес ни одного слова. Сейчас же у нас произошел вполне себе такой откровенный душевный разговор, без угроз в мой адрес. Приятно, что гоблина он попросил выйти из кабинета на время нашей беседы.
   – Вот читаю вашу жалобу, Елена Владимировна, а перед этим посмотрел ваше личное дело. Вроде бы вы человек, занимавший руководящие должности, а тут жалобы пишите. Я не обвиняю вас ни в чем, просто хотел разобраться в ситуации, вот и пригласил на разговор, – говорил он искренне, чем вызвал доверие. Поэтому и я стала рассказывать все как есть, в том числе, числе и про хамское поведение гоблина.
   – Я, конечно, понимаю, что контролерам надо действовать по инструкции, это их обязанность. Но неужели сложно поступать по отношению к заключенным не только по инструкции, а по-человечески, особенно, когда вот сейчас мне плохо. Да, вы правы, я занимала неоднократно руководящие посты и своим подчиненным говорила и буду говорить, что свое личное отношение к чему либо оставляйте дома. На работе не место личным чувствам. У вас здесь, мне кажется, тем более нельзя относиться предвзято к людям, выражать ненависть, оскорблять заключенных. Я ведь не могу ему тем же ответить и пользоваться тем, что я, женщина, не могу пресечь его хамство, просто низко и подло. Это просто не мужской поступок, – попыталась пояснить я свою точку зрения зам. начальника изолятора.
   – Да, действительно, не хорошо. Я поговорю с Николаем (оказывается гоблина зовут Коля!). А к вам сегодня должен врач прийти. Надеюсь, что вам окажут необходимую помощь, все будет в порядке, – пообещал зам. начальника.
   Вот если бы мне еще на лыжи нормальный матрас дали и свет по ночам выключали. Но это мне пообещать никто не мог. Выходя из кабинета руководства, я под приятным впечатлением от разговора хоть и завела руки за спину, но лицом в стенку не уткнулась, а сразу пошла по коридору, и тут же услышала за спиной рык гоблина: «Куда пошла?! Я что сказал уже идти?!». Я остановилась, обернулась и увидела, как на этот рык из своего кабинета выглянул зам. начальника. Мы встретились взглядом и я поняла, что он тоже все слышал.
   Надо отметить, что обещание предоставить мне осмотр врача, руководство изолятора выполнило. Сразу после беседы с начальством меня действительно ждал осмотр специалиста-гинеколога. Женщина лет пятидесяти, приятной блондинистой внешности внимательно осмотрела меня, даже на УЗИ проверила мой живот, таки что-то нашла, значит с моим здоровьем не все в порядке. Врач даже прописала мне какие-то таблетки. Но, если честно, то доверия весь этот цирк у меня не вызвал, особенно уже после того, как мне стали давать лекарство, лучше точно не стало. Вывод – нужен срочно осмотр своего, независимого врача. А то залечат.
   Второе свое обещание – поговорить с гоблином, судя по всему, зам. начальника тоже выполнил. Может, конечно, это просто совпадение, и у него был просто очередной отпуск, но через неделю этого Николая я больше не видела. Зато появился новый контролер, вполне адекватный.
   Во вторник, 2 сентября, в Шевченковском суде состоялось слушание по продлению мне меры пресечения под стражей по ходатайству прокурора. На этот раз меня сразу доставили в зал суда. Там уже сидели прокурор и молодой следователь из Львова. Чуть позже подошла и Лиля. Перед началом слушания была возможность немного пообщаться, я передала адвокату протокол осмотра сайта «МГ», который в качестве дополнений к ходатайству мне принес следователь, и рассказала о своих проблемах со здоровьем.
   Донецких защитников опять не было. Как оказалось, допуск к делу им дали, но вот один из них неожиданно серьезно заболел и лежит в больнице. Это, конечно, плохо, мне есть, что ему сказать.
   Я попросила Лилю, чтобы она передала мое желание поскорее увидеться с ними, а также поделилась своими опасениями по поводу своей переписки по электронной почте. Конечно, писем лидерам ДНР там нет и быть не может, но они могут зацепиться за переписку с людьми, которые не имеют никакого отношения к произошедшим событиям. Судя по всему, Полина так и не удалила эти письма из моей почты, что меня расстроило. Интересно, что в том протоколе осмотра сайта «Муниципальной газеты», который шел дополнением к ходатайству, представлены мои статьи и интервью, которые как раз свидетельствуют о моей работе как журналиста и редактора газеты. Например, интервью с социологом Евгением Копатько о социально-политической ситуации в Украине, опубликованное в начале июля, после выборов президента.
   Или статья о прошедшем в Донецком горсовете заседании научно-методического совета, на котором рассматривалась необходимость усовершенствовать законодательство страны относительно предоставления большей самостоятельности городам и местным громадам. Заседание проходило еще в апреле 2014 года, в нем принимали участие ученые с мировым именем, в том числе и академик Валентин Мамутов, а разработки и рекомендации были потом направлены в Верховную Раду и Кабмин для работы над законодательством страны.
   Тем не менее, прокурор и следователь настаивали на том, что до конца расследования, которое продлили пока до 3 ноября, я должна находиться под стражей. Аргументы? Во-первых, не проведен комплекс всех розыскных действий, не установлены все обстоятельства дела. Поэтому, если я выйду из застенок, то уничтожу какие-то важные улики.
   Во-вторых, не допрошены все свидетели (кто именно, не понятно) на воле я могу оказывать на неизвестных свидетелей влияние. И в-третьих, среди моего окружения могут находиться такие мерзавцы, которые, окажись я на свободе, могут угрожать моему здоровью и даже жизни. Поэтому ни в коем случае нельзя менять мне меру пресечения на более снисходительную – домашний арест, подписка о невыезде и даже внесение залога, – только содержание под стражей сможет не только способствовать успешному расследованию дела, но и спасет мне жизнь.
   Надеяться на то, что суд смягчит меру пресечения, было бессмысленно. Конечно же, мне продлили содержание под стражей до 3 ноября. Ну что же, будем подавать апелляцию. Из хорошего можно отметить, что выезд в суд – это возможность увидеться с детьми. На этот раз на заседание пришла Полинка. Она рассказала, как вчера Данил сходил на1сентября в Киевский колледж, о том, что первым уроком у них был так называемый урок мира, а на самом деле политинформация, на которой рассказывали о «кошмарах на Донбассе».
   «Их учитель рассказывал, что в параллельной группе учится мальчик из Донецка, и когда говорили о бомбежке, то этот мальчик заплакал и выбежал из класса. А Данил на это сказал, что тот просто слабак», – рассказала мне Полина. Наверно, слабак. Думаю, что Данил не стал делиться со своими новыми одноклассниками, что он пережил за последнее время. Вряд ли они бы его поняли, ведь они о войне знают только по патриотическим репортажам из новостей украинских СМИ и что на самом деле происходит в Донбассе, даже не догадываются. Поэтому моим детям очень трудно будет в Киеве среди чужих.
   И еще одна интересная деталь. В ходе судебного слушания прокурор попытался всунуть судье в качестве дополнительного доказательства моего преступного умысла протокол моей переписки. Причем, в тех дополнениях к ходатайству ничего подобного не было. Получается, что мою электронку и так прошерстили без моего «добровольного согласия». А защита меня еще и «успокоила»: «Лена, напрасно ты на Полинку сердишься из-за электронки. Насколько я поняла, твой ящик они уже давно взломали и все слили». Интересно, что же они там интересного нашли.
   Апелляцию по аресту имущества перенесли на среду, 3 сентября. Как пояснил следователь, в пятницу не приехала за мной конвойная машина, поэтому и не было заседания. Ну что же, чем больше событий в скучной тюремной жизни, тем быстрее идет время. Кроме того, на этой неделе мне обещали свидание с детьми, что еще лучше.
   Вернувшись в СИЗО, я попросила, чтобы меня осмотрел врач. Результат предсказуемый – температура 37º и давление повышенное. Как ни пытался местный Айболит найти причину моего плохого самочувствия в том, что, может быть, я перегрелась (хотя жара давно спала) или организм обезводился (два часа без воды!), свалить на эти отмазки не получалось. В моем организме явно шел какой-то воспалительный процесс, и симулировать его невозможно.
  
  

Допрос с пристрастием

  
   Слушание в апелляционном суде было назначено на 3 сентября в 15.30. Однако в среду, еще до завтрака, в 8.30 конвой уже интересовался, может, прямо сейчас поедем в суд, машину уже подали. Но так как у меня таки было право выбора (все же ругаться с сатрапами полезно), то я попросила сначала прогулку, потом завтрак и только после этого увлекательную поездку на авто в сопровождении галантных кавалеров в форменной одежде. На этот раз мне пошли навстречу, из СИЗО я выехала около 10.00.
   Кроме меня, в машине, в соседней клетушке, сидел какой-то бедолага. Беглого взгляда на него из-за решетки было достаточно, чтобы понять, что он таки бедолага – глаза затравленного зверька, попавшего в капкан. В отличие от прежнего раза, в «предвариловке» апелляционного суда, кроме меня и моего соседа, был занят всего лишь еще один бокс.
   Молодой парнишка, который находился в камере напротив меня, уже успел «подружиться» с одним из охранников и беседовал с ним как со старым приятелем. «Держи сигарету, давай покурим. А сколько тебе здесь платят? Да ты гонишь, 150 гривен в месяц! Да этого же даже на сигареты не хватит, это один раз в магазин сходить и то мало. А сколько ты уже служишь? Десять месяцев, ну так два месяца чалиться осталось», – говорил из-за закрытой двери в маленькое стеклянное окошко заключенный, передав через другое окошко сигарету ВВшнику.
   Солдатик в черной форме присел прямо у двери в камеру и, смачно затянувшись, отвечал: «Скажешь тоже, домой еще не скоро попаду. Тут уже отслуживших год не отпускают, да еще уламывают на контракт и в зону АТО сразу отправляют. А оттуда, сам знаешь, возвращаются единицы. По телевизору говорят, что погибли десять человек, на самом деле умножай еще на десять и получишь настоящие потери. Так что попал я надолго».
   Голос у срочника был не то чтобы невеселый, а очень даже печальный. Странно, но получалось, что парень, сидящий за решеткой из-за того, что его (по его же словам) подставили друзья, украв мотоцикл и совершив кражу накануне его свадьбы, утешал солдата, который был на свободе, просто выполнял свой патриотический долг пред Родиной.
   «А ты знаешь боксера Усика? Так говорят, что он на фронт воевать поехал. Типа патриот Украины и все такое. Прикол, да!» – пытался развеселить служивого заключенный. Тут уже и я решила вмешаться в разговор: «Вранье это все! Ни на какой фронт Усик не собирался. Кто же ему позволит своей дорогой головой рисковать. Продюсеры явно будут против».
   Дальше уже беседа продолжилась более живо, постепенно к ней подключился и бедолага, которого привезли со мной из СИЗО СБУ. По его словам, он сам киевлянин, задержали его 23 августа, накануне Дня независимости, подозревая в организации теракта на праздник в Киеве. «Говорят, про меня даже сюжет по телевизору показывали. Мол, поймали террориста, который готовил взрывы на Майдане на день Незалежности. Какой я террорист!» – жаловался он.
   Судя по всему, бедолага Дима (так он мне представился) так и не понял, что же произошло на самом деле. Со слов следователя, якобы в его квартире во время обыска после ареста, на котором присутствовали только его двое несовершеннолетних детей, нашли какую-то взрывчатку и гранату за унитазом в туалете. Откуда в его квартире это оказалось, Дима, конечно, не знает. Но больше всего бедолага боялся, что его друзья, родные, близкие отказались от него, забыли и предали, ведь за это время к нему никто ни разу не пришел и передачку не передал.
   Состояние его было подавленное, настроение кислое. Я постаралась, как могла приободрить его: «Так может твои родные просто не знают механизма, как тебе передачку передать и на свидание получить разрешение. Поговори сегодня с адвокатом, да и сам на имя следователя напиши клопотання про свидание с женой». Бедолага уцепился за эту возможность как за соломинку: «Точно, поговорю с адвокатом».
   Дима еще рассказал, что с ним в камере сидит молодой боец «Беркута», которого обвиняют в расстреле активистов Майдана. Парню всего 25 лет и в феврале он действительно стоял среди своих сослуживцев в центре Киева и выполнял приказ не допускать массовых беспорядков. Вот только боевого оружия у него в руках не было, и приказа стрелять им никто не давал, хотя против него и его товарищей применяли не только «коктейли Молотова». И вот теперь этот парнишка сидит в тюрьме и тоже никак не поймет, в чем же его обвиняют, в чем он виноват?
   Суд прошел без каких-либо неожиданностей, все имущество, которое у меня изъяли при задержании, в том числе и компьютер сына, оставили под арестом. Как пояснил прокурор, по его мнению в семьях общепринято пользоваться одними компьютерами, а я, сидя за компьютером сына, запросто могла вести переписку с лидерами террористической группировки ДНР. Я не знаю, может, конечно, прокурор именно так и делает, берет компьютер своего ребенка, чтобы поработать дома, но это точно не общепринятые семейные традиции. По крайней мере, у нас в семье у каждого свой ПК, и пароли от них нам не известны. Попробовала бы я взять попользоваться компьютером своих детей, скандал был бы!
   Кстати, о переписке. Как рассказала Лиля, ей ее источники сообщили, что мой электронный ящик точно был взломан еще в июле, так что моя переписка для сбушников уже давно не тайна. В таком случае и моего согласия на осмотр личных вещей, отправленных через кампанию доставки, им не нужно, как и на обыск квартиры в Донецке. Интересно, смогли они все это осмотреть и обыскать.
   Как рассказала Лиля, на четверг, 4 сентября, планируется провести мой допрос. О чем будут спрашивать, пока не понятно, но готовиться нужно к любым сюрпризам. При этом следует учитывать, что при допросе не все защитники будут присутствовать, один до сих пор лежит в больнице. Поэтому надо быть осторожной и внимательно слушать вопросы и не говорить лишнего.
   А вот слушание по делу моего товарища по несчастью прошло неожиданно для него. Судья коротко зачитал фабулу, прокурор заявил, что подозреваемый признал свою вину, а защитник коротко резюмировал, что у него по этому поводу нет никаких возражений, да и на просьбу Димы поговорить с родными адвокат коротко отмахнулся, мол, потом поговорим.
   «Так ты же подписал чистосердечное признание. Так что следствия никакого не будет, ты сам признал вину», – стала пояснять я изумленному бедолаге, пока нас не вывели из зала суда. У него на лице было такое изумление и паника, что он только и мог мне сказать, что на самом деле он подписывал совсем не это. «Они говорили, чтобы я подписал показания, что просто разговаривал по телефону со своими знакомыми из Донецка. Так я этого и не отрицал. Но разве же это преступление?» – чуть не плача прошептал он. Я прекрасно понимала, что сбушники просто обвели его вокруг пальца и адвокат явно с ними был в сговоре. Ну что тут скажешь, на такие подлые штуки эти деляги горазды.
   На Диму было жалко смотреть – и так не очень большого роста, щуплый он как будто меньше стал в два раза, съёжился весь, поник, совсем опустил голову и, похоже, ничего не видел перед собой. Когда мы возвращались назад в СИЗО, я ему все же посоветовала не терять надежду и добиваться свидания с близкими, на что Дима просто молча кивал головой…
   Утром в четверг, 4 сентября, был приятный сюрприз – свидание с дочкой. Полинка по-прежнему переживала, но говорила, что в принципе у них с Данилом все нормально. Она передала привет от моих друзей, оказывается, еще не все перепугались до смерти после моего ареста, кое-кто поддерживает меня и надеется на скорейшее освобождение. Интересно, что из всей журналистской братии аж два человека еще верят в меня. Наверное, по нынешним временам это смелые люди. Причем, удивительно, но из этих двоих на одного из них я ну никак не могла подумать, что он будет меня поддерживать. Друзья познаются в беде? Да, и не только друзья.
   Вообще события последнего года заставили совершенно по-иному судить о людях, которые тебя окружают. Такая хорошая проверка на педикулез. И дело даже не в том, кого те или иные люди поддерживают, а в том, как они себя при этом ведут. Да, ты можешь поддерживать идею ДНР или наоборот – единой Украины, это право любого человека, но когда при этом предают или попросту продают своих вчерашних друзей, не разделяющих твои взгляды, я этого ни понять, ни принять не могу. Возможно, цена такой сделки – благополучие твое и твоих близких, но все равно, это низость и подлость, и нет оправдания такому поступку.
   Как говорил мой бывший подчиненный, работающий и на ваших и на наших еще совсем недавно: «Ничего личного – это просто бизнес». Вот уж нет, это не бизнес, когда ты вдруг в один день уезжаешь из Донецка в Киев и начинаешь поливать помоями людей, из рук которых ты еще вчера кормился, с которыми еще вчера сидел за одним столом, ел один хлеб, пил водку по праздникам и называл их друзьями. Уж лучше молчи, не говори, не пиши ничего, стань просто не своим, чужим, но не врагом. Не плюй в лицо людям, которые считали тебя хорошим парнем, и не вонзай нож в спину тому, кто еще вчера пожимал твою руку.
   Мне очень жаль, но среди моих хороших знакомых и даже тех, кого я считала друзьями, таких вот «принципиальных» людей оказалось немало. Я не знаю, сознательно или, может, по дурости своей, но они очень активно помогали тем, кто решил упечь меня за решетку. Ну, да Бог им судья! Прорвемся!
   В управлении СБУ в этот же день, 4 сентября, на допрос поехали после обеда в сопровождении местной охраны. Молодой следователь уже ждал в кабинете, где стояла камера. Даже заготовка протокола допроса уже лежала на столе и ждала меня. Адвокат Лиля традиционно задерживалась. Я поинтересовалась, будет ли на допросе другой защитник или его представитель. Увы, по словам старлея, они не смогут прийти, но на всякий случай он позвонил одному из донецких адвокатов и даже позволил мне перекинуться с ним несколькими фразами. Защитник еще раз успокоил меня и пообещал, что скоро мы увидимся.
   Пока мы ждали Лилю, пришлось коротать время за разговорами про жизнь. Оказалось, что у молодого следователя скоро будет пополнение в семье, ждут сына – первенца. Его жена ждет его во Львове, и он уже на следующей неделе приедет к ним. А еще он дал понять, что наши личные вещи, которые мы с сыном отправляли в Крым, они уже тоже нашли. А по ответу на вопрос, разбомбили ли наш дом в Донецке или нет, поняла, что и обыск квартиры они планируют провести.
   После того как пришла Лиля, мы договорились с ней, что я не буду молчать о своем плохом самочувствии, ведь это очень важно, и этот ее совет мне действительно пригодился. Отказываться совсем от допроса я не стала, хоть у меня и была небольшая температура и немного морозило, но ситуация не критическая.
   Итак, начало допроса по времени было зафиксировано около 16.00. Сначала были общие вопросы относительно того, где я живу, работаю, что входит в мои обязанности редактора «Муниципальной газеты», правда ли, что в последнее время в Донецке выходила только наша газета, какие статьи лично я писала, сколько статей за время работы в «МГ» я написала (самый тупой вопрос, кто ж из журналистов считает сколько статей написал – много), о чем, в основном, писала наша газета и т.д. и т.п. Другими словами, все эти вопросы были как раз о моей деятельности журналиста и главного редактора «Муниципальной газеты».
   Следующая часть допроса была посвящена моим знакомым и незнакомым людям. Вопросы шаблонные: знакомы ли вы с Х., когда и где познакомились, какую должность он занимает, как часто вы виделись, общались, есть ли у вас его телефон, когда в последний раз звонили, о чем говорили, можете узнать, по каким признакам, а по голосу, как можете охарактеризовать этого человека?
   Но что интересно, среди людей, о которых меня спрашивал следователь, были не только лидеры ДНР, назывались фамилии народных депутатов Украины от Партии регионов, представителей власти Донецка. Были среди называемых имен и те, о ком я никогда не слышала или не знакома. Причем, в последовательности перечисляемых не было никакой логики, ни по алфавиту, ни по политическим взглядам, ни по иерархии. Единственно, что всех их объединяло, они все были мужчины.
   – Вы знакомы с Павлом Губаревым?
   – Да.
   – Где и когда вы с ним познакомились?
   – Примерно в декабре 2013 года он стал известен практически всем журналистам Донецка как активный пользователь социальных сетей. Такой социально-активный дончанин. Это уже потом он себя проявил в другом качестве.
   – У вас есть его телефон?
   – Нет.
   – Какую должность он занимает?
   – Понятия не имею, какую должность он сейчас занимает. Некоторое время назад он называл себя народным губернатором Донецкой области.
   – Принимал ли Губарев участие в заседаниях ДНР?
   – Не знаю, я не была на заседаниях в ДНР.
   – Давал ли он пресс-конференции?
   – Да, в Донецке проходили пресс-конференции Губарева.
   – Были ли вы на этих пресс-конференциях? Стенографировали то, что он говорил? Публиковали статьи о нем?
   – Да, я была на некоторых пресс-конференциях.
   – Как он приходил на заседания и на пресс-конференции? Как вы узнавали, что будет пресс-конференция Губарева?
   – Обычно об этом журналистам сообщали по телефону работники пресс-службы ДНР, что в такое-то время, в таком-то месте состоится пресс-конференция. Туда приходили журналисты, потом Губарев.
   – Он один приходил или с ним еще кто-то был?
   – Обычно с ним было несколько вооруженных людей.
   – Вы сможете узнать Губарева?
   – Визуально да.
   – А по голосу?
   – Затрудняясь.
   – Почему?
   – Ну откуда я знаю, может быть, на самом деле это вы скажете фразу, что «всё это делается р-р-ра-ди нар-р-р-рода Донбасса» (произнесла я с характерной интонацией). Тогда я могу просто ошибиться.
   – Какую характеристику вы можете дать Губареву?
   – Решительный человек.
   Я не случайно тогда сказала, что могу ошибиться и не узнать по голосу Губарева, ведь уже появились в социальных сетях видео розыгрышей Коломойского одним из пранкеров, где он общался с олигархом от имени Павла. Поэтому понимала, что подобным образом могут и меня подставить дав поговорить по телефону с кем либо.
   – Вы знакомы с Александром Лукьянченко?
   – Да, конечно. Это Донецкий городской голова.
   – Где и когда вы познакомились?
   – В 2006 году, когда я стала работать в Донецке руководителем отдела новостей в газете «Салон Дона и Баса». Каждую неделю во вторник в 10.00 Лукьянченко проводил пресс-конференцию, на которой присутствовали все журналисты, в том числе и я.
   – У вас есть его телефон?
   – Нет, у меня нет мобильного телефона Лукьянченко.
   – Вы работали вместе?
   – Да, на должности главного редактора «Муниципальной газеты», которая является официальным органом печати Донецкого городского совета, меня назначили по согласованию с Лукьянченко.
   – Как часто вы с ним встречались.
   – На пресс-конференциях или на мероприятиях, в которых Лукьянченко принимал участие как мэр.
   – Когда вы в последний раз его видели?
   – В последнее время Александр Алексеевич вынужден находиться в Киеве, в силу определенных обстоятельств. Но в Донецком горсовете регулярно проводятся аппаратные совещания в режиме скайп-конференций. На одной из таких конференций в конце июля я и видела его.
   – Как вы относитесь в Лукьянченко?
   – Порядочный человек, патриот Донецка. В Донецке его уважают.
   – Вы сможете узнать Лукьянченко?
   – Да.
   – А по голосу?
   – Да.
   Я действительно на тот момент, как и многие жители Донецка с уважением относились к Александру Алексеевичу. Ведь он до последнего оставался в городе и пытался сохранить порядок в нем. Да и к народным волнениям и требованиям к киевским властям со стороны населения Донбасса он относился с пониманием, проводил встречи с представителями народной власти. Более того, я надеялась, что он еще вернется в Донецк, однако этого так и не произошло. Фактически он сбежал, как и многие власть имущие больше заботясь тогда не о благополучии населения, а о своей собственной безопасности. По сути – они предали свой народ.
   Допрос продолжался в течение трех часов. Меняли имена людей, о которых меня спрашивали: Лягин, Пономарев, Пургин, Бородай, Левченко, Захарченко и т.д. и т.п. Я старалась говорить только ту информацию, которая была всем известна и очевидна. Приходилось внимательно контролировать то, что я рассказываю, и если честно, то я устала и попросила перерыв. Часы уже показывали около семи вечера.
   Следователь предложил сделать паузу на десять минут, а потом продолжить. Я протестовала, так мы до полуночи будем допрашиваться! К тому же я действительно стала чувствовать себя еще хуже. «Давайте пойдем на компромисс: я не буду настаивать, чтобы вы вызвали скорую помощь, а вы согласитесь перенести допрос на другой день», – предложила я. Адвокат меня полностью поддержала. Договорились, что завтра во второй половине дня продолжим беседу в СИЗО СБУ, то есть следователь и адвокат сами приедут ко мне в тюрьму, а мне не надо будет никуда ехать. Тогда и сын мой сможет прийти на свидание в первой половине дня.
   На этой мажорной ноте мы и должны были расстаться. Следак подписал Лиле пропуск, и она ушла, пообещав, что завтра мы увидимся. Конвой тоже ждал, когда меня отпустят, и мы отправимся в СИЗО, ведь уже начало смеркаться. Однако на самом деле мне предстоял еще один разговор, но уже без протокола.
   Через две минуты, после того как ушла моя защитница, в кабинет вошел один из «начальников», которого я за глаза прозвала Шариков. Он развязно поздоровался со мной, развалившись в кресле напротив и, попросив конвойного выйти на пять минут (что явное нарушение, ведь конвой обязан присутствовать при разговоре), сказал, чтобы следователь закрыл дверь. В кабинете остались мы втроем – я, молодой следак и подполковник. Шариков начал без всяких там любезностей, нагло, как будто я ему что-то должна. Мне это было противно, и я с удовольствием плюнула бы ему в рожу, но понимала, что так будет еще хуже, и поэтому, засунув свои эмоции поглубже, старалась не просто слушать его, но и слышать, что он говорит.
   Шариков закинул ногу на ногу и заговорил:
   – Так, давай поговорим начистоту. Мы про тебя очень много знаем. Не надо думать, что тут идиоты какие-то работают. Как говорится, я знаю, что кое-кто знает, что я кое-что знаю. Так вот, у нас уже очень много информации. И надо сказать, что ваши дела очень неважные, – он все время переходил с «ты» на «вы», видимо, пытаясь посмотреть, насколько низко можно меня опустить.
   – На обмен ты не пойдешь. Можешь не надеяться.
   – Я знаю.
   – Не сильно-то в ДНР тебя любят. Не знаю, что там произошло у вас с одним их активистом, но он пообещал уничтожить тебя.
   – И что?
   – Поэтому отвечать придется по полной. Но я могу все решить. Через два дня выйдешь на подписку о невыезде. Я тебе устрою встречу с твоим молодым человеком, с которым вы собирались в Россию уехать.
   – Я в Россию собиралась? Да еще и с молодым человеком?
   – Да, он тебя ждал в Крыму, а потом вы в Москву хотели уехать. Я сделаю так, что ты уедешь в Москву, и он тебя там будет ждать.
   – У меня нет молодого человека в Москве. У вас очень богатая фантазия.
   – Он в Украине пока. А будет ждать тебя в России.
   – Вы ошибаетесь. Я одинокая женщина, – подполковник действительно перефантазировал или дофантазировал то, что они собрали из прослушек моих телефонных разговоров. Меня это даже немного повеселило. «Шариков» видимо понял, что личной жизнью меня не расколоть и перешел к другой теме.
   – Или ты думаешь, что тебе твой начальник поможет? Как там его? Валентинович? Он, конечно, хороший парень, но он сейчас сидит в Мариуполе, у него теща больная, и не дергается. Да я все про вас знаю, про ваши проекты. Он ведь тоже вначале поддерживал ДНР, правда, потом сбежал из Донецка, так же как и Лукьянченко.
   – Это не так.
   – Да ладно, что ты его защищаешь? Хочешь, я устрою вам встречу, прямо завтра, вот здесь! Что, не веришь? Завтра он будет здесь, а тебя мы выпустим, и не надо будет сидеть в камере.
   – Ну, допустим, и что же я должна сделать? – я решила послушать, что же ему от меня надо.
   – Дать признательные показания, что была министром ДНР. Ну и про своих друзей из горсовета и народных депутатов рассказать всю правду. Вот и все, – вот мудак, хочет чистосердечное из меня выдавить, чтобы не отвертелась, а заодно и на крючок моих доносов людей посадить. Хрен ему!
   – Теперь позвольте я отвечу. То, что мое имя попало в список правительства ДНР, я об этом не знала. Мне это стало известно только на съезде 16 мая. Я – журналист, который выполнял свой профессиональный долг, и вы это прекрасно знаете.
   – А почему ты тогда отказалась сделать заявление на одном из центральных украинских телеканалов? Тебя же об этом хорошо попросили, – от неожиданности я даже растерялась.
   Действительно в мае был разговор с одним влиятельным в Донбассе народным депутатом, который предложил мне и еще одному человеку выступить с заявлением, что отказываюсь работать с ДНР, потому что там в правительстве все проходимцы и негодяи. Причем, за данное заявление мне обещали крупную сумму денег, сразу же переезд в Киев вместе с семьей и хорошую работу. Я тогда отказалась это сделать, потому что, во-первых, не доверяла этому депутату, во-вторых понимала, что подобная публичная ложь не остаётся безнаказанной, и в-третьих, я просто не хотела я уезжать из Донецка, тем более в Киев. Да и вообще, мне предлагали сделать подлость, я на такое не могла согласиться.
   Но откуда об этом сбушники знают? Прослушка? Разговор был в таком месте, где не могло быть жучков, а свои телефоны мы оставили за дверью. Значит, кто-то сдал? Это мог быть только тот, кто присутствовал при этом разговоре.
   – Еще раз повторяю, я – журналист, – я решила стоять на своем во что бы то ни стало.
   – Да ладно, журналист. Знаю я таких журналистов. Продажные вы все твари, – с брезгливостью ответил он.
   – Я не буду ни в чем признаваться, потому что мне не в чем признаваться. Я ничего плохого не делала. И оговаривать людей тоже не буду, – еще раз повторила я, и этот ответ очень не понравился Шарикову.
   Он встал и направился к двери. Я тоже поднялась, чтобы набрать воду в стакан из кулера, который стоял на тумбочке у меня за спиной – в горле совсем пересохло.
   Уже открыв дверь, Шариков повернулся ко мне и сказал:
   – Ленка, подумай, еще не поздно принять наши условия, – опять перейдя на «ты», предложил как бы по-свойски он. Вроде он мне добра желает, а я тут ломаюсь перед ним.
   – Не надо мне тыкать, – резко одернула я его.
   – Я на «ты» не переходил, не надо наговаривать, – как ни в чем небывало ответил он. – Я все время обращался на «вы».
   – Не хочу с вами спорить, это бессмысленно, – уже устало заметила я, действительно, что с дураком спорить.
   – Это точно. Сколько раз уже были свидания с детьми? – спросил он у следователя. – А по закону положено раз в месяц! Содержится у нас в СИЗО? Одна в камере? Наверно, и телевизор есть? Нечего ее у нас держать, в Лукьяновку переводите! И после направьте ее во Львов или Ивано-Франковск! Чтобы никаких там свиданий с детьми не было! И все это, заметьте, по закону! Вот так! – с гаденькой улыбкой резюмировал он. Как же мне хотелось плеснуть водой в его морду.
   – По закону, так по закону. Значит, выполняйте свою работу, – еле сдерживая свою ненависть к этому негодяю, ответила я.
   Со словами «хорошо» Шариков наконец-то ушел, а у меня в горле как будто ком встал. Следователь, который все это время был в кабинете, попросил конвойного еще две минуты подождать за дверью, и показал мне рукой на стул, чтобы я присела. Видимо, ему было что еще мне сказать. Пока он подбирал слова, я первой прервала тишину.
   – Вы меня сегодня просили давать характеристику людям, которых называли. Так вот, про подполковника я могу точно сказать, что он – не порядочный человек, – поделилась впечатлением от этой беседы я.
   – Я не могу вам ответить, что думаю по этому поводу, – опустив глаза, сказал следователь, немало удивив меня этими словами. – Но ваши дела действительно очень плохи.
   – Может быть. Но я все равно не буду оговаривать ни в чем не виновных людей. Моя совесть мне этого не позволит, – еще раз заявила я.
   – Да и закон тоже не позволит, - отметил следователь.
   – А разве здесь есть закон? – ухмыльнулась я
   Следователь не ответил на мой риторический вопрос, но тут же еще раз удивил меня. Он поднялся и протянул мне руку, чтобы пожать мою. Это было настолько неожиданно, что я просто молча тоже протянула ему руку. Я знаю, что изначально этот парень из Львова совсем не симпатизировал мне, как раз наоборот, я ему очень не нравилась, ведь я по версии СБУ - террористка. Что-то изменилось с момента нашей первой встречи, я уверена, что просто так он точно бы не стал мне протягивать руки.
   – Если мы завтра уже не увидимся, то мне бы хотелось вам пожелать всего хорошего, – сказал он, пожимая мне руку.
   – Спасибо. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. И еще. Пусть у вас родится здоровый малыш – это самое главное, – я улыбнулась молодому старлею и вышла из кабинета. Наверное, он тоже неплохой парень, вот только работа у него сволочная.
   Когда я села в автозак, то уже не могла сдержать свои эмоции, слезы предательски начали капать из глаз. Я просто тихо сидела на деревянной лавке в так называемом «стакане» и плакала. И тут произошла еще одна неожиданность: конвоир, сидящий напротив меня (я, естественно, за решетчатой дверью), совершенно искренне стал меня успокаивать: «Не расстраивайтесь вы так. Все будет хорошо. Вы живы, ваши родные все тоже живы и здоровы, а все остальное пройдет. Перемелется и мука будет. Моя мама так всегда говорит».
   Я улыбнулась и сказала «спасибо» этому молодому парню, волею судьбы оказавшемуся по другую сторону баррикад. Но от его слов мне еще больше плакать захотелось, потому что его мама говорит те же слова, что говорила мне моя мама, которая умерла ровно 20 лет назад – в августе 1994 года. «Самое главное для человека, выйти достойно из любой ситуации, сохранить лицо», – продолжал утешать меня парень, стараясь говорить в полголоса. «Вы правы», – согласилась с ним я.
   Если честно, то мне было обидно даже не потому, что мне могут запретить встречаться с детьми или отправить в тюрьму на Западную Украину, а потому, что этот мерзавец Шариков позволил себе так грубо, фамильярно разговаривать со мной, угрожать, хамить, а я ничего ему не могла ответить. И если быть честной до конца, то я ответила отказом не только потому, что я хорошо отношусь к тем людям, на которых меня просили донести, а потому что предателем я никогда не стану. Уверена, что стоит хотя бы в чем-то одном показать слабость, согласиться с ними, хоть в чем-то признаться, они начнут ломать до конца, пока не признаешься во всех смертных грехах.
   Приехали в СИЗО ближе к девяти вечера. В камере меня ждал холодный ужин. Вывалив его в унитаз, я вся в слезах легла спать. Спала плохо, сны были тревожные, снился Донецк.
   Утром в пятницу, 5 сентября, пришел на свидание сын. Первый вопрос, который он задал: «Мама, что у тебя с глазами?» Действительно, мои дети не привыкли видеть у мамы заплаканные глаза. Они вообще считают, что их мама – очень сильная женщина, которая ничего не боится и никогда не плачет. А тут вдруг я с заплаканными глазами. Я не стала сильно пугать Данила, но все же рассказала про разговор с Шариковым, что, возможно, меня скоро переведут в Лукьяновское СИЗО, возможно, что нам скоро не разрешат видеться и что меня обещают упечь в тюрьму на Западной Украине. Поэтому детям нужно быть готовыми ко всему, экономить деньги и понимать, что могут наступить еще более сложные времена, нежели сейчас. Рассказала также, что все это нам в наказание за то, что я не хочу признаваться в том, что я не делала, и отказалась давать неправдивые показания на других людей.
   Конечно, я понимала, что это слышит не только сын. Конечно, я была уверена, что присутствующая в комнате свиданий охранница все доложит руководству. Понимала и то, что все разговоры заключенных СБУ с родными и адвокатами прослушиваются. Тем лучше. Пусть знают, что они меня не испугали, хрен они меня сломают. «А я его знаю, этого подполковника?» – спросил Данил. Я ему объяснила, кто это, напомнила, как он выглядит, ведь он был среди офицеров, когда нас 3 августа привезли в СБУ. «Да, помню такого. Странно, но он мне тогда показался самым нормальным», – удивился сын. Конечно, в день нашего задержания Шариков старался быть таким добреньким, своим парнем, который прямо сейчас готов отпустить нас, а сыну даже дать денег на обратный билет домой из своего кармана.
   Данил же мне рассказал, что некоторые его друзья уже вернулись в Донецк, а кое-кто даже уехал в Россию, там поступил в вуз, и у них все в порядке. Даня, по его словам, тоже нормально себя чувствует, адаптируется на новом месте. Среди студентов есть ребята из его донецкого колледжа, даже некоторые преподаватели из Донецка перешли в этот же техникум. Так что с ним рядом с ним есть знакомые лица из Донбасса. Правда, особого взаимопонимания с ними у сына нет. Данил также рассказал, что передал мне мед, лимоны, а еще теплое одеяло.
   Вечером, когда мне принесли передачу, то я была действительно почти счастлива, но когда я подняла полные радости глаза на конвоира, который принес мне передачу, то увидела у него в глазах столько ненависти, как будто он хотел меня ударить. Вот только за что? Да ни за что, наверно только за то, что меня есть кому любить.
  
  

Надейся и жди!

  
   Выходные 6-7сентября у меня прошли в борьбе с простудой. Очень пригодились и одеяло, и теплые вещи, и особенно мед и лимоны. Учитывая, что штатные медики СИЗО в выходные дни не работают, а «скорую» вызывать ради насморка и кашля нет смысла, то я усиленными темпами поедала цитрус вприкуску с медом. Только благодаря этому я не заболела, хотя через два дня такой диеты уже смотреть не могла на чай с лимоном и медом. Впрочем, в понедельник, 8 сентября, когда появились местные айболиты, они, послушав мои легкие, измерив температуру и давление, решили, что легкие антивирусные пилюли и мульти витамины мне не помешают.
   «Кстати, вы там по закупке заказали себе упаковку воды «Боржоми», так мы решили вам ограничить количество бутылок с шести до трех», – как бы невзначай в конце беседы огорошил меня старший доктор. «В смысле ограничить? Вы что, шутите?» – я не могла поверить его словам, что за бред, зачем это делать? «Ну а вдруг такое количество минеральной воды навредит вашему здоровью. И у вас начнутся проблемы с желудком или почками», – без всякой улыбки ответил он. Я была в шоке. То есть пить воду из-под крана эти врачи считают нормальным, а три с половиной литра минеральной воды на две недели – вредно?! Вечером, когда мне принесли мой заказ по закупке, то вместо шести бутылок по 0,7 литра «Боржоми» в пакете действительно было всего три бутылки. Вот так своеобразно тюремные доктора заботятся о здоровье заключенных.
   Интересно, когда врачи поступают на службу в тюрьму, они что дают клятву анти-Гиппократа, ну или что-то наподобие? Не уверена, но там наверняка должны быть слова, вроде этих: «Клянусь не оказывать необходимую медицинскую помощь, не выписывать необходимые лекарства, делать все, чтобы уровень заболеваемости и смертности среди заключенных повышался с каждым днем».
   Львовский следователь меня не обманул – в пятницу, 5 сентября, продолжения допроса не было как в СИЗО, так и в управлении СБУ. В понедельник также у меня не было посетителей, равно как и во вторник, и в среду, и в четверг. И хотя я написала очередное ходатайство на свидание с детьми, рассчитывать на положительный ответ теперь не приходилось. Когда к тебе не приходит адвокат, родные, и ты не знаешь, что же там происходит, то в голову приходят всякие дурные мысли. Возможно, если бы со мной в камере еще кто-либо находился, то было бы не так тяжело. Но я была наедине со своими мыслями, и мое одиночество иногда разбавлялось общением с конвойными и просмотром украинских телеканалов.
   Несмотря на скудность телепрограмм и однообразие новостей, даже из этого сомнительного источника полезная для меня информация таки поступала. В частности, я узнала, что на днях в Минске состоялись переговоры с представителями ДНР и ЛНР и, согласно договоренностей которые там были достигнуты, мне можно было надеяться на то, что я могу попасть в список политзаключенных на обмен. Я очень сильно надеялась, что если правильно донести информацию о необходимости этого шага до лидеров ДНР, то они примут положительное решение. Но из-за того, что я была полностью изолирована от внешнего мира, я не могла об этом никому рассказать, ни с кем поделиться своими мыслями.
   И вот только в четверг, 11 сентября, сразу после завтрака мне сказали, чтобы я готовилась на выезд. Но куда меня повезут – на допрос, суд или еще куда-либо, – я не знала. Оставалось только догадываться. А, судя по тому, что в качестве кареты подали милицейский автозак, то стало понятно, что везут в апелляционный суд. В соседней клетушке машины сидел Володя из Горловки. «Привет, Ленчик, опять мы вместе катаемся», – поздоровался он и рассказал, что у него сегодня в 14.30 слушание по мере пресечения. По дороге заехали еще в Лукьяновское СИЗО и загрузили еще двух мужчин и двух женщин. А по приезду в суд меня с этими двумя барышнями разместили в один большой бокс.
   Было видно, что, в отличие от меня, девушки находятся в своей привычной среде, и если у меня с собой в пакете были исключительно материалы следствия, то у них в дамских рюкзачках оказались даже косметика, журналы с кроссвордами, конфеты и прочая дребедень. Как будто их только что сняли с рейсового автобуса, в котором они ехали на пикник. У них разве что мобильного телефона не хватало для пущей убедительности, что барышни простые отдыхающие из дачного поселка.
   На этот раз «предвариловка» апелляционного суда была забита под завязку, было шумно, охрана постоянно вызывала кого-то в зал заседаний. В нашем боксе тоже, только мы расположились, в зал заседания забрали худенькую девушку Оксану с большими серыми глазами. Мы остались вдвоем с молодой красивой женщиной с шикарной кудрявой гривой русых волос и ярким макияжем.
   Разговорились, она представилась как Алиса, рассказала, что уже не первый раз отбывает наказание. Раньше жила с мужем в Европе, но вот вернулась в Украину, о чем сильно сожалеет. Подозревают ее в международном шпионаже, ее муж тоже сейчас отбывает наказание, и они увидятся на суде, и вообще у них трое детей и старшему сыну 23 года, а ей – 42. Я рассказала ей о себе, и Алиса вспомнила, что недавно у них на Лукьяновке тоже была одна журналистка из Донбасса Маша, но ее уже обменяли.
   Стоит рассказать немного о девушке, которую упомянула Алиса. Мария Коледа на самом деле была журналисткой и являлась гражданкой Российской Федерации, и приехала на Донбасс после событий в Крыму, чтобы посмотреть, что же происходит на самом деле у нас. Кроме того, девушка была и в Киеве на Майдане, освещала в российских СМИ, что происходит в других городах Украины. И вот когда, она в апреле 2014 года находилась со своими коллегами в Новой Каховке, её захватили в плен сотрудники СБУ. Обвинили Марию в шпионаже в пользу Кремля, говорили, что она агент ГРУ, заставляли дать интервью и перейти на сторону Украины. Причем «уговаривали» её не только при помощи морального давления, но и физического насилия. Беззащитную девушку методично избивали около месяца, чтобы она дала признательные показания. Но она не сломилась и на сотрудничество с СБУ не пошла. Обменяли Марию только в сентябре 2014 года, и она еще долго находилась в Донецке.
   Алису вскоре тоже отвели в зал заседания. А примерно через полтора часа вернулась первая девушка Оксана. Она была не в настроении, потому что заседание по её делу так и не состоялось. По словам Оксаны, ей уже дали срок четыре года, из них три она уже отсидела. Но прокурор решил, что наказание слишком мягкое, и подал апелляцию. Девушку еще полгода назад в связи с этим вернули из колонии обратно в СИЗО, и она уже восьмой раз приезжает на апелляцию, но суд все время откладывается в основном из-за неявки эксперта. И вот сегодня эксперт таки был, но заседание должно было состояться в 10.30, а по факту началось в 11.30, и эксперт не стал ждать, ушел. «Ну как же так? Он наконец-то пришел на суд и не дождался. Перенесли слушание на 26 сентября», – разочарованно говорила Оксана.
   Мы разговорились, и девушка рассказала, что ее осудили в соучастии в краже дамской сумочки, но сама она, конечно, не воровала. Ей всего 34 года, она родом из Житомира, была замужем, но когда первый раз отбывала наказание (то есть это уже не первый раз), ее мужа убили. Детей они не успели завести, а после смерти мужа она не встретила достойного человека. Поговорили мы с ней и о политической ситуации в стране (ну куда от этого деться после того, как выяснилось, каким образом я здесь оказалась). В главном сошлись – мы против войны. Оксане тоже очень не хотелось, чтобы ее племянник, которого воспитывает бабушка, – ее мама, пошел воевать и погиб непонятно за что и непонятно зачем. Так, за разговорами прошло еще около полутора часов, пока конвой не забрал Оксану назад в СИЗО, и я осталась в боксе одна.
   Время шло, а меня все не вызывали в зал. Попросившись в туалет, я узнала от конвойных ВВшников, что уже 16.00, а у меня самое позднее заседание – в 17.15. Нормально, привезли в «предвариловку» около 11 утра, и держать до вечера. Только ближе к восьми вечера меня, продрогшую и голодную, провели в зал заседания. На этот раз, кроме меня, на заседание пришла Лиля и мои дети, не считая, конечно, судей, прокурора и охраны.
   За окном уже было совсем темно, судьи, так же, как и все, были уставшими, и казалось, что им плевать на все, что тут происходит, поскорее бы все закончилось и – по домам. Судейская коллегия состояла из трех мужчин – типичных сухарей. На их снисхождение рассчитывать не приходилось. «Лиля. Что происходит? По какому поводу сейчас слушание? Почему ко мне неделю никто не приходил?» – успела я спросить у защиты перед началом слушания. Оказалось, что это апелляция по мере пресечения.
   После дежурных вопросов об отводах и дополнениях суд предоставил слово защите. Лиля в очередной раз стала рассказывать о нарушениях, допущенных следствием, о материалах в деле, которые как раз говорят о том, что я журналист – главный редактор газеты и т.д. Но судьи вообще не слушали ее. Председатель открыл материалы дела и живо разглядывал картинки – стоп-кадры с видеозаписи съезда ДНР, тыкая пальцем, показывая их своим коллегам, о чем-то оживленно с ними говорил в полголоса. Казалось, ему было совершенно все равно, о чем говорит адвокат.
   Потом слово предоставили мне, но я точно так же не была удостоена внимания, за все время мне даже не задали ни одного вопроса. Им было абсолютно плевать на то, что я говорила о тех материалах, которыми располагает следствие, моих статьях и интервью отнюдь не с лидерами ДНР, а наоборот – с экспертами, экономистами, социологом, академиком, учеными и т.д. Им было плевать, что у следствия моя трудовая книжка, где указано, кем и где я на самом деле работаю, плевать на характеристики и справки.
   Им было плевать на моих детей, один из которых еще несовершеннолетний. Им было плевать на мое плохое самочувствие и рекомендации врача. Впрочем, так же невнимательно они слушали и прокурора, который пытался доказать, что я, мерзавка такая, на самом деле собиралась выехать в Крым из Донецка. Оказывается, по нынешним временам в Украине это большое преступление.
   Когда судьи вышли в совещательную комнату, я попросила разрешения пообщаться с детьми. Не теряя ни минуты драгоценного времени, я очень тихо, почти на ушко стала говорить Полине, с кем нужно связаться, чтобы говорить про обмен. «Сегодня же позвони нашему знакомому и скажи, чтобы вышли на людей из ДНР. Пусть они подадут заявку на мой обмен как журналиста. Это ведь в их же интересах, – старалась как можно убедительней говорить я. – Надо обязательно воспользоваться обменом. Иначе они меня все равно отсюда не выпустят. Они сгноят меня в тюрьме. Позвони прямо сегодня, не откладывай». То же самое я повторила и Данилу. Дочка хотела рассказать какие-то домашние новости, передать приветы от знакомых, но я перебила ее, сказав, что это сейчас не важно, тем более что она завтра придет ко мне на свидание. «Сегодня созвонись, скажи, что я тебя прошу, а завтра мне расскажешь обо всем», – еще раз пояснила я. Дети же успокаивали меня, ведь я не смогла сдержать эмоции и расплакалась во время своего выступления, на глазах опять предательски выступили слезы.
   Судьи вернулись через 7-10 минут, но за время их отсутствия я успела сказать самое главное. Апелляцию же оставили без удовлетворения, меру пресечения не изменили – оставить под стражей до 03.11.2014, то есть до конца следствия. Перед тем как покинуть зал, дети и Лиля подошли ко мне, я еще раз повторила им свою просьбу, как вдруг проходящий мимо нас прокурор обратился ко мне: «А вы не рассматриваете вариант обмена?» «Рассматриваем», – с ненавистью в голосе ответила я. «Я серьезно. Сейчас как раз идет массовый обмен», – как бы обидевшись, что я ему не верю, повторил прокурор и вышел из зала. «Что он сказал?» – спросили и дети, и адвокат. «Советует обратиться по обмену. Может еще подскажет, куда именно обращаться? Все, до завтра. Полина, сделай все так, как я тебе сказала», – на прощание попросила я.
   Из зала суда меня сразу, без захода в бокс, посадили в автозак, где в соседнем «стакане» уже сидел Володя. Он сообщил, что в боксе успел пообщаться с парнями из Одессы, которые рассказали ему много интересного. «А ты знаешь, Лен, что за нашу защиту адвокаты чуть ли не дерутся. Им, оказывается, государство хорошие деньги за это платит, – под понятием «мы» Володя имел в виду днровцев. – Так что они должны работать, как следует. Я от своего решил отказаться, работать не хочет совсем, не приходит, даже перед судом». Наверное, он прав, но при этом я ему рассказала, что сейчас идет обмен пленными, пусть он своему новому адвокату скажет, чтобы за него похлопотал по этому поводу, ведь, судя по всему, больше некому. По словам Володи, родной брат отказался принимать участие в его судьбе, ни свиданий с ним не было, ни передач он не передавал.
   «Вот вы ему советуете, чтобы он про обмен спросил, а сами, почему не просите?» – возмущенно спросил срочник, сидящий рядом в автозаке и внимательно слушающий нашу беседу. «Почему же, я тоже хотела бы этого. Только нам не так-то просто об этом попросить кого нужно. Я больше месяца сижу одна в камере, и ко мне никого особо не пускают. Видеокамеры кругом натыканы, лишнего шага не сделаешь», – пояснила я. Володя продолжил: «Ты что, братан, думаешь, что нас просто так тут по одиночке под прицелом камер держат? Да я срать хожу под видеонаблюдением. Единственно с кем могу поговорить, так это конвой. Они же боятся меня на общее СИЗО в Лукьяновку переводить. Я же там за два дня зону подниму!»
   Да, этот сможет, подумала я. Подъехали к ИВС в полной тишине. Конвойные срочники как-то сразу притихли после нашего разговора. До отбоя оставался час, за который я успела выпить горячего чая, немного согреться.
  
  

Будем меняться?

  
   В детстве, помню, была такая игра «меняемся не глядя». В нее особенно любили мальчишки играть, захватывал их этот азарт, ведь можно было любую дребедень в виде пуговицы обменять на увеличительное стекло, фонарик, импортную терку или жвачку. Правила игры очень простые и незамысловатые: подходишь к кому-либо из приятелей, хлопаешь его по плечу и кричишь, чтобы все слышали: «Меняемся! Не глядя!» И если приятель отвечал, что меняемся, то он – молодец, смелый парень. К друзьям тут же подбегали любопытные, всем было интересно, кто и что получит в результате обмена, ведь потом не очень удачливый участник этой игры наверняка захочет тут же обменять то, что ему досталось, на что-либо более интересное. И наоборот, все спешили предложить новый обмен более удачливому игроку. И так эта цепочка могла продолжаться до бесконечности ну или пока мама домой не позовет (очень уважительная причина).
   Можно, конечно, было отказаться от обмена вещами с друзьями, потому что просто нет такого желания. Но тогда ты становишься изгоем и на тебя навешивают клеймо «жадина-говядина». Согласитесь, это очень неприятно, когда за тобой бегает пол двора и кричит: «Жадина-говядина, соленый огурец, на полу валяется, никто его не ест».
   Но детские обиды тем и хороши, что быстро забываются. Это только у Ролана Быкова в «Чучеле» Кристине Орбакайте бойкот и травлю объявляли. В жизни все было гораздо проще, и киношных Железных Кнопок я ни разу не встречала. А вот говорить «нет», когда тебе предлагают меняться не глядя, приходилось часто. Ну не нужны мне чужие сокровища пусть даже вместо ерунды, но своей ерунды. При этом если кто-либо решался меня за это дразнить, то просто получал в дыню, и проблема таким образом быстро решалась (я хоть и мелкая в детстве была, но постоять за себя всегда могла, за что меня и уважали).
   В 90-е понятие обмен приобрело несколько иное значение. Великая империя Советский Союз развалилась, предприятия теряли рынки сбыта, продукцию реализовать на внутреннем рынке самостийной Украины было сложно, зато поменять один товар на другой было вполне возможно. В нашем шахтерском регионе меняли, или другими словами совершали бартер, с еще не распавшимися колхозами, а потом и фермерами, да и просто какими-либо спекулянтами, которые называли себя сначала кооператорами, а потом – фирмачами. Часть зарплаты шахтеры, конечно, получали живыми деньгами (надо же было чем-то в магазинах, ЖЭКах и т.д. рассчитываться). А часть – продуктами, товарами народного потребления (обувь, одежда, бытовая химия) или даже дефицитной бытовой или электронной техникой.
   Помню, как у нас в маленьком шахтерском городке все жены начальников вдруг оделись в шикарные нутриевые шубы. Ну а мне муж, так сказать в подарок, на рождение сына подарил стиральную машину-автомат АRDO, по тем временам – чудо заграничной техники. Так, в честь первой стирки я накрыла стол, мы пригласили своих друзей – кумовей Иру и Игоря. Но вместо того, чтобы обмывать покупку, мой муж вместе с кумом весь вечер просидели возле стиралки, тестируя разные режимы.
   И вот теперь слово «обмен» зазвучало совершенно иначе. Сейчас меняются не фонариками или бытовой техникой. Нынче предметом обмена стали люди. И что самое ужасное, эти люди даже очень хотят стать предметом обмена. Вот я, например, очень хочу, чтобы меня внесли в список и поменяли на какого-либо украинского патриота или «честного» журналиста, такого же заложника ситуации, как и я. Да мне, собственно, плевать, на кого меня обменяют, я просто хочу оказаться на свободе! Очень хочу…
   12 сентября, в пятницу, когда Полинка пришла на свидание, первым делом я у нее спросила, связалась ли она с нашим другом, передала ли мои слова по поводу обмена. По словам дочери я поняла, что она вчера после суда всех подняла на ноги. Судя по всему, Полинку очень напугали мои слезы, поэтому она позвонила всем, кому только могла. Как рассказала дочка, оказывается, вопросом включения меня в список по обмену уже занимаются, поэтому мне не стоит переживать. Занимаются этим вопросом и адвокаты, и не адвокаты, ну и сообщение кому я просила она тоже передала. Ну что же, будем ждать результат.
   А во второй половине дня 12 сентября меня ждал сюрприз – знакомство с новым следователем, львовского как и следовало ожидать отправили назад домой. Как успела рассказать накануне Лиля, он планировал как раз на пятницу продолжить допрос. Новый следователь говорил исключительно на украинском языке, хотя родители дали ему имя, которым обычно называют мальчиков в Донецке – Артем.
   Так вот, этот следователь сразу заявил, что он уверен в моей виновности и обязательно докажет её. «До якого числа у вас слідство триває? До 3 листопада (ноября). Ось до 3 листопада ми вже всі докази зберемо та відправимо справу до суду. Я вам обіцяю», – безапелляционно констатировал он первым делом. Следователь также сказал, что хорошо изучил мое дело и ему уже все понятно. Правда, как только мы стали разбирать некоторые обстоятельства, оказалось, что не так-то он хорошо изучил дело.
   Он был так удивлен, что, оказывается, заявление о том, что я не могу работать в правительстве ДНР и возвращаюсь к своей журналистской деятельности, я сделала через неделю после того самого съезда, на котором объявили о составе правительства Донецкой Народной Республики. Артем тут же кинулся к компьютеру проверять информацию, убедился, что не прав, но, не подавая вида, сказал: «Я просто думав, що заяву ви зробили пізніше, перед тим, як їхати з Донецька». Ну да, почти угадал, я тогда действительно уезжала из Донецка на две недели, только это было в мае.
   Потом следователь решил показать свое благородство и сказал, что по моей просьбе передаст детям через адвоката мой серебряный православный крестильный крестик, который находился среди изъятых вещей. Он при мне достал из пакета цепочку с крестом и даже позволил мне некоторое время подержать его в руках. Адвокат Лиля как всегда задерживалась, поэтому у нас была возможность еще пообщаться не на протокол.
   Неожиданно в кабинет вошел следователь Анатолий, начинавший мое дело. Увидев меня, он осекся, но сразу убегать из кабинета было неприлично, поэтому он как вежливый человек спросил, как мои дела. Я ответила, что очень рада его видеть, а следователь, задав какой-то дежурный вопрос Артему, тут же вышел и больше не заходил.
   А разговор с новым следователем продолжался и приобретал интересный оборот. Артем решил порассуждать на тему а, собственно, почему все так произошло в Украине. На его взгляд, нынешний сценарий был неизбежен, все уж было задумано давно, Россия в любом случае вторглась бы в Украину, просто из-за Майдана все началось гораздо раньше. «Ви вважаєте, що Стрелкови з’явилися в Слов’янську тому, що почали АТО в Донбасі? Та нічого подібного, вони ще у лютому (феврале) планували виїхати з Криму. Нам все про те відомо. І накази їхні маємо. Так що про те, що народ Донбассу взяв до рук зброю тому, що його не хотіли чути, можете не розповідати. Все це маєчня повна (Вы считаете, что Стрелковы появились в Славянске потому, что начали АТО в Донбассе? Да ничего подобного, они еще в феврале планировали выехать из Крыма. Нам все это известно. И приказы их у нас есть. Так что о том, что народ Донбасса взял в руки оружие потому, что его не хотели слышать, можете не рассказывать. Все это ерунда полная», - перевод), – тоном, не терпящем сомнений, рассказывал мне, как какой-то первоклашке, следователь.
   Я обратила внимание, что у него вообще была такая манера говорить, будто только он прав, а собеседник должен соглашаться с его мнением беспрекословно. И еще, он не хотел слышать собеседника. Нет, он внимательно слушал, что я говорю, но не слышал. «Серьезно? Тогда давайте вспомним, как вела себя уже новая киевская власть по отношению к Донбассу, – попробовала освежить его память я. – Вспомните, когда 6 апреля митингующие в очередной раз захватили здание ОГА, а уже новый губернатор сбежал, даже не пытаясь поговорить с людьми, то какой приказ поступил из Киева? Силовой захват ОГА, несмотря на то, что в здании были женщины и дети. И АТО Турчинов уже тогда объявил».
   «Ну і нехай би був силовой захват. Нічого страшного, якби повбивали пару сотень сепаров», («Ну и пусть бы был силовой захват. Ничего страшного, если бы убили пару сотен сепаров», - перевод) – как будто речь шла о котятах, а не людях, ответил следователь. Не знаю почему, но мне показалось, что он так легко говорил о смерти других людей, потому что видел ее только в кино и играх-стрелялках. Когда своими глазами увидишь, как убивают и как умирают люди, то так легко не говорят о «необходимости сакральных жертв».
   «Скажите, а вы настоящих ополченцев, днровцев видели?» – спросила я «сурового» следака. «Так бачив, звичайно. Ось так, як ви, передо мной сиділи», («Да, видел, конечно. Вот так, как вы, передо мной сидели», - перевод) – уверенно, не понимая к чему это я клоню, ответил он. «Ну и как, я похожа на них?» – продолжила я. «Ні, не схожі. Але і ми до вас ставимося нормально», («Нет, не похожи. Но и мы к вам относимся нормально», - перевод), – тут же решил поправить Артем, понимая, что, наверно, где-то перегнул палку. «Нормально? Вы считаете нормальным то, как вы меня сюда доставили: в наручниках и с мешком на голове через всю Украину? Ладно, меня вы еще в чем-то подозреваете, а моего сына почему тоже в наручниках сутки держали?» – не скрывая эмоций, возмутилась я. «Але ми ж його повернули. Це такий час, он у вас було таке, що і по кусках повертали», («Но мы же его вернули. Это такое время, он у вас было такое, что и по кусках возвращали», - перевод) – оправдываясь, парировал Артем. «Ну, спасибо, что не кусками мне сына вернули!» – я не могу сказать, что было написано у меня на лице, когда я ему это сказала, но следователь решил срочно сменить тему, и стал звонить адвокату, который уже сильно задерживался.
   А тут еще на его спасение зашел его начальник, который так похож на волчару. «Ти ще довго? Треба через годину документи відзвезти», («Ты еще долго? Надо через час документы отвезти», - перевод), – обратился к Артему начальник, при этом коротко кивнув мне. Следак аж подскочил, вытянулся в струнку и разве что честь ему не отдал: «Адвокат затримується, мабуть, перенесем допрос на інший день», («Адвокат задерживается, пожалуй, перенесем допрос на другой день», - перевод) – почти отрапортовал он.
   А-а-а-а, да наш бесстрашный следователь тот еще подхалим и карьерист. Это стоит учесть при общении с ним, решила я. Пояснив мне, что теперь действительно придется перенести допрос, Артем наконец-то дозвонился моему защитнику и даже великодушно позволил пообщаться нам по телефону, правда, только по громкой связи.
   Уже заканчивая общение, следак рассказал, что теперь мы встретимся уже после того, как будет проведена экспертиза всей изъятой у меня оргтехники. «Тим паче, що до списку на обмін ДНРовці вас поки що не внесли. Це добре для вас, бо говорить про те, що ви не їхня», («Тем более, что в список на обмен ДНРовцы вас пока не внесли. Это хорошо для вас, потому что говорит о том, что вы не их», - перевод), – неудачно пошутил Артем. «Да, действительно, если бы я была министром, как вы утверждаете, то меня бы первой внесли в этот список. Но мы все равно будем работать в этом направлении, и меня внесут в список по обмену как журналиста, который пострадал от произвола украинской власти», – призналась я.
   Вернувшись после несостоявшегося допроса назад в камеру, я почувствовала смертельную усталость, как будто из меня кто-то все силы выжал, как из лимона. У меня появилось устойчивое ощущение, что новый следователь еще и энергетический вампир. Ничего, и не такие об меня зубы ломали.
  
  

Гости издалека

  
   В субботу, 13 сентября, уже после отбоя, в стенах СИЗО послышалось какое-то непривычное оживление, которое началось с другого конца коридора, там, где выход на лестницу. Обычно в это время, после 22.00 наступает полная тишина, только примерно раз в час проходит конвойный и смотрит по камерам в глазок, все ли в порядке. А теперь были слышны громкие шаги не одной пары ног, лязг и грохот открывающихся тяжелых железных дверей камер. А еще непривычно вежливые голоса охранников: «Добрый вечер! Можно к вам? Вы не против?» Как будто если бы заключенные были против, то поздние гости, извинившись, что побеспокоили в столь поздний час, ушли бы. Но, с другой стороны, такое вежливое обращение могло говорить только об одном – в тюрьму пожаловали какие-то особенные гости.
   Меня распирало любопытство, кого это посреди ночи пропустили в изолятор, да еще и с заключенными дают пообщаться. Минут через 40 открылось окошко и в двери моей камеры, куда просунулось улыбающееся во весь рот лицо надсмотрщицы, и прозвучала дежурная фраза: «Добрый вечер! Вы позволите? Тут гости к вам». Ну конечно, пусть заходят, ради такого случая я, так и быть, отложу сон, подумала я и сказала: «Да, проходите». Лязгнул замок, дверь отворилась, и в камеру осторожно вошли двое мужчин среднего возраста, у которых на лбу было написано – иностранцы.
   В руках они держали пластиковые папки для бумаг. «Здравствуйте, мы из Европарламента, комиссия по защите прав человека», – отрекомендовался один из них по-русски; второй, судя по всему, все понимал, но по-русски не говорил. Это по нынешним-то временам действительно высокие гости, но я прекрасно понимала, что от их визита мне никакой особой пользы. Работая неоднократно на выборах с наблюдателями ОБСЕ, парламентариями из разных стран, в том числе и из ЕС, я прекрасно знала, что их миссия номинальная, они только наблюдают, а потом все равно в своих отчетах напишут то, что им надо. Тем не менее, я любезно предложила им присаживаться и спросила, что их интересует.
   Вначале дежурные вопросы: как давно вы здесь находитесь? Мой точный ответ их даже удивил: 41 день. Оказались бы они на моем месте, то наверно не только дни, часы, а то и минуты считали бы. А кто вы, как здесь оказались? После того как я сказала, что журналист из Донецка, гости очень удивились: «Вы журналист и сидите здесь в тюрьме?» Уж как-то не демократичненько, да? Какая страна, такая и демократия, такие и права человека, такая вот свобода слова. Хотя вслух я им этого, конечно, не сказала. Зачем? Они у себя в отчетах все равно напишут, что все хорошо. «Медицинская помощь? Да, оказывается, иногда. Свидания с родными и передачи? Пока разрешают. Как контролеры относятся? Не бьют», – вот так я отвечала на вопросы.
   Хотя, европейские парламентарии и так все понимали, даже условия содержания – камера, питание, распорядок – я уверена, значительно отличаются от стандартов Евросоюза. Пообщавшись минут 15, депутаты ЕС пожали мне руку и, уходя, один из них сказал: «До свидания, желаем оказаться на воле. Что же вам пожелать… держитесь». А я и держусь.
   Итак, по словам следователя, на этой неделе, то есть с 15 по 19 сентября, никаких следственных действий не предусматривалось. Зато я надеялась на то, что ко мне наконец-то придет донецкий адвокат.
   Но перед этим, в понедельник утром, было свидание с сыном. Данил рассказал, что якобы вопрос с включением меня в список по обмену практически решен. Вроде как в субботу, 13 сентября замолвили свое слово ключевые люди из ДНР, хотя были и те, кто высказался против. Ну, это и понятно, ведь я действительно не стала работать тогда в правительстве, решив вернуться в журналистику, и поэтому они имели полное право отказаться от моего обмена. В то же время, я не работала и против, даже наоборот, наша газета единственная, где соблюдалась объективность по отношению к происходящему, поэтому очень надеялась на то, что решение будет в мою пользу. Но вот когда?
   После обеда появился наконец-то донецкий адвокат. По его мнению, в нынешней ситуации будут ли доказательства моей вины у следствия, прямые или косвенные, или их не будет, оправдательного приговора можно не ждать. Это политическое дело, и в этом я с ним полностью согласна. «В правовом поле перспективы могут быть только на уровне Европейского суда. Процедура такая – сначала после завершения расследования идет слушание в суде первой инстанции, выносится приговор. Потом мы подаем апелляцию и рассматривается дело в Киевском апелляционном суде. Но там обычно быстрее процесс идет. После этого, а там наверняка мы опять проиграем дело, мы подаем на пересмотр приговора в Верховный суд. И вот когда Верховный суд примет решение, то можно подавать жалобу в Европейский суд», – пояснил мне защитник.
   «Это сколько же времени может занять?» – спросила я, с ужасом понимая, что процесс растянется на годы. «Ну, все зависит от того, как быстро будет проведено расследование и примет решение суд первой инстанции, – ответил защитник, явно щадя мои нервы. – Ну и еще от политической ситуации. Все может кардинально измениться, никто от этого не застрахован». Из этого я поняла, что если все будет проходить согласно украинского законодательства, то сидеть мне придется долго и на благосклонность Европейского суда можно сильно не рассчитывать.
   «Мы пытались говорить с судьями о снисхождении, чтобы изменить меру пресечения, но только они открывают материалы твоего дела, там фигурируют такие формулировки, что они уже не смотрят на то, что нет доказательств по обвинению в тяжком преступлении. Статья же вообще звучит страшно: «участие в террористической группе». Так что дальше уже никто ничего не читает», – рассказал адвокат. Что же касается обмена, то ему по этому поводу ничего не было известно. Да, судя по всему, он вообще этот вариант не рассматривал. И понятно, ему лично от моего обмена никакой выгоды. Как-то так…
   А по украинским телеканалам целый день рассказывали, что накануне в районе Донецкого аэропорта прошла танковая дуэль между террористами ДНР и украинской армией. Правда, масштабы «дуэли» просто смешные: пять днровских машин против одного танка ВСУ. Вообще же на этой неделе были две топ-темы для обсуждения в украинских медиа: перемирие и связанный с этим обмен военнопленными в рамках минских договоренностей, а также референдум о независимости Шотландии в далекой Великобритании. Причем, первый вопрос освещался однозначно: ура, наши герои возвращаются, но террористы еще удерживают и жестоко пытают около 400, нет, 800 ну или больше 1000 (в зависимости от телеканала) героев Украины. При этом террористы постоянно обстреливают жилые дома, в которых живут несчастные дончане, мечтающие, чтобы их освободила украинская армия, а больше всего обстреливают Донецкий аэропорт.
   Зато о событиях в Британии информация подавалась не так однозначно. Ведь для современной Украины слово «референдум» – ругательное слово, я бы даже сказала – криминальное, которое употребляют только сепаратисты, посягающие на единство незалежної самостійності неньки, и за это их всех нужно посадить в тюрьму, расстрелять ну или просто сжечь живьем в Доме профсоюзов. А тут приходилось рассказывать, что референдум по отсоединению Шотландии, а по сути, – развал Великобритании, это очень демократично и просто замечательно. Сложная задача для «правдивых и честных новин» объяснить противникам референдума, что референдум – это нормальная мировая практика.
   Вот где логика? Ведь следуя принципам, которые приветствуются всей демократической Европой, на самом деле британский премьер Кэмерон должен был не миндальничать с шотландцами, а, предложив засунуть волынки под килты, ввести королевские войска на остров, закидать «коктейлями Молотова» местные муниципалитеты, посадить всех сепаратистов пожизненно и навести жесткий порядок силовым путем. Ну, подумаешь, погибло бы несколько сотен юбочников, но зато это быдло уже никогда бы не рыпалось против Её Величества Королевы. Ведь ради единства страны и общей национальной идеи ничего и никого не жалко! Слава Королеве! Героям слава!
   Но нет, эти английские слюнтяи все сделали наоборот – пообещали Шотландии больше самостоятельности и никаких репрессий даже не предполагается, если вдруг результат от голосования будет не в пользу единой Британии. Более того, даже сама Её Величество Королева Елизавета II лично обратилась к своим шотландским подданным и сказала, что она любит их!
   Что интересно, никто жителей Шотландии почему-то не называл сепаратистами. И – о чудо! – результаты референдума оказались 55 «за» и 45 – «против» единства. То есть отделения Шотландии не произошло, Великобритания осталась единым государством. А уже на следующий день курс фунта значительно укрепился. Так в чем же секрет этого феномена? Может, мудрые украинские политологи на многочисленных полит-шоу имени Свободы пояснят это? Ничего подобного, все делают вид, что подобные демократические уроки не касаются нашей страны. Никто ни разу ни на одном ток-шоу, ни в одном информ-блоке, новостях даже не посмел провести аналогию между событиями, происходящими сейчас в Украине, и британским референдумом по независимости Шотландии. Видимо, в интересах нации на эту тему наложили табу, не иначе.
   Ну и апофеозом украинской демократии середины сентября 2014 года стало принятие нескольких законов. Первый – особый статус для регионов Донбасса. Он касался работы органов местного самоуправления в районах проведения АТО, которые должны появиться в результате внеочередных выборов в декабре этого года, финансирования на восстановление Донбасса, создание так называемой народной милиции и еще ряда очень важных моментов. Еще очень важный вопрос – принятие амнистии для тех заключенных, которые не принимали участие непосредственно в боевых действиях с оружием в руках, не имеют отношения к падению малазийского «Боинга-777», не убивали, не грабили, не насиловали.
   И наконец-то был принят закон о люстрации. Ну, как принят – активисты Майдана (вот откуда они опять появляются в Киеве, если самого Майдана уже нет, никак не пойму) притащили покрышки к зданию Верховной Рады, даже подожгли их, хором пели гимны и Украины, и Евросоюза, скакали, «тому що не москалі», кричали «ганьба!». Они даже закинули в мусорный бак пижона-депутата Журавского, который не вовремя вышел из здания парламента. После такого народного натиска избранники не смогли устоять и уже во внеурочное время поздно ночью таки проголосовали за скандальный закон. Понять их можно, кому же хочется, чтобы его выбросили на помойку или зажарили живьем на столь дорогом в прямом смысле рабочем месте.
   Впрочем, голосование по особому статусу Донбасса тоже проходило под давлением, но только президента Порошенко и за закрытыми дверями, без пристального внимания журналистов и тайным голосованием, то есть без подсчета электронной системы и фиксирования данных на табло, где видно кто проголосовал «за», а кто – «против». На это раз решили не раздражать друг друга такими подробностями, тем более что результат был предсказуемый.
   Но даже после принятия этого закона таким способом (ради достижения перемирия Порошенко теперь готов на все, видимо, есть причины), документ был подвергнут жесткой критике политиков и общественников различных течений и окрасок. Лично мне и другим политическим заключенным, конечно же, принятие подобного закона и амнистии приносили только плюсы. Но закон еще не вступил в силу, механизм не разработан, да и я не осуждена, а только подозреваемая. Еще один позитив для меня – планируется продолжить переговоры в Минске между Россией, Украиной, ЕС и ДНР, где было подписано соглашение, в котором наконец-то прописаны конкретные шаги по перемирию, ну в том числе и обмен военнопленных.
   В субботу, 20 сентября, в банный день меня повели мыться почему-то не в душевой бокс на первом этаже, как обычно, а на третий этаж, на котором также расположены камеры для заключенных. Оказалось, что все камеры здесь пустые, – двери были приоткрыты, значит не так уж много заключенных в СИЗО СБУ. В последней по коридору камере, расположенной как раз под моей, была оборудована душевая кабинка. «Просто горячей воды в душевой, которая работает от центрального снабжения, нет. Поэтому сегодня помоетесь здесь, тут от бойлера вода греется», – пояснила контролерша.
   И на этом спасибо, конечно, что не оставили еще на неделю немытой. Интересно, для кого это такая камера на одно посадочное место, но с душем предназначена? Правда, кроме этого больше никаких особых удобств там не было, те же зеленые крашенные стены, прикрученный стол, старые деревянные тумбочки и табуретки и железная кровать-лыжи. Вернувшись к себе в камеру, в открытую форточку хорошо было слышно, что после меня воду в этой душевой включили еще восемь раз (меня первой отвели в душ). Отсюда вывод – сейчас в изоляторе вместе со мной всего девять заключенных. А еще, в Киеве уже начались проблемы с энергоносителями, раз нет централизованной подачи горячей воды даже в центре города. То ли еще будет!
   И еще один небольшой эпизод из жизни заключенных. В воскресенье, 21 сентября, в моей камере наконец-то решили поменять перегоревшую лампочку (всего их три, одна из них уже неделю не горела). Чтобы не мешать электрику, ну или из соображений безопасности (вдруг я свяжу двух здоровых мужиков и убегу сквозь решетки) на время замены лампочки, примерно на 5-7 минут, меня решили перевести в пустую соседнюю камеру. И, как говорится, я почувствовала разницу.
   Стены здесь были в каких-то потеках, грязные, из туалета воняло, на полу – пыль и мусор, тумбочки, табуретки, стол заляпанные, в пыли. И такая грязь, несмотря на то, что в этой камере часто меняются «жильцы». Но все они – мужчины и, видимо, такая мелочь, как чистота, их не сильно беспокоит, они особо не парятся по этому поводу. По сравнению с соседней камерой, у меня была идеальная чистота, просто противно жить как в хлеву, пусть даже в тюрьме, пусть ненадолго. Я так надеюсь…
  
  

Допрос, дубль два

  
   В понедельник, 22 сентября, в Киеве резко похолодало, пошел дождь, а у меня из теплых вещей была только прихваченная при задержании флисовая спортивная кофта. При последнем свидании я попросила детей, чтобы они купили и принесли мне куртку, но передачи заключенные получали только вечером, поэтому приходилось мерзнуть и греться чаем или физическими упражнениями.
   А после обеда мне сказали собираться на выезд, как я поняла, на очередной допрос к новому следователю. Судя по всему, на этот раз он очень рассчитывал, что встреча пройдет продуктивно. Пройдя в кабинет, я увидела, что видеокамера уже настроена, да и моя защитница тоже была уже на месте. Перед тем как приступить к допросу, мне разрешили пообщаться с адвокатом. Как рассказала Лиля, следователь действительно настроен решительно: «Он сказал, что если ты сегодня не дашь признательные показания, то другого шанса он тебе уже не даст. Надеется, что ты признаешь вину. Что мы будем делать, будешь проводить допрос или уйдешь на ст. 63?»
   Ну, желание следователя выдавить из меня признание понятно, тогда уже точно не отвертишься, что я не являюсь членом правительства ДНР, а им этого только и надо. «Проводить допрос будем, мне интересно, что у него на меня есть. Но признавать вину не буду», – ответила я.
   Мне действительно было любопытно, насколько подробно они покопались в моей жизни, что интересного нарыли. Перед тем как начался сам процесс допроса, я попыталась шутить со следователем, заодно и еще кое-что разузнать: «Там, среди вещей, которые вы изъяли, есть моя сумка, еще какие-то личные вещи, которых нет в протоколе, и они точно не представляют интерес для следствия. Вам ведь моя дамская сумка вряд ли пригодится, правда? Ну, зачем вам она? Да, еще там квитанция на получение вещей через сеть доставки, может, тоже отдадите? Уверена, что мое нижнее белье, платья и туфли, а также футболки сына вам не пригодятся».
   В это время Артем как раз проверял видеокамеру: «Ваши речі менi точно не потрiбни, а вам як раз вони нужнi, так, може, поторгуемося?» («Ваши вещи мне точно не нужно, а вам как раз они понадобятся, так, может, поторгуемся?», - перевод). «Я согласна, называйте условия. Вы мне вещи, а я вам тоже что-то взамен. Только одно условие: утром – деньги, вечером – стулья. Договорились?» – пыталась шутить я, пока следователь настраивал аппаратуру. Мы еще посмеялись над этим, после чего Артем включил камеру, и допрос начался.
   Ну что я могу сказать. Судя по вопросам, действительно, примерно с середины апреля 2014 года прослушивался мой телефон, отслеживалась моя почта, фиксировались записи на Фейсбуке. Но некоторые вопросы мне больше всех «понравились».
   – Вас поздоровляв хто-небудь по телефону, почте, в соцсетях с призначенням на посаду в ДНР? (Вас поздравлял кто-нибудь по телефону, почте, в соцсетях с назначением на должность в ДНР?)
   – Скорее, это были звонки из разряда: не знаем, поздравлять или сочувствовать. Звонков было много, но большинство так называемых поздравлений были с сарказмом.
   – А ви кого-небудь просили вас поздоровити? (А вы кого-нибудь просили вас поздравить?)
   – Не помню, такого. Да и как вы себе это представляете?
   – Ви рвали, акредитацiю журналиста от ДНР?
   – Нет, не рвала.
   – А ось водiй, їхавший з вами, стверджує, що бачив, як ви рвали акредитацiю. (А вот водитель, ехавший с вами, утверждает, что видел, как вы рвали аккредитацию).
   – Ну да, поэтому она (аккредитация) целая и невредимая находится у вас среди изъятых документов.
   – Хіба там є акредитація? Добре, я подивлюсь ще... (Разве там есть аккредитация? Хорошо, я посмотрю еще…)
   – Посмотрите. Кстати, выданное на имя главного редактора «Муниципальной газеты».
   – Ви казали кому небудь, що потрібно пройти акредітацию ДНР, Розповідали, як це робиться, або сами оформлювали? (Ви говорили кому-либо, что необходимо пройти аккредитацию ДНР. Рассказывали, как это делается, или сами оформляли?)
   – Возможно, я кому-либо и рассказывала, как оформляется аккредитация, потому что сама журналист. Но к этому процессу лично не имела отношения и не могла кому-либо что-то оформлять, потому что работала просто как журналист.
   И вот так примерно два часа: вопрос – ответ, в том числе и касающиеся контактов, которые нашли у меня в телефонной книжке и не только.
   – Скажить, а секретар Донецької міської ради впливав як небудь на редакцийну політику вашої газети, міг він змусити вас написати ту чи іншу статтю, редактував газету? (Скажите, а секретарь Донецкого городского совета влиял как-нибудь редакционную политику вашей газеты, мог он заставить вас написать ту или иную статью, редактировал газету?)
   – Нет, в редакционную политику он не вмешивался, не редактировал тексты и не заказывал статьи. Он мог как секретарь Донецкого горсовета, то есть представитель учредителя издания, обратить внимание на мероприятие или тему, которая может быть интересна.
   Ну да, изучив мою почту, они прекрасно знают, на чей адрес я каждую неделю отправляла копии макета газеты, и это был не секретарь городского совета, а другой чиновник. Но вот его имени следователь не упоминал и всячески старался избегать этого, даже если я пыталась назвать его имя. Интересно почему? Может потому, что наш разговор пишется и фиксируется на видео и все будет отображено в протоколе?
   – Добре, а ви проверяли всі статті в «Муниципальной газете»? (Хорошо, а вы проверяли все статьи в «Муниципальной газете?)
   – Да, конечно. Я – главный редактор, и в мои обязанности входит редактирование всего номера.
   – Тоді подівіться, ви бачили це? (Тогда посмотрите, вы видели это?)
   Следователь показал мне копию интернет-страницы, где была изображена первая полоса одного из номеров «МГ», основной анонс был с фото захваченного здания Донецкой ОГА под заголовком «Перемен требуют их сердца».
   – Да, я помню этот номер газеты. И что вас здесь смущает?
   – Іншими словами ви редагували цю газету? Бачили цей заголовок? (Иными словами, вы редактировали эту газету? Видели этот заголовок?)
   – Да, видела, и не понимаю, что вас смущает? Почему вы к нему цепляетесь?
   – Я не цепляюсь. Так скажіть, ви цей заголовок бачили? (Так скажите, вы этот заголовок видели?)
   – Да, это обычный первополосный заголовок, который должен привлечь внимание читателей. В нем нет ничего необычного.
   Помнится, кое-кто в Донецке тоже цеплялся ко мне с этим заголовком. Как раз тот человек, который проверял перед отправкой в печать макет газеты, и чьё имя упорно игнорировалось сейчас на допросе. Совпадение?
   Удовлетворив свое любопытство, следователь завершил двухчасовой допрос и подошел к камере, чтобы выключить ее, и тут…выяснилось, что все это время видео не писалось! Артем стал судорожно переключать «Соньку», клацать на кнопки, подключать к компьютеру, но единственное, что удалось обнаружить, так это файл, где мы «торгуемся» за квитанцию на получение вещей.
   Убедившись, что записи допроса нет, следователь побледнел и покрылся потом: «Як же так?! Я нібито включав камеру. Напевне, я її задів, коли перевіряв, і ненавмисне вимкнув» («Как же так ?! Я якобы включал камеру. Наверное, я ее задел, когда проверял, и нечаянно выключил», - перевод), – испугано бормотал он, и вышел из кабинета покурить и успокоиться.
   Мы с Лилей переглядывались и тихонько посмеивались. Вот если честно, то вообще не жалко было его, а очень даже смешно. Как он кряхтит, вертит камеру, бледнеет, зеленеет, трет виски, приговаривая «так, так…» После того как следователь два раза покурил, и уже немного пришел в себя, мы договорились, что сейчас еще раз пройдемся по всем основным вопросам, только отвечать я буду коротко: «Так, мені-то взагалі все ясно, на всі мої питання я почув відповіді. Тому ми швиденько пройдемося ще раз, а що залишиться за кадром, я внесу в протокол», («Да, мне-то вообще все ясно, на все мои вопросы я услышал ответа. Поэтому мы быстренько пройдемся еще раз, а что останется за кадром, я внесу в протокол», - перевод). Я так поняла, что вопросы делились на те, которые касаются непосредственно моего дела, и исходили от Артема, и на вопросы, касающиеся уголовных дел других людей, и были вписаны руководителями следователя.
   Следователь, проверил еще раз аппаратуру и опять начал допрос. По тем же вопросам, уже известным мне, мы прошлись гораздо быстрее. Примерно через час Артем заявил: «А зараз ми перейдемо до протоколу огляду вашого мобільного телефону» («А сейчас мы перейдем к протоколу осмотра вашего мобильного телефона», - перевод). Э нет! Мы так не договаривались, это как раз в мои планы не входило, я и так уже достаточно узнала из того, чем они располагают, и можно было не продолжать беседу, поэтому я отказалась продолжать разговор: «Нет, давайте на этом сегодня остановимся. Я устала, плохо себя чувствую, голова кружится, наверно, температура поднялась или давление повысилось».
   Следователь аж крякнул от неожиданности: «Може, ми все ж таки продовжимо. Тут недовго залишилось?» («Может, мы все же продолжим. Здесь недолго осталось?», - перевод), – предложил он, но я категорически отказалась – в следующий раз. Договорились, что следующий раз будет в этот же четверг, 25 сентября, во второй половине дня. Но один вопрос следователь не выдержал и все же задал: «А чим займається жінка Захарченко? Здається вона також журналістка?» («А чем занимается жена Захарченко? Кажется она также журналистка?» – перевод). «Понятия не имею, чем она занимается, мы с ней не знакомы», – удивилась я этому вопросу. «Так у вас в телефоні їхні імена рядом стоять – Захарченко Олександр и Захарченко Наталья» («Так у вас в телефоне их имена рядом стоят - Захарченко Александр и Захарченко Наталья», - перевод), – пытался подсказать мне Артем.
   «Действительно, в моей телефонной книжке есть такие фамилии. И действительно Наталья Захарченко имеет отношение к журналистике – она бывшая гендиректор одного из местных телеканалов, но Александру Захарченко она не жена. Кстати, в Украине еще был один Захарченко – министр МВД, так судя по вашей логике, он наверно тоже родственник, брат например», – разочаровала я в догадках следователя. Они то, наверняка уже радовались, что телефон жены Захарченко пробили, а тут такое недоразумение получилось.
   Перед тем как уходить, я еще раз написала Лиле записку для своих друзей, чтобы они активнее работали по обмену, что там происходит? Почему в этом направлении полная тишина? Или я чего-то не знаю? Лиля сказала, что она дозвонилась до Рубана – координатора центра по обмену военнопленными со стороны Украины. «Он сказал, что как только тебя внесут в список, то в течение нескольких дней проведут обмен», – сообщила Лиля. «Ничего не понимаю. Дети мне сказали, что еще в субботу, 13 сентября, мою фамилию днровцы уже внесли в список. Что-то тут не то», – высказала я свои сомнения. Надо думать, что же делать.
   В этот же день вместе со мной в управление СБУ на допрос доставили еще одного парня. Пока мы ехали в автозаке туда и обратно, у нас была возможность пообщаться. Как рассказал Саша, он тот самый сотрудник СБУ, который в мае обеспечил доступ в Донецкий аэропорт Ходаковскому и его бойцам. «А как же ты здесь в Киеве оказался, как тебя взяли то?», – недоумевала я. «Да мои ребята-сослуживцы позвали сюда, обещали обеспечить безопасность и работу. Они же и сдали в СБУ. Жена не может ко мне на свидание пробиться и передачу у нее отказались взять, якобы нельзя передавать те продукты, что она принесла. Так и уехала назад в Донецк ни с чем», – рассказал он. «Так ты сам напиши клопотання следователю, чтобы тебе разрешили свидание с родными, передай через контролеров СИЗО», – посоветовала я ему. «У меня ручки и бумаги нет. Не дают», – я попыталась ему дать свою ручку, так как у меня было их две, но из-за контролеров ничего не получилось.
   Признаться, я была несколько удивлена, что этот парень смог поверить своим бывшим сослуживцам, которые сейчас находились в Киеве. Я, конечно понимаю, что он просто хотел найти работу, чтобы прокормить свою семью, но ведь он не водитель, шахтер или слесарь – сотрудник службы безопасности, который связан таким понятием, как гостайна с одной стороны и обязанность выполнять приказы сверху с другой. Разве он не понимал, что его просто заманивают в ловушку, причем, свои же. Вот теперь придется отвечать по украинским законам по тяжким статьям – предательство, терроризм. Однако, не все такие подлецы и мерзавцы на этом свете. Пол года спустя, находясь уже в Донецке мы встретились с Александром и его женой. Его тоже не бросили в беде и обменяли наши днровцы.
   А на украинском ТV тем временем настоящая истерика разразилась. Ну, во-первых, в стране погода резко ухудшилась, похолодало, какой-то циклон пронесся по всей стране, натворив немало бед – штормовой ветер обрывал электропровода, поломал деревья, рекламные щиты, даже один человек в Днепропетровске погиб из-за этого. И как следствие, оказалось, что люди к холодам не готовы, мерзнут они, а согреться в нынешних условиях дорого – тарифы на электроэнергию уже подорожали.
   И как по заказу, с этого же понедельника начались веерные отключения электроэнергии. Далее. Люди перемерзнув, стали чаще болеть и тут же обнаружили, что и лекарства в аптеках резко подорожали. Кроме того, некоторые медикаменты вообще исчезли из продажи, особенно специфические, которые нужны хронически тяжелобольным людям. Дело в том, что Министерство здравоохранения Украины вовремя не провело тендеры на закупку многих медикаментов, и теперь части населения страны угрожает смертельная опасность. Об этом они рассказали на митинге возле Кабмина, вот только кроме журналистов их никто не услышал.
   А еще, курс гривны стал резко падать, несмотря на заверения правительства и казначейства, нацвалюта с понедельника оценивалась по $15 США. Нацбанк тут же принял меры – в одни руки больше 200 долларов за сделку не давать. Но уже поздно, никто в банках с того же понедельника вообще валюту не продавал, ее просто не стало – ни американских долларов, ни евро, ни даже рублей проклятых. Зато, как в 90-х, появились многочисленные менялы, которые готовы продать нужную сумму как раз по этому, неофициальному курсу, а не по тому, который висит на табло возле банков.
   И опять же, как следствие колебания курса – повышение цен на бензин и ГСМ, а с ним на все последующие товары широкого и не очень потребления. Ну и контрольный удар в печень – Украине не хватает запаса газа в хранилищах для того, чтобы нормально перезимовать. А тут еще и страны Восточной Европы перестали направлять реверсные поставки. По словам киевских политиков, это все происки коварных русских, которые шантажируют украинских надежных партнеров. Ну а, в общем – картина складывалась печальная. В Украине – холодно, голодно, дорого и бесперспективно. Как говорит молодежь – печалька. Это еще и войну приостановили. А если бы действительно шли активные бои на востоке?
   Я тоже стала жертвой погодных условий. В камере стало холодно, даже очень холодно. И хотя вечером в понедельник мне передали от детей куртку, свитерок, еще одну футболку, а также очередную партию меда и лимонов, я все равно жутко мерзла, спала одетая, как капуста в несколько слоев, с головой укрывшись одеялом. Единственное, что меня спасало от холода, это движение – прогулка, зарядка, просто ходьба на одном месте в камере. Но все равно, я не представляю, как же здесь холодно зимой. И не хочу этого узнавать и представлять. Хочу домой, в Донецк!
   В четверг, 25 сентября, после обеда меня опять повезли на допрос. Вот только теперь у меня не было никакого желания общаться со следователем. Традиционно, перед тем как приступить к следственным действиям, у меня была возможность поговорить с защитником. По словам Лили, другой мой адвокат из Донецка, звонил ей накануне и настаивал на том, чтобы я отказалась от допроса. В принципе, это совпадало с моим желанием, и я была не против, поэтому легко согласилась с такой позицией.
   Но в этот момент для меня это было не главное, мне надо было передать через Лилю письмо детям. «Я думаю, что бесполезно здесь, в Киеве, ждать, когда меня включат в список по обмену, надо ехать в Донецк. Полину увольняют с работы, поэтому пусть она едет туда и там уже договаривается про обмен. Сейчас я напишу письмо, которое надо передать», – почти шепотом говорила я адвокату в коридорчике возле кабинета следователя.
   Я взяла листок бумаги, ручку и на пластиковой папке, полусидя, приготовилась писать, как тут у Лили зазвонил телефон. Это был Данил. Оказывается, он собрался ко мне на свидание, а тут выяснилось, что я на выезде. С согласия следователя я взяла трубку и смогла поговорить с сыном. «Мама, я уеду из Киева. Я больше не могу здесь жить. Я отпросился с занятий. Еду прямо сейчас», – решительно заявил сын.
   Меня такой поворот не удивил, почти два месяца дети живут здесь, сыну тут крайне не комфортно, новых друзей он здесь не нашел, да и вряд ли бы они здесь у него появились. Все его товарищи остались в Донецке. «Данил, давай договоримся: ты завтра приедешь ко мне на свидание, мне тебе надо что-то важное сказать, и тогда поедешь. Хорошо?», – сын согласился. Меня такое решение тоже вполне устраивал. Даже лучше, если именно он поедет в Донецк. Главное, чтобы сын сделал все как надо. Я дописала письмо, оно поучилось очень короткое, но, надеюсь, убедительное. Лиля его спрятала в папку.
   Пока я писала на коленке список вещей, которые надо принести, следователь Артем предложил перейти в кабинет и присесть за свободный стол. Мы воспользовались его любезным приглашением, тем более что мне еще надо было написать заявление на медицинское обследование специалистами в условиях стационара. Ведь согласно предоставленной администрации информации, за все время пребывания в СИЗО я не обращалась за медицинской помощью, ко мне ни разу не приезжала «скорая» и вообще, оказывается, я прекрасно себя чувствую.
   – Шо ви там так багато пишите? Скаргу? (Что вы там так много пишите? Жалобу?) – напрягся следователь и вытянул шею, стараясь увидеть, что же я там написала.
   – Да, жалобу на вас пишу, – пошутила я. – Вы же вещи мои личные не отдаете, обижаете меня.
   – А, доречі, я вам сьогодні віддам вашу сумку, ще тут іконка та обручка. Ви казали, що вона вам потрібна, так? Після допиту я віддам захиснику (А, кстати, я вам сегодня отдам вашу сумку, еще здесь иконка и кольцо. Вы говорили, что она вам нужна, да? После допроса я отдам защитнику), – великодушно порадовал меня Артем.
   – А что касается квитанции на получение вещей? – поинтересовалась я.
   – Поки що не можу вам повернути. Скажу тільки, що посилка попала до адресату (Пока не могу вам вернуть. Скажу только, что посылка попала в адресату), – уточнил следователь.
   Это значит, что они таки пытались изъять вещи, но не получилось. Ладно, разберемся. Дописав заявление, можно было приступать к допросу, но тут следака ожидал неприятный сюрприз. Сначала Лиля, пока я дописывала, а потом и я подтвердила, что отказываюсь от допроса в связи с тем, что отсутствует мой второй защитник. Сказать, что следователь был расстроен, это, значит, ничего не сказать. Было видно, что внутри он просто в бешенстве, ведь все так хорошо начиналось. Думаю, что он действительно надеялся, что в процессе допроса под тяжестью представленных улик я буду морально сломлена и таки признаю свою вину. Ведь он так старался, у него на столе лежали две увесистые толстые папки с доказательствами, а я хочу теперь так безжалостно отобрать у него триумф победы.
   Я попросила созвониться с адвокатом, чтобы еще и защитник подтвердил намерение не проводить допрос. Пообщаться с адвокатом по телефону позволили, только по громкой связи, хотя, какая разница, не понимаю, все равно были произнесены те же слова, что и без громкой связи. После того как мы с защитником перебросились двумя обязательными фразами, следователь попросил пообщаться с адвокатом, я в это время в сопровождении конвоя пошла в уборную, просто не хотелось присутствовать при разговоре. А когда вернулась, то узнала, что, несмотря на несостоявшийся допрос, следователь уже через неделю – 2 октября готовит обвинение и передает дело в суд. Действительно, быстро он сработал. Вот только чистосердечного признания он от меня не дождется, это точно.
   Поговорив по телефону с моим защитником, следователь вышел из кабинета куда-то по делу. Он вообще в этот раз часто выходил то в курилку, которая была рядом с его кабинетом, возле небольшого балкончика, выходящего во двор, то убегал куда-то по коридору, то его кто-то вызывал по телефону, одним словом, суетился. Подписав пропуск Лиле и отдав ей мою сумку, Артем пошел проводить адвоката. Мне ничего не оставалось, как ожидать прибытия конвойной машины в компании конвоира.
   Правда, ждать пришлось долго, поэтому в процессе ожидания мне довелось пообщаться не только с конвоиром и следователем, но и с другими сбушниками. Например, с моим «любимым» подполковником Шариковым, который заглянул в курилку. «Как ваши дела?» – с этого дежурного вопроса началось наше общение, и на этот раз без всяких страшилок. Поговорили про погоду, природу, про то, что в этом году будет холодно, отопление неизвестно когда подключат, про экономический кризис и что Украина сползает в социальную пропасть.
   «Да, люди скоро опять поднимутся на бунт, только это уже будет голодный бунт, в котором новая власть, народная власть виновата. Ведь снесут, не пожалеют, – убеждала я Шарикова, при этом он не очень-то и возражал. – Интересно, Порошенко успеет убежать, как Янукович?» «Не успеет, – согласился подполковник. – Но, думаю, что он уже договорился с Путиным. Он же бизнесмен, умеет договариваться». «Нет, думаю, он не договорился. А вот Юля точно договорилась. Скоро она выйдет в лидеры вся в белом, сдаст Донбасс России и станет спасителем Украины», – предположила я. «А ведь в последнее время рейтинг у Тимошенко действительно растет на фоне неудачной политики нынешних правителей. Так что вполне возможно, что как раз она и договорилась с Путиным. Ей это не в первый раз», – согласился со мной Шариков. Меня даже удивил его либеральный настрой и добродушное отношение ко мне. Оказывается, когда ему не надо выбивать показания, он может рассуждать вполне здраво.
   Потом в кабинет вернулся следователь, и нам ничего не оставалось, как заполнить паузу разговорами. По его мнению, зря я отказалась от допроса, ведь через неделю будет уже обвинение и дела передадут в суд, а там уже прокурор будет сам доказательства интерпретировать и без моих пояснений. «Ось, наприклад, пам’ятаєте, прес-конференція Бородая, – Артем развернул ко мне монитор и включил видео пресски от 17 мая, пытаясь дожать меня убедительными фактами. – Шо ви хочете сказать, шо вам погрожували зброєю?» («Вот, например, помните, пресс-конференция Бородая. Что вы хотите сказать, что вам угрожали оружием?» - перевод). «Конечно, угрожали, вы же видели фото с пресски, видели, сколько там в холле было вооруженных людей? Да на мне же лица нет и голос дрожит. Видите, какая я перепуганная», – я прекрасно помнила эту пресску, Там действительно рядом с Бородаем было столько настоящих вооруженных бойцов, что получается - я не вру.
   «А ось це пам’ятаєте? Ви вважаєте, це нормально, шо в Україні неможливо вийти на вулицю з національним прапором?» («А вот это помните? Вы считаете, это нормально, что в Украине невозможно выйти на улицу с национальным флагом?», - перевод), – следователь показал видео, которое я снимала в апреле после захвата ОГА возле его здания. Это был выходной день, людей было немного, я приехала к обладминистрации на всякий случай, чтобы посмотреть, что там происходит. Когда я стояла и разговаривала со своими друзьями, вдруг увидела, что от троллейбусной остановки со стороны библиотеки имени Крупской к администрации уверенным шагом идет женщина лет пятидесяти с мальчиком, которому около 10-12 лет. На ходу дама достает из сумки украинский флаг и разворачивает его перед собой как щит. Я тогда еле успела ее затормозить на повороте под предлогом взять интервью. Еще немного, и женщина прошла бы к самой ОГА, и неизвестно, что бы могло произойти, ведь там было много радикально настроенных людей, ненавидящих Украину и все, что с ней связано.
   Пока я заговаривала зубы, представившись журналистом, и снимала женщину на свой смартфон, мои друзья попросили подойти к ней наряд милиции, и это было сделано очень вовремя, ведь к укропатриотичной даме уже подошли пророссийски настроенные граждане, завязали спор, еще немного, и произошел бы конфликт. Этого удалось избежать, милиционеры взяли женщину в кольцо и вежливо проводили назад к остановке. При этом дама пыталась доказать свою правоту, кричала, не унималась и, если честно, то просто нарывалась на драку.
   «Хорошо помню эту даму, которая, рискуя жизнью своего внука, пошла под стены захваченной ОГА с украинским флагом. Хорошо, что я её вовремя остановила. Вот лично у меня было такое впечатление, что она специально хотела спровоцировать конфликт», – ответила я следователю. А его уже понесло, видно было, что он действительно внимательно изучил собранный на меня материал, причем среди этих материалов у него даже были «любимые» моменты, особенно из моей личной переписки на ФБ, и потому следак с удовольствием мне их показывал.
   «А ось ще вам пишуть: «Леночка, правда ли, что Ахметов финансировал некоторые батальоны боевиков? И кто сейчас в ДНР Губарев?». Так, ось ваша відповідь: «Неправда. Никто», – как ребенок радостно зачитывал Артем с довольной улыбкой на лице.
   «А вот мне интересно, а если вы, допустим, вернетесь назад, то вам же уже не получится выехать куда-либо за границу. Ну, там, только в Россию или Крым», – вмешался в разговор другой следователь, сосед Артема по кабинету, который вернулся после несостоявшегося допроса. «Вы знаете, в мире очень много людей, которые всю жизнь живут в одном городе и при этом нормально себя чувствуют. А для отдыха меня вполне Крым устраивает. Лучше места на земле нет», – искренне ответила я.
   «Э нет! Никуда не ездить – це точно не про наших людей», – перебил Артем и рассказал, что он сам из Винницы, из небольшого городка, в котором все мужское население уезжает на заработки в Москву, а женское, наоборот, – в Польшу или Италию. «Так я же не батрачить собираюсь ездить за кордон, а отдыхать», – пояснила я. После моих слов два следака сначала замолчали, а потом сосед Артема вспомнил, что сейчас в Донбассе негде будет работать, потому что все шахты затопило водой, заводы стоят и т.д. и т.п. «Ничего, разберемся, восстановим. Не впервой. Лишь бы не было войны», – ответила я. Ну что я еще могла им сказать?
   Тут вдруг в конце коридора я услышала женские голоса, это были две служащие, возможно, чьи-то секретарши, которые по завершению рабочего дня возвращались домой. «Гм, как-то даже непривычно слышать живые женские голоса. Вы знаете, мне иногда кажется, что я попала в мир, где живут одни мужчины, и все они негативно настроены по отношению ко мне», – сказала я. Сидящие в кабинете следователи и рядом в коридоре конвоир только усмехнулись, но промолчали.
  
  

К сожаленью, день рожденья...

  
   В то самое время, когда я отказывалась давать против себя показания, президент Украины Порошенко представлял перед журналистами свою Стратегию-2020. Трансляция в прямом эфире шла по всем центральным украинским каналам. Спустя почти пять месяцев после выборов, глава государства наконец-то вспомнил про реформы. Причем весь спектр этих реформ в правоохранительной, силовой, судебной системы, медицинской отрасли, образовании, социальной, банковской системах и др. он намеревался провести в первую очередь. Все одним махом, но до 2020 года. «Хочу ли я войти в историю как президент-реформатор, конечно, хочу», – заявил журналистам он. Да никогда этого не будет!
   Во-первых, он наверняка оставит след в истории, но только как кровавый президент, который отдал приказ одним гражданам страны убивать других граждан страны. Во-вторых, он действительно надеется, что будет долго президентом Украины? Какая Стратегия-2020? Да если он в качестве президента доживет до 2016 года, то это уже будет достижение. Вряд ли ему украинцы простят развал экономики, голод, холод, безденежье и, главное, братоубийственную войну. Сколько бы он не кричал про патриотизм и национальные интересы, про вступление в ЕС и помощь заграницы, но голую задницу фиговым листом не прикроешь и сказками о счастливом будущем в европейской семье сыт не будешь.
   Но, видимо, Петру Алексеевичу все эти условности не интересны. В тот момент ему хотелось с помпой отметить свой день рождения, так, чтобы все увидели, какой он молодец. И в пятницу, 26 сентября, все новостные блоки украинских телеканалов начинались с главного – президент празднует день рождения, принимает поздравления и многочисленные подарки. Ну и, конечно же, супруга подарила любимому мужу подарок – секретную коробочку, в которой (о чудо!) рисунки детей Украины, в которых они просят президента о мире и поздравляют его с днюхой. Лучше бы она собрала и передала мужу письма от детей Донбасса, в которых мальчики и девочки проклинают президента Украины, за то, что он их убивает. Это бы точно было бы искренне и от души, без лести и показухи. Может быть, тогда хоть что-то дошло до этого гаранта.
   Утром в пятницу ко мне на свидание сначала пришла Полина. Конечно, я была очень рада видеть дочь, но не могла скрыть, что дети меня очень расстроили тем, что накануне поссорились из-за ерунды, вместо того, чтобы думать о главном. «Полина, вы сейчас должны понимать и думать о том, что ваша мама в беде, семья наша в беде, нужно сплотиться как никогда, искать пути, как вытащить меня отсюда. Вместо этого вы ссоритесь с Данилом по пустякам. И еще, не верь никому. Никому. На самом деле мы с вами никому не нужны. У вас, кроме меня, никого нет. И у меня тоже надежды нет ни на кого», – пыталась объяснить я дочери насколько сейчас серьезная ситуация.
   Я была очень сердита на детей, поэтому говорить о чем-то другом – погоде или природе, не получалось. Я объяснила Полине, что Данилу нужно ехать в Донецк, но не просто так, а чтобы там встретиться с первыми лицами ДНР и просить их, чтобы они таки обменяли меня. Я надеялась, что у сына хватит решимости достучаться до того, кто решает эти вопросы, чтобы они его услышали. Конечно, я опасалась, чтобы с ним в пути ничего страшного не случилось, ведь дорога в Донецк сейчас очень опасна, проверяют пассажиров и в поездах, и в автобусах дальнего следования, при этом бойцы нацгвардии не церемонятся с парнями с донецкой пропиской.
   Да и в самом Донецке тоже небезопасно – от Путиловки, где мы живем, уже почти ничего не осталось, обстреливается район постоянно. Но ждать с моря погоды уже невыносимо. Когда до конца свидания с Полиной оставалось двадцать минут, пришел и Данил. Пришлось еще раз почитать нотации детям, потому что каждый из них был уверен, что именно он прав. Не знаю, возымели ли мои слова на них необходимое воздействие, но я очень на это надеялась.
   Данилу я тоже объяснила, что согласна, пусть он едет в Донецк, но только при одном условии – он там сделает все возможное, чтобы меня обменяли, и будет там меня ждать. Вполне возможно, что ему там негде будет жить, хотя, по словам друзей сына, наш дом пока каким-то чудом уцелел, но в любой момент может и в него прилететь снаряд, как в соседние дома.
   С учебой вроде тоже должно наладиться – с понедельника, 29 сентября, донецкий колледж, в котором учится Данил, возобновляет занятия. «Только обязательно сейчас позвони туда и сообщи, что вернешься на занятия. И здесь в колледже сообщи, что ты уезжаешь, возьми у администрации контактные телефоны, чтобы тебя потом не искали, – наставляла я сына. – Посчитай, сколько денег тебе надо на первое время. Приедешь – не трать куда попало, на ерунду всякую».
   Я еще долго пыталась объяснить чуть ли не на пальцах, что же на самом деле сыну надо сделать в Донецке, ведь напрямую я это ему объяснить не могла – на свидании, как обычно, присутствовал конвоир. Понял ли меня сын? Не знаю. Но я на это очень и очень надеялась и очень переживала за Данила – справится ли? Надеюсь, что справится. «Мама, все будет хорошо. Мне с четверга на пятницу приснился сон – значит, сбудется, что мы с тобой в Донецке, в нашей квартире, ты уехала на машине на работу», – уверенно сказал сын.
   В субботу, 27 сентября, после завтрака, мне показалось, что кто-то в коридоре поет. Причем это не радио, которое включают, чтобы на прогулке невозможно было переговариваться заключенным. Это был живой мужской голос, довольно громко, но фальшиво затягивающий: «Там, где клен шумит над речной волной, говорили мы о любви с тобой… А любовь, как сон, стороной прошла». Вот это интересно, что же это могло произойти, чтобы сбушный конвоир запел, да еще на работе. Это же явное нарушение инструкции. А когда пришли контролеры, чтобы вывести меня на прогулку, то я увидела нарушителя дисциплины – розовощекий здоровяк, открывший мне дверь, усердно жевал мятную жвачку, стараясь перебить запах алкоголя, при этом он широко улыбался, не в силах скрыть свою радость.
   «А что это вы поете? Праздник какой, или вы отмечаете день рождения президента?» – спросила я его, пытаясь выведать правду. «Запоешь тут с вами», – загадочно, пьяно улыбаясь, ответил контролер, к которому в другом конце коридора присоединился еще один конвойный. «А хотите, я вам скажу, что у меня за праздник, хотите?! – конвойного аж распирало от радости. – У меня сегодня сын родился! Мальчик! Казак! Украинский, а не донецкий!» «Я рада за вас! Берегите сына, а особенно жену», – искренне порадовалась я за него, заходя в прогулочный дворик. И хотя в этот день я больше не видела счастливого молодого отца (видимо, от работы его заботливые товарищи отстранили), но периодически то с внутреннего двора, то с верхнего этажа можно было услышать: «Там, где клен шумит…» Ну, не знаю, мне кажется, что сейчас украинцам лучше радоваться рождению дочерей, а не сыновей. Как-то так. Не то нынче время, чтобы радоваться рождению новых солдат.
   Начиная с понедельника, 29 сентября, на всех телеканалах Украины появилась политическая реклама. Кому война, а кому – избирательная кампания в парламент. Причем первой свои ролики запустила Юлия Тимошенко. Она призывала бороться с непонятными врагами украинцев, которых называла «они», и главным героем от ВО «Батькивщина», конечно же, была пленная летчица Савченко. Все остальные партии и кандидаты тоже не отличались оригинальностью, спекулируя на войне и «героях» батальонов, которых включили в списки своих полит-сил.
   Но что действительно отличало нынешнюю избирательную кампанию, так это методы борьбы с конкурентами – такого еще не то что Украина, но и мировая практика не припомнит. С конкурентами расправлялись просто, нагло и бескомпромиссно. Нет, их не убивали, не напрягались особо на сборе компромата. Отнюдь. Просто нанимали бандитов в балаклавах, которые устраивали кандидатам так называемую народную люстрацию, заключавшуюся в одном – погружении человека в мусорный бак под улюлюканье толпы. При этом милиция, как правило, или отсутствовала, или молча наблюдала за беспределом. Единственный, кто не побоялся этих головорезов и не позволил посадить себя в мусорный бак – это депутат Нестор Шуфрич, который приехал в Одессу на пресс-конференцию. Да, рядом с ним была охрана – человек пять, да потом, когда эта охрана начала шмалять в воздух, прибежали и менты, но депутату при этом сильно досталось, его реально избили до крови, до сотрясения мозга, до больничной палаты. И это они называют правовым государством?
   В это же время в Харькове устроили новую провокацию – из укрТВ следовало, что харьковчане в понедельник собрались на митинг в центре города на площади Свободы и снесли самый большой в Европе памятник Ленину. Опять же милиция не мешала, ее просто не было рядом, а оказавшийся вдруг в это время на месте митинга советник министра МВД Антон Геращенко (нынче советники главней министров) заявил журналистам, что милиция с народом и поэтому не препятствует его волеизъявлению. Кстати, там же на митинге тоже, наверное, случайно оказался депутат от «Свободы» Игорь Мирошниченко (в недавнем прошлом – спортивный тележурналист). Да и сами жители Харькова, дававшие комментарии журналистам, говорили исключительно на чистой українській мові и были просто у захваті (в восторге) от случившегося. Правда, почему-то уже на следующий день появились и другие харьковчане, возмущенные этим актом вандализма. Да и мэр Харькова Геннадий Кернес, в отличие от губернатора Игоря Балуты, успевшего посреди ночи подписать приказ о сносе памятника, пообещал, что памятник Ленина будет восстановлен.
   Меня же больше всего на тот момент беспокоил другой вопрос, добрался ли мой сын в Донецк. Судя по тому, что перечень вещей на передачу в понедельник был заполнен Полиной (обычно в понедельник передачу приносил Данил), то я поняла, что сын уехал из Киева. Что с ним, я могла узнать только от адвоката или на свидании с дочкой. И это произойдет не раньше, чем к концу недели. Мне ничего не оставалось, как опять ждать.
   Неожиданно в среду после обеда пришел донецкий адвокат. Конечно, я была очень рада его видеть. Он сообщил, что, несмотря на предварительную договоренность, следователь перенес следственные действия со 2 октября пока на неделю. «Мне он сказал, что не успевает подготовить материалы. Но ты должна понимать, что вполне возможно, что тебе могут переквалифицировать подозрение на другую статью, и тогда он предъявит нам новую «пидозру» или к этой статье добавят еще другую», – предположил защитник. Я согласилась, что такое вполне возможно, ведь что бóльшая часть вопросов следователя касается моей журналистской деятельности, поэтому они могут еще что-то мне приписать. Тогда следствие может еще затянуться, хотя и не факт.
   Мы с ним также обсудили возможный дальнейший ход действий. Понятно, что рассчитывать на справедливость суда глупо, мое дело – политический заказ, и они сделают все, чтобы было так, как они запланировали. Конечно, хотелось бы, чтобы проблема была решена раньше иными способами – или амнистия, или обмен. Но здесь тоже не все так просто. Закон об амнистии до сих пор не подписан спикером Верховной Рады Турчиновым, как-то не разберутся они в вариантах документа, за который сначала голосовали, потом подавали на подпись. Да и с обменом не все так просто. По одной информации, которую подтверждает и адвокат, мое имя внесли в список, но этот список он лично не видел и где его взять – непонятно.
   В свою очередь, сбушники мне на встрече после допроса говорят, что нет меня в списке по обмену, по их версии днровцы не хотят меня вносить, потому что считают, что я их предала. «Ты знаешь, я думаю, что если даже мое имя и есть в списке, то сбушники это скрывают, чтобы не менять меня. Им это не выгодно. Да и моральное давление они таким образом оказывают. Мол, видишь, не меняют тебя, не нужна ты им, так что сдавай всех, раз они тебя не хотят выручать», – предположила я. «Вполне возможно, Лена. Я хочу, чтобы ты понимала, что я не хочу тебя в этом пока обнадеживать. Мы работаем по всем направлениям, но здесь у меня пока нет какой-либо информации. Поэтому мы будем рассматривать все варианты. Получится раньше тебя вытащить - замечательно, но только на этом концентрировать свою работу не стоит. Поверь, мы делаем все возможное, все от нас зависящее. Но давать тебе пустые, ничем не подкрепленные надежды, чтобы ты только об этом и думала, с ума сходила тут, я не буду», – пояснил он свою позицию, и, конечно, был прав. Нужно продумывать и просчитывать все варианты, даже самые плохие, но надеяться только на лучшее.
   К сожалению, адвокат ничего не знал о моем сыне, хотя накануне и общался с Полиной. Не знаю почему, но она не сказала ему, что брат уехал из Киева, не рассказала ему, как Данил добрался в Донецк, что с ним. Конечно, меня это не могло не тревожить, поэтому я попросила донецкого защитника, чтобы Лиля сегодня же, в среду, 1 октября, встретилась с Полиной, выяснила всю информацию о Даниле и завтра постаралась прийти ко мне и рассказать о сыне. Ведь я же – мать, я очень переживаю, что с моим ребенком!
   Тем более что эти переживания были небезосновательны. Как раз в среду утром был обстрелян Киевский район Донецка – один снаряд попал в 57-ю школу, а второй – на остановку «Полиграфическая», что на Киевском проспекте, то есть совсем недалеко от нашего дома. В результате погибли люди, были раненные. Где в это время был Данил, что с ним, доехал ли он в Донецк, где живет? Одни вопросы, ответы на которые жизненно важны для меня. Мое материнское сердце разрывалось, однако я не могла ничего поделать. Опять ждать…
   Итак, в четверг, 2 октября, очередного допроса не было, а я с нетерпением ждала, что придет Лиля и принесет новости от Данила. Но получилось как в фильме «Формула любви», помните перевод знаменитой песни, которую исполняли Фарада и Абдулов? В общем, ждала я целый день, ждала, пока не дождалась. Что там произошло, почему ко мне никто не пришел, оставалось только догадываться.
   Но я, естественно, накрутила себя до того, что наверняка с сыном что-то случилось, поэтому мне не хотят об этом говорить. И тут вечером я услышала возле своего окна чириканье птички. Я не знаю, что это была за птица, ведь стекла на окнах молочно-тонированного цвета, но само появление хоть какой-то птицы в этом холодном колодце двора СИЗО СБУ уже казалось чудом – здесь даже в жаркое время, когда окна были открыты, мухи редко летали, а тут – птица. Я отчетливо слышала, как она чирикала возле моего окна, как будто что-то хотела мне сказать. Это было совсем недолго, может, всего минуту или даже меньше, но мне ее голос показался таким радостным, таким веселым и жизнеутверждающим, что мне тоже стало радостно, настроение мое резко улучшилось! Я сразу подумала, что эта птичка как бы принесла мне хорошие новости, что с моими родными и близкими все в порядке, что сын мой жив, здоров и вне опасности, что все будет хорошо!
   Вообще, в последнее время я стала жутко сентиментальной. В четверг утром по Первому национальному ТV показывали документалку о поездке на Донбасс украинского журналиста Мустафы Наема и певицы Русланы Лыжичко. Признаюсь, тогда я старалась не смотреть подобную хрень, меня уже от украинской пропаганды тошнило. Но тут повелась на то, что съемки велись именно в Донецке во время очередного обмена военнопленными – вопрос для меня более чем актуальный. Я не ожидала, что покажут хотя бы часть того, что же на самом деле происходит на Донбассе, что думают и говорят настоящие дончане, а не виртуальные безликие жители «оккупированных террористами городов», рассказывающих украинским журналистам по телефону об ужасах бандитов, которых активно тиражируют в новостных блоках.
   Более того, основного собеседника, который сопровождал группу украинцев в Донецк, я знаю лично, и мне было так приятно увидеть, хотя бы по телевизору, знакомое лицо человека, который говорит правду о том, что у нас дома происходит без этой идеологической патриотической ерунды. А когда стали показывать улицы Донецка, площадь Ленина, на которой и сейчас катаются дети на маленьких машинках, спортивный комплекс «Юность», наполовину разрушенный, но живой, то мимо воли на мои глаза навернулись слезы, и я ничего не могла с собой поделать.
   Я смотрела на эти кадры и тихонечко плакала, сердце мое разрывалось от боли. Мне так хотелось тоже пройтись по этим улицам и площадям, поговорить с родными по духу дончанами, просто послушать, что они говорят. Еще больше мне захотелось, чтобы при этом рядом со мной были мои любимые дети. И пусть в Донецке сейчас война, стреляют, гибнут люди, вместе мы все это переживет, и у нас опять все будет хорошо!
   Пятница, 3 октября – маленький неприятный юбилей – два месяца в заключении. За это время мой организм привык к местному режиму и распорядку дня, тело тоже приспособилось к таким мелочам, как отсутствие горячей воды, железная жесткая кровать и сон при свете одной из трех лампочек. После отбоя я засыпала, а утром просыпалась уже без напоминая конвоя – «Подъем!».
   Да и почти со всеми тюремными контролерами у меня сложились нормальные отношения (тем более, что куда-то делся злобный гоблин Коля, который больше всех меня гнобил). И хотя по именам я их так и не узнала, но изучила их привычки, чувствовала настроение, знала, о чем можно перекинуться во время короткого общения. Может, поэтому и контролеры стали ко мне относиться лучше, уже не говорили, что я сепаратистка, не отбирали «на тумбочку» расческу, крем и другие предметы гигиены, старались положить в тарелку кусочки повкусней («а то вдруг вы тут похудеете»). Более того, если я вдруг засыпала до отбоя, то не они будили меня, чтобы забрать кипятильник, а просто выключали две лампочки. Вот это, я считаю, высшая степень доверия с их стороны.
   Но, конечно, все это ерунда, душа моя болела и страдала в неволе так же, как и два месяца назад. Сердце не обманешь ничем, даже если посадят в самую замечательную тюрьму на свете, прямо «аll inclusive», все равно это будет неволя. Нет, не так. НЕволя!!! Вот так будет правильно, причем главное в этом слове приставка «не». Без вариантов.
   Но для меня эта пятница была особенной еще и потому, что в этот день точно должно быть свидание с детьми, ну или только с дочкой, которая уж точно мне расскажет, что там с сыном. Это уже тоже сложилось традиционно за два месяца: в понедельник я писала на имя следователя клопотання о свидании, оно через канцелярию уходило из СИЗО в управление СБУ, где следователь его получал, принимал решение и давал разрешение на свидание, которое через неделю получали дети. То есть, если я 16 сентября написала клопотання, то числа 21-22 дети получили разрешение и к следующей пятнице смогли попасть на свидание.
   Обычно они приходили по утрам, сразу после завтрака. Вот и в этот день, в пятницу 3 октября, мне сообщили, что сейчас будет свидание. Пока мы шли по длинному коридору в комнату для свиданий, сопровождающая меня контролерша сочувственно сказала, что опять пришли дети, переживают за меня. Я даже переспросила: что – пришли и сын и дочка, думая про себя, неужели Данил не уехал из Киева. Контролерша тут же осеклась, понимая, что сказала что-то лишнее. Но когда мы вошли в комнату для свиданий, и я увидела только Полину, то у меня отлегло от души. И конечно, первым делом я бросилась спрашивать, что с Данилом. Дочка меня заверила, что все в порядке, он в Донецке и, успокоив немного, стала рассказывать все по порядку.
   Как оказалось, сейчас из Киева в Донецк можно добраться только автобусом, поезда же ходят лишь в Мариуполь. И хотя единственный междугородный перевозчик «Шериф» и увеличил количество ежедневных рейсов с одного до трех, купить билет на автобус очень сложно. Правда, детям повезло – на субботний рейс кто-то сдал назад билет, который они и выкупили для Данила. В Донецк он добрался только в понедельник, ехали через Красноармейск, но потом пришлось сделать хороший крюк, чтобы въехать в город со стороны Мариупольской трассы, ведь через Пески никак не проедешь. По дороге не обстреливали и сильно не шмонали.
   В Донецке Данила встретили наши друзья и даже в первый же день обеспечили встречу с нужными людьми. «Е его очень хорошо встретили и сказали, что они все переживают за тебя и ждут, когда ты вернешься. Так и сказали, что ты там нужна», – успела сказать Полинка, но на этих словах ее прервала контролерша, сделав замечание, что на эти темы разговаривать нельзя, а то прекратят свидание. Но, впрочем, самое главное дочка мне сообщила.
   Потом Полинка сказала, что в первый день Данил даже был дома и с понедельника на вторник ночевал на Путиловке. «Представляешь, только он приехал, сразу же наша соседка бабушка пришла, накормила его обедом. Оказывается, все соседи знают про тебя и очень переживают, – рассказывала Полинка дальше, не касаясь запретных тем. – Цветы в квартире, конечно, завяли, на полу и мебели слой пыли, стекла на балконе (застекленная веранда) разбиты от взрывов, а так окна целые. Но на второй день, когда опять начался сильный обстрел в Киевском районе со стороны аэропорта, наш друг переселил его ближе к центру города, к своим приятелям в однушку. «Там в квартире еще два взрослых парня живут, а не малолетки, как Данил. Как они там втроем помещаются – непонятно», – сказала она.
   Еще Полина рассказала, что на второй день Даня со своим другом Егором пошли гулять по Донецку и, в первую очередь, фотографироваться у памятника Ленину. «Они тут же выложили фотки в социальной сети», – смеясь, отметила Поля, при этом я добавила, что скоро это останется единственный памятник Ленину в Украине, пока в Украине. Что касается учебы, то в колледже, конечно, идут занятия, но студентов, так же как и преподавателей меньше обычного.
   Среди особенностей быта военного Донецка – высокие цены в магазинах, но при этом курс гривны по $15 в обменниках, закрытые торговые центры, но зато и монополия на покупателей у оставшихся коммерсантов, тех, которые не испугались временных трудностей и не уехали из Донецка. Люди приспосабливаются к сложившимся условиям, и те, кто остался, не собираются уезжать. Более того, постепенно возвращаются дончане, особенно те, кто уезжал от войны в Украину – не слишком-то ласково их там принимали.
   «Мама, там наши друзья сильно переживают за Данила, говорят, что он еще ребенок совсем, чтобы жить самостоятельно, тем более на войне. Ему будет лучше вернуться в Киев. Но он меня не послушает. Может, ты ему передашь какие-то слова, чтобы он послушал и уехал из Донецка?» – попросила Полина. Конечно, я прекрасно понимала, что сейчас Донецк – не самое безопасное место для сына. Понимала, что мои друзья боятся, что если с ним что-то случится, то ни я, ни они сами этого себе не простят. Но при этом я тоже понимала, что он вряд ли вернется в Киев. «Поля, не думаю, что он вернется. Лучше попроси его, пусть он достанет и отправит тебе по электронке или еще как-нибудь, что меня внесли в список по обмену», – я специально пропускала слова «документ», «доказательство» и т.п., а потом, пользуясь тем, что контролерша уткнулась в газету, набралась наглости и открытым текстом стала говорить. – Если у него это получится, то тогда я здесь могу действовать, ведь получается, что они не выполняют Минские договоренности по обмену. Понимаешь? Или пусть привезет сюда. Только так он согласится приехать».
   На этом я решила больше не наглеть, главное я сказала, да и контролерша уже навострила уши. Мы еще поговорили с дочкой про общих знакомых, родных и близких, которые в основном переживали за нас и предлагали свою помощь, но они точно не могли в данной ситуации помочь. Я попросила дочку еще принести мед, лимоны и теплые вещи, ведь с каждым днем в камере становится все холоднее, я жутко мерзну и не хочу болеть.
   Полинка рассказала, что уже ушла с прошлой работы и даже успела устроиться на новую. По ее словам, по деньгам она нисколько не теряла, и профиль был тот же, но начинать надо было практически с нуля, и официальное устройство никто не обещал. Уже потом я узнала, что на самом деле её попросили уволиться с прежнего места работы и именно потому, что её мать сидит в тюрьме по обвинению в терроризме.
  
  

Сны и грезы

  
   В выходные, 4 и 5 октября мое самочувствие резко ухудшилось. Причем это была не простуда и ОРВИ, которые мне регулярно диагностировали местные эскулапы. Конечно, с понижением температуры воздуха на улице в камере не становилось теплее, но самое ужасное – это холодная железная кровать, на которой приходилось спать. И хотя я поверх тоненького матраса постелила и тюремное одеяло и свой шерстяной плед, все равно от железа так тянуло, что по утрам выкручивало все суставы. Ну а больше всего это отражалось на моем женском организме. В субботу вечером так сильно разболелся живот, что было такое ощущение, будто кто-то бил его ногами. У меня оставалась последняя таблетка обезболивающего «Нурофена», которую пришлось выпить на ночь, иначе бы я вообще не уснула.
   А в воскресенье к вечеру меня так скрутило, что терпеть уже не было сил, и я попросила вызвать скорую помощь. У меня болело все тело, все кости, крутило все суставы, особенно ноги и спина, а живот вообще как будто одна большая болячка. Приехавший на вызов доктор был вежлив и внимателен непривычно фальшиво, как я уже привыкла видеть при общении с врачами в этом заведении. Он добросовестно меня осмотрел, проверил давление, температуру, пульс, послушал легкие, посмотрел горло, пощупал живот, после чего честно признал, что в моем случае необходима консультация гинеколога. Конечно, доктор сделал мне обезболивающий жаропонижающий укол, и я, придя в камеру, уснула, и мне даже снились сны.
   Интересно, что в последнее время я стала не только каждый день видеть увлекательные цветные сюжетные сновидения, но и запоминать их (ну иначе бы я не утверждала, что их вижу). Самое главное, что во сне было все хорошо, не было войны, я была дома с моими родными и близкими. Конечно, иногда снились и неприятные сны, но не кошмары. Так, один раз мне приснилось, что к нам от соседей могут перебраться крысы, причем они, эти крысы, были такие противные, мерзкие. Но даже в этом сне я была уверена, что крысы ко мне и к моим детям не доберутся.
   Но, чаще всего снились хорошие сны. Например, море – чистое, теплое, солнечное, ласковое, или бассейн, аквапарк. Вообще очень часто снились сны, связанные с водой. Насколько я знаю и верю, это – к очищению. Очищению жизни, души, кармы, к возрождению, ведь все люди, прежде чем появиться в этом мире, пребывают временно в таком уютном и теплом состоянии.
   А еще стала сниться еда, которая в обычных условиях меня вряд ли интересовала. Конечно, однообразное меню не могло сказаться на моем подсознании, но я сама недоумевала, когда вдруг во сне я выпекала утку в духовке, а затем нарезала на порции еще горячую, со скворчащей шкуркой утиную грудку. Или вдруг снилось, что я покупаю большой жирный беляш в татарском ресторане и с огромным удовольствием съедаю его весь. Нет, в обычной жизни я тоже и беляши ела, но только домашние, собственного приготовления, и птица (конечно, это курочка во всех ее вариантах) тоже постоянно была в меню, и в этом не было ничего особенного. А теперь эти обычные вещи мне снились только во сне.
   В понедельник, 6 октября, на обходе я напомнила офицеру, что плохо себя чувствую и что врач «скорой» рекомендовал консультацию гинеколога. Конечно, быстрой реакции на жалобы и рекомендации я не ожидала, поэтому очень удивилась, когда вместо прогулки меня пригласили к врачу. В кабинете тюремного Айболита меня ждала крупная дама с короткими обесцвеченными перекисью волосами с отросшими черными корнями. Да «ничего страшного» у меня не обнаружила. Ну, подумаешь, боли в животе, ну, конечно, есть небольшое воспаление, выписала какие-то противовоспалительные свечи, и на этом ее миссия была завершена. Что на самом деле она должна была сделать, о чем они там договаривались с администрацией и вообще, почему это так быстро пришел гинеколог, я тогда понять не могла. Конечно, я еще раз пояснила, что проблемы со здоровьем вызваны, скорее всего тем, что я уже два месяца сплю почти на голом железе, прикрытым тонким матрасиком. Но эти мои жалобы в очередной раз пропустили мимо ушей.
   Непривычно рано в этот день принесли и передачу – фактически сразу после посещения врача. А во второй половине дня дежурный, обратившись ко мне по имени-отчеству(!), сообщил, что со мной хочет пообщаться начальник СИЗО. Вот не зря я была уверена, что мы еще увидимся. Помимо начальника, в кабинете опять за столом сидел его заместитель, и на этот раз полковник был – сама любезность.
   «Здравствуйте, будьте добры, присаживайтесь, пожалуйста», – разве что не подскочил и ручку не протянул. По словам начальника, он обеспокоен тем, что я опять себя плохо чувствую и хотел бы лично со мной поговорить, чтобы выяснить, чем можно мне помочь. «Вы поймите, мы же здесь не намерены создавать для вас невыносимые условия, как-то специально вредить вам и вашему здоровью. Во время нашего первого разговора вы тоже говорили о плохом самочувствии, и вот опять у вас проблемы. Может быть, вы подскажете, как можно решить эти проблемы», – прямо отец родной, обнять и плакать.
   Услышав о моем желании пройти обследование у своего специалиста, потому что не своим я не доверяю, начальник тут же сказал, что это вообще не проблема. «Надо просто договориться со следователем, чтобы он дал разрешение, и тогда, хоть в условиях СИЗО, хоть на выезде, но в сопровождении конвоя, меня обследует тот специалист, которому я доверяю. Пожалуйста», – заверил меня начальник. Он продолжал меня удивлять, кровать жесткая, да тоже не проблема, прямо сегодня мне найдут еще один матрас, лишь бы это помогло, и мне стало лучше. «Конечно, ортопедический матрас мы вам дать не можем, но обычный еще один найдем», – заверил начальник. О как! Два месяца не могли найти, потому что с матрасами была напряженка, а сейчас вдруг – без проблем. Тут явно было что-то не так, но что – я никак не могла понять.
   Дальше – больше. Я-то думала, что на этом разговор исчерпан – о здоровье моем поговорили, как решить эту проблему – выяснили, любезностями обменялись, так что и не держим друг на друга зла. О чем еще говорить? Ан, нет, тут Остапа опять понесло поговорить за жизнь, за политику, ну и за то, что происходит в Украине.
   «Я вот, Елена Владимировна, хотел у вас поинтересоваться как у человека, который находился в гуще событий в Донбассе, человека грамотного, образованного. Вот у нас сейчас в стране как бы идет война, погибают люди, мирные люди. Но надо же как-то заканчивать конфликт. Мне интересно, как вы видите для себя выход из этой ситуации? Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы прекратить войну?» – в принципе полковник говорил с искренней интонацией, ему, наверно, действительно было интересно, что я думаю по этому поводу. Но я точно также понимала, что эти люди просто так такие разговоры не начинают, подобное делается только с определенной целью. Поэтому я, конечно же, поддержала этот разговор, но старалась быть предельно осторожной.
   Скажу честно, говорить с полковником было не просто. Он очень долго и нудно выражал свои мысли, пытаясь при этом нецензурно не выражаться. Его слова были путаны и витиеваты, но с другой стороны, сказывалась природная косноязычность, вызванная, в том числе и тем, что подобные дискуссии и интеллектуальные дуэли в его практике случаются не часто. Конечно, он старался выглядеть умником, но при этом, начав какое-либо предложение, к завершению фразы сбивался с мысли и с трудом заканчивал начатую минуту назад фразу. Для того чтобы не увязнуть в его сложных деепричастных оборотах, из которых он мог и не выпутаться, я вынуждена была приходить к нему на помощь и вытаскивать из его же словоблудия, чему полковник был безумно рад.
   Иногда в нашу беседу вклинивался и заместитель. У него с логикой мышления было получше, что хоть как-то разбавляло томительное изъяснение его шефа. Суть нашего разговора сводилась к тому, что мы понимали, что надо войну закончить, надо договариваться, но, по мнению полковника, президент Украины не должен договариваться с террористами. Я же утверждала, что это единственно правильный выход, но я, к сожалению, не вижу со стороны президента Украины этого стремления.
   Через час нашей дискуссии заместителю надоело это переливание из пустого в порожнее, и он под каким-то предлогом вышел из кабинета. Томящаяся под дверью конвойная, которая меня привела к начальнику и должна была увести, похоже, тоже ушла. Уже и время ужина завершилось, за окном стало смеркаться, а неугомонный полковник все доказывал мне, что во всем виноват Путин и, что самое интересное, не мог ответить мне на тот же вопрос, который в надцатый раз задавал мне: так как же найти выход из сложившейся ситуации?
   – Вы знаете, Украина ведь неплохая страна, богатая страна и природными ресурсами и техническим и научным потенциалом, но вот не везет ей с президентами, – я решила поговорить с полковником о том, насколько важен именно глава государства в судьбе страны и он, не замечая подвоха, повелся на мою уловку.
   – Да, президенты нам действительно доставались какие-то не очень удачные, – согласился начальник.
   – Ну не доставались, выбирали мы их сами, скажем честно. Вот вспомните, первого президента Кравчука. Ведь по сути, это с его подачи в Беловежской пуще был подписан документ о развале Союза. Это ему ведь захотелось стать «незалежным» от России. А к чему это привело? Начался развал в экономике, когда были разорваны десятилетиями налаженные связи между профильными предприятиями по всему Союзу. Люди оставались без работы, без средств к существованию, – напомнила я.
   – Ну да, «кравчучки» тогда как раз и появились, как примета времени, – вспомнил полковник.
   – А Кучма, красный директор! При нем же как раз предприятия прихватизировали, первые олигархи появились, армия начала разваливаться. Разворовали все, на металл продали корабли, самолеты, высокие технологии похерили, тот же Днепропетровский Южмаш при нем стали дерибанить, – продолжала я.
   – Слушайте, я ведь начинал служить еще в Советской Армии и даже лучше вас знаю, как нам тяжело было тогда видеть, как разваливается мощная махина. Я хоть остался служить, пусть не там где раньше. А многие мои товарищи вынуждены были уйти в запас, поменять профессию, а это не так-то просто, – вспомнил про свое полковник, задело его за живое.
   – А Ющенко и его оранжевая команда, которые и к власти пришли незаконно через третий тур, – начальник попытался возразить, но не сильно. – Вы помните, как народ тогда надеялся, что с ним начнутся европейские реформы, страна наконец-то заживет по лучшим мировым стандартам. А на деле что произошло? Вспомните, хотя бы реформу ГАИ, когда госавтоинспекцию вдруг взяли и отменили.
   – Ну, там не совсем так было. Расформировали спецподразделение «Кобру» из-за того, что его начальник Яценюку (на тот момент председатель Кабинета министров, - авт.) фак показал. Хотя, по делу показал.
   – Вот в 2010 году пришел Янукович, привел надежную команду профессионалов. Мы в Донецке тогда вздохнули с облегчением, думали, что наконец-то порядок по всей стране он наведет. Но, опять же, вместо того, чтобы на благо страны работать, он все больше на благо семьи работал, – честно призналась я, несмотря на то, что долго, в том числе и на выборах работала именно с Партией регионов.
   – Это да, вроде такой авторитетный лидер был, но никак не мог нахапаться, все под себя сгребал, – согласился со мной начальник.
   – А про Порошенко и говорить нечего, американская марионетка, готовый ради президентского кресла жизнь всего народа на кон поставить,– начальник попытался перебить меня и доказать обратное, но я попросила его дать мне закончить свою мысль.
   – Вот я и говорю, что не везет Украине с президентами. А вот Путин для России хороший президент. С его приходом страна с колен поднялась!
   Такое резюме нашего анализа президентов Украины было неожиданным для начальника СИЗО, ведь он со мной практически во всем соглашался и поэтому теперь поспешил тут же опровергнуть мои слова.
   – Ну, это ненадолго!
   – То есть, вы не отрицаете, что Путин хороший президент для России? – уже откровенно издеваясь над ним, спросила я, понимая, что наш разговор наверняка пишется.
   – Я этого не говорил! – резко ответил полковник и поспешил сменить тему.
   Примерно через два часа в кабинете зазвонил внутренний телефон. Признаться, я даже была рада, что полковник наконец-то завершит этот разговор. Из его короткого телефонного разговора я поняла, что ему надо срочно куда-то идти, что-то прихвати с собой.
   - Дико извиняясь, что вынужден прекратить нашу увлекательную беседу, - попрощавшись, начальник предположил, что может быть, когда-нибудь я еще загляну к ним в гости, чтобы пообщаться.
   - Нет уж, лучше вы к нам, – ответила я. Юмора он не оценил.
   Вернувшись в камеру, я отказалась от ужина, ведь было уже около семи. Заварила чай и, укутавшись в одеяло, стала смотреть новости, как вдруг неожиданно в камеру открылась дверь, и конвоир передал мне матрас, причем не тонкий, а довольно плотный, через которые точно не продавятся железные «лыжи». Я быстро перестелила постель и впервые за два месяца нормально выспалась.
   Вот, новый поворот
   Эта неожиданность произошла во вторник, 7 октября, хотя предпосылки к этому событию были очевидны, я просто их не замечала, или не придавала им большого значения. Итак, сразу после раздачи утренней каши конвойный сказал, чтобы я собирала все свои вещи на выезд. «Позавтракать можно?» – спросила я, и мне позволили покушать, а потом собрать вещи. На самом деле, после новости о выезде с вещами мне совсем перехотелось есть. Для видимости поковыряв кашу и хлебнув чай, я вывалила завтрак в унитаз, помыла посуду и стала собирать вещи.
   Куда меня повезут? Что меня ждет? В Лукьяновское СИЗО? Возможно. И меня уже неоднократно предупреждали об этом, да и детям я говорила, что меня обещают перевести из СБУшной тюрьмы. Но это все равно было неожиданно, и будущее переселение меня очень тревожило. Не исключено, что меня ждет не переезд в другое СИЗО, а обмен. Но рассчитывать, что конвой мне скажет правду, было бессмысленно, ничего они не скажут. Поэтому я вдохнула, выдохнула и стала собирать вещи.
   Оказалось, что за два месяца пребывания в неволе, я серьезно обросла шмотками. Только теплое одеяло и плед занимали огромный пакет. Еще в один большой пакет я еле впихнула одежду, не считая теплой куртки, которую я сразу отложила, чтобы надеть на себя и тем самым сэкономить место. Оставалось еще упаковать всякую гигиенически-моющую мелочь, документы и записи (в том числе и эти). Как ни крути, получалось три сумки, а руки у меня всего две. Помимо этого, у меня в тумбочке и холодильнике были еще продукты питания. Подумав, что с ними делать, я впихнула в пакет с документами две бутылки воды (самое необходимое), один пакет с печеньем и яблочко. Посмотрев на кульки с конфетами, я подумала, что ничего страшного, я смогу обойтись и без них, ведь и в другом месте наверняка кормят, а если меня направляют в другое СИЗО, то и передачу я тоже скоро получу, ведь обычно в среду Полинка приносила мне очередную посылку. Как оказалось потом, на этот счет я очень сильно ошибалась.
   Примерно через час за мной пришел конвой. Еле собрав три сумки в две руки, я пошла за ним в последний раз по коридору и вниз по лестнице в комнату осмотра. Там долго ждали, когда придет конвой, потом разбирались, что делать с деньгами, которые остались на моем счету (509 гривен), и с телевизором. Решили, что телевизор надо передать родственникам, потому что там (все-таки переводят в Лукьяновку) телевизор не положено заключенным, а деньги я там же положу на свой счет. На том и решили.
   Я собрала свои пожитки, загрузила их в большой автозак, и мы выехали из изолятора СБУ. В сопровождении этот раз мне определили конвойным молодого парня, который как-то успокаивал меня после разговора с подполковником Шариковым. Я сочла, что это хороший знак. По дороге мы поговорили с ним сначала про холодную погоду, после чего разговор зашел об обмундировании, которое в такую погоду выдают бойцам в армии, и конвойный пришел к выводу, что в таком обмундировании воевать, да и просто проходить службу крайне не комфортно. «Нам тоже выдали эти новые бушлаты и форму. Но это же ужас, совсем невозможно в них даже бегать. Куртка тяжелая, ткань стеклянная, в ней на морозе тут же окоченеешь, а под дождем намокнешь. Кроме того, ведь все карманы на форме не для красоты пришиваются, они должны быть функциональными, чтобы в один из них я мог положить «магазин», в другой – РПГ. В этой же форме это ничего не продумано. Сразу видно, что ее придумали люди, к армии не имеющие никакого отношения. У меня вот дома есть форма десантника еще советского образца. Так вот это, я вам должен сказать, – вещь, которая еще не один год прослужит», – говорил он о наболевшем. Рассказывал, что ребятам в такой форме будет очень тяжело воевать, что эта война никому не нужна, и он, например, даже за деньги туда бы не пошел. Я поддакивала и соглашалась с ним, хотя на самом деле мне просто хотелось как можно дольше с ним разговаривать, и не важно, на какую тему, просто он один из немногих, с кем здесь можно было просто поговорить.
   К месту назначения, к сожалению, приехали очень быстро. Я не знаю, как Лукьяновское СИЗО выглядит снаружи, но то помещение, внутри которого я оказалась, вызывало угнетающее чувство – грязное, полутемное, с узкими коридорами, высокими потолками и обвалившейся местами плиткой. Конвойный проводил меня в узкий грязный отстойник – бокс, откуда через некоторое время меня провели на медосмотр. В отличие от сбушного СИЗО, здесь меня не стали раздевать полностью, ограничились только визуальным осмотром (тем более что вместе со мной передали личную карточку, в которой была и медкарта), но зато сразу взяли кровь из вены на СПИД. Как показала проверка, СПИДа у меня нет, хотя в этой санчасти, полной антисанитарии, можно было подцепить все что угодно. Поэтому я старалась сидеть на краешке стульчика и поменьше трогать руками предметы.
   Женщина-фельдшер, довольно крупная дама с крашеными короткими волосами задавала вопросы, внося ответы в новую карточку. Заметно было, что чистописание, да и просто работа с ручкой – не её конек. Когда я на её вопрос, где работаете, стала полностью называть свою должность, она ограничилась двумя словами – «главный редактор». За соседним столом сидел мужчина, с усердием штамповавший какие-то бланки. Его принадлежность к медицине можно было распознать разве что по белому замызганному халату.
   Когда подошла моя очередь расписаться в медкарте, выяснилось, что в ручке, которая привязана на шнурке к столу и предназначалась для заключенных, закончилась паста. Тогда доктор-мужчина поделился другой – с символикой Партии регионов «Выборы-2010». «У жены на работе еще много таких с выборов осталось, вот и раздает всем», – пояснил он. Да, у народа «регионаловской» сувенирки по домам припрятано столько, что еще лет на десять хватит.
   После медосмотра мне велели выйти в коридор и подождать. Привыкнув к жестким правилам СБУ, я даже не представляла, что можно вот так просто, без сопровождения выйти и подождать, при этом без наручников, и никто не командовал: «Руки за спину, лицом к стене!» Я довольно спокойно прошла через предбанник, в котором ожидали своей очереди на осмотр несколько мужиков разного возраста, явно не из высшего общества. Мужички с любопытством разглядывали меня, выставив головы в коридор из предбанника.
   Я молча стала возле своего бокса, ожидая, что за мной должны прийти. Рядом, возле другого открытого отстойника щебетали две молоденькие барышни в зеленой форменной одежде, состоявшей из юбки и фуфайки-джемпера. Подошедший конвойный указал им на меня, мол, это я – новенькая, которую надо отвести в женский корпус. И тогда одна из барышень подхватилась, открыла мне двери бокса, чтобы я взяла вещи, другая мне помогла, взяв одну сумку, и мы отправились на поселение.
   Шли мы долго, по узким коридорам, потом спустились в какие-то подвалы, с низкими потолками, освещаемые редкими тусклыми лампами. Коридоры в подвале больше походили на древние подземелья с многочисленными лабиринтами, лестницами переходами, проходя которыми, у любого, даже самого уравновешенного и спокойного человека, создавалось впечатление, что ты попал в казематы, где когда-то жестоко пытали узников. «А помнишь, как я первый раз по этим коридорам бежала и кричала, что здесь меня будут пытать! – смеясь, сказала одна из девушек, – А теперь я тут с закрытыми глазами могу найти любой выход». Я про себя подумала, что это не самая лучшая перспектива.
   И вдруг мы вышли в небольшой коридор, дверь которого вывела в широкий просторный светлый двор. Я так давно не была вне стен тюрьмы, что этот освещенный двор показался мне великолепным. Мы пробежали по нему от одного корпуса до другого всего за 10-30 секунд, но этого было достаточно, чтобы заметить небольшую часовню в левом углу, беседку посередине площадки, какие-то новостройки, выглядывающие из-за высокого забора корпуса.
   Пройдя в другое здание, я опять поразилась контрасту между ним и теми подвалами, по которым только что бежала. Это был современный светлый корпус с чистыми коридорами, на окнах которых даже стояли комнатные цветы в горшках. Мы прошли в комнату осмотра, в которой симпатичная барышня предложила проверить мои вещи. И опять меня никто наголо не раздевал, вещи наизнанку не выворачивал, не трусил пакеты, и не ощупывал. Узнав, что у меня при себе есть наличные, барышня растерялась: «Ой, а я не знаю, что с ними делать, никогда раньше с этим не сталкивалась», – вопросительно посмотрела она на меня, как будто я могла ей подсказать, как надо поступать.
   Я предположила, что, наверное, необходимо написать акт приемки денежных средств в таком-то размере и продиктовала ей примерный текст документа. Девушка позвонила кому-то по внутреннему телефону и сообщила о таком варианте и, судя по всему, ей дали на это разрешение. Разобравшись со мной и моими вещами, меня попросили подождать в отстойнике, пока начальство вернется с обеда (уже был обед) и определится, куда же меня, в какую камеру поселить.
   На этот раз отстойником послужила довольно чистая, но темная комната в углу коридора с закрытой дверью в не работающий лифт с одной стороны и решеткой – с другой. Чтобы удобнее было ждать, барышня мне даже дала стульчик. Однако ждать сидя было скучно, и я стала шагами туда-сюда мерить комнату по диагонали, осматривая из-за решетки помещения, которые находились здесь, на первом этаже корпуса. Судя по всему, это был административный этаж, где располагалось руководство, медпункт, кладовка, бытовые комнаты и т.д.
   Вдруг по коридору, не обращая на меня никакого внимания, по направлению к выходу плавно прошествовала кошка с поднятым трубой хвостом. Она была такого интересного и необычного окраса, который характерен только для одной особой породы – дворянка, то есть чистая, натуральная дворовая кошка – черная, гладкошерстная, в рыжую и белую крапинку. Такой дикий окрас ни один селекционер уж точно бы не додумался вывести. Только матушка-природа путем естественного отбора смогла произвести на свет такое уродливое чудо. Тем не менее, кошка чувствовала себя здесь королевой, потому что конкуренции для нее явно не наблюдалось. Потому и мне она, невзирая на внешнюю неприглядность, показалась безумно привлекательной, и я не удержалась и позвала ее: «Кис-кис! Иди ко мне».
   Кошка великодушно повернула голову в мою сторону, и, о чудо, решила удостоить меня своим вниманием, зайдя за решетку. Я сначала осторожно погладила ее, потом более уверенно, и, видя, что кошка и не собирается убегать, взяла ее на руки и посадила к себе на колени. Животное не то чтобы было в восторге, но просто не сопротивлялось. Всем своим видом она как бы показывала, что не против ласки, но она к таким знакам внимания привыкла и просто «на погладить» ее не возьмешь. А так как ничего более я ей предложить не могла, то она довольно быстро разочаровалась во мне, спрыгнула с моих колен и ушла с гордо поднятым хвостом в другую сторону коридора в поисках более благодарных поклонников.
   Через некоторое время возле моего отстойника появилась все та же барышня, что привела меня в женский корпус и удивилась, что меня еще никуда не увели. «Наверное, забыли про меня», – предположила я в шутку. После этого пришла старшая (так здесь называют дежурного по корпусу офицера), мне открыли двери отстойника и повели по коридору. Барышня, которая меня сюда привела, тихо шепнула, чтобы я не переживала, меня поместят в хорошую камеру. Я в ответ улыбнулась ей, хотя понимала, что на самом деле камера могла оказаться не такой уж и хорошей.
   Вообще, главное отличие этого СИЗО от сбушного в том, что здесь есть женский корпус (в который я попала), где служил женский состав. Девушки, в основном, были молоденькие, симпатичные и, по сравнению с суровыми конвойными СБУ, достаточно приветливые. Да и сам корпус, как я уже отметила, был довольно новый, светлый и чистый. Как я потом узнала, его построили во время отбывания здесь наказания Юлии Тимошенко, а торжественное открытие было 12 января 2012 года, то есть, корпусу нет еще и трех лет.
   Еще одно заметное отличие – отсутствие в каждом углу камер видеонаблюдения. Они, конечно, были, но не в таком количестве – всего одна на коридор, а вот в камерах для заключенных их не было вовсе. Кроме того, здесь наоборот по одному не содержали (разве что в качестве наказания), в камерах сидели по восемь, шесть или четыре человека. Вот в такую камеру, рассчитанную на четверых, меня и привели.
   Площадь камеры была не намного больше той, где я провела два месяца. У большого окна, расположенного напротив двери, по обе стены стояли двухэтажные нары. Перед ними справа – обеденный стол с лавками по бокам, слева – четыре кабинки для личных вещей, похожих на раздевалки в спортклубе, за ними – отгороженный невысокой, примерно в полтора метра, закругленной стенкой высотой около метра санузел, в котором был унитаз, а не толчок, умывальник, над которым даже размещалось зеркало. Внутри так называемый туалет был выложен кафелем – и стены, и пол. В самой камере пол был деревянный, а стены выкрашены в бежевый цвет.
   На окне были обычные прозрачные стеклопакеты, но огражденные сначала решеткой, а потом еще очень мелкой сеткой. Существовало еще одно преимущество – заключенные сами могли открывать окно при помощи длинного железного поручня, с делениями, фиксирующими широту створки. Кроме того, через это окно можно было видеть небо, пусть даже и за мелкой сеткой, а также, стоящие рядом, дома и деревья.
   Как только я вошла в камеру, я поняла, что её обитательницы не курят, что не могло меня не радовать. В помещении находились три женщины, две из них по виду старше меня, одна, наоборот – по возрасту примерно как моя дочка. Только я успела поздороваться и поставить сумки, как мне сказали идти за постелью. На первом этаже в кладовке мне выдали матрас, одеяло, подушку и белье. С этим тюком, в сопровождении дежурной я вернулась в камеру, положила матрас на свободную верхнюю левую нарку, и, в растерянности, присела на лавку.
   Женщины с любопытством смотрели на меня, а я на них. «Сейчас я отдышусь немного и уберу свои сумки, – пообещала я им. – Меня Лена зовут». Женщины тоже по очереди представились. Самую взрослую, маленькую, худенькую, похожую на учительницу младших классов, звали Евгения. Женщина помладше ее, но старше меня, представилась Аней. Мне она показалась похожей на бухгалтера. Самая молодая девочка, сидящая на верхней правой нарке, сложив ноги по-турецки, была похожа на служащую модного салона красоты. Её звали Кристина.
   Постепенно мы стали знакомиться, и я, незаметно для себя, рассказала им свою историю, откуда я, за что, где и как меня задержали, при каких обстоятельствах и в чем меня обвиняют. Конечно, я старалась не говорить лишнего, но даже то, что я говорила, вызывало неподдельный интерес, особенно у Жени. Как выяснилось, она и Аня – киевлянки, Кристина – из Кривого Рога, к политике отношения не имеют, а я – политзаключенная (как я сразу им представилась), да еще и из Донецка, да еще и подозреваемая в участии в террористической организации. Хотя я сразу пояснила, что на самом деле я журналист, который до конца выполнял свой долг – освещала события в Донбассе в условиях войны.
   Конечно, я многое видела своими глазами, конечно, много кого знаю лично, в чем, собственно, и заключается как моя ценность, так и мое преступление. В отличие от «честных украинских журналистов», я пишу то, что вижу, а не то, что соответствует политическому курсу правительства и партии. Возможно, я была неосмотрительна и излишне откровенна в разговоре с моими новыми соседками, но мне очень хотелось выговориться, ведь более двух месяцев я общалась в основном с сотрудниками СБУ, а это общение редко доставляло удовольствие. Конечно, редкие встречи с детьми были большой радостью, но норма общения – не более часа, – не могла удовлетворить ни меня, ни их.
   В то же время, в данной ситуации общение с посторонними людьми, которым ничего не надо от тебя выведать, узнать (хотя наверняка кто-то из них был кукушкой), это совершенно иное. Я видела, что этим женщинам действительно было просто интересно услышать не такую, как по телевизору, точку зрения на происходящее, другое мнение о событиях на Донбассе, да и в Украине в целом.
   Как я уже говорила, больше всего вопросов задавала Женя, наверное, поэтому она у меня ассоциировалась с учительницей. Но как потом выяснилось, она – бывший медработник, коренная киевлянка (коих в столице Украины осталось так немного). Более того, по словам Жени, ее бабушка происходила из древнего княжеского рода. Да и сама она, несмотря на несколько потрепанный за 11 месяцев пребывания в СИЗО вид, отличалась некоторой манерностью, присущей представителям аристократии. Как рассказала Евгения, ее задержали за незаконное пересечение границы, причем по делу она шла не одна, а с группой подельников.
   Из того, что она рассказывала (а народ здесь, как правило, не сильно разговорчивый), было понятно, что на самом деле Женя занималась оформлением документов для украинских «туристов», желающих посетить дальнее и очень зарубежье, чтобы там устроиться на работу. Кроме того, из разговора стало понятно, что у нее были довольно обширные связи среди правоохранителей, в том числе среди работников прокуратуры и СБУ. Однако это не помогло ей избежать ареста и заключения под стражу.
   Следствие по ее делу уже было завершено, шел судебный процесс, и вот она еще с июля ждала очередного заседания, которое все откладывалось. «Конвой, наверно, никак из Бориспольского суда не может к нам доехать. Наверно, застрял где-то по дороге», – периодически шутила она, но при этом было видно, что она очень переживает из-за этой неопределенности, а еще и из-за того, наверное, что к ней очень редко приходили как адвокаты, так и двое ее взрослых детей. Поэтому у Жени периодически возникали непредсказуемые приступы раздражительности на пустом месте: то кто-то крышку унитаза не так закрыл, или чашку не там поставил. Но капризы интеллигентной женщины – это, по сути, сущие пустяки, особенно на фоне другого, более привычного контингента, который обитает в пенитенциарных заведениях страны.
   Оказалось, что другой женщине – Ане, так же как и Жене, было 54 года, и она тоже была киевлянка, но первого поколения. Она действительно имела дело к финансам – работала главным бухгалтером одного из отделений банка, и её обвиняли в даче крупной взятки. Однако по ее внешности, вещам и передачам, которые она получала от детей, было понятно, что женщина она отнюдь не состоятельная, чтобы ворочать крупными сумами налево и направо, в чем ее подозревают. Больше было похоже на то, что её руководство подставило под статью, умыв при этом руки, ведь помощи от этого руководства у Ани не было никакой.
   Среди нас четырех, Аня в заключение находилась дольше всех – почти два года. За это время она даже успела побывать баландершей (от слова «баланда», - заключенная, работающая по обслуживанию таких же заключенных, в том числе раздающая завтрак, обед и ужин), поэтому хорошо знает в СИЗО всех и всё. Но, самое главное достоинство Ани не в этом, а в том, что она очень добрый и набожный человек. Несмотря ни на что, она никого ни в чем не винит и во всех несправедливостях видит для себя какой-то жизненный урок. Она очень любит своих трех дочек, внучку и даже зятя, фотографии которых (каким чудом она их сюда пронесла, мне было непонятно) бережно хранит и прячет от посторонних глаз в дальнем углу самой дальней сумки. А еще, в трудную минуту, когда у кого-либо сдают нервы, Аня обязательно находила нужные слова, чтобы поддержать и успокоить.
   Возле ее нарки на подоконнике стояли иконы, а каждое утро она начинала с молитвы, читала она и в обед, и каждый день она тоже заканчивала, обращаясь к Богу. При этом Аня не наивная дурочка, пребывающая в грезах, нет, она трезво оценивала ситуацию, адекватно относилась к происходящему и никаких иллюзий насчет судей, прокурора и адвокатов, с которыми ей в очередной раз предстояло встретиться 22 октября, у нее не было. Аня планомерно готовилась к очередному заседанию, встречалась с адвокатом, изучала материалы дела, делала выписки, заметки для себя и для защитника, штудировала законодательство. Но при этом она уверенно говорила, что в ее случае может помочь только амнистия. В общем, это классический пример народной мудрости: на Бога надейся, а сам не плошай! А еще мне Аня нравилась тем, что она не сидела на месте, а много двигалась и на прогулке делала зарядку, разминку, пробежку, и теперь у меня появился компаньон, с которым можно было делать зарядку, разминку, пробежку.
   Третья моя новая подружка по несчастью, Кристина – девочка 23 лет, которую задержали за несколько дней до моего появления в камере – в аэропорту Борисполь в Duty Free, буквально за час до отправления рейса в Индию. Прямо так, на глазах у многочисленных пассажиров и туристов ее схватили за руки двое крепких мужиков, со словами: «Не дергайся, а то хуже будет». Кристину обвиняли в торговле людьми, довольно тяжкое преступление.
   По ее же словам, вся вина заключалась в том, что она помогала барышням, желающим выехать за рубеж для предоставления определенных услуг, оформить через турагентство документы и предоставить контакты человека, который встретит их в далекой и чужой стране. Сама она, по её словам, от этого доходов не получала, а занималась в последнее время тем, что через одну медицинскую клинику выезжала несколько раз за рубеж, в том числе и Индию, как донор яйцеклетки, за что и получала деньги.
   У Кристины дома, в Кривом Роге, была маленькая дочка Ева и у единственной среди нас – муж, с которым в последнее время были натянутые отношения. Суд по мере содержания назначил ей залог в 230 тысяч гривен, и она очень надеялась, что родные смогут собрать необходимую сумму. Кристина жаловалась, что после задержания ей даже не дали пообщаться с мужем, который, бросив все, тут же приехал из Кривого Рога в Киев. Правда, потом, пребывая два дня в одной из камер Лукьяновки, она говорила с ним по телефону (в некоторых камерах были телефоны). Муж её успокоил, пообещав, что все будет хорошо, он её не бросит, будет бороться. А когда Кристина уже была в нашей камере, среди нас, её супруг даже передал большую передачу. Судя по всему, ее муж, а также все родные и близкие судорожно искали средства, чтобы внести залог и вытащить ее из тюрьмы.
   Все девочки (а иначе здесь и не называют заключенных) в нашей камере не курили, не выражались нецензурно, вели себя прилично. В общем, подобралась интеллигентная компания, что меня не могло не радовать. Среди моих соседок не было наркоманок, воров, убийц и прочего стандартного для тюрьмы контингента. Мы коротали дни за чтением книг или как Аня за молитвами, просмотром по сизошному телевизору новостей или познавательно-развлекательных программ (сериалы про ментов и прочая лабуда были не в чести), строго соблюдали режим и чистоту, источали доброжелательность, были предельно вежливы. Да, представьте себе, и такое в тюрьме тоже бывает. Может, это было всего лишь первое впечатление, но мне было с чем сравнить. Мои стереотипы тоже были разрушены, о чем я, естественно, нисколько не жалела. А страшилки про Лукьяновское СИЗО, которые я слышала от следователей СБУ, мне теперь были не понятны.
  
  

И здесь тоже живут люди

  
   Итак, после того как мне определили место на левой верхней нарке (внизу было место Ани, напротив нее – Женя, а над ней – Кристина), наступило время обеда. Своей еды, в отличие от девочек, у меня не было, поэтому я попросила, чтобы мне дали казенный суп с капустой. Сказать, что это несъедобно, ничего не сказать. Сверху над жидкостью, похожей на суп, был толстый слой жира, вонявшего старым пережаренным подсолнечным маслом и горелым луком с морковкой. Капуста была порублена крупными ломтями, картошка просто почищена и целиком плавала в тарелке. Вот единственное, что можно было есть, так это картошку, которую я выловила из-под слоя жира.
   Кристинка же взяла так называемое второе, которое состояло только из каши-сечки. «Я точно такую кашу дома собакам готовлю. Да и то она, наверное, понаваристей получается», – прокомментировала она кулинарные способности местных поваров, и отодвинула тарелку. Хлеб, который давали большими квадратными буханками, был местного приготовления и, как пояснили Аня с Женей, кушать можно было только корочку, потому что от полусырого прокисшего мякиша потом будет болеть живот.
   Аня и Женя предложили нам «Мивину» и сало. От «Мивины» я отказалась, а вот сало взяла с удовольствием, надо же было хоть чем-то не опасным для здоровья набить живот. Потом девочки угостили меня своим чаем – оказалось, что другого здесь не бывает.
   Подводя первые итоги, я поняла, что это СИЗО заметно отличается от сбушного. Конечно, здесь нет видеокамер в каждом углу, но есть свои трудности. Во-первых и в главных, без продуктовых передач от родных тут не выжить. Если хотя бы неделю питаться здешней едой, то можно просто протянуть ноги. Я же, не зная этих особенностей, прибыли сюда с пакетиком печенья и яблочком. Запасы невелики.
   Конечно, я надеялась, что на следующий день, в среду, 8 октября, по обыкновению Полина принесет передачу в сбушный изолятор, ей скажут, что меня там нет, что я уже здесь на Лукьяновке, и она успеет принести мне хоть какой-то тормозок, пусть небольшой, но хоть что-то. А там, глядишь, придет на свидание адвокат, а к пятнице, может, и Полина, и жизнь наладится. Пока же мне умереть с голода не дадут соседки по камере.
   Во-вторых, хоть персонал здесь был преимущественно женский, что не могло не радовать, но в отличие от сбушных контролеров, дисциплинированных и даже иногда вежливых, исполняющих все по инструкции, эти барышни были довольно бестолковые и безалаберные, в чем я смогла вскоре убедиться. С другой стороны, заключенные или их родственники, ну или адвокаты могли договориться о так называемой «зеленой почте», чтобы можно было передать запрещенные в тюрьме предметы, в том числе и мобильный телефон.
   По словам девочек, во многих камерах есть это чудо техники, и сотрудники об этом прекрасно знают. Но вот это не касалось нашей камеры, здесь «зеленая почта» не работала и не только для меня. Из этого следовало, что такая привилегия, как обеспечение средствами коммуникации, мне в ближайшее время не светит. Оценив все недостатки и преимущества, я поняла, что и здесь я выживу, хотя первое время будет трудно. Но, где только наша не пропадала! Прорвемся!
   Следующий день прошел в ожидании. Я очень надеялась, что хотя бы к вечеру мне принесут передачу, и это бы значило, что Полина знает, где я и что со мной. Но чуда не произошло, передачи не было. У меня в голове стали толпиться дурные мысли, основная из которых – дочери просто не посчитали нужным сообщить, где я. Девочки, как могли, успокаивали, говорили, что ничего страшного, и такое тоже бывает, что скоро все наладится, и я не могла с ними не согласиться.
   Главным же развлечением этого дня стала передача Кристине от её мужа. Вообще, как я поняла, здесь не слишком разнообразный досуг. Помимо часовой прогулки во дворике в первой половине дня, просмотра телепередач и чтения книг (кстати, библиотека здесь, в отличие от СБУ, довольно приличная за счет того, что из близлежащих школ отдали старые книги и, в основном русскую классику!), это поездка в суд, свидание с адвокатом, родными, ну или передача. Причем передача для женщин в заключении, это альтернатива шопингу, при котором резко повышается настроение. Учитывая, что сама ты не можешь пройтись по магазинам, это за тебя сделали твои близкие, то интрига – что же там, в пакетах – усиливается вдвойне.
   Вот такое развлечение было у нас в камере. Посылку принесли около четырех часов дня (как рассказали девочки, примерно в это время всегда приносят). Сначала дежурный через окошко выдает список вещей и продуктов, а затем туда же передает их согласно списку, причем желательно все это внимательно сверить, чтобы вдруг ничего не пропало. Девочки, встав в цепочку от кормушки до стола (одна принимает, вторая складывает, третья сверяет список), начали получать посылку, шумно обсуждая каждый пакет, передаваемый в окошко.
   А обсудить там было что. Муж Кристины, проинструктированный по телефону девочками из той камеры, в которой она была на выходных, передал ей три больших пакета, в которых были одежда, предметы гигиены и, конечно же, продукты. «Ого! Он аж две курицы гриль передал, да еще и такие здоровые!» – весело комментировала Кристина. Аня все аккуратно складывала, а Женя, вооружившись ручкой, внимательно отмечала: «Так, есть две курицы». «А зачем же он мне столько теплых носков передал? И аж три теплых кофты! Так, колбаса, сосиски печенье! Ура!» - радовалась Кристина.
   За десять минут передачу успешно приняли, проверили, и начался другой, не менее важный процесс – необходимо было решить, что из продуктов оставить в маленьком холодильнике в камере для быстрого употребления, а что отдать «на мороз» в общие большие холодильники, расположенные где-то в пищеблоке. Учитывая, что передачи здесь приносят не часто (количество заключенных здесь гораздо больше, чем в сбушном изоляторе, поэтому на передачи выстраиваются огромные очереди родственников), то и полученные продукты надо было распределить так, чтобы до следующей передачи хватило. Этим важным процессом руководили опытные Аня и Женя. «Одну курицу мы сейчас поделим на части и отдадим на мороз. Туда же можно часть колбасы передать, чтобы не портилась, – рассуждала Аня. – Вторую курицу мы тоже поделим на части, и нам ее хватит на два дня с картошкой». Я, как самый неопытный сиделец, наблюдала за этим процессом со своей верхней нарки и помалкивала, понимая, что у меня пока самые птичьи права дармоеда. Конечно, меня это огорчало, но я держалась мужественно, надеялась, что вот совсем скоро и я тоже смогу отблагодарить девочек чем-то вкусненьким, получив передачу.
   Как поясняли Женя и Аня Кристине, а я внимательно это слушала и запоминала, всю передачу в гордом одиночестве есть нельзя, здесь так не принято, могут некоторые барышни не столь деликатных нравов неправильно расценить такое единоличие и даже наказать, испортить продукты так, что потом уже никто не сможет их есть. «Как только получишь передачу, сразу отдай часть на всех, угости чем-то, а часть можешь отложить для себя, – рассказывала о здешних традициях Аня. – Все ты отдавать не обязана, но не делиться совсем – нельзя. Был случай, когда две девочки из восьмиместной камеры решили не делить среди всех свои передачи, питаться отдельно, а утром обнаружили все свои продукты в дерьме перепачканные. Пришлось все выкинуть». Да, поучительная история.
   Лично мне такие порядки напоминали пионерский лагерь, где в один отряд, в одну комнату попадали на три недели совершенно разные дети из разных семей, более или менее обеспеченных, с разным уровнем развития, воспитания. И вот к одним мама каждую неделю приезжала, привозила сладости, а к другим ни разу никто не наведывался. Одни свои конфеты-печенье в одиночку под подушкой втихаря ели, а другие делили на всю комнату или даже весь отряд, и были при этом счастливы, потому что ему каждый говорил, что он «молоток» и «матушка его классная, пусть почаще к нему приезжает». А вот объевшийся сладостями единоличник почему-то такого удовольствия от конфет не получал и на следующей неделе устраивал маме истерику, чтобы та забрала его, потому что в лагере плохо, дети все злые, не хотят дружить с ним, обзываются, а бывает и дерутся. Вот такая школа жизни. Условия меняются, а правила остаются прежними. И меня очень радовало, что в этой своей жизненной ситуации я попала в нормальную, адекватную компанию, в которой никто не будет есть конфеты под подушкой.
   Иногда бывают такие случаи, когда даже нежеланные встречи становятся желанными. Например, мне совсем не хотелось бы встречаться сейчас со следователем, ведь все, что я хотела, я от него уже узнала, а новые вопросы от него мне слышать не хотелось, тем более что он обещал провести последний допрос и передать дело в суд. Артем намеревался сделать это еще 2 октября. Но сроки откладывались, следователь вроде как не успевал подготовить материалы, поэтому и наша встреча с ним переносилась. Но в этой ситуации я надеялась, что вдруг в четверг, 9 октября, следаку захочется пообщаться, меня вызовут на допрос, говорить я, естественно, не буду, но смогу увидеть адвоката и передать детям весточку о себе, а также узнать, как они там. Поэтому, несмотря на личную неприязнь к следователю, я надеялась, что наша встреча таки состоится. Но чудо, увы, не произошло.
   Но оно произошло в пятницу, 10 октября, правда, не совсем то, чего я ожидала. Ожидала я, что будет свидание с Полиной, но вместо этого была передача от нее. Правда, она по сложившейся за два месяца традиции передала продукты всего лишь на один-два дня и только на меня одну, но зато я поняла, что дочка знает, где я, что не могло не радовать. Видя мое кислое лицо, девочки пояснили, что наверняка дочка и не могла бы прийти, потому что, для вновь поступивших существует какой-то негласный трехдневный карантин, в течение которого не разрешают получать передачи и свидания. Кроме того, наверняка с переменой места пребывания прежнее разрешение может и не распространяться в этом СИЗО. Так или иначе, но самое главное в данной ситуации то, что дочка дала о себе знать, остальное тоже скоро наладится.
   В субботу, 11 октября, я привычно уже надеялась на баню, но не тут-то было. Оказывается, что банный день на Лукьяновке – вторник, но сейчас все равно нет горячей воды, так что надеяться на то, что можно будет смыть с себя сбушную грязь, не приходилось. Впрочем, не приходилось надеяться и на то, что горячая вода появится в ближайшее время вместе с отоплением, ибо обогревать киевские дома власть города во главе с Кличко планировала, в лучшем случае, в ноябре. Радовало лишь одно – наступило бабье лето, было не по-осеннему тепло и солнечно. В нашей камере почти целый день было открыто окно, а во время прогулки, делая зарядку, я оставалась в футболке. Гулять обязательно выходили я и Аня, а вот Женя и Кристина могли и полениться, особенно в выходной день, поваляться с книгой в постели.
   Интересно, что здесь никто насильно выходить на прогулку не заставлял, но только при одном условии, что один человек в камере не должен оставаться, так же как и по одному гулять во дворик не выводят. Видимо, такое правило установлено как раз потому, что в отличие от СИЗО СБУ, здесь не ведется постоянное видеонаблюдение, а в одиночестве заключенный может совершить какой-то необдуманный поступок. В принципе, это правильно, ведь среди этого контингента немало людей не совсем адекватных, склонных к суициду, так что пусть лучше они следят друг за другом, чем потом, не дай Бог, произойдет непоправимое.
   В том, что здесь достаточно невыдержанных особ, можно было судить не только по рассказам моих более опытных соседок. Например, в воскресенье, 12 октября, когда мы поднимались со своего третьего этажа во дворики на пятый, впереди нас шли четыре барышни из другой камеры. Зайдя на прогулочный этаж, они, не дожидаясь дежурной, стали сами заглядывать во дворики, комментируя каждый нецензурной бранью. Впрочем, эти слова были для них привычным лексиконом: «О, малая, зырь! Это, б….ть для киндеров площадка! Пи…ц, круто, пошли туда, б…ть.». При этом вели они себя развязно, а на вид им было не больше двадцати лет.
   Услышав эти вопли, из своей комнаты вышла старшая, в полном недоумении она прикрикнула на них и запихнула в ближайший, самый маленький дворик. Мы же только и смогли сказать друг другу: «Ну, вы видели такое?!» А Женя с Аней спокойно пояснили, что, в принципе, это как раз обычный контингент для здешних мест. Слава Богу, состав нашей камеры резко отличался от них.
   Вообще, по сравнению с другими постояльцами этой «гостиницы», мы вели довольно скучный образ жизни. Просыпались около восьми часов, по очереди умывались, потом вместе под блок новостей завтракали, после чего Аня приступала к утренней молитве, а мы или читали книги, или изучали документы, писали (я, например, эту книгу). Потом была прогулка, а по возвращении – обед, и опять чтение книг, писанина. А вечером, после легкого ужина, мы обычно смотрели телевизор, обязательно все блоки новостей, по всем каналам (чтобы можно было сравнить, кто как врет), ну а потом или познавательные, или развлекательные передачи.
   Конечно, мы много обсуждали увиденное, дискутировали, разговаривали, делились впечатлениями и мыслями. Для меня такие разговоры были ценны еще и потому, что просто соскучилась по общению с нормальными людьми, а девочкам было интересно услышать мнение человека из Донбасса на происходящее в стране. Мы говорили не только о политике, например, Жене и Ане интересно было узнать от меня, что в Донбассе, оказывается, есть не только шахты и металлургические заводы, а еще и такие прекрасные места, как заповедник Клебан-Бык, Великоанадольский лес (Форест-парк), не только Святогорская Лавра, но и Свято-Никольский монастырь, где похоронен св. Зосима. Да и шахты у нас бывают не только угольные, а и соляные – в Соледаре, где расположены лечебницы для «легочников», музей, а раз в год проходит настоящий концерт живой музыки под землей в исполнении симфонического оркестра. И еще много чего интересного я рассказывала им о Донбассе.
   «Странно, а почему мы раньше ничего об этом не знали? Ни одного документального фильма об этих достопримечательностях я ни разу не видела. Да и книг тоже не встречала? Зато про бандитов и шахтёрское быдло из Донецка только все и говорят», – удивлялась Женя. И ведь она была права, на протяжении практически всех лет «незалежности» другим регионам упорно вдалбливали, что Донбасс – это депрессивный угольный край, где шахтеры иногда поднимаются на-гора, чтобы выпить самогона и проголосовать за Януковича.
   «А вот мне не совсем понятно, а почему аэропорту в Донецке присвоили имя Сергея Прокофьева? Все время по телевизору в новостях говорят про оборону киборгами международного аэропорта в Донецке имени этого русского композитора, и никто так и не пояснил, почему Прокофьев», – недоумевала дальше Женя. «Может потому, что Сергей Прокофьев наш земляк?» – ответила я, и глаза Евгении с удивлением округлились, этого она тоже не знала. «А еще среди наших известных земляков, ну не считая конечно Ахметова и Януковича, о которых все знают, еще есть много политиков, таких как Хрущёв, ученых, тот же Амоша, писателей, деятелей культуры. У нас, например, даже памятник Иосифу Кобзону, Сергею Бубке есть, и дончане посчитали нормальным поставить им памятники еще при жизни, не то, что харьковчане не захотели Гурченко при жизни установить на родине памятник. И еще один интересный монумент возле театра оперы и балета, который называется «Золотой Бетмэн». Весь в золоте с развивающимся плащом за спиной стоит Анатолий Соловьяненко в образе одного из своих театральных героев», – продолжила я рассказ.
   «Дядя Толя Соловьяненко тоже из Донецка?!» – для Жени это был «контрольный в голову». Оказывается, она лично знала многих деятелей культуры прошлого века, и к ним в киевский дом в гости часто приходили столичные знаменитости, когда она была еще девочкой. При этом полу-аристократка даже не догадывалась, что чуть ли половина цвета украинской нации вышли родом именно из Донецка. Признаться, для моих соседок эти рассказы о Донбассе были настоящим открытием, и они постепенно проникались уважением к нашему краю и к тем людям, которые там живут.
   Ну, а в общем, жили мы скучно. То ли дело – жизнь в других камерах (не во всех). Шум и веселье до поздней ночи, музыка то ли из динамиков телевизора, то ли еще откуда-то (некоторые умудрялись проносить DVD или плееры). Запахи горелого подсолнечного масла, на котором, по словам Ани и Жени, некоторые девочки при помощи кипятильника умудрялись в железных мисках жарить картошку во фритюре, сырники, гренки и прочую снедь. Потом днем барышни из этих камер отсыпались, а вечером и ночью опять продолжалось веселье: шум, гам, дым коромыслом.
  
  

Лед тронулся

  
   Сказать, что я очень ждала понедельник, это ничего не сказать. Ребенок точно знает, что я здесь, поэтому, если и сама не сможет прийти, то хотя бы адвоката наверняка должна прислать. Я даже заранее подготовилась к возможной встрече, составив подробный список вещей, продуктов и медикаментов для передачи, понимая, что во время визита адвоката мне писать будет некогда. И надо отметить, что мои надежды оправдались, несмотря на то, что понедельник был 13-е число.
   После прогулки мне сообщили, чтобы я собиралась без вещей в «следственку». Девочки мне сразу подсказали, что это наверняка или следователь, или, скорее всего, адвокат. «Возьми с собой ручку и бумагу и самое важное пиши, но не говори, потому что в некоторых комнатах прослушка стоит, особенно на первом этаже. А тебя точно могут слушать. И влажные салфетки возьми – там грязь кругом. В туалет здесь сходи, а если там захочешь, то лучше потерпи», – давала мне наставления Женя.
   Выйдя из камеры, меня сначала обыскала, но не тщательно, какая-то сотрудница со злым выражением лица, а затем, взяв по дороге еще одну девушку, повела опять через двор, потом подвалами в другой корпус. Там мы поднялись на второй этаж, где другая сотрудница, увидев, что привели меня, куда-то в длинный коридор крикнула фамилию моего адвоката. Через несколько секунд появилась Лиля, и я впервые за все это время искренне буквально кинулась ей на шею, насколько это было возможно в таких условиях. Нам назвали номер комнаты, в которой можно работать, и когда мы туда зашли, я опять обняла ее, сказав, что безумно рада ее видеть.
   Первым делом Лиля спросила, как я себя чувствую и с кем сижу в камере. «Все нормально, со мной в камере еще три девочки сидят, все некурящие, интеллигентные барышни, наркоманов и убийц нет. Чувствую себя тоже гораздо лучше», – отрапортовала я, при этом Лиля загадочно улыбнулась, пояснив потом, что на самом деле ей до пятницы не говорили, в какой я камере нахожусь, потому что допускали, что поменяют ее, чтобы попрессовать меня.
   «Я приходила сюда в пятницу, но не могла попасть на свидание, потому что не знала, где именно ты находишься», – пояснила она. Я отдала Лиле список заказов для Полины, попросив пояснить ей, что здесь совершенно иные условия содержания, поэтому и передача должна быть иная. «Я там все написала, но еще на словах передай ей, чтобы передачу часто не приносила – раз в неделю, но много, потому что я здесь не одна. Меня и так девочки фактически неделю уже кормят, поэтому и мне надо делиться с ними обязательно. К тому же то, что здесь дают, кушать невозможно», – рассказала я о сути своего письма.
   «Теперь по существу. Данил сейчас в Донецке, он встретился с людьми из ДНР, и они подтвердили, что внесли меня в списки по обмену. Но необходимо, чтобы он достал документ, подтверждающий это, за подписью хоть кого-то из днровцев. Я пыталась пояснить это Полине на свидании, но там, в присутствии контролеров невозможно было это объяснить – сразу же предупреждали, что прекратят свидание», - пояснила я адвокату. Не знаю почему, но я торопилась сказать Лиле все самое важное сразу, причем более секретные моменты произносила одними губами или писала на листочке.
   Она меня прекрасно понимала и согласилась, что надо это делать как можно быстрее, пока еще идет процесс обмена и мое дело не передали в суд, потому что потом это будет сделать сложно. Я пояснила, к кому нужно обратиться по этому поводу, чтобы подтвердили факт, дали этот документ, справку, письмо. «Если будет такое доказательство, то мне надо хотя бы устное подтверждение от украинской стороны, тогда и я буду писать письма о нарушении минских договоренностей об обмене военнопленными», – пояснила я свою позицию.
   В это время в углу кабинета послышался шорох, мы насторожились и прислушались, что же это может быть. «Мышка, нет, таракан или прослушка?» – я подошла к углу, из которого слышался шорох. Там опять что-то зашуршало и стихло. «Капитан Крысенко слушает нас», – пошутила я, и мы с Лилей рассмеялись довольно громко, весело, не боясь, что нас услышит капитан Крысенко. Через несколько минут, когда мы что-то весело обсуждали, в комнату резко распахнулась дверь, и в проеме появилась дежурная с грозным выражением лица, как будто хотела поймать нас на горячем. «У вас там еще один клиент сидит, давно ждет. Вы тут еще долго?» – с грозным видом спросила она адвоката. «Мы уже заканчиваем, пять минут», – ответила Лиля, я кивнула в знак согласия, подтвердив, что мы уже почти завершили разговор. Раздраженная надзирательница хмыкнула и, резко захлопнув за собой дверь, удалилась.
   Мы еще успели с Лилей быстро написать заявление в суд на изменение меры пресечения и ходатайство на свидание с детьми старшему следственной группы, как конвойная ввела в кабинет какого-то здорового амбала, другого клиента моего адвоката. Мы с Лилей попрощались, и меня повели обратно в камеру. Несмотря на сердитый и напыщенный вид сотрудницы, настроение мое резко улучшилось, и когда я вернулась к своим соседкам, то искренне поделилась своей радостью, что скоро должны быть хорошие новости.
   Я уже говорила, что в отличие от другого контингента, мы проводили время скучно, в частности, смотрели новости и, естественно, политические ток-шоу и многочисленную предвыборную агитацию. Как журналист я отработала не одни выборы, и кое-что понимаю в избирательных технологиях. Так вот, такой грязной кампании я еще никогда не видела. На всех каналах нескончаемым потоком лился компромат на конкурентов в таком количестве, что рядовой избиратель мог просто захлебнуться в этой грязи, именно грязи, даже не мутной воде.
   Если во времена Майдана и сразу после него на всех центральных телеканалах Украины рассказывали о преступлениях сбежавшего президента Януковича, его семьи и всего «преступного режима», то теперь компромат в самой изысканно-изощренной форме был направлен против самих же лидеров Майдана. Под раздачу попали и членов нынешнего правительства, народные депутаты «демократического» большинства, а также провластные олигархи.
   Политики как с цепи сорвались, сливая информацию о домах, дачах, лимузинах, счетах, фирмах, банках друг друга и т.д. и т.п. При этом никто из оппонентов и не собирался оправдываться в том, в чем их обвиняли. В любой европейской стране уже разразился бы грандиозный скандал, правительство бы ушло в отставку, были бы возбуждены громкие уголовные дела, а здесь никто даже не обращает внимания на слив подобного компромата в свой адрес, как будто ничего особенного не произошло.
   Несмотря на то, что президент и общественность настояли на принятии закона о прокуратуре, закона о люстрации и чистке в правоохранительных органах, это тоже ровным счетом ничего не меняло. Система оставалась прежней, просто стало проще расправляться с людьми, вина которых заключалась в том, что они были госслужащими во время «преступного режима» Януковича. В результате, снимали с должностей хороших специалистов, талантливых управленцев, назначая на их место абсолютно не компетентных своих проходимцев и горлопанов.
  
  

Особенности Лукьяновки

  
   А здесь в СИЗО разгорались свои страсти. Оказывается, совсем недавно был назначен новый начальник изолятора из Одессы, который, естественно, стал наводить свои порядки. С одной стороны он позволил передавать заключенным в передачах некоторые продукты, которые раньше почему-то запрещали, например молочку. Но с другой – тут же усилил дисциплину в плане тех же передач так называемой «зеленой почты», а для основного здешнего контингента это было недопустимо.
   Лукьяновское СИЗО всегда было воровским, со своими устоями, негласным укладом жизни, смотрящими, обеспечивавшими порядок в камерах и взаимопонимание в администрацией. По словам девочек, прежних смотрящих из-за конфликта весной увезли в лагеря, так и не найдя компромиссного решения. А сейчас, между новой администрацией и новыми смотрящими контакт так не был налажен, и поэтому происходили некоторые внутренние сбои.
   Не знаю, что там происходило в других корпусах, но у нас с понедельника, 13 октября, стали периодически отключать воду, чтобы в очередной раз прочистить забитую канализацию. Сначала вода стала пропадать на несколько часов, а потом на пол дня, всю ночь, сутки. Причина же заключалась в том, что кто-то из заключенных упорно изо дня в день сливал в унитаз сизовскую еду – кашу, хлеб, соленые огурцы, а также тряпки и предметы гигиены. В результате канализация забилась так, что все дерьмо (простите, называю вещи своими словами) плавало на полу первого этажа. Поэтому приходилось перекрывать воду, вычерпывать дерьмо и прочищать забитые трубы. Однако все тщетно, на следующий день или максимум через день все повторялось сначала. Это был своеобразный протест в знак того, что теперь невозможно было пронести телефон, что вычищались камеры, проводился шмон и т.д и т.п.
   Как долго это еще могло длиться, было не понятно, но все ждали единственного выхода, чтобы администрация и смотрящие наконец-то договорились между собой. Пока же мы с девочками, как только подавали воду, пусть даже ненадолго, сразу же делали запасы, наполняя ведра, тазики и пустые пластиковые бутылки. Да и расходовать воду приходилось очень экономно.
   Интересно, о том, что здесь появился новый смотрящий, девочки поняли после того, как по «зеленой почте» утром нам в камеру вместе с сахаром тихонечко передали пакет с чаем и пачками сигарет. Как пояснили Аня и Женя, такую передачу в каждую камеру заносят ежемесячно (сигареты – по количеству сидельцев, сколько девочек, столько и пачек) от общака – для поддержки. Для тех, к кому никто не приходит (а есть и такие), это большое подспорье. Учитывая, что у нас в камере нет курящих, то эти сигареты из общака нам могли послужить взяткой для баландерши, чтобы она, например, наши продукты в общем холодильнике не потеряла (такое тоже бывает). А вообще, ситуация очень напоминал ту, что происходит в стране в целом: одни недовольны и возмущаются, другие – вместо того, чтобы договариваться и идти на уступки, закручивают гайки и бьют по голове.
   В среду, 15 октября, мне пришла большая передача от Полинки, согласно тому списку, что я передала через адвоката, причем передавали ее в три захода. Сначала обычная в пяти сумках – продукты, гигиена, бытовая химия, канцелярка и постельное белье, которое здесь можно было передавать свое, но только белое. Затем через интернет-магазин передали то, что нельзя было так занести через обычную передачу, а именно баклажки воды и крупу – рис и гречку, быстрого приготовления. Вечером же принесли электротовары, но об этом потом отдельно.
   Поверьте, в этих условиях радуешься таким элементарным вещам, которые раньше воспринимал как что-то совсем обычное, потому что это действительно обычные вещи. Две большие упаковки кофе! Творог и сметана! Кефир! Конфеты чернослив в шоколаде! Чай с мятой! Новое чистое постельное белье! Это было просто счастье. А еще – рыба, обычный кусочек селедки могут творить чудеса и поднимать настроение.
   Теперь об электротоварах, которые идут отдельной передачей. Примерно в шесть вечера открылось окошко «кормушки», и какой-то офицер позвал меня по фамилии. Я отозвалась. Привожу дословного наш диалог, как разговор глухого со слепым.
   Он – Блоха, а вы себя нормально чувствуете?
   Я – А что случилось?
   Он – Ничего. Так вы в порядке? – по-идиотски улыбаясь, еще раз спросил офицер.
   Я – Мне, конечно, нравится, как вы улыбаетесь, но что случилось-то?
   Он, не отвечая на мой вопрос, открывает дверь:
   – Это ваше? – показывает на коробку с телевизором и пакет, в котором лежали лампочки и электро-градусник (ртутный стеклянный термометр иметь в камере заключенным не полагалось).
   Я – О, здорово! Спасибо большое!
   Он – Я тут проверил, все работает, – смутившись, не ожидая, что ему скажут спасибо, и тут же:
   – А вам что, подушку здесь не выдали? Зачем вам еще одна?
   Я – Выдали, но она же твердая, как кирпич, на ней спать невозможно, – я действительно просила принести мне подушку, но думала, что Полинка забыла, да и не ожидала от него этого вопроса.
   Он – Так, может, вам еще и джакузи сюда принести? – с презрением заявил он.
   Я – Да я вроде не наглею, – смутившись от его фамильярности, ответила я.
   Девочки, наблюдая со своих нарок за нашей беседой, крикнули ему: «А мы не против, давайте джакузи!» После чего офицер тупо развернулся и ушел.
   Я внесла в камеру телевизор и так и не поняла, что он имел в виду, говоря о подушке. И только потом оказалось, что Полинка таки принесла мне подушку и отдала ее в передачу с электротоварами. Однако этот идиот ее мне не передал, но и назад дочери не отдал. Вот честно, несмотря на весь маразм СБУ, в их СИЗО подобное было бы недопустимо.
   Отдельно хотелось бы остановиться на особенностях подготовки к выборам в условиях СИЗО. Как рассказали Аня и Женя, для них это уже четвертые и третьи выборы соответственно в неволе, и обычно перед днем голосования администрация старается хоть как-то задобрить заключенных, чтобы те дружно проголосовали так, как надо. Как правило, накануне раздавали конфеты или вкусный обед или еще что-то подобное.
   Так, например, на президентские выборы всем раздали шоколадные яйца и зайцев производства «Рошен», для того, чтобы все проголосовали понятно, в чью пользу. И поэтому девчонки шутили на этот счет, что «теперь они без яиц от Порошенко» голосовать не пойдут. «Вечером – яйца, утром – голосование», – смеялись они.
   Однако на этот раз никто голоса заключенных покупать и не собирался, тем более что накануне приняли закон об уголовной ответственности как тех, кто раздает подарки, так и тех, кто их получает. Так что теперь за пакетик гречки и шоколадку можно получить еще один срок. Но мало того, что нормально кормить на выборы никто не обещал, так еще и работать по случаю этого «национального» праздника кому-то пришлось.
   Конечно, так как здесь в СИЗО содержатся еще не осужденные, а только подследственные граждане, никто заставлять людей насильно вкалывать не имеет права, но просить добровольно-принудительно помочь местная администрация умеет. Так, во время обхода во вторник офицер режима Ирина Дмитриевна, молодая женщина лет тридцати, сказала, что необходимо выйти в швейный цех на пошив флагов. «Выйдите поработать, – обратилась она к Ане. – Там нет ничего сложного. А если вы не умеете шить, то поможете кроить и складывать флаги. Я вас запишу на четверг-пятницу». При этом она была столь убедительна, что вариант с отказом был просто невозможен. И Аня, конечно, согласилась, но, по ее словам, больше для того, чтобы узнать последние новости от других заключенных во время совместного труда.
   Однако работать ее позвали уже в среду рано утром. Около семи утра, когда раздается типа завтрак, а на самом деле сахар к чаю и баландерский хлеб, старшая велела ей собираться «на флаги». Аня, естественно, отказалась, сославшись на давление и головную боль. В четверг утром за ней опять пришли, но Аня сказала, что выйдет после обеда, что не устроило администрацию. И вот в пятницу, 17 октября, они таки раскрутили Аню на полный рабочий день.
   Когда же она вернулась на обед, то рассказала, что в СИЗО не хватает рабочих рук и специалистов для пошива национальных флагов к выборам, а заказ – три тысячи экземпляров до воскресенья. По состоянию на четверг пошито только тысяча «жовто-блакитних». «Шелк тонкий, некачественный, сыпется, скользит. Флаги получаются кривые и перекошенные, но на это уже никто не обращает внимания. Надо срочно выполнить госзаказ», – пояснила Аня. Так как она не умеет шить, да и закройщица из нее неважная, то ей доверили паковать готовые изделия. По словам Ани, она очень устала, но так как ее попросил еще поработать до конца дня сам заместитель начальника по социальной части, она не могла ему отказать.
   После обеда Аня опять ушла «на флаги», а вернувшись в камеру уже ближе к восьми вечера, была как выжатый лимон. Она рассказала Жене о каких-то общих знакомых - кого, куда, в какую камеру перевели, кто вышел или по амнистии или на зону после решения суда. А после ужина Аня без сил рухнула на нарку, сказав, что если завтра утром будут звать работать, то нам её не будить.
   А у меня в пятницу было долгожданное свидание с дочерью. И опять же, в отличие от изолятора СБУ, где свидание проходит в комнате в присутствии контролера, но зато можно было обнять и поцеловать своих родных, держать их за руки, на Лукьяновке свидание проходит, как показывают в кино. Заключенные находятся в одной комнате, гости – в другой, между ними – непробиваемое стекло, говорить друг с другом можно только через домофонную трубку. С одной стороны, невозможно протянуть руку и дотронуться, но с другой – никто не сидит рядом и не грозится прекратить свидание, если мы будем хоть что-то говорить по существу дела. Здесь можно было говорить обо всем, и пусть нас прослушивают или пишут, главное – не стоят над душой и не закрывают рот.
   Когда меня привели в комнату свиданий, которая находится в другом корпусе, то там никого не было, всего же в комнате располагались несколько кабинок, а по ту сторону стекла меня уже ждала Полинка. Офицер, который привел меня, сказал, что можно выбирать любую кабинку. Мы с дочкой сели по центру и, пожалуй, впервые за два месяца поговорили, не боясь посторонних глаз (хотя в углу висела видеокамера).
   Дочка мне взахлеб стала рассказывать, что там происходит в Донецке, в первую очередь про Данила. Оказывается, ему надоело жить в чужой квартире под присмотром наших друзей, и он опять переехал на Путиловку, в нашу квартиру, несмотря на то, что бои в районе аэропорта не прекращаются и обстрелы нашего района происходят регулярно. Тем не менее, сын принял решение жить у себя дома. Данил учится, регулярно ходит в колледж, в общем, с ним все в порядке. Дальше я рассказала Полинке о намерении писать жалобы о невыполнении Минских договоренностей при наличии документа, подтверждающего, что меня включили в список по обмену, и попросила, чтобы она рассказала об этом нашим друзьям.
   Кстати, о друзьях. Оказывается, один донецкий спортивный журналист, с которым мы были и не очень-то хорошо знакомы, просто периодически пересекались, в основном на спортивных мероприятиях, сейчас находится в Москве и развил там бурную деятельность в мою защиту, обратился по этому поводу в Госдуму. Вот от кого действительно не ожидала такой поддержки, так от этого парня, хотя и знаю его как очень порядочного человека, но мало ли среди моих знакомых журналистов вроде как порядочных людей. Но только одни из них на меня доносы в СБУ строчили, а другие требуют освобождения.
   И еще об отношениях между людьми. Следует отметить, что за две недели моего пребывания в Лукьяновке изменились и мои отношения с сокамерницами, постепенно они стали более доверительные. Мы старались поддерживать друг друга в сложные моменты, находили нужные слова. Очень много читали, как я уже говорила, здесь была хорошая библиотека. Я наконец-то прочитала «Доктора Живаго» Бориса Пастернака, еще раз перечитала «Белую гвардию» Михаила Булгакова и другие его произведения. Женя предпочитала исторические произведения из жизни российских царских особ. Аня иногда тоже читала исторические романы. Интересно, что Кристинка постепенно перешла от легких детективов к более серьезной классической литературе. И хотя это был переход пока от Донцовой к Дюма, все равно было видно, что девушка растет над собой.
   Как то мы с девочками вспоминали, какие книги в детстве читали. «А помните, как сложно было хорошие книги достать? У нас в книжном магазине, когда был новый завоз, выстраивалась целая очередь за литературой. Так вот, хорошие книги можно было купить только «с нагрузкой». Например, к одной книге Артура Конан Дойла полагались четыре каких-нибудь советских классика, писавших о трудовых подвигах, ну или инструкция по сбору металлолома. А еще мы любили вечерами читать книги вслух всей семьей по очереди. Если честно, то хуже всех читал папа, как-то без выражения. Зато я старалась!» – поделилась я своими детскими воспоминаниями.
   «У нас в доме была огромная библиотека, в которой я пропадала порой до утра, – вспомнила Женя. – Тем более, нам мама не позволяла смотреть по телевизору всякие мультфильмы и прочую легкомысленную ерунду. Поэтому времени для чтения книг было много». «Просто ваша мама, Женечка, не знала, что такое диснеевские или японские мультики. Иначе, она не была бы с вами так строга», – пошутила я.
   «А у нас дома тоже было много книг. Правда, их никто не читал. Они так красиво стояли в шкафу, корочки одного цвета. Мама все говорила, пусть люди думают, что мы умные, много читаем», – рассказала Кристина, при этом, даже не понимая, что, как говорили в советское время, «показала свой низкий культурный уровень». Девочка воспитывалась в семье торговых работников, и подобное отношение к книгам считалось нормальным. Поэтому лично мне было приятно, что она пусть и здесь, но познакомилась с классиками мировой литературы. А еще, я заметила, что в последнее время Кристинка так же как и я стала делать какие-то записи. Когда я её спросила, что это, то девушка призналась, что действительно пишет дневник. «Может потом, когда выйду отсюда, моя дочка Ева прочитает и поймет, как маме было непросто», – со слезами на глазах сказала она.
   Выходные, 18-19 октября прошли спокойно (не считая проблем с водой). Стояли последние теплые денечки бабьего лета, что, собственно, и спасало нас от холода, потому что, несмотря на предвыборную лихорадку, включить отопление до 26 октября никто и не обещал. Поэтому мы радовались по-осеннему прохладному, но такому желанному солнышку, ходили на прогулку и готовились к предстоящим событиям.
  
  

Предвыборная истерия

  
   А события начали происходить с понедельника, 20 октября. В этот день спикер украинского парламента Александр Турчинов срочно созвал Верховную Раду, чтобы депутаты проголосовали за изменения в Законе «О выборах», согласно которым в голосовании смогут принять участие бойцы АТО. Что это значит? Что помимо «каруселей» и «вбросов» будут еще миллионы защитников, которые проголосуют «как надо и за кого надо».
   Однако, несмотря на личное распоряжение президента, для принятия решения даже достаточного количества депутатов на заседание не прибыло - всего 220 депутатов из необходимого кворума 250. Как ни надувал щеки Турчинов, как ни стучал кулачком, даже два раза объявлял перерыв и пять раз вносил законопроект на повестку дня, но даже за его внесение нужного количества голосов не набралось. При этом правда, приняли несколько социальных законов, в том числе и по оказанию социальной помощи для переселенцев из зоны АТО и выделению средств на протезирование для бойцов, но не более того.
   А к вечеру и вовсе все демократы переругались, обвиняя друг друга в предательстве национальных интересов. Больше всех возмущался президент, пообещавший поименно назвать тех, кто не так голосовал (считай персонально со всеми разобраться), однако на его угрозы уже никто серьезно не реагировал. Более того, во время одного из вечерних политических ток-шоу Юлия Тимошенко в открытую и практически не завуалировано заявила, что Порошенко работает на врага, не закрывая свой бизнес в России – завод «Рошен» в Липецке. Выборы еще не прошли, а они уже друг другу глотки грызут.
   Оживилась жизнь и в нашей камере. Сразу после завтрака Кристинку позвали в следственную комнату, и когда она вернулась, то рассказала, что к ней пришел оперативник, который общался с ней при задержании в Бориспольском РОВД. По её словам, он еще в отделе пытался строить из себя своего парня, с которым можно доверительно поговорить о своих проблемах, посоветоваться, с кем можно порешать вопросы, прямо – отец родной. Но, судя по всему, девочка за время общения с нами стала уже более осмотрительной и с самого начала разговора сказала, что без адвоката отвечать на вопросы не будет. А вопросы действительно были непростые, ведь, по словам следователя, им не удалось снять данные с телефона Кристины, поэтому он просил ее, сотрудничать со следствием, назвать пароли от всех приложений. «Это значит, они его не взломали и боятся, если что, занести вирус, который сразу уничтожит все данные», – сообщила Кристина. Этот факт не мог ее не радовать.
   Кроме того, опер сказал ей, что адвокат, которого наняли ее родные, бестолковый, потому что пропустил сроки подачи апелляции по санкции, на что мы все пояснили Кристине, что, значит, наоборот – ее адвокат таки сделал все правильно и на днях ее ждет слушание в апелляционном суде по мере пресечения. Но самое главное, что она поняла – родные не сидят без дела, работают, ищут пути выхода из сложившейся ситуации, а значит, все в порядке.
   Вечером ко мне пожаловали гости, причем такие, что переполошили, наверное, все СИЗО. Около шести вечера в окошко «кормушки» заглянул какой-то офицер и позвал меня по фамилии, после чего с грохотом открылась брама, и на пороге, кроме старшей, появились женщина-психолог изолятора и двое людей – мужчина и женщина, которые явно выпадали из обшей картинки. По своему опыту общения с подобными персонажами я сразу поняла, что это иностранцы – одеты как туристы, приветливы и без всякой на то причины, улыбка открытая и искренняя.
   «Тут к вам из Красного Креста пришли, хотели пообщаться», – с недовольным видом сообщил офицер. Девушка-психолог за его спиной натужно скалилась, видимо, уяснив еще с детства, что при иностранцах надо улыбаться. Я любезно предложила представителям Красного Креста пройти в камеру, присесть, при этом девочки-сокамерницы потеснились ближе к окну, и от такого количества людей в помещении стало очень тесно. «Может, вы нам найдете другую комнату, где мы могли бы пообщаться?» – предложил мужчина из Красного Креста, после чего психолог вышла из ступора и сказала, что можно расположиться в ее кабинете.
   Я вместе со своими гостями вышла из камеры, мы спустились на первый этаж, и зашли в кабинет психолога, довольно просторную комнату, в левом углу которой у журнального столика располагались три кресла, обитые голубым велюром. Интересно, хоть кто-нибудь из подследственных кроме меня бывал в этой комнате психологической разгрузки? Или это для других «пациентов» предназначено? Мы расположились на креслах в углу напротив друг друга, после чего психолог, представившись Валентиной, любезно удалилась в соседнюю комнату, сказав, чтобы после беседы позвали её. При этом дверь в свой кабинет она оставила приоткрытой – мало ли что.
   «Я буду с вами говорить, потому что она (показал на свою коллегу) плохо говорит по-русски, – пояснил, улыбаясь, мужчина. – Мы представляем миссию Красного Креста и интересуемся людьми, которые были в зоне конфликта на Востоке Украины, в Донбассе, поэтому нам посоветовали пообщаться с вами». В свою очередь я сказала, что готова ответить на все вопросы, касающиеся конфликта на Донбассе, потому что с самого начал была в центре событий как журналист, видела и фиксировала все факты.
   Однако из вопросов вскоре стало понятно, что их интересует моя персональная история, особенно история с задержанием под Мариуполем, и все подробности обращения со мной и моим сыном, доставкой в Киев, условия содержания в СИЗО и т.д. Заинтересовало их и то, что я два месяца провела в одиночке СИЗО СБУ под неусыпным надзором видеокамер. «Что, и в туалет ходили под наблюдением?» – перевел вопрос девушки её товарищ, и ее глаза максимально округлились, когда я ответила утвердительно.
   Мы проговорили около полутора часов, мои гости подробно все записали, в том числе и мои данные, а также телефон дочери Полины – как контактный. При этом уточнили, не против ли я, если они озвучат мое имя, обращаясь в соответствующие органы. Конечно, не против, только «за», путь говорят везде, называя мое имя и все данные. В конце беседы мы пожали друг другу руки, они оставили свои данные с телефонами миссии в Киеве и пожелали мне удачи и терпения. Присутствующая при этом психолог, которую позвали по завершению нашего общения, опять натужно улыбалась, как будто ее заставили сказать слово: «сыр».
   Поднявшись в камеру, я встретила там три вопросительных взгляда моих сокамерниц: ну, мол, что там? «Это первый шаг к вашему освобождению, Леночка», – уверенно заявила Женя. «Скорее, всего – лишь кирпичик в мостике, ведущий к освобождению, которое точно будет не завтра», – не желая их разочаровывать, сказала я. Мне показалось, что они-то подумали, что меня вот прямо сейчас отсюда заберут и отправят домой в Донецк. Но, как гласит народная мудрость: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Конечно, очень хорошо, что на мое дело обратили внимание в этой уважаемой международной организации, но этого не достаточно, чтобы решить вопрос об освобождении или обмене. Это путь непростой, трудный и не быстрый. Надо набраться еще немного терпения и все получится. Я в этом уверена.
   На следующий день, 21 октября, произошли важные события у Кристины. Утром пришел адвокат и подтвердил, что должен состояться апелляционный суд, куда ее позовут участвовать в формате видеоконференции. Во второй половине дня Кристинка действительно отправилась в суд по вопросу меры пресечения. Конечно, решение первой инстанции оставили без изменения, но даже в формате видео она увидела в зале своих родных – маму и мужа, а они увидели ее, и это в подобной ситуации уже поддержало её морально. Ведь, это очень важно, знать, что твои близкие живы и здоровы, что они не бросили тебя, заботятся, переживают, стараются помочь. Люди, оказавшиеся в неволе, только и живут этими короткими встречами, весточками из дома. Именно это позволяет не раскиснуть, не упасть духом, не отчаяться, это вселяет надежду и оптимизм.
  
  

Маленькие радости

  
   В среду, 22 октября, Аня выезжала на апелляционный суд. Она встала рано утром, пока все еще спали. Вода в это время еще была, даже пошла горячая, и она довольно долго наводила красоту и марафет в туалете, достав из дальней сумки стильную кофточку и хорошее нижнее белье, наверняка припасенное именно для таких случаев. Я одним глазом наблюдала за ней со своей верхней нарки. Это действительно было забавно и походило на сборы девушки на долгожданное свидание.
   В завершение Аня из совсем уже дальних углов достала какой-то маленький пузыречек и капнула на запястье и шею духи, запах которых тут же распространился по камере волшебным ароматом. Когда она подошла к окну, чтобы традиционно утром помолиться, то я не выдержала и спросила, что это за запах такой удивительный. Аня ответила, при этом так смутившись, словно я застала ее за каким-то преступлением, ведь заключенным пользоваться духами нельзя. «Да это у меня уже остатки пробников были, которые закончились, я их давно покупала», – стала оправдываться она, как будто боясь, что я сейчас тоже попрошу у нее для себя пару ароматных капель.
   Конечно, я бы этого делать не стала, но запах ее духов напомнил про обычные женские радости, такие как духи, хорошее нижнее белье и нарядная кофточка. Все-таки даже в тюрьме женщины остаются женщинами, несмотря ни на что. И в это утро Аня выглядела очень хорошо, насколько это возможно в этих условиях, и я поняла, что на самом деле она в обычных условиях очень даже привлекательная женщина.
   В остальном день прошел как обычно, а вот вечером, когда мы уже легли спать, пришла «корпусная» и сообщила, что у меня завтра выезд, уточнив, что на следственные действия. Эта новость меня взволновала. С одной стороны, это значит, что дело не стоит на месте, движется, с другой – мне почему-то совсем не хотелось видеть своего третьего следователя, он мне жутко не нравился.
   Он как-то рассказал, что его мама всю жизнь проработала учителем в школе. Лично я знаю два типажа учительских детей: один – когда дети стараются доказать одноклассникам, что они ничем не отличаются от них, такие же простые ребята, а другие – ничего не доказывают, а затюканные школьными товарищами просто тупо мстят им, стуча на каждого по любому поводу маме, классной или директору. Так вот мой следователь мне напоминал второй типаж учительского сынка, и мне кажется, что так оно и есть. В общем, зубрила, зануда и стукач, которого в школе наверняка гнобили. Но сейчас приходилось с ним общаться, да еще и при обстоятельствах, когда я от него в некотором смысле зависима. Но делать нечего, выбирать не приходилось, и надо было ехать, тем более что здесь был и положительный момент – я увижу адвоката, а может, и обоих, что не могло не радовать.
   На следующее утро 23 октября уже и я собиралась на выезд, как на свидание. И хотя духов в моем арсенале не было, но я тоже вытащила светлые джинсы и бежевую нарядную кофточку, жаль только, косметики у меня никакой не было, если бы еще немного косметики, то вообще была бы просто красотка. Но, как известно, красоту ничем не испортишь, поэтому я и так своим внешним видом была довольна. Прихватив с собой бутерброд, яблоко, водичку и томик Булгакова, позавтракав чашкой кофе, я приготовилась к выходу в свет.
   Вот только прежде чем добраться до этого света, надо было «перекантоваться» на боксах в малоприятной компании. В один бокс перед выездом в суд или к следователю набивается до десяти человек, причем в отличие от меня, все они курят, и много курят. Несмотря на то, что я сказала охране, что не курю, в отдельную камеру меня никто сажать не собирался. Я успела прошмыгнуть в бокс, куда со мной зашли еще две молодые девушки и одна крупная женщина с крашенными белыми волосами и отросшими темно-русыми корнями.
   Естественно, все женщины в боксе курили, причем отнюдь не дамские тонкие сигареты. И когда они все задымили, пусть даже и возле отдушины, то я думала, что еще немного и задохнусь. «Извините, но…» – сказала самая бойкая девушка модельного роста. «Ничего, девчонки. Просто, когда я задохнусь и упаду, поднимите меня, пожалуйста, и прислоните к стеночке», – шутя ответила я, и девушки оценили мой юмор, улыбнувшись в ответ. Контакт был налажен, но я предпочла особо не вступать в их беседу, достала книгу и села на узкую неудобную скамейку поближе к лампе. Девушки же напротив стали активно обсуждать, кто куда едет, по какой статье идет, кому что грозит и т.д. Традиционно, никто из них ни в чем не было виноват, хотя пегая женщина подозревалась в убийстве, маленькая девушка с гнилыми зубами – в нанесении тяжких телесных, а модель – в совершении разбойного нападения группой лиц.
   Интересно, что последняя даже успела замужем побывать и двоих детей родить. Она сетовала, что в этом году ее дочка без нее первый раз пошла в первый класс, что любопытные учителя и соседи пристают к детям и их бабушке с вопросами, а где же мама, что-то долго она болеет и не приходит за ребенком в школу. «А менты, козлы, на допросе меня спрашивают, чего это я жила с человеком, у которого уже есть судимость. И что теперь он уже не человек с судимостью? Да в нашей стране это вполне нормально иметь судимость. У нас вон президент был судимый. Юлька тоже только с зоны вышла. Да половина депутатов сидела – и ничего!» – возмущалась она.
   Вообще, барышня попалась ну очень разговорчивая, трещала без умолку. За три часа, совместно проведенных в боксе, я узнала практически всю ее жизнь, начиная от детских лет, проведенных, в основном, у бабушки с дедушкой в селе, потом школа, работа, замужество, развод, дети, о родных все, вплоть до деда-прадеда. Но, при этом ни слова о самом преступлении, за совершение которого она здесь сидит.
   Впрочем, это характерно практически для всех отбывающих наказание. Они будут рассказывать во всех подробностях о своей жизни, семье, даже о том, как задерживали, жалуясь на беспредел ментов, но вот о своем преступлении в лучшем случае – статья и добавят, что ничего такого и в помине не было. Убила мужа? Так он пьяный был, полез драться и сам упал на нож, который лежал на столе. Тяжкие телесные? Да меня там и близко не стояло, просто мимо проходила и видела, как дерутся. Наркотики? Всего-то пару раз попробовала, а при обыске нашли шприц с остатками, который забыла выкинуть. Исключения конечно есть, но это бывает редко. В основном же, сидят все невиновные, как в фильме «Побег из Шоушенка».
   Постепенно разговор в боксе от частных проблем перешел к общим – некачественное здравоохранение, ЖКХ, коррупция и т.д. и т.п. «Шо за страна, одним долбо…бы у власти? Кстати, выборы на этой неделе, за кого голосовать будете?» – спросила модель. «Ну, я не знаю, буду голосовать за Ляшка, – вдруг проявила политическую активность другая девушка, и на уточняющий вопрос модели, почему за него, ответила. – Он мне почему-то симпатичен. Говорит так убедительно, не врет. Не то, что все остальные». Признаться, ее слова стали для меня неожиданностью. До этого я все думала, ну кто же всерьез может воспринимать этого клоуна, кто голосовал за него на президентских в мае, да так, что он стал третьим в избирательной гонке. И вот теперь я увидела, как выглядит электорат Ляшко, и многое становится понятно.
   Вскоре сотрудники стали вызывать по мере прибытия конвойных автозаков девушек, и примерно к 11 часам я осталась в боксе одна. Это меня, с одной стороны, не могло не радовать, потому что дышать в боксе без курящих девушек стал немного легче, но с другой – хотелось поскорее покинуть СИЗО и узнать, что от меня хочет следователь. Примерно через час и за мной приехал конвой СБУ. В отличие от «лукьяновских», сбушники были со мной уже приветливы, улыбались, как давние знакомые, которые соскучились после долгой разлуки и были рады видеть.
   «Сколько мы вас уже будем возить? Давно пора освободить. Мы сначала к нам заедем, там немного посидите, а то вас аж на три часа в суд заказали», – пояснили ребята. Другими словами, перед тем как ехать в управление СБУ на встречу со следователем, мы заедем в СИЗО. На этот раз за мной прислали более уютный, нежели «Газель», микроавтобус «Фольксваген», и как только я села в «стакан» и мы выехали за пределы Лукьяновки, ребята включили печку, чтобы я не замерзла. «Если станет слишком жарко, скажите», – заботливо сказал молодой конвойный. Я была тронута.
   Но еще больше я была удивлена их заботой, когда мы приехали в СИЗО СБУ. Если честно, я ожидала какого-то подвоха с их стороны. Вот, думаю, сейчас привезут, а там опять обыск, наручники, допрос с пристрастием и тому подобные страсти. Но на самом деле все было наоборот. Как только мы зашли в здание со двора, навстречу с боковой двери вышел начальник, как бы нечаянно столкнувшись со мной. «О! Здравствуйте. Вот видите, мы опять с вами встретились, опять я к вам в гости приехала, только, слава Богу, ненадолго», – шутливо приветствовала я начальника. Он в ответ тоже остановился и подхватил разговор: «Здравствуйте! Ну как там на Лукьяновке? У вас уже была возможность сравнить. И где лучше – там или у нас?» Я хотела ему ответить, что лучше там, где вас нет, но не стала шутить по этому поводу, все равно не поймет. «Везде свои плюсы и минусы. Здесь, например, порядка больше, а там можно в передачу шоколадные конфеты получить», – ответила я. Про порядок начальнику понравилось: «А что там – сотрудники не такие? У нас они более порядочные, да?» «Вы правы, ваши ребята более адекватные», – согласилась с ним я, и начальник, довольный собой, побежал дальше.
   Меня провели в помещение, где проводится осмотр, но при этом никакого осмотра не было. Более того, сначала ребята позволили сходить в туалет, а затем, разместив в комнате, где располагалась лавка и медицинская кушетка под чистой белой простыней, даже принесли горячий чай, и не в железной кружке, как обычно, а в керамической чашке и даже с шоколадными конфетами. Правда, согласно инструкции, решеточку в комнату закрыли и один из них сел напротив меня в другой комнате, чтобы наблюдать за мной. Что ни говори, но соблюдение инструкции для этих ребят – закон. Хотя, и я не стала бы злоупотреблять их хорошим отношением к себе.
   Выпив чай, я продолжила чтение Булгакова, не обращая внимания на конвойного. Но через некоторое время он сам поинтересовался, что это за книга, и когда я ответила, то живо заинтересовался ею. Мы обсудили творчество русского писателя-киевлянина, вспомнили его мистический роман «Мастер и Маргарита», постановка которой в театре или в кино, согласно легенде, грозит трагическими последствиями для актеров, а также пророческую «Белую гвардию», которая перекликается с нынешним временем.
   Через полчаса конвойный сменился, а еще через полчаса опять пришел новый страж порядка. И что интересно, за два с половиной часа на боевом посту сменились пять сбушников, но все они с интересом беседовали со мной не о политике, отнюдь, а именно о литературе, театре, кино, искусстве. Да, было заметно, что с момента моего ареста их отношение ко мне заметно изменилось в лучшую сторону. Конечно, они по-прежнему выполняли инструкцию, но видно было, что они сочувствуют мне, симпатизируют и стараются облегчить мою участь в рамках своих полномочий.
   Существует такое понятие как стокгольмский синдром – это когда пленный начинает испытывать симпатию к своим похитителям. Так вот, мне кажется, что в моем случае получился стокгольмский синдром наоборот – мои похитители, охранники, конвойные стали меня жалеть, уважать и сочувствовать. Оказывается, и такое бывает.
   К трем часам мы приехали в управление СБУ на улицу Владимирскую. К моему удивлению, меня уже все ждали, со следователем я столкнулась еще на лестнице в коридоре, когда он бежал в свой кабинет, где уже находились два адвоката одновременно. Оказалось, что следователю было некогда, он прямо сейчас убегает на другие действия, да и задержался здесь только ради того, чтобы поздороваться со мной и соблюсти процедуру подписания документов. Я, конечно, была рада, что мне не придется с ним общаться, но было не понятно, какие документы, о чем идет речь, ведь он уже собирался передавать дело в суд.
   «Подождите. Что, собственно, сейчас происходит? Объясните, наконец!» – потребовала я. И оказалось, что в связи с тем, что накануне 16 октября Порошенко таки подписал Закон «Об особом статусе Донбасса», а соответственно и амнистию для таких, как я «преступников», то после вступления закона в силу (опубликовали его 18 октября) можно подавать ходатайство на амнистию. Для этого необходимо продлить сроки следствия, чтобы дело как раз и не было передано в суд. Поэтому я в очередной раз отказываюсь проводить допрос, сославшись на статью 63 Конституции, после чего меня, согласно процедуре, ознакомят с ходатайством в суд на продление санкции (мера пресечения – арест).
   Скажем честно, я была ну очень удивлена. И не столько тем, что мой следователь при всем этом улыбается, как будто очень рад, что я попаду под амнистию, не тому, что адвокаты договорились с прокуратурой и СБУ, что они не будут этому препятствовать. Нет, меня больше удивило, что Порошенко таки подписал закон. Несмотря на то, что этот документ был ключевым условием в Минском меморандуме, несмотря на то, что Рада еще месяц назад за него проголосовала, я сильно сомневалась, что Порошенко согласится на это, и никак не могла поверить, что это произошло. «Що таке, Олено Володимирівна, ви розгубилися? Не очікували, що я буду згоден на ці умови?» («Что такое, Елена Владимировна, вы растерялись? Не ожидали, что я буду согласен на эти условия?» – перевод) – вывел меня из некоторого оцепенения следователь. «Ви не згодні? Да при чем здесь вы? Меня президент удивил. Я не ожидала от него амнистии», – пояснила я и, судя по всему, следак был разочарован, ведь он считал, что в данной ситуации он царь и бог. Вскоре он попрощался и убежал с деловым видом вершить человеческие судьбы.
   Адвокаты еще раз объяснили мне суть происходящего. После подписания документов, СБУ подает в суд первой инстанции ходатайство и в течение трех рабочих дней должен состояться суд по продлению санкции. Скорее всего, заседание состоится в понедельник-вторник, 27-28 октября. После чего защитники подготовят ходатайства на амнистию в прокуратуру. Другими словами, если все будет в порядке и ничего не изменится, то где-то в ноябре можно будет надеяться на освобождение, ну или до Нового года.
   «А как же прокуратура будет действовать? Механизм в законе ведь не прописан?» – задавал донецкий адвокат вопросы Лиле. «Да кто там будет ждать, чтобы этот механизм прописали. Напишем стандартное ходатайство. Как было зимой с майдановцами – там тоже ничего в законе не прописывали. Мы тогда тоже написали обычное стандартное ходатайство, прокуратура приняла его и дальше все пошло по накатанной», – рассказывала она. «А когда суд будет? Во вторник? – продолжил другой защитник; было видно, что ему не очень-то хочется задерживаться в Киеве надолго. – Может, без меня проведете, в принципе там и так все будет понятно». И я, и Лиля согласились, что итоги заседания предсказуемы и необходимости в присутствии второго защитника нет. Он взял у следователя разрешение на свидание с детьми и пообещал, что сегодня встретится с Полиной и передаст их ей.
   Мы с адвокатами вышли из кабинета следователя, где еще находился его коллега, который тоже входил в следственную группу по ДНР, а также мой конвойный, в небольшую курилку с балкончиком, сразу за дверью кабинета, посплетничать. Конвойный вышел вместе с нами. «На балкон только не выходите!» – предупредил он. «Это не в моих интересах, – улыбаясь, ответила я. – Уверена, что если что, все равно от вас далеко не убежать». Такой ответ удовлетворил конвойного, и он спокойно прислонился к противоположной стене, при этом внимательно следя за нашими действиями.
   Вышли в курилку в хорошем настроении. Донецкий адвокат рассказывал, как его остановили на блок-посту под Полтавой, и еле выкрутился, чтобы его отпустили бойцы ВСУ. Лиля вспомнила подобные случаи, которые в последнее время встречались всё чаще. Потом она уточнила, будем ли мы опять работать по медицинскому направлению – обследование у специалистов – уролога и гинеколога. На что я ответила, что пока не стоит на это распыляться, тем более что в последнее время я чувствую себя немного лучше, сменив сбушные лыжи на Лукьяновскую нарку. «Слушай, еще немного, и я подумаю, что ей нравится в СИЗО, – пошутила Лиля. – Может, ну ее эту амнистию? А если серьезно, то ты действительно выглядишь немного лучше. Это радует».
   В этот момент к курилке подошел один из замов начальника, помните, волк из «Капитошки». С момента нашей последней встречи, он выглядел несколько посолидней - в дорогом костюме и галстуке, в руках крутил недешевую зажигалку. Увидев наши веселые лица, он остановился. «Здравствуйте! Покурить вышли? А тут сепаратисты балкон оккупировали, понаезжали тут из Донецка», – пошутила я. «Да я вижу. Ну ладно, потом покурю», – видно было, что шутка ему понравилась, поэтому он не стал нам мешать.
   «Какие у нас шансы, что с амнистией – все получится?» – уточнила я, до сих пор не веря, что это может произойти. «Шансы есть. Сейчас перед выборами в парламент Порошенко пошел на уступки, однако что произойдет после выборов, мы можем только предполагать. В этой стране все возможно», – высказала свое мнение Лиля. Если бы она тогда знала, как была права – на порядочность Порошенко, действительно нельзя было рассчитывать. Так оно и произошло на самом деле. По факту, этот закон так и не вступил в законную силу. Но тогда у меня появилась огромная надежда, что скоро все закончится. Поэтому в СИЗО я возвращалась в прекрасном настроении.
   В пятницу, 24 октября, начались уже более серьезные проблемы с водой. С вечера ее отключили и обещали дать только утром. Нашим дежурным «развлечением» стала игра – наполни пустые емкости водой, если успеешь. У нас в камере было три пустых баклажки по шесть литров, ведро и таз для стирки. Кран в раковине все время оставался открытым. И как только мы слышали, что начинала булькать вода, то кто-нибудь из нас быстро подбегал к раковине и старался как можно больше набрать воды в баклажки, ведро и таз, а также смыть унитаз.
   А еще надо было успеть помыть посуду. Хорошо, что у нас было обезжиривающее моющее средство, ведь иначе невозможно было бы отмыть посуду от остатков еды. В туалет стали ходить тоже по очереди и смывать только после того, как все проведали унитаз. Теперь, кто раньше встал утром и сделал это, то ему больше всего повезло – сходить на чистый клозет.
   Утром в пятницу я подскочила со своей верхней нарки от бульканья воды в кране. Еще не понимая спросонья, что происходит, первым делом побежала и смыла воду с бачка унитаза, потом стала набирать воду во все емкости. Скоро ко мне присоединилась и Аня. Мы с ней в четыре руки стали набирать баклажки, и тут я включила кран с горячей водой и – о чудо! – там тоже была вода! Горячая! Шла хорошим напором! «Девчонки! Воду горячую дали!», – крикнула я своим сокамерницам и тут же стала перемывать всю посуду, теперь с удовольствием! Потом я помылась, насколько это было возможно, под горячей водой! Потом все девочки ради такого счастья тоже проснулись раньше обычного (в семь часов только я и Аня просыпались, Женя и Кристинка валялись почти до самого обхода – девяти часов), и тоже начали плескаться в раковине с горячей водой. А вода все не заканчивалась!
   «А может, нас сегодня и в баню отведут?» – предположила Аня. «Если бы я знала, я бы накануне голову в тазике не мыла», – посетовала Кристина, которая вчера успела принять своеобразный душ, нагрев чайник холодной воды. «А я и вчера помыла и если сегодня поведут в баню, еще раз помою», – заявила я, вспомнив, как вчера мы друг другу голову поливали из кувшинчика в тазик, а затем из тазика выливали в унитаз. «Тоже мне, принцессы! Мы вон с Женей уже два месяца немытые ходим, а они думают, мыть голову или нет. Лишь бы воду горячую не выключили», – с усмешкой ответила Аня. «Это они перед выборами стараются. А то послезавтра девочки еще откажутся идти голосовать», – предположила Женя. «Нет, нам одной горячей воды недостаточно и бани тоже. Не будет шоколадных яиц, не пойдем голосовать!» – пошутила Кристина. «Точно, и без шоколадных зайцев тоже!» – подтвердила Аня, и девочки продолжили шутить на эту тему.
   Мы в последнее время вообще много говорили о том, как будем голосовать на выборах в Раду. Тем более что с каждым днем истерия на ТV не утихала. Но говорили скорее в шутливой форме. Кристинка обещала, что проголосует за Ляшко. «Он такой толерантный! – шутила она. – Но до Жирика не дотягивает. Не тот уровень». Аня и Женя утверждали, что и не за кого голосовать-то, но точно не за партию Порошенко. На вопрос, за кого проголосую, я ответила, что вообще не буду голосовать. «Но вас одну в камере все равно не оставят», – сказала Женя. – Вам придется идти с нами на первый этаж, где будет голосование». «Вот и хорошо, значит, я сообщу о своем намерении на участке, – с улыбкой ответила я. – Даже интересно будет посмотреть на реакцию администрации».
   О том, что вечером будет баня, говорили и на прогулке. «Анечка, вы нас сегодня в баню отведете? – вежливо-заискивающе спросила у дежурной Женя. – Вода целый день идет!» «Не знаю. Постараюсь за два дня всех сводить в душ. Посмотрим, – ответила крашенная молодая блондинка с челкой на глазах и ярким макияжем. – Если вода будет». Она сказала, как отрезала, надменно, грубо, как будто говорила не с людьми, а с недолюдьми. Сразу после прогулки меня позвали на свидание, причем сказали собираться быстро, так что я даже в туалет не успела сходить, о чем потом пожалела. На этот раз офицер провел меня в комнату, где уже общались со своими родными трое молодых мужчин. «В последнюю кабину проходите, сейчас я вашу дочку приведу», – сказал сопровождающий меня офицер.
   Рядом со мной слева через стекло разговаривал со своей женой молодой мужчина лет 35. Он довольно прилично и опрятно был одет, как для СИЗО, да и женщина, сидящая напротив него, была привлекательной. Я невольно слышала, о чем они говорили, в основном о своих семейных проблемах, о дочери-подростке, почти невесте, о родных, близких, знакомых. Он тихонечко называл жену «моя Клеопатра» и трогал рукой стекло со своей стороны, а она прикладывала свою ладонь с другой. Это было очень трогательно.
   Зато другой молодой парень, к которому пришла мама, вел себя совсем наоборот. Он вообще встал со стула и присел на корточки у стенки, свернулся в позе эмбриона и закрыл глаза. Он не обращал внимания на то, что мать тихонечко стучала по стеклу и звала его: «Сережа, сынок! Подойди ко мне». Парня колбасило, у него была наркотическая ломка, и ему было все равно, что мама пришла к нему на свидание, которое длится всего час.
   А вот третий парнишка, наоборот, был ну очень словоохотливый. Судя по всему, к нему пришла новая подружка с воли, потому что он довольно громко рассказывал ей о своих героических похождениях. Как он заработал кучу денег – три тысячи гривен и, обладая таким несметным богатством, поехал сначала в Днепропетровск, потом в Кривой Рог, а затем и в Киев, где его и хлопнули. Но это все ерунда, потому что его скоро отпустят и он оторвется, хотя и здесь тоже можно жить, были бы деньги, даже водку или вискарь (!) можно пронести и бла-бла-бла. Этого парня было очень много, он очень хотел понравиться, хотя получалось это неважно.
   Тем временем Полинку все не заводили в комнату свиданий. Прошло более получаса, когда она наконец-то зашла, зато всех остальных визитеров вывели из помещения. Случайно ли это, я не знаю, но общаться нам никто не мешал, но и им нас слышать тоже никто не мешал. В принципе, ничего крамольного и секретного мы не говорили, просто дочка рассказывала, как там Данил в Донецке, что происходит в Донбассе.
   – Полина, а аэропорт освободили? – с тревогой спросила я, ведь по укрТВ в последнее время рассказывают о том, как киборги отбивают атаки, а показывают старые кадры.
   – Да они засели там на нижних подземных уровнях и выбить их сложно. Но в аэропорту ополченцы, – подтвердила мои догадки дочка. – А Данила наши друзья переселили с Путиловки к родным возле ж/д вокзала. Там у нас стреляют сильно, Данька посреди ночи в ванную по несколько раз бегал прятаться, поэтому там очень опасно стало и его забрали от греха подальше. Его там даже кормят, в колледж будят, чтобы он не проспал. В общем, все нормально с Данилом.
   Действительно, на Путиловке в те дни было очень жарко – это ведь пяти километровая зона от аэропорта. Уже после моего возвращения 6 ноября, когда Данил был дома один, во время обстрелов снаряд прилетел в соседнюю квартиру. Еще совсем немного, и мой сын мог бы погибнуть. Ему буквально повезло. В тот же день мы переехали на другую квартиру в центре Донецка и на Путиловку больше не возвращались.
   А еще Полина рассказала, что перед самым отъездом Данила в Донецк дети нашли в интернете фильм «Другой Челси» про одного нардепа-регионала. Интересно, что и я там пару раз в кадре появлялась. «Данька, правда, только с тобой кадры посмотрел, а мне было очень интересно, – призналась дочь. – Особенно когда журналист сравнивал быт депутата и другого героя – горняка Саши с шахты «Путиловская». Что называется – почувствуйте разницу. Особенно был интересный момент, когда депутат шторы себе в кабинет выбирал, рассказывая, что вот в Италии – в Венеции, он видел качественный шелк на шторы, а то, что ему показывают, никуда не годится». «Да, этому молодому депутату тогда эти шторы боком вышли, – вспомнила я. – Но ничего, выкрутился. На пресс-конференции по презентации фильма в Донецке он сказал, что фильм ему понравился, а вот он себе в фильме не понравился. Говорил довольно искренне, многие поверили».
   К завершению свидания я почувствовала, что мой мочевой переполнен и требует опустошения, однако офицер все не шел за мной, хотя прошло уже больше часа. Я попросила Полину, чтобы она позвала кого-нибудь, ведь с ее стороны двери в коридор были открыты. У меня же в помещении двери были закрыты, и даже не было ручки.
   Дочка попыталась позвать кого-нибудь, но тщетно, никого ни в коридоре, ни с другой стороны комнаты свиданий не было. Я уже не могла сидеть на месте, встала и начала пританцовывать, потом ходить по комнате, прыгать, стучать в двери, но все равно никто не шел. «Если сейчас за мной не придут, то я буду вынуждена сходить прямо здесь в уголке», – пригрозила в трубку я, надеясь, что нас таки слушают и поймут, что все серьезно. И, о чудо! – действительно через минуту в окне с моей стороны появился офицер: «Вас уже забирать?» – он еще спрашивал!
   Вместе с тем временем, что я ждала дочку, прошло почти два часа. Это, конечно, хорошо, что мне дали возможность пообщаться с ребенком больше часа, но, сдается мне, что это было сделано не из благих намерений. По крайней мере, я теперь точно была уверена, что нас слушают.
   А вечером случилось «чудо» – нас таки повели в душ. По этому случаю Женя с Аней даже достали из самых дальних пакетов махровые банные халаты, причем самый шикарный был у Евгении – розовый с цветами. Обрядившись в банное, взяв в руки пакеты с шампунем и мочалками, мы в предвкушении долгожданной помывки выстроились у брамы. Баландерша Аня с блондинистой челкой на глазах заглянула в глазок: «Готовы? Выходим по одному!» – и открыла дверь.
   Душевая располагалась с противоположной стороны от нашей камеры по коридору наискосок налево. Мы гуськом быстро прошли туда и, включив горячую воду (она одновременно открывалась во всех пяти трубах-душевых), скинув с себя халаты и бельё, подставили под струи свои измученные без мытья тела. И если мы с Кристинкой мылись относительно недавно две недели до этого, – я в СИЗО СБУ, она перед арестом, то Женя и Аня были в бане еще летом, в июле, когда на Лукьяновке воду горячую еще не отключили. «Лена, а ну-ка потри мне спину, да посильнее, – попросила меня Аня. – Да смотри там аккуратней, майку не сотри». Мы все зашлись смехом.
   Через полчаса, чистые и счастливые, мы пили чай в камере. Все же, как мало надо для того, чтобы снова ощутить себя полноценной женщиной. Раскрасневшиеся, румяные, свежие, вкусно пахнущие различными благородными ароматами, после чая мы занялись косметическими процедурами – маска на лицо из овсянки, маникюр, педикюр (несмотря на запрет, маникюрный набор у нас все же был). Просто счастье какое-то. Однако так повезло далеко не всем обитательницам Лукьяновки. По звукам из коридора мы поняли, что после нас душ успели принять девочки из еще одной камеры, после чего горячая вода закончилась. Вот такой банный день.
   А уже совсем поздно, после отбоя, когда мы еще смотрели телевизор и свет в камере нам выключили, мы услышали в коридоре какую-то не совсем стандартную суету. Сначала открылась брама в камере неподалеку от нас, потом слышно было, что кто-то стонет. Прибежали не только дежурные по коридору, но и дежурная по корпусу, потом врач, «козлы» (заключенные мужчины-чернорабочие). Все они по очереди стали громко разговаривать с какой-то Юлей. Нас, естественно, стало разбирать любопытство, что же там происходит? Может, просто кому-то плохо стало после горячего душа, и такое бывает.
   Я спрыгнула со своей верхней нарки, сделала звук телевизора тише и ухом прильнула к щелке «кормушки». «Юля, посмотри на меня! Не закрывай глаза! – говорил громко врач. – Какие наркотики употребляла? Что ты колола? Открой глаза!» Ничего себе! Я была слегка в шоке! Как они умудряются за решетку еще и наркотики протащить? И это второй случай за день, который я лично увидела. Сначала этот парень на свидании, которого колбасило. Теперь вот девчонка в нашем корпусе. Действительно, наркоманы живучи, как тараканы, их ничего не берет, до поры до времени.
  
  

Право выбора

  
   Суббота, 25 октября, прошла нескучно. На обед мы решили приготовить куриный супчик. Казалось бы, как это возможно в подобных условиях? Печки, скороварки, микроволновки нет. Кастрюли, сковородки, даже поварешки-черпака тоже нет. Заключенным разрешали иметь только пластиковую или одноразовую посуду. На чем варить? В чем варить? Не понятно. Конечно, благодаря нашим родным у нас есть продукты, из которых можно приготовить суп. Кристинке передали домашнюю курицу-гриль, овощи тоже есть, при этом картофель должен быть отварной, ну или запеченный, как накануне передала Полинка. Вместо домашней лапши можно в суп положить «Мивину». Но как ни крути, все равно эти продукты надо сварить, чтобы получить супчик. Что же делать?
   Если бы все ведущие кулинарных шоу и шеф-повара крутых ресторанов узнали, какие «высокие» технологии применяют в заключении наши женщины, то у них бы случился культурный шок. Уверена, ни один из них не справился бы с поставленным заданием, а вот здесь подобные кулинарные рецепты очень даже популярны. Итак, сдаю рецепт, может, кому пригодится.
   Нашим шеф-поваром была Аня, а я у нее на подхвате. От готовой курицы сразу отделили мясо, сложили в самую большую миску из прочного пластика и залили кипятком из чайника. После этого опустили кипятильник, который я смогла пронести сюда из СИЗО СБУ, в воду, включили его. При этом во время всего процесса приготовления необходимо держать кипятильник вертикально, чтобы он не прикасался к пластиковой посуде, иначе она расплавится. Эту важную миссию поручили Кристинке, ну как самой молодой. Я в это время сначала нарезала картофель помельче, затем морковку, лучок, перчик и зелень. Нож в нашей камере тоже был – Ане его успели передать по «зеленой почте» в прошлом году.
   Как только «бульон» закипел, мы в него постепенно закинули сначала картошку, потом морковку с луком, разломали «Мивину» и бросили в бульон, а в самом конце засыпали зеленушку. Аня следила за процессом, помешивала пластиковой ложкой и солила. Когда суп уже был практически готов, то миску мы накрыли крышкой и оставили еще на 15 минут, чтобы бульончик настоялся. Разливали готовый супчик по пластиковым тарелкам пластиковой же чашкой. Суп получился на славу! Вот только кипятильник пришлось долго отмывать, ведь он покрылся слоем подгоревшего жира. Но, слава Богу, в субботу воду еще периодически давали, так что я отдраила его в течение получаса.
   Признаться, такого супчика ни я, ни все мои подруги по несчастью давно не ели. Аня, как самая опытная из нас, рассказала, что при помощи кипятильника в этих местах еще и не такие кулинарные изыски готовят. «Девочки даже картофель фри готовят на кипятильнике или сырники. Правда, для этого надо все равно какую-то кастрюлю или сковородку. В принципе, при наличии денег и не в нашу камеру, можно и посуду пронести, и даже микроволновку», – рассказывала Аня, пообещав в следующий раз сварить борщ.
   А Женя вспомнила, как они готовили салаты «оливье» и «шубу». «Надо только, чтобы сюда в передаче принесли вареные овощи ну и другие необходимые ингредиенты. Остальное – дело техники», – пояснила она. «А давайте в следующий раз сделаем винегрет. Так хочется салатиков», – попросила Кристина. И мы ей, конечно же, пообещали, что и винегрет тоже сделаем.
   На следующий же день 26 октября должны были состояться выборы в украинский парламент. Но, несмотря на это, вода к вечеру пропала опять. Запасов же у нас оставалось не много, хотя мы почему-то не сомневались, что уж к выборам канализацию в нашем корпусе должны обязательно починить. А то ведь можно и под угрозу поставить 100 процентную явку заключенных СИЗО. Однако наши ожидания не оправдались. Зато в день выборов нас подняли непривычно рано. В 7.00 баландерша Ира, которую за глаза называют «стуло» – за небрежно брошенную как-то фразу: «А стуло им давать?», заглянула в «кормушку» и рявкнула: «Срочно подъем! Администрация через полчаса на обходе будет!»
   Я оказалась самой доверчивой, тут же поднялась, пошла умываться, ухитрившись на эту процедуру потратить всего одну кружечку воды. После этого заварила всем девочкам кофе и сделала бутерброды на завтрак. Вслед за мной поднялись Аня и Кристина, тоже умылись и мы сели завтракать. И только Женя продолжала валяться под одеялом на своей нижней нарке, пояснив, что еще десять раз успеет встать, пока эта администрация явится. «Я вас умоляю, они вчера до полуночи возились с этой канализацией, а потом еще и с избирательным участком. Так что, разбудите, когда они придут», – скептически заявила она.
   И оказалась права. Никто никакого обхода не делал ни в восемь, ни в девять, ни в десять часов. Воды тоже в кране не было. Наверно, два этих факта были как-то взаимосвязаны. Глупо идти агитировать голосовать заключенных, когда нет воды, канализация не работает и дерьмо смыть нечем. Ближе к полудню уже другая, принявшая смену баландерша, сообщила, что сейчас нас поведут голосовать. По стуку брам в коридоре мы слышали, как по очереди выводят из камер девочек. Вскоре открылась и наша камера. Мы вышли в коридор и спустились по лестнице на второй этаж. Там в углу в конце коридора стояли три кабинки для голосования, обтянутые желто-голубыми тканями, перед ними стояли две урны для бюллетеней, а в правом углу стол, за которым сидели члены избирательной комиссии.
   Это были четыре человека в гражданском, явно не сотрудники СИЗО – три женщины и мужчина, вносили в журнал фамилии голосующих и под роспись давали бюллетени. Зато в коридоре в полном составе был практически весь персонал корпуса. Нас выстроили в очередь в алфавитном порядке за девочками из другой камеры, а вслед за нами выстраивались другие камеры по такому же принципу.
   Я в нашем строю стояла первая. Подойдя к столу с комиссией, я не стала расписываться как все в бланке, а заявила, что отказываюсь принимать участие в голосовании. У женщины за столом сначала отпала челюсть, потом она подняла на меня округленные от недоумения и испуга глаза. Она реально не знала, что делать в такой ситуации. Я повторила: «Я отказываюсь принимать участие в голосовании. Это мое законное право. Вы же, согласно Закону «О выборах», должны зафиксировать в протоколе, что я отказалась голосовать». Мужчина из комиссии утвердительно закивал головой, мол, все правильно, такой порядок. Пожалуй, он единственный из комиссии, кто знал, что вообще существует Закон «О выборах» в Украине.
   Понимая, что что-то происходит не по обычному сценарию, ко мне очень быстро подошли офицеры из администрации СИЗО и дежурные по женскому корпусу. Видя эту нездоровую суету, девочки, стоящие в очереди на голосование, саркастически улыбались, и ждали, что же будет дальше. Такое зрелище в местах не столь отдаленных бывало не часто. Однако, следовать моему примеру никто не спешил. Впрочем, я их понимала и не призывала поступать так же, как я.
   «Что случилось?» – у офицера был немного встревоженный вид, боялся, что я сейчас устрою бунт на корабле. Я же прекрасно понимала, что это делать бессмысленно, женщины меня не поддержат, а в карцер мне не хотелось. «Я отказываюсь принимать участие в голосовании. Это моя гражданская позиция и мое законное право», – повторила я еще раз достаточно громко. В глазах у офицеров был вопрос: «Что делать?». «Давайте отойдем от кабинок, чтобы не мешать голосованию, пройдем в кабинет. Вот туда. Надо уточнить у руководства, как быть», – сказал один из них, уводя меня в самый дальний кабинет по коридору, подальше от других женщин. Все же они боялись возможного бунта, особенно на фоне отсутствия в камерах тепла и воды.
   Мы прошли в кабинет, и офицер тут же набрал по мобильному телефону какого то Ивановича. «Тут у нас одна отказывается голосовать, – докладывал он в трубку. – Да. Как фамилия? Как ваша фамилия? Блоха Олена Володимирівна. Так, каже, что не буде голосувати. Добре». «Вам придется написать объяснительную», – сказал, уже обращаясь ко мне, офицер. «Скорее, пояснение», – уточнила я название документа.
   В комнату вошел другой офицер. «А почему вы не хотите голосовать?» – ну, хоть кто-то из офицеров изолятора поинтересовался причиной отказа. «Я считаю, что проводить парламентские выборы в стране, где идет война и гибнут мирные люди, аморально. Это не соответствует международным демократическим нормам», – пояснила я. «Подумаешь, – как-то даже с облегчением сказал офицер, видимо, у него была другая версия. – Взяли бы и проголосовали». «Не могу. Это моя принципиальная гражданская позиция. Возможно, что у вас ее нет, и вам все равно. А у меня есть, и я не буду от нее отказываться», – пояснила я.
   После этого ко мне перестали приставать с бессмысленными уговорами, дали бумагу и ручку. Я написала пояснение на имя председателя избирательной комиссии, пообещав, что, в случае необходимости, напишу еще одно – на имя кого угодно, хоть начальника СИЗО, следователя, прокурора. Понимая, что я действительно это сделаю, и это законно, меня просто отпустили назад в камеру.
   Проходя мимо дежурных коридорных, которые были выставлены как часовые по всем этажам и лестницам, я поняла, что мой дерзкий поступок уже всем известен, так как они довольно приветливо со мной здоровались и улыбались. Одна даже не выдержала: «Что-то вы долго голосовали, все остальные быстро прошли». «Да, пришлось задержаться», – ответила я, не поясняя причины «долгого голосования».
   Когда я зашла в камеру, девочки сразу же набросились с вопросами, как все прошло. Для них мой выпад в некоторой степени тоже был неожиданностью, хотя они догадывались, что подобное могло произойти, ведь я не скрывала от них своей позиции. Девочки с жадностью слушали мой рассказ, смеялись, комментировали. «А я на бюллетене с кандидатами в местные советы нарисовала сердце, такое большое, на весь лист. А в парламентском бланке проголосовала за «оппозиционный блок», потому что хорошо знаю нашего земляка из этой политсилы, он так много хорошего сделал для Кривого Рога», – призналась Кристинка. Аня и Женя тоже открыли тайну голосования – они голосовали за оппозицию. «Ну вот, теперь в СИЗО целая камера сепаратистов. Скажут, что это я вас обработала и завербовала», – пошутила я, и все засмеялись. Настроение потом целый день было замечательное, если не считать того, что вода так и не пошла.
  
  

О правах бесправных

  
   На следующий день, в понедельник, 27 октября, ситуация еще больше усугубилась. Утром баландерша выдала по кружечке питьевой воды и все (!), просто попить. Наши запасы воды уже были на исходе. Хорошо, что мне и Кристине родные передали несколько баклажек питьевой воды. К понедельнику из них остались три, и этого объема могло хватить только на несколько дней, и то только лишь на то, чтобы заварить чай и приготовить какую то несложную еду. А вот технической воды почти не осталось. Нечем было смыть отходы в унитазе. Из-за этого в камере стояла устойчивая вонь, пришлось все время держать открытым окно, чтобы хоть как-то уменьшить зловоние.
   Несмотря на обещание мэра-боксера включить отопление только в ноябре, в понедельник по батареям забулькала теплая вода. Но в нашей камере секции радиатора потеплели только на половину – из восьми только четыре еле-еле нагрелись. На утреннем обходе мы, конечно, доложили о своих проблемах дежурной корпусной, но энтузиазма от администрации или хотя бы заверений, что в ближайшее время ситуация изменится, мы не заметили. По словам баландерш, никто даже и не ремонтирует эту злосчастную канализацию. «Кто-то спустил в унитаз большую клетчатую сумку. Забилось всё. На первом этаже в коридоре раздолбили пол, вскрыли канализационные трубы, но не ремонтируют. Не знаю, почему», – призналась одна из них.
   Мы понимали, что нужно что-то делать. Но что? Жаловаться начальнику СИЗО было бесполезно. «Пока начальник не договорится с новым смотрящим, порядка в СИЗО не будет, – рассуждала Женя. – Почему ничего не предпринимают, не заступятся за нас? Хотя бы организовали «козлов», чтобы носили из другого корпуса воду в баклажках. Так же скоро и совсем завоняться можно будет». «Или заболеть. Стоит только одному простыть, как весь корпус постепенно сляжет», – продолжила Аня, которая уже кашляла. Из-за того, что окно было постоянно открыто, а она читала молитву три раза в день как раз у окна, Аня простыла.
   Да и все мы тоже в последние дни чувствовали себя неважно, поэтому в рацион включили не только чай с медом и лимоном, но и усиленно ели лук и чеснок. «Спать, конечно, у окна холодно, но лучше с открытым окном, чем в постоянной вони», – сказала Кристина, пришивавшая широкими стежками к заправленному в пододеяльник одеялу еще одно, выданное администрацией по камерам для утепления заключенных. Это все, что они сделали.
   «Меня, скорее всего, должны завтра вывезти на суд по продлению санкции. Давайте я напишу обращение о проблеме с водой на омбудсмена, прокурора по надзору, Красный Крест и ООН. Думаю, адресатов достаточно. На суде публично передам это письмо через адвоката. Вдруг поможет, и на наши проблемы хоть кто-то обратит внимание», – предложила я. Эта идея девочкам понравилась, и мы все вместе стали составлять текст письма. Получилось коротко, по существу, без особых соплей, так, чтобы весь текст поместился на один лист формата А-4. Это была не жалоба, а обращение и в конце текста мы попросили оказать содействие в решении данной проблемы.
   Вечером баландерша нам все же принесла баклажку воды, которую мы использовали по назначению – после оправления естественных нужд смыли унитаз. А уже после отбоя дежурная сообщила, что у меня завтра действительно выезд из СИЗО. Значит, я не ошиблась, завтра должен состояться суд по продлению санкции. Я еще раз начисто переписала письмо и попросила девочек подписаться под ним.
   И только мы собрались ложиться, я уже даже задремала, как дежурная опять открыла окошко «кормушки» и сообщила, что завтра на выезд и Кристине, только не на допрос или суд, а в больницу имени Павлова на психологическую экспертизу. Это была полная неожиданность для нас, особенно для самой Кристины. Она разнервничалась, стала накручивать себя – зачем ее везут в психушку, тем более что дежурная предупредила, чтобы Кристина взяла с собой необходимые вещи на два-три дня. «Они хотят меня на «дурочке» закрыть! Я что, похожа на дебилку?» – возмущалась она.
   Мы успокаивали ее, как могли, сказав, что это просто формальность. Наверняка следовательша решила и таким образом на нее надавить. Все будет хорошо, ей просто зададут вопросы и отпустят назад. Но, на всякий случай, Женя и Аня посоветовали Кристине не принимать там никаких лекарств, если их вдруг назначат. После таких «сказочек на ночь» засыпали долго. Разные дурные мысли лезли в голову и, судя по тому, как ворочалась Кристинка, дурные мысли лезли в голову не только мне.
   Утром во вторник, 28 октября, я встала пораньше, чтобы успеть собраться и привести себя в порядок. К сожалению, голову помыть я не смогла, пришлось ехать так, но кофе попить и бутерброд съесть я успела. Кристинка спала до последнего, она вообще была соней и любила поваляться в постели. И сегодня она вылезла из-под одеяла только после того, как по камере разнесся аромат кофе. Она собрала в сумку некоторые вещи, чай, кофе, чашку, печенье и конфеты, а также «Мивину» и заварной суп «Горячая кружка». Я же припрятала на всякий случай письмо на Лутковскую среди материалов дела, которые взяла с собой на заседание.
   Около восьми утра за нами пришла дежурная. Спустившись на первый этаж, мы ощутили резкую канализационную вонь. Ожидая у входа других девочек, мы увидели в коридоре разбитый плиточный пол и трубы большого диаметра, торчащие из дыры. Зловоние неслось оттуда. Мы, как могли, закрывали носы одеждой, но все равно не удавалось спастись от «аромата». Когда к выходу спустили девять девочек, нас вывели из корпуса и повели через двор в другой, где по подвалам провели на боксы.
   На улице было довольно прохладно, даже по-зимнему морозно. Проходя по подвалу, одна из девочек вдруг отстала, потому что ее окликнули проходившие мимо мужики. Чуть позже она догнала нас, причем в руках у нее была большая сумка с баклажками воды. Еще две сумки нес за ней какой-то «козел», в них тоже были бутылки с водой. Мы вместе зашли в бокс и, судя по тому, как эта девушка свободно вела себя, я поняла, что она не простая заключенная. А когда одна из девочек назвала ее имя – Калинка, я убедилась в этом.
   Иногда это имя в разговоре между собой произносили Аня и Женя, называя её преемницей бывшей смотрящей в женском корпусе. Что было в ней особенного? Да ничего. Обычная девушка, симпатичная брюнетка, среднего роста, ладно скроенной фигурой, лет ей около тридцати. Судя по всему, это у нее уже не первая ходка, за словами она следила, лишнего не говорила, слушала других внимательно. В нашем боксе, кроме меня и Кристины, находились еще три девушки, в том числе и Калинка. Две другие девочки относились к ней уважительно, да и закрытую браму «козлы» для Калинки периодически открывали и что-то ей рассказывали.
   А когда она узнала, как зовут Кристинку, то сообщила ей важную новость. «Ты из Кривого Рога? Тебя твой дядя ищет, он звонил мне. И отец твой звонил. Просили узнать, как ты», – огорошила она Кристину. Это еще раз подтвердило, что Калинка не простая девушка, обычной заключенной не будут звонить, чтобы узнать, как там дочка-племянница. «Ты же сидишь в камере, где нет телефона. Да там у вас вообще особые правила содержания, – подтвердила, что у нас не все как в других камерах Калинка и посмотрела на меня. – Ладно, говори, что передать твоим. Дядя твой на днях еще перезвонить обещал, расскажу им про тебя». Калинка и Кристина отошли в сторону и тихонько о чем-то шептались.
   Потом все стали обсуждать проблему с отсутствием воды, и я не промолчала, признавшись, что намерена сегодня через адвоката передать письмо в соответствующие органы. Девочки одобрительно покивали головами, но заметно было, что это не их методы. Понятно, что им привычны другие формы борьбы. Девушка постарше призналась, что она вообще отказалась от баландёрской еды, выставив сизовские миски на коридор. «Я на обходе даже не поднимаюсь с нарки, много чести. Чего другие молчат? Их всё устраивает? Надо возмущаться, иначе они ничего и делать не будут», – по её интонации я поняла, что она не шутит и бунт в женском корпусе вполне возможен.
   Меня из бокса забрали, как всегда, в последнюю очередь. Конвой СБУ в очередной раз был удивлен, что я до сих пор нахожусь в СИЗО. «Сколько мы вас еще будем катать? Когда вас уже отпустят?» – недоумевали они. «Да я хоть сейчас, но пока - увы. А на чем вы меня сегодня катать будете?» – для меня это было немаловажно, потому что в автозаке «газельке» было гораздо холодней, чем в маленьком микроавтобусе «Фольксваген», поэтому обрадовалась, что будет «фольц». А ребята еще пообещали сразу же включить печку в салоне. На этот раз поехали сразу в суд, но, приехав на место, пришлось немного подождать в машине, так как адвокат задерживалась на другом заседании. Но пятнадцать минут – не опоздание.
   Зайдя в здание суда, у зала заседания увидела Лилю, Полину, прокурора и даже следователя Артема. Этот следователь еще ни разу не был на заседании со мной и заметно переживал. Я попросила его поговорить с дочкой, но следователь занервничал и позволил только парой слов перекинуться. Такого раньше не было, обычно мне позволяли хоть немного поговорить с родными. Чего на этот раз боялся следователь, или он просто с непривычки? Кроме уже названных, я увидела в коридоре наблюдателя из ООН. Это хорошо, так как мне нужны были зрители для показательного выступления, которое я собиралась устроить.
   Заседание началось стандартно: сначала судья зачитал текст ходатайства от следственного управления СБУ о продлении содержания меня под арестом еще на два месяца, потому что следователю очень необходимо провести дополнительные действия, в том числе допрос свидетелей, которые находятся на территории проведения АТО. Ну и остальное бла-бла, все по привычной накатанной, скучно и монотонно.
   Поэтому и для судьи, и для следователя с прокурором, даже для адвоката и дочери было неожиданно, что я начала свою речь с того, что попросила зачитать обращение от сокамерниц о нечеловеческих, антисанитарных условиях содержания заключенных в Лукьяновском СИЗО. «Вы хотите передать это обращение?» – не совсем понял судья. «Да, я не доверяю администрации СИЗО, не уверена, что если передам его через сотрудников, то оно дойдет до указанных адресатов, поэтому прошу, чтобы мой адвокат передала это обращение по назначению. Вы тоже можете ознакомиться с текстом», – пояснила я и передала обращение судье, который аж привстал с кресла, чтобы посмотреть, что же там такое написано. Судья взял листок с текстом, внимательно перечитал его, потом передал прокурору, а потом и следователю. «У прокурора и СБУ нет претензий по этому поводу?» – на всякий случай уточнил судья и, получив положительный ответ, передал обращение защитнику.
   После этого я перешла к разговору по существу. В принципе ничего нового я не сказала. Еще раз повторила, что не признаю свою вину, не террористка, я журналист, как и многие другие журналисты, которые все это время работали и продолжают работать в Донецке. «Если следовать логике следствия, то получится, что все журналисты, работающие в Донецке, тоже вступили в преступный сговор с руководством ДНР, так как на своих ресурсах публикуют, размещают информацию, сюжеты об их деятельности. И это касается не только донецких СМИ, но и международных агентств, таких, как AFP, Reuters, BBC и многих других», – рассказывала я.
   В завершении своего спича я обратилась к судье: «Ваша честь, конечно, я прошу изменить мне меру пресечения, так как считаю, что не представляю опасности для общества и не являюсь преступником. Но, в то же время, прекрасно понимаю, что, изменив санкцию, вы подвергаете себя лично опасности. Вы лучше меня знаете, что произошло с вашей коллегой, которая отпустила под домашний арест одного из представителей подразделения «Беркут». Сейчас ее отстранили от работы, более того, даже намерены возбудить уголовное дело. Поэтому я прекрасно пойму вас, если вы удовлетворите ходатайство следователя, и хочу вам сказать спасибо хотя бы за то, что выслушали меня», – резюмировала я.
   В глазах судьи я увидела понимание. Конечно, он не отпустит меня, он же не самоубийца, но слушал меня с интересом. Но тут неожиданно следователь попросил реплику и начал давать пояснения к моим словам. Только сейчас я обратила внимание, что по ходу моей речи он делал заметки в блокноте, а сейчас пытался доказать, что я была не права. Я не совсем поняла, к чему это он так нервничает, неужели он думает, что судья вдруг посчитает мои доводы более убедительными и изменит меру пресечения?
   «Олена Володимирівна каже, що слідство не допросило якихось свідків, але це не так. У нас є допити юдей, які оказують, що вона працювала керівником департаменту по зв’язкам с громадскістю ДНР. Також в матеріалах слідства є ті завдання, які Олена Володимирівна давала журналістам у висвітленні подій, і вони були антиукраїнського напрямку», («Елена Владимировна говорит, что следствие не допросило каких-то свидетелей, но это не так. У нас есть допросы людей, которые рассказывают, что она работала руководителем департамента по связям с общественностью ДНР. Также в материалах следствия есть задания, которые Елена Владимировна давала журналистам в освещении событий, и они были антиукраинского направления», - перевод) – он аж напрягся, давая пояснения, и я догадалась, что следователь действительно переживает, что меня сейчас возьмут и отпустят.
   С одной стороны, это было смешно, с другой – значит, он всерьез воспринимает мои доводы. Следователь попытался еще привести какие-то доказательства моей вины, но все они были какие-то не убедительные, да и не очень-то уместные. Поэтому суд попросил следователя больше не нарушать регламент, тем более, что до этого ему предоставляли слово. Хотя мне было очень интересно узнать, кто же дал на меня показания.
   Выйдя на перерыв для принятия решения, мне опять не дали возможности пообщаться с дочкой и адвокатом и увели в дальний угол, где конвойные СБУ нашли пустой зал заседания, и в их компании мне пришлось ожидать очередного решения суда по мере пресечения. Я опять достала книгу, села на скамеечку и стала читать, но вскоре меня привлек вид из окна. Слева стояла совсем новенькая небольшая церквушка.
   Я всегда, приезжая сюда в Шевченковский районный суд, обращала на нее внимание. Но сейчас она представилась совсем в ином ракурсе – открывался вид на колокольню, и меня впечатлило, что и колокола, и сам храм были какими-то не здешними, не киевскими. Здесь чаще всего церкви стояли или с синим, или с зелеными куполами, сами же храмы обычно были обшиты деревом. А этот храм такой светлый, с позолоченным куполом.
   «Можно я подойду к окну посмотрю?» – спросила я у охраны, и они не возражали. На мое замечание, что храм очень красивый, старший из них пояснил, что это Александр Клименко, бывший при Януковиче министром доходов и сборов, построил. «Прямо напротив Миндоха, вон там корпус министерства стоит. Раньше на месте храма авто-заправка была, так они ее убрали и церковь построили. А что, удобно. Вышел с работы из министерства и пошел сразу грехи отмаливать», – пошутил он. «Видимо, не помогло это ему», – заметила я, охранники со мной согласились.
   На оглашение решения нас позвали примерно через час. Предсказуемо судья продлил для меня еще на два месяца пребывание под стражей. Но, монотонно зачитывая решение, он старался не смотреть в мою сторону, мне в глаза. Уже после завершения процедуры следователь смилостивился и разрешил Полине подойти ко мне, но только на две минуты и говорить с ней только в присутствии конвоя, да и сам рядом пристроился, а вдруг что-то страшное друг другу расскажем. Я попросила об одном – заказать на завтра три баклажки воды через магазин. А то скоро и чай невозможно будет заварить.
   Вернувшись назад в СИЗО, я застала в боксе среди других девочек и Кристинку, чему была очень рада. «Привет! Все в порядке с тобой? Не лечили ничем?» – мы обнялись с ней, как старые подруги и девушка успокоила меня, рассказав, что с ней действительно только поговорили. «Спрашивали, осознаю ли я, что совершила преступление, раскаиваюсь или нет, ну и прочую ерунду. А вот другую девушку, которая была со мной там, на Михайловской (улица, где расположена клиника) таки отправят на лечение. Её этот раз не оставили только лишь потому, что она не взяла с собой личные вещи», – рассказала Кристина, указав на девочку, которая была больше похожа на мальчика.
   Довольно высокая, крепкая, с коротко стриженными волосами, сутулая девочка-мальчик стояла в другом углу бокса и весело рассказывала о своих злоключениях. Каждая фраза сопровождалась крепкой бранью. Похоже, она даже и не понимала, что «лечение» в психушке гораздо хуже, чем пребывание в СИЗО. «Ничё, б…ть, полежу там, полечусь. Пусть эти ё..е доктора мне там здоровье поправят. Зато, б…ть там вода есть и кормят лучше, чем в этой конченной тюрьме», – радовалась девочка-мальчик. Судя по всему, доктора ей уже не помогут.
   В свою очередь, я тоже рассказала о том шоу, которое устроила на суде. «Не знаю, поможет это или нет, но надеюсь, что адвокат направит письмо адресату. Примерно дня через три они получат наше обращение. Посмотрим на их реакцию», – резюмировала их. Я говорила это не только для Кристины, но и для Калинки, которую тоже вскоре привели на наш бокс.
   Когда возвращались назад, одной вновь прибывшей барышне стало плохо, и она отстала от нас со своими сумками. Мы с Калинкой вернулись за ней и помогли нести довольно тяжелую ношу. «Тебя колбасит что ли? Ломка?» – спросила у неё Калинка. «Та да, вчера только взяли, сейчас ломает не по-детски», – подтвердила новенькая. «Ладно, давай потерпи. Поселишься, отлежишься, мы тебе поможем», – успокоила её смотрящая.
   В среду, 29 октября, негодование задержанных женщин в Лукьяновке еще больше возросло. Несмотря на не по-осеннему морозную погоду, на прогулку вышли практически все камеры, из-за чего пустых двориков не оказалось вообще. Обычно в такую погоду девочки неохотно шли гулять. Но сейчас вонь в камерах стояла уже такая, что хоть час на свежем воздухе для женщин был в радость.
   Дежурные по корпусу старались избегать вопросов по поводу ремонта канализации. Но хотя бы к этому моменту уже стали давать два раза в день по две баклажки воды – утром и вечером. Это позволяло два раза в день – утром и вечером, – смывать испражнения в унитазе и даже хоть немного умыться. Хотя из-за дефицита воды мы уже приучились вытирать тело влажными салфетками, пользоваться одноразовой посудой и ходить в туалет по очереди в одно время. Но нас хоть наши родные поддерживают, обеспечивая салфетками, туалетной бумагой, одноразовой посудой и питьевой водой. Я с ужасом представляла, как сейчас в этих условиях живут в других камерах девочки, где по восемь человек, где унитаз без крышки и передачи никто не приносит.
   Еще одна проблема – что готовить, чтобы потратить как можно меньше воды на приготовление. Посуду мы уже не мыли, перейдя полностью на одноразовую. Вот теперь-то и пригодилась «Мивина», заварное картофельное пюре и суп «Горячая кружка». Конечно, мы как могли, старались разнообразить меню за счет овощей, но все равно были ограничены в своих возможностях. Так, например, в этот день мы на обед запарили картофельное пюре, открыли баночку с селедкой, которую передала Полинка и сделали салат из свежей капусты с морковкой и луком. Утром и вечером попили чай с лимоном в прикуску с печеньем, а еще у нас оставались яблоки. Уверена, что другие девочки еще больше страдали из-за отсутствия воды, а кое-кто даже в знак протеста совсем отказывался от казенной еды.
   Выходя на прогулку, или забирая баклажки воды из коридора, мы замечали, что по нашему коридору становится все больше камер, рядом с которыми стоят грязные ъ тюремные миски. Однако, даже в такой напряженной ситуации не обошлось без курьезов. Так, обычно передачу от родных или закупку из магазина приносили после трех. Поэтому мы с нетерпением ждали этого часа, когда нам принесут воду, которую в среду должна была купить Полина. Примерно в это же время в коридоре послышалась суета, очень похожая на то, что «козлы» разносят сумки с передачами. Значит, подумали мы, и нам в камеру скоро передадут воду.
   И действительно, через некоторое время открылось окошко «кормушки» и показалась голова «козла». «Принимайте», – сказал он и просунул в окошко баклажку с водой. Я подскочила с нарки, а Аня быстро подбежала к браме и ответила ему, что сейчас Блоха подойдет за передачей. За первой бутылкой просунули вторую и вдруг «кормушку» закрыли. «Эй! А где еще одна – третья бутылка! Должно быть три!» – возмущенно закричала я, но из-за брамы услышали только «щаз».
   Нам это показалось странным, ведь обычно к передаче полагалась ведомость, которую надо сверять, а то ведь всякое бывало, не доходили некоторые продукты и вещи до камер, терялись по пути. Я стояла возле брамы в недоумении, как вдруг окошко опять открылось, и «козел» просунул в него еще одну шестилитровую баклажку, но уже с горячей водой. «А почему горячая?» – ничего не понимая, продолжала я недоумевать и возмущаться, и в ответ услышала: «Бери, давай!»
   И тут я поняла, что это вода не из магазина, ведь крышки на баклажках не запечатаны – это дополнительная помощь от мужского корпуса. «Девчонки, это же мужики нам воду принесли!» – и мы, понимая всю комичность ситуации, просто взорвались от смеха. «Я кричу: Блоха сейчас подойдет! Мужик, наверно, подумал, что у нас тут блохи завелись. Поэтому и воды аж три бутыля дали. Даже горячую!» – смеялась Аня. «А я тоже не пойму, где же список. Уже и ручку приготовила, чтобы сверить», – говорила Женя. «Девочки, я сейчас даже пойду горячей водой помоюсь. Ее ведь и греть не надо», – Кристинка пошла мыть голову. «Вот видите, моя фамилия помогла выдавить у них еще одну баклажку воды», – с гордостью резюмировала я. Смеялись мы еще долго. А через час действительно принесли закупку от дочки – три бутыля воды, упаковку минералки и четыре пака сока, да еще и одноразовую посуду. На тот момент это была очень своевременная и ценная помощь. Мы могли еще нормально жить несколько дней.
  
  

Путь домой

  
   На этой неделе дежурной по камере была я. Это значит, что утром в шесть часов я должна баландерше отдать пакет с мусором, доложить о количестве человек в камере, получить хлеб и сахар на камеру. Потом на обходе дежурный рассказывает руководству о ситуации и проблемах, если они есть.
   Обычно сахар выдается на камеру – один маленький мерный стаканчик. А в этот раз, в четверг, 30 октября, баландерша везла на каталке целый мешок сахара и отвесила по мерному стаканчику на каждого. Кроме того, дала еще и пакет чая, четыре пачки сигарет и еще одну баклажку воды. Я так поняла, что это была помощь от общака. Конечно, чай был дешевый, да и сигареты низкого качества, но для женщин, к которым никто не приходит, это была солидная поддержка.
   Около одиннадцати в «кормушку» заглянула баландерша и сказала готовиться на прогулку. Однако прошло полчаса, а она все не шла за нами. Прошло около 40 минут, мы с девочками уже сняли верхнюю одежду, думая, может, администрации не до нас, может, наконец-то начали чинить канализацию, как вдруг опять та же баландерша открыла окошко, позвала меня по фамилии и велела срочно собираться со всеми вещами.
   «Девочки, прогулки наверно не будет. Меня на выход с вещами зовут», – растеряно сказала я, обернувшись к своим сокамерницам. «А куда это вы её от нас забираете?» – успела крикнуть в еще не закрытое окошко Аня. В ответ баландерша только пожала плечами, мол сами не знаем: «Сказали только срочно, и все вещи собрать и постельное с матрасом тоже скатать». «Может тебя просто в другую камеру от нас переводят?», – предположила Женя. «Нет, если даже сдавать матрас надо, значит будут выводить за пределы корпуса, – предположила Аня и тут же добавила, что нечего время терять, надо собираться. – Давай мы тебе поможем вещи сложить, доставай свои сумки из-под нарки».
   Я достала большие ашановские зеленые сумки, сразу переоделась, и вместе с девочками стала складывать вещи по сумкам, распределяя отдельно одежду, документы, продукты. Получилось четыре сумки, откуда только за три месяца столько вещей набралось, не понятно. «У тебя же еще продукты в холодильнике есть и воду дочка вчера передала», – напомнила Аня. Я решила из продуктов взять только самое необходимое и непортящееся – лапшу «Мивину», сухие супы в пакетах, печенье с конфетами, несколько бутылок с водой, чай, кофе. Все время, пока мы собирались, девочки мне говорили, что очень надеются, что меня повезут на обмен, но они, к сожалению, не смогут об этом узнать. «Аня, дай мне на всякий случай телефон твоей дочери. Будет возможность, я через неё дам о себе знать», – попросила я и Аня написала мне на клочке бумаги номер. Я тут же спрятала бумажку подальше, чтобы вдруг, не нашли при обыске.
   Когда почти все вещи были сложены, пришла баландерша и сказала, чтобы я выставила сумки за дверь в коридор и спустилась вниз сдать матрас и постельное белье. Еле обхватив матрас и нагрузив сверху него одеяло с подушкой, я спустилась в сопровождении дежурной на первый этаж. Там уже была открыта коптерка, а рядом стояла корпусная, а так же офицер режима Ирина Дмитиревна. «Куда это вас от нас забирают? – поинтересовалась она, видно было, что даже она не в курсе подробностей. – Нам только сказали, что вас совсем отсюда переводят». «Да я думала, вы мне об этом расскажите. Я могу только предполагать. Учитывая, что суд по продлению содержания был только два дня назад, а адвокаты на амнистию только на прошлой неделе писали заявление, и суда по этому поводу еще не было, то меня или назад в СБУ повезут, или на обмен», – ответила я.
   Потом я опять поднялась с дежурной на третий этаж за вещами. Рядом с моими сумками девочки еще выставили и баклажки с водой. Я попросила баландершу открыть браму, чтобы воду назад в камеру отдать, им ведь она сейчас нужней. «Девчонки, меня наверно на обмен везут», – успела быстро шепнуть я, на что они пожелали мне удачи, а Аня успела перекрестить и шепнуть: «С Богом!»
   Схватив свои сумки, я потихоньку опять спустилась вниз, где меня уже ждала дежурная, чтобы отвести на бокс в другой корпус. По дороге она помогла мне отнести мои сумки, а когда меня заперли в бокс, то вместе со мной там оказалась всего одна девушка. Мы разговорились и оказалось, что её зовут Оксана, она из Западной Украины, задержали её за распространение наркотиков, сегодня вывозили в суд и вот теперь она ждет, что её заберут назад на корпус.
   То, что она наркоманка, было видно невооруженным глазом – речь заторможенная, движения замедленные, реакция слабая. Но, мне компанию выбирать не приходилось, поэтому вынуждена была общаться с ней. «А тебя куда это с вещами?» – поинтересовалась Оксана. Я еще раз рассказала, что надеюсь на то, что меня повезут на обмен пленными, потому что я из Донбасса, я журналист, но меня обвиняют в терроризме. Признаться, Оксана слушала меня не очень внимательно, периодически проваливаясь в свой мир наркотических грез.
   Только ближе к вечеру, около пяти часов, мне сказали, что сейчас надо будет пройти в административный корпус. «Вещи с собой пока не берите. Потом за ними вернетесь», – пояснила женщина-офицер, которая пришла за мной. Я взяла только самое необходимое в небольшой сумке и мы с ней пошли по подземным коридорам, но теперь в неизвестном мне направлении. Вышли куда-то в административный корпус и поднялись на второй этаж в коридор, где справа и слева были двери в разные кабинеты.
   Возле одной из дверей сидел уже знакомый мне конвойный из СБУ. Увидев меня, он заулыбался и приветственно кивнул головой. «Здравствуйте, вы за мной? А куда, если не секрет, меня сейчас направят? Уж не к вам ли?» – спросила я, садясь напротив него на стульчик, женщина-офицер присела рядом с охранником. Странно, но все как-то благодушно относились ко мне, команды не отдавали, по стойке смирно стоять не требовали, даже наоборот, разговаривали со мной, как будто я обычный человек, а не заключенная. «Нет не к нам. Насколько я знаю, отпускают вас сегодня, – огорошил меня новостью охранник. – Сейчас вот документы подготовят».
   И действительно, через пару минут меня пригласили в один из кабинетов, где сидели две дамы. Одна из них лет 60-ти, протянула мне какой-то документ со словами: «Ознакомьтесь». Я достала очки, и стала внимательно читать: «Постановление Генеральной прокуратуры Украины от 29 октября 2014 года. Закрыть уголовное дело в отношении Блохи Е.В. из-за недостаточности улик». «Вам понятно, что здесь сказано? – обратилась ко мне она. – Тогда подписывайте».
   «А что это случилось с Генпрокуратурой, что они вдруг закрыли мое дело, – продолжала недоумевать я. – А копию постановления мне дадут?» Женщина пояснила, что у них дефицит бумаги и поэтому копию постановления мне не смогут сейчас сделать (ну да, откуда же у них для меня бумага!), но один экземпляр наверняка передали моему адвокату и защитник мне должен будет передать копию. После этого меня сфотографировали и через некоторое время выдали справку об освобождении. Однако отпускать на свободу на самом деле меня никто не собирался. Даже наоборот, сказали опять подождать в коридоре, когда все документы подготовят.
   Как пояснил конвойный, сейчас меня с вещами куда-то повезут и кому-то передадут. «Мне же надо родным, дочери сообщить, что меня отпускают, чтобы она меня встретила. Дочка как раз завтра собиралась ко мне на свидание», – стала беспокоиться я. «Не переживайте, вам дадут позвонить родным», – успокоил меня конвойный.
   Через полчаса ожиданий меня опять повели коридорами-подвалами сначала в бокс за вещами, по дороге в одном из коридоров встретила Ирину Дмитриевну. «Вас отпускают? Вот и хорошо! Подождите, у нас же ваши деньги еще остались и телевизор. Надо вам их отдать», – напомнила мне она. «Да бог с ним, с этим телевизором! Пусть у девочек в камере остается, мне не жалко», – честно ответила я офицеру, но она не унималась и сказала, что хотя бы деньги, 509 гривен, мне сейчас принесет.
   Вернувшись обратно к боксам, я обнаружила, что Оксана все еще сидит там же, в женский корпус ее до сих пор не отвели, хотя было уже около семи вечера. Видимо, из-за моего вопроса некому было её отвести в камеру. Воспользовавшись тем, что девушка еще была там, я переложила из двух сумок с продуктами в другую две бутылки воды и немного печенья, а остальное сунула в руки Оксане: «На, бери с собой в камеру. Меня действительно отпускают на свободу, так что это тебе больше пригодится». Девушка растерялась от моей царской по этим меркам щедрости, попыталась противиться, но я даже не стала слушать её возражения. Подхватив три оставшиеся сумки с вещами, я пошла на выход, где обычно стоят автозаки для заключенных. «А где еще ваши вещи? У вас же четыре сумки было?», – спросил конвойный. «Это другой девушки вещи», – уверенно заявила я, и охрана не стала со мной спорить, хотя в СИЗО категорически запрещалось передавать что либо между заключенными.
   На выходе меня ждал большой сбушный автозак. Конвойные помогли мне комфортно разместиться в этот раз не в изолированном стакане за решеткой, а на скамейке в фургоне. И уже когда завелся двигатель машины и почти закрылись двери, к автозаку подбежала Ирина Дмитиревна. «Еле успела! Возьмите деньги и распишитесь. А телевизор пусть ваши родственники завтра же заберут по заявлению. Здесь ничего оставлять нельзя, примета плохая, – запыхавшись, успела произнести она и на прощание кинула. – Прощайте, и удачи вам». Я тоже помахала ей на прощание рукой. В принципе, она неплохая женщина, просто работа у неё сволочная.
   На этот раз вместе со мной в прицеп автозака сел всего лишь один конвоир СБУ, которому было около 50-ти лет. Он тоже стал говорить, что очень рад за меня. «Вот видите, все хорошо, вас сейчас повезут на обмен, скоро будете дома», – это первый человек, который подтвердил, что меня действительно будут менять. В решетчатое окошко двери автозака было видно, что мы едем где-то в центре Киева. На улице уже было темно, горело уличное освещение, витрины, по тротуарам беззаботно ходили киевляне и гости столицы. А я смотрела сквозь решетку на эту мирную жизнь, и мне не верилось, что скоро окажусь там, по другую сторону решетки.
   Через 15 минут мы остановились прямо на проезжей части возле какого-то большого здания. Охранник открыл дверь, пристегнул наручниками одну мою руку к своей руке и помог мне выйти. Мы оказались возле главного управления СБУ на Владимирской улице, но только раньше меня всегда привозили на допросы через внутренний двор, поэтому я и не узнала где мы. Рядом с автозаком стоял новенький белый микроавтобус «Фольксваген», возле которого нас ждали.
   Я с удивлением увидела заместителя начальника изолятора СБУ, который мило со мной поздоровался и попросил охранника отстегнуть наручники. «Вы же никуда от нас не убежите, правда», – улыбаясь, сказал начальник. Я заверила его, что это не в моих интересах. Проходящие мимо пешеходы удивленно оборачивались, действительно, зрелище было еще то, – здоровые мужики в камуфляжной форме, бронниках, с оружием, ведут в наручниках маленькую женщину по центру города. «Познакомьтесь, это Юрий. Мы вас ему передаем, дальше поедите с ним, он все объяснит, – пояснил замначальника СИЗО, протягивая этому Юре пакет документов. – Я ему сказал, что вы женщина адекватная, ведете себя нормально, и мы к вам тоже относимся хорошо. Правда?». В это время конвойные перенесли мои вещи в микроавтобус, на котором, как мне пояснили я и поеду дальше.
   «А как быть с теми вещами, что остались у следователя? Там компьютерная техника, телефоны мои», – спросила я у замначальника изолятора. «Сейчас уже поздно, нет никого в управлении. Завтра ваш адвокат обратится к следователю и все заберет», – пояснил он, но я почему-то ему не очень поверила и была права. Мои вещи так и остались навсегда в стенах СБУ, как вещественные доказательства к уголовному делу. Но делать было нечего, спорить с ними бесполезно, тем более что я, по их же словам, была адекватная женщина.
   Мне предложили пересесть в микроавтобус, и я впервые за три месяца села в нормальный автомобиль не бронированный, без решеток и охранников. Воспользовавшись возможностью, я села на первом сиденье в салоне, сразу же за водителем, мне очень хотелось, как маленькому ребенку, смотреть в окно. «Вы не против, если я тут расположусь?» – спросила я у Юрия, который присел на переднем сиденье. Кроме него и водителя вместе с нами в машину в салон сели еще двое - мужчина лет 40-ка, и один из них, так же как и Юра, тоже был в камуфляжной форме, а другой просто в гражданке. Никто не был против того, где я буду сидеть в машине.
   «Ну, вы наверное, знаете куда мы едем и как все будет проходить», – прервал молчание Юрий, после того, как мы тронулись с места. «Если честно, то я ничего не знаю, мне никто ничего не объяснил, куда мы едем, как все это проходит, поэтому буду вам благодарна, если вы мне поясните, что вообще происходит», – честно призналась я. Как рассказал Юрий, он представляет одну из волонтерских групп, которая занимается обменом военнопленными между ДНР и Украиной. Сейчас мы выезжаем из Киева в Харьков, там мы переночуем и на следующий день меня, вместе с другими пленными днровцами должны будут поменять.
   «Так что, если все будет хорошо, то уже через сутки вы окажетесь дома», – пояснил он. «А можно мне позвонить дочери, а то она завтра ко мне на Лукьяновку на свидание должна прийти, а меня там нет», – попросила я, и Юрий набрал продиктованный мной номер дочери. «Полина, это мама, – дрожащим голосом крикнула я в трубку, услышав на том конце её «ало». – Доченька, меня забрали с Лукьяновки волонтеры и везут в Харьков на обмен. Завтра, если все будет хорошо, меня должны поменять. Позвони в Донецк нашим друзьям, расскажи обо всем. Все, пока, все будет хорошо!» Дочка успела ответить, что она все поняла, всем позвонит и все расскажет. «Мамочка, я тебя люблю!» – дрожащим голосом сказала она.
   После телефонного звонка я немного успокоилась. Значит, действительно все будет в порядке. Несмотря на то, что все эти три месяца сбушники все время говорили, что я там в Донецке никому не нужна, что в списки меня не подают, что меня кинули, бросили и так далее, на самом деле меня не оставили в беде. Как результат – меня вытащили из тюрьмы, и сейчас я возвращаюсь домой.
   Вскоре мы выехали из Киева и, судя по указателям на дороге, действительно направились в сторону Харькова. Мои попутчики были немногословны, да и я не особо была расположена беседовать с ними. Я просто наслаждалась тем, что еду в нормальной машине, уютном салоне, а не в автозаке, без наручников, по ночной хорошей дороге, могу свободно смотреть по сторонам, из магнитолы звучит легкая музыка. Примерно на середине пути машина остановилась на одной из заправок.
   Мужчины вышли из салона, чтобы оправиться и покурить. «А можно и мне тоже в туалет выйти?» – спросила я и они немного замешкавшись, согласились. «Мы наручники не будем на вас одевать, вы же не убежите?», – опять уточнили они. Я усмехнулась в ответ и утвердительно кивнула головой. Неужели они в самом деле думают, что вот прямо сейчас, когда я наконец-то близка к свободе, я вдруг возьму и побегу. Интересно, куда я могу здесь убежать? В бытовку автозаправки, близлежащее село? И что дальше? В милицию обратиться, чтобы меня домой доставили? Смешно, прямо как дети.
   Увидев, что я не намерена убегать, и веду себя нормально, мои попутчики даже предложили угостить меня чашечкой кофе. Несмотря на то, что в кармане у меня были наличные, я не стала отказываться и от того, что они заплатили за меня. И опять же, когда мы зашли в придорожное кафе, а напомню, что Юрий был в камуфляжной форме и с оружием, то посетители, до этого весело общавшиеся у кассы, нервно шарахнулись в сторону, уступая нам право выбора. Признаться, меня это даже повеселило, и пока мужчины делали заказ, я неспешно, как обычная покупательница, стала изучать полки с немногочисленными товарами.
   Казалось бы, что тут особенного, но для женщины, которая три месяца не была в магазине, даже забегаловка в придорожной заправке была в радость. Правда покупать я все равно ничего не стала, хотя мне сложно было удержаться от соблазна. Решила ограничиться тем, что сопровождавшие меня три грозных спутника угостили чашечкой кофе и пирожным. После этого, мы вернулись в машину и продолжили путь.
   Мои попутчики, видимо понимая, что никакого подвоха с моей стороны не будет, немного расслабились и даже задремали в машине под монотонный гул мотора. Я же была настолько взволнована, хотя внешне не показывала это, что не могла даже сомкнуть глаз и поэтому все время пристально смотрела на дорогу, отмечая по знакам, сколько же нам осталось ехать до места назначения.
  
  

Последняя остановка

  
   Примерно в десять вечера мы подъехали к Харькову. Юра стал кому-то звонить по телефону: «Мы уже на месте, где встречаемся?». На одной из заправок возле большого указателя «Харьков» нас ждала машина сопровождения с мигалками. Мои сопровождающие вышли из микроавтобуса и подойдя к авто сопровождения перекинулись с людьми, которые там сидели парой фраз, потом сели в машину и пообещали мне, что скоро мы прибудем к месту назначения.
   Мы въехали в Харьков, ехали по ночному городу в сопровождении машины с мигалками довольно быстро, естественно, не соблюдая правила движения, пересекая сплошную и не останавливаясь на красный свет. «Ну, ничего себе, сопровождение у меня, прямо, как у президента, – пошутила я, хотя мои спутники юмор не поняли. – Правда лучше пешочком и без мигалок». «Сейчас мы заедем еще ненадолго в одно место, надо с людьми встретиться. А потом отвезем вас отдыхать до утра в одну гостиницу», – с серьезным лицом сказал Юрий. «А душ там есть? А то на Лукьяновке воды совсем нет, поэтому даже помыться нормально там было невозможно», – спросила я у него. «Душ там есть, помоетесь», – пообещал Юрий.
   Минут через 15 мы подъехали к какому-то автовокзалу, но остановились не на остановке, а с тыльной стороны на парковке. К нам присоединился еще один точно такой же автобус. Я попросила разрешения выйти из машины и мне позволили это сделать. На улице было довольно прохладно, наверно даже минусовая температура. Но было так приятно вдыхать этот морозный воздух свободы. Хотя, на самом деле я была еще не совсем на свободе, а только на пути к ней.
   Из другого микроавтобуса вышел какой-то лысый мужчина лет 40 в белом свитере, светлой камуфляжной форме и радостно чему-то улыбающийся. Он подошел сначала к моим спутникам, они пожали друг другу руки, перекинулись парой фраз, а потом лысый подошел и ко мне. «Здравствуйте, вы – Елена? А меня зовут Юрий Тандит. Мы с вами завтра поедем на обмен, - сказал он, протягивая мне руку и улыбаясь почти до ушей, показывая ровные, белые зубы. – Давайте я вам иконы подарю из Киево-Печерской Лавры. Я такую икону даже матери одного пленного бойца ВСУ подарил, чтобы она молилась за освобождение сына». Сомнительный подарок из рук врага, но возражать и отказываться было бессмысленно, поэтому пришлось взять икону и поблагодарить его за это.
   Тандит поинтересовался, все ли у меня в порядке, может что-то нужно и еще раз повторил, что если все будет идти по плану, то завтра утром мы поедем на обмен. От этого лысого было столько много шума, он вел себя как самовлюбленная девица на свидании, улыбался, шутил, сам себя хвалил, поэтому я быстро утомилась от него и полезла назад в микроавтобус, сказав, что замерзла. Через несколько минут в машину сели и сопровождающие, после чего мы опять куда-то поехали.
   Мужчины между собой говорили о том, что им выделили деньги на проживание в гостинице, и вроде бы на меня тоже суточные выдали. «Вы же никуда не убежите?» – в очередной раз уточняли они, как дети малые. «Вы можете меня наручниками к батарее приковать», – пошутила я, надеясь, что мы действительно едем в какую-то гостиницу. Однако, через некоторое время мы подъехали к зданию с характерным высоким забором с колючкой и тяжелыми железными воротами.
   После телефонного звонка нам открыли ворота, и автобус въехал во двор. «Это что СБУ что ли?» – еще не веря такой подставе удивленно спросила я. «Да, вы здесь до утра побудете. Мы где-то около девяти за вами приедем. Не переживайте, у них тут очень хорошие условия, как в отеле, – убеждал меня Юрий. – Вы все вещи с собой не берите, только самое необходимое. А все остальные сумки здесь останутся в машине. Они никуда не денутся, вот увидите». Спорить с ними было бесполезно. Машины остановились во дворе, я вышла и подошла к багажному отсеку, где лежали мои сумки, взяла действительно самое важное из расчета, что пробуду здесь всего лишь до утра, то есть – ничего, моющие средства с полотенцем (мне же душ обещали) и бутылку воды.
   Учитывая, что было уже около полуночи, в здание мы вошли со двора. Юрий зашел первым, попросив меня подождать внизу в предбаннике, а потом мы с ним поднялись на 3-й этаж. По коридору с обеих сторон были железные двери с окошками, рядом с которыми стояли сумки и пакеты. Юрий быстро передал меня из рук в руки какому-то сонному дежурному в камуфляжной форме и, не дожидаясь, пока я наконец-то приду в себя, быстро ушел со словами: «Отдыхайте, до завтра». Теперь у меня уже не было никаких сомнений, куда меня на самом деле привезли – опять тюрьма. А после того, как дежурный записал мои данные в журнал и, открыл мне двери «номера», где мне предстояло провести ночь, я окончательно убедилась, что опять попала в камеру. «Девушки, принимайте себе в компанию», – сказал дежурный, подталкивая меня в помещение и включив тусклую лампочку над дверью.
   На его слова с ближней к двери кровати подняла голову какая-то блондинка лет 35-ти. Чуть дальше у противоположной стенки с кровати поднялась молодая девушка, лет 20-ти тоже со светлыми, но, явно натуральными волосами. «Я же тебе говорила, что нам сейчас кого-то приведут, – сказала та, что постарше. – А мы только спать легли». Я прошла в камеру и положила свои вещи на кровать напротив молодой девушки, впрочем, других лежачих мест здесь не было. Я тоже поздоровалась с девочками, представилась и, естественно, несмотря на столь поздний час, нам, женщинам, захотелось общения.
   Когда я осмотрелась в камере, то выяснилось, что она больше похожа на небольшую гостинку. Большая комната (почти в два раза больше тех, что в СИЗО СБУ и на Лукьяновке) была разделена наполовину стеной. В одной половине, та, что ближе к дверям, стояли три кровати, три тумбочки и напротив брамы было пластиковое окно с затонированным стеклом и решеткой. В другой комнате стоял привинченный стол и три табуретки у окна, а у другой стены в углу за не высокой перегородкой был санузел с унитазом, мойкой и довольно приличной душевой кабинкой.
   Ну, хоть в этом меня эти волонтеры не обманули, душ принять мне в этот день, вернее уже ночь таки удалось. Поэтому я попросила девчонок позволить мне сначала принять душ, а потом уже можно будет с ними и пообщаться. Девочки были не против, и пока я наконец-то впервые за две недели нормально помылась, они приготовили чай, посредством маленького кипятильника.После этого мы втроем уселись за стол и стали рассказывать каждая про себя.
   Оказалось, что Оля, молодая немного полная девочка с голубыми глазами и длинными льняными волосами, была санитаркой, которая оказывала первую медицинскую помощь бойцам подразделения «Восток». «На самом деле, у меня еще нет полного медицинского образования, я только студентка Краматорского училища. Но, когда летом началась настоящая война, я не могла оставаться в стороне и записалась в медсанчасть при «Востоке», – рассказывала Оля. По её словам, ей приходилось под огнем вытаскивать раненых с поля боя, принимать решение по тяжелым прямо на месте, несмотря на отсутствие опыта. «Когда первый раз принесли бойца с огнестрельным в ногу, я сначала растерялась, не знала что делать. У него – шок, крови уже много потерял. Я понимаю, что нельзя медлить, иначе умрет. Пришлось самой принимать решение, колоть противошоковое, перетягивать ногу, останавливать кровь. Ну а потом уже стало как-то привычней, что ли», – девушка рассказывала о том, как она спасала жизни ребят, каким то обыденным тоном, даже не понимая, что на самом деле совершала подвиг.
   В октябре Оля поехала к маме в Краматорск, находящийся на территории подконтрольной Украине. Там её и захватили сбушники. «Ворвались посреди ночи прямо в квартиру в масках, схватили меня, надели мешок на голову и увезли. Кто-то из своих и донес, гады! И хоть я видела только глаза этих уродов, я их хорошо запомнила», – рассказывала девушка. Все это время её держали в Полтавском СБУ и пытались заставить признаться, что она террористка, дать показания на ополченцев, выдать имена, явки, телефоны и т.д. Но, по словам девушки, она ни в чем не признавалась.
   «Да, я сказала, что виновата лишь в том, что была медсестрой и оказывала бойцам «Востока» медицинскую помощь», – пояснила Оля. «Ты что! Да ты ни в чем не виновата, наоборот, ты – героиня! Ты жизни ребятам спасала под пулями и снарядами. Тебя награждать, а не судить надо. Даже не вздумай говорить, что ты в чем-то виновата», – я старалась объяснить этой совсем юной 20-летней девочке, которой запудрили мозги в СБУ, что то, что она делала, это не только не преступление, а наоборот – подвиг. Похоже, что Оля даже не ожидала такой моей реакции, но подумав, согласилась со мной. По словам девушки, её наверно тоже должны обменять, привезли сюда еще вчера, но пока вот не меняют.
   А вот та, что постарше – Юля, была местной из Харькова, её взяли прямо на улице, еще неделю назад, когда она ехала к знакомым за костюмом на утренник для дочери. «Выхожу из маршрутки прямо в центре города, а ко мне с обеих сторон подходят крепкие ребята, хватают под руки и засовывают на глазах у прохожих в подъехавшую машину. И хоть бы кто-то заступился!» – рассказала она о деталях своего задержания. По её словам, она входила в анти-майданную общественную организацию, которая занималась с молодежью, и теперь сбушники заставляют её признаться в том, что они готовили боевиков для провокаций в городе, поставляли оружие, делали схроны. «Какое оружие! У нас даже холодного оружия никогда не было. Мы просто приходили на площадь Свободы, общались с молодежью, я помогала им, потому что некоторые из них были из неполных семей. Да и какие они бойцы, просто дети», – рассказывала Юля. При этом она удивлялась, что за все время нахождения здесь в изоляторе, её всего лишь один раз водили на допрос к следователю. Допрос проводился без присутствия адвоката. «Я даже не знаю, в курсе ли мои родные, что я тут нахожусь. У меня же нет возможности сообщить кому либо, что меня арестовали», – говорила она.
   Проговорили мы с девочками почти до трех ночи, разгонять нас дежурные не стали, или просто не слышали, что мы не спим. Когда ложились спать, то выяснилось, что на моей кровати нет подушки, ватное одеяло драное, да и постельное – две узкие простыни и наволочка были страшного темно-синего цвета. Но выбора у меня не было, а звать надзирателя из-за подушки не хотелось. Поэтому, скрутив под голову свое пальто, я переоделась и легла спать, как есть.
   Проснулась я по привычке рано, с рассветом, пока девочки еще спали. Сколько было времени на самом деле, не понятно, так как не было ни часов, ни телевизора. Я тихонечко поднялась, пошла в туалет, умылась, оделась и стала ждать, что за мной наконец-то придут, и мы поедем на обмен. Ждала долго. Уже рассвело совсем, через тонированное стекло окна было видно, что на улице наверняка день.
   Потом проснулись девочки, сначала Оля, а затем и Юля. Они даже удивились, увидев здесь меня: «За тобой же обещали утром прийти?» Я разочаровано пожала плечами. Через некоторое время к нам в дверь открылась кормушка. «Есть будете?», – рявкнул в небольшую щель дежурный. «А что там дают?» – спросила Юля на правах более опытного здесь сидельца. Оказалось, что в меню каша, капуста, хлеб и чай. Выбор не большой, но голодной оставаться тоже не хотелось, поэтому мы согласились на все. А вот у предусмотрительной Оли в сумке оказались сухие заварные пакеты с картофельным пюре и лапша «Мивина», поэтому она от каши отказалась. Я тут же подумала, что напрасно я наверно все продукты отдала заключенной в Лукьяновском СИЗО, надо было хоть что-то себе оставить. Но, кто же тогда знал, что дорога домой несколько затянется. «Спроси у дежурного, когда там уже за мной придут. Обещали утром», – попросила я Юлю. Но ей ответили, что ничего не знают про меня. Мне ничего не оставалось, как опять ждать.
   Разговорившись с Олей, мы узнали, что её отпустили всего лишь по решению суда об изменении меры пресечения из-под ареста под домашний арест. То есть, уголовное дело против нее не закрыли, она по прежнему остается подозреваемой в совершении тяжкого преступления, да еще и по украинскому законодательству обязана два раза в месяц являться в милицию по месту возбуждения дела (в ее случае – в Полтаву), чтобы сделать отметку, что она не скрывается от правосудия.
   «Это что же получается, что мне уже 11 ноября надо приехать в Полтаву в милицию, иначе меня опять объявят в розыск?» – недоумевала Оля. «Не вздумай никуда ехать! – в один голос посоветовали мы ей с Юлей. – Тебя же сразу и арестуют там. А еще лучше, когда вернешься в Донецк, поговори с юристом, что тебе делать в данной ситуации». «Если я сейчас не смогу выехать из ДНР, то и маму я не увижу, она же в Краматорске осталась», – чуть ли не плача продолжала Оля. «Не переживай, все наладится. Приедешь, обустроишься, и маму потом к себе заберешь», – успокаивали мы ее.
   Ближе к вечеру Юлю вызвали к следователю, о чем она до этого неоднократно просила дежурного. «Пусть наконец-то мне расскажут, в чем меня подозревают», – даже как-то обрадовалась она. Однако прошел час, другой, а Юля все не возвращалась. Мы с Олей даже стали переживать, куда это она делась. Только после трех часов девушка вернулась назад, вид у неё был перепуганный. Увидев нас, Юля заплакала. «Они меня убьют, – шепотом произнесла она. – Посмотри, Лена, у меня на лбу есть синяки? Один из них табуреткой меня по голове ударил». Мы с Олей быстро намочили полотенце и дали Юле, чтобы она приложила его к шишке, которая проявилась у нее на лбу. По её словам два часа девушку допрашивали сначала двое сбушников, пытаясь выведать у неё информацию про какие-то схроны. Затем пришел еще один здоровый мужик и стал избивать её. «Я им объясняю, что не знаю ничего, мне нечего рассказывать, а он, как даст табуреткой по голове из-за моей спины. Я упала, головой еще ударилась. Адвокат? Какой адвокат? Вы что смеетесь?» – это тебе не киевская элита СБУ, где давят морально и психологически.
   В Харькове, как, впрочем, и в Мариуполе, где мы с сыном провели всего один день, и во многих других местах заключения на Украине не заморачиваются с методами допроса. Не хочешь добровольно признаваться в том, в чем им надо, чтобы ты признался, – на тебе по башке табуреткой. А если не понятно, то получи еще, и еще, и еще! Если не убьют и повезет остаться живым после этих «допросов», то ради жизни подпишешь все, что угодно. И осуждать здесь людей за то, что они признают свою вину и дают показания против товарищей, я лично не могу. Не каждый выдержит такие пытки и издевательства. Вот только как те, кто пытает, издевается и насилует будут с таким грузом жить дальше, я не знаю…
   Я и Оля, как могли успокоили Юлю, сделали ей чай, так как у нее не было с собой даже смены белья, я поделилась с ней футболкой, спортивными брюками и бельем, чтобы она могла хоть постирать свое. Эти хлопоты успокоили немного девушку, и я попросила её написать небольшое обращение, не знаю для кого, о том, что с ней произошло. Эта идея понравилась Юле, и мы втроем сели за стол, чтобы составить грамотный текст. Ошибаться было нельзя, так как у нас был всего лишь один чистый лист из Олиной тетрадки. «А что писать-то? Я даже не знаю с чего начать», – растерялась Юля. «Начни все по порядку. Я, такая то, такая, тогда-то была задержана теми-то, после чего произошло то-то. Сейчас я нахожусь там-то. Нарушаются мои права такие-то, – подсказала я. – Нас с Олей все равно скоро должны освободить. Я передам это письмо нашим и, возможно, это тебе поможет». Юля с энтузиазмом принялась сочинять обращение. Когда я оказалась на свободе, я передала это письмо друзьям. Не знаю, помогло ли это в деле освобождения Юли, но сейчас она с семьей живет в Донецке и мы с ней иногда видимся.
   А тогда мы с Олей поняли, что еще одну ночь придется провести здесь, и это нас не радовало. Единственным утешением для меня стало то, что ближе к вечеру конвойные мне таки выдали подушку, которую я раза три у них просила. «Нет у нас подушек, людей много», – целый день говорили они. На мою же просьбу передать волонтерам, которые меня привезли сюда, чтобы отдали мои вещи ответ был короткий: «Не положено. Мы не знаем, кто вас сюда привез. Будете шуметь, правому сектору отдадим!». После таких слов наступало отчаянье, неужели меня тут заперли надолго?
   А вечером перед отбоем было слышно, что в конце коридора несколько раз звенел звонок, как во входной двери в квартире. Это значит, что опять кого-то привезли. «Избушку (здание СБУ) полностью забивают, – предположила Юля. – Когда меня вели на допрос на второй этаж, я видела, что возле каждой камеры сумки стоят и в конце коридора тоже». Звонки раздавались до поздней ночи. И до поздней ночи Юля нервно курила и ходила на кухне из одного угла в другой. Не удивительно, что вскоре ей стало плохо, но дозваться дежурного, чтобы тот принес ей сердечное лекарство мы так и не смогли. Я нашла у себя какие-то таблетки от головной боли и дала ей, только после этого Юля немного успокоилась и уснула.
   Зато Оля вдруг решила навести красоту и этим поднять себе настроение. Она нашла бинт и, делая из кусочков, что-то вроде бигуди, накручивала на них свои длинные белокурые волосы. Помните, так еще в доисторические времена наши бабушки завивали себе кудри. «Вдруг нас завтра домой повезут. Хочу быть красивой», – призналась она.
  
  

Марш-бросок

  
   Утро 1 ноября не предвещало каких либо перемен. На завтрак дали какую-то кашу, хлеб и чай, но еда не лезла в горло. Оля раскрутила свои волосы, и они русыми локонами легли на её плечи, как у русалки. «Теперь можно и домой ехать», – шутила Оля. А около 10 часов послышались голоса конвойных, которые где-то в конце коридора открывают двери и называют чьи-то имена, на которые слышны отклики. Юля приложила ухо к браме, чтобы лучше расслышать: «Девчонки, кажется выводят наших на выезд куда-то. Может сейчас и за вами придут, одевайтесь на всякий случай, а то они ждать не будут, поедете, в чем есть, если что».
   Мы с Олей стали быстро переодеваться и действительно, через несколько минут окошко в камеру открылось и дежурный, крикнув наши фамилии, сказал собираться на выход с вещами. «Я как чувствовала, что сегодня нас отсюда заберут. Надо было еще раньше кудри накрутить», – пошутила Оля. Понимая, что нас, возможно, сейчас повезут на обмен, я спрятала письмо Юли подальше в сумку, оставила ей свой кипятильник, предметы гигиены – полотенце, шампунь, мыло и крем для лица, некоторые лекарства, туалетную бумагу (у неё даже этого не было). Только мы успели собраться, как отворилась брама, и нас позвали на выход, сначала Олю, а затем и меня. На прощание Юля перекрестила нас и пожелала, чтобы у нас все было хорошо.
   Выйдя в длинный коридор, мы увидели, что там возле камер уже стоит строй примерно из двадцати мужчин, некоторые со следами побоев. В конце коридора офицер по списку зачитывал фамилии, на которые стоящие мужчины отзывались. Наши фамилии назвали в самом конце. «А теперь выстроились все по правой стороне в шеренгу, взяли свои вещи и медленно выходим за мной», – скомандовал офицер. Наш строй помимо него сопровождали еще несколько охранников. Разговаривать и смотреть по сторонам было запрещено.
   Когда мы вышли на улицу, то среди ожидающих нас во дворе людей я увидела и волонтеров, которые привезли меня в Харьков. «Ну что же вы, обещали, что я здесь пробуду всего лишь до утра, а на самом деле мы тут два дня просидели и опять в камере за решеткой, – набравшись наглости, выразила я им свое неудовольствие. – Вещи то мои хоть целые?» Вопрос с вещами меня больше всего волновал, ведь там осталась и рукопись этой книги, потерять которую было никак нельзя. Поэтому, когда мне ответили, что все в порядке и даже показали мои вещи, то папку с рукописью я тут же переложила к себе поближе.
   Потом всех мужчин загрузили в один из двух белых микроавтобусов, а нас с Олей поместили в другой, в котором я ехала из Киева в Харьков. «Они поедут с женщинами», – пояснил наш волонтер Юрий офицеру СБУ и тот согласился. Что за женщины с нами поедут, мы не знали. Неужели кроме нас есть еще какие-то пленницы? Так как в автобусе кроме водителя еще никого не было, то мы заняли самые вакантные места – сразу за шофером. «Садись здесь к окошку поближе, мы с тобой это заслужили. Будем внимательно смотреть на дорогу домой», – пошутила я и Ольге эта шутка понравилась. На самом деле, настроение наше действительно улучшилось. Мы понимали, что вот сейчас, наконец-то через несколько часов окажемся дома, в Донецке, среди друзей. Эта мысль и радовала и волновала одновременно. Но надо было набраться немножечко терпения и все будет хорошо.
   Через несколько минут открылась дверь в салон и рядом с водителем сел Юрий Тандит, который два дня назад подарил мне икону из Киевской Лавры. Он опять широко улыбался, как будто лучший друг, громко поздоровался, вроде мы глухие и объяснил, что он будет нас сопровождать, сегодня должен состояться обмен со стороны ДНР и Украины в формате – 25 на 25. Вместе с Юрием в машину сели еще двое мужчин в гражданском, а затем, когда мы подъехали к проходной, в салон зашли какие-то шумные тетки, причем от них резко несло перегаром. «Женщины, проходите по салону назад. Скоро поедем», – обратился к ним Тандит. «Это солдатские матери, – пояснил он нам с Олей. – Едут на обмен. Правда, сегодня их сыновей менять не будут. Их сыновья воевали добровольцами в батальонах, а днровцы их не меняют, только срочников». «Ну да, они накануне так сильно радовались, что поедут на обмен, что до сих пор от них разит», – буркнула я ему в ответ. «Что вы говорите, Елена?» – вроде как не расслышал он. «Вы прекрасно слышали, что я сказала», – ответила я, и он согласился, что услышал и даже согласился, что от них разит перегаром.
   Лично у меня сложилось такое впечатление, что эти тётки просто едут как будто на экскурсию, поглазеть, а что же там такое происходит в зоне АТО. Между собой они бурно обсуждали вчерашний вечер и сожалели, что «пан Юрий» так рано от них ушел. Признаться, эти женщины ничего кроме неприязни у меня не вызвали, а после того, как я узнала, почему их сыновей не меняют, то я их даже возненавидела. Поэтому, когда мы выехали из Харькова и одна из них подошла к нам с Олей, чтобы пообщаться, вроде как наладить контакт, я тут же резко оборвала её и сказала, что нам не о чем говорить. И Ольга тоже отказалась разговаривать с матерью «добровольца». Женщина, искренне удивляясь нашему отказу, ушла назад вглубь салона. «Мы с матерями карателей не общаемся. Да, Оля?» – подмигнула я девушке и та, улыбаясь, кивнула мне в ответ.
   Однако в покое нас все равно не оставили. Тандит все время что-то рассказывал, расспрашивал, шутил, не всегда уместно, шумел. За пару часов дороги я узнала, что он оказывается из Днепропетровской области, а именно – из Павлограда (почти земляк) и у нас даже есть общие довоенные знакомые. Он долго и с особым наслаждением рассказывал нам с Ольгой (хоть мы и не просили об этом), почему он занимается волонтерством, что это его порыв души, призвание, чуть ли не божественная миссия – спасать из беды людей, конечно же – бескорыстно. Мы узнали, что только благодаря ему были спасены многие пленные. Так, например, в прошлый раз они вернули украинского журналиста Егора Воробьева! Одним словом, мессия на нашу землю пришел!
   И при этом он постоянно крестился на храмы, мимо которых мы проезжали и говорил о том, как он верит в Бога. «Вы знаете, Елена, вот мне многие родители военнопленных звонят и говорят, что они теперь по-настоящему поверили в Бога, ходят в церковь, молятся, просят о спасении своих детей у Всевышнего. Меня это радует! Как много духовных людей появилось в Украине», – восторженно делился он со мной. «Ну да, когда ты оказываешься вот в такой сложной жизненной ситуации, то не трудно поверить хоть в Бога, хоть в дьявола, да в кого угодно, лишь бы спасти свою шкуру. Но, как по мне, не этим измеряется духовность человека, а способностью пожертвовать собой ради других людей, родных, близких, чужих, но единых по духу. И делать это надо без шума и пиара, вот, мол, какие мы молодцы, не ради наград и привилегий. И Богу молиться не на показ, расшибая лоб на поклонах. Вот это я считаю искренней внутренней верой», – не знаю, что у меня было написано на лице, когда я это говорила, но после моих слов Тандит наконец-то замолчал и не беспокоил меня со своими разговорами примерно полчаса.
   С каждой минутой мы все ближе приближались к Донецку. Каждый указатель проезжаемого нами населенного пункта воспринимался трепетно, с надеждой на то, что вот-вот и… Вскоре мы проехали Изюм, остался в стороне Святогорск, вот показались улицы Славянска, опаленные войной. Юрий комментировал западенским женщинам, что на этих улицах еще летом шли ожесточенные бои, а они, отодвинув шторки, пялились в окна, задавая глупые вопросы: «А шо, прямо посреди города стреляли из пушек?!» Я и Оля еле сдерживались, чтобы не ответить им в рифму кто же из пушек стрелял, по кому стрелял и зачем стрелял.
   А когда мы подъехали к Краматорску, то Оля взяла меня крепко за руку и, жадно вглядываясь в окно, стала называть знакомые места и улицы родного города. «А вот там мое училище, здесь школа, в которой я училась. А если тут повернуть, то недалеко и мой дом, – с дрожью в голосе рассказывала девушка. – Это ужасно, я еду почти мимо своего дома и не могу остановить машину, чтобы зайти к себе, увидеть маму, обнять ее». «Не переживай, Ольчик, все будет хорошо, мы еще вернемся сюда», – пыталась успокоить я ее.
   Там же в Краматорске мы сделали небольшую остановку на одной из автозаправок, чтобы сходить в туалет. При этом, там к нам присоединились два небольших микроавтобуса сопровождения с вооруженными до зубов, в балаклавах, касках и бронниках, бойцами спецподразделения. Они очень тщательно охраняли наших мужчин-военнопленных, когда те вышли из своего авто, чтобы оправиться и размять ноги. Впрочем, к нам с Ольгой такого пристального внимания с их стороны не было, мы спокойно вышли из машины и пошли в туалет не в отдельно стоящее здание-будочку в стороне от заправки, а в более благоустроенный клозет в магазине при заправке, заодно там и кофейку себе купили (благо деньги у меня были).
   Более того, пока мы пили кофе, Юрий Тандит вместе со своими товарищами подошли ко мне и стали жаловаться, как им тяжело работать с омбудсменом ДНР Дарьей, которая никак не хочет отпускать пленных из украинских добровольческих батальонов. «Вот мы везем матерей, думали, что получится их сыновей обменять, а Дарья уперлась и не хочет их отдавать, говорит, что сейчас только срочников будут менять. Вроде как, по их информации, добровольцы из батальонов убивали мирное население и грабили. Но, они ведь – такие же солдаты, как и срочники. Может вы, Елена, когда туда приедете, поговорите там с руководством, чтобы всех отпускали», – пытался «развести» меня Юрий.
   Ну да, конечно добровольцы из батальонов прямо истинные герои, знаю я, что они из себя представляют. Но свое мнение по этому поводу я на этот раз оставила при себе, не было смысла дискутировать с ними на эту тему. А когда мы вернулись назад в автобус, Оля мне на ухо прошептала, указав на одного из новых сопровождающих: «Вот видишь того в балаклаве, каске с желтыми очками? Он – один из тех, кто приходил меня домой арестовывать. Я его глаза хорошо запомнила, на всю жизнь. Ни с кем не перепутаю. Была бы возможность, я бы его прямо здесь своими руками удушила!»
   Наша остановка на заправке неожиданно затянулась вместо 15 минут на полчаса. В чем причина, я сразу не поняла, но заметила, что Юрий ходит недалеко от автобуса и с кем-то нервно разговаривает по телефону, периодически посматривая в мою сторону и при этом активно жестикулируя. По его напряженному выражению лица я поняла, что у нас какие-то проблемы. Предчувствия меня не обманули. Тандит сел в машину и тут же обратился ко мне: «У нас тут произошло недоразумение. Мы не смогли сегодня включить в обмен одного вашего парня Алексея, и вот Дарья теперь категорически отказывается проводить обмен. Может быть, вы позвоните по своим каналам в ДНР и попросите, чтобы они договорились с Дарьей. Ведь иначе нам придется отложить обмен, ехать назад в Харьков и когда теперь вас обменяют – неизвестно». Опять в камеру мне конечно никак не хотелось возвращаться, но с другой стороны я понимала, что это шантаж чистой воды. Значит, они не привезли на обмен того, кого обещали, а теперь пытаются через меня решить эту проблему.
   «А почему вы не привезли на обмен этого парня?» – спросила я Юрия. «Да просто в суде не успели принять решение об изменении меры пресечения. Сегодня же суббота, а мы его только вчера в пятницу привезли из другого места. Но я обещаю, что в понедельник, послезавтра суд примет решение и я лично привезу его в Донецк. Поговорите с Дарьей, пожалуйста!» – Юрий буквально взмолился, и я согласилась на это. Надо отметить, что Дарья не случайно так настаивала на обмене парня, которого так и не привезли в этот раз. Она мне потом рассказала его историю.
   За него к омбудсмену ДНР пришел просить еще в сентябре его отец. Алексея Шеремета, который воевал в Славянске взяли в плен в Красноармейске, когда он там был со своей женой. Сдал кто-то из соседей. При задержании прострелили лопатку, рану потом зашивали наживую без наркоза, а в плену Алексея ежедневно пытали электротоком, в рот засовывали паяльник, из-за чего была полностью обожжена полость рта, и говорить он мог с большим трудом. При этом сотрудники СБУ требовали от него отказаться от обмена и подписать контракт на сотрудничество. Алексей вытерпел все пытки и отказался подписывать какие-либо документы. Но обменяли его только в декабре, перед новым 2015 годом. Так что обещание свое – прямо в понедельник лично привезти Алексея Шеремета, Тандит не выполнил. По словам Дарьи, парень еще довольно долго проходил реабилитационный курс в больнице, но все же встал на ноги, продолжает жить и служить Донецкой Народной Республике.
   А тогда, Тандит набрал номер Дарьи, передал телефон мне, но трубку уже никто не брал. Волонтер помрачнел чернее тучи, но дал команду ехать к месту обмена: «Давайте будем молиться, чтобы обмен таки состоялся, а я по дороге еще буду набирать Дарью. Может, получится ее уговорить». И мы поехали дальше, надеясь на то, что обмен все же состоится. Кроме того, Тандит таки уговорил меня позвонить моим знакомым, на всякий случай, и протянул свой телефон.
   Не буду вдаваться в подробности, каким образом и через кого мне удалось дозвониться до председателя парламента ДНР, но примерно через два часа я говорила с ним по телефону. «Добрый день! Это Елена. Нас везут на обмен, но, по словам Юрия Тандита, обмен под угрозой срыва из-за того, что среди нас нет одного парня, которого они обещали привезти. Получается, что тогда 25 человек опять вернутся назад в тюрьму в Харьков. Я домой хочу и все остальные тоже. Помогите нам, пожалуйста», – я старалась говорить спокойно, но не знаю, получалось ли это у меня. «Лена, не переживай, мы вас сегодня обменяем. Я сейчас поговорю с Дарьей, все будет хорошо. Езжайте дальше к месту обмена», – успокоил меня председатель Народного Совета ДНР и я передала его слова Юрию.
   После этого звонка ситуация немного нормализовалась. Мы ехали на место встречи в уверенности, что все будет хорошо и обмен сегодня таки состоится. Правда ехать теперь пришлось окольными проселочными путями и в сопровождении усиленной вооруженной охраны. А когда мы подъезжали к блокпостам, то Юрий просил западенским матерям зашторить окна и не выглядывать, чтобы не привлекать излишнего внимания. Тетки испуганно выполняли его распоряжения, боясь высунуть нос из микроавтобуса, хотя до этого пялились в окна, рассматривая разбитые взрывами обочины дорог, поля и разрушенные дома в селах и городах. Интересно, до них хоть доходило, что это все дело рук их сыновей-добровольцев? Скорее всего, нет.
   Ехали мы медленно и долго. И вот уже ближе к вечеру, когда стало смеркаться, на телефон Юрию позвонила Дарья и подтвердила, что обмен пленными сегодня состоится. «Я знал, я верил, что все будет хорошо. Это потому что я все время молился Богу о том, чтобы состоялся обмен!» – воскликнул Тандит. Точно, именно поэтому обмен сегодня и произойдет, с сарказмом подумала я.
   К украинскому блокпосту, расположенному на границе с ДНР, где должен состояться обмен мы приехали уже ближе к семи вечера. Солнце еще не совсем зашло за горизонт, можно было рассмотреть, что где-то там вдалеке уже наша земля, до которой остался всего один рывок. Украинским теткам срочно понадобилось «до ветру», немудрено, ведь они всю дорогу что-то жевали. При этом их предупредили, чтобы те далеко не отходили в посадку, так как там могут быть растяжки. Испугавшись, они прямо недалеко от автобуса решили справить нужду, прячась друг за друга.
   Нам с Олей тоже позволили выйти из машины и даже пообщаться с украинскими журналистами, которые уже находились на месте обмена. При этом военные сопровождения четко нам ограничили место возле наших автобусов, где можно передвигаться, чтобы мы не дай Бог, никуда не сбежали. Наивные, куда же мы побежим?! Как объяснил Тандит, теперь нам осталось дождаться, когда с той стороны приедут машины с украинскими пленными. Когда это произойдет, он затруднился ответить. «Сегодня», – пояснил он.
   Украинские журналисты нехотя подходили к нашим пленным, которые вышли подышать свежим морозным воздухом, задавали какие-то вопросы. Но больше корреспонденты предпочитали общаться с волонтерами, которые и сами не прочь были «дать интервью» центральным каналам. Юрий вдруг решил натравить журналистов на меня и отправил их к нам с Ольгой. Признаться, у меня не было особого желания общаться с «коллегами». А смысл? Они же все равно ничего не покажут, а если и покажут, то с такими комментариями, что лучше бы и не показывали.
   И действительно, задав пару вопросов: «А вы – правда журналист? А где работали? А где и за что задержали? А что вы будете делать, когда вернетесь?», – они стали расходиться. «Ребята, пообщайтесь вот лучше с девушкой. Ей всего 20 лет, она медсестра и ее обвиняют в том, что она спасала жизни раненых бойцов», – посоветовала я украинским журналистам. Но эта идея не вызвала у них интереса. И вообще «коллеги» разочарованно побродили по блокпосту, а затем и вовсе попрятались в свои машины, так как стало холодно, да и темно.
   В принципе, я понимала их разочарование, ведь для их картинки не было нормального сюжета. Два десятка измученных мужиков, со следами пыток и две дамы интеллигентных профессий, и при этом ни одного террориста! Вот зачем ехали в такую даль? Что давать в эфир?!
   Тем временем мы с Ольгой тоже замерзли и спрятались в автобус, чтобы погреться. Томительно-тревожное ожидание, и воспоминания о доме не могли не сказаться на настроении, и мне вдруг захотелось петь:
   «А знаешь, всё ещё будет!
   Южный ветер еще подует,
   И весну еще наколдует,
   И память перелистает,
   И встретиться нас заставит,
   И еще меня на рассвете
   Губы твои разбудят».
   Именно такое настроение у меня было в тот момент. Я понимала, что все хорошее только впереди. А все печали и трудности скоро останутся где-то там далеко, в другой жизни, в другой стране. Когда я закончила петь, то в микроавтобусе было тихо, все внимательно слушали и не перебивали меня. А потом как-то сам собой завязался разговор с водителем и еще двумя сопровождающими мужчинами, которые до этого момента почти все время молчали. Потом и Тандит, пришедший погреться, тоже присоединился к разговору.
   Почему-то вспомнили жизнь до войны и те песни, которые пели дома, с друзьями, родными. Я вспомнила, что у моих родителей, наших родных была интернациональная семья – русские, украинцы, белорусы, и когда мы собирались по праздникам за большим столом, то пели песни всех этих народов. И мы стали петь украинские песни и даже западенские тетки присоединились к нам. Но, мне не понравилось, как они поют, как-то уж слишком нараспев, как на пьяной «гульне» в селе, и я, попросив Ольгу выйти со мной, выскочила из автобуса, сославшись на то, что хочу подышать свежим воздухом.
   Уже было совсем темно и почти ничего не видно, единственное освещение – свет в салонах автомобилей и яркая полная луна, которая как прожектор в эту ночь озаряла землю. Вслед за нами вышел и один из сопровождающих в гражданском. Он представился, как Евгений, еще один мой коллега-журналист. «Я раньше работал на одном из центральных телеканалов в Киеве, а вот сейчас вместе с Тандитом занимаемся волонтерством. Я много читал информации о вас, Елена, и несколько иначе себе вас представлял», – признался он. «И как вы себе меня представляли», – поинтересовалась я. «Более радикальной, что ли. А тут так неожиданно, оказывается вы неплохо поете украинские песни», – видно было, что он искренне удивлен. «Это просто вы меня плохо знаете. А песни украинские, действительно, хорошие», – в отличие от нового руководства страны, подумала я.
   Около десяти вечера нам сказали всем сесть в автобусы, сейчас мы поедем на нейтральную территорию, где и состоится обмен. Мы с Ольгой как два воробышка на жердочке сели и, взявшись за руки, прижались друг к другу. Несмотря на то, что в машине было тепло, нас с ней колотило от переживаний, как будто был жуткий мороз. Юрий приказал плотно задернуть шторы на окнах автобуса и повторил «солдатским матерям» приказ не высовываться: «А то здесь останетесь!» После этого машины медленно тронулись с места.
   Мы с Олей могли видеть, что там происходит, так как сидели впереди салона. В начале колонны пешком шли вооруженные спецы, за ними – Юрий Тандит с волонтерами, затем автобус сопровождения, в котором тоже сидели бойцы и только потом наши два микроавтобуса с пленными. Впереди вдалеке в кромешной тьме были видны огни приближающегося с той стороны транспорта, который так же медленно приближался к нам. Потом мы остановились, и водитель развернул машину носом в другую сторону, поэтому, что там дальше происходило, мы только могли догадываться.
   Примерно минут через 15 двери микроавтобуса широко открылись и, появившийся в проеме Тандит, приказал нам с Ольгой выходить из салона. Мы вышли и, сделав несколько шагов от машины, оказались в свете прожекторов от видеокамер и вспышек фотоаппаратов. Это уже были наши журналисты. Некоторые из них меня хорошо помнили и знали, здоровались со мной. На меня посыпались вопросы, я что-то отвечала, еле сдерживая слезы от радости, что вот наконец-то, СВОИ!!!
   Вы не представляете, как я действительно безумно рада была их видеть! Где-то рядом с журналистами общалась Ольга и другие освобожденные. Была всеобщая радость, что нас вытащили из плена, не бросили в беде! Нас обнимали наши волонтеры, и мы как дети, которых нашла мама, прижимались к ним. «А где моя Елена?! Елена, где ты?!» – послышался голос Дарьи. «Я здесь!» – крикнула я ей в ответ. Она кинулась мне навстречу, обняла и расцеловала меня. «Все, садись в мою машину, я должна доставить тебя лично в Донецк в целости и сохранности. Тебя там уже ждут», – Дарья посадила меня в машину, потом кто-то из волонтеров перегрузил туда же мои вещи и минут через пять мы двинулись к Донецку.
   «Мне твои друзья уже все уши прожужжали, где Лена, когда ее обменяют. Мы тебя должны были освободить еще месяц назад, но тебя два раза на обмен не привозили. Уже только после того, как мы приняли принципиальную позицию, что если вы не будете нам давать на обмен тех, кого мы требуем, то вообще прекратим обмен», – рассказывала мне по дороге Дарья.
   Теперь мне стало понятно многое. И почему месяц назад меня перевели из СИЗО СБУ на Лукьяновку, почему была такая полная изоляция, почему следователь мне до последнего не говорил, что меня таки должны обменять. Видимо он надеялся, что я все же дам чистосердечные признания, после чего мне можно было бы спокойно выносить приговор, а ему звездочки на погоны вешать. Эх, не оправдала я надежд Артема на новое звание. Ну, так ему и надо!
   Мы буквально за десять минут оказались на окраине Донецка и вскоре въехали в ночной город на один из центральных проспектов. Несмотря на то, что была уже поздняя ночь и улицы были практически пустыми, я увидела, какой же он замечательный, какой он красивый МОЙ город. Освещенный ярким светом фонарей он стоял немного израненный от обстрелов, но чистый, убранный и не сломленный перед врагом! Этот город никто и никогда не смог и не сможет поставить на колени! Этот город силен своими смелыми, гордыми, мужественными людьми, которых никакой враг не сможет победить! Этот город выстоит, несмотря ни на что!
   Я люблю этот город, хоть и родилась не здесь, но он стал мне родным! Я ехала по ночному Донецку и плакала от радости – Я БЫЛА ДОМА!!!

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019