Повесть посвящается памяти бойцов и командиров дивизии внутренних войск имени Ф.Э.Дзержинского, работников органов внутренних дел и госбезопасности, офицеров-пограничников, выполнявших свой воинский и служебный долг в годы Великой Отечественной войны, не только на полях сражений, но и в борьбе с врагами в тылу Красной Армии. Отдельные эпизоды этого непростого, порой жестокого противостояния впервые доводятся до широких масс читателей.
В основе лежат реальные события, связанные с боевым путем Огрызко Владимира Тимофеевича, уроженца города Армавира, выходца из кубанских казаков, в годы войны прошедшего боевой путь от командира взвода и до заместителя командира 1 мотострелкового полка ОМСДОНа, после войны длительное время командира этого полка. Изменены некоторые фамилии, названия населенных пунктов.
No Смирнов П., 2007
ПРОЛОГ
В кузнице на окраине курортного черноморского поселка стоял нестерпимый жар. Бело-красный горн напоминал что-то фантастическое, неземное. В огненном чреве лежали поковки, будущие фрагменты ограждения. Мелодичный звон молотов кузнеца и молотобойца походил на церковный перезвон. Потные, увлеченные работой, они священнодействовали в снопах белых брызг, шипения, гула, общаясь на языке только им понятных жестов, обрывочных, коротких фраз и слов.
Неожиданно погас свет, наступила тишина. Мощный вентилятор кузнечного горна, с завыванием, как огромный соловей - разбойник, стремившийся выдуть душу из железа и людей, стал медленно затихать. Наступил вынужденный перерыв в работе. Кузнецы, глотнув воды из жестяного чайника, подвешенного на проволоке к балке, вышли на улицу, прикрывая глаза от непривычного дневного света.
- Дядь Лукьян! - вдохнув чистый воздух полной грудью, долговязый парень продолжил: - Загнал совсем, куда спешим, до октябрьских праздников далеко, основная часть уже готова, а остатки забора в глубине территории все равно никто не увидит, даже если его и не будет вовсе. Паренёк лет семнадцати, молотобоец, поправил пятернёй белесые волосы и с наслаждением, по-взрослому, затянулся, сигаретой.
- Эх, Петро, Петро! Сколько раз тебя буду учить, что настоящий кузнец тем и славится, что все делает основательно, без огрехов - ответил старый кузнец Лукьян, грузный мужчина, лет семидесяти. Про таких говорят, что с возрастом старость остановилась. Совершенно седой, с залысинами, темным лицом, изборожденным глубокими морщинами и следами оспин, и могучими натруженными руками, перековавшими несметное количество стали. Разминая затекшую больную ногу, добавил:
- Для меня никогда не бывает мелочей в работе, а это особо дорога. Ведь это не простой заказ на ремонт памятника, это наказ моего старого друга казака Филарета. Здесь, как ты видел на памятной надписи, монумент поставлен в память Архипу Осипову, сложившему свою голову за интересы государства российского в 1840 году в бою с мюридами. Солдат до конца выполнил свой воинский долг: когда в рядах защитников форта Ново-Михайловского не оставалось никого в живых, он шагнул с факелом в пороховой погреб. Он был первым в русской, а теперь и в Советской Армии, кто был навечно зачислен в списки полка указом царя Александра II.
Во время штурма форта погиб дед казака Филарета, а моя дочь, Людочка, за мужем за его внуком. Видишь, какая жизнь интересная штука! - с этими словами черные глаза Лукьяна заблестели сильнее обычного. Он присел на скамейку возле кузницы. В прозрачном теплом осеннем воздухе летала невидимая паутина, деревья неспешно надевали желтый наряд. Старая акация от легкого дуновения ветра бросала щедро, как почётная гостья на свадьбе монетки, рыжие кружочки листьев. Посмотрев на свои старые разбитые ботинки, Лукьян продолжил:
- Филарет умер в 1942 году, когда ему уже шел девятый десяток, осенью, в период оккупации Кубани немцами. Не вынесло сердце старика глумления супостатов, не дожил до освобождения. В победу верил и никогда этого не скрывал. А ведь люди-то были разные, кто-то разуверился, кто-то сломался, кто-то вообще пошел служить врагу. А Филарет всегда был непреклонный, как бы тяжело на фронте не было. Когда соседский парень, поступивший на службу в полицаи, пришел к нему домой поинтересоваться, что известно про мою Люду, ушедшую в партизаны, или хотя бы что ему известно про ее дочь, Филарет, не имея сил ударить эту сволочь, плюнул ему в рожу:
- Пошел, гад, отсюда! Тварь фашистская! - это были его последние слова. Ночью он умер.
- Да, боевой был дедуля! - докуривая сигарету, произнес Петр.
- Петя, для меня этот крест будет памятником для всех солдат, выполнявших свой воинский долг, защищая нашу Родину. Мне не довелось послужить из-за болезни ноги, не был на войне, как это было с моими родными и близкими. Поэтому всегда считаю себя в долгу перед теми, кто заплатил самую высокую цену за нашу с тобой сейчас счастливую жизнь.
- Дядь Лукьян, а что, дочь ваша правда партизанила в наших краях? С виду ведь никогда не скажешь об этом? - Петр с нескрываемым любопытством посмотрел на Лукьяна. Старик потер рукой красные, постоянно слезящиеся от нестерпимого жара и вредных газов глаза, и с нескрываемой гордостью произнёс:
- Да, правда! Боевая у меня дочка, как и зять, а сейчас ещё и внук будет военным.
На повороте дороги, утопая в пыли, показалась легковая машина.
- К нам, кажется, гости пожаловали, вон такси подруливает! - паренек издалека заметил серую "Победу" с шашечками. Автомобиль шел в сторону кузницы. Лукьян по-стариковски засуетился:
- Как же так! Я еще не готов! Ведь они должны были приехать завтра или послезавтра!
Из подъехавшей машины вышли женщина с темными с заметной проседью пышными волосами до плеч и высокий полковник в форме офицера внутренних войск. Полковник помог даме выйти из машины, затем наклонился, поблагодарил водителя, поправил фуражку и вежливо взял женщину под руку.
Взоры подъехавшей пары были направлены на Лукьяна. Статная женщина в зеленом платье стремительно направилась к старику. Лукьян поднялся со скамейки, сделал неуверенный шаг навстречу и широко раскинул руки.
- Здравствуй, папа!- женщина попала в объятия отца и, не сдерживая слез, целовала его в губы, щеки, заросшие седой жёсткой щетиной.
- Люда, Людочка! Дорогая ты моя! - старик не сдерживал слёз.
Полковник, высокий и сухой, с рядами планок орденов и медалей обнял по-мужски Лукьяна:
- Здравствуй, батя! Как жив-здоров? Вижу, ещё стучишь молотком!
- Да, вот кое-что сделал в память казачков наших, да солдат. Деда помнишь своего, Игорь? Это ведь его наказ, - с этими словами все не спеша направились в сторону моря.
- Я здесь не был сорок лет, с тех пор как меня сюда возил мой дед. - Игорь с нескрываемым любопытством рассматривал окрестности. Через редеющие кроны пирамидальных тополей виднелся большой металлический белый крест из множества небольших кованых колец, образовавших при сварке ажурное сооружение. Навстречу им от тяжело вздыхающего моря шли редкие группы отдыхающих, бросающих невольно взгляды на весьма разнородную четверку. Из контрольно-пропускного пункта пограничной заставы, расположенной рядом с памятником, вышел сержант, дежурный. Перейдя за несколько шагов до полковника на строевой шаг, четко остановился, вскинул руку к зелёной фуражке и начал представляться:
- Товарищ полковник! Дежурный по заставе сержант...
Полковник приложил руку к головному убору, затем опустил:
- Товарищ сержант! Занимайтесь своими делами, мы к кресту!
- Вот видишь, Игорь, - обратился к зятю Лукьян:
- Немного не успели ограду доварить. То перебои с напряжением, то материала не хватает. Вот поссовет помогает, колхозы местные, предприятия.
Подойдя к монументу, Игорь снял головной убор, согнул в локте левую руку, держа по уставу фуражку, замер, на несколько секунд опустив голову. Затем, надев головной убор, повернулся и подошел к тестю:
- Спасибо, папа! Думаю, что Филарет Александрович и не мечтал об этом. Спасибо от всех людей служивых, военных, что помните о нас! - с этими словами он обнял его, пожал руку покрасневшему и смутившемуся Петру.
- Вот, Людочка, здесь в семь лет понял, что во мне говорит казацкая кровь, что должен служить, как мой прапрадед, дед, отец - все мои предки с времен Екатерины, когда присягнули ей, что это у нас, Бунчуков, семейное.
Игорь повернулся к жене. Людмила подошла к нему и поцеловала в щеку:
- Эх, сокол ты мой, ласковый! - и нежно прижалась.
К группе людей у памятника подошел капитан-пограничник, начальник заставы. Офицеры представились друг другу. Узнав о цели прибытия, начальник заставы пригласил всех в подразделение. С Лукьяном они были знакомы давно, с самого начала реставрации мемориала.
- Наши бойцы в стороне от этой работы не оставались: убирали мусор, старые деревья, помогали каменщикам. Сейчас мы мемориал считаем своим не только из-за того, что работали вместе со строителями, но из-за того, что защитники форта Ново-Михайловского были первыми защитниками наших южных рубежей, а казаки, входившие в состав гарнизона выполняли задачи, во многом совпадавшие с современными пограничными. Здесь мы вручаем оружие, встречаем молодое пополнение, провожаем в запас, встречаем ветеранов, - капитан был явно немолодой, после войны дослужился от рядового солдата до начальника заставы в Новороссийском погранотряде, прикипел душой к этим местам, службе, здесь женился, дети выросли. В своем кабинете он разлил гостям в стаканы водку, на закуску подали рыбу в трех видах. На правах хозяина произнес короткий тост за память, за традиции, за службу Родине. Слова были сказаны без всякого пафоса, рисовки, от души и это поняли все. Стоя молча выпили.
БУНЧУК
1
Удобно устроившись на заднем сидении такси, Игорь и Людмила предались воспоминаниям. За многие годы, наконец, вдвоем сумели оказаться в отпуске в санатории.
Начавшийся мелкий осенний дождь увеличил и без того длинную дорогу. Людмила незаметно задремала, уткнувшись в плечо мужа, он обнял её нежно правой рукой. Перед глазами медленно стали проплывать картины детства и юности.
Игорь Бунчук отца своего, потомственного кубанского казака, не помнил - он пропал без вести во время гражданской войны, когда сыну был всего один год. Эта черта биографии ему во многом потом помогла избежать неприятностей, когда в многочисленных анкетах он указывал своё происхождение. За кого воевал его отец во время гражданской, никто не знал. Мать, Ефросинья Петровна, красивая и энергичная казачка, когда Игорю было пять лет, вышла замуж за землеустроителя. Отчим к Игорю относился ровно, но и вниманием особым не баловал. После школы светло-русый и сообразительный мальчик постоянно пропадал у деда Филарета, жившего бобылем в маленькой хате неподалеку и зарабатывавшем себе на пропитание уходом за лошадьми у зажиточных станичников, что ему позволяло держать старую белую кобылу с интересной кличкой Свеча. В Свече и во внуке он не чаял души. У Филарета Свечу в гражданскую не смогли забрать ни красные, ни белые. Белые вообще чуть было не убили старика, но за него вступился то ли окружной атаман, то ли сам Лавр Корнилов. Филарет на эту тему говорить не любил, но при случае гордился, что служили вместе Корниловым, когда прославленный генерал был всего на всего подпоручиком, молодым, неопытным. Филарет Бунчук был урядником, имевшим за плечами не один заграничный поход, и вечерами, во время одного из казачьих сборов, давал советы юному офицеру.
Филарету многое прощалось за былые заслуги, а их было немало. Молодым семнадцатилетним казаком он начал боевой путь в войне с турками в Закавказье, был участником многих боев. В преклонном возрасте сам напросился на русско-японскую, ставшую последней для него.
Двое сыновей продолжили ратные традиции Бунчуков: старший погиб в Австрии в 1915, другой в 1919 пропал без вести. Жена, с которой прожил тридцать лет, давно умерла. Многие вдовы набивались к нему в невесты после гражданской, даже молодые, но он предпочитал жить один. В Пасху и Рождество традиционно напивался, носил нательный серебряный крест на суровой нитке, хотя в бога особо не верил. Из наград деда Игорь помнил двух Георгиев да несколько медалей и рубль серебром, жалованный Филарету неизвестно за какой подвиг, но почему-то наиболее дорогой для хозяина.
Игорь и его приятели очень любили с дедом водить лошадей в ночное. Ни с чем не сравнимый запах степи, от воспоминаний о котором даже сейчас кружится голова! Ночью, когда спадал зной, в низинах, в близи рек и речушек скапливались все запахи степного разнотравья, пьянящие и дурманящие как, молодое вино. Кузнечики и цикады дополняли черноту южной ночи неповторимыми звуками, лишь изредка нарушаемых похрапыванием лошадей. Под впечатлением рассказов деда о коварстве супостата во время войны, шорох суслика или песчанки порой воспринимался, как приближение врага.
Легкое потрескивание небольшого костра, слабые отблески которого освещали лица старика и подростков, делая их загадочными, нереальными, игра света и теней порой давала причудливые или даже страшноватые формы. Особенно мальчишкам было страшно ночью отойти от огня и подогнать поближе ушедшую в темноту лошадь. Зная это, дед постоянно направлял самых робких ребят, пугая их перед этим какой-нибудь жутковатой историей. Про водяного, например, который караулит незадачливых купальщиков у кустов вблизи омутков, а затем сталкивает их в воду. После дед безобидным голосом произносит:
- Игорек, сходи-ка ты на речку к дальней заводи, там, где мы карасей на прошлой неделе ловили, посмотри, играют ли сейчас у берега сазаны. Думаю, стоит сходить туда с сетью в следующее ночное. Страсть как хочется сазанчика под сметанкой, - лукавил обычно дед, посылая ночью внука почти за два километра. Никакой рыбалки потом, конечно, не было, а вот расспросы о том, как он шёл, как ориентировался, были. Почему в грязи перемазался, когда кругом сушь, почему штаны порвал, когда на пути не должно было быть никаких кустов и рытвин? Легко деду было рассуждать, а тут попробуй в кромешной тьме найди дорогу, когда тебя страх и ужас подгоняет. Потом был разбор его "похода".
Рассказы деда о заграничных походах, о жизни и быте казаков мальчишки слушали, затаив дыхание, и улавливали лучше любых уроков в школе.
Как-то раз жертвами рассказов Филарета стала, чуть ли не вся округа пацанов. Дед, большой знаток различных небылиц, поведал мальчишкам о русалках, как они одурачивают людей, сводят с ума мужчин, что русалка может жить в любой девушке или женщине, только она проявляется не сразу, а как бы исподволь, нечаянно, но человек, попавший под нее чары, пропадает. Главное отличие русалки от обычной женщины в том, что закрывает глаза нижним веком. Мальчишки после этого рассказа пристально глядели в глаза абсолютно всем женщинам, начиная с матерей и сестер. Конечно, большее внимание уделялось девчонкам-сверстницам. Никто долго не мог понять странного поведения мальчишек, пока одна бабушка не объяснила своим внучкам. За внимательные взгляды на представителей женского пола мальчишки стали получать оплеухи и подзатыльники, сопровождавшиеся обидными репликами:
- Ну что, теперь увидел русалку? Или:
- Подь на болото, лягушку-царевну поцелуй!
Особенно запоминались воспоминания о лихих казацких налетах, смелых, иногда безрассудных.
- Сотник у нас был отчаянный, но с башкой, ой с башкой! Молод, тридцати не было ему, но уважали его все, даже кто ему в отцы годился, - дед на мгновение прерывал рассказ и ловким движением ножа делил краюху хлеба на четыре равные части, доставал большой пучок зелёного лука и разливал бутыль молока в глиняные стаканчики.
- Сам подошёл к штаб-офицеру и предложил выход в тыл многочисленному турецкому гарнизону ночью, чтобы нарушить там порядок. Сил было мало, но командир одобрил предложение сотника, зная, что казаки не подведут. Провели разведку, обмотали лошадям копыта тряпками, чтобы приглушить топот. Белую масть не брали, чтоб ночью турок не увидел раньше времени. На самых близких к врагу расстояниях вели лошадей за поводья, норовистым ладонью прикрывая рот, чтоб те нечаянно не всхрапнули. Моя кобылка была ох какая строптивая, с характером, взводный вообще из-за этого меня предлагал не брать. Сотник доверил, сказал, что пусть учится, только своей лошади чтобы шоры наладил, у неё от этого норов пропадет. Так и сделал. С рассветом налетели мы на спящих турок с тыла. То-то переполох был! Чуть самого пашу не захватили живьём, но янычары сумели его отстоять и вызволить, почитай, из настоящего плена. Налёт был настолько неожиданным, что наши силы были приняты за большие, и турки стали сдаваться сотнями. Так вот тогда почти полторы тысячи сдалось.
Как-то раз дед, когда внуку было лет десять, рассказал, почему у них фамилия: "Бунчук". Оказалось, что род Бунчуков берет свое начало со времен Киевской Руси, а может быть, и ранее.
- Вообще-то, бунчук - символ атаманской власти у казачества, это знак в форме пучка конских волос на древке в специальном обрамлении. Бунчуки, как отличительные знаки появились у кочевых тюркских народов очень давно. Фамилия же Бунчук связана с теми казаками, которые при атамане этот бунчук возили или носили. В бою же этим знаком, когда трудно было голосом перекричать топот лошадей, шумы боя, указывалось казачьему войску очень многое: направление атаки, строй, в котором должны были двигаться конники, отход, маневр и многое другое, - поведал старый казак.
Фамилия "Бунчук" в казачестве берет начало с Запорожской Сечи. Когда Екатерина Великая призвала Сечь для охраны южных рубежей, часть рода Бунчуков, как и многие казаки, присягнула императрице, а часть ушла в Турцию. Случалось, что в заграничных походах казаки узнавали своих очень дальних родственников по фамилиям: одни служили туркам, другие - русскому царю. В бою дрались друг с другом отчаянно, не давая поблажек, а после могли обменяться новостями. Фамилия "Бунчук" для этих мест была редкая - на всю станицу и прилегающие хутора было всего две семьи.
Позже полковник Игорь Бунчук через призму двадцати пяти лет офицерской службы осознал, где и когда закладывались его военная судьба. Во многом дедовские рассказы стали той основой, которая позднее нашла свое развитие в Саратовском военном училище НКВД, военном институте МВД и в военной академии имени М.В.Фрунзе. Пришло понимание, осознание прошлого, настолько умело и терпеливо дед воспитывал будущих защитников, что казачество было замечательной школой подготовки особой касты военных на протяжении нескольких веков, хотя и безвозвратно утраченной.
Тогда мальчишкой, он получал уроки по таким священным понятиям, как долг, верность, честь, отвага, стойкость.
В мальчишеском возрасте, в компании таких же, как он подростков, закладывался и закалялся характер будущего командира. Игры в войну, в белых и красных, русских и немцев подчас перерастали в драки, но до первой крови, лежачих не били, двое или больше на одного не допускались.
Пребывая в детских воспоминаниях, Игорь посмотрел на свою любимую Людмилу - до чего она прекрасна, даже во сне. Мило посапывает, чему-то улыбается, не удержавшись от нежности, чуть касаясь губами, поцеловал около виска. А как он в детстве после одного случая её невзлюбил! Ровесница, дочь станичного кузнеца Лукьяна, чернявая и худющая, во всех мальчишеских играх была на равных, это притом, что по станичным правилам девочки в мальчишеские игры не допускались. В его памяти она ходила с ободранными коленями, в синяках и в царапинах на руках, то и дело, хлюпая носом, как все мальчишки. Кто бы мог подумать, что через десяток лет из гадкого утенка вырастет прекрасный лебедь!
Даже сейчас, по прошествию стольких лет он одну детскую шалость своей любимой вспоминает с явной неохотой. Как-то во время детских игр в степи, Люда нашла шкуру гадюки после линьки и случайно бросила в сторону Игоря без каких-либо плохих мыслей. Шкура попала на плечо мальчишке и обернулась вокруг шеи так, что хвост свисал на грудь. От такой неожиданности он потерял дар речи и остановился. Глядя на него, побелевшего от страха, сверстники, наблюдавшие всю сцену сначала, показывая пальцами, буквально катились со смеха. Обида была страшная, а что делать? Единственное, что он тогда смог, так это сказать:
- Будь ты - парнем, я бы тебе показал!
Она же, по мальчишески, задирая, вилась вокруг него назойливой мухой:
-Ну и покажи, ну и покажи!
В семье Бунчуков никто и никогда не поднимал руку на женщин, это передавалось из поколения в поколение. Какой бы пьяный или трезвый казак не приходил в дом: руку на женщину - никогда.
Потом было расказачивание, которое в мальчишеской памяти не оставило каких-либо значительных следов. Как и кого расказачивать, когда кругом почти все казаки? Кузнец Лукьян, не будучи казаком, вынужден был уехать со своей семьей, из-за опасности каких-либо репрессий, как зажиточный по станичным меркам крестьянин. Дед Филарет часто заходил в кузницу: водил лошадей перековать, а иногда зимой и просто погутарить. Порой из кузни он приходил слегка навеселе и тут же заявлял внуку, готовившему уроки, что он устал и ложится отдыхать. Когда же Лукьян неожиданно собрался и уехал с семьей неизвестно куда, то Филарет не скрывая, горевал, что потерял хорошего друга.
В четырнадцать лет он подарил внуку настоящую берданку тридцать второго калибра. С этого времени для подростка началась другая жизнь. В общем-то, все шло как прежде: работа по дому, уход за скотом, занятия вначале в семилетке, а затем в средней школе, что для того времени было редкостью для станичных детей. Теперь дед стал его учить стрелять, выбирать позицию. Сколько раз Игорь мерил шагами расстояние до определенной Филаретом цели!
- А ну-ка, скажи, сколько будет вон до того дерева? - прищуря глаз, говаривал дед.
- Сто пятьдесят, говоришь, а ну-ка сходи и сосчитай. Стрелять дед доверял по бумажной мишени только тогда, когда был уверен в полной правильности изготовки, определении расстояния до цели:
- Промажешь по утке, не страшно, улетит и ладно, а вот супостат тебе промах не простит.
В свои семьдесят с лишним лет Филарет сохранил твердость руки и мог ещё преподать уроки фехтования, с шашкой он управлялся лучше, чем кто-нибудь с ложкой. Сожалел дед о том, что к тому времени кобыла Свеча умерла от старости. Филарет не дал зарезать лошадь на мясо, похоронил с помощью соседей на задах огорода, с почестями, как боевого товарища.
Для обучения внука "рубке лозы" он брал лошадей у других станичников.
- Пригнись, пригнись к лукИ! Так, так, руку с шашкой вытяни вперед, вытяни! Вот так! - голос из того дедовского урока, с приятной хрипотцой и сейчас стоит в ушах.
Такси петляло по серпантинам приморской дороги, по обе стороны которой поднимались склоны гор в осеннем убранстве. Отдых в санатории для Игоря, привыкшего к военной службе, уже стал утомительным. Надев военную форму курсантом в семнадцать лет, он никак не мог себя представить без службы уже больше четверти века. Почему-то вспомнилось, как в тридцать седьмом году он приехал поступать в военное училище. Первый раз уехал из дома один и так далеко. Мама, провожая его на поступление в училище, давала наказ:
- Съезди Игорек, посмотри Саратов и возвращайся эдак недельки через две домой. Чего ты там будешь делать один без деда? Ведь вы же с ним неразлучны.
Дед же напротив, пожелал успехов. Он был уверен во внуке. Филарет об училище узнал от сына своего старого сослуживца, который там работал, и за год до окончания Игорем десятилетки гостил летом в станице. Знакомый деда оказался начальником кафедры тактики, который приметил молодого сообразительного юношу и поинтересовался, куда он собирается после окончания школы. Узнав, что тот хочет стать офицером, предложил военное училище пограничной и внутренней охраны НКВД. Так Игорь Бунчук оказался во внутренних войсках, и вся его служба была связана с ними.
Учеба в училище для Игоря была делом несложным, как и в школе. Все дисциплины он любил, но особенно огневую и физическую. Жизнь в летнем лагере военного училища, со странным названием "урочище Щель Разбойничья" осталась в памяти как настоящая военная школа. Выходцу из казачества и хорошо усвоившему науку ухода за лошадьми на занятиях по верховой подготовке в училище ему было не очень интересно. Здесь давали только азы, в сравнении с которыми дедовские уроки выглядели куда более основательными. К выпуску у него был спортивный разряд по стрельбе из боевого оружия, что было делом довольно сложным, был сборником училища по легкой атлетике и, как ни странно для своего роста, по гимнастике. С гимнастикой его связала школа. В пятом классе он был на голову выше всех, но худющий. Выполнять же упражнения на перекладине и брусьях для него было сложно. Сверстники постоянно подначивали на занятиях по гимнастике, называя его "наш нескладной циркуль". Тогда преподаватель физкультуры ему рекомендовал записаться в секцию гимнастики.
Упорство в тренировках формировало характер и привело постепенно к тому, что он в школе стал единственным, кто мог делать "солнце" на перекладине без страховочных ремней.
В училище попал в руки хорошего тренера, преподавателя физической подготовки, который дал ему технику в выполнении упражнений и поэтому, когда начинались соревнования по гимнастике, приходилось для него устанавливать спортивные снаряды под самый большой рост. Его махи, амплитуда в выполнении упражнений зачаровывали самых строгих судей, на небольшие погрешности просто никто не обращал внимание. Это один раз привело к курьезу: на пьедестале почета участник соревнований Бунчук на третьем месте, по росту оказался чуть не на голову выше, чем тот, кто на первом. Главный судья соревнований, полуслепой старичок в белом костюме из областного общества "Динамо", задирая голову вверх, начал награждение с того, кто естественно, был выше.
Разносторонняя физическая подготовка очень пригодилась на службе, особенно в годы войны. Даже став командиром полка, он любил делать в утреннюю физическую зарядку под духовой оркестр. Более полутора тысяч человек, по пояс голых, на холодном утреннем плацу в Лефортово одновременно выполняли под музыку различные упражнения - красота неописуемая!
Вот и сейчас, будучи в санатории, он каждое утро пробегал пять километров, плавал в море до изнеможения, несмотря на прохладную воду, ежедневно ходил в спортзал, пропадал часами на волейбольной площадке. Для него всю жизнь отдыхом были занятия спортом. Не признавал массажей, всяких процедур:
- Я здоровый! - был один ответ на все претензии врачей.
2
Поезд остановился где-то среди ночи. Темно. В углу вагона- теплушки красным пятном дышал бок печки-буржуйки. Бунчук проснулся от духоты. Он отказался ехать в купейном вагоне для старших офицеров. Несколько дней назад назначенный командиром первого батальона в своем полку, он не пожелал ехать в комфортных условиях, а предпочёл коротать путь со своей первой ротой. Куда шел воинский эшелон, никто толком не знал, догадывались, что в южном направлении. Для военного времени ситуация самая заурядная. Два часа на погрузку, размещение и вот уже почти сутки в пути.
Дневальный приоткрыл дверь вагона. Ворвался свежий весенний воздух. Май сорок четвертого. Война откатывалась за предвоенные границы, только что был освобожден Крым. В душе крохотным огоньком теплилась надежда - вдруг послали их на юг в родные края, может, удастся повидать семью первый раз за всю войну.
Где-то рядом послышался недовольный, до боли знакомый гнусавый начальственный голос. Игорь спустился с нар, потянулся. Спать не хотелось:
- Дневальный, что стоим? Где мы сейчас?
Солдат, высунув голову наружу, коротко изрек:
- Станция какая-то. Кажется Раненбург, товарищ капитан.
- Семен, ты чё очумел что-ли от духоты? Какой там Раненбург? Мы что в Германии уже? - спросонок из-под шинели раздался чей-то раздражённый голос.
- Дрыхни, ты, рано тебе на пост. Чего я глазам своим не верю, вон написано - Ра-нен-бург - по складам вглядываясь в темень повторил дневальный. Комбат взял шинель, подошел к выходу, из головы не выходил знакомый голос:
- Кому бы он мог принадлежать? - голос удалялся, явно распекая кого-то невидимого за упущения в караульной службе, особенно обрывок фразы:
- Почему границы поста не обозначили как следует?
Спор дневального и солдата под шинелью он разрешил очень быстро:
- Раненбург - это станция, кажется в Липецкой области, городок Чаплыгин, совсем не Германия.
Поднырнув под перекладину в дверном проеме, Бунчук ловко спрыгнул на землю. Гнусавый голос удалялся к голове состава. Вдали виднелись два силуэта: один с винтовкой на плече - солдата или сержанта, второй, явно, офицера. Фигуры становились более контрастными по мере приближения к фонарю освещения в клубах белого пара у водокачки. Особенно Бунчука привлекла высокая фигура офицера в фуражке. Походка до боли знакомая, не спутать ни с чьей. Так ходить, разбрасывая ступни ног носками наружу, мог только один человек, его сокурсник по училищу - Воронковский, тоже Игорь, к которому из-за его фамилии прилипло прозвище "Ворона". Высокие прямые на одной линии плечи - теперь он уже не сомневался.
- Игорь! - из-за пыхающего ритмично паровоза окликнул его. Офицер продолжал удаляться.
- Ворона! - совершенно неожиданно для себя выкрикнул Бунчук. Потом застыдился этого слова. Так он его не называл даже курсантом.
Фигура замерла, медленно повернулась в сторону голоса.
- Игор-о-о-Ск! - неожиданно нараспев произнёс Воронковский. Конечно, это был он, родом из Белоруссии, часто называл тёзку по-своему.
- Т-т-ты от-т-куда взялся? - и широко раскинул руки. Они обнялись, хлопая руками друг друга.
- А т-т-ты со с-сто с-седьмого, - назвав три последние цифры воинского эшелона Бунчука, продолжил он, широко улыбаясь:
- Извини, с-с-сильно з-з-а-а-икаюсь. Эт-т-о от-т-т волнения. П-подожди, скоро п-пройдет! П-п-пойдем к-ко мне в штаб. Это здесь рядом.
Он ни на секунду не переставал рассматривать Бунчука, как будто тот был каким-то полуночным чудом на этой всеми богами забытой станции.
Они двинулись в сторону обшарпанного, не имеющего огней вокзала. Несмотря на позднее время, по пути попадались солдаты с кипятком, небольшие курящие группы военных. Было видно, что на станции скопилось несколько воинских эшелонов.
- Игорь Александрович! - навстречу им бежал военный комендант в форме старшего лейтенанта. Запыхавшись, он остановился, не добежав нескольких шагов до Воронковского и Бунчука:
- Вся надежда на вас. Нет у меня людей сейчас. Нужно срочно принять под охрану два эшелона с продовольствием. Пять воинских эшелонов на запасных путях, темно. Не ровен час начнут грабить продовольственные вагоны. Какой дурак их направил без охраны! - с последней надеждой он смотрел на Воронковского.
- Иван! Ты что, думаешь, у меня есть ещё люди? Все резервы бросили на поиск диверсантов. К-караулы и так половинного состава. Чего же сюда направляют составы, зная, что впереди эшелон немцы разбомбили? - Воронковский остановился.
- Ты звонил в Милославское? Они что там с ума спятили? Если сейчас будет налет на станцию, тебя же расстреляют! - Воронковский не спеша пошел к дверям.
- Игорь Александрович! Да три состава направили из Данкова. Видно у них тоже "запарка" какая-то. Нам сейчас станцию освободить не представляется возможным, пока впереди не разберут разбомбленный эшелон и не освободят дорогу, - комендант все стремился забежать вперед и услужливо открыть дверь.
Они зашли внутрь полутемного вокзала в комнату коменданта. Воронковский привычно взял трубку телефона коменданта:
- Караул! Да это я. Скорик! Выдели два поста до утра на пятый и шестой путь. Прими под охрану эшелоны с продовольствием. Что значит нет сил? Сам вставай на пост! Ладно, ладно тебе! Всё! Через десять минут иду проверять! - Воронковский устало опустился на стул.
- Ваня! Ты мой должник! Давай чай сюда. Видишь, встретил однокашника! Четыре года не виделись! С выпуска в училище. Он снял фуражку, положил на стол. Комендант с довольным видом бросился выполнять просьбу. Перед Бунчуком сидел капитан, совершенно не похожий на курсанта Воронковского, эстета и меломана училища, совершенно седой для своих двадцати четырех лет.
- Бунчук! Ты первый из нашего досрочного выпуска, кого мне довелось встретить живого. Все наши однокашники, что попали в Молдавский, Украинский пограничные округа, погибли, никого не осталось в живых в 10-й, 4-й, 5-й дивизиях НКВД по охране железных дорог. Знаю, что были живые еще в прошлом году из нашего выпуска Коля Серебряков и Миша Кононов, но я их не видел. Из всех выпускников, что попали перед войной на юг страны, нас осталось трое. Из сорока одного! Да и сам-то живой остался надо признаться благодаря подчиненным. Спасли, откопали, вынесли. Ты, наверное, не знаешь, что нам выпала в сорок первом тяжелая судьба. Мы прикрывали самые гиблые места, начиная от южных границ, до Киева и Донбасса.
Перед войной, если помнишь, по распределению попал в Киев командиром взвода в 4-ю дивизию. Хорошо было служить рядом с родными местами, ведь я родом с Полесья, как и жена, там и дочь родилась - Воронковский принял от коменданта стакан с дымящимся чаем, передал его Бунчуку, поставил второй перед собой:
- Ваня! Ну и скупердяй же ты! Уж ничего более серьёзного не догадался предложить по такому случаю. Тебя войска НКВД от трибунала спасают, а ты только водой хочешь "отмыться", - Игорь стал неторопливо размешивать варенье в стакане.
- Да, товарищ капитан...Я...сейчас... - комендант явно опешил, растерялся.
- Всё, всё, Ваня, иди, дай нам поговорить в твоем кабинете, - Воронковский отхлебывал круто заваренный напиток.
Бунчук положил на стол пилоткуку, взял в руки стакан:
- Думаю, что говорить о том, кто из нас остался живой рановато. Вот закончится война, тогда подсчитаем всех. Нас направляли сюда, когда ко мне пришел Володя Жуматов. Помнишь, как он рвался после выпуска в пограничные войска? Он попал во 2-й пограничный отряд. С боями дошел от границы до Сталиграда, был ранен, рука сохнет, сейчас направлен в Высшую школу на учебу. Остановился у меня, но с ним даже поговорить не успели, как нас подняли по тревоге и в путь - он поставил на стол стакан и помешивая ложкой продолжил:
- Игорь, ты кто, на самом деле, что коменданта гоняешь, как мальчишку в его вотчине? - Бунчук с любопытством глядел на бывшего сокурсника.
- Ох, и тяжёлый ты вопрос задал, Бунчук! По должности начальник штаба 188-го полка войск НКВД по охране объектов на железных дорогах с декабря сорок третьего, а фактически, и командир этого полка, так как уже полгода, как командир назначен на вышестоящую должность, а другого не дали. Вот так приходится "крутиться", в одном лице за всех. Под охраной шестьдесят три объекта на участке железной дороги в четыреста три километра. По местным меркам, наверное, и царь и бог. Только видишь, "царю и богу" даже ночью спать не приходится. Сегодня ночью диверсанты врага устроили нам на дороге "фейерверк", вызвали авиацию по рации, "подсветили" ракетами эшелон с танками. Завтра, вернее сегодня утром, начальство устроит мне, сам знаешь, что. А что я могу? У каждого куста бойца выставить? Теперь вот попытаемся мобилизовать всех на поимку этих гадов или гада. Видишь, как вот, могли бы посидеть с тобой до утра, твой поезд минимум часа четыре ещё простоит, а тут ... - он сделал многозначительный кивок:
- Ты не торопись, еще минут пятнадцать посидеть можно.
Бунчук хорошо помнил курсанта Воронковского, выходца из интеллигентного еврейского рода на границе Украины и Белоруссии. Все на курсе удивлялись, что же будет делать этот юноша с благородными манерами в войсках? Он был буквально помешан на произведениях искусства, все увольнения проводил либо в филармонии, либо в картинной галерее, или в театре. До солдат ли ему будет? Его поступление в училище было для всех загадкой, он объяснял, что выполнял просьбу деда, командира партизанского отряда в гражданскую войну.
Памятным был эпизод на втором курсе. Курсанты, как известно, народ с юмором, частенько любят подначить своего товарища. Вот и стал как-то раз Воронковский со своим увлечением искусством жертвой коллективного розыгрыша. Самоподготовка шла к концу, нужно было уже собираться на ужин, когда Воронковский вошел в класс, проведя часа два в библиотеке училища за изучением классиков отечественной и зарубежной культуры. Едва он сел за стол, как один из курсантов принялся рассказывать, как вчера в увольнении ходил на выставку картин эпохи Возрождения из Эрмитажа, проходившую в Саратове. Естественно, безучастным к рассказу товарища Игорь не имел возможности остаться и стал уточнять, что же тот видел, что ему понравилось. Войдя мастерски в заранее отрепетированную роль невежды в храме искусств, не стесняясь в выражениях, он стал рассказывать о голой толстой бабе на картине во втором зале выставки. Игорь стал уточнять автора произведения. Курсант с деланным растерянным видом стал гадать автора по первым пришедшим на ум созвучным с фамилиями известных художников слогам.
- Рай... Раймом...нет Раймоднд... Раймонд...кажется Обуи, - напрягая в диком усилии памяти лоб, выдал:
- Да, да, Раймонд Обуи. И тут "знаток искусств" клюнул на наживку, желая блеснуть перед товарищами своими глубокими познаниями в искусстве, он с пафосом подхватил:
- Раймонд Обуи, представитель эпохи раннего ренессанса, видный фламандский живописец, автор многих известных картин...Родился... - с увлечением продолжал он, не очень то обращая внимание на то, что командир группы с нарочито спокойным видом следует к доске и под взглядом едва сдерживающей себя от смеха курсантской массы мелом огромными буквами выводит: "РЕМОНТ ОБУВИ". Под взрыв дикого хохота сконфуженный Воронковский сел на табурет.
Теперь он один из немногих сокурсников выпуска января сорокового года, кто остался в живых. Был завален взрывом авиабомбы в дзоте, без сознания, контуженный откопан бойцами своего взвода. Вышел из окружения из киевского котла в конце ноября сорок первого с пятью солдатами. В форме войск НКВД, с оружием, комсомольским билетом в кармане. Любого из этого набора хватило бы для расстрела немцами на месте в случае плена. Почти год провел в госпиталях. Из-за контузии, полуглухого, немого вообще хотели комиссовать, но он сильно заикаясь, начал говорить, потом вернулся слух, стало проходить заикание. Убедил врачей, что может служить, и был направлен на участок, где полегче.
При расставании обменялись, как водится адресами. В конце короткой встречи Воронковский попросил, если вдруг Бунчук окажется в ближайшее время в Киеве, ведь никто из них не знал, куда он едет, попытался разыскать жену его, семью, за которую тот сильно переживает - жена еврейка, красавица Лариса с дочерью остались в оккупированном городе.
РОКОССОВСКИЙ
1
Утром 8 октября 1941 года лейтенанта Бунчука вызвал командир батальона.
-Товарищ лейтенант! Ваш командир роты по собственной просьбе направлен в действующую армию. Вы назначаетесь временно командиром роты и сегодня убываете в расположение 16-й армии для охраны штаба армии генерал-лейтенанта Рокоссовского К.К.
Обстановка на фронте чрезвычайно сложная. 7 октября враг захватил Вязьму. В Волоколамске разворачивается командный пункт армии. Ваша главная задача - охрана и оборона командного пункта от возможных десантов, просочившихся групп противника. Сегодня же убываете к месту несения службы на автомобилях по маршруту Москва-Волоколамск. Старший колонны - начальник штаба батальона капитан Селезнев поможет вам организовать службу в первые дни. Вооружение штатное. Службу несете до особого распоряжения. В штабе полка получите документы, на складе - зимнее обмундирование, необходимое количество боеприпасов и продовольствие на сутки. Вопросы, товарищ лейтенант?
-Никак нет! - произнес лейтенант Бунчук, еще не до конца осознав, что произошло.
- Временно исполняющий обязанности командира роты и командировка на Западный фронт - для молодого лейтенанта два события сразу в один день, наверное, многовато, - подумал про себя Игорь по пути в расположение своего подразделения.
Судьба военная больше времени на раздумье не отвела. Рота стояла в коридоре между кроватями, перед строем был начальник штаба батальона капитан Селезнев и благодарил за службу ротного, который два месяца назад, узнав, что вся его семья погибла на Украине, написал рапорт с просьбой направить на фронт. После этого было еще несколько рапортов, разговоры в политотделе. Все равно добился своего. Теперь простился с родным воинским коллективом, в котором прослужил четыре года и ждал Бунчука, чтобы подписать документы о передаче должности. Начальник штаба батальона представил лейтенанта Бунчука в новой его должности и объявил задачу роте.
Сборы заняли несколько часов, и к обеду колонна машин двинулась по направлению к фронту. Находясь в кабине полуторки, лейтенант Бунчук наблюдал столицу, готовящуюся к обороне. Город был совершенно неузнаваем: на окнах домов были наклеены полоски бумаги, на перекрестках улиц создавались баррикады, задрав тонкие стволы вверх, в скверах стояли зенитные орудия. На крышах высоких домов находились зенитные пулеметные установки, в некоторых местах над городом висели серые туши аэростатов воздушного заграждения; людей стало заметно меньше. По дороге довольно часто обгоняли колонны ополченцев, направляющиеся в сторону вокзалов в гражданской одежде, с винтовками и гранатами за ремнями. На выезде из города бросилось в глаза большое количество противотанковых ежей, которыми были прикрыты подступы к мосту через канал имени Москвы.
- Опять ничего не успел написать Людмиле. Как она там, скоро месяц будет дочери... - при этой мысли о родных он больно ударился головой о кабину. Водитель поздно заметил воронку от авиабомбы и в последний момент резко крутанул руль влево, объезжая ее. Деревья местами сохранили зеленую листву, но в основном был желто-серый унылый пейзаж. Осень была ранняя, по утрам становилось очень холодно, довольно часто даже замерзали лужи, начиналось предзимье.
Глядя на дорогу, Бунчук больше думал о том, чем будет заниматься там, на фронте, как и где разместит людей - ведь через несколько часов они будут уже на месте. Чаще стали встречаться воинские колонны, двигающиеся в северо-западном направлении. За дорогу дважды объявляли воздушную тревогу, но оба раза бомбежки не было: в первом случае немецкие самолеты были атакованы нашими истребителями, а второй раз наблюдатели за воздухом приняли за немецкие свои самолеты, возвращавшиеся от линии фронта.
Оказавшись в одной канаве во время воздушной тревоги с бойцами маршевой роты, направлявшейся на фронт, Бунчук почувствовал некую неприязнь со стороны простых бойцов, одетых в форму далеко не по размеру, с вещмешками не первой свежести, вооруженных трехлинейками, небритых несколько суток, грязных. Это отношение возникало от вида солдат-дзержинцев, по внешности похожих на картинных гренадеров, на которых форма сидела как надо, начищенной обуви, чистых, вооруженных новыми самозарядными винтовками Токарева, подобранных по росту не ниже ста девяноста сантиметров, даже, казалось, по обличью. С этой солдатской завистью, да и не только солдатской, в дальнейшем Бунчуку ещё не раз приходилось сталкиваться за годы войны при самых различных обстоятельствах. Про себя он уже тогда сделал вывод, хорошо хоть петлицы войск НКВД заменили на обычные полевые.
Все впечатления от увиденного тогда по дороге на войну врезались в память до мельчайших подробностей. Уже в зрелом возрасте после войны, много раз проезжая мимо этих мест, когда все было восстановлено или отстроено заново, он себя постоянно ощущал там, в сорок первом. Спустя десятилетия явственно и четко стал улавливать, насколько тогда благосклонной к нему была судьба. Никакой гарантии не было, окажись он в составе тех маршевых рот, шедших тогда на формирование или пополнение 16-й армии, что не пропал бы в этих "белоснежных полях под Москвой", как десятки тысяч безвестных солдат и офицеров, которые в прямом смысле слова своими телами остановили врага.
Охраняя штаб армии в течение двух недель, он имел возможность наблюдать, как ещё вчера выдвигавшиеся на передовую полнокровные дивизии, сегодня были наполовину меньше. Он видел неоднократно, как грузовики, везущие боеприпасы на огневые позиции, возвращаются загруженными до предела стонущими ранеными. Почему-то через пятьдесят лет вспоминалась картина, врезавшаяся в память, когда из кузова машины тонким ручейком стекала кровь, запах которой он чувствовал и сейчас, и тут же замерзала от дыхания ранней зимы, из алой становилась серебристо-белой.
Он много раз потом видел смерть близких и незнакомых людей, видел кровь и страдания, но именно этот грузовик врезался в память, как оказалось, навсегда.
Кто из тех, кто был в кузове, остался живой?
Запомнился разбитый авиабомбой деревянный дом на окраине Волоколамска. Среди обгоревших, переломанных бревен, домашней утвари, разбросанных на десятки метров, одиноко лежала детская тряпичная кукла, совершенно не тронутая пожаром, она ярким живым пятном выделялась среди черноты и безжизненности. Эта картина болью ударила в сердце, нестерпимо захотелось увидеть семью, ведь война на юге страны тоже неотступно приближалась к родным местам, почти вся правобережная Украина была захвачена врагом, в Крыму шли тяжелые бои, и военные сводки с юга были неутешительными.
Да он был там, но ему повезло, что его рота выполняла возложенную на нее задачу, ему везло, так как подчиненные были хорошо подготовлены к войне, что у него были хорошие учителя, которые его научили воевать, повезло с начальниками, которые заботились о своих подопечных, а не бросали на произвол.
Потом было всё: бои, тяжелый и изнуряющий ратный труд, гибель близких людей. Появился бесценный личный опыт, но все это было потом, а пока судьба его просто хранила.
Та командировка на войну, как он порой называл ее про себя, началась с того, что прибытие роты дивизии им. Ф.Э.Дзержинского было принято в штабе армии, как обычной маршевой, и заместитель начальника штаба тут же распорядился, глядя на высоких и бравых бойцов, направить их на танкоопасное направление, в штаб какого-то стрелкового полка. Никакие доводы капитана Селезнева о выполнении задачи охраны командного пункта армии на генерала не действовали, равно как предписание, выданное штабом дивизии.
- Капитан, какая охрана! Обойдемся без неё, как раньше, а вот брешь на стыке двух дивизий ваша рота, усиленная противотанковыми ружьями, вполне прикроет. Вон у меня целый курсантский полк полковника Младенцева обороняется. Армии необходимо оборонять полосу в сто километров по фронту, а сил нет, нет ни людей, ни артиллерии. На генерала произвели впечатление лишь магические слова, которые произнес капитан об особом задании от имени Берии, наркома внутренних дел.
В этот момент в штаб зашел командующий армией генерал-лейтенант Рокоссовский. Было видно, что командующий устал, чем-то раздражен. Выслушав доклад капитана Селезнева о цели прибытия, он остановился в задумчивости. Накануне он читал распоряжение Ставки о том, что на время формирования армии, для охраны командного пункта направляется подразделение от внутренних войск НКВД.
- Что это, снова недоверие? - пронзила сознание неприятная мысль.
- Кому в голову пришло приставить именно к командному пункту 16-й армии таких вот, почти двухметровых, как он отметил сразу же, отлично подготовленных солдат? - ему, как репрессированному в тридцать седьмом, упоминание о НКВД, здесь, на передовой, больно ударило по самолюбию. Он не подал вида присутствующим, что это горько и обидно для него, опытного военачальника, у которого сейчас очень трудное положение, однако собрался и произнес:
- Хорошо, товарищ капитан, всё необходимое вам для организации службы выделят, вопросы решайте со штабом армии. Лишь через две недели генерал Рокоссовский понял, что заблуждался в истинном предназначении данного подразделения. Так и осталось загадкой - кто же автор идеи охранять командный пункт формируемой армии в самое тяжелое время ротой внутренних войск НКВД и чем он руководствовался при этом. Лишь потом, после войны ему стало известно, что при подобных обстоятельствах осенью 41-го просочившейся группой немецких автоматчиков едва не был захвачен командующий армией генерал Конев. Только резервная рота войск НКВД сумела его отбить у врага.
С этого момента началась для лейтенанта Бунчука очень необычная страница военной службы. Капитан Селезнев помог в организации размещения, планировании охраны и обороны командного пункта, инженерном обеспечении. Через три дня рота выполняла возложенную на неё задачу в полном объеме. Далеко не всё и всегда шло гладко и благополучно. Привыкшие к вольнице и бесконтрольности в посещении различных учреждений в тылу фронта и армии некоторые старшие офицеры и генералы с нескрываемой обидой воспринимали требования часовых предъявить пропуск, документы для проверки. Первой жертвой требований часовых стал сам командующий, когда поздно вечером возвращался с ротой разведчиков с рекогносцировки.
Командир разведчиков на требование о предъявлении пропуска, не вылезая из машины заорал:
- Ты что слепой? Не видишь, кто едет? - В ответ часовой невозмутимо ответил, что приказ подписан командующим и он для себя его не отменял. Услышав перебранку офицера и солдата, командующий вышел из машины, сказал числовой пропуск солдату, улыбнулся и поблагодарил его, оставив окончательно сконфуженного командира разведчиков без внимания.
Был случай, когда один из командиров полков, прибывший на служебное совещание, на требование остановиться и предъявить документы хотел ударить солдата, но тут же был остановлен решительным окриком дежурного по пропускному пункту. Вконец взбешенный командир стал хвататься за пистолет, но винтовка со штыком была направлена ему в грудь гораздо быстрее. Разбушевавшегося офицера направили к начальнику штаба армии без оружия и под конвоем. После этого вышел приказ по армии, где командирам всех степеней предписывалось "решительно навести порядок в штабах, принять меры по их охране и обороне".
На четвертый день командировки к лейтенанту Бунчуку патруль неожиданно привел задержанного капитана со стрелковыми эмблемами. Патруль нес службу первый день в километре от командного пункта. Старший патруля начал взволнованно докладывать о том, что минут двадцать назад он заметил военнослужащего, который, не желая встречи с нарядом, пытался скрыться. Только решительный окрик и досланный патрон в патронник остановили его. Какого же было удивление патруля, что задержанный был офицером. Помня инструктаж перед службой (агентура врага часто действует под видом наших военнослужащих), старший патруля начал проверять документы. Капитан поначалу возмущался, а затем предъявил все необходимые документы, которые при проверке не вызывали никаких подозрений.
После доклада Бунчуку старший наряда положил на стол целую стопку изъятых документов. Поведение капитана было не совсем обычным. На момент задержания он явно хотел избавиться от какого-то предмета, бросив его в придорожные кусты. Солдат, сходивший за выброшенным предметом, принес сигнальный пистолет. На вопрос:
- Зачем была выброшена ракетница? - капитан произнес, что-то вроде того, что она не его, он её подобрал на дороге, а тут патруль. На вопросы кто он и откуда стал давать путаные ответы.
- Ну что, заводите этого капитана - Бунчук с трудом скрывал раздражение после не очень приятного общения несколько минут назад с заносчивым полковником, который угрожал ему, что дойдет до командующего соседним Калининским фронтом генералом Коневым, с которым когда-то служил. Скандал был только из-за того, что на пропускном пункте у него попросили документы. Конечно, для молодого лейтенанта такие ситуации разрешались довольно непросто.
Разглядывая документы задержанного, Бунчук действительно не нашел в них ничего особенного. Капитан, начальник продовольственной службы стрелкового полка в составе 18-й стрелковой дивизии, был командирован для выполнения должностных обязанностей в тыл армии.
В палатку зашел капитан лет тридцати, полноватый, среднего роста под охраной солдата. Следом зашел старшина роты.
- Капитан Васин, - представился он.
- Лейтенант Бунчук, - произнес командир роты.
- Что же вы, товарищ капитан, от патруля бегаете? - начал было Бунчук. - Где сейчас находится ваш полк?
-Вчера был в деревне Высокое, - ответил капитан.
-Высокое? - переспросил Бунчук, - да ведь еще два дня назад эту деревню захватили немцы, - как бы уточняя, поправил капитана, ещё сам не до конца осознавая, что делает этим.
- Да, но потом мы её отбили, - как-то виновато поправился было капитан. Тут вмешался в разговор старшина:
- Товарищ капитан, а что это вы хромаете?
- Ногу натер, - ответил капитан.
- Товарищ капитан, для тыловика вообще-то ходить в старой, солдатской шинели, наверное, зазорно. Да и сапоги у вас служат уже больше года, а ваш полк сформирован в августе, - опытный старшина заметил целый ряд весьма характерных деталей, на которые Бунчук сразу не обратил внимание. Теперь ротный сам понял, что в капитане, пусть он даже призван из запаса, ничего нет офицерского не только внешне, но и в поведении. Какой-то он робкий, неуверенный во всём.
- Так что же скажите на счет шинели и сапог, - Бунчук стал понимать, что перед ним совсем не тот человек, за которого он себя выдает.
- Шинель сгорела в землянке, поэтому одел солдатскую, а сапоги оказались малы, поменял у солдата, - ответил капитан.
- Будьте так добры, тогда, снимите сапог с больной ноги, - наседал старшина. Вещмешок за плечами капитана явно мешал ему наклониться и выполнить просьбу старшины. Он снял его, поставил рядом и, заметно волнуясь, стал снимать сапог.
- Вот тебе на, - подумал про себя Бунчук, - ходит в носках, конечно, намозолит ногу. - Но старшина обратил внимание совсем на другое - на краешек нательного белья, видневшегося из-под брюк.
- Тов-а-арищ капит-а-ан - нараспев произнес старшина, в его словах уже звучала настоящая издевка:
- Где же выдают шелковое нательное белье, наверное, в абвере? Уж точно не в Красной Армии. Действительно, из-под хлопчато-бумажных брюк виднелось темно-серое шелковое белье. Тут старшина совсем осмелел и взял с пола вещевой мешок, развязав его, решительно вытряхнул на пол все содержимое. По земляному полу раскатилось более десятка сигнальных патронов, выпал новенький ТТ, несколько пачек пистолетных патронов, комплект нательного шелкового белья, запасные носки, предметы личной гигиены, консервы, хлеб, сало, немецкие сигареты.
- Зачем это начпроду столько сигнальных ракет? Уж не сигналы ли немецким самолетам подавать, - этим вопросом старшина окончательно добил мнимого капитана.
На задержанного жалко было смотреть. Он весь покрылся потом, съёжился, губы тряслись, не в состоянии чего-либо произнести. Он не знал, куда деть свои руки, глаза лихорадочно блестели. Старшина быстро приблизился к задержанному и ловким движением и выхватил из его кобуры наган. Метнув суровый и осуждающий взгляд на солдата и старшего патрульного наряда за то, что те не разоружили задержанного раньше, мгновенно обыскал его. Убедившись, что больше ничего из оружия у задержанного нет, старшина стал спокойнее.
- Хватит вранья, давай на чистоту, кто ты на самом деле и для чего здесь? - вопрос лейтенанта был поставлен теперь жестко. "Капитан" разрыдался, по - детски, закрыв лицо руками, причитал:
- Меня расстреляют, меня расстреляют...
- Да будь ты мужиком, на самом деле, что ты сопли распустил, смотреть противно... - старшина знаком попросил разрешения у Бунчука закурить, затянулся с наслаждением моршанской крупкой. Воздух в палатке наполнился сладким и ароматным запахом махорки. Задержанный постепенно стал приходить в себя и попросил затянуться махрой хотя бы раз. Старшина сделал глубокую затяжку и протянул ему самокрутку. Руки капитана лихорадочно тряслись. Он затянулся жадно один раз, другой, закашлялся и заговорил:
- Страсть как люблю наш табак, немецкий - дерьмо, не могу его курить, уже полтора месяца не курил настоящего табака, как попал в плен под Смоленском. В лагере военнопленных под Борисовом, стремясь сохранить жизнь, согласился на сотрудничество с немцами. Вначале был задействован на хозяйственных работах: пилил дрова, помогал на кухне, чинил обувь, потом доверили лошадь, около двух недель прошло, как к нему присматривались. Потом какой-то офицер предложил сотрудничать с абвером, для начала сходить за линию фронта с простым заданием: среди советских войск, попавших в окружение, вести немецкую агитацию, распространять листовки. Рассказывать, как к нему относятся в плену, как хорошо кормят за предательство, за сносные условия жизни в сравнении с тем положением, в котором они сейчас находятся. О том, что немцы все равно победят, так как они сильнее. Около десятка бойцов, сагитированных им, с вражескими листовками пошли сдаваться в плен.
Потом была диверсионная школа, две недели учебы, и вот три дня назад с напарником направлены в тыл 16-й армии для целеуказания немецкой авиации. Основные объекты: железнодорожная станция и штаб армии. Напарник "работал" по станции, а он долго искал штаб армии, но когда нашел и уходил для отдыха перед ночной работой, был задержан патрулем. Самокрутка закончилась, дотянув ее до самых маленьких размеров, он потушил окурок и спрятал в шапке. Далее он дал исчерпывающие приметы напарника, который вчера остановился на одной из указанных им квартир. Задание выполнить вчера он тоже не мог из-за низкой облачности и снега с дождем. Сегодня напарник должен где-то быть в районе объекта, изучать его, а ночью указывать ракетами объекты воздушной атаки.
Доложив старшему офицеру штаба о задержанном, о задачах, которые тот должен был выполнять, Бунчук передал его в отдел контрразведки. В отделе контрразведки поблагодарили Бунчука за то, что его подчиненные проявили бдительность и задержали немецкого агента.
Прибыв в расположение роты, лейтенант стал обдумывать произошедшее. Молодец, все-таки, старшина! Как он здорово "раскусил", этого "капитана", да и бойцы тоже не "лопухнулись", хотя могло быть все по-другому. Будь диверсант решительнее, за неотобранное при задержании оружие пришлось бы платить дорогой ценой.
Так рота набиралась боевого опыта. На вечерней поверке Бунчук объявил благодарность старшине и бойцам за бдительность и задержание диверсанта, который должен был сегодня ночью ракетами обозначить командный пункт армии для немецких бомбардировщиков, пожурил солдат за то, что те не обыскали задержанного там же, не разоружили его, что могло привести к большим неприятностям.
Прошло два дня после этого случая.
- Товарищ лейтенант! К вам помощник председателя военного трибунала,- доложил дневальный. Откинув полог палатки, вошел незнакомый военный юрист и протянул ему предписание о выделении стрелкового отделения для приведения в исполнение приговора военного трибунала сегодня, в пятнадцать часов, в районе сосредоточения стрелкового полка. Приговор был в отношении задержанного его нарядом вражеского диверсанта и сообщника. Высшая мера наказания, расстрел. От прочитанного предписания Бунчуку стало как-то не по себе. Он сразу же вспомнил, как рыдал задержанный:
- Меня расстреляют, меня расстреляют... Лейтенант поднялся, расстегнул ворот гимнастерки, как будто он был узким и не давал дышать, затем снова застегнул его. К выполнению такой задачи он был не готов. Убить врага в бою, с оружием готов любой его боец, но расстрелять безоружного, пусть даже предателя... Военный юрист сразу же понял состояние командира роты.
- Товарищ лейтенант! Вы назначайте людей, а я с ними потолкую, - с этими словами он протянул пачку папирос.
- Закурите?
- Спасибо, не курю, - сдержанно ответил лейтенант.
- Вот это правильно. Не стоит начинать. Начнешь - потом не бросишь, - с этими словами юрист снял фуражку, положил ее на стол и, присев на край табурета, прикурил папиросу.
- Вы, похоже, служите совсем немного, и для вас расстрел выглядит явлением из ряда вон выходящим. Да, эта штука неприятна. Но без нее не обходилась еще ни одна армия мира. Война - явление сложное. Вы сейчас видите, как тяжела солдатская доля. Какая должна быть сила у обыкновенного человека, который еще вчера растил хлеб, плавил металл или учил детишек в школе, чтобы сегодня идти в бой, зная, что для него он может быть последним? Они тоже любят жизнь и хотят жить. Ходить в атаку или обороняться не так просто. Не все люди к этому готовы, бывают трусы - это одно. Но предательство, измена, переход на службу врагу - совсем другое. Война ведется огромными массами людей и бывает, что люди попадают в плен, - папироса уже кончалась.
- Плен - не курорт, сам был в немецком плену в первую мировую. Война просто проверяет каждого, к чему он готов, каков он на самом деле, и планка эта очень высока. Не все выдерживают. Посмотрите, какую стойкость проявляют наши части от рот, да что рот - батальонов! - в живых остаются по несколько человек, как это было с батальоном Лысенко 1075-го полка. Люди платят такую высокую цену за свободу и независимость Родины, а некоторые ублюдки, не побоюсь этого слова, пакостят в нашем тылу. Представьте, если бы тот агент, что вы задержали, выполнил задачу? Сидели бы мы сейчас с вами на этом месте или были бы на том свете? Вопрос далеко не однозначный.
Полк, направляющийся на позиции под Волоколамском, разгрузился из эшелона и готовился совершить пеший марш. Перед строем полка стоял член военного совета армии с рукой на перевязи от последнего ранения несколько дней назад и помощник председателя военного трибунала. Чуть поодаль стояло отделение солдат во главе с сержантом и военфельдшер. Двое, в отношении которых должен был быть оглашен приговор военного трибунала, со связанными сзади руками, без шинелей и ремней, стояли в нескольких десятках метров от всех остальных.
- Товарищи! Враг рвется к столице нашей Родины - Москве! Здесь решается судьба страны. Вам выпала высокая честь с оружием в руках защитить нашу страну, будущее, наших детей, жен, матерей! Для солдата нет ничего выше и святее, чем выполнить свой воинский долг, долг защитника! - слова члена военного совета армии звонко и чеканно звучали в прозрачном осеннем воздухе не оставляя равнодушными никого, от них шел холодок по спине и на лицах выступал румянец.
- Командиры и бойцы нашей 16-й армии проявляют стойкость и героизм, заставляют врага топтаться на месте, за каждый метр нашей земли платить большой кровью и сотнями машин. Благодаря стойкости наших солдат планы Гитлера один за другим проваливаются. Мы заставим немцев зимовать в чистом поле, не видать им теплых московских квартир! Как в Отечественную войну 1812 года французы, так и сейчас враг будет изгнан с позором с нашей священной земли.
Однако среди доблестных защитников Родины порой попадаются такие, которые, попав в плен к врагу, становятся на путь предательства, переходят на службу немцам, делаются нашими заклятыми врагами. За то, чтобы выжить, они согласны предать все: свое доброе имя, честь, совесть, - речь члена военного совета армии становилась суровой и непреклонной.
Слова комиссара не оставили равнодушными никого, все с осуждением смотрели на двух жалких, безликих, когда-то бывших красноармейцев.
- Предательство всегда было самым низким и подлым качеством, и с предателями всегда разговор был короткий. Смерть предателям, смерть изменникам нашей Родины! - Одобрительный гул прошел над строем полка. Потом были скупые чеканные слова приговора военного трибунала из уст помощника председателя военного трибунала, короткая команда и винтовочный залп.
2
Артиллерийская канонада приближалась к Волоколамску каждый день. Армия Рокоссовского, значительно уступавшая ударной группировке врага, вынуждена была отходить, но и противник терял свои силы.
Разведчики доставили двух пленных, у одного из которых было неотправленное письмо домой, где тоскливо и безнадежно описывалось: "...до Москвы осталось очень немного. И все-таки мне кажется, что мы бесконечно далеки от нее... Мы уже свыше месяца топчемся на одном месте. Сколько за это время легло наших солдат! Если собрать все трупы убитых немцев в этой войне и положить их плечом к плечу, то эта бесконечная лента протянется, может быть, до самого Берлина. Мы шагаем по немецким трупам и оставляем в снежных сугробах своих раненых. О них никто не думает. Раненые - это балласт. Сегодня мы шагаем по трупам тех, кто пал впереди, завтра мы станем трупами, и нас раздавят орудия и гусеницы".
В штабе стали поговаривать о возможном перемещении пункта управления дальше в тыл. Бунчук за несколько дней, казалось, повзрослел на несколько лет, черты лица стали резче, глаза от бессонных ночей впали, со щек пропал розовый румянец. Как-то ночью он писал план проверки боевой готовности караула на случай отражения воздушного десанта противника. Направляя его в командировку, в штабе полка обратили внимание на то, что противник может использовать свои десантные подразделения для захвата и уничтожения важных пунктов управления и для этого необходимо предпринять неотложные меры. Ночью никто не мешал обдумать возможности роты по обороне порученного объекта от воздушного десанта. На столе лежала масштабная схема охраны и обороны, незаконченное письмо любимой Людмиле, где он каялся в том, что не имеет возможности нормально написать ей, постоянно не хватало времени. То, что он на фронте, конечно, не сообщал, пусть будет спокойна. Глаза начинали слипаться от наваливающегося сна.
Когда вошел командующий в его палатку, он не слышал.
- Шёл бы спать, лейтенант! - подходя к нему, сказал Рокоссовский.
- Товарищ командующий! В роте происшествий не случилось! Временно исполняющий обязанности командира роты... - начал было неловко докладывать Бунчук.
- Какой временно исполняющий, сынок? На войне не бывает временно воюющих! Сколько ты временно исполняющий? - Неделю, товарищ командующий! - сон мгновенно слетел.
- Видишь, там, в тылу, о тебе забыли, а здесь ты ротный, ясно!
- Так точно!
- Откуда будешь?
- Из кубанских казаков.
- Понятно, - Рокоссовский остановился у рабочего стола офицера.
- А где тебя так схему охраны и обороны чертить учили? - разглядывая то, над чем работал лейтенант, произнес командующий.
- В Саратовском военном училище НКВД.
- Хорошо. Только пулеметы ручные поставьте вот сюда и сюда, - показав на лист бумаги ручкой, сказал генерал:
- Будет лучше возможность для отражения воздушного противника.
- Есть, товарищ командующий! - со словами
- Спокойной ночи, провожать не надо - он вышел из тепло натопленной палатки.
Тут же заговорил рядовой Сидоркин, дневальный, он же истопник, бывший невольным свидетелем разговора:
- А правда, товарищ лейтенант, что Рокоссовский был репрессирован в тридцать седьмом?
- Может быть, - неохотно ответил Бунчук. Он, конечно, был польщен таким вниманием со стороны командующего. Подумать только, меньше чем в десяти километрах от этого места здесь, на Волоколамском направлении, решается сейчас судьба Москвы и страны. Он видел, многих командиров и военачальников, здоровался с генерал-майором Панфиловым, вызванным на командный пункт армии для получения задачи, затем ставшим знаменитым после отражения танковых атак противника. Поздним вечером на командном пункте армии появился командир кавалерийского корпуса генерал-майор Л.М. Доватор, вышедший со своим соединением из окружения. Всей этой массой войск и техники на огромном участке руководил генерал Рокоссовский, всегда спокойный и уравновешенный. Это спокойствие и уверенность постепенно передавались подчиненным.
За время командировки, Бунчук был свидетелем планирования танковых засад на лесных дорогах, неоднократно слышал доклады старших офицеров об умелой организации обороны, многие документы передавались через него. Он видел, как военная машина Германии, покорившая всю Европу, докатившаяся до стен Москвы, стала здорово буксовать, здесь, под старинным русским городом, названия которого он раньше и не слышал. Бывая поздними вечерами в штабе, он улавливал напряженную и трудную работу мозга 16-й армии. Часто слышал от операторов, как принято было называть офицеров оперативного отделения, об острой нехватке противотанковых средств, как их порасчетно, на машинах ночью перебрасывали с одного танкоопасного направления, на другое, когда несколько солдат с двумя противотанковыми ружьями перевозили за несколько десятков километров в другую дивизию, где была более вероятна утром танковая атака. Ставка вместо противотанковых пушек чаще всего присылала стрелковые подразделения. Что бы хоть как-то остановить выдвижение противника в сторону столицы, создавались подвижные отряды саперов на машинах или повозках с минами и подрывными зарядами, которые минировали танкоопасные направления.
Истекая кровью, не имея в достаточном количестве противотанковых средств, армия Рокоссовского каждый день лишала противника его ударной мощи. Ценой неимоверных усилий и потерь враг за две недели тех страшных боев сумел продвинуться лишь на двадцать-двадцать пять километров. Штаб армии работал постоянно, без перерывов, без выходных, без сна. По офицерам штаба, работающим на пределе физических возможностей, можно было уже тогда сделать вывод, что в битве за Москву постепенно наступает кульминация. Напряжение росло с каждой стороны. Враг бросал в бой последние резервы, рассчитывая, что завтра, наконец, будет преодолен последний рубеж, а за ним откроется прямая дорога на советскую столицу. На фронте появились немецкие танки, окрашенные в желтый цвет пустыни. Это были последние резервы, которые перебрасывались из Африки, их даже не успевали перекрасить. Пленные показывали, что в некоторых ротах оставалось по 40-60 человек. Приближался тот перелом, о котором мечтали все с самого начала войны, когда, наконец, враг будет остановлен, а затем начнется его изгнание.
Рокоссовский вникал во все проблемы армии, постоянно был занят работой. Когда он спал в эти самые трагические для страны дни, Бунчук даже не мог представить. Вот и сейчас, когда был уже второй час ночи, он зашел к нему в палатку, поинтересовался работой начальника охраны командного пункта армии. Вот бы об этом как-то сообщить своей любимой, но этого делать нельзя, особое задание, об этом предупредили перед командировкой. С этими мыслями Игорь незаметно для себя заснул прямо за столом, сидя на двух патронных ящиках.
Несмотря на прифронтовую жизнь, в роте охраны служба была построена строго по обычному распорядку: в шесть утра подъем, зарядка, наведение порядка, утренний осмотр, завтрак, занятия по боевой подготовке и так до отбоя. Командиры других подразделений боевого обеспечения не скрывали порой своего раздражения, глядя на мероприятия, проводимые в роте Бунчука. В полевых условиях не всегда командиры живут по военному режиму, частенько дают послабления себе и подчиненным. Каждое утро командир роты, с обнаженным по пояс телом выходил перед строем и во главе колонны бежал в плотных сумерках сторону леса несколько километров, затем были физические упражнения и обязательное обтирание первым снегом. Все самое лучшее, что он усвоил в стенах училища стремился сохранить в условиях, когда некоторые офицеры не находили возможность бриться каждый день. Разгоряченные бегом бойцы принимали эти утренние ванны всякий раз с веселыми возгласами и шутками. Командир роты добился, чтобы сделали умывальник, ночью дневальные грели воду, и к концу зарядки в рукомойниках, установленных прямо на улице, была теплая вода. На утреннем осмотре все были в чистом обмундировании, со свежими подворотничками, побритые. Никаких послаблений никому ротный не давал. Ежедневными были построения и разводы на занятия для взводов, свободных от службы. Начальство начало ставить его подразделение в пример, хотя оно было из другого ведомства.
Подходила к концу первая неделя командировки, ротный стал искать возможность помывки личного состава в бане и нашел её. Конечно, пришлось выходить на штаб тыла армии, но, во всяком случае, отказа не было. Люди были довольны и во всем старались не подвести своего командира, на заботу о них они отвечали старанием, даже инициативой. Проверяя караул, он обратил внимание на то, что пулеметчик рывший окоп, согласно приказа, вдруг сделал его круглым, а в средину его закапывал столб. На бруствере лежало колесо от телеги.
- Корнейчук, ты это чего придумал, что ты сделал с окопом? Зачем понадобился столб посредине - в недоумении спросил ротный.
- Товарищ лейтенант! Вот посмотрите, вчера политрук принес эту газету, где приводится пример, как в какой-то энской части оборудуются пулеметные окопы для стрельбы по воздушным целям, - с этими словами рядовой Корнейчук протянул ротному многотиражку армии, где действительно был описан передовой опыт стрельбы по воздушным целям.
- Ну, покажи, Корнейчук, что же у тебя будет, - сказал командир. Солдат продемонстрировал, как будет на столб закреплено колесо, и как на него он поставит своего "дегтяря". Бунчук спрыгнул в окоп.
- Ну-ка дай пулемет, теперь подержи колесо, чтобы не свалилось, пока его не прибили. Приложившись к ручному пулемету, ротный наметил для себя наземную цель, затем воздушную, повернулся в одну, затем в другую сторону, будто бы перенося огонь с одного направления на другое, и остался доволен. Он понимал, что солдат, обычный рядовой, не имеющий боевого опыта, до мелочей пытался продумать будущий бой. Самое лучшее, что он нашел в опыте других, хотел использовать.
- Толково! Только окоп еще несколько расширь, задеваешь стенки, когда поворачиваешься вокруг колеса, особенно при стрельбе по воздушным целям. Тут же, обращаясь к сержанту, начальнику караула, произнес:
- Ну как? А со вторым пулеметом, что будем делать?
- Попробуем тоже оборудовать, вот только Корнейчук закончит свой окоп, и начнем с этим опытом делать другой.
Они вдвоем двигались вдоль постов. Каждый пост имел окоп для стрельбы стоя. В некоторых окопах была вода.
- Пробовали вычерпывать, все равно прибывает, земля еще не промерзла, - начал было, как бы оправдываясь, говорить сержант.
- Попробуйте засыпать этот окоп на глубину набравшейся воды, а требуемую высоту нарастить за счет увеличения бруствера на эту же величину. Только нарастите окопы с соблюдением маскировки. Вон тот вообще виден издалека, торчит как кочка на ровном месте. Времени даю вам на это сегодня до обеда.
Прибыв в роту, вызвал командиров взводов, политрука и старшину. Два командира взвода были одного с ним 1940 года выпуска, третьим был сержант, назначенный временно на его бывшую должность. Молодые лейтенанты были холостяки. Бунчук в сравнении с ними был все-таки женатым, даже отцом. Став командиром роты, он старался держаться построже со своими бывшими совсем недавно товарищами - взводными.
Вот его сверстник по училищу Хомутов Иван, похоже, завидует, что его обошли по службе, начинает это даже порой показывать внешне. Лейтенант Сапрыкин, выпускник Орджоникидзевского училища, хороший товарищ, а сейчас, когда Бунчука назначили ротным, подпадает под влияние Хомутова. Политрук старше всех офицеров на один год, закончил Ново-Петергофское училище, сам ленинградец, всячески поддерживает командира. Сержант Синельников, бывший его помкомвзвод, оказался старше всех. Он должен был быть уволен осенью 1940 года, как отслуживший три года, но началась война с Финляндией. Старшина роты должен был быть уволен через год.
- Товарищи офицеры! За неделю нами проведено много работы по выполнению новой для нас задачи. Постарались все. Сейчас предстоит доделать некоторые огрехи, которые остались в оборудовании позиций и размещении людей в землянках. В первом секторе стоит в окопах вода. Командиру - взвода сегодня же решить эту задачу.
Пулеметчик Корнейчук внедряет передовой опыт по оборудованию позиций для стрельбы по наземным и воздушным целям. Эту работу необходимо довести до конца.
Сегодня занятия по политподготовке в третьем взводе начались с опозданием на десять минут. В чем причина, лейтенант Хомутов?
