Это не литературное произведение. Просто воспоминания реальных людей с минимальной литературной обработкой текста - почти дословная перепечатка диктофонных записей. Никаких вставок, домыслов, украшательства. Как смогли люди, так и рассказали, им эти попытки вспомнить тяжело давались. Поэтому даже построение большинства предложений старался не менять, чтобы сохранились интонации. Фамилии и отчества авторов воспоминаний я намеренно убрал. Ведь в те годы они себя называли именно так - только по имени, самой старшей из них было 18 лет, а самая младшая родилась всего за месяц до того, как её угнали в Германию. Здесь я поместил записи воспоминаний только тех, кто в детстве оказался "под немцем".
Понимаю, что люди эти что-то уже подзабыли, что-то изменили под влиянием виденного в кино, прочитанного. Это часто случается. И люди при этом уверены, что всё именно так и было. Но, думаю, что главное в их памяти сохранилось без искажений.
ВАСИЛИЙ: ФАШИСТЯТА
Родился я в 1928 году в Киевской области. Места там красивые, кругом леса, от железной дороги всего 10 километров.
Немцы в наше село пришли через месяц после начала. Некоторые соседние сёла вскоре сожгли. С нашей деревней расправиться каратели боялись - кругом партизаны, могли успеть на помощь и перебить поджигателей. А лишнего риска эти вояки не любили. Но за одного убитого в окрестностях немцы расстреливали десять человек, как и в других сёлах. Заходили немцы в дома, почему-то часто отправляли свои надобности прямо в сенях. Почти все на ломаном русском требовали: "Курка, яйки!". Забирали скот, провизию.Как-то проявивших своё недовольство (взглядом или ещё как-то) отдавали на расправу полицаям, из своих же, местных.
В 1942 году мне было четырнадцать лет, когда пришёл приказ: гнать бесплатную рабочую силу в Германию. Около 150 человек (и молодёжь, и почему-то даже некоторыхстариков) посадили на подводы, повезли на станцию, потом в Киев. Никто не бежал. Кругом охрана. Смиренно ждали дальнейшей участи. В Киеве нас осмотрела медицинская комиссия. Немцы боялись заразы. Оставили двух девчат: у одной была трахома, другую "ошпарили крапивой". Собрали человек семьсот, посадили в эшелон - и в Польшу, на пересыльный пункт, где прошли "прожарку", и затем - новая комиссия. После осмотра нас разделили: построили детей отдельно, взрослых отдельно. Подростков определили к хозяевам, старших на заводы и фабрики.
Из нового пересыльного пункта в Камине нас привезли в Волин, где часть распределили по хозяевам-немцам, проживавшим в Польше.
А нас повезли дальше, в Германию. К тому времени мы уже сообразили, что вместе легче выжить. Сказали, что мы братья. Друзья мои по несчастью Миша Бодылюк и МишаЧупруненко и вправду были двоюродными братьями, ну и меня заодно в свои родственники записали.
Когда наш поезд прибыл на первую из немецких станций, мы были сильно удивлены. Ничего хорошего мы от жизни уже не ждали, рассуждали только о том, насколько плохо нам будет. А тут... Представьте себе: подходит состав к станции, а вдоль перрона стоят немецкие пацанята из Гитлерюгенда. В парадной форме, при галстуках, значками обвешанные. И свой салют нам отдают. Мы сразу и не поняли, что это они нас так встречают. А нам скомандовали из вагонов выйти и вдоль состава построиться в две шеренги. Выходит перед нами их старший, паренёк лет пятнадцати, и начинает речь произносить. Чисто так на русском языке говорил, с небольшим акцентом. Некоторые слова только путал немножко. Мол, они приветствуют на германской земле своих ровесников из России, рады нам, поздравляют с началом новой счастливой жизни, свободной от большевиков. Мол, мы здесь научимся настоящему немецкому порядку, поймем, как правильно жить, научимся хорошо работать и узнаем настоящее счастье. И мы, значит, для этих фашистят, прямо как младшие братья. Мы просто рты от всего этого поразевали. И не в переносном, а в буквальном смысле. А после этого фашистята стали нас угощать. У них за строем тележки стояли с продуктами. Вот они и стали нам раздавать бутерброды с салом и наливать в кружки что-то вроде ячменного кофе. Бутерброды, конечно, маленькие были, ломтики тонюсенькие. Но всё равно неожиданно всё это было. Мы потом в поезде долго это в ребятами обсуждали. Разное предполагали. Кто-то говорил, что нас подкупить этим хотят, чтобы мы Родину предали. Кто считал, что эти пацаны сами верят, что нас для лучшей жизни в Германию притащили. И такие вот гитлерюгенды нас ещё на нескольких станциях встречали и кормили. Только речей уже не говорили. Только улыбались и салюты свои отдавали. И всё так чётко, быстро, без толчеи и суеты, как будто сто раз репетировали. На всю жизнь я этих пацанов запомнил. Наверное, больше, чем всё остальное. Я думаю, что они всё же искренне верили, чтодля нас жизнь в неволе лучше того, что дома было, покажется.
Нашему хозяину Гельмуту Тонну было под пятьдесят. Поселил он нас в комнату, накормил. Утром подняли рано, часа в четыре коров доить. По три коровы на каждого приходилось. Всего коров было пятнадцать. Хозяин с женой работали наравне с нами. Мне, как самому молодому, дали уже раздоенных, а потом отправили пасти коров. А моих "братьев" отослали на прополку. Кормили нас сносно, пусть и одной и той же ячменной похлёбкой с брюквой, в которую добавляли то требуху, то шкварки от сала, вытопленные до каменного состояния. Голодными себя не чувствовали.
В ноябре 1942 года нас передали Вальтеру Фрейлиху. У этого хозяина была лошадь, три коровы, куча свиней, множество кур и ветряная мельница. Фрейлих сам совсем не работал, только ходил, проверял, покрикивал, да приказы о наказаниях отдавал. А непосредственно за нами присматривали двое взрослых поляков из военнопленных. Если сам хозяин нас чуть не за мебель держал, то поляки эти (уж и не помню, как их звали), старались во всю. И не только выслуживались, им, по-моему, самим удовольствие доставляло над нами издеваться. Иначе, как москальским быдлом, они нас и не называли. Как этих поляков звали, я уже и не помню. Неподалёку от нас в этом же хуторе работали под конвоем наши пленные. Я украдкой таскал нашим муку и яйца, которые на хуторе почему-то никто не считал. Там же, на хуторе, я во второй раз жизни встретился с мальчишками из Гитлерюгенда. У хозяина двое детей было: старший сын где-то воевал, а младший - Мартин - как раз в этом Гитлерюгенде состоял. Дома он появлялся редко, раз в две-три недели, учился где-то вроде интерната. Появлялся он обычно не один, а в компании двоих таких же подростков, чьи семьи, вроде бы, жили на хуторах где-то поблизости. Вот он настоящий фашист был, хоть и недоросток ещё. Любил остановить и лекции читать. Мы к тому времени уже все неплохо их язык стали понимать. Так этот Мартин мог по полчаса зудеть про то, что мы не люди, а свиньи, хуже диких зверей, что мы должны быть счастливы, что работаем во благо настоящих хозяев мира. Или просто мог остановить, плюнуть в лицо и уйти. Или ударить просто так. А папаша его всегда поблизости был. Стоял, посмеивался. А потом подзовёт сына и одобрительно так по плечу или по щеке потреплет: "Гут", мол, так и надо с ними. Кормили как свиней, даже варили нам в той же лохани, что и свиньям. Дополнительно только утром давали по ломтику хлеба с маргарином. А в декабре 1944 года, как раз на Рождество, Фрейлихи получили известие, что их старший сын убит на Восточном фронте. Вальтер Фрейлих с женой после этого к нам вообще даже подходить перестал, все распоряжения через поляков передавали. А Мартин, когда появился, бить стал уже палкой, и говорил, что мы всё равно все сдохнем. А вскоре он с приятелями раздобыли где-то гранату и бросили её в колонну наших военнопленных, когда те возвращались с работ в лагерь. даже одного немца-конвоира ранило осколком. Наказали за это Мартина или нет, я не знаю, потому что Фрейлих-старший сына сразу куда-то увёз. И больше мы Мартина не видели. Так мы жили до марта 1945 года. Рядом с хутором текла речка. В марте на ту сторону реки уже вышли наши войска. Пришлось нашим хозяевам эвакуироваться. Фрейлих запряг лошадь, и подались они на соседний хутор, всё оставили, даже кур со свиньями. Ну, и нас тоже бросили. Надсмотрщики-поляки удрали следом за хозяевами. А мы разбежаться не успели, в хуторе встали немецкие солдаты. Хозяйничали они там не хуже, чем у нас: всё изгадили, скотину порезали. Ох, мы и злорадствовали, глядя на это. А нас загнали в коровник и огородили колючей проволокой. Даже часового возле коровника поставили. Кормить уже почти не кормили.
23 апреля пришёл приказ: снабдить всех продуктами и погрузить в эшелоны. Человек семьсот нас с окрестностей немцы нагнали, и в поезд погрузили, все вместе: поляки, французы, русские. Высадили нас. Оказалось, весь эшелон сопровождали только два пожилых солдата-немца. Построили и повели. Впереди был концлагерь, уже пустой.Прошли его насквозь, прошли мост. Как только перешли мост, он взорвался. Нас конвоиры просто отпустили. А сами бросили винтовки в воду и тоже куда-то ушли. На другое утро мы вышли к нашим войскам. Меня сразу положили в госпиталь. А в конце июля я уже был дома.
Из тех, кого угнали в Германию в сорок втором, в родное село вернулись почти все. Только шестеро так и затерялись безвестно, да десять человек погибли - из тех, которых прямо в Германии после освобождения призвали в армию.
АЛЕКСАНДР: НАГРУДНЫЙ ЗНАК "OST"
Родился я в 1927 году в деревне Каменка Покровского района Орловской области. В августе 1942 года немцы объявили, что будут забирать молодых парней и девушек в Германию. С каждого дома надо было отдать одного человека. За неисполнение приказа - расстрел. Угоняли, в основном, подростков, молодых женщин. Было мне тогда 15 лет. Пригнали на станцию Змеевка. Посадили в товарняк. Сколько ехали - не помню. Из еды было только то, что взяли с собой.
Привезли нас в Австрию. Область называлась "12А", а лагерь назывался "Лихтенштейн". Это была просто асфальтированная площадь, на которой поставили деревянные бараки. Мы прошли дезинфекцию, нас обрили наголо. Лагерь был обнесён проволокой в три ряда. Людей в лагере было немного: в каждом бараке помещалось до двадцати двух человек. Когда мы прибыли, там уже находились подростки из Каменец-Подольского, потом пригнали ребят из Ростова. Нам выдали нагрудный знак "OST". Мы должны были его пришить так, чтобы между строчкой не мог пролезть палец. Кто пришил не так, получал резиновым шлангом по спине.
Вставали мы очень рано, и пешком нас гоняли на стройку. Строили дома. Дней недели мы не знали, а называли их по названию той еды, которую нам давали: макароны, шпинат, капуста и т.д. Давали нам 250 граммов хлеба с опилками, маленький кусочек маргарина и тёплый чай на сахарине. Обувь носили деревянную. До сих пор помню этот звук, который эхом отдавался от стены одного барака к другому. Выдали нам старые грязные солдатские одеяла (всего три). Мы их разрывали на тряпки, которые служили и полотенцем, и портянками. Нужда была сильная. Многие умирали от истощения. Больных не лечили, они были обречены на смерть.
Помню, как между мной и ещё одним парнем с Украины началась драка в столовой. На шум прибежали полицаи. Все испугались и сразу разбежались. Полицаи стали разыскивать зачинщиков. Я спрятался в бане, думая, что там они меня не найдут. Но полицаи меня быстро отыскали. Стали бить. Я, как мог, уворачивался от ударов, прятался за трубу. После побоев на теле выступили кровавые полосы, которые долго не заживали, постоянно мокли. По ночам полицаи всегда делали обход. По выбору, на кого взгляд упал, били шлангом. После этого надо было сразу вставать, чтобы избежать второго удара. Светили фонарём прямо в лицо, если зажмуривался глаза или пытался прикрыться рукой - били. Нередко приходили гестаповцы, всё переворачивали и уходили. Мой сосед по нарам однажды пошутил, что это пытаются среди нас найти виновника покушения на Гитлера. Хохотал весь барак. За это нам крепко досталось, но ни автора шутки, ни её содержания никто не выдал. На нарах были прикреплёны таблички с номерами. Такие же были на одежде. Мой номер был 349. Вши не давали спать, много было и клопов. В баню водили редко. Помню, давали кусочек мыла, оно почти не мылилось, по всей видимости, мыло было человеческое. Охрана всегда ходила с оружием. Во время работы сидеть не разрешалось. Мы пытались изучить немецкий язык, чтобы хотя бы понимать команды мастера. Мастер на стройке бил нас постоянно. В 1944 году, чтобы нас не кормить, стали иногда отпускать по десять человек за территорию лагеря. Среди нас выбирали старшего. Если кто сбежит, то старшего могли расстрелять. Мы ходили и побирались, рылись по помойкам, за счастье было добыть хоть что-нибудь съедобное. Помню, как нашёл хрен. Спрятал его, а потом проглотил. Через некоторое время начались нестерпимые боли в животе. Чуть не умер от заворота кишок.
В конце 1944 года нас погнали в Югославию. Там мы рыли окопы. Поднимались в четыре утра. В Югославии было много людей разных национальностей: французы, итальянцы, венгры. Кормили там получше. Давали уже по пятьсот пятьдесят граммов хлеба. Рядом с нами находился концлагерь, где содержались югославские партизаны. Неподалёку находился штрафлагерь. Оттуда каждый час слышалась стрельба, уснуть было невозможно. Нас выпускали, как и в австрийском лагере, по десять человек побираться. Мы ходили и просили у местного населения еду. Однажды зашли дальше положенного. Можно сказать, попали в партизанский край. Югославские полицаи ловили партизан. От смерти спас случай. Возвращались мы в лагерь и шли по тропинке, а если бы пошли напрямик, то нас бы расстреляли.
Пробыли мы в Югославии полтора месяца.
В мае 1945 года нас освободили. Просто однажды утром смотрим - а охраны нет. Пошли всё хватать: тряпки, вещи, хоть что-то в дом привезти. Однако появились югославские партизаны и наши солдаты, пригнали нас на площадь и стали сортировать, считали мародёрами. Отобрали все трофейные вещи. Три месяца гнали под конвоем. Давали когда сухарь, когда два. Возвращался на Родину практически в одних трусах. Пригнали нас на станцию Дебальцево в Луганской области. Там работал я в шахте взрывником. Потом уехал на родину в Орловскую область.
ИДА: В НАШЕЙ КОЛОННЕ ГНАЛИ СЕМЬЯМИ
Родилась в 1942 году в селе Большая Аккоржа Овидиопольского района Одесской области. По национальности мы русские немцы. Вывозили фашисты нас из Одессы в марте 1944 года. Мама рассказывала, что ехали через Бессарабию, Румынию, Польшу, Чехию. Сама я, конечно, ничего не помню.
В нашей колонне гнали семьями. Мама рассказывала, что в нашей колонне была телега с вещами. И вот однажды на колонну напали румыны, не солдаты, а местные. Я ехала на подводе. Было мне два годика. Румыны взяли лошадей, всех с подвод выбросили, подводы, и всё, что на них было, угнали с собой. Через некоторое время я в подводе проснулась и начала плакать. Румыны увидели, что остался ребёнок. Кто-то схватил меня, выбросил в поле через канаву и повредил мне позвоночник. Я лежала, захлёбывалась рёвом. Сколько я лежала, никто не знает. Через некоторое время подошла другая колонна угнанных. Меня подобрала одна женщина. Я была еле жива. Она замотала меня тряпками и понесла на руках. По цепочке между заключёнными передавалось, что нашли ребёнка. Только через два месяца мать нашла меня с повреждёным позвоночником.
В Польше жили шесть месяцев под открытым небом за колючей проволокой. Обувь на ногах была деревянная. Тогда нас гнали очень часто, почти без отдыха, попадали под бомбёжки.
Догнали нас до Германии. В Германии определили к хозяину. Маме разрешили меня оставить. Спали по 2-3 часа, остальное время работали. Мама привязывала меня к своей спине, так всюду с собой и носила. Каким чудом маме удалось меня выходить, я не представляю. Когда освободили, то через некоторое время, как репатриированных отправили на Урал в город Новая Ляля на лесозаготовки.
МАРИЯ: НЕДАЛЕКО ОТ ЛАГЕРЯ НАХОДИЛСЯ КРЕМАТОРИЙ
Родилась 20 мая 1935 года в деревне Оскорове Боротянского района Калужской области.
В 1942 году нашу семью и многих других из деревни угнали. В городе Рославле нас разъединили с остальными односельчанами. Мы попали в посёлок Марьина Горка Пуховичского района Минской области. По дороге подгоняли нас собаками. Если кто в колонне спотыкался, его сильно избивали. Детей из рук вырывали и убивали. Пригнали в концлагерь. Неподалёку стояли немецкие казармы. Есть практически не давали, изредка приносили по черпаку баланды. Мать и старшая сестра работали на сельхозработах. Я один раз хотела пойти с ними, но немец схватил меня, оторвал пуговицу, а мать начал сильно бить. Мы, дети, ходили собирать цветы по болотам. Недалеко от нашего лагеря находился крематорий. Сжигали пленных. Сильно издевались, били людей. Всех стригли наголо. Когда немец стал отступать, то сжигали даже детей, кидали в колодцы.
Освободили из лагеря нас в 1944 году. Наши солдаты успели в последний момент. Много детей вышло на волю уже из крематория.
Нас у матери было четверо, я была средняя. Младшая умерла в лагере. В 1944-м мы вернулись домой, а там всё с землёй сровнено. Поселились в землянке. Кроме травы, есть нечего было. Побирались. Кто-то даст, кто-то нет...
НАДЕЖДА: КОГДА Я РОДИЛАСЬ, МАМА БЫЛА ПАРТИЗАНСКОЙ СВЯЗНОЙ
Сама я о войне ничего не помню, потому, что родилась я в ноябре 1943 года в деревне Засечье Порховского района Ленинградской области (теперь Псковской). Всё, что помню, это рассказы моей мамы. Мой отец, Василий Алексеевич Степанов, во время Великой Отечественной войны не воевал, так как в финскую войну был ранен в ногу и после ранения сильно хромал. До войны он работал слесарем на авиационном заводе в городе Ленинграде. В начале войны вернулся в деревню домой. Хотел идти в партизаны, но ему запретили, сказали, что он молод, его немцы выберут старостой, и он будет работать на партизан. Так оно и случилось.
Днём в дом к нам приходили немцы с полицаями, ночью - партизаны. Те сведения, которые родители узнавали от немцев, передавали партизанам. Мама, Антонина Васильевна Степанова, была партизанской связной. Я, когда выросла, у мамы спрашивала: "Зачем тебе это было надо?" Я хотела понять, как она могла это добровольно выдержать, ведь ей, уже беременной, приходилось ходить ночью по 50-70 км, куда пошлют. А она мне ответила: "Или пойдёшь, или люди погибнут".
В ноябре 1943 года родилась я. В декабре 1943-го партизаны должны были нас с мамой отправить в советский тыл, но за день до этого пришли немцы, отправили в Латвию, в концлагерь. Отца к тому времени немцы уже разоблачили и расстреляли. Мама рассказывала, что, когда она меня заворачивала, немец сидел на табуретке и ждал, пока мама со мной выйдет из дома. Немец как будто оправдывался, говорил: "Нашего Гитлера и вашего Сталина надо столкнуть лбами, пусть сами дерутся, а у меня дома четверо детей". Когда мама отошла метров на двести-триста, она обернулась, то увидела, что дом наш уже горит с четырёх сторон.
В Латвию нас везли в теплушках, в которых было очень холодно, и все тёплые вещи мама накрутила на меня, чтобы не простудить. Когда привезли концлагерь, я уже не могла ни плакать, ни есть. Надзирательница, увидев меня такую, сказала маме, чтобы она отдала меня ей на сутки, что она отнесёт меня какой-то бабушке и та скажет, буду ли я жить. Маме ничего не оставалось делать, как отдать меня, так как я была нежизнеспособной. Через сутки эта женщина вернула меня маме и сказала, что я буду жить.
Из этого лагеря здоровых, молодых отбирали для работы в Германии.
Некоторые люди, чтобы их не увезли в неметчину, натирали глаза солью, глаза становились красными, что было похоже на трахому, таких не брали, немцы ужасно боялись болезней.
Женщины, у которых были дети, работали от зари до зари, а дети находились с бабушкой Лушей (женой дяди моего отца). Женщины, дети которых находились с бабушкой, должны были отрабатывать норму и за эту бабушку. Кормили плохо, моя мама хорошо вязала и этим ремеслом подрабатывала ночью лишний кусок у служителей концлагеря.
В 1945 году нас освободили советские войска. Мама говорила, что плакал от радости весь лагерь.
Мы вернулись домой. После концлагеря мама болела шесть лет. Лежала в больницах, у неё была поражена центральная нервная система. О войне она вспоминать не любила, её от воспоминаний начинало трясти. Отошла она душой, и здоровье более-менее восстановилось где-то в 1953-1954 годах. По своей натуре она была весёлый, жизнерадостный человек. Любила людей, никогда не проходила мимо человека, который нуждался в её помощи. За человеческую доброту и любовь ко всему живому Господь подарил ей 82 года жизни. Наверное, за то, что она в таких условиях смогла сберечь всех своих детей - нас троих.
ВАРВАРА: КОРМИЛИ СНОСНО: В ДЕНЬ КУСОК ХЛЕБА И ДВА БЛИНЧИКА
Родилась в деревне Чепелинка Гомелевской области. Когда меня забрали немцы, мне было 18 лет. В это время я жила одна с матерью. Немцы меня забирали два раза. В первый раз немцы приехали в деревню на машинах, увезли в район. Привезли, толкнули в здание на регистрацию. Помню, что была русская переводчица.
В тот раз я убежала. Бежала долго, ревела и оглядывалась. В наших местах были партизаны. Это было в 1942 году. Месяц я пряталась в лесу с братом, но партизан не нашли. Вернулись домой.
Через неделю опять пришли немцы. Я пряталась. Они сказали: "Или дочку давай, или убьём!". Наставили пулемёт на мать. И я вышла. Немцы заложили мне руки назад, связали их за спиной и, как мешок, раскачав за руки и за ноги, забросили в машину. Привезли на станцию, там таких как я, уже много было. Нас погрузили в вагоны и отправили в Оршу. Оттуда долго везли до пригорода Минска. Там простояли целые сутки, потому что поезд чуть не пошёл под откос. Повезли нас дальше и высадили среди поля. Там сидели с неделю, есть совсем ничего не давали. Много людей умирало от болезней. Было это в конце августа. В пересыльном пункте над нами издевались, били кнутом. Некоторых повели на работу - разгружать уголь. Мы ждали, когда придут заявки на работников.
Разрешили самим объединяться в группы. Нашу группу отправили во Францию в город Хольмар. Высадили на платформу. Мы очень долго ждали. Потом пришли хозяева и стали выбирать работников. Меня и ещё одну девочку забрала одна женщина. Мы с этой девочкой работали вдвоём с семи до девятнадцати часов. Полиция выдала нам знак "OST", его нужно было пришить к одежде. Кормили сносно - в день кусок хлеба и два блинчика. Хозяин держал ресторан и гостиницу. Поселили в полуподвальном помещении. Работали много - надо было выгружать уголь, грузить машину. Хозяева были не немцы, а французы. Работало примерно человек шесть. Часто унижали, оскорбляли нас, а иногда приходилось и палку почувствовать.
Нас освободили американцы. Сначала американские солдаты почему-то согнали нас всех в сарай и хотели поджечь, но спас хозяин, как-то смог заступиться за своих работников. К нему американцы почему-то относились лучше, чем к нам, русским. Всё, что только можно было вынести из ресторана и гостиницы, как трофеи забрали американцы. До дома мы добирались чуть ли не пешком, кто как мог. Я добиралась пешком, а от нашей границы до Орши - на буфере товарного вагона. Питалась остатками пищи в заброшенных домах. Когда вернулась домой, мать с братом сидели в погребе. Больше от дома ничего не осталось. Так, в погребе, мы прожили до 1952 года.
НИКОЛАЙ: ПОГРУЗИЛИ НА ПОДВОДЫ И ПОВЕЗЛИ...
Родился в деревне Второе Лукино Свердловского района Орловской области 22 мая 1937 года. В 1943 году в мае рано утром всех жителей нашей деревни согнали на место, где пасли скот. Погрузили на подводы и повезли на станцию
Становой Колодец, что находилась под Орлом. На этой станции погрузили в товарные вагоны и везли до Бреста. В Бресте поселили в бывший концлагерь. Военнопленных там уже не было. В этом лагере нас держали около двух месяцев, кормили баландой. Потом снова погрузили в поезд, повезли уже в Германию. Выгрузили на станции. Отчётливо помню нескончаемый вой сирены. А потом приехал хозяин. Долго ходил, выбирал, старался брать именно семьями. Отобрал нужных ему людей. Из нашей деревни были отобраны ещё три семьи: Соколовы, Волковы, Артёмовы. Повёз он нас в местечко Баисдорф недалеко от Берлина. Кроме нас были и другие работники: тридцать девушекс Украины, работали французы и даже советские немцы (они называли их "русские немцы"). Этим "русским немцам" поблажек никаких не делали, только постоянно предлагали изменить жизнь к лучшему, если перестанут себя называть советскими людьми. Но эти немцы оказались людьми упрямыми и не соглашались. Мы вначале к ним относились настороженно, как к врагам, потом уже поняли, что они не притворяются и никакой разницы между ними и собой не видели.
Сам помещик был даже не немец, а поляк, у него только жена была немкой. Нас она ненавидела. Хозяйство было большое, держали много коров и имели большую площадь земли под огород. Работали до позднего вечера. Жили в двухэтажном бараке. Готовили еду себе сами, из того, что даст хозяин. За время пребывания в неволе у Волковых умерло два ребёнка. Мне повезло. Трудно было моему старшему брату Ивану. Он ходил за тремя здоровыми волами. Ему часто доставалось от хозяйки: чуть что не так, кнутомпо спине, чтоб знал, "русская свинья".
Пробыли мы там до освобождения два года.
Обратно добирались, как могли. И на волах, и в товарном вагоне. Словом, прибыли в родное село только в июне 1945 года. Весть о победе пришла к нам уже на территории Брянской области. Прибыли домой, а дома и нет - сгорел.
ЛЮДМИЛА: ОДНОСЕЛЬЧАНЕ ДОНЕСЛИ НА ПАПУ...
Когда началась война, мне было восемь лет. Папа ушёл в партизаны. Пришли немцы, и односельчане донесли на папу. Маму вытащили на улицу и сильно избивали. Когда я вышла, немец натравил на меня собаку, спасла соседка, схватила сзади за шиворот и затянула к себе, захлопнув калитку под носом у собаки. Дом наш сожгли, а нас погнали к станции. Погрузили в эшелоны.
Везли в Германию, но довезли только до Латвии. Маму определили на ферму. Хозяин был ярый фашист, хуже немцев. Меня отдали его соседям в няньки. Там ухаживала за двухлетней девочкой. Её родители относились немного лучше, меня почти не били и разрешали доедать остатки из тарелок.
Есть хотелось всё время. Ходили по соседям попрошайничать. Но нас чаще били, а не подавали.
Однажды ночью пришёл какой-то старик латыш и сказал, чтобы мама спрятала в стоге сена сына (моего брата). Так мы его спасли от лагеря, куда почему-то забирали в тот раз только мальчиков от семи до десяти лет. Наверное, для каких-то экспериментов, я не знаю. Все события помню очень плохо, всё как в тумане каком-то. Хорошо помню только, как рано утром на ферму пришли наши разведчики в пятнистых накидках и освободили нас. Все долго рыдали, даже сказать ничего не могли. И нас всех выносили на руках, даже маму.
АНТОНИНА: ВСЮ НАШУ СЕМЬЮ ОТПРАВИЛИ В ЛИТВУ...
Родилась в Псковской области. В нашем доме был госпиталь. Все эвакуировались в лес. Я была младшей в семье. Мы с сестрой выбежали последними. потому что вернулись забрать хлеб, от всех сильно отстали. Нас догнали немцы, когда остальные все уже были в лесу. Помню, что почему-то немцы все были верхом на белых конях. Получилось, что мы навели на след. Нас окружили, схватили, родители увидели и вернулись к нам. Потом нас пригнали обратно в деревню, сказав, чтобы мы собрали одежду и еду. Немцы сначала вели только нас, потом присоединились к большой колонне, в которой гнали множество народу, детей там было много.
Пригнали нас на станцию Подсеву, погрузили в вагоны, довезли до Пскова. Там снова затолкали в другой поезд. Ехали очень долго, очень сильно голодали. Отбирали кого в Германию, кого в Литву. Все больные, грязные. Всю нашу семью отправили в Литву.
Привезли в пустую школу. На дворе была осень. Нашу семью никто брать не хотел, потому что папа был инвалидом, он потерял руку ещё на войне с белофиннами. Мы очень сильно голодали. Потом приехал один хозяин, который нас к себе забрал. Он очень жестоко с нами обходился: поселил в сарае, работать заставлял всех, бил хлыстом, вырезанным из автомобильной покрышки. Смеялся, что делает нам узоры на коже для красоты. Папу он в конце-концов убил, потом при нас разрубил на куски и бросил в корыто свиньям. Я тогда даже не кричала, так было страшно. Потом долго вообще говорить не могла. Мне тогда было всего шесть лет - я работала на кухне, чистила котлы, мыла посуду.
ТАИСЬЯ: "ЕСЛИ ХОТЬ ОДИН ПАРТИЗАН УБЕЖИТ, ТО МЫ ВАС СОЖЖЁМ"
Родилась в деревне Лазино Юхновского района Калужской области. Немцы оккупировали нас 6 октября 1941 года. Мне было 14 лет. В семье нас было два брата, мама и я. Пленили в 1942-м в феврале. Помню, когда стали немцы отступать от Москвы, их преследовали партизаны. Завязался сильный бой. Потом всё стихло, партизаны отошли. Во время боя мы спрятались в подвал. Оттуда нас после боя немцы и достали.
Гнали нас пешком, везли на товарняке, завезли в церковь. Подогнали машины. Старых и малых в сторону, а молодёжь в машину. Отправляли в Германию на работы. Спаслась почти чудом. Я взяла у соседки маленького ребёнка и прижала его к себе. Немец спрашивал: "Твой киндер?" Я кивнула. И немец оставил меня на месте. Не забрал.
Потом нас погнали в Старое Быхово. Жили мы там в деревянных домах. Ходили побирались. Снова стали забирать в Германию. Немцы забежали в дом, выгнали всех. Я спряталась под кровать. Слышала, как кричали: "Паненка, выходи!" Я надеялась, что про меня не вспомнят. Но кто-то выдал, я слышала, как какая-то женщина кричала, что в доме спрятались. В дом зашли и меня вытащили на улицу. Из другого дома тоже девушка попала. Нас повезли в лагерь. Очень хотелось убежать из этого лагеря. Прикидывались больными, лишь бы не забрали в Германию.
Потом удалось выбраться из барака. Думали отсидеться где-нибудь и сбежать из лагеря совсем. Нас не очень сильно охраняли, караулили местные полицаи, они часто все напивались, когда немцев рядом не было, и вообще внутри лагеря никого на посты не ставили, только вокруг. Выбраться за территорию лагеря мы не смогли, побоялись. В барак мы тоже боялись возвращаться. Спрятались в сарае на сеновале до утра. Матери нас потеряли, а всю молодёжь рано утром угнали. В сарае мы просидели до вечера. Так мне второй раз удалось избежать отправки в Германию.
Потом повезли в Бобруйск. В это время началась эпидемия тифа. Помню, как гоняли в баню на прожарку. Гнали босиком, без еды, без воды. Кто не мог идти - стреляли из пулемёта. Ходили побираться, куски собирать, когда отпускали за Бобруйск. Многие умирали от истощения. К ним даже прикоснуться было нельзя - сразу сильная боль и огромный синяк на теле, и вмятина, как в глине.
Из Бобруйска погнали ближе к западу в Могилёвскую область, поселили в деревню Подлипки. Местных обязали принять нас к себе в дома. Леса там непроходимые. В 1943 году в начале октября поблизости появились партизаны. Ближайший к нам лес окружил карательный отряд.
А нас завели в сарай и сказали: "Если хоть один партизан убежит, то мы вас сожжём". Стоял сплошной рёв. Слышно было, как идёт бой.
Мой брат в сарай не попал, он пас коров местных жителей. У него на голове была советская пилоточка, как у партизан. Наверное, из-за этой пилотки его и застрелили. Бой кончился, наверное, всех партизан перебили, потому что нас сжигать не стали, а выпустили. Брата мы нашли рядом с деревней, женщины принесли его в деревню на плечах, а потом закопали.
В 1944 году нас освободили. Когда кончилась война, ехать было некуда: дом сгорел. После войны я поехала в Москву, устроилась работать на стройку.
МАРИЯ: МЫ БОЯЛИСЬ, ЧТО НАС СОЖГУТ
Родилась в 1929 году в деревне Оскерево Калужской области. Летом 1942 года нас начали угонять. Помню, как мама испекла три коржа хлеба. Других продуктов у нас не было. В семье было пять человек. Я была средней. Поставили нас в ряд и погнали на шоссе.
С одной стороны военнопленные, с другой - мирное население. Во время этапа много людей заболело тифом. Привезли в город Рославль. Там был концлагерь. Нас загнали в церковь. Она была огорожена проволокой. Военнопленные жили на первом этаже, а мы на втором.
Потом нас опять выстроили и опять погнали. А далее погрузили в машину, посадили на пароход. Детей сажали наверх, чтобы партизаны случайно не убили нас. Привезли в Бобруйск. Поселили в пустые дома, где жили еврейские семьи. В доме было по 15 семей. Родителей гоняли на работу. Из еды давали похлёбку. Мы боялись, что нас сожгут.
Дальше снова погнали. Привезли в Гомельскую область в Реченский район. Разогнали кого куда, кого в школу, кого в дома.
Помню, как наступали наши. Они пришли ночью. Немцы отходили. Нас, пятерых детей, мать чудом схватила и побежала прятаться в болото. Выкопали яму, застелили хворостом. В ямах сидели четверо суток. Мы не просили ни есть, ни пить. Когда услышали крики: "Ура! Танки идут!" - мы вылезли. Видим, бегут наши солдаты. Обнимают нас. На лошадях увезли в деревню.
Когда вернулись домой, вместо домов - чистое поле. Всё было разрушено. Мы жили в брошенной солдатской землянке. Выход был через траншею.
АНАСТАСИЯ: Я НЕ ЗНАЮ, КАК ДОЛГО МЫ ПРОЛЕЖАЛИ ПОД ТРУПАМИ
Я родилась 5 января 1936 года в посёлке Кокоревка Суземского района Брянской области. Мой отец ещё в первые дни войны был призван в ряды Красной Армии, погиб он в Белоруссии в 1941 году в Бобруйске. Немцы наступали, начались бомбёжки, и вскоре всё население посёлка со скотом, со всеми вещами переехало в лес. В лесу жили в землянках, свирепствовал тиф, умирало много людей. Их хоронили прямо в одеялах, под которыми они лежали. В дома вернулись только после того, как фронт ушёл на восток, из леса нас выгнали немцы.
Наш дом находился у самой опушки леса, и немцы приказали наш и другие, расположенные у леса, дома освободить. Мы переехали в центр посёлка к дедушке и бабушке.
В 1942 году наш поселок был сожжён дотла, торчали одни печные трубы. Отобрали скот. Часть жителей посёлка, состоящая из женщин, стариков и детей, была на наших глазах расстреляна. Мне было всего семь лет, но я хорошо помню стоны людей, доносившиеся из ям, в которые они были брошены. Оставшихся заставляли забрасывать эти ямы землёй. Потом всех, кто остался, в том числе и наша семья: мать, дедушка, бабушка, я и младший брат -зачем-то угнали в деревню Тарасовку Брасовского района. Немцы в деревне стояли постоянно, они ловили по окрестностям партизан, привозили пойманных в деревню, где и вешали, согнав на казнь всех жителей. Трупы казненных долго не висели, через сутки их куда-то увозили на машине.
В мае 1943 года нас пригнали в посёлок Локоть Брасовского района Брянской области. Там была тюрьма, в которую нас поместили. Молодёжь отправили в Германию, а дети и взрослые были оставлены. Мать гоняли на лесозаготовки, строительные работы, а стариков и детей выгоняли на площадь и секли плетью. Зачем, не знаю. Наверное, просто так. Содержали нас в нечеловеческих условиях, кормили баландой, а то и совсем оставляли голодными.
В сентябре 1943-го нас выгнали из тюрьмы и пригнали в деревню Воронов Лог. У оврага за деревней начали расстреливать. Немцев не было, одни полицаи. Наверное, отсутствие немцев, а, точнее, неряшливость полицаев, меня с матерью и спасли. Они просто всех поставили кучей на краю, и стали стрелять. Убитые, те, кто ближе к полицаям оказался, сталкивали в овраг живых. Мама обняла меня с братом и так и не отпускала. Мы упали в овраг, мама закрывала мне рот ладонью, крепко прижав, чтобы я не закричала. А потом шептала: "Лежите тихо, молчите, не шевелитесь. На нас кто-то упал сверху, потом ещё. Рядом кто-то стонал, кто-то громко кричал. Я была мокрой от чужой крови. Жутко воняло кровью и испражнениями. Но полицаи не стали ни зарывать расстрелянных, ни спускаться в овраг, чтобы добить тех, кто остался жив. Они просто ушли. Я не знаю, как долго мы пролежали под трупами. Когда всё стихло, стали выбираться из-под трупов. Оказалось, что брат убит, пуля попала ему прямо в голову. Живыми из оврага выбралось человек двадцать. Мы, пробираясь через камыши, ушли в лес. Может быть, полицаи просто торопились, ведь наши войска наступали, а немцы отходили.
17 сентября 1943 года мы встретили наши войска. После этого мы с мамой вместе с нашими солдатами вернулись в Локоть, который был почти полностью разрушен. На улицах много трупов: и наших, и немецких солдат, но на них никто не обращал внимания, все уже привыкли, даже я. Убирать трупы начали только на второй день.
В посёлке мы прожили до 1945 года. И лишь потом вернулись в родной поселок.
ГРИГОРИЙ: 27 МЕСЯЦЕВ В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ
Будучи 12-летним пацаном, я прошёл три фашистских концлагеря. 810 дней и ночей мучений, страданий, ужаса и страха. 27 месяцев в ожидании смерти: "Завтра наша очередь идти в крематорий...". Дважды меня метили чёрным крестом. И дважды он избегал адской участи.
Мы жили в Белоруссии. Вокруг убивали людей, сжигали деревни. Отца расстреляли, мать умерла. Остались мы с сестрой вдвоём. В 1942 году ушли в лес, к партизанам: в нашей деревне Мосты жить стало невыносимо. Но и там, в лесу, немцы не давали покоя: бомбили нас и днём, и ночью. Один раз речушка, протекавшая по лесу, была красной от крови - я не преувеличиваю.
Оружия мне не давали, как я ни обижался, как ни просил. Да и не нужно оно мне было, меня ведь только в разведку посылали по окрестным деревням. Правда, как же сильно я потом жалел, что так и не убил ни одного немца за всё время своего партизанства.
Однажды, в декабре 1943 года, я получил задание разузнать, где стоят вражеские посты. Мы с сестрой отправились в деревню. Там нас и схватили. И даже не как партизан, а просто оказалось, что эту деревню решили выселить. Согнали, как скот, вместе с другими жителями этой деревни, посадили в крытые машины и повезли на станцию. Перегрузили в вагон, всего нас было около ста человек.
Поезд остановился не на станции, а каком-то переезде возле дороги. Всем приказали выйти и построиться в две шеренги: отдельно мужчины, отдельно женщины. Женщин обривали наголо, мужчинам выстригали дорожки. Нас помыли. И всех сразу же, прямо возле поезда поклеймили. Теперь у нас не было имён, а только номера. У меня на левой руке выжгли N188782 (он до сих пор сохранился). А потом обули в деревянные башмаки и отправили пешком в лагерь, где сначала поместили в карантин. Позднее мы узнали, что попали в лагерь Освенцим и что находится он на территории Польши.
Лагерь занимал примерно 30 километров. Нас - около 400 детей и подростков от десяти до 18 лет - поселили в блок N5. Среди нас было много поляков. Кормили хлебом с опилками (одну буханку делили на четверых) да баландой из брюквы. На территории лагеря были построены два крематория. Они дымили день и ночь. Евреев раздевали и сжигали в печах. Мы должны были собирать одежду, обувь, волосы и отвозить на склад. Вдесятером мы впрягались в телегу и тащили её километра полтора. Там нам давали пустую телегу - и всё повторялось. Каждый день жили в ожидании смерти, думали: а завтра наша очередь идти в крематорий...
Через день у детей брали кровь для раненых немецких солдат. Периодически собиралась "комиссия": кисточкой на наших спинах рисовали кресты. Красный - тебя отобрали жить. Чёрный - готовься в крематорий. Мне дважды доставался чёрный крест. И оба раза меня спасал поляк-надсмотрщик (жаль, не запомнил его имени). Он подсказал, что в бараке можно спрятаться под нары, отодвинув доски, -там я и пролежал две страшные ночи. И только слышал, как приходила машина и увозила помеченных чёрными крестами...
В январе 1944-го с нас сняли деревянные башмаки-колодки и повели босых пешком в концлагерь Маутхаузен, где продержали до августа 1944-го. Меня и нескольких пацанов определили на кухню чистить картошку для эстонцев. Норма - начистить 50-литровую бадью за ночь. За брак наказывали -били резиновыми шлангами. Одно было хорошо: украдкой можно было съесть одну-две сырые картофелины.
Потом нас переправили дальше. Посадили уже в закрытые вагоны и привезли в концлагерь Бухенвальд. Здесь мы убирали территорию. А ещё отвозили назад в каменоломню камни-глыбы, что приносили к проходной заключённые, работавшие на каменоломне... Кормили как скот. Смертность - повальная: люди умирали от голода, холода, побоев. Многих расстреливали. Адские печи работали в Бухенвальде не переставая. Обычно наутро над лагерем стоял густой плотный туман, который долго не рассеивался, а в воздухе пахло горелым жиром. Помимо крематориев, были ещё и газовые камеры...
5 мая 1945 года в лагере почти не осталось охраны, везде валялось оружие. В одном из зданий мы обнаружили трупы, лежащие штабелями: их не успели сжечь. Запах стоял ужасающий...
15 мая в лагерь приехали представители Америки и Советского Союза. Нас спросили: кто желает поехать в Америку, пусть сделает шаг вперёд.
Я отказался: очень хотелось вернуться домой, на родину. Командой из десяти человек на повозке, запряжённой двойкой тяжеловесов, добрались до Польши. Оттуда на грузовиках -до родной Белоруссии. В своём районе сначала прошёл проверку. А дальше куда податься? Деревни-то нет. Поехал к двоюродной сестре в деревню Арижня. Здесь встретился со своей родной сестричкой, которую потерял в Освенциме. Она рассказала, что её угнали в Германию, и до окончания войны она работала на немецкого фермера.
В 1952 году призвали в армию. Там направили в кёнигсбергскую школу. Оттуда по направлению приехал на строительство Свердловска-44. Здесь и трудился более 40 лет, до самой пенсии.
Я благодарен судьбе, что на жизненном пути мне попадались в большинстве своём добрые люди. Они спасли меня от неминуемой смерти.
...Несколько лет назад германское правительство выплатило нам, бывшим узникам концлагерей, денежную компенсацию. Но разве могут деньги компенсировать отобранное у нас детство?
ФЁДОР: ЧУЖБИНА НАУЧИЛА МЕНЯ ЕЩЁ СИЛЬНЕЕ ЛЮБИТЬ РОДИНУ
Первые немцы ворвались в наше село на мотоциклах, сразу же начали свои порядки устанавливать. В первую очередь
взялись за евреев, у нас, правда, на всё село одна семья была. Расстреляли. Вторыми ми в этой очереди стали искать коммунистов и комсомольцев. Но наши члены партии к тому времени уже ушли в партизаны. А вот местных комсомольцев, кто не успел уйти, всех до единого выдали свои же, местные, стараясь угодить устроителям нового порядка.
Всего с неделю при немцах я побыл дома. Спрятаться и в голову не приходило. Думал: "Что же им плохого сделал, за что меня наказывать?". Но пришли полицаи, сказали: "Собирайся в Германию". В чём был, в том и вышел, к тому же босой - лето на дворе стояло. Тогда я не знал, что в последний раз мать родную вижу. С горя и голода умерла она меньше чем через полгода.
Нас, пять пацанов-односельчан, привели в Емельчино, что от нас километров в двенадцати. Потом под конвоем же доставили в Коростень. Два месяца везли на запад. Кормили, давали хлеб. Воду на станциях набирали сами. Для этого по узенькому коридору из конвоиров по пять человек выпускали из вагонов.
Довезли до Австрии. Там хозяева стали набирать бесплатную рабочую силу. Выгонят всех из вагона, построят, а австрияки тех, кто покрепче да посильнее, выбирают. Я росточка был небольшого, поэтому доехал до конечной станции, города Трансмауер, в лагерь для несовершеннолетних. Он назывался "ОСТ". Метка эта с тремя буквами на голубом фоне красовалась на нашей одежде.
Поначалу кому-то огород копали, потом с полгода целые дни напролёт чистил чей-то мотоцикл. А уж затем попал в разнорабочие на Мартинмиллерверке. Что там делали - до сих пор не знаю. Видел, что железки какие-то ковали. Видимо, не из простых завод был, раз здорово его охраняли.
В нашем концлагере были одни несовершеннолетние пацаны. Охраняли нас с собаками раненые немцы, списанные с фронта.
На рабочее место ни на секунду нельзя было опаздывать. Контроль был жёсткий. Били за то, что в туалете, извините, мимо сходил, хотя мы сами же убирали в нём. А таким образом оплошать можно было легко. И поносили многие, ещё и по нужде отпускали не сразу, а мурыжили, пока не видели, что уже совсем мочи нет терпеть. Так приучали к порядку. Нельзя было болеть. Стало плохо - в лазарет. А оттуда никто не возвращался. Ответ был один: "Отправили на лечение". Я всё детство рос на свежем воздухе и на фруктах, хороший запас здоровья набрал, наверное, поэтому ни разу даже не температурил.
В лагере была столовая. Кормили, в основном, шпинатом - и суп из него, и "салат". Крепкие выжили. Правда, гражданские австрийцы неплохо относились к лагерным, иногда делились чем-нибудь съедобным.
Поняв, что война проиграна, немцы драпали, отступая, и охранники лагеря разбежались кто куда. И заключённые стали разбредаться по сторонам. Вскоре в лагере появились агенты, агитировавшие уехать в Америку, в другие государства.
И уезжали, поверив их сладким речам.
Я не поддался. Считал это предательством. Да и родных очень хотел увидеть.
А до Родины далеко. Американцы ничего для нашей отправки домой не делали, только без конца предлашали выехать к ним. Кто-то сдался, уехал. А я хотел домой. Что делать? Знакомый по заводу австриец Риль Кондрат пригласил к себе. Очень добрые люди, как сына родного приняли, за стол без меня не садились, комнатку отдельную выделили.
Однажды вновь появились немцы, ночью зашли во двор. Затаившись в комнате, я услышал такой диалог (немецкий я уже знал почти как русский, всё понял и боялся, что меня хозяева выдадут):
-Говорят, у вас русский живёт?
-Да, есть.
-Мы хотели бы его посмотреть.
-Это очень хороший маленький мальчик, мы очень просим не трогать его...
Защитили, не дали пропасть. Да и немцы не слишком настаивали, им, видать, не до того было.
Потом пришли наши, дали позволили мне выбирать - сразу домой или сначала в армию. Я выбрал армию. Два месяца проверяли, "фильтровали". Служил в 202-й стрелковой дивизии 33-го стрелкового корпуса.
Чужбина научила меня любить Родину.
Научила жизнь любить, любить людей.
Никаких обид ни на кого не держу, хотя война круто изменила жизнь, исковеркала судьбу. Так мечтал учиться, хотел петь! Поэтому считаю, что не мы немцам что-то должны, а они до конца времён нам - каждой советской семье.
ЛЮБОВЬ: ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ОСТРОВА СОГНАЛИ НА БАРЖУ
Родилась я 30 сентября 1943 года на острове Залит Псковской области. Он расположен примерно в 30-40 км северо-западнее Пскова. До острова добираться только по воде, то есть по Псковскому озеру. Сейчас ходят "ракеты", а в то время пароходы, небольшие катерочки или лодки. Остров небольшой, население измерялось дворами, так примерно 30-40 дворов, население всё было рыбаками. А другого занятия на острове и не было.
Наша семья состояла из восьми человек: шестеро детей и родители. Папу на войну не взяли, точно не знаю, почему. Конечно же, мужчины не сидели сложа руки, онипартизанили и даже наведывались для диверсий в Псков.
Вот что я запомнила из рассказов матери.
После моего рождения, примерно через неделю или две, несколько немцев и эстонские эсэсовцы появились на острове. Мужчины не успели уйти, так как лесов на острове нет, а кругом вода. Всех мужчин согнали и повели на расстрел к церкви, церковь располагалась на берегу Псковского озера. Всех же жителей стали выгонять из домов. Когда пришли к нам, то была такая картина. Мама в окружении испуганных детей сидела и кормила меня грудью. Стали выгонять всех из дома, и тогда мама, плача, им говорит, что она никуда не пойдёт и что она согласна, чтобы её вместе с детьми сожгли в доме. Один из немцев, с жалостью смотря на нас всех, вытащил фотографию с семьёй, где были тоже дети, показал маме и с сочувствием дал понять, что он всё понимает, но делать нечего. И вдруг встал эстонец, он, крича и ругаясь, стал вышвыривать как котят, за шиворот всех из дома и сразу же поджёг дом. Можно представить состояние моей матери: мужа повели на расстрел, у неё куча мал-мала детей и полная неизвестность в будущем. Бедная мама, что она испытывала в то время!
Из дома практически ничего не успели взять, и все кто в чём был, в том и остался, а ведь был уже октябрь.
Всех жителей острова сгоняли к церкви, чтобы они посмотрели, как буду казнить их мужей-партизан. Естественно, вой и плач стоял дикий. Мужчин расстреляли. Затем решили расстрелять и всех остальных. И вот уже осталось сказать только "Огонь!", как вдруг к берегу подошёл катер с немцами, очевидно, начальство, они в рупор что-то кричали, потом стало ясно, что это был приказ отменить расстрел.
Всех жителей острова согнали на баржу. Маленький катер тянул эту баржу, где все дрожали от страха и неизвестности. Предполагали, что вывезут подальше от берега и всех утопят. Бедная мама, как она всё это вынесла.
Ведь шесть пар глаз смотрели на неё, что она что-то сделает и спасёт всех. Самому старшему из нас было 11 лет. Сколько времени плыли, я не знаю, всех высадили на берегуже ночью, что это за местечко было, мама рассказывала, но я не запомнила.
Кошмар усилился, когда всех загнали в бараки - это был концлагерь. Как мама сумела нас всех спасти, это чудо! Но когда мама рассказывала о нашем пребывании в лагере, я помню, она всегда горько плакала. Сколько горя выпало на её долю! Подробности её рассказа, к сожалению, не запомнила, в то время не очень-то старались вспоминать о всякого рода пленении, о войне. Помню только, мама говорила, что из лагеря увозили батрачить на латышей и в итоге, очевидно, оставили у латышей на хуторе, где наша семья и жила до окончания войны. Какой хутор, не помню.
Уже после окончания войны в 1946 году наша семья перебралась в Эстонию в Тарту, там оставались папины родственники. Там наша семья обосновалась постоянно, возвращаться на остров было бессмысленно, он весь был сожжён.
МИХАИЛ: А НА МАЛЕНЬКИХ ПАТРОНЫ НЕ ТРАТИЛИ
Попал я в лагерь под Шкловом в трёхлетнем возрасте вместе с матерью и пробыл там два долгих
тяжких года.
А что вспоминать? Тяжело это всё. Маленький был, помню мало. А что помню, так лучше бы и не помнить. Мать на заре вместе с другими взрослыми угоняли на земляные работы, а мы, мальцы, оставались в бараках. Вшей было - страх господень! Ели что дадут. В основном хлеб с опилками пополам, бульон с репой, картошку гнилую. Ох, не дай Бог такое увидеть нынешнему поколению... Не знаю, кормили ли вообще на тех земляных работах, но как-то, помню, мать мне принесла кусочек хлеба, так надзиратель увидел и страшно побил её нагайкой, да и мне досталось. До сих пор отметина на голове. Плётка, пинки - постоянно.
А было и того хуже. Мать рассказывала, как однажды около 300 человек согнали в кучу перед большим рвом, немец лёг за пулемёт, и их только подводили в краю ямы... А на маленьких детей вообще патроны не тратили - через колено - и в ров.
ВИКТОР: НАС С СЕСТРОЙ ОТПРАВИЛИ В ДЕТСКИЙ КОНЦЛАГЕРЬ
Родился в Ленинградской области в деревне Малые Стремления. Немцы оккупировали нас в 1941 году, загнали на окраину леса. Там мы жили в землянках, по ночам ходилина поле за картошкой, хоронили наших убитых солдат. Мы жили в лесу около года, держали связь с партизанами. Немецкая комендатура была километрах в пяти от нас. Через некоторое время нас выдали за связь с партизанами. Сильно избивали.
Староста был русский, изнасиловал сестру. Отца буквально вытащили из петли. Потом отца гоняли на работы. А в 1943 году, осенью, всех нас собрали и погнали в город Паневежис в Прибалтику. Загнали в церковь, держали там трое
суток без еды и воды. Позже повезли в Германию в открытых вагонах. Очень много людей погибло в дороге.
Прибыли в Германию. Там всех сортировали. Нас с сестрой отправили в детский концлагерь. Выдали деревянные колодки, полосатую одежду, на рукав пришили номер. У нас брали кровь, постоянно гоняли по территориям немецко-
фашистских лагерей. Дети все были славные, но мучались от голода. Кровь брали часто. Издевались над нами и били нас постоянно. Помню, что хлеб давали с опилками. Мыпо ночам убегали в посёлок побираться. На это смотрели сквозь пальцы. Из местных кто давал яблоко, а кто спускал собак. Потом возвращались обратно. Когда когонедосчитывались, всем попадало. Содержали нас в бараках на нарах в три яруса. Всех мучили вши. Потом гоняли нас по разным лагерям с востока на запад. Освободили нас в мае 1945 года американцы на западе Германии. Они обращались с нами хорошо - давали шоколад и печенье. Две недели за нами ухаживали. Летом передали нашим. До дома мы добирались очень тяжело, только 30 августа нас привезли в Ленинград.
Целый год мы восстанавливали здоровье. В моей семье пострадали все.
Нас в семье было пять человек детей. Старшая сестра служила, прошла всю войну. В лагере я сидел с сестрой
Зинаидой, брат партизанил. Другая сестра батрачила на хозяев в Германии. Эти воспоминания мучают меня всю жизнь.
После войны я жил и работал в Таджикистане. А потом стал беженцем.
МИХАИЛ: ТРИ РАЗА ПОПАДАЛ К НЕМЦАМ...
Я родился 19 октября 1927 года в селе Яблуновка Корсунь-Шевченковского района Новочеркасской области. В 1933 году, когда мне было пять лет, остался без родителей вдвоём с сестрёнкой, она была старше меня на один год. Дядя оформил нас в садик, помню, что из другой деревни приезжал и привозил нам поесть. Потом нас поместили в детский дом. Там мы с сестрой и жили до начала войны. Окончил шесть классов. В первый день войны нас послали помогать в колхоз: пасти скотину.
Я пришёл в колхоз, и в этот же день стали выгонять скот в эвакуацию. Меня взяли подпаском к овечкам. Так с овцами мы пропутешествовали целый месяц. Никуда так и не вышли, вернулись домой, а дома уже стояли немцы. Детского дома не было. Сестра ушла к дальней родне, а потом и я к ним пристал.
Весной 1942 года в первый раз меня немцы забрали, было мне тогда 14 лет. Увезли ночью, а утром повели на железную дорогу, посадили в вагоны. Привезли в Киев. На сборном пункте просидели три дня. Немцы говорили нам, что поедем на Днепр строить мост. Привезли на правый берег Днепра. Послали к реке брёвна подкатывать. Так я проработал около месяца, собрался бежать, подобрал себе товарища. Пошёл с другом на базар, издержали все деньги, какие приберёг на продукты. И бегом из Киева. Шлидолго, всю ночь. Остановились в поле переночевать. На другое утро пришли в деревню. Уже голодные, всё, что в Киеве раздобыли, съели. Денег нет, пришлось просить милостыню. Потом приятель мой ушел куда-то, сказал, что родню искать. Я один пошёл. Так я путешествовал три дня. Зашёл в одну деревню, стал проситься переночевать. Пошел к старосте (мне на него указали). Дал он мне справку, что разрешает переночевать, только тогда пустили. Утром снова убежал. Так я некоторое время и скитался. Наконец пришёл в деревню, где сестра жила.
Прожил зиму. Осенью меня опять забрали немцы и заставили копать канавы для кабеля. Кое-как кормили. Через месяц я опять сбежал домой.
В 1943 году в апреле меня забрали в третий раз. Забрали меня, двух парней и шесть девчонок и повезли до самой Германии. Привезли в город Эрхштадт (Западная Германия). Завели в здание. Хозяева стали выбирать себе работников. Я попал к одному немцу. Работал по хозяйству с утра до вечера. Кормили сносно. Кроме меня было ещё трое работников.
Освободили нас американцы. Их было очень много. В мае попал на сборный пункт в Ингольштадт. Там нас вывозили на "студебеккерах" негры. И стали перевозить из одного лагеря в другой. Не скоро я попал к русским. Повезли нас на польскую территорию. Там мы убирали хлеб. Тут и подхватил я брюшной тиф. Дело было осенью. Увезли меня в военный госпиталь. Дали справку. Потом привезли в Брест-Литовск и забрали в трудармию.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
