Витька поднялся с койки и, не говоря ни слова, направился за ним к выходу из кубрика. Вышли на улицу. Бодро, по-деловому, зашагали вдоль стены по направлению к помещениям снабженцев.
Худощавый паренек, водитель взвода снабжения Джума уже ждал, прислонившись к стволу алычи. Джума являл собой классический вид дембеля. До белизны отстиранная и аккуратно отглаженная хэбэшка с чуть коротковатой курткой ушита была до невероятности. Кожаный ремень распущен так, что нижней срез бляхи точно совпадал с нижним краем куртки, а сама бляха выгнута ни больше, ни меньше, чем положено по неписаным канонам дембельского катехизиса. Этот идеально исполненный костюм дополняла снежно-белая подшивка, выступающая из-под воротника на пару миллиметров больше, чем предписано в армии, и лихо заломленная в виде шляпы форменная панама.
Леха с Витькой выглядели попроще, на них была обычная зимняя "стекляшка", положенная весенним дембелям до замены. Витька считал особым шармом ходить в этой форме, резко выделявшей их призыв из личного состава роты. Леха придерживался такого же мнения, так что они не стали доставать себе летнее хэбэ, донашивая в эти последние в армии недели полученную осенью одежду. К чему одалживаться у каптерщика, или отбирать у молодых положенные им летние хэбэшки и ботинки? К чему напрягаться и делать лишние движения для такой ерунды, когда до дома осталось совсем немного!
Подойдя к Джуме, друзья обменялись с ним рукопожатием. Не говоря ни слова, тот достал из кармана ключи, отпер замок и приглашающе распахнул дверь малого склада. Шагнув внутрь, привычно приподняли мешок из крафт-бумаги, раскатали скрученную горловину, зацепили по горсти сухофруктов, сунули их в карманы и вышли из склада. Пока Джума вешал и запирал замок, Леха с Виктором уже подходили к проему в крепостной стене, через который пролегал путь в машинный парк. Миновали арку, спустились по ступенькам в парк и пошли вдоль ряда хозвзводовских машин, стоящих на приколе вдоль стены крепости.
- На чем поедем? - спросил Леха, - На ЗИЛке или на Таблетке?
- На ЗИЛке! - ответил Витька и торопливо добавил, - Чур, сегодня я поведу.
Джума нагнал их уже возле своей машины.
Стотридцатьпервый ЗИЛ, на котором рядовой Джума был приписан водителем, не двигался с места уже лет пять, с тех пор как полк, заходя из Союза в Бадахшан через горы, оставил в долине Бахарака один батальон. Такими же "гробами" стояло большинство машин взвода снабжения - водовозок, наливников и стотридцатьпервых ЗИЛов, а кроме них и зеленый УАЗик с красным крестом - похожий на хлебную буханку санитарный фургон, почему-то называемый в батальоне "таблеткой". Чтобы не просели амортизаторы, под оси автомобилей подвели метровые колоды из толстых бревен. На лобовых стеклах были прилажены таблички "Вода слита". Решив, что таким образом сохранность техники обеспечена, машины оставили в покое и пользовались с тех пор только одним стотридцатьпервым, чтобы перебрасывать боеприпасы и продукты от вертолета на склады, да еще до невозможности гражданским бело-голубым самосвалом ЗИЛ 130, в качестве мусоровозки. Самосвал всегда стоял возле пролома в стене и наряд по кухне забрасывал в его кузов пустые консервные банки из-под тушенки и сгущенки. Когда кузов наполнялся, кто-нибудь из снабженцев отгонял машину на километр от Крепости в сторону Сарипульского моста и вываливал мусор неподалеку от обочины. Огромная куча консервных банок, отполированная ветрами и песком, грудой золота сверкала у дороги. Первая рота предпочитала выдвигаться в тот район для учебной стрельбы, чтобы использовать банки, как мишени. Конечно, трудно разглядеть банку со ста пятидесяти - двухсот метров, но яркое афганское солнце бликовало на золотистой жести, так что зайчики можно было засечь и за километр. Опытный стрелок с первого выстрела заставлял банку подлетать в небо, и молодые бойцы радовались, глядя как она, вращаясь, описывает красивую дугу, словно взбесившаяся веселая звездочка. Это было хорошим стимулом для молодых научиться метко стрелять.
Потрепанный переходом через четырехтысячные перевалы Стотридцатьпервый ЗИЛ Джумы с беспомощно висящими в воздухе колесами был излюбленным местом их вечернего обряда. Витька сходу впрыгнул на подножку, открыл водительскую дверь и привычно плюхнулся на сидение. Леха с Джумой полезли в кабину с другой стороны. Пока Джума ногтями кромсал небольшую пластинку чарса, Леха достал из кармана пачку "Донских", скрутил фильтр из оторванной от пачки полоски бумаги, выдул на ладонь табак из сигареты и приладил фильтр в бумажную сигаретную гильзу. Джума аккуратно пересыпал на Лехину ладонь накропаленый чарс. Леха быстрым движением убрал лишний табак, перемешал остатки с чарсом и принялся ловко мастырить сигарету. Витька краем глаза наблюдал за сноровистыми движениями друзей, удобно откинувшись на спинку водительского сидения. Такое священнодействие повторялось изо дня в день в течение уже двух месяцев и давно превратилось в ритуал, согласно которому на этапе подготовки нужно было все делать молча, чтобы оставалось больше слов для разговора после второй затяжки. Остроты и каламбуры в этот момент не котировались.
Аккуратно, чтобы не высыпалось содержимое, Леха закрутил жгутиком кончик сигареты и протянул ее Витьке.
- Взрывай, - за внешне безразличным тоном скрывалось нетерпение.
Джума чиркнул спичкой, и привычно пряча огонек, поднес сложенные ладони к Витькиному лицу. Тот быстро прикурил, сделал первую затяжку и короткими вдохами погнал в легкие густой ароматный дым, на несколько секунд задержал дыхание, медленно выпустил его, еще раз коротко затянулся и передал сигарету Джуме. Леха, нахмурив брови, терпеливо ждал своей очереди. Глядя, как с выходящими струйками дыма напряженное лицо Джумы разглаживается и расплывается в счастливой улыбке, Витька почувствовал, что первые тяги зацепили и его. Возникшее около висков легкое давление быстро нарастало, сжало лоб крепким обручем, и резко надавило на веки, будто забрало рыцарского шлема упало на глаза, и они сами собой на секунду закрылись, а когда открылись вновь, мир вокруг был совсем другим. Как будто в далеком детстве мама аккуратно сдвинула полупрозрачную мокрую бумажку с переводной картинки, и вместо блеклого, едва различимого сквозь защитную пленку рисунка маленький Витька увидел на покоробленной альбомной страничке кусочек фантастически яркого мира с четко очерченными линиями и удивительными искрящимися красками. Каждый листок на пирамидальных тополях, высившихся напротив лобового стекла кабины, приобрел объем, и игра теней превратила знакомые до мельчайших подробностей кроны в удивительную зеленую страну, полную загадочных сказочных существ. Горные склоны, проглядывающие между деревьями, заиграли сочными оттенками коричневого и фиолетового. Но самым прекрасным на этой картине выглядело закатное солнце. Яркий красный шар катился по прозрачному мягко-голубому небу, приближаясь к западному хребту, и чем ниже, тем больше наливался малиновым. Казалось, он подрагивал и пульсировал от собственного жара.
Сделав свои две затяжки, Леха передал сигарету Витьке, откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза. Пыхнув свою долю и передав сигарету Джуме, Витька почувствовал, что время пришло и можно отправляться в путь. Он повернул воображаемые ключи в замке зажигания, завжикал, изображая звук вертящегося стартера, и перешел на ровный гул двигателя на холостом ходу.
- Погнали! - радостно воскликнул Леха.
Джума улыбнулся и кивнул. Витька выжал сцепление, уверенно воткнул первую передачу и завертел рулем, выводя машину на дорогу. Все трое подергивались на сидениях, мотались из стороны в сторону, изображая ухабистую проселочную дорогу, ведущую к шоссе.
- Куда? - спросил Витька, поддав газу, чтобы грузовик смог одолеть крутую насыпь обочины, и выкручивая руль, вырулил на асфальт.
- Давай на запад. Домой! - сказал Леха.
- Go west! На запад! - подтвердил Витька, вдавливая акселератор.
Теперь уже все трое дружно гудели и жужжали, помогая мотору мчать грузовик по ровной асфальтовой дороге, лишь изредка прерываясь, чтобы сделать очередную затяжку. Километры бежали под днище машины, дорога наматывалась на колеса, красное солнце на западе манило за собой. Солдаты спешили домой. Витька прищурил глаза и смотрел только на землю, чтобы не видеть очертания гор, заменяющие линию горизонта. Несколько километров, отделявшие их от ближайших отрогов, превратились в бескрайнюю русскую равнину. Солнце, бившее теперь прямо в глаза, заставило тополя стать родными березками, а зеленеющие поля молодой пшеницы - сочным зеленым лугом. Мешали только запахи. Ну не пахнет в родных местах разогретыми камнями, перегретой пылью и невыносимой кишлачной смесью из запахов дыма, бараньего навоза и старого иссушенного дерева построек.
- Скоро будем дома, - проговорил Леха.
- Ага, немного осталось, скоро уже. Домой, Джума! Домой едем! - вдруг сорвался на восторженный крик Витька.
- А ко мне в Фергану заедем? - вдруг спросил Джума. - Витя, надо ехать ко мне. Будем барана резать, плов готовить, фрукты кушать. Отдыхать будем один неделя. Мама будет рад. Едем в Фергану? Так, Алеша? Едем?
- Эй, погоди, Джума. Не поедем мы сейчас в твою Фергану. По мне, что Бадахшан, что Фергана - фигня одна! Можно отсюда и не уезжать. А нам домой нужно, в Россию! Сыты по горло этим востоком! Я на плов и баранину уже смотреть не могу. Все осточертело! Я домой хочу. И Витька тоже. Ты дай нам дорваться до наших лесов и речек! Чтоб кругом равнина и ни одной горки на тысячу километров! Я может никогда в жизни не захочу снова в горы попасть, до того они мне за два года надоели. Это ты привыкший, тебе что здесь, что дома, и разницы никакой нет, будто никуда и не уезжал. А нам, знаешь... Нет, извини, братишка. Может, через год соберемся в отпуск, заглянем к тебе. Но лучше ты до нас двигай. Вот уж отдохнем!
У Витьки округлились глаза. Всегда немногословный Леха разразился необычной тирадой. Сначала Витька не въехал, с чего это друг так разошелся, но потом понял, что их уже изрядно прибило. Он даже не очень врубился, о чем говорил Леха. Да и сам Леха, наверное, не смог бы развить дальше свою мысль, просто уже забыл к чему и о чем он говорил минуту назад. Зачаровывал сам звук голоса и слова, слепляющиеся в удивительные фразы с темным, почти неясным смыслом. Фразы ласкали слух, давали пищу мозгу, который сразу начинал рисовать картинки, да так, что зацепившись за одно слово, Витка просматривал целый фильм. Пока Леха говорил, Витька успел увидеть Москву, побродить по ее улицам, встретиться с родными и друзьями. Успел побывать на даче, походить по лесам, искупаться в озере. Осенью, отгуляв положенный после службы отпуск, устроился на работу, а через год затосковал и собрался в гости к Джуме. И нельзя было сказать, что все это показали ему ретроспективно, отдельными кадрами. Нет, он реально прожил этот год, со всей полнотой чувств, эмоциями, ощущениями радости и печали. Ему вдруг нестерпимо захотелось рассказать друзьям что-нибудь интересное, чтобы они тоже смогли посмотреть "кино". Он попытался рассказать об увиденном: о Москве, о прохладном августовском вечере, о лесном озерке неподалеку от дачи. Леха и Джума заворожено слушали. Витька увлекся собственным рассказом, заново переживая события, но вскоре понял, что друзья слышат, но не понимают его. Лица их светились интересом и глупой радостью, но глаза были направлены внутрь, никакие Витькины слова в них не отражались. Он сделал над собой усилие, пытаясь придать речи больше связности и логики, чтобы донести смысл, который в этот момент казался ему чрезвычайно важным. Это усилие напрочь сгубило его. Отвлекшись на секунду, он потерял нить и не мог вспомнить, о чем только что говорил. Попытался поймать последнюю мысль, но не преуспел в этом и понес уже сплошную ахинею, сам понимая, что ребята расстроятся, не услышав окончания истории. Однако ребята, оказалось, ничего не заметили, и Витька погнал дальше, перескакивая с пятого на десятое, пока не понял, что язык плохо его слушается, и из речи исчезают приставки, суффиксы, окончания и даже целые слова. Он попытался говорить медленнее и четче, но заметил, что его уже не слушают, хотя и не прерывают. Удивительно, но теперь говорили все трое. Каждый рассказывал что-то свое, но это не мешало и не раздражало. Хотелось слушать чужие голоса и рассказывать самому. А потом вдруг стало очень смешно. Оказалось, что Джума лепит какую-то уморительную чушь, радостно хихикает, подмигивая по очереди то правым, то левым глазом. Леха, вздрагивая от смеха на сидении, тоже ведет замысловатую историю без начала и конца. Этого Витька вынести уже не смог. Он остановил машину, затянул ручной тормоз и, упав головой на руль, зашелся в истерическом смехе. Грузовик трясся.
Веселье кончилось внезапно. Витька глянул на Лешку, в корчах сползавшего по сидению, и ему показалось, что друг умирает. Без всякого перехода мысли ринулись в другую сторону. Он уже не мог ничего с собой поделать, и унесся в прошлое, на два месяца назад.
Они с Лехой курили чарс у внешнего дувала, прикрытые от любопытных глаз бээмпешками Первой роты. В самый разгар веселья Витька услышал странный щелчок по броне и долгий фырчащий звук рикошета. Несколько секунд спустя от гор донесся звук выстрела. Еще не сообразив, что случилось, Витька прыгнул к дувалу, на ходу сбив Леху, и увлекая его с собой. Ничего не понимая, тот вопросительно глянул на друга, но ответ пришел в виде следующей пули, выбившей фонтан пыли рядом с местом, на котором они только что стояли. Затарившись у основания каменного забора и сразу став серьезными, друзья соображали, как выбраться из машинного парка под защиту крепостной стены. Прежде всего, следовало перебраться от дувала к бээмпешкам, но снайпер на горе не унимался и пресекал любую их попытку проскочить три метра открытого пространства, отделявшего от ближайшей машины. Обломанный кайф превратился в страшные мучения, шуги - знакомое каждому состояние безотчетного дикого страха. Зашуганный человек напрочь теряет волю и, как ни старайся, не может преодолеть ужас, наползающий на него со всех сторон от мнимых и реальных опасностей. Не могло быть и речи, чтобы быстрым рывком, на который снайпер наверняка не успеет среагировать, перебраться за броню. К тому же было совершенно ясно, что и соверши они такой рывок, следующие тридцать метров, отделявшие машины от высокой крепостной стены им не одолеть. Через несколько минут Витька начал приходить в себя и ему показалось заманчивым пробраться к своей бээмпешке, заскочить в башню и попробовать через оптику прицела отыскать на склоне горы стрелка, а потом припечатать его несколькими снарядами. Он уже собрался было ползти на четвереньках вдоль дувала к своей Стодвенадцатой, но Леха сильно сжав его плечо, остановил: "Как заводить будешь?"
Об этом Витька как-то не подумал. На выключенной машине не работали ни электроприводы поворотных устройств башни, ни прицельная сетка панорамы, ни спусковые кнопки пушки и пулемета. А бежать за механиком-водителем машины нужно было опять же в Крепость. Да и не будет духовский снайпер их дожидаться. Оставалось только сидеть и ждать, когда прекратиться обстрел. Долго он продолжаться не может. Если снайпер слишком увлечется своей игрой, часовые на постах его заметят, сообщат дежурному, а тот доложит командиру батальона. Комбат не упустит возможности прищучить хоть одного бородатого, и через пару минут гаубичники будут стоять у своих орудий. Если к тому времени дух не скроется за горой, шансов уйти у него останется немного. Гаубичники завесят несколько ЗШ, и дождь осколков польет склоны, не оставляя ничего живого на многих сотнях квадратных метров. Снаряд взрывается довольно высоко над поверхностью, зонтом покрывая огромные площади, и усеивает все вокруг иголками - маленькими металлическими стрелками, от которых попавший под обстрел становится похожим на ежа с иголками внутрь. Духи о таком развитии событий знали и никогда надолго не задерживались на позициях.
В самом деле, обстрел вскоре прекратился. На всякий случай, обойдя машинный парк под прикрытием дувала, ребята скрылись под деревьями, и вернулись в Крепость через главные ворота. Но Витька еще долго представлял себе, как Леха падает у машины, подрубленный пулей снайпера. Эта прокрученная мозгом картинка сползающего на землю друга на несколько дней пригасила даже желание курить чарс, уж больно страшной и бессмысленной выглядела такая смерть. Через несколько дней Лешка придумал курить в кабине хозвзодовкого ЗИЛа, а вскоре к ним присоединился и Джума.
И теперь, увидев Леху в корчах смеха, Витька был раздавлен нахлынувшим видением. Ему снова стало невыносимо страшно. Захотелось немедленно вывалиться из кабины, ползком и перебежками смотаться за крепостную стену и, избегая открытых мест, добраться до кубрика. Спальное помещение их взвода, казался ему сейчас самым надежным местом на свете.
- Дом поросенка должен быть крепостью! - произнес Витька, следуя за внезапным поворотом своих мыслей.
- Че, Бача? Это ты к чему? - пришел в себя Лешка.
- Не знаю, - честно признался Витька, понимая, что нипочем не сможет размотать для Лехи свою логическую цепочку.
- Давайте похаваем, - предложил Джума.
Несколько минут все трое молча жевали сушеные фрукты.
Полоса веселья кончилась, ребята впали в мрачную задумчивость. Пришла пора расходиться, возвращаться в кубрики. В состоянии задумчивости приятнее лежать на койке, неторопливо обдумывать возникшие мысли или "смотреть мультики", следить за стремительно развивающимися ситуациями, которые услужливо раскидывает перед мысленным взором разошедшийся разум.
Внутри крепостной стены, почувствовав себя в безопасности, Витька пришел в веселое настроение, а в кубрике чуть не умер со смеху, глядя на стриженые головы молодых солдат с глупо торчащими ушами. Чтобы немного успокоиться, он взобрался на койку второго яруса, улегся на спину и уставился в потолок. Уперев немигающий взгляд в близкие потолочные доски, он ощущал спокойствие и радость. Все вокруг было до того знакомым, родным и приятным, что его переполнило ощущение безотчетного счастья. Для полноты чувств он закинул руки назад, улегся головой на ладони и очутился на опушке леса. Лежа на мягкой траве, он смотрел в далекое небо. Это было так прекрасно, что Витька потянулся от удовольствия. Неожиданно руки его коснулись прохладного металла, и он машинально ухватился за тонкие металлические трубки спинки кровати. Одна из них крутнулась в его пальцах, издав короткий металлический скрип. Но если кому-то этот звук показался противным визгом, то для Витьки он стал недостающим звеном его лесной опушки. Это крикнула птица! Витька стал неторопливо вертеть железные трубки, и опушка наполнилась щебетом птиц. Прикрыв глаза, он наслаждался безумным концертом. Заливался трелями соловей, гомонили дрозды, пощелкивал клест или щегол, шелестели зяблики, иволги и свиристели. Витька не разбирался в птицах, но для него не имело никакого значения, чьи песни он слышит, просто хотелось, чтобы это продолжалось бесконечно.
Сквозь сладкую дрему он едва слышал недовольные голоса поблизости, но даже они не отвлекали от лесной идилии. До них было слишком далеко, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Однако вскоре мрачная реальность вырвала его из объятий среднерусской природы. Вместо легкой паутинки на его лицо с размаху опустилось что-то тяжелое. Птицы брызнули в разные стороны. Витка, сбросив с лица чью-то подушку, подскочил на своей койке.
- Уйди, собака! Весь кайф обломал, - простонал в ответ Виктор, рухнув головой на подушку.
Он задремал, но вскоре проснулся от громкого смеха. На нижних койках собрались несколько человек, радостно ржали, Колин голос гремел, продолжая историю, начало которой Витька пропустил.
- ... и говорю Якубу, что курить с ним больше не буду! И вы не смейте! Эй, механики, все слышат меня? С Бабаем что б не курили больше!
Коля почти целый год был старшим механиком роты. Несмотря на то, что он месяц, как сдал дела, и со дня на день собирался на дембель, привычка командовать всеми механиками еще сохранялась.
- Что ты, Коля, все меня подкалываешь? - обижался Бабаев, - Потому что ты - Коля? Который колет?
- А я и не подкалываю тебя, Якубжон, - со всей серьезностью отвечал Коля, - Просто ты такой маленький и легкий, что я за тебя шугаюсь. Вот пыхнешь пару раз и полетишь, мы и схватить тебя не успеем! А ведь на днях замена придет, и нам с тобой нужно будет домой отправляться. Как же я поеду домой без Бабая! И кто тебя потом ловить будет, если все мы уедем? Так и останешься тут навсегда.
Дембельский угол взорвался хохотом. Свесив голову с верхней койки, Витька видел, как Леха навалился на плечи Бабаева, стараясь удержать его, чтобы тот не взлетел.
Ребята тоже хорошо курнули, понял Витька.
- О! Глянь, братва, ВиктОр проснулся. Слазь, Витька, сбреши чего-нибудь! - позвал Лешка, - А то надоели мне эти механики-водители. Прямо, вертолетчики какие-то, все базары у них про полеты!
- А че, Витька тебе сейчас тоже про полеты расскажет. Помнишь, как он с Синицким летал! - радостно заорал Коля, - Давай, ВиктОр, расскажи про ту войну.
Подражая голосом Леониду Ильичу Брежневу в лучших его телевыступлениях, Витька, несколько раз чмокнул губами, почавкал и гнусаво затянул из "Малой земли":
- "Дневников на войне я не вел, но каждый из 1 458... дней... помню отчетливо..." Нет! А ну его к черту! Лучше я вам анекдот! Слушайте!
- Вырастил медведь на лесной поляне делянку конопли...
Продолжить ему не дали. Кубрик разразился диким ржанием, сквозь которое слышались сдавленные всхлипывания:
Выждав с полминуты, чтобы аудитория успокоилась, он продолжил:
- Каждый день медведь приходит на делянку посмотреть, как она растет. Когда конопля почти созрела, видит он, что кто-то выкосил полоску на его делянке. Устроил засаду, чтобы вора устеречь, сидит в кустах с дубиной. Видит, прискакал на делянку заяц, быстро собрал, забил косяк, пыхнул и собрался уходить в лес. Тут медведь и шарахнул его дубиной по голове. А заяц, помотав башкой, сам себе говорит: "Во, прибило! Нужно срочно косить всю делянку!!!"
В углу повисло молчание. Пауза затянулась на несколько секунд, за которые Витька успел подумать, что анекдот не поняли. Но тут согнулся пополам Коля, вслед за ним ухнул филином Султан, а Леха с Олегом грохнули хохотом. В дальнем конце кубрика заскрипели сетки коек, с которых вскочили перепуганные колпаки в ожидании неприятностей.
- Прибило! Во, прибило! Ха-ха-ха!
- Срочно косить делянку! Ох, не могу! Помру сейчас от смеха.
Дембеля раскачивались, охали, сползали на пол с коек. Витька и сам зашелся смехом, до того его зацепило общее веселье. Он чуть не свалился с верхнего яруса, склоняясь головой все ниже. Только Бабай непонимающе вертел головой, смущенно улыбался, не врубившись в прикол. Заметив это, Коля сквозь слезы простонал:
- Дайте ему по башке, чтобы тоже прибило! Чтобы как того зайца!
Видимо повтор сдвинул что-то в голове Якуба и он тоже залился тоненьким смехом, с придыханием и повизгиванием, повторяя:
- Косить делянка! Срочно косить делянка.
Смеялись долго. Постепенно успокоились, и Витька попытался рассказать еще один тематический анекдот про лилипута, выбиравшего кусочек чарса на ладони у Гулливера. Но на самой кульминации, когда нужно было показать, как Гулливер, уставший ждать, пока зануда подберет себе подходящий кропалик, ссыпает все содержимое ладони в сигарету со словами: "Да ну тебя! Там разберешься...", кто-то снова выпалил: "Срочно косить всю делянку!". Веселье вспыхнуло с новой силой.
Прошло не меньше получаса, пока ребята немного успокоились.
- А может гитару, пацаны? - предложил Коля.
- А че! Давай, Вить, сбацай что-нибудь из нашенского, - поддержал механика Лешка.
Витька и сам уже некоторое время чувствовавший потребность потерзать струны, спрыгнул с койки, вытащил гитару, стоявшую в изголовье, и принялся подстраивать. Старая, видавшая виды "доска" строила плохо. Колки проворачивались с трудом, "дубовые" струны были очень тугими и резали подушки пальцев. Но этот отнюдь не идеальный инструмент очень скрашивал их скучную жизнь. Во всей роте человек пять могло немного тренькать на трех аккордах, и Витька с его навыками долгое время считался единственным толковым гитаристом, пока во второй взвод не пришел молодой боец, имевший настоящее музыкальное образование. Тот был профессионалом, мог играть не только на гитаре, но и на баяне, знал множество песен, смешных и грустных, и месяца три каждый вечер развлекал дедов, давая небольшие домашние концерты. Эти месяцы Витька отдыхал, в ожидании, когда зарубцуются подушки пальцев. Потом народу надоели гражданские темы песен нового музыканта, и они снова вернулись к привычным песням "Каскада", которые Витька давно выучил по магнитофонным записям.
- Чего поем, Коля? - спросил Виктор, намечая первые аккорды и разминая пальцы.
- А давай для разгона "Трассера"! - предложил Султан любимую песню Коли.
Не дожидаясь других предложений, Витька заиграл:
"... и небо синее над головой, и нам до звезд легко достать рукой!"
Припев грянули в несколько глоток. Входя в раж, Коля с остервенением орал:
"А ты прислушайся, летят и гудят, трассера по тишине ночной..."
Закончив песню, Витька не стал тормозить, а без перехода затянул грустную, медленную "Зорьку". Никто не возражал. Ребята как-то разом притихли, некоторые слабенько подпевали. Якубжон, щуря узенькие глаза, шепотом повторял диковинные русские слова:
"... а на утро снова, по незримым тропам,
По земле афганской долго еще топать".
Тут неожиданно мощно врубился Леха. Видимо слова песни совпали в этот момент с его мыслями, и он излил в этих заезженных за два года строках всю тоску бесконечно долгого ожидания:
"И тоскуют струны по студеным росам
По девчонкам юным, золотоволосым.
Не грустите, струны. Струны, перестаньте!
Мы ведь с вами, струны
Служим в Бадахшане".
В оригинале на магнитофоне пелось: "Служим здесь, в Шинданде", но они с самого начала переделали Шинданд на Бадахшан, так выходило правильнее.
Витька понял, что попал в тему. Музыка зацепила всех в их дембельском углу. Бывает так, что музыкант улавливает настроение слушателей и инстинктивно играет именно то, что сейчас необходимо всем. Тогда каждый вдруг ощущает себя частью музыки. Независимо от того, есть ли слух и голос, помнит ли слова, каждый принимает участие в создании Песни, хотя бы просто подтягивая нехитрый мотив примитивным мычание. Сейчас было именно так. Разбуженный наркотиком разум без всякого усилия выдавал готовые ответы на только формулируемые вопросы. Не нужно было задумываться, анализировать, спрашивать, какую дальше сыграть песню. Руки и пальцы автоматически делали свое дело, голос выводил заученные слова, направляя нестройный хор в нужную тональность, а музыкант мог наблюдать за слушателями, фиксировать выход эмоций, вызванных песней. Когда подошли к последнему куплету, Витька увидел навернувшиеся в уголках глаз ребят слезинки и вложил в заключительные строки всю душу.
"Распахнется дембель,
горизонт огромный,
Мы пройдем с друзьями
По аэродрому.
Нас винты подымут
Над землей афганкой,
И домой спецрейсом
Ляжет путь обратный".
Он пел и видел, как меняются лица друзей. Эти надоевшие за полтора года грубые лица солдат, стали вдруг лицами двадцатилетних мальчишек. Короткие стрижки делали их особенно молодыми и наивными. Какие к черту воины! Вокруг него сидели старшеклассники, совсем зеленые пацаны, еще не знавшие жизни. И вся их суровость -напускная. За грубостью и жестокостью они прячут свои неокрепшие, молодые души, которые страдают вдали от родного дома, родных людей, родной земли. Что они знают о настоящей взрослой жизни, в восемнадцать лет вырванные из привычных условий и брошенные в чужую непонятную страну? Как они будут жить, вернувшись домой, столкнувшись с реалиями гражданской жизни? Сейчас все они думают об одном: о том, что скоро уедут отсюда, навсегда покинут безумно надоевший Афган. Забудут обо всем, чему их здесь научили. Но пройдет несколько дней, в крайнем случае, пара недель, они вернутся в Союз и столкнутся лицом к лицу с непонятной, новой жизнью. Примет ли она их? А его? Нет, подумал Витька, не их и меня, а нас! Мы все стали одинаковыми здесь, независимо от места жительства, воспитания, привычек и образования. У нас теперь одинаковые знания, и одинаковые незнания. Мы умеем в темноте безошибочно ставить ногу на камень, поднимаясь по склону. Мы можем пройти десятки километров по горам, нагрузив на себя по тридцать килограммов оружия и боеприпасов. Мы знаем, как наложить жгут, чтобы остановить кровотечение, как забинтовать рану и вколоть обезболивающее средство. Мы знаем, как убить человека! Но мы не знаем, как живут люди вне армии, о чем они думают, говорят, поют, наконец! Прошлая жизнь для нас - нереальный сон. Будет ли когда-нибудь так, что эта, теперешняя жизнь станет казаться нам сном?
Витька взял последний аккорд, медленно перебрал пальцами струны и закончил песню. Все молчали, не желая прерывать состояния легкой грусти. И он решил продолжить тему и начал наигрывать каскадовскую "Кукушку", ожидая, что кто-нибудь начнет выводить слова: "Часто вспоминаю дом родной...", но Леха неожиданно положил руку на струны и попросил:
- Вить, давай про сигарету, а?
Это был их давний прикол. Когда в первый раз Леха обратился с этой просьбой, Витька минут пятнадцать перебирал с ним песни и не мог найти ни одной, где были бы такие слова. Леха толком не мог вспомнить, о чем песня, не мог воспроизвести мотив, дать хоть полстрочки стиха. Только щелкал пальцами и повторял:
- Ну, там про это... Там про сигарету есть место.
Наконец, после долгих стараний и ухищрений, Витька вытянул из него, что речь в песне идет о друге не вернувшимся из боя. Меньше всего эта известная песня Высоцкого была о сигаретах, но Леха почему-то запомнил именно эти слова, и когда Витька дошел до них, Леха, смущенно мотнув головой, начал подпевать. Вот и теперь, исполняя по просьбе друга песню "Про сигарету", Витька ждал, когда Леха подключится. Не сильный в пении Леха терпеливо ожидал, заглядывая в Витькины глаза, и когда тот кивнул и замолчал, дойдя до нужного места песни, Леха запел сам:
"Нынче вырвалась, словно из плена, весна,
По ошибке окликнул его я:
"Друг, оставь покурить", а в ответ тишина,
Он вчера не вернулся из боя"
Остальные слушали молча. Сев на любимого конька, Витька исполнил и другие песни Высоцкого по близкой им тематике. Были там и "В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала...", "Блистал закат, как свет клинка...", и его коронная, про падающие с небосклона звезды.
"Нам говорили, нужна высота
И не жалеть патроны,
Вон покатилась вторая звезда
К вам на погоны
Я уж решил, миновала беда,
И удалось отвертеться,
Но с неба скатилась шальная звезда
Прямо под сердце"
Последний аккорд замер в тихом кубрике. Витька медленно отложил гитару, дальше петь было невозможно. Все сидели понурившись, не поднимая глаз друг на друга. Положение исправил Коля. Он тряхнул своей крупной головой с жестким ежиком темных волос, по-деловому поднялся и приказал:
- Хорош сопли распускать! Встать! За мной, шагом марш!
Дружно поднялись с коек, потопали к выходу мимо притихших колпаков. На улице быстро забили пару сигарет, пустили по кругу. Вернулись в кубрик уже в веселом настроении, и снова расселись в своем углу.
- Султан, давай что ли, врубай свою машинку, - предложил Олег.
- А че, запускай ту кассету, где не "Каскад", а сборная солянка. Якуб нам споет про одно крыло.
Якуб смущенно втянул голову в плечи. Он любил петь русские песни, но плохо разбирая в них слова, придумывал свой вариант, составляя из похожих слов такую немыслимую галиматью, что слушавшие умирали со смеху. "Бэз меня тебя любили мой лети одним крылом..." - коверкал он Пугачеву своим таджикским акцентом.
Султан повозился в тумбочке, доставая магнитофон, пощелкал клавишами перемотки и запустил кассету с самого начала, где "Веселые ребята" пели песню про тетю: "Ой, напрасно, тетя, вы все слезы льете, и все смотрите в окно...". Заводная музыка подняла настроение, и постепенно все, сидя на койках, стали притоптывать ногами, покачиваться из стороны в сторону в такт музыке. Витька держал себя в руках, привалившись к спинке кровати и вполоборота глядя на друзей. Он уже знал, что сейчас произойдет, что дурман пробьет блокировку разума и накопленные эмоции хлынут наружу. Долго ждать не пришлось. "Ребята" запели новую песню, и Коля неожиданно выскочил в проход и принялся приплясывать, подпевая:
"Мы по всей земле кочуем, на погоду не глядим,
Где придется, заночуем, что придется, поедим..."
Следующим не выдержал Султан. Прихватив гитару, он вышел вслед за Колей, встал рядом, и теперь уже вдвоем они топали по полу своими сапогами. Султан делал вид, что играет на гитаре. Леха подхватив автомат вернувшегося с поста часового, быстро удлинил ремень и повесил на плечо так, как музыкант вешает электрогитару. Пальцами левой руки он брал на стволе автомата воображаемые аккорды, а правой барабанил в районе ствольной коробки. Судя по низкому положению "инструмента", Леха играл на басу. Рядом с ними возник Бабаев, вертя в руках воображаемые барабанные палочки. Теперь вся четверка напоминала "Веселых ребят", которых они пару раз видели по телевизору. Они громко выкрикивали слова любимой песни, с остервенением били по несуществующим и ненужным струнам и топали ногами:
"Мы - бродячие артисты, мы в дороге день за днем,
И фургончик в поле чистом - это наш привычный дом..."
Слова выдавливали слезу. Глядя на наклоненные головы и упертые внутрь себя взгляды друзей, Витька понял, что все пацаны чувствуют примерно тоже, что и он сам. Действительно, слова песни относились и к ним. Они и есть эти бродячие артисты, уходящие день за днем по горным дорогам, а их бээмпешка - чем не цирковой фургончик. Это они ночуют, где придется. Едят, коли, не лень было тащить на себе лишний груз консервных банок. А уж на погоду смотреть им точно не приходится...
Витьке стало очень грустно. Он вдруг понял, что окружен настоящими друзьями, таких, наверное, уже не будет в его жизни; что когда пройдет первый кайф возвращения домой, он будет скучать по этим ребятам, с которыми пришлось разделить столько дряни и радости. Желанный дембель, дембель, о котором они так долго мечтали, которого из последних сил ждали, предстал вдруг в ином ракурсе. Это будет еще и расставание с друзьями.
Пройдет несколько дней и им придется прощаться. Кто-то уедет первой партией, оставляя других ждать следующей отправки, и будет прощаться с друзьями возле вертолета. Например, Коля, или Султан, или Олег, взойдет на борт, обернется в дверном проеме, махнет рукой на прощанье и скроется навсегда. Даже если они поедут домой все вместе, все равно когда-нибудь в пути, на вокзале или аэродроме, настанет момент, когда придется расстаться! Обняться на прощанье, повернуться и пойти прочь. Можно будет обернуться, махнуть рукой. И осознать, что со многими уже не доведется увидеться в этой жизни... "Веселые Ребята", между тем, продолжали:
"Мы приедем и уедем - летом, осенью, зимой,
И опять приснится детям наш фургончик расписной..."
Витька окончательно расстроился. Ребята топали и орали в исступлении, а он сидел на койке, склоняя голову все ниже.
Кончаются наши "гастроли", думал он. Вряд ли кому-то, тем более местным детям, будут сниться наши зеленые "фургончики". А вот нам, скорее всего, будет сниться эта дикая непонятная земля - высоченные горы, зеленые долины, быстрые чистые реки, цветущие сады Бахарака, летняя жара, пыль дорог, осенние ветра и пыльные бури, зимняя стужа. Много здесь красоты и экзотики. Есть о чем рассказать. Возможно, мы даже будем вспоминать все это с умилением.
Но сейчас хочется только одного - вырваться отсюда и никогда больше не видеть этих красот. Не нужны ни деньги, ни джинсы, ни сувениры! К черту дембельские альбомы и самодельные заколки для галстука в виде букв "DRA", ушитые и наглаженные парадки, фуражки с укороченным козырьком, шариковые ручки с часами и японские часы с семью мелодиями, отчищенный от зеленой краски блестящий пустой патрон, все эти идиотские цацки, так старательно заготовленные к дембелю. Ничего, по большому счету не нужно! Руки-ноги целы, голова не сильно пострадала, на том и спасибо. Да я в заношенной хэбэшке и стоптанных сапогах домой доберусь. И уж обратно не запрошусь! Только бы провезти через границу фотографии, да увидеть когда-нибудь этих ребят, что сейчас, дурачась и заглушая этой дуростью тоску по дому, топают ногами, приплясывая под песню "Веселых Ребят"!
Виктор откинулся на подушку чужой койки, закрыл глаза и полетел в сон, будто прыгнул с уступа скалы в неизвестную черную пустоту горного склона.
"Домой! - думал он, засыпая, - Домой!!! На запад! Домой..."
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
