Кому не доводилось в жизни надолго покидать родной дом и близких людей, тому не понять, что значит получать письма. Теперь, когда кругом Интернет с электронной почтой, мобильная связь и эсэмэски трудно даже представить себе, что когда-то люди могли месяцами не иметь известий друг от друга. Скучали, ждали вестей. Писали письма на вырванных из тетрадей листах, запечатывали их в конверты, выводили адреса. Случалось, подолгу таскали готовое письмо в кармане, не имея возможности бросить его в почтовый ящик или отдать почтальону. Отправив, начинали отсчет, прикидывая, когда же письмо попадет к адресату, долго ли будет идти ответ.
Бывало, что письма пропадали в дороге. Терялись на сортировке, завалившись куда-то, или попадали не в свой поток и долго ехали в почтовых вагонах в совсем другой конец необъятной страны, все больше удаляясь от пункта назначения. А могло получиться и так, что чья-то безразличная рука просто выбрасывала письмо по неосторожности, или специально - ну подчерк не понравился или адрес нечетко написан. Или просто настроение плохое, пропадите вы все пропадом! К чести почтового ведомства стоит заметить, что такое случалось крайне редко, Почта СССР работала четко. И шли нескончаемым потоком письма по всей стране - специальные вагоны цеплялись к пассажирским и грузовым составам, брезентовые почтовые мешки забрасывали в самолеты, сновали по дорогам страны грузовики с белой наклонной полосой на фургоне.
Каждый день вскрывали люди конверты, доставали из них сложенные пополам листки с загнутым краем, разворачивали и читали письма. Радовались, плакали, безразлично переваривали информацию, злились, прощались со старыми надеждами, обретали новые. Прочитав, бережно складывали листок, убирали обратно в конверт, прятали в специальную коробочку, чтобы потом, может даже через много лет, вынуть оттуда дорогой листок бумаги, развернуть, прочесть снова, загрустить или обрадоваться, вспомнить и пережить заново чувства. Иногда - рвали в мелкие клочья и раздраженным жестом отбрасывали от себя прочь, так что маленькие неровные конфетти разлетались фонтаном и, кружась, оседали на землю, словно хлопья первого снегопада. А может, просто комкали и бросали бумажный шарик в мусорное ведро... Бывало, прятали в нагрудный карман и много дней носили с собой, снова перечитывали в свободную минуту, чтобы еще раз услышать за неровными строчками голос старенькой бабушки, или нежный голос любимой женщины, или тоненький голосок своего ребенка, а чаще всего - печальный мамин голос, выговаривающий простые слова: "Как ты там, сынок?"
2.
Обычно первыми вертолеты замечали часовые, стоящие на вышках по периметру крепости. Две маленькие черные точки появлялись из далекого ущелья со стороны Файзабада, четко выделяясь на фоне бледного полуденного неба. Прислушавшись, можно было различить едва уловимый вначале тоненький стрекот. Вертушки шли на большой высоте, но и ее едва хватало, чтобы оказаться хоть немного выше ближайших вершин. Вырываясь из ущелья в долину, они никогда не снижались по глиссаде, продолжая идти на максимальной высоте до самой площадки. Через равные промежутки времени, каждые пять - десять секунд, отстреливались из хвостовых балок тепловые ловушки в виде обыкновенных сигнальных ракет, которые описывали своими дымными хвостами широкие дуги по обе стороны, так что казалось, вертушки постоянно выходят из странных двугорбых арок, медленно тающих в небе.
- Вертууушки..! - надсадно орал часовой, заметив черные точки.
- Вертушки!!!! Вертушки! - подхватывали на разные лады остальные обитатели крепости.
В батальоне сразу возникала суета. Под нарастающий рокот винтов снабженцы бежали в машинный парк выводить 131-ый ЗИЛ, свободные от службы солдаты неслись на поле встречать вертолеты, запускать сигнальный дым - колдунчик.
Тем временем пара подходила, резко шла на снижение и, сделав три - четыре круга над крепостью, приземлялась на площадку в облаках пыли. Винты сбрасывали обороты, и в их металлический лязг добавлялся вдруг тонкий звук пииииууу, когда частота вращения проходила какой-то рубеж. Винты, наконец, останавливались, пыль оседала. Через мгновение отдраивалась дверь, выбрасывался маленький трап, по которому спускались на землю пилоты. Они разминали ноги, осматривали вертолет, жали руки подходившим офицерам батальона.
В это время из задних, грузовых дверей снабженцы уже перебрасывали в кузов своего грузовика снарядные ящики, мешки и коробки с продуктами. Остальные солдаты, стоя рядом зрителями, молча ждали, провожая жадными глазами каждый мешок.
И вот, наконец, он, вожделенный! Обычный брезентовый мешок, но его узнают сразу, начинают оживленно переговариваться, выталкивают вперед связиста, который отвечает за почту.
- Давай! Тащи скорее! Айда в крепость! Быстрее письма!
Связист спешит в штаб, а по пятам за ним бегут представители от каждого подразделения.
Минут через пятнадцать во всех кубриках радостно тянутся руки за конвертами, солдаты жадно ловят называемые фамилии, повторяют их, призывая счастливцев, хватают письма своих приятелей, стоящих на постах, чтобы отдать им письма после смены.
Вскоре жизнь в крепости замирает. Молодые, которым по сроку службы положено постоянно "летать", выполняя распоряжения старших призывов, стараются заныкаться куда-нибудь, где можно спокойно посидеть хоть минут десять, прочесть письмо, пока не зацепило очередное задание неспокойных "черпаков" - солдат, отслуживших больше года. Те неторопливо садятся где-нибудь в теньке, на лавочке или в курилке - симпатичной шестигранной беседке, накрытой парашютным шелком, и не спеша, вдумчиво читают, изредка обмениваясь замечаниями или зачитывая друзьям небольшие фрагменты. "Деды", старослужащие, оттянувшие уже полтора года, предпочитают степенно удалиться в прохладный кубрик, разлечься на койках, потрындеть, продолжить беседу, прерванную прилетом вертушек. Они уже не так ждут вестей из дома. Они, считая дни, ждут "своего приказа", открывающего дорогу домой. Но даже они не могут удержаться, заслышав рокот винтов, и если не бегут на поле, то все равно встречают вертолеты, выглядывая через проем в стене или выходя в машинный парк, из которого видно посадочную площадку. Эту привычку не способен изжить из себя ни один солдат до самого "дембеля". Не отдавая себе отчет, каждый постоянно прислушивается, не зазвенит ли знакомый звук выходящей из ущелья пары вертолетов.
После короткой весенней непогоды, когда горы покрыты облаками и даже в долине до полудня держится утренний туман, резко начинается лето. В небе ни облачка, дождей не будет до октября. Через пару недель зеленые склоны гор выгорают, превращаются в бурые, однообразные кручи. Пшеница на полях быстро поспевает. Крестьяне спешат собрать урожай, потом заливают поля водой, открывая специальные запруды на многочисленных арыках, по новой засевают их, чтобы к осени получить второй. Пока есть погода, вертушки прилетают в крепость практически каждый день, торопятся забросить скопившийся за недели ненастья груз, до осени натащить как можно больше запасов. С почтой нет проблем. Письма, доставленные в полк из Кундуза, быстро сортируют и переправляют батальону в Бахарак.
Полетов нет только по воскресеньям. Вертолетчики, как и все нормальные люди, в воскресенье отдыхают, если нет экстренной необходимости лететь. Стрелковые роты и минометная батарея к нормальным людям не относятся, им может показаться целесообразным выйти на боевые и в выходной день, и в таком случае он становится для них по настоящему "выходным". А значит, может возникнуть внезапная потребность в вертолетах - поддержать попавшую в заваруху пехоту НУРСами или бомбами, забрать раненого или "двухсотого", поэтому и в воскресенье находятся в постоянной готовности дежурные экипажи.
Вертолетчики любят летать на площадку Бахарак. Кишлак начинается в паре сотен метров от крепости, до базарной улицы идти десять минут. Командир батальона поплевывает на приказы из полка не покидать расположения, кроме как для боевых действий. Бахаракские офицеры и солдаты часто мотаются на базар, чтобы прикупить себе какие-то необходимые вещи - сигареты и спички, которых постоянно не хватает, местных леденцов, чтобы раздать их бойцам вместо сахара, а сахар пустить на брагу, купить баранины и афганского длинного риса на плов по случаю очередного дня рождения. Да мало ли чего нужно на базаре людям, месяцами не видящим магазина. Так что комбату только заикнись, что нужно на базар, и для своих друзей - вертолетчиков он тут же отрядит десяток солдат с несколькими офицерами для сопровождения. Перед отпуском или дембелем, вертолетчики стараются чаще летать в Бахарак, чтобы накупить на базаре побольше бакшишей для родных и знакомых. Джинсы и двухкассетники там не хуже, чем в Кундузе, не говоря уже о всяких мелочах, вроде китайских очков, шариковых ручек, часов с мелодией и брелоков-ногтегрызок. К тому же летом в местных садах полно фруктов, которые продают за гроши или просто отдают на бакшиш. Не меряно так же и чарса, и стоит он копейки, или просто меняется на кусок мыла. И какой чарс! Чистый гашиш.
Если летчики ушли на базар, то это часа на полтора. Черпаки очень любят ходить на базар и используют для этого всякую возможность, недостатка в желающих проводить туда летчиков не бывает. А когда черпаки уходят, колпаки, которым вечно не хватает времени на письма, могут успеть не только прочесть полученные, но и нацарапать ответы, чтобы отправить в полк с той же вертушкой. Деды на них почти не обращают внимания, у них свои, взрослые заботы, нужно к дембелю готовиться, тут не до загрузки колпаков заданиями.
Колпаки судорожно перечитывают полученные письма по нескольку раз. Кому повезло, рассматривают фотографии, показывают их друг другу. К вечеру от фоток и писем придется избавиться, ведь хранить их негде. Да и зачем? Из тумбочек обязательно заберут черпаки, будут читать, глумиться. Не все, конечно, но многие не задаются вопросом, прилично ли читать чужие письма. В кармане тоже не потаскаешь, утром могут устроить проверку на предмет наличия вещей, не предусмотренных Уставами ВС СССР. И хотя в уставах о письмах ничего не сказано, считается, что иметь их в кармане - нарушение. Найдут, так пострадает не только любитель писем, но и весь его призыв. Еще хуже с фотками. Положи в тумбочку, часа не пройдет, как в углу черпаки уже гогочут дурниной, несут похабщину, изгаляются над беззащитными снимками дорогих людей, выпендриваются друг перед другом, не зная лучшего юмора, чем попошлее выразиться и поглубже втоптать в грязь чужую душу. Любимое ругательство: "Я твою душу топтал!". Именно "топтал", без мата. Очень точное выражение для обозначения взаимоотношений между людьми. Людьми ли? Год, проведенный в Афгане, выбивает из людей нормальные человеческие чувства.
Так что от писем и фотографий молодому призыву лучше поскорее избавиться. Но ничего, нужно только потерпеть еще три - четыре месяца! Деды станут дембелями, и их перестанет интересовать окружающая действительность. Начнут они считать дни в обратную сторону - не сколько осталось до приказа о демобилизации, а сколько уже переслужил. Ненавистные черпаки станут дедами и вскоре примут в свою компанию вчерашних колпаков, передав им обязанность гонять теперь своих бывших товарищей по несчастью, молодых. Система передвинется на ступень и покатится колесо по той же колее.
Зимой хуже. Уже в ноябре погода портится. Высокогорье. Долина, в которой расположена крепость, находится на высоте более полутора тысяч метров над уровнем моря. Осенью дуют бесконечные сильные ветры, поднимающие пыльные бури. Пыль тогда лезет во все щели, покрывает тонкой пеленой каждый предмет. Потом заряжают дожди, которые однажды переходят в снег, и как-нибудь выйдя утром на улицу, люди видят вокруг белые от снега склоны соседних гор. До января погоды почти нет, вертушки прорываются изредка, в короткие промежутки между ненастьем. Ущелье, которое здесь принято почему-то называть перевалом, может открываться и закрываться по несколько раз на дню. А может закрыться и на три - четыре недели, тогда не только писем не увидишь. Все запасы сигарет скурены, деньги для покупок на базаре истаяли, как прошлогодний снег, и восполнить их запас невозможно, потому что боевых выходов зимой практически нет, а значит, нет надежды пошмонать кишлак, прихватывая вещи, что "плохо лежат". Продавать афганцам уже нечего, все украдено и продано давно. Из жратвы в батальоне остались только перловка и рыбные консервы в томате. Соль, и та закончилась, а раздолбить молотком кусок каменной соли просто невозможно, не один призыв уже пытался! Так и передается по наследству этот "крепкий орешек".
Не кончается только запас патронов и снарядов. Уж об этом-то позаботились армейские начальники всех уровней.
Но к середине зимы погода налаживается, в один прекрасный день перевал открывается, и вскоре все слышат давно забытый, но такой желанный звук - стрекот вертушек. На поле бежит буквально весь батальон. Офицеры, солдаты, дембеля, колпаки несутся наперегонки, забыв субординацию. Прилетели сигареты, соль, гречка... Но это все потом, не в этом счастье, все давно бросили курить, привыкли к голоду. Главное - письма! Вот они, огромный мешок, все что накопилось за месяц. Вертушки разгружаются с сумасшедшей скоростью. Вертолеты еще не взлетели, а на поле уже никого нет, все унеслись в крепость за письмами. Пилоты не обижаются, что их некому проводить, понимают этих ребят, отрезанных от большой земли. Специально ведь, вылетая на Бахарак, первым делом загружали почту.
3.
В один погожий весенний денек, в конце апреля, в кубрике первого взвода сидели в дальнем углу на двух нижних койка дембеля. Хотя на улице вовсю сияло солнце, низенькие, узкие окошки пропускали мало света, и в кубрике царил полумрак, способствовавший задушевной беседе. О чем беседа? А о чем могут беседовать дембеля через месяц после приказа? Конечно о дембеле, об отправках, о дороге к дому!
Так уж вышло, что все они были спецами, а значит кандидатами на увольнение в мае. Не было среди них рядовых пехотинцев, которые ждут замену только в августе. Полгода назад всех отслуживших полтора года рядовых собрали во взводе спецназа, сформированном в батальоне, так что к Приказу в роте не осталось ни одного дембеля - рядового.
Развалившись на койках, дембеля вели неспешную беседу.
- Ну и че, Султан? Ну, приехали мы в Термез, дальше-то что? - напомнил Олег.
За пару минут до этого их разговор был прерван прилетом вертушек. Черпаки и деды бросились на поле встречать и подняли такой кавардак, что дембеля удивленно повернули головы, чего, мол, так загоношились, им что ль замена должна прилететь? Уж кому волноваться, так это дембелям! Но они-то как раз, сидели спокойно. Чего дергаться? Рановато для заменщиков! Ну, а если вдруг покатит? ...им доложат в первую очередь.
- Приэхали мы в Тэрмез, - продолжил Султан с легким кавказским акцентом, - сразу идем в Сберкассу, получаем дэньги.
- Так, че, деньги нам прям в Термезе выдать должны? Че-то не верится, - засомневался Олег.
- Верится, не верится... Не знаешь, Олег, не путай людэй. Мне зэмляк с минометной, который осэнью уволился, писал. Прямо, писал, в Термезе, в Сберкассе все дэньги получил.
- Ладно, зараз получили у Сберкассе, потом як, на вокзал? - нетерпеливо подгонял Султана Толик.
- Правильно, Толя. Сразу на вокзал. Только не все! - с расстановкой проговорил Султан.
- Та ты шо, Султан, та мы ж давно договорылысь, шо до Ташкенту вместе йидэмо! - затараторил Толик.
Умолкни, Толик! Что ты все попэрэд батьки лизэшь! Говори Султан, - оборвал Толика спокойный Коля.
- Скажэм, половина нас сразу на вокзал, билеты брать на всэх. А другая половина - в шашлычную, или как там его, в кафэ! Потому что зэмляк писал, народа туда, в Термез, очэнь много приезжает. Большие партии через мост везут на Камазах. Вот поэтому мы раздэлимся. Пока одни будут брать билеты, другие возьмут столик в кафэ. Понял теперь, Толик - столик!
- И шо, и Бабая в кафе возьмем, чи шо? - удивился Толик.
Маленький механик-водитель Бабаев, до этого тихо сидевший в углу, встрепенулся и замигал на Толика своими узкими, почти без век, глазами. Он молча сидел, выгнув спину колесом, втянув голову в плечи, изредка блаженно помаргивая глазами, полностью ушедший в себя, и казалось, даже не прислушивался к разговору. Но, услышав, что речь идет о нем, сразу вскинулся:
- Э, Толя, так больше не скажи. Зачем ты так, Бабая не возьмем! Что мы не свой люди опять?
- Правильно, Толя, Бабая с нами не будет. И знаешь почему? Потому что он не с нами в партии поедет! - пояснил Султан.
- Ты! Султан! Как это Бабай с нами не поедет! - полез в обиду Бабаев, - ти думаешь меня одного тут оставят?
- Нэт, Якуб. Я не думаю, тебя оставят. Ты уедэшь раньше нас, так я думаю, - глубокомысленно произнес Султан.
- Зачем так сказаль? - еще больше обиделся Бабай, - В первой партии Коля уйдет, может Толик.
- Посмотрым. Может Толя, может Коля. Может Олэга отправят и меня. Только я думаю, ты уедэшь.
Та, погоди, Якуб! Заладил, перший - другий... Дай человеку досказать! - Коле очень хотелось подольше побыть в эйфории, создаваемой рассказом Султана. Он сидел, сладко улыбаясь, видимо представлял себя за столиком кафе.
Кубрик наполнился людьми, толпой ввалились деды и черпаки. Хоть и было их всего человек семь, гомон поднялся такой, как будто растревожили стадо гусей. Расселись на своих койках, что-то продолжая обсуждать, громко смеялись. Слышались восклицания:
- ...дай тоже зачитаю!
- ...счастливому солдату, га-га-га!
- Ну, сука! Ну, дай только дембельнусь, я ей..!
- Не хапай! Потом тебе отдам!
- Фотку пришли сюда! Дай гляну, кому сказал, чмо!
- Скажи дневальному, чтоб подогнал сюда нашего шарящего!
- Колпаки, строиться!
Кайф был обломан, кафе улетело за горизонт. Султан замолчал, понимая, что сплетенная только что тоненькая нить, связавшая их на несколько минут с Союзом, лопнула от этого шума, поднятого неделикатным молодняком.
- Давай, Султанчик, дальше поехали, - попросил Толик.
- А, Толик! Нэ видишь, эти чмо все обломали. Вэчером курнем, тогда далше поедем.
Тем временем в другом конце кубрика события развивались. Появились колпаки. Большая их часть жалась на крайних к двери койках, но кого-то уже зазвали в круг дедов и черпаков.
- Читай! Читай с выражением, чмо!
- И голос сделай такой... Ты - этот баба, как будто!
Колпак что-то тихо забубнил.
- Э.., да ты читать не можешь. Пшел нах!
- Бойков! Сюда иди, колпацура! А ну, зашарь. Читай вот этот бумага, как будто ты - этот девка!
- А вы, тихо! Дайте послушать письмо.
Дембеля переглянулись. Что-то необычное послышалось им в этой ситуации, слишком масляными были голоса дедов и черпаков.
- Че за хрень? Опять эти бараны что-то затеяли, - проговорил Олег, приподнимаясь в проходе между койками и пытаясь в сумраке кубрика разглядеть, что же происходит в кружке дедов.
Курбанбеков небрежной походкой подошел к дембелям. В такой ситуации он мог, в принципе, и послать дембеля на три буквы. Дедам ведь не положено подходить куда бы-то ни было по команде, даже если зовет дембель. Но Коля кликнул его таким тоном, что невозможно было определить грань между приказом и обычной просьбой, так что Курбан предпочел не начинать конфликта, а просто подойти. Тем не менее, чтобы не терять авторитета, подошел он к дембелям такой походкой и с таким видом, что у окружающих должно было создаться однозначное впечатление - дед сам захотел побазарить с дембелями, обменяться парой шуток. Очень сложно объяснить словами нюансы солдатской иерархии, и никто бы не взялся составить такой кодекс. Тем не менее, после нескольких месяцев службы каждый солдат знает по наитию: что, как и кому можно и нельзя сказать, ответить, сделать, посмотреть.
- Садись, давай, Курбан. Что там слышно, с вертушек? Заменщиков для механиков не было? - спросил Коля.
- А операторов не привезли в полк? - добавил Султан.
- Нет, Коля, нету замэна. Кам-кам ждать нада, - небрежно ответил Курбанбеков, присаживаясь на койку рядом с дембелями.
- Курбан, что полк говорить про первий партия? - спросил Бабаев.
- Говорят первый партий будэт после майских, ранше нэт, Якубжон, - ответил дед, - но еще говорят, что будет нулевый партий, бэз замены вообще.
- А, - махнул рукой Толик, - зараз почнут брэхати. Як ни приказ, брешуть про нулеву партию. А хто ее хощ раз бачив?
- А шо вы там читаете, чи письмо смешное кто получил? - продолжил расспросы Коля.
- О, - Курбан заулыбался, - Там один рюсский девка письмо прислал. И фотка есть. Сэйчас этот чмо, Бойков, его читает, как тот баба говорить.
- Кому ж письмо? - поинтересовался Олег.
- Кому? - задумался дед, - Кто возьмет, вот тому.
- Слышь, Курбан, скажи черпакам, чтоб фотку подогнали. Да пусть сюда валят все, с письмом. Вместе почитаем, - подумав, сказал Олег, - Пацаны, давай сюда, развеселите дембеля!
Видно было, что дедам и черпакам не хочется отрываться от забавы, но не уважить дембелей они не могли. Нехотя, всем своим видом подчеркивая независимость, деды стали подходить. Дембеля подвинулись, давая место им на койках. Подошли и черпаки, но остались стоять возле спинок. В проход между двумя койками втолкнули Бойкова.
- Читай с начала, колпак, - сказал кто-то из дедов.
Бойков затравленно оглядел сидящий на койках цвет Советской Армии, поднес листок бумаги к самым глазам. От столпившихся в проходе черпаков в дембельском углу полумрак превратился почти в темноту.
- Дорогой мой счастливый солдат, - начал читать колпак, - Меня зовут Наташа...
- Наташа... - протянул кто-то из стоящих.
- Дальше читай!
- Я живу в городе Балаково, на Волге, - продолжил Бойков тоненьким голосом, медленно и раздельно выговаривая каждое слово, - У нас очень красивый город. Большие новые дома, широкая река.
- Эй, як тоби, колпак! Хорош пищати, як цыплак, читай нормально! - прикрикнул на Бойкова Коля.
Никто не возразил.
- Если ты, солдат, сейчас читаешь это письмо, значит с тобой все в порядке, ты жив и здоров, - продолжил чтение молодой боец, - Но я все равно знаю, что тебе очень нелегко. Я понимаю, что редко к вам приходят письма от родных. Всю зиму у вас плохая погода и вертолеты редко привозят почту из Файзабада. Если ты получаешь мало писем, напиши мне по адресу: город Балаково Саратовской области, улица Заводская, дом 5, квартира 29. Я очень хочу с тобой переписываться и ждать, когда ты закончишь свою нелегкую службу и вернешься домой живым и здоровым. Может быть, ты приедешь в наш город и останешься тут жить и работать. Посылаю тебе свою фотографию, чтобы ты мог видеть лицо девушки, которой напишешь письмо. Всего тебе хорошего, дорогой солдат. Жду от тебя письма. С горячим приветом, Наташа Смирнова, - закончил читать боец.
- Ну и че смешного? - проговорил Олег среди общего молчания.
Дембеля сидели, задумчиво глядя в пустоту. Деды, видимо поддавшись настроению, опустили головы и смотрели в пол.
- Ха, во баба! Сама под пацана залечь собралась! Ох, дождусь дембеля, поеду в этот город Балаково! Поставлю ее... И как помойную кошку...! - загоготал кто-то.
Стоящие возле коек черпаки оживились, загыкали.
- А ну, фотку дай сюда. Смотрю один раз, - грубо оборвал их Толик.
Ему протянули фотографию. Толик, наклоняя ее так, чтобы поймать хоть немного света, стал рассматривать снимок.
- Нормальная дывчина, - наконец произнес он, - чего вы лыбитесь? Глянь, Колян.
- А шо, таких на гражданке еще пошукати, - добавил Коля, передавая карточку Султану.
- Ничэго, - согласился Султан, - Эй, а это что? Кто здэсь художнык? Кто это рысовал? Смотри, Олег, что эти бараны придумалы!
Он протянул Олегу фотографию. Олег брезгливо взял снимок двумя пальцами, посмотрел, потом перевернул тыльной стороной.
- Уроды, - процедил он, оглядывая черпаков, - Уже замусолили! У кого ума хватило это нарисовать?
- Дай, один раз смотрю, - протянул руку Бабаев.
Он долго разглядывал снимок. Потом задумчиво проговорил:
- Русский девюшка не красивый. Лицо такой, как сказать, длинний. Глаза болшой...
- А таджички красивые? Расскажи, - с интересом повернулся к нему Олег.
- Таджикский ханум очень красивый, ооочень, Олег. Глаза маленький, узький, лицо - круглий, как луна... - ответил Якуб, закатывая глаза, - Меня один такой дома ждет.
- Н-да, на вкус и цвет... Я б на твоем месте домой не спешил, - проговорил Олег.
- Так яка гада мулевала, вас спрашиваю? - обращался, между тем, к черпакам Коля.
- Интэресно, откуда эта дэвушка знает, что у нас зимой нэт погоды? - спросил вдруг Султан.
- А точно! Постой-ка, а ну, дай письмо... - Олег выхватил письмо у молодого солдата, вскочил, расталкивая стоящих у койки, ринулся к оконцу кубрика, - Конверт сюда давай!
Он пробежал письмо глазами, обернулся к ребятам.
- Секите, она знает, что письма нам везут из Файзабада! Знает, что зимой нет погоды! На конверте, в адресе, литера нашей роты стоит, - посмотрев на конверт, добавил он, - Она нашу роту знает!
- Эй, а яка фамилия? Подывысь, Олег, - попросил Толик.
- Наташа Смирнова, написано, - ответил тот.
- Погодь. Смирнова??? А це не сержанта ли Смирнова сеструха? А ну, глянь фотку! А вроде и е сходство. Ты Смирнова помнишь, Коля? А ну, спытай, мобуть узнаешь? Вин, чи нэ?
- Та хто ж так узнае. Зараз цилый рик будэ, як мы на цей Аргу ходыли. Та и нэ помныв я его лица. Кажись, и похоже, а може и ни, - рассматривая фото, ответил Коля.
- Так Олег, так ты ж должен его адрес знаты. Ты ж тоди усю комсомолию писав! Шо ж там, адресов нэ було? Эй, кто там, колпакы! А ну, шуруй зараз до другого взводу, тягны сюды того комсорга, и шоб зо всиею Олеговой концелярьей! Улетели! - приказал в темноту кубрика неугомонный Толик.
- Эээ, Толя, Султан! - поднялся вдруг с койки Пилюев, - Чего вы к письму причепились! Отдайте пацанам, хай прикалываются. Черпаки же, им играться в самый раз. Я, может, тоже с этой шмарой переписку заведу. Вам домой ехать, а нам еще полгода тут лямку тянуть.
Ты-то хоть рот закрой, Юрец, - ответил за ребят Олег, - Ты ж с нами там ходил, ты Смирнова помнить должен.
В это время в кубрик пришел Вася Скворцов, черпак из второго взвода, который последние полгода был заместителем комсорга роты, Олега. Вася принес целую стопку тетрадей.
- В канцелярии взял, - сообщил он, - Замполиту сказал, что дембелям характеристики прикидываю.
- От, с понятием человек, службу знает, - оценил Коля, - Давай, Олега, глянь там в своих нычках.
Олег мельком оглядел тетради, вытащил из стопки одну, полистал.
- Смирнов Владимир Степанович, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года рождения, отец - Смирнов Степан Иванович, тридцать шестого года, мать - Смирнова Елизавета Юрьевна, ... сестра - Наталья Степановна... Адрес: Саратовская область, город Балаково.... Ну что, уроды, смешно было? Что ж вы, суки, сделали! Это ж сестра нашего замка! Замкомвзвода Володи Смирнова. В июне восемьдесят четвертого он погиб! Кто эту похабень придумал?
В кубрике было тихо, урони иголку - звон услышишь.
- Ну, я придумал. А че, нельзя? - от койки в середине кубрика отделился Найденов.
Он не принимал участия в посиделках в дембельском углу, лежал и прислушивался к базару издали. Теперь поднялся, неспеша подходил к Олегу, нагло улыбаясь. Здоровый такой дед, по прозвищу Вол.
- Мое письмо, я его первым схватил. Что хочу, то и делаю с ним. Я, может, решил кого-нибудь из салаг с ней поженить. А ты не лезь в наши дела! Ты теперь - человек гражданский, нам не указ. Мы сами здесь все решаем. Написано, счастливому солдату, а я и есть тот счастливый!
- Чамра! - заорал вдруг Султан, хватая его за шиворот. Он успел перекатиться через смежную койку и оказался в проходе за спиной Вола, - Ты с кем, говоришь, твар! Убью!
Худощавый кабардинец Султан, на полголовы ниже Найденова, так встряхнул того за шиворот, что лязгнули зубы.
- Гражданский, говоришь, - надвинулся с другой стороны Олег. - Да я тебе, чмо, указом буду, пока не улечу отсюда. Ты у меня полы вместо колпаков будешь каждый день мыть! Ты, скотина, забыл, как ко мне бегал, просил, чтобы за тебя комсомол вступился. Забыл, как кричал, что застрелиться хочешь? Забыл, как колпаком был? Как ночное вождение под кроватями сдавал? Как на дедушку наплывал? Толик, Коля, может, напомним ему?
Желваки играли на лице Олега. Вол съежился и замолчал. Несмотря на свой рост, он, казалось, висел в руке Султана. Напрягшийся в начале сшибки народ, начал расслабляться. Толик, Бабай и Коля заулыбались. Вскочившие было с койки деды, снова садились рядом с дембелями. Толик поднялся с койки и, шагнув к Найденову, сделал характерное движение рукой, как бы толкая в его в лоб основанием ладони.
Не далее, как полгода назад, он еще играл с колпаками в игры под названием "Напугай дедушку" и "Наплывай на дедушку". В первой, по команде Толика, колпак наступал на него, на полусогнутых ногах, вытягивая вверх и вперед руки с растопыренными пальцами и шевеля воображаемыми когтями. При этом он страшно шипел, рычал и щелкал зубами, изображая дикого зверя. Бедный, испуганный Толик со сдавленным криком "боюсь, боюсь" отступал в угол кубрика, падал спиной на последнюю койку, трясясь от страха, загораживал лицо руками, забивался в самый угол. Зверь нависал над ним, постепенно склоняясь все ниже, тянул свои страшные когти прямо к сержанту, приближал к нему оскаленный клыкастый рот... Толик, последним усилием превозмогая ужас, основанием ладони толкал его в лоб, так что тот откидывался назад, после чего назидательно говорил:
- Ну, нельзя же так пугать Деда Советской армии!
Во второй игре было почти то же самое, только вместо зверя, колпак изображал пловца, двигая руками так, будто плывет саженками. В лоб он получал за то, что заплыл не туда и чуть не наплыл на дедушку. Очень всем бывало смешно...
- Олег, не нужно... - вдруг спокойным голосом проговорил Вася, - Лучше б рассказали таким вот шутникам про сержанта. Может, у них мозги на место встанут. А то ведь скоро уедете, а кроме вас, его и не вспомнит никто. А? Коля, Султан, Толик, расскажите, что знаете.
- Да чего тут рассказывать? Были мы тогда колпаками, вот как этот, Бойков, - начал Коля, - Летали трассерами по кубрику, да и по всему батальону! Та... не умею я рассказывать. Вон, пусть Толик балакает, тот как посылпет горох, не соберешь. Чи лучше Олег? Нехай Олег, он умеет, ему комсомольцу, положено языком трэпаты.
4.
Олег на минуту задумался, прикидывая с чего начать. Уйдя внутрь себя, он невидящим взглядом обвел сидевший народ, потом тряхнул головой и начал:
- Да. Точно, Коля, летали мы трассерами... Вам не понять, пацаны. Мы вас так уже не гоняли, потому что еще тогда договорились между собой, что не будем такой фигней заниматься, когда черпаками станем. Короче, суровые были времена.
Я когда пришел сюда осенью, после учебки, их призыв только дедами стал. И было этих дедов в нашем взводе девять человек, считая Смирнова, замкомвзвода: рядовые, сержанты, механик-водитель и оператор один, но держали масть четверо из них. Они, вроде и земляками не были, но кажется, все с Поволжья - Татария, Чувашия - точно не знаю даже, да и не в этом дело, словом, два сержанта и два рядовых. Ну, и Володька Смирнов - старший над всеми, и тоже с Волги. Они, может, и ничего бойцами были, до нашего прихода успели походить по горам. Говорят и в сторону Джарма забирались. Вот не знаю, принимали они участие в Курху, когда та бойня была, но видимо кто-то из них был, потому что, у одного, рядового, была уже тогда "Красная Звезда". А "Звезду" рядовому за просто так не дадут, это всем известно!
Но, понимаешь, чудные какие-то все! Ну, прямо сказать, чего не сделают, все через жопу. И я это не потому говорю, что они нас гоняли. Дедов-то много было, есть кому гонять, но эти... Они даже между собой собачились, в том числе и из-за нас.
Если один говорил, что надо кубрик убирать, то другой сразу же возражал, что сейчас не время. И главное, сержанты не могли между собой разобраться. Один кричит, что нужно молодым физподготовкой заняться, другой - что время оружие чистить. Буквально ни одного дня не было, чтоб в кубрике какая-нибудь свара не затеялась! Спорили по всякому поводу. Решают, например, картошку жарить или варить на вечер, а тут кто-нибудь упрется, давай мол, пельмени крутить. И вот орать на всю роту...
Ротный их не любил. А они - его, соответственно. Он ведь, ротный-то наш тогдашний, пришел, когда эта команда уже год отслужила, ну они его "молодым" всегда считали. Понятно, конечно. Старого-то ротного, небось, уважали и боялись, когда сами были молодыми. А новый, после их года службы, вроде и не указ. Честно говоря, не знаю, как на войне было бы, но, слава богу, в ту зиму мы не то, что не воевали, даже в горы практически не выходили. Было несколько засад, по пальцам пересчитать, но ни одного выстрела за всю зиму, все - пустышки. Я вот думаю, начнись чего... как бы они в бою договаривались?
Или вот пример, осенью это было. Утром убираем наш парк, листву сгребаем, за ночь нападавшую. Все убрали, в мешки засунули, вынесли. Порядок, чисто. Один сержант кричит, хорош, пошли в кубрик. Другой подбегает и орет, что надо с деревьев листья посбивать. Хрясь ногой по тоненькому деревцу, оттуда, конечно, листья посыпались. Он давай по парку бегать, деревья трясти... Первый на него с кулаками. Опять вопли, ругань. Смех и грех!
Правда, до настоящей драки у них не доходило. Поорут и успокоятся, потом новую фигню придумывать начинают, для очередного залета.
И как-то они глупо все делали. Накурятся - ротный тут же знает. Брагу поставят - обязательно попадутся! Продадут чего-нибудь афганцам - их тут же ловят. Наверное, стучал кто-то, а может и все сразу?
И, прикиньте, над всем этим дурдомом стоит Володька. Он-то парень был хороший, нормальный сержант и специалист, только вот с этой бандой справиться не мог. И наказать их не мог, ротному ведь не доложишь, свой призыв то не сдашь. Получал за них Володька по полной. У них залет, замку - пистон. И так, чуть ли не каждый день.
Кое-как до весны мы дотянули. Надоели они нам - сил уж не было! Ждем, скорее бы уж дембельнулись. Так нет же! Кончились все их "залеты" тем, что весь их призыв отпустили в мае, а эту четверку оставили до августа. И с ними замкомвзвода для полной кучи. Он то, хоть сам не "залетал", но как старший отгреб за всех!
В апреле взвод наш на "точку" ушел, на мост Бахаракский, третий взвод сменить. Тогда там еще наша точка была, совместно с сарбозами, это уж потом ее целиком афганцам передали. Вот пришли на мост. А взводный наш, старлей, заменяться летом должен был, уже сто дней свои считал. Ему все по барабану, считай, служба кончилась, три месяца на точке отстоит, и домой ехать пора. Так что на службу он почти забил, дисциплину перевесил на Володьку. Но все было нормально, спокойно. Точка эта, Бахаракский-то мост, классная была. Это вам не Сарипульский, где вторая рота стоит, где обстрелы и все такое, и нужно в оба глаза смотреть. А Бахарак...! До крепости - километра полтора, в центре кишлака договорного, самого спокойного во всей округе. Базар - три минуты пешком! Ночью всего трех часовых выставляли, а днем, вообще, одного, он вроде дневального был. Мы там жили в здоровенной хибаре, типа амбара. У него крыша плоская, а на ней небольшой сарайчик, вроде нашего кубрика, построен. Там мы и жили. А часовой внизу ходил, возле дверей амбара, а чаще, просто сидел в теньке у порога. Короче, жизнь - лафа полная, как говориться, живи и радуйся. А впереди лето, фрукты всякие, черешни, абрикосы, персики прямо во дворе растут. Вишни и яблоки - только к реке спустись, заросли просто. И так на все лето мы должны были остаться. Мы, молодые, подумали, что в рай попали. Как раз туда, на мост, и стали присылать замену для наших дембелей. Да что я вам рассказываю, вот ребята сидят, они и меняли наших дембелей. Помните, Серега, Надир, Славик? Вы ж, вроде, тогда приехали с учебок?
Короче, сидим на мосту, не паримся. Май уже кончается, больше отправок до августа не будет. Затосковали наши дембеля.
Вот тут беда и свалилась, как-то утром получили мы из крепости приказ сниматься. Сперва не поняли, почему нас так рано снимают, меньше месяца пробыли на мосту. Но потом, глядим, что-то другое! Взводный приказал койки разобрать, собрать все манатки. ЗИЛ стотридцатьпервый подошел, мы загрузились и ушли с точки. Как потом оказалось, навсегда.
А в крепости все уже носятся, как ошпаренные. Слухи ползут самые невероятные, что будет полковая операция на все лето, что дембеля только после нее домой уедут. Это нам сразу сказали наши ребята, с других взводов. Словом, ужас витал над крепостью! Мы еще до конца поверить не могли, думали, может быть, все отменится. Но, куда там! Уже через пару часов получаем экипировку, приказ подгонять снаряжение, готовиться к вылету в полк. Беготня, суматоха! А тут еще проблема. Из нашей роты в крепости всегда только два взвода находилось одновременно, третий-то постоянно на мосту. Кубриков спальных, соответственно, тоже два, а в среднем - столовая. Короче, спать негде.
К ночи распихали нас по двум кубрикам. Мы попали в свой, правый, устроились по трое на двух кроватях. Ночью жара, духотища, народа в помещения, как сельдей в бочке. Пытаемся заснуть, но куда там! Лежу я так, задремываю и тут, среди ночи, вижу, что двое наших комиков, дембелей славных, сидят на подоконнике возле печки, слышу их разговор. Один возражает, другой настаивает, что фигня, мол, все нормально будет, все сразу в трубу уйдет, в дымоход, никто и не заметит. Что-то задумали. Вижу, порылись в барахле, достают какую-то трубку. А мы ж уже получили на складе всякую пиротехнику - дымы сигнальные, огни, ракетницы. Вот они, значит, дым достали, открыли дверцу печки, зажгли этот дым и сунули в печь. Что тут началось! Через пару секунд клубы повалил в кубрик, а через полминуты все было в дыму. Люди спрыгивали с верхних коек, хватали одежду, задыхались, кашляли в густом вонючем дыму, выскакивали на улицу. Дневальный на улице, под грибом, дал команду "Тревога! Рота подъем!" Прибежали из канцелярии офицеры, рота построилась. Ротный ходил вдоль строя полуодетых солдат, как тигр вдоль решетки своей клетки. Он был страшен. Безобидная шалость этих придурков - захотели, видишь ли, посмотреть, как дым будет валить - обернулась серьезным залетом. Дымоход печки, по случаю лета и теплой погоды, был заложен, чтобы по вечерам в кубрике пищу не готовили. Дым, соответственно, полез в кубрик. Ротный орал, что это диверсия, что кто-то пытался отравить половину роты перед важной операцией. Что виновники пойдут под трибунал. Кричал он страшно, потом велел проверить людей. Сержанты стали считать народ, и тут выяснилось, что не хватает Бабаева! Помнишь, Якуб? Послали людей в кубрик, посмотреть, не остался ли кто? Нет, никого там не было. Подумали, может он на посту стоит, а может быть, в туалет ушел? Пока то-сё, глядим, елы-палы! Выплывает из кубрика Якубжон, шатается, пополам сгибается. Отравился! Потом оказалось, что его просто не заметили. Он такой маленький и легкий, что под ним сетка койки и не провисла вовсе, потому его и не нашли, даже когда во второй раз кубрик обыскивали.
Замкомвзвода наш, Володька, стоит едва живой. Ротный наконец до него добрался. Подошел вплотную и говорит, все, мол, сержант, этот залет - всем залетам залет, не сносить тебе башки! Ты, говорит, домой вообще не поедешь, а поедешь прямехонько в дисбат. Прикиньте, состояние. А нам через день в какую-то жуткую операцию идти на все лето.
Ротный арестовал диверсантов, их посадили в карцер - заперли в стенном шкафе в предбаннике канцелярии. Потом дали отбой. Кубрик хоть кое-как и проветрился, но вонь там стояла страшная, не войти. Так мы и промаялись на улице до подъема, хорошо хоть ночи летом теплые. А утром стали приходить вертушки, мы грузились и улетали в Файзабад. В роте осталось всего человек десять, молодые в основном, кто только что пришел, да еще Якуб, как дежурный водитель. Замполита нашего, без пяти минут дембеля, тоже оставили, нельзя ж без офицера солдат бросить.
- Короче, через три дня мы уже шли в горы - закруглил вступление Олег.
5.
Дневальный крикнул роте строиться на обед. Молодые вылетали из кубрика трассерами, неспешно выходили черпаки, деды мялись, не зная, стоит ли вообще идти в столовку. Решили после обеда заслать гонца на кухню за тушенкой и хлебом и велели молодым принести с обеда компота в бачке от термоса. Дембеля интереса к жратве не проявили вовсе.
Олег улегся на койку, закрыл глаза и вновь увидел файзабадскую долину, ППД полка в излучине Кокчи, зеленеющие свежей травой сопки...
Да, через три дня после травли этим дымом, ближе к полудню, полк был построен на огромном пустыре за палаточным городком.
6.
Старший сержант Владимир Смирнов, переслуживший после приказа почти два с половиной месяца, сидел в кабине одного из ЗИЛов рядом с водителем. Десяток грузовиков обоза, заполненных боеприпасами и коробками с продуктами, замыкали колонну бронетехники, готовую к выдвижению.
Каким-то чудом - ротный позаботился? - он был избавлен от счастья топать вместе со своей ротой пешком через горы. Теперь он даже не знал, когда снова увидит своих товарищей. Даже эти идиоты - несносные его дружки-дембеля, виновники всех злоключений, казались ему близкими людьми, с которыми его коварно разлучили. Впрочем, после ухода майских дембелей, взвод стал совсем другим, практически чужим, да и сам Володя был в нем чужим. Место замкомвзвода занял Паша Пришвин, единственный во взводе старослужащий, а командирами отделений уже назначили молодых сержантов, недавно ставших черпаками, их же призыв составлял и костяк взвода. Несчастные дембеля, практически гражданские люди, были непонятным довеском. Получалось, что места во взводе для Володьки и не было, и его поставили командиром машины обоза - прекрасная карьера для заместителя командира взвода!
Выдвижение пехоты было назначено на десять вечера, а сейчас роты получали короткую инструкцию от начальника штаба полка. В стороне вытянулась в линию колонна брони и обоза. Володька оглядывал широченную долину, в которой расположился полк - ряды палаток, горбатые металлические ангары, офицерские модули, трубы котельной - и все это на фоне гор. Горы отсюда, издалека, не казались страшными, больше походили на высокие холмы. Только вот дальше, за первым рядом этих холмов, уходил вдаль и ввысь следующий ряд, потом еще и еще, а там, вдалеке и снеговые вершины виднелись, даром, что уже июнь!
И не было надежды, что ползать придется только по ближним холмам...
Бронегруппа начала движение вокруг построенных коробками взводов, поднимая гусеницами и колесами облака пыли, и когда ею затянуло не только плац, но и территорию полка до самых палаток, колонна двинулась к КПП, прошла мост и потянулась по дороге на Кишим. Пехота, скрытая клубами пыли от духовских наблюдателей на окрестных горах, быстро разбежалась по палаткам, получив строжайший приказ, до темноты не высовывать носа из-под тентов.
7.
В наушниках звучит команда "Броня, Вперед!" Взревев движком и выкинув целое облако черного дыма, головная машина срывается с места, за ней начинает движение вся колонна. Скоро доходит очередь до нас.
- Вперед, - командую я водителю, и мы пускаемся вслед за остальными.
Я - старший сержант Владимир Смирнов, заместитель командира первого взвода первой роты, командую теперь двумя молодыми, только что из учебки, бойцами, да обозным ЗИЛ 131, набитым коробками с сухпайком. Завидное продвижение по службе. Ну ладно, ну задержали с дембелем, оставили до августа, не я первый, как говорится. Да черт с ним, с дембелем, черт с ней даже с этой "войной", тоже не в первый раз, помотаемся пару месяцев по горам, не развалимся. Но зачем же вот так, в обоз? Что ж я уже больше ни на что не годен!!?
Колонна собралась большая, одних бээмпешек больше двадцати, а еще несколько танков, тягачи с прицепленными гаубицами, стотридцатьпервые ЗИЛы обоза. Длинной зеленоватой змеей колонна обвивает огромный пустырь, на котором выстроилась пехота. Передние машины подходят к построенной пехоте, останавливаются, чтобы принять их на броню, остальная техника продолжает двигаться по кругу. Хитрый план удался на славу, поднятая гусеницами пыль заволакивает весь импровизированный плац. Увидеть посадку пехоты мне не удается даже мне, со ста метров, что же говорить о духовских наблюдателях! Последнее, что они могли разглядеть, это бээмпешки, остановившиеся возле пехоты.
Впереди, в клубах пыли едва виднеется край кузова впередиидущего грузовика, мы несемся следом. Собственно, делать мне абсолютно нечего, водила прекрасно справится с дорогой и без моих подсказок, в такой колонне не потеряешься, не отстанешь. На черта я вообще тут нужен? Посадили на машину командиром, вместо чучела!
Спасибо вам, товарищ капитан! Я ведь больше года был заместителем командира взвода вашей роты, вроде бы и неплохим. А теперь вот, под дембель, получил заслуженную награду! Хотя, если разобраться, мне и обижаться на вас не за что...
Словом, сам я виноват. И как меня угораздило? Вроде бы честно тащил службу, старался, и взвод всегда был на хорошем счету. Справлялся, даже если без командира ходили на боевые, когда он, к примеру, в отпуск уезжал. Только к концу службы все пошло наперекосяк. А все эти дружки мои! Хотя взвод, вроде, и не изменился, отношения с ротным как-то испортились. Оно и понятно, получили, чего хотели. "За что боролись...", как говориться. Все из-за этих баранов! Рано задедовали, стали на службу забивать, обнаглели в край! Вот тогда, осенью, мне бы и надо было их осадить! Пьянки эти идиотские - радости никакой, одни залеты. Солярку слили на продажу и попались с деньгами - опять залет! Хасан все время обдолбаный ходит, глаза красные, чуть не вываливаются из глазниц, только дурак не заметит! А с молодыми? Загоняли вконец, замордовали! Одному почки отбили, другому зуб вышибли. Как мы еще от них гранату в кубрик не схлопотали? Спасибо Саня и Серега меня тогда поддержали, не дали совсем молодых задолбить. Саня с Серегой уже две недели, как дома, а я тут грехи замаливаю.
В конце концов, мне надо было доложить обо все ротному, сдать мерзавцев! А что делать? Но ведь не хотелось совсем портить отношения со своими. А называется это просто: "Пошел на поводу". Вот теперь и отгребаю по полной программе.
Гады! И чего добились? Полгода от службы бегали, а теперь будем все вместе четыре месяца переслуживать. И что впереди - тоже неизвестно. Война эта, на долго ли она растянется? На месяц? На два? К августу хоть вернемся? А если и вернемся, так все равно, ротный сказал, после операции доложит в Особый отдел о травле дымом. Тогда, точно трибунал! Если особист узнает про этот дым в кубрике, посадят Хасана, и меня заодно... А может, не доложит ротный?
И вот еще, о чем думать совсем не хочется: вернемся ли с этой войны? Это вам не вокруг Бахарака ходить! Тут дух на духе сидит и духом погоняет! На дорогах мины и фугасы. А долина эта, в которую идем... Говорят, там наши вообще никогда не были, просто логово душманское. Укрепрайоны, базы, склады с оружием. Короче, попал ты, Володя!
Миновав КПП, колонна, грохоча гусеницами по железному настилу, прошла мостик через Кокчу, свернула направо, на дорогу к аэродрому. Слева потянулись развалины кишлака, груды серых пыльных кирпичей, остатки стен, разваленные дувалы. Ни деревца, ни кустика вокруг, даже травы нет возле пересохшего арыка.
Я смотрю на эти мертвые развалины, и странное двойное чувство охватывает меня. Странно, раньше не было такого, раньше меня не трогали такие виды войны, никогда я не задавался вопросом, что это может быть неправильным. А сейчас... Что со мной творится? Я вдруг стал думать о том, что происходит между нами и местными. Да, на славу наши поработали, что называется, камня на камне не оставили. Видать, отсюда сигналили духам местные жители, предупреждая о наших выходах в ночные засады. За это и получили, нет теперь кишлака, одни руины. А мужики местные, кто в живых остался после артобстрела, отправив семьи к родственникам в дальние кишлаки, зарабатывают теперь на жизнь в бандах. И мы, не в силах поймать их в горах, пойдем в кишлаки с надеждой застать там душманов, или найти спрятанное ими оружие. Будем вламываться в дома, переворачивать все вверх дном, оскорблять хозяев, забирать приглянувшиеся шмотки, отпихивать прикладами автоматов стариков, пытающихся преградить нам путь в женскую половину дома... И будем получать пули снайперов в спину, на отходе из кишлака, под обстрелом выволакивать раненых и убитых. Отойдя от кишлака, будем радоваться, глядя, как очередной гаубичный залп разносит глиняные дома, выворачивает с корнями толстые стволы ив у арыков.
Ненавижу! Ненавижу я уже всех! И тех, и наших, и всю эту страну!!! Мне бы сейчас уже дома сидеть, ведь выхлебал я эту баланду до дна, всю, отмеренную мне судьбой. Но, как оказалось, кроме судьбы есть еще нерадивые сослуживцы, командир роты, особист! Или это тоже часть моей судьбы? И как же так получилось, что я стал таким плохим сержантом? Тогда, в зардевском ущелье, вроде был не хуже других? Стрелял, прикрывал, грузил в машины раненых, бегал под пулями и ни хрена не боялся. Боялся только за своих молодых из взвода, что не выдержат, побегут и будут срублены снайперами. Или на Фергамндже, когда вытаскивали разведроту... А Фармураг? Ведь у нас тогда даже взводного офицера не было, я, считай, взводом командовал. И ни одного раненого, все из-под обстрела вышли, хотя и зажали нас в том кишлаке очень неприятно.
И вот теперь я тащусь балластом на обозной машине. Командир машины, ха! Завхоз, не иначе! И подчиненные у меня - два наших колпака, да водила с чужого батальона. Кто он, черпак или дед? А впрочем, какое мне дело? Ясно, что не дембель...
- Товарищ сержант, сигареткой не угостите? - обращается ко мне водитель, - Чего это вы такой смурной?
Молча протягиваю ему пачку "Донских". Он не верит глазам, видать не привык, что ему могут протянуть пачку вместо того, чтобы вытащить и отдать одну сигарету. Значит, еще не дед, черпак максимум. Он берет одну, и уже возвращая пачку, смутившись и опустив глаза, спрашивает, можно ли взять еще одну, про запас.
Я б отдал всю пачку, меня давно тошнит от этих "Донских", я почти бросил курить, но я знаю, что делать этого нельзя. Он сразу обнаглеет, этот будущий дед советской армии, удивится и решит, что я перед ним заискиваю, что он сможет меня шантажировать, раз совесть моя нечиста.
- Бери еще. Одну, - отвечаю, нажимая на слово "одну".
Колонна пылит по дороге вдоль гор, постепенно поднимаясь над долиной и уходя все дальше от реки. Отсюда, сверху, видно, что Кокча широко разливается по долине, кое-где обнажая отмели и острова, разветвляясь несколькими рукавами. Вода в реке непривычно мутная, совсем не такая, к какой мы привыкли в наших краях, в долине Бахарака. Речные берега здесь засыпаны однообразным крупным щебнем, лишь изредка попадаются большие валуны. Берега совсем низкие, почти вровень с водой, и почти вплотную подступают поля, оттого, видать, и мутная вода, что почву с них вымывает. В нашей долине не так, реки катят свои воды в каменных желобах с обрывистыми высокими берегами.
Долина становится все шире, горы за рекой отступают к востоку. И без того мерзкое настроение становится от такого пейзажа еще хуже. Сплошная пылевая завеса над колонной иногда скрывает тоскливый пейзаж от моих глаз.
Водила начинает осторожно расспрашивать меня о сроке службы. Еще бы, ни один нормальный человек, отслуживший здесь хотя бы полгода, не поймет, как такое может случиться, что старший сержант, дембель! не уехал с майскими партиями, а остался здесь до августа, ожидая замены из карантина. Вижу, что его сильно мучает вопрос: может я всего лишь дед, или дембель-рядовой просто для понта нацепивший сержантские лычки? Чтобы раз и навсегда прекратить его сомнения, говорю, что остался на сверхсрочную службу. Он смотрит на меня будто бы понимающим взглядом, но на самом деле, мне не сложно прочесть мысли на его простодушном лице, он окончательно уверился, что я - сумасшедший. Не зная, видимо, о чем со мной поговорить, он завел какой-то длинный и нудный рассказ о предстоящей дороге. Ему, оказывается, уже доводилось идти здесь с колонной, теперь он вспоминает во всех подробностях, что мы увидим на пути. Нужны мне эти подробности! Пацан, все дороги одинаковы и главное их достоинство состоит в том, что они куда-нибудь, да приводят!
Я опускаю боковое стекло, кабина сразу наполняется этой пылью. Мгновенно забив мне глаза и рот, пыль, словно жидкая грязь, облепила потное лицо и шею, впитала в себя влагу и тут же застыла твердой коркой. Лобовое стекло стало желтоватым и мутным от оседающей на нем тончайшей пыли, встречный ветерок почти не сдувает ее, слишком медленно мы движемся. Наверное, в кузове ехать приятнее, так что на остановке я, пожалуй, пересяду туда. К черту инструкции, меня все равно ждет дисбат! Но когда она еще будет, эта остановка? Пока что я просто дурею, зажатый между пылью и невыносимым солнцем, которое бьет почти вертикально в крышу нашего Зилка. Мысли в голове тоже зажаты между нудением водилы, дембелем и дисбатом. И никуда мне не выпрыгнуть из этого круга. Если существует Ад, то он должен быть именно таким...
Колонна встала. Когда пыль немного осела, становятся видны передние машины, растянувшиеся на повороте дороги. Бээмпешки крутят башнями, наводчики берут ориентиры на ближайших к нам вершинах. Водила положил руки на баранку, не шевелясь и не мигая, тупо смотрит вперед. Лицо его, покрытое запекшейся пылью, превратилось в гипсовую маску. Стекающие на лоб из-под панамы струйки пота, прочертили три темные полосы. Не могу больше смотреть на эту кошачью рожу. Буркнув неразборчиво, что поеду наверху, открываю дверцу и вылезаю из кабины. Из соседних машин тоже спрыгивают на дорогу бойцы. Говорят, впереди начали работать саперы. Ждем.
По колонне катится команда "По машинам!" Лезу в кузов, ловя на себе непонимающие взгляды моих колпаков. Они устроились на ящиках позади кабины, с автоматами на коленях. Ничего объяснять им я не намерен, пусть думают, что хотят. Молча сажусь прямо на пол, приваливаясь спиной к правому борту. Машина трогается и медленно ползет вперед. В облаках пыли прямо перед моими глазами плывет искрошенная стена обрыва, к которому прижалась дорога, за спиной - довольно пологий спуск в долину. Если сойдем с дороги, может и скатимся по нему, не перевернувшись. Поднимаю глаза, чтобы увидеть гребень, но он тонет в солнечном сиянии, так что не разобрать, где кончатся гора и начинается небо.
Что-то происходит впереди. Мы движемся рывками, то медленно ползем, то останавливаемся на минуту - другую. Сквозь клубы ненавистной пыли мне удается различить, что голова колонны повернула влево и уходит в ущелье перпендикулярно дороге. Это, собственно, даже не ущелье, а скорее овраг, в нем угадывается русло пересохшего потока - довольно глубокая расселина, вдоль которой вьется какое-то подобие дороги. Вскоре и наша машина проходит поворот. Все, шутки кончились, в ущелье нужно быть внимательным. Мне-то уже наплевать, а вот молодых, как ни безразличны мне они, нельзя расслаблять. Приказываю им занять места по передним углам кузова и назначаю секторы наблюдения по девяносто градусов. И хотя я прекрасно понимаю, случись что серьезное, от трех наших стволов помощь колонне будет невелика, сам я тоже устраиваюсь поудобнее, пристраиваю ствол автомата на борт и принимаюсь осматривать вершины сопок по правой стороне дороги. Понятно, что это всего лишь игра в войну, вряд ли здесь нас ждет засада, наверняка разведка загодя прошла эти вершинки, и сейчас пасет их с главной высоты. Но какой-то порядок должен быть, ведь я больше года был замком, не могу просто так отвыкнуть.
Вторая половина дня проходит в этом муторном ползании по "серпантину" оврага. Машины, ревя движками, преодолевают подъемы, которые становятся все круче по мере того, как мы углубляемся в горы. Кузов мерно раскачивается из стороны в сторону, эти волнообразные движения постепенно успокаивают и убаюкивают меня, мысли перестают цепляться за ориентиры и возможные укрытия на склонах, и я снова начинаю думать о дембеле, предстоящей многодневной войне и бесконечном лете, отделяющем меня от августа и дома. Теперь мне становится совершенно ясно, что ни в какой дисбат меня не упекут, что все мое наказание сводится к тому, что меня задержали тут на все лето. А значит, нужно просто успокоиться и нормально выполнить напоследок свою работу. Разные бывают дембельские аккорды, что ж с того, что мне выпал именно такой. Может это и лучше, чем копать какую-нибудь яму под сортир?
Все бы ничего, но вот жара здесь, в Файзабаде, просто невыносимая. Как здесь ребята по два года выдерживают? Пыль, жара, мины! Оказывается, у себя в батальоне мы жили просто в райском уголке. Там тебе и зелень, и вода, да и выходов боевых днем практически не бывало. А ночью в горах совсем не жарко, скорее даже наоборот. Да, Бахарак... Стоял бы сейчас наш взвод на точке, на Бахаракском мосту. Нет же, вместо этого мы тащимся куда-то через горы, в какое-то Урочище Аргу. Что я там забыл, в этом Урочище? Отвратительное, кстати, слово - "Урочище"! Слышится в нем УГРОЗА и даже РОК.
Между тем солнце постепенно начало сползать к западу, первый день "войны" подходит к концу. Сколько таких дней ждет нас впереди?
Машины, преодолев затяжной подъем, выползли на широкое плоскогорье. Дорога теперь вилась через веселые зеленые поля, слегка понижающиеся, видимо к речной долине. Если бы не зубчатый край горного хребта впереди, километрах в пяти - семи, вполне можно было бы представить себе, что приехали мы в родные приволжские степи.
Пыли стало немного меньше, и я отчетливо вижу, что голова колонны начинает загибаться, бээмпешки становятся широким кругом, оставляя в середине место для прочей техники. Значит здесь и будет наша первая ночевка. Что ж, грех жаловаться, место вполне безопасное, поблизости нет даже намека на горку или холм, нет и зеленки, вокруг только ровные поля. Надеюсь, духи не совсем сумасшедшие, чтобы готовить нападение на такую армаду в чистом поле.
Грузовики въезжают в круг, офицеры указывают водителям, как ставить машины. Наконец, и наш ЗИЛ занимаем определенное нам место. Поднимаюсь и делаю пару шагов в кузове, чтобы немного размять затекшие от долгого сидения, ноги. Собираюсь спрыгнуть на землю, но тут взгляд падает на ствол моего автомата и сразу же какая-то тревожная мысль вспышкой проносится в моем мозгу. Она еще не успела оформиться в слова и понятия, а у меня внутри, что-то обрывается, и ноги буквально подкашиваются.
НА МОЕМ АК 74 НЕТ ПОДСТВОЛЬНОГО ГРАНАТОМЕТА!!!
Я таскаю его уже год, и давно привык к абрису моего автомата, так что сразу замечаю что-то непривычное в нем. Я прекрасно помню, что когда пересаживался в кузов из кабины, подствольник был. Я прекрасно помню, что когда я пристраивал ствол на борту, чтобы держать под прицелом вершины холмов, подствольник был! Куда же он исчез теперь?
Еще не додумав эту мысль, начинаю оглядывать кузов у себя под ногами. Деваться этому чертову подствольнику просто некуда, он лежит где-то рядом, вот здесь, у борта. Или тут, под этой коробкой? Я не вижу его ни у борта, ни под коробкой. Начинаю судорожно двигать ящики и коробки с сухпаем, пока не убеждаюсь, что в кузове его нет. Несмотря на жару, мой лоб покрывается холодным потом, по телу проходит волна озноба. Вид мой, наверное, сильно напугал колпаков, они смотрят, разинув рты, и ждут какой-нибудь бури. А у меня язык приклеился, даже не могу разжать губ, чтобы сказать им хоть слово. Стою, как деревянный Буратино, и обливаюсь ледяным потом. Наконец, выдавливаю из себя слова, но звуки получаются хриплыми и свистящими:
- А ну, пацаны, передвигайте коробки. Сперва перекладываем все в тот конец кузова, потом возвращаем на место. Мне нужно четко пересчитать наши запасы. Таскайте, а я буду считать. Приступили!
Недоверчиво поглядывая на меня, они начинают возиться с коробками. Я с надеждой оглядываю открывающийся пол, но с каждой очередной коробкой, надежда моя тает, как догорающая свечка. Я с ужасающей отчетливостью осознаю, что старания мои напрасны, что в кузове подствольника просто нет, а лежит он сейчас в пыльной колее дороги, может в ста метрах, а может в десяти километрах от нас.
Что же теперь делать, где найти подствольник? Как мне обыскать дорогу на этих километрах, пройденных после поворота? Зачем я вылез из кабины, какого черта понадобилось мне в кузове? Почему, вообще, я оказался на этой операции? Я должен давно быть дома! Как быть???
Для вида я еще тычу пальцами в коробки, и шевелю губами, будто и впрямь что-то считаю. Но коробки уже убраны, и я принимаюсь тщательно осматривать днище. Нет! Пусто! Пропал мой подствольный гранатомет. То есть, пропало боевое оружие. А это уже, точно трибунал...
Из последних сил надеваю на лицо слабую улыбку и выдавливаю слова:
- Порядок, пересчитал. Возвращайте коробки на место.
Они начинают работать, а я, с трудом перешагнув борт, прыгаю на землю, и сразу опускаюсь прямо в пыль и приваливаюсь к заднему колесу.
Вот так, старший сержант Смирнов! Вы потеряли личное оружие! Это - преступление.
И прав был наш ротный: развал дисциплины во взводе и нежелание заместителя командира взвода работать с личным составом ведет к тяжким проступкам и даже воинским преступлениям.
Трибунал. Да, это меня и ждет! Вот так закончится моя служба в этом проклятом Афгане! Вместо того чтобы ехать домой, я отправлюсь на несколько лет совсем в другое место. Я не хочу в дисбат. Но я не хочу умирать! А что остается? Принять все, как есть? Понадеяться на лучшее? Нет, все однозначно, будут судить...
А отец? Что будет, когда он узнает об этом? Как он будет смотреть в глаза нашей родне и знакомым?
И мама? Она выдержит ли это?
Сестра Наташка, которая пишет мне столько писем, ждет, переживает, так гордится мной!
Это называется "Позор"! Пятно на всю семью и навсегда. Мама, ваш сын - военный преступник, или уголовник...
Господи, что делать?
Как быть-то мне, Господи?
Кого спросить, с кем посоветоваться?
Да и что тут советоваться, все и так ясно. Выход у меня только один, ведь не доводить же дело до трибунала...
8.
- Колонна ушла по Кишимской дороге утром, а мы просидели до темноты в палатках, и вышли уже в ночь. Двинулись напрямую от полка, через горы. Под утро сделали привал на пару часов, а к полудню прошли перевал и были уже в долине, в Урочище Аргу, - продолжал Олег свой рассказ.
Рота вернулась в кубрики с послеобеденного построения. Дембеля и деды снова сидели на койках, а черпаки стояли рядом. Даже молодые незаметно подтянулись поближе и слушали, не смотря на то, что рисковали налететь на внеплановые работы сверх уже полученных от черпаков заданий.
- В первый день мы немного прошли по долине, прошмонали какой-то небольшой кишлак, а к вечеру поднялись на высотку и стали устраиваться на ночь. Я как раз выкладывал из камней укрытие для ночевки, когда ко мне подошел взводной минометной батареи и спрашивает:
"Ты с первой роты? Есть у вас такой сержант Смирнов?"
"Есть, говорю. Это наш замкомандира первого взвода. А что?"
"А то, отвечает, что погиб ваш замок".
Как, что - никто тогда не рассказал. Сказали только, что погиб, что за ним приходила вертушка и отвезла в полк.
Уже после операции пацаны рассказали, что он весь вечер был как не в себе. Не разговаривал ни с кем, все сидел один. Да вот Султан там был, он на броне Второго батальона ходил, он пусть и доскажет конец этой истории.
- А что тут досказывать? - проворчал Султан, - Под утро услышали выстрел. Все повскакали, думали нападэние или обстрэл. Но все спокойно, больше стрельбы нэт. Смотрим, Володя лежит возле БээМПэ, в руках автомат. Прямо в сердце сэбе стрэльнул. Мы не поняли почему. А выяснилось все утром. Разведрота проходила мимо, рэбята подошли к нам и отдали подствольный гранатомет. Сказали, что нашли его на дороге, в пыли. Потом молодые с его машины рассказали, что сержант искал что-то в кузове, когда колонна встала на привал. Так и вычислили мы, что это был его подствольник.
- Только когда вертушка его забирала, он еще живой был. Не попал он себе в сердце. Уже потом, в госпитале умэр Володя. Жаль пацана. Хороший был. Глупо все получилось. Хотя бы он несколько часов подождал, хотя бы поговорил с кем. Нэт! Мужчина! Позора нэ захотэл для себя и родных.
- А верняк, родня его нэ знае, як он погиб, - проговорил задумчиво Коля, - Так я думаю и не нужно им рассказывать. Так и так он на боевых погиб! Знать, похоронку послали, что погиб, выполняя... Как его? Как они там, в письмах, пишуть? Интернациональный долг? Чи, как его, Олег?
- А сестренке его ты, Вась, напиши. Напиши, что помнят его в нашей роте, - подумав, сказал Олег.
- А мабут, и вправду кто из пацанов после службы поедет в этот город? - разгорячился вдруг Толик, - мабут, родаков его навестит?
- Может и так, - отозвался Олег, - Только для этого нужно, чтобы солдат тот Счастливым оказался. Чтоб отсюда живым выбрался... Выполнив этот самый, Интернациональный!
