Okopka.ru Окопная проза
Фролов Игорь Александрович
Вкус и запах моей войны...

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Выход книги Александра Банникова "Афганская ночь" - выход ее без сомнения - благое событие, и я уверен, что именно благими намерениями руководствовались все, кто принимал участие в ее производстве.

Игорь Фролов

Вкус и запах моей войны...

  
  
   Выход книги Александра Банникова "Афганская ночь" - выход ее без сомнения - благое событие, и я уверен, что именно благими намерениями руководствовались все, кто принимал участие в ее производстве. Читатель, конечно же, должен благодарить издателей за появление книги. Совершенно искренне присоединяюсь. Но все же хочу заметить, как противоречивы порой бывают отношения творчества ушедшего автора и обработки этого творчества добровольными душеприказчиками.
   К сожалению, позиция составителей посмертных книг вовсе не обязательно конгруэнтна возможной позиции автора - и я не уверен, что он обязательно одобрил бы тот строй его осиротевших произведений, который выстроил другой командир.
     
     Вот и в книге "Афганская ночь" я вижу достаточно тенденциозную выборку банниковской прозы и поэзии, долженствующую доказать читателю, что Банников был сломан этой войной, - и потому так тяжело его творчество, и потому, в конце концов, он так рано ушел из этой жизни. Как предисловие, так и последующие отзывы, конвоируют меня к мысли о разнополярности мотивов настоящего творчества и последующего плача о сломанной судьбе автора. Думаю, что книга "Афганская ночь" - именно тот случай, когда из кусков авторского материала сшит костюм не по истинным меркам, а по моде перестроечных времен, которым вот уже скоро два десятка лет.
     
     
     
     Поэзия Банникова - уже событие в русской поэзии, и мне вовсе не кажется, что корни ее уходят в афганскую землю, а крона упирается в афганское небо. Не думаю, что Банников-поэт родом из войны.
     
     Я попал в Афганистан - именно в те места, где был Александр Банников - спустя два месяца после его выхода в Союз, и могу очень наглядно представить себе то, о чем говорил он в своем "афганском" цикле. И пусть наш с ним афганский опыт разнится как небо и земля (в прямом смысле, поскольку главные маршруты моей войны пролегали в небе, его - на земле) - я все же могу сказать, что стихи Банникова о его войне - они и о моей войне тоже. А стихи более честны, чем проза, даже если эта проза - дневниковые записи.
     
     Добавлю, что сразу после выхода из Афганистана я написал повесть, которая, слава Богу, не была опубликована - иначе сейчас мне было бы стыдно за ту первую свою реакцию на случившееся. Только спустя годы я начал понимать, что означала в моей жизни моя война. Думаю, и Банников сейчас посмотрел бы на свое раннее послевоенное творчество несколько иначе, чем это сделали составители книги.
     
     
     
     По существу, он писал один большой текст - поэму о себе и вращающемся вокруг мире. Сегодня мы имеем все, что успел сказать поэт - или то, что было ему определено сказать. Перед нами - золотой шлих, который остается в лотке Великого Старателя, после того, как песок жизни утек в Лету. Сравнение не случайно - во-первых, шлих состоит не только из золота, он включает в себя и другие тяжелые, не обязательно драгоценные крупицы; во-вторых, поэтический текст Банникова так же первороден и тускл, так же тяжел и плотен. Он - совсем не то, что интуитивно понимается под словом "поэзия" - ни света, ни воздуха, ни соловьев, ни светлой печали. Процесс поэтического коллапса зашел слишком далеко, давление неотвратимо растет, и поэзия на глазах превращается в "проэзию", где "р" появляется как элемент начавшейся кристаллизации.
     
     Непрозрачность мешает, но и помогает - весь массив банниковской поэзии, будучи освещен, отбрасывает четкую тень, силуэт которой узнаваем. Исследователю не стоит хвалиться тем, что уличил - автор и не скрывал, к кому тяготеет, и от кого отталкивается. Есть легкая ирония в том, что составители литальманаха "Голоса вещей" назвали свое детище именем одного из банниковских стихотворений - знай они заранее, что это "Голоса вещей" выросло из "голос вещ" Бродского, то (а оба относились к Иосифу Александровичу с нескрываемой неприязнью) нарекли бы свой альманах по-другому.
     
     Сравнительный анализ поэзий Банникова и Бродского - тема отдельного исследования. Мы же возьмем из этого потенциального труда лишь кусочек, относящийся к нашему разговору - стихотворную перекличку о войне в Афганистане.
     
     Банников испытал войну и себя в ней - и вышел из нее уже учителем Бродского, который на войне не был. Из-за досадной необратимости времени учитель так и не успел рассказать ученику правду, уберечь того от позора.
     
     Либерал, книжный мальчик, живший, по его собственному признанию "в чужих воспоминаньях греясь", Бродский, видимо, желая обновить свой диссидентский имидж, высказался и на эту, абсолютно неведомую ему тему. "Знакомый с кровью понаслышке или по ломке целок", он произвел "Стихи о зимней кампании 1980 года" - на ввод советских войск в Афганистан - стихи, ставшие нижней мертвой точкой его творчества.
     
     
     
     ...Слава тем, кто не поднимая взора
     
     шли в абортарий в шестидесятых,
     
     спасая отечество от позора!
     
     
     
      - взвизгнул американский профессор русской словесности, сделав этим взвизгом очередной вклад в неотвратимо грядущую "нобелевку".
     
     Не знаю, как он представлял себе "заунывное пение славянина вечером в Азии" - но вот для сравнения строки Банникова, который не стал в тех наших 60-х жертвой аборта, прописанного целой стране добрым поэтом-гинекологом:
     
     
     
     Нет от друга вестей... А когда Кандагар
     
     От свинца стал тяжелым, как семь Кандагаров -
     
     Он вернулся. К лицу приросла, как загар,
     
     Неподвижная маска героя. Огарком
     
     Тлели губы его - продолжался закал.
     
     Сквозь пустые глазницы видны были горы,
     
     И над ними стоял семидневный закат,
     
     Тени птиц заползали в змеиные норы...
     
     
     
     Эти строки Александра Банникова (можете спорить, но для меня сей факт неопровержим) конечно же, перевешивают длинное, под стать названию, стихотворение Бродского, слепленное из пуха и перьев ощипанной им чужой жизни. И вообще, они перевешивают многое - потому что показывают превращение военного ужаса в культурное явление, потому что в них - не стенание и сопли, которые так хотят видеть многие, но выведение человеческого микромира на макроуровень - вровень с космосом и Богом, тем самым Богом, который и послал этого человека на войну с Войной.
     
     
     
     В стихотворении с показательным названием "Истребление боли" он рассказывает историю своей борьбы:
     
     
     
     И тогда я решил - сам Бог - чтоб себя переделать,
     
     первым делом боль истреблю и найду ей ровню.
     
     .....................................................................
     
     ...Согласился пойти на войну (выделено мною - И. Ф.) (...)
     
     Не сломали хребет мне, но стал я внутри горбатым.
     
     Выжил я, и страдание выжило - и быть ему долго...
     
     
     
     Здесь ответ самого Банникова тем, кто считает, что именно война стала источником той боли, которой напоено все его творчество. Война лишь укрепила эту боль, обострила ее - как укрепляет и обостряет любую доминанту человеческой личности - будь это любовь к жизни или пожизненная меланхолия, мудрая созерцательность или тяга к убийству. Банников и пошел на войну, чтобы найти "ровню своей боли" - и видимо нашел, потому что из всех человеческих деяний на уровне чувств безразмерна только война - как вместилище и радости и страданий.
     
     
     
     Война, если ты ее пережил - а значит, победил! - становится родной, как прирученный тобою зверь, и ты всегда будешь возвращаться к ней, в нее - во сне ли, в памяти...
     
     
     
     Я возвращаюсь всегда. Я понял:
     
     память - родная сестра волны.
     
     Против себя и любимых помню
     
     запах и вкус моей войны...
     
     
     
     Против себя - значит, против своей осознанной и социумом обусловленной морали, против всех этих привычных переживаний - "зачем, за что, и кому это нужно?" Вдруг, однажды среди ночи ты проснешься от того, что снова был там, ощутишь на зубах пронесенный контрабандой из сна песок, почувствуешь запах раскаленного пулемета - и поймешь, что главная твоя жизнь осталась там, в этом проклятом, как тебе казалось тогда, времени. В совершенно особом времени, набитом жизнью под завязку, наполненном дионисийским хаосом в противовес аполлонической ясности прошлого и сомнительного в своей перспективе будущего - сомнительного потому, что это будущее ежедневно балансировало на грани исчезновения. Особенность любой войны - сизифов труд ее участника, под вечер закатывающего камень своей надежды на жизнь в сон (там день не клонится к вечеру - взбирается!), чтобы ранним утром начать все сначала - и так день за днем, пока не появится ощущение привычно-апатичной неуязвимости. И это - уже почти победа человека над Войной, над ежедневным страхом смерти.
     
     Но, чем ближе к замене, тем страшнее становится жить и воевать, и все кругом превращается в приметы близкой гибели - и невозможно существовать в настоящем - лучше уж назад, в ставшую родной нескончаемую, как ты, войну - или рывком вперед, в мирную жизнь.
     
     А в этой мирной жизни возвращенец заскучает уже на второй день своего нового старого существования. И начнет возвращать свою войну, как умеет - прозой или стихами, пытаясь воссоздать то непередаваемое ощущение жизни под дамокловым мечом войны. Но легче передать ужас, чем радость, потому что радость была промежуточной, короткой, и ее старались так густо намазать на крошечный кусочек времени, что потом, из скучного мирного бытия она казалась необычайно - наркотически! - острой... А воспоминания о ней становятся особенно щемящими, ведущими к тоске...
     
     ...Банников так и останется для меня Титаником - громадой, лежащей в темных поэтических глубинах. Корабль этот затонул вовсе не от столкновения с айсбергом войны, но от перегруженности собой. Не война была его демоном, а Тот, кто ответственен за страдание вообще - и он искал его. Когда же вместо ответственной персоны обнаружил ее чеширскую ипостась, существующую всегда и везде "улыбкою ни для кого, усмешкою ни над кем" - вот тогда он позволил себе умереть.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019