Okopka.ru Окопная проза
Фролов Игорь Александрович
Бортжурнал 57-22-10 (новая редакция)

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 8.74*111  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Полная версия книги - части "Союз" и "Афганистан" выросли в полтора раза.
  Роман в историях
  
  Памяти ВВС СССР
  
  Жизнь и удивительные приключения борттехника-воздушного стрелка вертолета Ми-8, лейтенанта, потом старшего лейтенанта Ф., двадцать восемь месяцев прожившего вместе с друзьями на земле и в небе Дальнего и Среднего Востока в 1985-87 гг., рассказанные им самим.
  
  Предисловие к первой редакции
  
  
  А знаешь ли ты, уважаемый читатель, кто сочиняет анекдоты про армию? Кто смеется над ставшей притчей во языцех военной тупостью? Ты думаешь, этим занимаются саркастичные интеллектуалы, в свое время "закосившие" от службы и, тем самым, сохранившие не только ум, но и остроумие? Отнюдь! Военный юмор - дело рук самих военнослужащих. Огромный армейский организм вырабатывает смех как жизненно необходимый гормон. Противоречие между неумолимым Уставом и свободной волей человека разрешается только смехом (веселым, злым, сквозь слезы - любым!), который и помогает "стойко переносить все тяготы и лишения военной службы". Юмору подвластны все армейские касты - от солдат до маршалов. Солдаты смеются над офицерами, офицеры - над солдатами, и те и другие - над собой. Воинская служба прививает чувство юмора даже тем, кто не обладал им до армии. Поэтому профессия "Родину защищать" не только самая трудная и опасная, но и самая веселая. Даже медики (включая патологоанатомов) с их черным и жгучим как перец юмором стоят на ступеньку ниже... Виды и рода войск отличаются по степени смешливости. Чем объяснить, например, что флот и авиация смеются больше остальных? Может быть тем, что их рацион усилен шоколадом и копченой колбасой? Или тем, что моряки и летчики периодически отрываются от земли? Ответа на этот вопрос автор не знает, несмотря на свою (пусть и недолгую) службу в Армейской авиации. Впрочем, ответа и не требуется. С помощью этого вопроса мы плавно переходим от общих рассуждений о военном юморе к самому юмору. За те два с половиной года, которые в буквальном смысле пролетели в небесах Приамурья и Афганистана, борттехник вертолета Ми-8 (в дальнейшем - просто борттехник Ф.) собрал небольшую коллекцию забавных, но правдивых историй. Почти два десятка лет пролежали они в темном углу памяти, и только сейчас автор решил предложить эти истории твоему благосклонному вниманию, читатель.
  А теперь, после необходимого инструктажа, я, борттехник Ф., приглашаю вас на борт. Мы совершим полет на вертолете Ми-8 (винтокрылая машина всех времен и народов) по чудесной стране моей молодости - ВВС СССР, памяти которой и посвящается все нижеследующее.
  
  
  Предисловие ко второй редакции
  
  С момента первого издания Бортжурнала прошло восемь лет. За это время книга обрела огромную Интернет-аудиторию. Многие истории получили продолжение в воспоминаниях читателей - тысячи комментариев и писем за несколько лет, - и теперь можно составить том примечаний с фотографиями участников и картами тех мест, где случились все события, описанные в Бортжурнале. А сам Бортжурнал своим существованием так повлиял на существование его автора, что можно писать цикл новых историй - уже о том, как творение вмешивается в жизнь своего творца. Но эти задачи пока на очереди. Сейчас же я хочу выполнить сразу две просьбы, которые неизменно повторяются в письмах читателей Бортжурнала. "Когда появится новое книжное издание?" - спрашивают те, кто не успел приобрести книжку 2007 года издания. !Когда будет продолжение?" - спрашивают те, кто успел. И вот мой ответ моему читателю - Бортжурнал Љ 57-22-10 дополненный, как говорят издатели научной литературы, и расширенный. Я не думал, что Бортжурнал окажется способным к росту - казалось, из двух с половиной лет моей армейской службы я изъял весь изюм, всю сладость. Но вдруг выяснилось, что чем дальше в сумрачный дантовский лес, тем больше и дальше видно там, на солнечном горизонте юности, тем нежнее и мягче дымка, сквозь которую ты смотришь на свое прошлое. И как-то сами собой дописались еще некоторое количество непридуманных историй, в которых, в отличие от историй первой редакции Бортжурнала, больше ностальгии и лирики, чем сюжета и юмора. Конечно, это не новый Бортжурнал, но все же другой. Автор меняется - почему бы не меняться его книге?
  
  
  
  
  Часть первая
  Союз
  
  
  Для начала - история, встреченная в Интернете:
  
  "Есть на Дальнем Востоке два населенных пункта, которые имеют названия Магдагачи и Могоча. Так вот, был в Магдагачи вертолетный полк. И тут в период всеобщего развала и сокращения армии приходит кодограмма - полк расформировать. Сказано - сделано. Солдат распределили по другим частям, офицеров тоже, кто выслужил свое - на пенсию, казармы сравняли с землей, все, что плохо лежало - растащили, вертолеты перегнали. И тут приходит еще одна кодограмма - ошибочка вышла, оказывается, полк надо было расформировывать в Могоче (там тоже был вертолетный полк)".
  
  И в дополнение - цитата из письма однополчанина, которое пришло автору после того, как первый вариант "Бортжурнала" увидел свет:
  "...Все вертолеты просто списали, выстроили в две линейки на нашей стоянке, поснимали оборудование. В августе пригнали с Новосибирска специальную машину со здоровенными ножницами, и эта тварь за два часа порвала все двадцать четыре (столько их осталось) наших вертолета на маленькие куски. А мы стояли, и, глотая слезы, смотрели на всю эту гадость. Когда все закончилось, довольный машинист вылез и сказал: "Ну как я их?"
  
  Однополчанин привез мне в подарок высотомер с одной из казненных машин, выставленный "на ноль" по превышению магдагачинского аэродрома. И когда он попросил меня расписаться на самиздатовском (распечатанном и сброшюрованном) "Бортжурнале", я понял, что исчезнувший полк продолжает жить уже независимо от моей ненадежной памяти - и назло той силе, которая стерла его с лица Земли.
  
  
  Лейтенант Ф. и начала анализа
  
  Все началось в конце августа 1985 года, когда несколько лейтенантов-двухгодичников после окончания Уфимского авиационного института прибыли в Хабаровск, получить в штабе КДВО предписания и отправиться в назначенные им места службы.
  - Не хотите послужить Родине в вертолетном полку? - спросил прибывших капитан Заяц из строевого отдела.
  - Но мы специализировались на истребителях, на МиГ-21... - сказал лейтенант Ф.
  Он представлял свою службу где-нибудь на Камчатке или на Сахалине - под бульканье гейзеров, подземный гул вулканов, шум океанского прибоя, которые заглушает гром истребителей, уходящих на боевое дежурство - патрулировать воздушные границы страны, или осуществлять сопровождение "стратегов" - длиннокрылых серебристых красавцев Ту-95 или белых лебедей Ту-160. А тут, вместо этой романтики, предлагалось убыть в Амурскую область, в поселок Магдагачи, который фигурировал в известной армейской поговорке про то, как бог создал Сочи, а черт - Магдагачи и Могочи.
  - Я вам полетать предлагаю, - пожал плечами капитан. - Нехватка борттехников на вертолетах... - И добавил, как бы промежду прочим: - Афганистан, сами знаете...
  - А нас туда тоже могут взять? - с интересом спросил лейтенант Ф. Он хотел на войну.
  Заяц ответил неопределенно:
  - Предложить могут, но вам-то что, спокойно откажетесь, двухгодичников согласно приказу под номером 020 принудить не могут. Если только сами захотите...
  Конечно, лейтенанты согласились. Оставалась формальность - пройти врачебно-летную комиссию. Лейтенант Ф. забеспокоился. Он с детства знал, что такое белок в моче и без запинки выговаривал словосочетание "хронический пиелонефрит". Так же свободно он выговаривал "эпилептиформные припадки" и хранил выписку из детсадовской медкарты про то, как ребенок за обедом упал без сознания с вареником во рту. С ранних своих лет, когда вся страна рвалась в космос, он знал, что таких как он не берут не только в космонавты, но и в летчики, и эта мысль еще сильнее отравляла его почки и нарушала мозговое кровообращение.
  Вот и теперь он испугался, что почки его предадут, поэтому в преддверии медчасти попросил лейтенанта Лосенкова поделиться мочой. Лейтенант Лосенков поделился, но сделал это без особой охоты. Он даже предположил, что по малому объему анализа их заподозрят или в обмане или в обезвоживании. Однако их ни в чем не заподозрили, и, после всех специалистов, седой подполковник медслужбы написал в медицинской книжке борттехника Ф. заветные слова: "Годен к летной работе на всех типах вертолетов".
  И поезд унес борттехников через раннюю дальневосточную осень к месту их службы - в 398-й вертолетный полк, в/ч 92592 при поселке Магдагачи, в 40 км от китайской границы.
  А через полтора года, уже в Афганистане, борттехник Ф., проходя вторую ВЛК, не стал просить товарища о помощи, резонно решив, что здесь его на землю не спишут. Но, тем не менее, он волновался, стоя перед председателем комиссии, который листал карточку с заключениями врачей.
  - Хм, - сказал вдруг председатель и заинтересованно посмотрел на борттехника Ф. - Первый раз вижу, чтобы в Афганистане анализ мочи стал лучше, чем в Союзе. Хлоркой, что ли так промыло? - улыбнулся он и повернулся к эскадрильскому доктору: - Может, нам тут санаторий для почечников открыть?
  
  
  Осень в Магдагачи
  
  Маленький поселок при железнодорожной станции лежит среди мелкорослой амурской тайги. Желтеют березы, краснеет черемуха, синеет небо. Деревянные тротуары, чистые лужи, пахнет горящей на огородах картофельной ботвой. Осень.
  Лейтенанты устроились в сыром и холодном, силикатного кирпича, офицерском общежитии. Спали, укрывшись поверх одеял новыми, пахнущими резиной, плащ-накидками - спасало от сырости. Совсем немного времени оставалось до антиалкогольного указа, в магдагачинских магазинах еще стояли бутылки спирта "этилового питьевого". Вечера коротали под жареную картошку и спирт. Согрешись, писали на родину длинные письма типа: "Сейчас ночь, на аэродроме тихо, только потрескивают остывающие пулеметные стволы". Дни проводили в учебном ангаре на стоянке, лениво перелистывая инструкции по эксплуатации вертолета. Устав от учебы, играли в "коробок" или гуляли в лесочке через дорогу от стоянки.
  Однажды, когда лейтенант Ф. от скуки решил углубиться в инструкцию, ангар потрясли глухие удары. Выбежав на улицу, лейтенант застыл. Открывшаяся взору картина была чудовищна - особенно для лейтенанта Ф., который родился и вырос в Южной Якутии, среди тайги. Он увидел, что возле ног лейтенантов Старчего, Мошкина и Самуилова валяется с десяток огромных - шляпка с блюдце - белых грибов. Лейтенанты подбирали боровики и с криками "получи, фашист, гранату!" швыряли их в стену ангара. Грибы разлетались в клочья.
  - Что вы делаете, уроды! - заорал лейтенант Ф., с растопыренными руками бросаясь наперерез летящим грибам.
  Лейтенанты прекратили побоище и удивленно смотрели, как лейтенант Ф. собирает в охапку оставшиеся плоды амурской осени.
  - Ты чё? - спросил лейтенант Самуилов, участливо подпинывая откатившийся гриб носком ботинка.
  - Гриб через плечо! - сурово сказал лейтенант Ф. - Привыкли на Урале опята со свинарями жрать... Это же белые! Не любите, не ешьте, но бить-то зачем?!
  - Белые? - искренне удивились уральские лейтенанты. - Так вот они какие, эти белые! А мы думали - поганки. И бледные при том...
  
  
  Махновцы
  
  Все еще осень. Лейтенанты пока не обмундированы. Им выдали отрезы на шинели, кителя и брюки, но летного обмундирования - комбинезонов, курток и "ползунков" демисезонных и зимних, ботинок летных и унтов, перчаток и "шубенок" (меховых рукавиц) пока нет. Они перемещаются по расположению части в "гражданке".
  Вторая эскадрилья уходит в Афганистан. На рулежке поставили трибуну для начальства, полк построен в колонну по четыре для торжественного марша в честь убывающих офицеров. Начальство, взобравшись на трибуну, произносит напутственные речи. Слышится команда: "К торжественному маршу-у!.."
  В этот момент к кучке двухгодичников, стоящих в толпе жен и детей убывающих, подбегает замполит полка.
  - А вы что здесь стоите? - говорит он. - Давайте в колонну, проводите товарищей!
  - Да как-то неудобно в такой одежде! - мнутся лейтенанты.
  - Встаете в правый крайний ряд, с трибуны вас не видно будет! Быстро, сейчас уже пойдут!
  Лейтенанты бегут к колонне и распределяются цепочкой по правому краю. Звучит команда, и колонна начинает движение. Идут, чеканя шаг, держа равнение налево, на трибуну, где стоят командир полка, начштаба и еще несколько полковников из штаба округа. Лейтенанты, скрытые от начальственных взоров плотными рядами, идут, посмеиваясь своей чужеродности и ожидая конца марша. Они идут к близкому горизонту, обозначенному столбами с провисшей колючей проволокой, за которой лежит полоса гражданского аэродрома.
  Но вдруг голова колонны делает "правое плечо вперед", и колонна начинает левый разворот, чтобы пройти мимо трибуны теперь уже обратным курсом. Лейтенанты начинают крутить головами, пытаясь понять, куда им бежать. Но бежать уже поздно и некуда - кругом расстилается пустыня центральной заправки с одиноким дежурным бортом. Лейтенанты заворачивают "по внешней дорожке", выходят на прямую и, вытянувшись, прижав руки и глядя друг другу в затылки, вразнобой машут ногами прямо перед трибуной, пытаясь чеканить шаг в своих кроссовках.
  С трибуны изумленно смотрят на идущих мимо нестриженых людей в куртках, джинсах, кроссовках - они маршируют не в ногу, но видно, что стараются. Один из полковников, держа руку у козырька, наклонившись к командиру полка, спрашивает:
  - А это что за махновцы?
  - А это тоже наши, - держа руку у козырька, отвечает командир - Только они сегодня не в форме...
  
  
  Тэщист
  
  Занятия в ангаре продолжаются. У лейтенантов есть толстые общие тетради, в которых они ведут конспекты - переписывают из инструкции по эксплуатации основные сведения. Конспекты вести приходится, поскольку обещана проверка этих конспектов высоким начальством.
  Перед самой проверкой лейтенант Ф. позаимствовал конспект у лейтенанта Саеткулова - списать по студенческой привычке. Необходимое пояснение: лейтенант Саеткулов говорил по-русски с характерным акцентом - в частности, вместо буквы "Ч" он произносил "Щ".
  - Тащилка есть? - спрашивал он, повернувшись к лейтенанту Ф.
  - Какая еще тащилка? - недоумевал лейтенант Ф. - Что тащить-то?
  - Карандаш же! - показывал лейтенант Саеткулов карандаш со сломанным грифелем.
  А тянуть службу по причине плохого зрения ему предстояло не в небе, а в технико-эксплуатационной части (ТЭЧ). Переписав конспект, лейтенант Ф. в порыве благодарности оставил в тетради лейтенанта Саеткулова краткую надпись крупными печатными буквами: Я - ТЭЩИСТ. Тетрадь вернулась к владельцу, который положил ее на стол, не открывая.
  Вошел зам по ИАС майор Кудрявцев с незнакомым подполковником. Прочтя лейтенантам лекцию о важности знания матчасти и всех инструкций, которые написаны кровью, подполковник попросил показать конспекты. Лейтенант Саеткулов, сидевший на первой парте, протянул свою тетрадь. Полковник открыл ее, посмотрел на первую страницу и спросил:
  - Что это, товарищ лейтенант?
  - Где? - спросил лейтенант, вставая и перегибаясь через стол к своей тетради.
  - Ну вот, что это за слово - "тэщист"? Я - тэщист, - написали вы в тетради, видимо, гордясь предстоящей службой. Но правильно было бы написать "Я - тэчист"! От слова ТЭЧ - технико-эксплуатационная часть. Понятно?
  - Да, - сказал лейтенант Саеткулов, ничего не понимая.
  - Вот и скажите: Я - тэчист!
  - Я - тэщист... - краснея, сказал лейтенант Саеткулов.
  - Ну, знаете, - возмущенно сказал подполковник, обращаясь к инженеру полка, - если они до сих пор таких простых вещей не усвоили, как же доверить им технику и жизнь людей?
  И забыв про остальные конспекты, начальство покинуло ангар.
  
  
  Пальцем в небо
  
  После месячной подготовки будущие борттехники сдают экзамен по матчасти вертолета Ми-8Т. В институте на военной кафедре они изучали МиГ-21. Никто из них до службы близко вертолет не видел, и даже сейчас некоторые из будущих борттехников полагают, что хвостовой винт толкает вертолет вперед, тогда как несущий винт, соответственно, тянет вверх.
  Экзамен принимает инженер эскадрильи майор Завориин (скоро он сменит Кудрявцева на посту инженера полка). Прогуливаясь по рулежке с лейтенантом Ф., майор спрашивает:
  - Расскажите мне о назначении и устройстве топливной системы вертолета.
  Лейтенант Ф. (уверенно):
  - Топливная система служит для питания двигателей топливом. Она состоит из топливных баков и трубопроводов...
  Он замолкает и выжидающе смотрит на майора, считая свой ответ исчерпывающим. Майор (уже подозревая неладное):
  - Ну, хорошо, а масляная система?
  - Масляная система питает агрегаты вертолета маслом. - Здесь лейтенант задумывается, и уже не так уверенно завершает. - Состоит из маслобаков и маслопроводов... - и после гнетущей паузы уже совсем неуверенно добавляет: - и маслонасосов... Они нагнетают собственно масло в систему...
  Майор отрешенно смотрит вдаль, в сторону китайской границы. Не дождавшись продолжения, спрашивает:
  - А противообледенительная система?
  - Противообледенительная система Ми-8 работает на спирту, - оживляется лейтенант. - Она состоит...
  Майор прерывает его:
  - ...Из спиртовых баков, спиртопроводов и спиртонасосов, я уже догадался. Но я должен вас огорчить, товарищ лейтенант. Вы трагически ошиблись с местом службы - с обледенением на Ми-8 борется электричество...
  Это провал, понимает лейтенант. Но, цепляясь за жизнь, на всякий случай бормочет:
  - Да, точно, электричество. Это я с Ми шестыми перепутал...
  Майор качает головой, смотрит себе под ноги, наклоняется, поднимает ржавый металлический стержень. Показывая его борттехнику, спрашивает:
  - И последний вопрос: что это?
  - Палец, - уже не веря самому себе, отвечает лейтенант и хихикает от нелепости своего ответа.
  - Правильно, палец, - говорит майор. - Что же тут смешного? Ну и, поскольку очевидно, что на земле вас больше держать нельзя - вы допускаетесь к полетам с инструктором.
  
  
  Слово инженера
  
  После экзаменов начинающие борттехники некоторое время слонялись без дела. Наступили ранние амурские холода, а они все еще не были востребованы небом. Убедившись, что их еще никто уверенно не знает в лицо, лейтенант Ф. и лейтенант Мухаметшин повадились сразу после утреннего построения удаляться из расположения части. Каждое утро после построения они, укрываясь от эскадрильского домика за ближайшим к нему вертолетом, медленно перемещались в сторону гражданского аэропорта, готовые вернуться при первой опасности. Перебравшись через ВПП, быстрым шагом шли в общежитие. Там, в своей двухместной комнате уставшие офицеры ложились в кровати и отдыхали до обеда - беседовали, читали, спали. Все это называлось "пойти понежиться".
  Так продолжалось целую неделю. Лейтенанты даже начали питать робкую надежду, что про них забыли навсегда. Через неделю к ним примкнул лейтенант Ишбулатов. Поскольку он был немногословен и спокоен, как старый индеец, то получил кличку "Свирепый". А поскольку на борту, который за ним закрепили, было штык-ножом выцарапано имя "Видас", то лейтенанты Ф. и Мухаметшин звали его между собой не иначе как "Свирепый Видас".
  Свирепый Видас, игнорируя совет бывалых прогульщиков сидеть дома, отправился после обеда в книжный магазин. Вернувшись, он сказал:
  - Был сейчас в книжном магазине. Видел инженера эскадрильи.
  - И что? - вскричали оба лейтенанта.
  - Он на меня посмотрел.
  - Ну - и?!
  - Он меня не узнал. А может, испугался - сам ведь прогуливает.
  Лейтенанты успокоились - и, действительно, если бы узнал, Свирепый Видас ходил бы сейчас враскоряку - следствие того, что называлось "вставить дыню", - майор Горовенко был гневлив. Но, - решили лейтенанты, - он не узнал Видаса, потому что в книжном магазине был в своих плюсовых очках.
  На следующее утро после построения хмурый инженер позвал всех троих в домик.
  - Где вы вчера были? - глядя в пол, спросил инженер.
  - Ходили получать противогазы на склад, товарищ майор, - выдал лейтенант Ф. давно заготовленный ответ.
  - Получили?
  - Прапорщика не было...
  - А ты? - повернулся инженер к лейтенанту Ишбулатову.
  Видас растерялся. Легенды у него не было и ему не оставалось ничего другого, как идти след в след за товарищами:
  - Я тоже был на складе.
  И тут инженер нанес Видасу решающий удар.
  - А где этот склад находится? - спросил он вдруг добрым голосом.
  Склад находился в километре от стоянки, за дорогой в березовом леске. Но Видас и этого не знал. Он нерешительно поднял руку, дрожащим согнутым пальцем нарисовал в воздухе кривую окружность, и, стеснительно глядя на инженера, сказал:
  - Там...
  - Ты дурак, лейтенант! - торжествующе сказал инженер. - Ну, нахера, спрашивается, сваливать со службы, если даже не знаешь, как соврать? Или ты в книжный за противогазом ходил? Все, раздолбаи, лафа кончилась! Я вас в небе сгною!
  
  
  Двойники
  
  Первое время инженер эскадрильи, не доверяя прогульщикам, строго отслеживал их посещаемость построений возле эскадрильского домика. Здесь нужно отметить: несмотря на то, что лейтенант Мухаметшин был татарином, а лейтенант Савицкий - украинцем, они, особенно издалека, очень походили друг на друга. Поэтому неудивительно, что подслеповатый инженер их иногда путал.
  Однажды на построении, вглядываясь сквозь толстые линзы очков в строй борттехников, инженер вдруг зло сказал:
  - Да где опять этот гребанный Савицкий?!
  - Я здесь, - обиженно выкрикнул из строя лейтенант Савицкий, поднимая руку.
  Подумав, инженер сказал:
  - А тогда где этот гребаный Мухаметшин?
  Но лейтенант Мухаметшин был в законном наряде.
  
  
  Первый наряд
  
  Лейтенант Ф. и лейтенант Ишбулатов впервые дежурят по стоянке части - ДСЧ и его помощник. После развода они заходят в дежурный домик, осматривают его. Кровать, оружейная пирамида, печка, старый телевизор, на столе - эбонитовая коробка с ручкой - полевой телефон. По мнению лейтенантов, этот телефон еще военного времени и работать не может - наверное, предполагают лейтенанты, он стоит здесь как деталь армейского интерьера.
  - Связь времен, - уважительно говорит лейтенант Ф.
  Лейтенант Ишбулатов берет трубку, дует в нее, говорит "алло". Трубка молчит.
  - Покрути ручку, - советует лейтенант Ф. - Возбуди электричество.
  Лейтенант Ишбулатов крутит ручку, снова снимает трубку, и, глядя на лейтенанта Ф., шутит:
  - Боевая тревога, боевая тревога!
  - "Паслен" слушает, что случилось? - вдруг резким тревожным голосом отзывается трубка. - Кто говорит?
  Глядя на лейтенанта Ф. полными ужаса глазами, лейтенант Ишбулатов говорит:
  - Говорит лейтенант Ф.
  Он отстраняет кричащую трубку от уха, испуганно смотрит на нее и медленно кладет на рычаг.
  Лейтенант Ф. разражается бранью.
  
  
  Левая честь лейтенанта
  
  По утрам перед построением полка ДСЧ обязан доложить зам. командира по ИАС, как прошло ночное дежурство.
  ДСЧ борттехник Ф. подходит к инженеру полка, печатая два крайних шага, прикладывает руку к козырьку и говорит:
  - Товарищ майор, стоянка части принята от караула, за время моего дежурства никаких происшествий не случилось, докладывал дежурный по стоянке части товарищ (он запинается, но продолжает) лейтенант Ф.!
  - Вольно, товарищ...- улыбается майор, - лейтенант...
  Он отнимает руку от козырька и протягивает ее ДСЧ. Только тут лейтенант Ф. понимает, что отдавал честь левой рукой.
  
  
  Брат его меньший
  (При первом чтении можно пропустить)
  
  Когда в напарниках у литературного героя ходит гордый конь, читателю не нужно объяснять, что это за животное. Также нет нужды рассказывать про устройство автомобиля, танка, самолета. Но эта общеизвестность не относится к главному герою этой книги - к вертолету. Простой читатель, вероятнее всего, и не знает, что это за зверь, и почему он летает. Борттехник Ф. тоже не знал этого, пока не стал борттехником. Он даже не знал, что они с вертолетом Ми-8 - ровесники.
  Подходя к технике дарвинистски, логично рассматривать Ми-8 как новый вид рода Ми семейства Вертолеты отряда Летательные аппараты. Опытный образец вида Ми-8 появился в небе в тот самый год, когда родился единственный в своем виде будущий борттехник Ф. В серию же машина пошла на два года позже. Когда борттехник, исследуя формуляр своего первого борта Љ57, увидел записи фиолетовыми чернилами, датированные 1965 годом, он понял, что первый свой вылет в качестве борттехника, члена экипажа, совершил на одном из первых экземпляров серийного Ми-8.
  Борттехник Ф. к моменту знакомства с Ми-8 был неплохо осведомлен о разных типах самолетов - он летал пассажиром на всех гражданских Аннах, Илах и Ту (кроме Ту-144), и знал, что такое истребитель МиГ-21 изнутри. Тем не менее, вникнув в инструкцию по эксплуатации вертолета и приступив непосредственно к эксплуатации, он понял, что вертолет - более высокая ступень в эволюции авиатехники, чем самолет. Тот, несмотря на скорость и высший пилотаж, все же прямолинеен, скор и высок - нет в нем внимательности, не умеет он танцевать на месте, не может припасть к земле и обнюхав ее, рвануть и понестись над, едва не касаясь лапами...
  Вот как, подводя итог теоретическому изучению, писал в своей тетради для конспектов борттехник Ф. перед экзаменом по матчасти вертолета Ми-8:
  "Вертолет - это правдивый Мюнхгаузен, который вытягивает себя за волосы из болота тяготения, опираясь на воздух. Он винтокрыл - пять его лопастей-крыльев летят по кругу (скорость их законцовок около 700 км/ч - это скорость полноценного самолета), и возникающая подъемная сила тянет машину вверх. Тот же диск, вернее, конус винта, наклоненный вперед или вбок (как берет, но не на затылок, чтобы не отрубить хвостовую балку), двигает машину по этим осям координат. Наклоны несущего винта через гидроусиление и систему тяг и шарниров (автомат перекоса) осуществляет летчик посредством ручки управления. Сам вертолет под воздействием реактивного момента от вращения винта стремится вращаться в обратную сторону, поэтому на конце хвостовой балки (загиб ее так и называется - концевая балка) в плоскости, перпендикулярной несущему, помещен хвостовой винт, который тянет хвост против момента, уравновешивая его. Он же называется рулевым винтом, потому что, ослабляя или прибавляя его тягу посредством педалей, летчик поворачивает вертолет влево-вправо - рыскает.
  Тяга винтов определяется изменяемым углом атаки лопастей, от которого зависит шаг винта - пройденное им расстояние за один оборот - аналогично продвижению шурупа при одном повороте отвертки. Шаг несущего винта меняется перемещением ручки шаг-газа (под левой рукой летчика). На ней есть рукоятка газа, вращение которой регулирует мощность двигателей, значит, и скорость вращения винтов.
  Два газотурбинных двигателя установлены над грузовой кабиной. ГТД состоит из 9-ступенчатого компрессора (каскад вентиляторов), сжимающего и подающего забираемый встречный воздух в кольцевую камеру сгорания. Там воздух смешивается с распыленным керосином, воздушно-капельная смесь взрывается, газы вращают 2-ступенчатую турбину с частотой 12000 оборотов в минуту, обеспечивая суммарную мощность в 1500Лосенковс. Эти сдвоенные упряжки через трансмиссию вращают несущий и хвостовой винты, плюс вентилятор, охлаждающий главный редуктор. Редуктор стоит сразу за двигателями - крашенный голубой краской котел, в котором крутятся шестерни в масляном тумане. Если встанут двигатели, вертолет имеет шансы спарашютировать на самовращении винта, который раскручивается набегающим потоком. Но если заклинит редуктор, то машина рухнет грудой железа, выказав свой недостаток перед самолетом. Если у вертолета отнять винты, у него останется не планер, как у самолета, а всего лишь фюзеляж, то самое аэродинамическое недоразумение, о котором снисходительно говорят самолетчики.
  Под силовой линией "двигатели - трансмиссия - винты" находится кабина вертолета. Носовой отсек с остеклением занимает экипаж, состоящий из левого (командир) правого (штурман) и центрального (борттехник) летчиков. Грузовой отсек с иллюминаторами несет на себе и в себе все топливные баки с запасом керосина на три часа полета. Открыв задние створки-полусферы, в отсек можно загнать автомобиль типа "УАЗ" или 24 десантника. Впрочем, последние войдут и через сдвижную дверь возле пилотской кабины - по трехступенчатой лесенке-стремянке, которую борттехник, открыв дверь, первым делом и вставляет крючками-зацепами в гнезда пола.
  Шасси Ми-8 трехопорное, неубираемое, стойки - газово-жидкостные амортизаторы. По бокам грузовой кабины военного вертолета установлены пилоны для подвески вооружения - блоков с реактивными снарядами, контейнеров с пушками, бомб.
  Вертолет поднимается до пяти тысяч метров (а то и выше - машины все разные, кто сильнее, кто слабее), может летать на скорости 250 км/ч в 2 метрах от земли, висеть даже на 50 метрах. Это машина для тонких операций, и обнимает все то пространство, что пропущено под собой, значит, упущено самолетом - горы, пустыни, воды и леса.
  Ми-8 похож на стрекозу только издали. Вблизи он телесен, мышцы его налиты мощью. Это зверь с мордой гепарда, телом лошади и хвостом дракона, - и он красив...".
  Перечитывая эти строки, бывший борттехник думает, что годы его детства были вершиной человеческой цивилизации. Тогда, в 60-е, рождалось все лучшее - одежда, музыка, кино, наука и техника. Во всяком случае, ни до, ни после не было создано вертолетов красивее, чем Ми-8, Ми-6 и Ми-24. Посмотрите на потомка последнего - это вылитый Микки-Маус, - а потомок предпоследнего не зря получил прозвище "корова". Да, именно в те годы мальчик Ф. был как-то не нормально влюблен в папин мотоцикл "Иж-Юпитер" первой модификации. Мотоцикл был синий, как море, на черной фаре его было два круглых глазка по обе стороны от черного и клювастого ключа зажигания - красный и зеленый (как и аэронавигационные огни на вертолете). Бензобак был каплевиден, а не огранен, как у последующих, и нос коляски был носом ракеты, а не торцом чемодана, как у тех же последующих. Когда папа, выгнав мотоцикл, закрывал гараж и натягивал краги, мотоцикл ждал, бурча мотором и склонив рогатую голову к левому плечу. А когда папа продал его какому-то небритому дядьке, мальчик плакал всю ночь.
  Вертолет Ми-8 стал вторым железным существом в ряду его технофилии. И вся эта книга по большому счету есть объяснение борттехника Ф. в любви к его машине. Данная же история - и не история вовсе, а знакомство читателя с напарником и другом борттехника Ф. - с вертолетом Ми-8.
  
  
  Кожедуб и маслопуз
  
  За борттехником Ф. закреплен борт Љ 57. После расконсервации и замены двигателей - первое самостоятельное опробование вертолета. Перед запуском двигателей борттехник должен проверить противообледенительную и противопожарную системы. С грехом пополам лейтенант Ф. проверяет первую - датчики работают. Как проверять вторую, борттехник не помнит. Подняв руку и указывая пальцем на контрольный щиток, он говорит:
  - А теперь - противопожарная...
  Левый летчик (недавно еще был правым) - недовольно:
  - Ну, проверяй... Я, что ли, буду?
  Борттехник, наглея от безысходности:
  - Ну не я же!
  Уверенность, с какой это было сказано, повергла старшего лейтенанта в сомнение - а вдруг и правда, он должен проверять противопожарную? Здесь нужно сказать, что летчики (особенно молодые) в большинстве своем имели весьма неясное представление о матчасти машины, которую пилотировали, за что среди технического состава имели прозвище "кожедубы" - дубы, обтянутые кожей (техники же носили необидное звание "маслопузых"). Поэтому, совершенно не удивительным было замечание, с которым командир взялся за переключатель на контрольном щитке:
  - Ни хрера не помню...
  - Смелее! - подбодрил борттехник.
  Командир боязливо повернул переключатель на одну секцию. Где-то сзади вверху в недрах машины что-то щелкнуло и зашипело. Оба члена экипажа замерли. Когда шипение стихло, командир откинулся на спинку кресла и сказал обреченно:
  - Йоп! Вот потушили пожар в отсеке главного редуктора...
  - Ты мне огнетушитель стравил! - возмущенно догадался борттехник. - Теперь я должен его снимать и тащиться в ТЭЧ, заряжать!
  - А фигли ты мне не сказал, что я не то делаю?
  - Да ты рукой закрыл, я не видел, что ты там химичишь!
  - Ну, ладно, ты это...- виновато сказал командир, - инженеру только не говори, что я стравил. Придумай что-нибудь - ну, там, перепад давления, к примеру. А в ТЭЧ я сам схожу, заряжу. Ты только баллон сними - я прямо сейчас и сбегаю. И в следующий раз ты мне подсказывай, не стесняйся!
  
  
  Прирожденный борттехник
  
  Для допуска к самостоятельным полетам требовалось десять часов налета с инструктором. Борттехника Ф. прикрепили к борту старшего лейтенанта Янкина.
  Этот старший лейтенант был совсем не похож на кадрового офицера - слишком хорошо знал и любил свои права, готов был их отстаивать и другим советовал это делать. Когда борттехник Ф. сказал, что, по слухам, двухгодичникам положен двухнедельный отпуск до нового года, но кто ж их отпустит, едва в строй вошедших, - борттехник Янкин. решительно возразил:
  - Как это "кто отпустит"? Пишите на отпуск, а если начнут кочевряжиться, сразу пишите прокурору!
  Первый полет борттехника Ф. выпал на первый снег. Летели в Зею. Это был традиционный молочный рейс, когда в салоне вертолета на пути туда позвякивают пустые трехлитровые банки в авоськах, принесенные личным составом, а на пути обратно они стоят прочно, полные молока и сметаны. Садились у дороги прямо возле проходной Зейского молокозавода, наполняли тару, рассчитывались, запускались и улетали.
  Но сейчас борттехника Ф. не интересовала цель полета. Он сидел в грузовой кабине на откидном сиденье у двери в кабину пилотов и, подсоединив свой шлемофон к бортовой сети, слушал, как командир запрашивает РП, просит разрешения на руление и взлет, говорит "вас понял, взлет разрешили". Рев двигателей нарастает, вибрация пронизывает тело борттехника, он чувствует себя так, словно помещен в гигантскую электробритву, которая еще и перемещается. В иллюминаторе сквозь метельные вихри первого снега, поднятые винтами, мелькают аэродромные постройки, заснеженные вертолеты, люди, сметающие с них снег. Вдруг бритва останавливается и, постояв немного, начинает подниматься, одновременно опуская нос так, что тело борттехника придавливает к стенке, а пустые банки на полу начинают скользить прозрачным звенящим стадом к его унтам.
  Они уже в небе. Борттехник смотрит в иллюминатор двери и видит под консолью вооружения неряшливо побеленную землю. Вытертое до третьего корда колесо шасси висит в небе, такое близкое, но уже отделенное пропастью. "Отход по заданию, - слышит борттехник в наушниках. - Азимут 170...". Вертолет закладывает вираж, борттехник цепляется за сиденье, чтобы не съехать, стадо банок, подпрыгивая и дребезжа сквозь гул, бежит к двери, борттехник останавливает банки ногой в косматом унте. Солнце ползет по дополнительному баку, фейерверком вспыхивает в баночном стекле. Синее морозное небо за бортом, пар изо рта - все гудит, переливаясь, вибрируя - уже не бритва, а камус, поющий в губах неба.
  Открывается дверь, из пилотской в грузовую выходит борттехник Янкин.
  - Иди, - говорит он, показывая рукой в кабину, - работай. Перед посадкой сменю.
  Борттехник Ф. входит в кабину, подключает фишку шлемофона к разъему, садится на свое рабочее место - откидное сиденье в проеме двери, между командиром и штурманом, чуть сзади. Отсюда ему виден весь приборный иконостас кабины, - его он обязан обозревать в полете, контролируя показания. Борттехник обводит кабину спотыкающимся взором, прижимает ларинги к горлу и делает свой первый доклад:
  - Давление и температура масла в главном редукторе в норме, топливные насосы, генераторы, САРПП работают, автопилот, гидросистема в норме...
  Пока он думает, что еще отметить, откликается командир.
  - Понял... - кивает он.
  Борттехник облегченно откидывается спиной на закрытую дверь. В кабине тепло, работает печка, гонит теплый воздух. Перед борттехником - носовое остекление. За стеклом плывет под брюхо машины чахлый лес - то буро-зеленый хвойный, то желтый, еще осенний лиственный, то пустой и голый. Чем дальше на юг, тем лишайнее снег, и скоро он исчезает совсем. Борттехник гудит-летит в тепле. Он расстегивает куртку с рыжим меховым исподом, под ней - летный свитер цвета какао, поверх свитера, до самых плеч - синие летные "ползунки" со множеством карманов на "молниях", с клапаном сзади для больших и неотложных дел, с кольцами у колен - привязывать унты, чтобы не слетели во время прыжка с парашютом. Но сейчас густые собачьи унты не привязаны, - борттехник не собирается покидать вертолет.
  Ему все спокойнее лететь в этой хрустально ограненной скорлупке. Он смотрит то на пейзаж, то на приборы. Прошло десять минут от первого доклада, он делает второй, и, после одобрительного кивка командира, откидывается на дверь уже совершенно беззаботно. Он закрывает глаза и слушает, как поет в нем небесный камус... Интересно, - думает он, чувствуя, как засыпают, пригревшись, его ноги, - из всех новых борттехников только он выбрал собачьи, - остальные взяли овчину. Пес и овцы - есть в этом какая-то буколическая символика, - зеленый луг, веселый лай...
  Борттехник проснулся от внезапной пустоты за спиной и хлестнувшего крапивой по лицу мороза. "Падаем!" - подумал он, опрокидываясь, махая руками и боясь открыть глаза. Еще успел подумать, что парашюта на нем нет, а высота всего 400, уже не успеть натянуть и застегнуть подвеску, и когда его найдут в тайге, он будет босиком, потому что непривязанные унты обязательно слетят... Тут он стукнулся обо что-то мягкое затылком, открыл глаза и увидел над собой перевернутое, беззвучно кричащее лицо борттехника Янкина. Они по-прежнему были в вертолете, который по-прежнему летел в крейсерском режиме на той же высоте, - просто борттехник Янкин резко открыл дверь в кабину пилотов, и спящий борттехник Ф. выпал спиной назад, вырвав при этом фишку своего шлемофона из разъема.
  Борттехник Янкин схватил павшего за воротник куртки, рывком поднял, и сквозь гул двигателей и куртку на голове борттехник Ф. услышал его крик:
  - Лоси, командир! Давай погоняем!
  Перегнувшись через борттехника Ф., Янкин показывал рукой в левый блистер. Командир взглянул, заложил вираж левым креном, сделал круг, и когда земля снова улеглась перед борттехником Ф., он, глядя по направлению указующего перста Янкина, увидел десяток темно-серых вытянутых теней. Прижатые к земле высотой наблюдателя, лоси текли цугом меж деревьев. Командир отдал ручку, вертолет спикировал, пошел над самыми верхушками
  - За рога не зацепи! - пригибая голову борттехника Ф. к автопилоту, азартно кричал борттехник Янкин. - Вон, двое не скинули еще!..
  Но лоси никак не среагировали на шум и ветер с небес. Вытянув морды, они продолжали плыть по предзимью на юг.
  В Зее, когда ждали у проходной, пока им вынесут банки полные сметаны, борттехник Ф. сказал борттехнику Янкину:
  - Понимаешь, у меня на вертолет условный рефлекс есть. Я подростком у отца в партии летом работал. Забрасывали туда вертолетом. Привык - как взлетели, так спать. Вот и сработало...
  Лейтенант Ф. врал. В партии у отца он, и правда, работал, но добирался туда исключительно на машинах, и ни разу - на вертолете. Хотя, вертолет видел и даже выносил из его чрева тюки и ящики, - значит, мог и летать.
  - Ты знаешь, - покосился на него старший лейтенант Янкин, - я вот никогда не работал в геологической партии... Но в вертолете сплю всегда, если случай подворачивается. Особенно - не поверишь! - после приема пищи. - Он засмеялся. - Да ты не бери в голову, это нормально. И твой первый полет показал, что с нервами у тебя полный порядок. Ты - прирожденный борттехник!
  
  
  Арифметика времени
  
  В конце месяца, после трех дней полетов с инструктором, новоиспеченный борттехник первый раз заполняет летную книжку. Заполнение идет под контролем инженера эскадрильи майора Горовенко.
  Инженер:
  - Вписал налет по дням?
  - Вписал.
  - Теперь пиши "Итого за месяц". Суммируй.
  Борттехник суммирует вслух:
  - Час десять плюс тридцать минут равняется час сорок.
  Он смотрит на инженера. Тот кивает:
  - Так, дальше. Да не смотри на меня, это работа для первоклассника.
  Борттехник бормочет:
  - Час сорок плюс тридцать пять - это будет... - он задумывается, смотрит на инженера, - это будет... Час семьдесят пять?
  Инженер одобрительно кивает и благожелательно говорит:
  - Ну и крайние сорок минут плюсуй... Итого (поднимает глаза к потолку) - Два часа пятнадцать минут...
  Борттехник записывает. Смотрит в запись, что-то подозревая. Потом поднимает голову, смотрит на инженера. Пауза. Оба смотрят друг на друга. Борттехник начинает хихикать. Инженер взрывается:
  - Мудак! Сам идиот, и меня идиотом делаешь?! Понаберут дураков в армию!..
  
  
  Формуляр Френкеля
  
  Гудит в печке-бочке керосиновое пламя. В эскадрильском домике тепло. За столом сидит лейтенант Ф. Он исправляет записи в своей летной книжке. За тем же столом, ближе к печке, играют в шеш-беш два капитана - борттехник Гуртов и техник звена, которого все зовут по отчеству - Лукич. Лукич усат и морщинист, молодым борттехникам он кажется дедом. Сейчас автор понимает, что Лукичу было около сорока.
  Открывается дверь, входит в морозном облаке старший лейтенант Янкин. Он с матом бросает на стол стопку холодных синих формуляров. Борттехник Ф. уже знает, что в этих толстых альбомах записывается налет вертолета, двигателей, редукторов. Оказалось, борт, на котором начал стажироваться лейтенант Ф. выработал свой ресурс и его надо продлять, то есть борттехник Янкин должен гнать борт на завод в Арсеньев и ставить его на капремонт.
  - Что, Янкель, - усмехнулся в усы Лукич, - небось, забыл, когда крайний раз формуляры заполнял? Вот и проворонил ресурс.
  - Лукич, потом поехидничаешь, лучше помоги быстренько заполнить, - сказал Янкин, снимая куртку и садясь за стол. - Я из Хабары зимнюю резину к твоей "копейке" привезу. Ты примерно подгони ресурс по редуктору, я потом распишусь.
  - Ладно, Френкель, - сказал Лукич. - Но не привезешь резину, больше в полет не выпущу.
  И он подвинул к себе формуляр.
  Высунув языки, они писали. Ставили дату, время налета, потом должность, звание и фамилию - б/т ст. л-т Янкин - и тут Янкин расписывался, а Лукич оставлял графу пустой - Янкин распишется.
  Борттехник Ф., закончив заполнение своей книжки, ушел на борт - вечерело, пора было закрывать и чехлить. Когда он вернулся в домик, Лукич, облегченно распрямившись, двинул формуляр к борттехнику Янкину:
  - Расписывайся, Френкель...
  - Спасибо, Лукич! - Янкин пролистал к началу, прицелился ручкой, замер, всматриваясь, и вдруг заорал: - Какой, нахер, Френкель, старый пердун?! Ты мне за год тут напортачил! Какой я тебе Френкель?!
  - Ой... - сказал Лукич, прикрывая усы рукой. - Ошибся малость, знал же, что Янкель!
  - Какой, нахер, Янкель! Моя фамилия - Янкин! Ян-кин! Я же не пишу в журнале подготовки "начальник ТЭЧ звена Лукич"! Что теперь делать с этим Френкелем?
  - Ладно, ладно, давай бритвочкой подчистим, потом ручкой...
  - Вот и чисти!
  - А резину привезешь?
  - Френкель привезет...
  - Так и знал, вся работа насмарку... - пробурчал Лукич и придвинул к себе формуляр. - Вредный ты, китаец Ян-кин...
  
  
  Проклятие борттехника
  
  Заканчивать свою стажировку пришлось на другом борту, владел которым борттехник Чакир. Потом начались самостоятельные полеты на борту Љ57, и борттехник Ф. никак не мог забрать свой парашют с борта инструктора (тащиться через всю стоянку). Однажды на утреннем построении инструктор, отводя глаза в сторону, сказал:
  - Ты бы забрал парашют - нужно сдать его в ПДСку.
  - Зачем?
  - Да он испортился малёха.
  Когда борттехник увидел свой парашют, он оцепенел. Средство спасения представляло собой черный, совершенно слипшийся, склизкий мешок с устойчивым запахом керосина. Инструктор, смущенно веселясь, поведал, как это было. Борт поставили "на прыжки". Борттехник снял, как обычно, левый дополнительный бак, потом выловил на стояночном просторе блуждающий топливозаправщик и поручил водителю заправить вертолет "по полной". Сам закрыл борт и удалился.
  Водитель ТЗ залил через левый подвесной "по полной", потом открыл на борту лючок, за которым обычно находилась горловина левого дополнительного, сунул туда ствол заправочного
  Пистолета, нажал на спуск и задремал. Все 915 литров, предназначенные отсутствующему баку, вылились на пол и на лежащий на том полу злополучный парашют бывшего стажера Ф.
  - Да ты не расстраивайся, - сказал инструктор, - в ПДСке твой купол простирнут. А вот я от керосина заебусь отмываться - завтра хотел в Зею за сметаной слетать, да кто ж теперь поставит такой вонючий борт? И вся стоянка, между прочим, насквозь пропиталась, там теперь даже курить опасно...
  Однако все оказалось не так просто. Парашют был признан негодным к дальнейшей эксплуатации. "Вот если бы ты принес его раньше, - сожалеющее сказал начальник ПДС. - А так он уже запарафинился". Объяснительная никому ничего не объяснила, и финчасть удержала у борттехника Ф. из нескольких зарплат целых 600 рублей советских денег - две лейтенантских зарплаты.
  Борттехник проклял своего инструктора и начальника ПДС страшным проклятием. Проклял - и забыл. Но, как ни странно, ровно через год это проклятие сработало. В это время борттехник уже второй месяц бороздил небо Демократической Республики Афганистан. И пришло в эту афганскую часть письмо из родной приамурской эскадрильи, в котором описывалось чрезвычайное и невиданное до сих пор в полку летное происшествие.
  Здесь уместно отметить, что перед самым убытием в Афганистан, борттехник Ф. сдал свой борт Љ22 (57-й служил ему недолго, его скоро отдали 2-ой эскадрилье) своему бывшему инструктору, старшему лейтенанту Чакиру. И сдал он этот борт во время перевода вертолета с летних на зимние масла. На шарнирах хвостового винта, которые борттехник набил смазкой, пробки были уже завинчены, но не законтрены (не зафиксированы проволокой), о чем борттехник Ф. (снятый инженером прямо со стремянки, на которой он стоял с контровкой в руках - "беги, оформляй служебный паспорт, а борт сдашь Чакиру!") добросовестно предупредил борттехника Чакира. Но старший лейтенант шел навстречу своей судьбе согласно наложенному проклятию, - в этот день он так и не добрался до борта Љ 22, а на следующий день стремянку уже утащили соседи, и новый хозяин забыл о предупреждении. Пробки остались незаконтренными. (Конечно, это уже авторская реконструкция спустя 20 лет.)
  Итак, в письме сообщалось, что при подлете к аэродрому у борта Љ 22 заклинило хвостовой винт. (Согласно реконструкции, в документе комиссии было записано, что "незаконтренность пробок повлекла их выкручивание под воздействием вибрации при вращении ХВ, и вытекание смазки с дальнейшим разрушением шарниров ХВ"). Естественно, под воздействием неуравновешенного реактивного момента от несущего винта, вертолет начал вращаться. Инструкция в таких случаях предписывает экипажу покинуть борт. Экипаж выполнил предписание и борт покинул - правда, с некоторым запозданием, потому что борттехник упорно отказывался отрываться от своего рабочего места.
  Этот борттехник никогда не прыгал с парашютом и гордился тем, что единственный из летно-подъемного состава избегал этой идиотской процедуры - выбрасываться с тысячи метров с тряпкой за спиной. Косить от прыжков ему позволял малый вес - и командование закрывало на него глаза, помня, как одного легкого летчика унесло ветром к железнодорожному депо, и он приземлился среди тепловозов и электровозов, умудрившись проскользнуть между проводами, и напугав железнодорожников.
  Итак, выбросив борттехника, летчики покинули борт. Осиротевшая машина продолжала болтаться в небе, наматывая круги рядом с аэродромом, а, значит и в опасной близости к поселку Магдагачи. Командир эскадрильи майор Нелипович сам поднял в небо борт с четырьмя полными блоками эрэсов, и кружил вокруг неуправляемого вертолета, готовясь расстрелять его, если тому вздумается дрейфовать в сторону поселка. Но тот, словно чувствуя намерения комэски, начал потихоньку разматывать спираль в сторону тайги. Покрутившись в воздухе около часа и выработав топливо, летучий голландец, подтверждая трехкратную надежность советской техники, аккуратно сел в режиме самовращения на полянку в тайге, порубив несколько молодых березок. Поскольку некому было перед самой посадкой "подорвать шаг" и создать смягчающий скачок подъемной силы, то посадка была не очень мягкой, но не катастрофической. Как писали в письме, только лопасти помялись.
  Что касается второго виновного - начальника ПДС, то и он не ушел от возмездия. Приехав в Афганистан на прыжки (такая война тоже практиковалась), он неудачно приземлился. На высоте шести метров коварный порыв ветра сложил его "крыло" и, брякнувшись с этой высоты на чужую для него землю, он сломал ногу.
  
  
  Первый прыжок
  
  В начало декабря 1985 года в полку пошли тревожные слухи, что командование полка готовит всему летно-подъемному составу плановые прыжки. Лейтенанты жадно слушали страшные истории старших товарищей, радостно готовясь шагнуть в пропасть. И только борттехник Ф. загрустил.
  - Нет, мне прыгать никак нельзя, - волнуясь, говорил он каждому встречному. - Я этого не боюсь, но у меня проблемы с приземлением. Я даже с турника спрыгнуть нормально не могу - последствия детского плоскостопия, вернее, его исправления, - слишком выгнули, в смысле, вогнули ступни Теперь они после отвисания становятся как стеклянные - при спрыгивании такая боль, будто они разбились. А вы хотите, чтобы я после болтания в воздухе нормально встал на свои хрупкие ноги?
  Когда с молодыми проводили инструктаж, лейтенант Ф. демонстративно ходил в стороне кругами. Он даже слушать не хотел, поскольку твердо решил, что прыгать не будет. На самом деле, причина, конечно же, была не в стеклянных ногах лейтенанта. Он просто боялся. Это был совершенно естественный страх разумного существа перед необходимостью совершить бессмысленный поступок - без нужды шагнуть в безопорное пространство, когда вся твоя великая жизнь еще только начинается.
  Вечером, накануне назначенного дня, лейтенант впервые всерьез задумался о феномене жизни и ее смысле. Он огляделся вокруг и увидел прекрасный, прекрасный мир - морозный закат, высокие голые тополя (увидит ли он их следующую зеленую весну?), укатанную льдистую дорогу, ведущую к измятым воротам с красными звездами, здание общежития из силикатного кирпича, полуразрушенное крыльцо, обшарпанные двери - все такое родное, милое до слез - нет, это невозможно вот так запросто покинуть. А в комнате на столе - лампа и стопка книг - они останутся, и будут ждать хозяина, но не дождутся. Глаза лейтенанта увлажнились. Он попытался читать, но сразу понял бессмысленность этой попытки. Зачем насыщать свой мозг мыслями и знаниями, если завтра все грубо и беспощадно прервется? Он с удивлением ощутил, что вообще не может понять, как провести эту ночь - неужели спать? Вот так взять и уснуть, когда, возможно, это его последние часы? Но, с другой стороны, кто сказал, что он не нужен на этой земле? Эта мысль немного приободрила - если он нужен миру, все будет хорошо, если же нет... Нет, конечно он нужен этому миру. Если бы богом был он, обязательно оставил бы в живых такого достойного человека, как лейтенант Ф. - ему так много еще предстоит совершить!
  С этой мыслью он и уснул...
  И наступило утро 10 декабря 1985 года. Вместе с лейтенантом Ф. проснулись все его сомнения. С ними он и приехал на аэродром. Борт для прыжков был готов, стояла отвратительно ясная морозная погода. Прошли медосмотр. Лейтенант Ф. изложил доктору свою версию о невозможности приземления, но понимания не встретил - доктор слышал много таких историй, хотя такую оригинальную, по его признанию, впервые. В это время в кабинет вошел командир эскадрильи.
  - Товарищ майор, - вскричал лейтенант. - Разрешите не прыгать! Я не смогу приземлиться!
  - Приземлишься ты в любом случае, - непедагогично захохотал комэска и, не слушая сбивчивых объяснений, заключил: - Положено два прыжка в год - будь добр. Не хочешь - списывайся на землю гайки крутить.
  И вместе со всеми лейтенант Ф. на ватных ногах пошел к борту.
  Борт уже запустился, когда на них нацепили парашюты. Зажатый между основным и запасным, лейтенант Ф. не мог дышать.
  Взлетели, пошли в набор. Лейтенант Ф. на всякий случай проорал на ухо ПДСнику, сидящему рядом:
  - За что тянуть-то?
  В шуме двигателей при опущенных и завязанных ушах шапки ответ он не услышал, и, ответив сам себе, махнул рукой и отвернулся. Он совершенно успокоился, потому что понял: прыжка не будет. По какой причине - его не волновало. Этого просто не может быть!
  Выпускающий поднял руку. Первые пошли к двери, начали пропадать. Лейтенант Ф., привстав и вытянув шею, наблюдал в иллюминатор, как распускаются купола, выстраиваясь в цепочку. Он даже позавидовал летящим под куполами - у них уже все позади. Его толкнули в бок, кивнули на дверь. Лейтенант Ф. хотел аргументировано возразить, но тело, потерявшее разум и волю, встало и подошло.
  - Вниз не смотри! - крикнул выпускающий, он же начштаба майор Вельмисов.
  Тело посмотрело - земля была бела и на горизонте, размываясь в дымке, сливалась с бледным небом. - Кольцо чуть дерни и оставь на месте, - напомнил начштаба. - Пошел!
  Тело попыталось оттолкнуться, чтобы прыгнуть в истинном смысле этого слова, но не смогло оторвать ноги - оно их просто не чувствовало. Лейтенант накренился и рухнул вниз как срубленное дерево.
  Сначала ему показалось, что он провалился в узкую, длинную трубу и растягивается бесконечно - ноги остались возле вертолета, голова улетела далеко вниз. Потом перед глазами мелькнули чьи-то унты, такие близкие, черные, мохнатые - такие вещественные и родные в отличие от серой холодной пустоты вокруг. "Это же мои!" - вдруг понял лейтенант, осознавая себя. Рука в перчатке сжимающая кольцо, напряглась. "221, 222, 223!" - быстро отсчитал лейтенант и слегка дернул кольцо. Но это малое движение в силу своей слабости явно ничем не могло помочь в деле спасения жизни. С криком "ааааааа!!!" лейтенант изо всех сил рванул кольцо и широким движением руки отбросил его в сторону ("только не выбрасывайте кольца!" - вспомнил он предупреждение инструктора). За спиной что-то сухо лопнуло, тряхнуло, зашелестело, уже сильно тряхнуло за плечи. Перед глазами опять пролетели унты - вверх, вниз, вверх, вниз.
  Ветер вдруг стих. В теле появилась тяжесть, ремни защемили пах. Лейтенант понял, что уже не свободно падает, а висит. Он поднял голову и увидел высоко над собой невероятно маленький купол с дыркой в центре.
  - Что за фигня, почему такой маленький - вытяжной, что ли? - сказал лейтенант громко. По его представлениям купол должен был закрывать полнеба.
  Он посмотрел вокруг - серо-синяя пустота, солнца почему-то нигде не было. Посмотрел вниз, долго вглядывался, но земля и не собиралась приближаться.
  - И долго я буду здесь болтаться? - злобно и требовательно сказал лейтенант в пустоту. - Говорят, я в данный момент должен петь - так вот, хер вам, а не песня! Спускайте мення!
  Он вдруг осознал, что сидит над бездной на хлипкой, так называемой силовой ленте, застегнутой на какие-то подозрительные замки. Стоит одному из них расстегнуться, он выскользнет и полетит. Сначала он обнял "запаску", но подумал и, подняв руки, крепко уцепился за ремни поближе к стропам, чтобы, если под ним разверзнется, повиснуть хотя бы на руках.
  Пока он обеспечивал безопасность, вдруг начала приближаться земля. Он увидел Южную площадку, на которую следовало приземляться. Там ползали несколько фигурок. Парашютист летел по прямой и понимал, что при таком курсе обязательно промахнется. Вспомнив застрявшие в памяти обрывки советов, схватил пучок строп справа,оттянул вниз что было сил . Курс не менялся. Проматерившись, он с силой потянул обеими руками, посмотрел вверх. Купол подозрительно сильно съехал набок и напоминал берет пьяного десантника - лейтенанту показалось, еще немного, и он схлопнется. Решив, что лучше промахнуться мимо площадки, чем точно воткнуться в нее с этой высоты, лейтенант отпустил стропы.
  Когда он величаво плыл над площадкой, снизу донесся усиленный мегафоном голос капитана Кезикова:
  - Тяни правую клеванту!
  - Да я уже тянул, хватит с меня! - истерично крикнул вниз лейтенант, и продолжил движение по прямой. Под ним поплыли сосны. Снижение ускорилось. "Не хватало на сосну сесть" - встревожился лейтенант. Самое отчаянное было в том, что от него ничего не зависело. Во всяком случае, он не знал, что делать. Но тут впереди показалась разрезающая лес дорога. Угол снижения, прикинул лейтенант, упирался прямо в нее. Он приготовился к посадке - взялся руками за ремни и выставил вперед полусогнутые ноги.
  Дорога пронеслась под ним. Замелькали огромные верхушки сосен с угрожающе торчащими ветвями. "Это конец!" - подумал лейтенант, представляя, как садится на сучкастый кол, сжался в комок, подогнул ноги, прикрывая совершенно беззащитный зад, закрыл лицо рукавом...
  Здесь в памяти зияет трехсекундный черный провал...
  А здесь он уже стоит по колено в снегу на крохотной площадке между четырьмя могучими соснами...
  Над ним синело небо, купол висел на ветвях. Где-то рядом уже раздавался стук топора о морозное дерево - снимали чей-то парашют или тело. Лейтенант потянул за стропы без особой надежды, и купол с мягким шелестом, струясь, стек к его ногам.
  Подбежал ПДСник с топором.
  - Не требуется, - сказал лейтенант. - Отрабатывал посадку в лес. Тютелька в тютельку.
  Он собрал купол в охапку, закинул подвеску с "запаской" на плечо и пошел по глубокому снегу к поляне.
  Небо было синее, солнце - яркое, снег - ослепительным. Казалось, вместо декабря наступил март. Вполне возможно, что вернулись и запели птицы. Бросив купола, лейтенанты сошлись в круг и, размахивая руками, обменивались впечатлениями. Примерно так:
  - ...А Лысый летит прямо на меня и ручкой машет! Ну, думаю, сейчас в стропы въедет, собака! - улыбался лейтенант Савицкий.
  - Я тебя как увидел, все инструкции забыл, - в чистом небе вот так встретиться! Сам бог велел обняться! - хохотал лейтенант Лосенков.
  - А я шарю, шарю рукавицей, а это кольцо как провалилось!!! А потом - бах! - все само открылось! - бубнил под нос лейтенант Ишбулатов, похлопывая себя по левой половине груди рукой в меховой рукавице.
  - А я спускаться задолбался! - кричал лейтенант Ф. - А потом как понесся на сосны! Несусь и думаю - конец кузнечику! Никак не ожидал он такого вот конца!.. - и украшал свои восклицания яркими непечатными выражениями.
  К шумному лейтенантскому счастью подошел командир полка, который тоже прыгал в этот день.
  - Это что за лексикон, товарищи офицеры?
  - Да они первый раз, товарищ подполковник, - сказал начштаба.
  - Вот оно что. Ну, поздравляю, - улыбнулся командир. - Может быть, по второму прямо сейчас?
  - Да-да-да! - закричали лейтенанты. И только борттехник Ф., посмотрев с ненавистью на товарищей, сказал:
  - Хорошего помаленьку.
  - И это верно, - заметил командир.
  Остаток дня все лейтенанты, за исключением лейтенанта Ф., мечтали о будущих прыжках (о сотнях оплачиваемых прыжков!). Однако на следующий день, на прыжках с Ми-6 разбился молодой лейтенант-десантник. Полк, построившись на полосе, провожал его, плывущего мимо с синим лицом в открытом гробу. После этого все мечты о парашютной карьере прекратились. Когда летом наступило время очередных прыжков, инструктор Касимов не нашел ни одного лейтенанта-борттехника - кто обзавелся справкой, кто попросился в наряд, кто - его помощником. На аэродроме болтался один лейтенант Ф., который только что прилетел из командировки и не знал о готовящихся прыжках. Инструктор Касимов, пробегая мимо, коварно сказал:
  - Фрол, помоги парашюты до борта донести.
  Доверчивый борттехник пошел за инструктором, сам донес до борта предназначенный ему парашют, поднялся в грузовую кабину, увидел бледные лица пойманных летчиков и борттехников, снятые задние створки... Пока до него дошло, что он попался, вертолет уже оторвался от земли.
  Но, к его удивлению, прыгать с ПТЛом (парашют тренировочный летчика) летом, через снятые задние створки, ему понравилось. Правда, все удовольствие чуть не испортил один старший лейтенант. Он сидел перед лейтенантом Ф., и со смехом комментировал позы покидающих борт товарищей. Но когда подошла его очередь, он вдруг застрял у турникета, через который парашютисты выходили в небо. Лейтенант Ф. увидел, как двое ПДСников отрывали руки старшего лейтенанта от поручней ограждения. Эта молчаливая возня показалась лейтенанту Ф. столь страшной (будто враги пытались выбросить несчастную жертву без парашюта), что ему захотелось пересесть назад. Наконец беспощадные товарищи победили. И несчастный с воплем вылетел под хвостовую балку, где циркулярной пилой резал небо хвостовой винт. Когда лейтенант, дрожа, встал и подошел к турникету, старлей был уже далеко - безвольно повиснув под куполом, одинокой черной палочкой он летел куда-то за поля, за леса...
  Лейтенанта тронули за локоть.
  - Расслабься, и получи удовольствие, - посоветовал ему добрый Касимов.
  И неожиданно для себя, борттехник послушался. Спокойно вышел, распластался, раскинув руки, грудью лег на плотный воздух, и затянул прыжок в теплом солнечном небе...
  
  
  Голова капитана Кезикова
  
  Тот же зимний день, 10 декабря, Южная площадка. Лейтенанты после первого прыжка, умиротворенные, как после бани, смотрят на продолжающиеся прыжки. Вертолет приземляется, забирает очередную группу, взлетает, выбрасывает, словно осеменяя землю, снова идет на посадку. Вот еще несколько летчиков стоят в полном снаряжении в ожидании вертолета. Все в шапках с опущенными и завязанными под подбородком ушами, и только капитан Кезиков, любящий порядок и безопасность, - в мотоциклетном шлеме. Он протягивает солдату фотоаппарат и просит запечатлеть. Солдат прицеливается, капитан позирует боком, чтобы в кадр попали оба парашюта - основной и запасной.
  Отряд загружается в вертолет, машина уходит в небо. Народ внизу наблюдает, как из открытой двери выпадают черные точки, летят вниз, - над ними вспыхивают купола, человечки качаются под ними, плывут друг за другом.
  Вдруг по толпе наблюдающих пробегает тревожный вздох. Когда над одной из точек раскрылся купол, от нее отделилась еще одна точка и полетела вниз. Что это? - гадают в толпе. - Может быть, запаска отцепилась, или унт слетел с ноги?
  Точка стремительно приближается к земле. Человек, от которого она отделилась, висит под куполом без движения. Предмет летит прямо на площадку. Несколько человек бросаются бежать к предполагаемому месту падения неизвестного предмета. Кто-то уже рассмотрел в бинокль, что человек под куполом - в летных ботинках, а в этой группе все, кроме капитана Кезикова, были в унтах. Значит, разделился именно капитан Кезиков.
  - И надо было ему фотографироваться перед взлетом! Вот тебе и сбылось! - кряхтят бегущие. - Может, при открытии стропы перехлестнулись, и ему голову оторвало? И очень даже просто...
  Предмет врезается в снег у самого края площадки. Все останавливаются. К месту падения осторожно приближается самый смелый, заглядывает в снежную воронку, нагибается, запускает в снег руки... Все замерли, заранее трагически морщась.
  - Голова капитана Кезикова! - кричит он и поднимает над собой пустой мотоциклетный шлем.
  
  
  Набегающий поток
  
  Близится новый 1986 год. По всему фронту перестройки разворачивается наступление на алкоголизм. Государственные потоки радости резко пересохли, - водка по талонам, и пошли слухи, что офицерам, в целях повышения боеготовности, вообще перестанут давать талоны. Наверное, учитывалось, что у армии есть внутренние резервы, и бунта не будет.
  Однажды вечером молодые борттехники попробовали нечто. Эту мутную жидкость - спирт, слитый из противообледенительной системы - принесли друзья с Ми-6. Эта гадость имела вкус фотопроявителя и пахла резиновой грелкой. Но нужно же когда-нибудь начинать - и лейтенанты выпили, закусив китайской тушенкой "Великая стена". Борттехник Ф. еще и запивал вьетнамским соком манго. Он с детства мечтал попробовать этот вычитанный в книгах плод, и теперь, морщась, пил нечто, похожее на раствор хозяйственного мыла.
  Утром после завтрака, уже забравшись в кузов машины, борттехник Ф. почувствовал, что его внутренности начали жить самостоятельной бурной жизнью. На середине пути к аэродрому, после энергичной тряски по ухабам, борттехник понял, что, если он не выбросится из машины, позор неминуем. Но выбраться из плотной укладки тел в меховых куртках и унтах, обдуваемых вихрящейся за машиной зимней пылью, было невозможно. Усилия, которые требовались для этого, неминуемо бы вызвали преждевременное освобождение от страданий.
  Так он не терпел никогда. Машина подъехала к штабу, сочувствующие пассажиры уже пропустили его к борту, и он десантировался, не дожидаясь полной остановки. Возле штаба в ожидании построения уже собралась толпа офицеров. Тут же кучками стояли вольнонаемные женщины. Борттехник, обогнув толпу, и оставив ее за спиной, полетел, шурша унтами, по тропинке к покосившемуся "скворечнику" на самом краю лесочка.
  Здесь требуется небольшое техническое отступление. Для облегчения жизнедеятельности летчика, на зимних "ползунках" (по сути - меховой комбинезон без рукавов) сзади предусмотрен треугольный клапан на "молниях", расстегнув которые, летчик может выполнить "контрольное висение", не снимая "ползунков".
  Возвращаясь к борттехнику. На своем стремительном пути он проделал сложную работу - расстегнул "молнию" меховой куртки, завел руки за спину, под куртку, нащупал "молнии" "туалетного" клапана, и расстегнул их до упора, чтобы не тратить время в тесной будке. Он надеялся, что тяжелая куртка, прижав клапан сверху, не даст ему отпасть, пока не разрешат. Все эти операции страждущий борттехник проделал столь быстро, что потом еще с десяток метров несся по тропинке к заветной дощатой дверце, размахивая руками. Поглощенный стремлением к цели, он даже не слышал хохота толпы, которая наблюдала вид сзади.
  Поскольку борттехник летел вперед с большой скоростью, расстегнутая куртка, вздыбленная набегающим потоком, освободила клапан. Клапан, в свою очередь, отвалившись, открыл огромную треугольную дыру, в которой, как в люке скафандра коленвалом крутились ягодицы бегущего борттехника, обтянутые пронзительно голубыми китайскими кальсонами.
  Когда счастливый борттехник вышел, полк встретил его аплодисментами.
  
  
  Фамильные ценности
  
  В офицерском общежитии вместе с лейтенантами-двухгодичниками и холостыми кадровыми жил старший лейтенант по фамилии Сапожник. Он был борттехником и преподавал молодым лейтенантам первые уроки летного мастерства. В частности, в первый же день знакомства, на вопрос, как завести вертолет, Сапожник презрительно ответил:
  - Заводят корову в стойло. Вертолет - запускают!
  Но эта цитата приведена здесь в максимально очищенном виде. На самом деле в оригинале она выглядела (при том же смысле) совершенно иначе. Сапожник был известен своей простой разговорной речью. Он разговаривал примерно так (неотредактированная цитата):
  - Вчера, б..., купил фонарик, нах...-б... Три цвета, нах...-б... Красный, б..., синий, б..., желтый, б.... Наху...-б..., нах...-б...
  Тесное общение с таким мастером слова не могло пройти даром для молодых лейтенантов. И не прошло. Однажды утром, перед построением, лейтенант Ф. зайдя в штаб, случайно подслушал, что после первого полугода службы им положен двухнедельный отпуск. От перспективы встретить Новый год дома у молодых борттехников захватило дух.
  - Да кто отпустит такую ораву - опустошим полэскадрильи, - усомнились лейтенанты. - Даже и спрашивать не стоит.
  - Ну и служите, - сказал лейтенант Ф., которому объяснил его права борттехник Янкин, и шагнул навстречу спускающемуся по ступенькам командиру полка подполковнику Белову.
  - Товарищ подполковник, разрешите обратиться? - отдавая честь, звонким от напряжения голосом, сказал лейтенант Ф.
  - Обращайтесь, - козырнул командир.
  - По закону после первого полугода службы лейтенантам-двухгодичникам положен двухнедельный отпуск. И я прошу этот отпуск предоставить! - на одном дыхании оттараторил лейтенант. Перевел дыхание и, совершенно неожиданно для себя добавил: - Нах..., б...
  Гомонящие у штаба офицеры стихли. Все головы с шорохом повернулись к подполковнику и лейтенанту. Командир помолчал удивленно, потом, что-то решив про себя, улыбнулся и сказал:
  - Да, я вижу, вам действительно нужен отпуск. Что ж, оформляйтесь.
  Как, спустя двадцать лет, отметил свидетель, лейтенант Мухаметшин, "эхо смеха прокатилось по окрестной тайге".
  Скорее всего, в тот момент лейтенант Ф. частично потерял сознание от ужаса. Это доказывается тем, что сегодня, спустя двадцать лет, он напрочь забыл об этом случае. Ячейка памяти просто выгорела. Напомнил ему бывший лейтенант Мухаметшин В свою очередь, лейтенант Мухаметшин напрочь забыл о том, как, будучи уже старшим лейтенантом 302-й отдельной вертолетной эскадрильи авиабазы Шинданда, он послал на три буквы инженера той эскадрильи. Об этом ему спустя почти двадцать лет напомнил бывший старший лейтенант Ф., а потом и написал автор данных историй.
  
  
  Лейтенант и его лень
  
  После отпуска лейтенант Ф. долго не мог войти в армейскую колею. Гражданская лень, отступившая за полгода службы, вновь обуяла его.
  Февраль, утреннее построение. Солнце, мороз и ветер. Личный состав стоит с поднятыми и застегнутыми воротниками меховых курток. Командир полка (уже подполковник Леонов) идет вдоль строя. Вдруг он останавливается, смотрит на одного из офицеров. Всматривается в то место, где должно быть лицо, говорит:
  - Расстегните воротник.
  Лейтенант Ф. расстегивает воротник, и на солнце вспыхивает золотом трехдневная щетина. В дополнение к этому видно, что на борттехнике надет не летный свитер цвета какао, а домашний - серый с длинным горлом.
  - Почему не бриты, товарищ лейтенант?
  - Света утром не было в общежитии, товарищ командир!
  Борттехник говорит это с наступательным укором, - мол, сколько можно жить в таких условиях!
  - Побрились бы станком!
  - Воды не было, - еще раз соврал лейтенант Ф.
  - Почему неуставная форма одежды?
  - Свитер постирал вчера.
  - А рубашка?
  - Воротник порвался...
  По мере разговора командир свирепел.
  - Вы - холостой лейтенант, но почему я - отец троих детей! - выбрит ежедневно и по форме одет?! Кто командир звена?
  - Я, товарищ подполковник! - сказал майор Гула.
  - Вот вам, товарищ майор, я и поручаю проверять выбритость лейтенанта Ф. ежедневно и повсеместно!
  На следующее утро огромный как гризли, но добрый майор Гула подошел к лейтенанту Ф.:
  - Ну, показывай свою гладкую выбритость.
  - Вам все места показать, товарищ майор? - спросил борттехник с невинным выражением лица.
  Гула вынул из кармана кулак и поднес его к носу борттехника:
  - С меня и твоей наглой морды хватит.
  
  
  Семеро и один
  
  После Нового Года лейтенантам, живущим в общежитии, выделили трехкомнатную квартиру в ДОСах (дома офицерского состава). Лейтенанты не знали - радоваться им или печалиться. В плюс переезда записывалось то, что ДОСы были много ближе к столовой, чем общежитие, находящееся в нижней половине поселка, по ту сторону железной дороги. Минус же был в том, что лейтенантам, уже обжившим комнаты на двух человек, предстояло ввосьмером занять маленькую квартирку в панельной "хрущовке", - а это уже пахло (в прямом смысле слова) обыкновенной казармой. Лейтенанты даже начали, было, отнекиваться, но аргумент командования - "зато теперь утреннюю физзарядку на стадионе пропускать не будете" - перевесил. Пришлось переезжать. Вернее - переходить через весь поселок с узлами и коробками, поскольку машину выделить забыли.
  Военная квартира не удивила уже привыкших к армейскому быту лейтенантов. Ободранные обои, ржавая сантехника, комнаты без дверей, электросчетчик с "ломом" (проволочка, вставленная с просверленную дырочку и тормозящая диск счетчика), батареи пустых пыльных бутылок - и запах, будто ворох старых портянок пометили все коты городка.
  Свалив вещи в большой комнате, лейтенанты начали делить жилплощадь. Борттехнику Ф. приглянулась маленькая, ближайшая к входной двери комната. Ему очень хотелось поселиться, наконец, одному, и оборудовать себе гнездышко, в котором он чувствовал бы себя, как дома - кровать, стул, стол с настольной лампой - достаточно для вечернего счастья. Ради этого богатства он пошел на авантюру.
  - Слушай сюда, - сказал лейтенант Ф. командирским голосом. - Вы семеро занимаете две дальние комнаты. Четверо - в большой, трое - в той, что поменьше. Ну, а я, несчастный, буду одиноко ютиться в этой махонькой.
  Семеро недовольно зашумели - говорили о какой-то справедливости, предлагали странные вещи - вроде жребия. Лейтенант Ф., выслушав мнения, отмел их уверенным взмахом руки.
  - В любом ином случае, товарищи лейтенанты, вы были бы правы. Но не в этом. И все потому, что у мистера Фикса есть план, который не пришел в голову ни одному из вас. Восемь молодых людей нуждаются в общении с прекрасным полом. И где же, как не в этой маленькой комнатке возле самой входной двери, рядом с ванной и туалетом должно быть дежурное помещение? Ну а смотрителем, поддерживающим боеготовность вверенного ему помещения, буду я - тот, кому принадлежит эта прекрасная идея. Кто против?
  Логика была неопровержима, и лейтенанты, помявшись, согласились. Они даже начали прикидывать, какие шторки повесить на окна, да и коврик на пол неплохо - хотя бы отрез на парадную шинель постелить... Только пессимист лейтенант Лосенков язвительно сказал лейтенанту Ф:
  - Что-то маловато доводов в пользу твоего роскошного существования.
  Лейтенант Ф. вздохнул и вынул из стопки принесенных с собой книг одну - толстую в твердой синей обложке, на которой тусклым золотом отсвечивало грозное слово "САМБО". Там, внутри красноармеец 30-х годов выбивал не только нож из рук человека в кепке, но и винтовку со штыком из рук человека в нерусском шлеме.
  - Вот он, - сказал лейтенант, - мой самый веский аргумент.
  Самбо - как и другие боевые искусства (кроме года занятий боксом) - он не знал, и купил книжку недавно в букинистическом отделе книжного магазина. Но до армии лейтенанты, учившиеся на разных факультетах огромного института, не были знакомы друг с другом, и лейтенант Ф. мог врать свободно.
  - Когда обживемся, начну обучать вас самообороне без оружия, - сказал он, закрепляя неожиданный успех.
  И семеро двинулись обживать две комнаты, отведенные им "самбистом".
  А лейтенант Ф., в очередной раз подивившись человеческой доверчивости, внес вещи в завоеванную комнату.
  
  
  Маленький
  
  Вскоре представился случай опробовать "дежурное" помещение. Кто-то из жильцов ушел в наряд, койка его пустовала. Воспользовавшись этим, лейтенант Саеткулов привел в квартиру не очень юную особу, с которой познакомился несколько дней назад на танцплощадке городского парка, куда заглянул, будучи начальником патруля в хромовых сапогах и портупее. Вечером он договорился с сожителями, что явится с пассией как можно позже, и к этому времени в квартире должно быть темно и тихо.
  - Можно храпеть, чтобы не испугать девушку, - сказал он непонятную фразу и удалился.
  К назначенному времени все было готово. Лейтенант Ф. перебрался в большую комнату и занял временно свободную кровать. Потушили свет. Лейтенанты, лежа в койках, негромко переговаривались в темноте - все ждали испытания комнаты, чтобы, когда настанет очередь каждого, знать, как все это слышится со стороны, и учесть ошибки первопроходца. Его дело осложнялось тем, что комната до сих пор не имела двери - только жалкая занавеска отделяла пространство комнаты от остальной квартиры.
  Вскоре в замочной скважине тихо заскребся ключ. Все замерли. Дверь, скрипнув, отворилась, возник шепот лейтенанта Саеткулова:
  - Проходи вдоль этой стенки, здесь все ботинками уставлено...
  Двое пробрались в комнату, щелкнул выключатель, и занавеска озарилась потусторонним светом.
  К разочарованию подслушивающих, кроме визга панцирной сетки они ничего не услышали. К тому же, все произошло неожиданно быстро, без прелюдий - кажется, лейтенант Саеткулов уложился в норматив сборки АК-47. Его партнерша вообще ничем не выдала своего присутствия. Лейтенанты даже возмущенно всхрапнули, но тут же затихли, услышав, наконец, женский голос.
  - Да, - вздохнула женщина башкирского лейтенанта, шурша одеждами. - Маленький ты, Фарид...
  Лейтенанты напряглись, прислушиваясь.
  - Чего это маленький? - недоуменно спросил лейтенант Саеткулов - Метр семьдесят я - тебя-то уж повыше буду! (Судя по стуку пяток, он соскочил с кровати.) Вот встань прямо, спиной прижмись к моей. Голову подними... Видишь? Ты на пять сантиметров меньше.
  - Маленький, маленький...
  - Да что ты заладила - "маленький", "маленький"! - разозлился лейтенант, срываясь с шепота в голос. - Видела ведь, что я не дядя Степа, блин! Чего теперь бубнить! Не нравится, вали отсюда, - разошелся обиженный любовник. - Иди, иди давай, может великана встретишь! Маленького нашла, твою мать!
  - Да я не это имела в виду... - уже в коридоре сказала женщина.
  Кровати в двух комнатах тряслись, лейтенанты крякали, сдерживая рвущийся смех.
  Когда захлопнулась входная дверь, темнота взорвалась хохотом. Лейтенант Саеткулов включил в коридоре свет, вошел в большую комнату:
  - Нет, слыхали, а? Дюймовощка нашлась! Гулливера ей подавай!
  Увидев в проеме двери кривоногий силуэт в трусах и сапогах, комната захрюкала.
  - Не это она имела, видите ли... - продолжал брюзжать обиженный. - А что она имела, корова?..
  Вдруг он осекся. Понимая, но все еще не веря своей догадке, выдохнул:
  - Ах ты...
  - Да, Фарид, - сказал лейтенант Ф. - Именно это. Она имела то, что имела. Опозорил авиацию, тэчист мелкокалиберный, гнать тебя из нашей квартиры!
  - Убью суку! - стукнул по косяку кулаком лейтенант Саеткулов. - Да у нее просто все развальцована - на такой зазор никаких допусков нет! Ржите, ржите, вы все там потонете, как те трактор с трактористом!..
  - Ох-хо-хо-хо! - изнемогала квартира, и кровати стучали об стенки...
  
  
  Гибель шедевра
  
  После этого случая лейтенант Ф. озаботился поиском двери. В конце концов, он нашел какую-то беспризорницу, одиноко стоящую в одной из комнат штаба, выкрал ее с помощью лейтенанта Мухаметшина и привез в ДОСы на столовской машине. Дверь была примитивная - деревянная рама с нашитыми листами ДВП и с двумя петлями. Но и такая, она была вполне пригодна для роли замыкающего звена личного пространства лейтенанта Ф.
  Он был доволен. Единственное, что смущало - картонно-голая поверхность лица его жилища. Поскольку лейтенант был не чужд изобразительному искусству, он решил не прибегать к оклеиванию двери календарями и плакатами, а облагородить ее своей рукой, ведомой собственной фантазией. Приобретя в магазине толстый черный жировой карандаш, он приступил. Тему долго выбирать не пришлось - помня о дежурном назначении комнаты, художник изобразил двух тонких, гибких, преувеличенно длинноногих жриц любви в их полный рост и в их обнаженном объеме, которые, обольстительно изогнувшись, стучались в эту самую дверь.
  Увидев картину, лейтенанты пришли в восторг. Они даже пожалели, что таких соблазнительных в своем совершенстве не бывает не только в поселке Магдагачи, но и в природе вообще.
  - Это даже лучше, чем в Эрмитаже! - подвел итоги обсуждения лейтенант Лосенков - Только сиськи маловаты.
  - Ничего не поделаешь, терпите, - холодно сказал художник. - Я эстет.
  В это время, соскучившись по сыну, лейтенанта Ф. навестила его мама - благо, родительский дом лейтенанта находился всего в каких-то 600-х километрах севернее Магдагачи. Когда мама вошла в квартиру, стеснительный сын, заметавшись, схватил одеяло и набросил его на дверь, прикрыв свое творение.
  Никакая женщина не выдержала бы того бардака, который развели в жилище восемь лейтенантов. Не была исключением и мама лейтенанта Ф. Она моментально взялась за уборку. Когда настала очередь той самой комнаты, мама попыталась сдернуть с двери одеяло - оно, по ее представлению, было явно не на своем месте. Но подскочивший сын припал к одеялу грудью и сказал:
  - Пусть пока повисит, я на него воду пролил.
  Через некоторое время, когда лейтенант потерял бдительность и перестал охранять, мама все-таки сдернула покров и увидела голую правду.
  - Господи, нашли что прятать, - сказала она насмешливо. - Были бы хоть настоящие...
  Вскоре слухи о картине распространились. В квартире под тем или иным предлогом побывал весь личный состав полка.
  Но вскоре пришла беда. И пришла она из Афганистана - в лице заменившегося начальника ТЭЧ звена второй эскадрильи. Квартиру отдали ему с женой и двумя детьми. Лейтенантам было предложено убираться туда, откуда пришли - в общежитие. Они собрали нехитрый скарб в узлы из плащ-накидок и сменили место дислокации, ворча под нос ругательства в адрес командования и семейных офицеров. Лейтенанту Ф. было жаль только одного - своего шедевра. Он попросил нового квартиранта не смывать рисунок. "Дверь моя, - сказал лейтенант, - я скоро ее заберу". Квартирант, тихий немногословный капитан согласился.
  Через неделю лейтенант Ф. пригнал машину, поднялся в свою бывшую квартиру, постучал. Дверь открыла жена капитана - дородная, злая тетка с подоткнутым подолом и с ножом в красной мокрой руке.
  - Здравствуйте, я за своей дверью...- сказал лейтенант, и замолчал, увидев за спиной хозяйки картину чудовищного вандализма.
  Его дверь была черной от воды, по ней стекали потоки пены. Одна красавица уже была соскоблена ножом - оставались только прекрасные ноги до колен. У второй вместо лица и груди зияли шершавые пятна.
  - Но, позвольте, - сказал лейтенант, хватаясь за сердце. - Это же моя дверь!
  - Какая еще твоя, - сказала женщина, сдувая с лица мокрую прядь. - Ты ее уворовал, попробуй-ка теперь, кому пожалуйся!
  - Но я с мужем вашим договорился!
  - Вот пусть он тебе и рисует! А у меня дети - что же, по-твоему, они должны на этих сикильдявок смотреть, на твоих прошмандовок любоваться? Муж ходит, косится - а на что смотреть - ни сиськи, ни письки, вешалки какие-то! Устроили тут бордель, а я теперь разгребай! Одних бутылок пять мешков сдала! И чем ты их нарисовал, даже порошком не смываются! Портишь казенное имущество!..
  Но художник уже не слышал криков хозяйки. Он брел вниз по лестнице, и грусть была в сердце его.
  
  
  Новые фильтры
  
  Однажды вертолет борттехника Ф. закатили в ТЭЧ на регламент. К тому времени за бортом Љ 22 был закреплен механик Разбердыев (Оразбердыев - спустя двадцать лет уточняет лейтенант Мухаметшин, но лейтенанту Ф. уже поздно исправлять свое произношение). В ТЭЧи не хватало собственных специалистов, и механику, прибывшему вместе с бортом, доверили поменять на родной машине топливные фильтры. Разбердыев, которого этому учили в учебке, кивнул, взял новые фильтры и полез наверх. Когда его работу проверили, все было в порядке - все завернуто, законтрено, старые фильтры лежали в ведре с керосином. Механика похвалили и отпустили ловить мышей. Он ловил их на стоянке, обливал керосином, поджигал и отпускал. Борттехник Ф. орал на него, но странная охота механика повторялась снова и снова.
  На следующее утро борттехник Ф. проспал и явился на аэродром, когда его вертолет уже выкатили из ТЭЧи. Входя на стоянку, борттехник увидел, что в кабине его машины сидит экипаж и явно готовится к запуску без него. Он рассмотрел, что на его месте сидит, подняв руки, лейтенант Ишбулатов, и щелкает тумблерами. Он ускорил шаг, потом побежал, надеясь успеть и тем смягчить упреки в нарушении воинской дисциплины. Послышался нарастающий вой запускаемого двигателя. Лопасти винта уже начали набирать обороты. Вдруг из-под капотов двигателей повалил белый дым, а через секунду пыхнуло пламя. Продолжая бежать, борттехник заорал, давая отбой скрещенными над головой руками. Его увидели. Вой стих, лопасти остановились, пламя исчезло, только дым еще сочился из-под капотов. Борттехник влетел в кабину с криком:
  - У вас движки горят! Кто-нибудь перед запуском открывал капоты? Там, наверное, тэчисты ветошь забыли.
  Летчики, переживая свою вину, молча полезли наверх. Открыли капоты. Двигатели были залиты керосином, который почему-то шел верхом через топливные фильтры. Борттехник попытался вынуть фильтры, но они не поддавались. Он поднапрягся и, сдирая кожу на пальцах, извлек из гнезд сетчатые цилиндры - как и положено новым, они были запаяны в полиэтилен, слегка ободранный установкой механика и извлечением борттехника.
  Летчики в недоумении смотрели на фильтры.
  - Привет от Разбердыева, - сказал борттехник. - И больше без меня не запускайтесь.
  
  
  Именная куртка
  
  Однажды полк посетил генерал Третьяк. Как это всегда бывает, командующему понадобилось куда-то слетать. Неизвестно почему, выбор командира полка пал на 22-й борт. Он подошел к вертолету, посмотрел на его закопченный бок и сказал лейтенанту Ф.:
  - Повезем командующего. Борт помыть в течение часа. - И, уходя, добавил: - И не керосином, а порошком! Сейчас вам пришлют бойца в помощь.
  Вскоре прибыл воин с гор. Лейтенант Ф. поставил ему задачу: налить в большой цинк керосина, бросить туда тряпку, поджечь, набрать в ведро снега, нагреть воды, принести порошка, щетку, губку и отдраить борт. Воин выслушал и сказал:
  - Нэт.
  - Нэт? - удивился борттехник. - Почему нэт?
  - Мушына не может мыть, - с наглым достоинством сказал навсегда чумазый воин. - Это дэло женшына.
  - А я, по-твоему, кто? - ласково спросил борттехник, придвигаясь.
  - Нэ знаю, - пятясь, пробормотал сын гор. - Вода кипятить буду, мыть нэ буду.
  - Ты дыни любишь? - спросил борттехник.
  - Лублу.
  - А я нэ лублу, когда мне их вставляют! - заорал борттехник. Но он уже понял, что этот воин сейчас непобедим. - Ладно, иди, воду грей, потом поговорим.
  Потом борттехник елозил по борту губкой и собственным телом, скользя унтами на обледеневших пилонах, оттирая копоть выхлопа, потеки керосина и масла. Через час борт сиял на зимнем солнце. Воин млел у догорающего керосинового костра, борттехник мрачно курил, держа сигарету красными замерзшими пальцами. Вода, щедро заливавшаяся в рукава куртки, уже леденила остывающее тело. Куртка, еще недавно новая и синяя как небо, была покрыта пятнами сажи и разводами порошка, вода, пропитавшая ее, уже замерзла, и борттехник, покрытый грязной ледяной коростой, напоминал сгоревший среди зимы дом, над которым поглумились пожарные.
  Подъехал "уазик". Лейтенант Ф. шагнул навстречу, поднимая руку к обледеневшей шапке и, доложил, глядя между командиром и командующим:
  - Товарищ командир! Вертолет к полету готов. Борттехник вертолета лейтенант Ф.
  - Молодец, сынок, постарался, - услышал он голос командующего. - Майор, сгоняй-ка, привези лейтенанту новую куртку, и горячего чаю в термосе.
  Полет прошел нормально. На прощание командующий тепло пожал ему руку и поблагодарил за хорошую службу - у лейтенанта даже мелькнула мысль о грядущем ордене.
  На следующее утро лейтенант Ф. явился на построение в новой куртке и с хорошим настроением. Но когда, после обязательной болтовни, были отпущены прапорщики, лейтенант почуял неладное. И командир полка не обманул его ожиданий.
  - Я вообще не понимаю, что у нас тут происходит, товарищи офицеры. Что это за боевое подразделение, которое может развалить в считанные месяцы один человек. Командир первой эскадрильи!
  - Я! - сказал майор Чадаев.
  - Что вы скажете о лейтенанте Ф.?
  - Работает без замечаний, товарищ подполковник.
  - Интересная формулировка. То он не отдает честь командиру полка - ну просто в упор не видит, то докладывает с трехэтажным матом, то я ловлю его с трехдневной щетиной... Кстати, я поручил командиру звена майору Гуле каждое утро проверять лейтенантскую выбритость. Майор Гула, доложите, если вам не обидно.
  - Постоянно выбрит, товарищ подполковник.
  - Второе. Из библиотеки мне поступил список должников. Всех пропускаю, но вот лейтенант Ф. не сдал в библиотеку - вслушайтесь, товарищи офицеры! - подшивку журнала "Театральная жизнь" (откуда это вообще в нашей библиотеке?) и "Современную буржуазную философию"! Теперь понятно, почему вчера случилось то, что произошло. Это я плавно перехожу к третьему. Подъезжаем мы с командующим к 22-му борту. Выходим. Вокруг бардак, ведра, лужи, какой-то пленный француз у костра греется, даже не встал. И в этих условиях подваливает к нам грязный в доску лейтенант Ф. - таких грязных вы никогда не видели! - и докладывает, что он, видите ли, к полету готов! К какому, нахер, полету в таком невменяемом виде, я вас спрашиваю? И после этого командующий вставляет мне дыню за то, что у меня офицеры сами борта моют! А кто, я, что ли должен мыть? Вы сами знаете, как в крайний год этого... ускорения обострилось национальное самосознание наших казбеков. Если так пойдет и дальше, офицерам придется и в солдатских казармах мыть. Не заниматься же рукоприкладством и прочими неуставными взаимоотношениями, как поступил недавно старший лейтенант Кормильцев! Но это трудное положение - не повод позорить весь полк перед командующим. Вот и подумайте всем полком, как сделать из лейтенанта Ф. настоящего офицера - для этого он сюда и прислан. Удивительно, что с его буржуазно-театральной философией не было ни одной предпосылки (плюет через плечо)... Всё, свободны! Командиру эскадрильи придумать наказание и доложить. А лейтенанту Ф., геройски помывшему борт, сдать свою именную куртку в музей ВВС - то бишь, на склад.
  
  
  Сон в зимнюю ночь
  
  В наказание лейтенант Ф. был послан в наряд ДСЧ вне очереди. На разводе, к ужасу лейтенанта Ф. выяснилось, что в его наряде присутствует механик Разбердыев - в качестве ДСП (дежурного по стоянке подразделения, то есть бойца с повязкой, который весь день слоняется меж вертолетов, ища, где бы незаметно прикорнуть). Но делать было нечего, и лейтенант Ф. от греха подальше назначил Разбердыева дежурным по самой дальней второй стоянке, на которой стояли законсервированные борта второй эскадрильи, в полном составе убывшей в ДРА. Потом дежурный Ф. со своим помощником, лейтенантом Лосенковым развели бойцов по стоянкам, поболтались по аэродрому, поужинали в солдатской столовой и отправились в казарму.
  Нужно сказать, что домик для ДСЧ в зимних условиях был непригоден для полноценного времяпрепровождения - печка не работала и в ее холодной, забитой газетами утробе всю ночь с отвратительным шуршанием копошились крысы, ожидая, пока жертва заснет. После нескольких кошмарных ночевок в морозном, кишащем грызунами домике, дежурные стали перебираться на ночь в казарму.
  Вот и теперь, поднявшись на второй этаж, они сбросили куртки и принялись играть в бильярд, поглядывая в телевизор. Было уютно и хорошо. В окна смотрела зимняя ночь. Вскоре лейтенант Ф., разморенный теплом, прилег на койку и задремал.
  Служба шла своим чередом даже в дреме. Вот пришли ДСП с первой стоянки, подошли к койке, доложили спящему лейтенанту, что стоянка сдана караулу. Вот то же самое проделали ДСП с третьей стоянки, с четвертой. Вестей со второй стоянки не было. Лейтенант Лосенков потряс за плечо лейтенанта Ф., сказал:
  - Что-то мне это не нравится. Нужно бы узнать.
  - Тебе не нравится, ты и узнавай, - пробормотал лейтенант Ф. и повернулся на другой бок.
  Лейтенант Лосенков спустился к дежурному по части, позвонил в караулку, поднялся, разбудил лейтенанта Ф.:
  - Караул не принял вторую стоянку - там два борта не опечатаны.
  - Ну не знаю, - сказал, зевая, лейтенант Ф. - Может, сходишь, опечатаешь, а я уж завтра побегаю...
  Лейтенант Лосенков чертыхнулся и ушел в ночь, через снега, на самую дальнюю вторую стоянку, которая лежала за полосой гражданского аэродрома.
  Лейтенант Ф. продолжал мирно спать в теплой, шумно храпящей казарме среди криков "Мама!", пуков и скрипов. Всегда спится особенно крепко и сладко, когда ты должен что-то сделать. А лейтенант Ф., как дежурный по стоянке части должен был шагать сейчас, преодолевая ледяной ветер, закрывшись до глаз воротником меховой куртки и матеря механика Разбердыева, который до сих пор не сдал стоянку караулу. Но дежурный спал, как Штирлиц перед Берлином...
  А в это время его помощник, пересекая гражданскую ВПП, увидел, как над второй стоянкой трепещет в ночи красное зарево. Помощник рванул изо всех сил через метущую по черной полосе поземку, представляя догорающие останки вертолетов и злорадно думая, что он все же помощник и лицо не очень ответственное.
  Когда он вбежал на стоянку и затем в домик, Разбердыев осоловело сидел возле малиновой печки и подбрасывал в нее дровишки. В это время, вспыхнувшая от раскаленной трубы крыша горела ярким пламенем, и красные блики играли на боках ближайших вертолетов...
  После долгой борьбы с применением мата, пинков, огнетушителя, снега, куртки Разбердыева, его же шапки, огонь был потушен. Когда явился караул, следы борьбы уже были заметены, крыша припорошена снегом, и только в домике сильно пахло мокрой гарью.
  Наутро лейтенант Ф., выслушав эмоциональный рассказ лейтенанта Лосенкова, сказал, подняв палец:
  - Теперь и ты знаешь механика Разбердыева.
  - Сам ты Разбердыев! - ответил лейтенант Лосенков.
  "И то верно" - самокритично подумал лейтенант Ф., и, глядя на обгоревшие ресницы лейтенанта Лосенкова, расхохотался.
  
  
  Очень большие учения
  
  В феврале 1986 года в округе начались крупные учения. Магдагачинский полк, приданный 13-й десантно-штурмовой бригаде, принял в них участие полным составом. Его задачей было перебросить технику и личный состав бригады к китайской границе, на аэродром под Благовещенском.
  Борт Љ 22 готовился к учениям. Задача была поставлена простая - полет строем, поочередная посадка на полосу аэродрома назначения - вертолет катится по полосе, борттехник с правым выбегают, на ходу открывают задние створки, уазик с бойцами съезжает и сворачивает с полосы вправо (или, если смотреть по полету - влево, чтобы не попасть под хвостовой винт), створки закрывают, прыгают в вертолет, он взлетает, за ним уже катится следующий. Борттехник Ф. тренировал водителя уазика въезжать в грузовую кабину и быстро выезжать из нее. Уазик постоянно срывался с направляющих. Наконец, когда один раз все прошло удачно, борттехник решил, что навык прочно закрепился в мозжечке бойца, и прекратил тренаж.
  Наступил день учений. В Ми восьмые загнали уазики по четыре бойца в каждом, Ми шестые приняли в свои чрева более тяжелую технику и десант. Полк запустился и пошел на взлет. Такого борттехник Ф. никогда не видел, и уже вряд ли увидит. В небо поднялись три эскадрильи Ми-8 и эскадрилья Ми-6 - рой под сотню машин закрыл солнце. Небо шевелилось, ползло, гудело, выло, трещало, серый саранчовый шлейф еще волок хвост по земле - взлетали один за другим крайние вертолеты. Армада, разворачиваясь на юг, начинала движение к китайской границе, и это было похоже на неумолимо собирающуюся грозу - казалось, такая сила могла спокойно переползти границу и, даже теряя машины одну за другой, дойти до Пекина в достаточном для победы количестве.
  Поднявшись, двинулись. Строй растянулся на приличную дистанцию. Ми шестые шли выше, стригли лопастями облака, восьмерки неслись на пределе, огибая рельеф, чтобы не светиться на локаторах предполагаемого противника. Борт Љ 22 пилотировал капитан Божко, имевший за плечами Афган. Он откровенно наслаждался полетом - бросал машину с сопок вниз, сшибал колесами верхушки сосен, завидев танк, заводил вертолет на боевой, имитировал пуск, бормотал "цель уничтожена!" - обиженные танкисты показывали неприличные жесты, но на всякий случай ныряли в башню. Борттехник Ф., у которого от такого полета сердце и другие внутренности прыгали от пяток до горла, конечно, тоже наслаждался, но периодически с тревогой вспоминал о своем грузе - распятом на тросах уазике с четырьмя бойцами. После очередной "атаки" по особенно крутой траектории, и с перегрузками на выходе, он услышал глухой щелчок в грузовой кабине. Потом послышались перекрывающие шум двигателей крики.
  - Что они там - боятся или радуются? - сказал командир. - Выгляни, посмотри, может, обделались?
  Борттехник открыл дверь в грузовую кабину. К его удивлению, бойцов в уазике не было. Выбравшись в салон, он увидел, что все четверо лежат за уазиком, упираясь ногами в стенки и в бардачки на створках, а руками - в уазик, сорвавшийся с растяжек. Лица атлантов были перекошены, тела периодически амортизировали, сжимаясь в такт изменениям тангажа.
  Борттехник забежал в кабину, вкратце обрисовал ситуацию. Командир виновато вздохнул и перевел вертолет в ровный полет - авиагоризонт замер в нейтральном положении.
  Сели удачно, створки открылись, уазик с четырьмя измученными бойцами выпрыгнул на полосу, свернул вправо и умчался, очумело виляя. На бегу закрыли створки, запрыгнули, взлетели.
  А за ними все садились и садились вертолеты. Учения продолжались...
  
  
  Зимняя трава
  
  Перелетный полк был принят аэродромом возле ж/д станции Средне-Белая. Благоустроенных мест, конечно, всем не хватило, и большая часть машин разместилась где-то на задворках. Вертолеты гостей стояли в поле среди высокой сухой травы. В Средне-Белой царило бесснежье - поздняя сухая осень посреди февраля. После своей зимы магдагачинцам не хотелось идти в казарму. До ужина они оставались у своих машин - скинули меховые куртки и гоняли мяч по желтым шуршащим зарослям под холодным закатным небом.
  Борттехник Ф. и правак лейтенант Скляренко., устав от беготни, забрались на 22-й борт и улеглись на откидных скамейках перекурить. Вечерело, прозрачное небо темнело, проступали зеленые звезды, пахло степью. Лейтенанты курили, слушая далекий гомон футболистов, гулкие удары по мячу...
  Рядом с вертолетом послышалось шуршание травы - кто-то шел вдоль борта. Лейтенант Ф. выдохнул струю дыма в дверь, и тут же в сизом облаке появилось незнакомое лицо. Лицо было в фуражке и с подполковничьими погонами на плечах.
  - Эт-то что за пожар на борту? - грозно сказал подполковник, поднимаясь по стремянке. - Кто разрешил курить на аэродроме?
  Лейтенанты вскочили, борттехник Ф. бросил окурок на пол, прижал его подошвой.
  - Звание, фамилия?
  - Лейтенант Ф.!
  - Почему курим в не отведенных для этого местах? Траву хотите поджечь, диверсанты?
  - Никак нет, товарищ полковник! Виноват, больше не повторится!
  - А вы? - обратился полковник к правому. - Почему вы не остановили своего товарища? Или тоже курили?
  - Никак нет! - сказал лейтенант Скляренко, вытянувшись и прижав кулаки к бедрам.
  - А ну-ка...- подозрительно сказал подполковник, - покажите руки.
  Лейтенант Скляренко, опустив голову, протянул подполковнику кулак и нехотя разжал его.
  На испачканной пеплом ладони лежал смятый окурок.
  - Герой! - сказал подполковник. - В следующий раз глотай - надежнее будет. Доложите командиру экипажа, что я наложил на вас взыскание. И скажите спасибо! За ЧП на учениях знаете, что полагается?
  И, спустившись по стремянке, ушел, шурша травой.
  Скляренко поморщился и лизнул обожженную ладонь.
  
  
  Ужин в Среднебелой
  
  Шли большие учения. На аэродроме Среднебелая в тот вечер было тесно и весело, как в каком-нибудь космопорте, лежащем на перекрестке межгалактических путей. Здесь собрались борта со всего Дальнего Востока, и встречам не было конца, - в темноте раздавались звон бутылок, бульканье, хохот. Двухгодичникам искать в толпе было некого, и они спокойно ужинали в полупустой столовой. На их столике не было чайника - того стандартного для всей армии мятого полуведерного, с носиком-хоботом трубящего слона, наполненного то желтым кипятком с плавающими чаинками, то теплым киселем. Борттехник Ф. обернулся, поискал глазами. Ближайший чайник стоял на столике, за которым сидел спиной к ним здоровенный вертолетчик. Он шумно втягивал макаронины и жевал, кивая, словно соглашаясь со вкусом поглощаемой пищи. Борттехник внимательно посмотрел на затылок едока и на его подвижные уши, встал и подошел. Ни слова не говоря он взял чайник за ручку, поднял невысоко над столом и начал медленно уводить. Человек перестал жевать и следил за уходящим чайником, поворачивая голову. Наконец сглотнул и мрачно сказал:
  - Верни на место и спроси...
  - А ху-ху не хо-хо? - сказал борттехник Ф. как можно более наглым голосом.
  - А в рыло? - медведем поднялся человек, разворачиваясь и отгребая ногой стул. - Ты на кого...
  И тут он увидел смеющееся лицо борттехника Ф.
  - Брат?! - радостно удивился борттехник Нелюбин, с которым борттехник Ф. (институтская кличка "Брат") учился на одном потоке. - Ты откуда здесь? Тебя же на кафедре оставляли?
  - Я в Магдагачах на "восьмере", какие кафедры! - обиделся борттехник Ф. - А ты?
  - С Камчатки. Сутки тарахтел с дозаправками, до сих пор вибрирую...
  И они отправились на борт камчатской "шестерки". Вдвоем, потому что остальные двухгодичники, учившиеся на других факультетах, Валеру не знали (кроме лейтенанта Лосенкова, но его автор никак не может отыскать в той темноте, - или фонарик памяти слаб, или лейтенант Лосенков просто остался в Гачах). Там, в холодном, огромном, в сравнении с Ми-8, воздушном судне, в его поделенной на отсеки пилотской кабине (в которой в носовом остекленном коке было место для штурмана, всегда казавшееся борттехнику Ф. самым уютным местом в мире), два борттехника и провели вечер.
  Они заняли кресла первого и второго пилотов, пили извлеченный борттехником Нелюбиным из тайника самогон из томат-пасты, закусывали соленой красной рыбой, курили. Говорили не много, - они не были в институте друзьями, пару раз пересекались на практиках, имели разные интересы - студент Нелюбин продвигался по спортивной линии, был борцом, тогда как студент Ф. умудрился пропустить всю физкультуру. Но это было неважно здесь и теперь, в пяти тысячах километрах и в шести месяцах от института, в амурской зимней ночи, на борту самого большого вертолета, хозяином которого сейчас был недавний студент Нелюбин.
  Недавний студент Ф., щелкая тангетой связи на ручке управления, думал, не прогадал ли он, выбрав Ми-8, который, если снять лопасти, весь поместится в грузовой кабине этого летающего диплодока. Его гигантские лопасти, кстати, не стрекочут, как у некоторых, а говорят грозно "дух-дух-дух", и когда этот серебристо-серый монстр взлетает или садится, все трясется вокруг. Но тут же борттехник подумал об огромности агрегатов и площадей, вспомнил, как ползают по гигантским тушам его товарищи из 4-й эскадрильи, выбравшие Ми-6. Нет, эта машина совершенно очевидно была делом рук и объектом эксплуатации исчезнувших гигантов, полуметровые следы которых, наверняка, еще не заросли в пристояночном леске. Борттехник Ф. вспомнил свой вертолет, в котором он тремя отработанными движениями попадал из кабины к двигателям, потом двумя шагами - к отсеку главного редуктора, - и ему стало так по-домашнему хорошо, что он устыдился своего минутного предательства.
  -Да-а... - сказал он, глядя в темные окна, за которыми на огромном поле спали большие и малые вертолеты, - могли ли мы подумать полгода назад, что будем сидеть вот так, вот здесь...
  - Да уж, - сказал борттехник Нелюбин - Кажется, вчера в общаге бухали, теперь вот на краю земли...
  В следующий раз они встретятся через пятнадцать лет, в большом компьютерном центре Уфы. Бывший борттехник Ф. придет заказать для своей редакции оборудование, а бывший борттехник Нелюбин, директор известной компьютерной фирмы, встретив в зале замредактора Ф., позовет его в свой кабинет и достанет бутылку виски. И когда бутылка опустеет, они молчаливо согласятся, что этот офис в центре города, с его кожаными диванами и подвесными потолками - ничто в сравнении с холодной кабиной ночного Ми-6, стоящего в заиндевелой желтой траве на краю пространства и времени...
  
  
  Обед в Сковородино
  
  Был февраль. Шли большие учения. Борт Љ 22 на целый день отдали в распоряжение человека в штанах с красными лампасами. Возили генерала. С утра летали с ним и его полковниками по амурским гарнизонам, к обеду прилетели в Сковородино. Там, на укромных железных путях, у замерзшего озерца, под присмотром танка стоял железнодорожный командный пункт. В этом недлинном составе у генерала был свой вагон, в который и пригласили экипаж вертолета - отобедать.
  Столик для летчиков накрыли у самого входа, генерал же со свитой принимал пищу в глубине своего вагона, за перегородкой.
  - Коньячок накатывают, - потянул опытным носом командир экипажа капитан Божко.
  - Ну и ладно, - сказал штурман лейтенант Шевченко. - А мы вечером нажремся, да, Фрол?
  - Я вам нажрусь, - погрозил кулаком командир. - Учения вот кончатся...
  Он хотел сказать еще что-то, но тут к ним подошла официантка.
  Под знаком официантки проходит вся жизнь военного авиатора. Красивая женщина и вкусная еда, ну или просто женщина и просто еда - все, что нужно летчику кроме неба (само собой, когда семья далека). Конечно, официантки бывают разные, но не забывайте - сейчас к ним подошла генеральская официантка! Она была сама нежность и мудрость, она была тонка и светла, она пахла свежестью, и в то же время от нее веяло теплом и обещанием неги, а голос ее был голосом богини, влюбленной в этих трех смертных героев. Точнее - в двух, потому что в те мгновения, когда она, стоя подле, спрашивала, что желают товарищи офицеры - хотят ли они уху, грибной суп, эскалоп, кисель брусничный? - борттехник Ф. почувствовал себя не человеком, а псом, которого посадили за стол из жалости или по ошибке. Он вдруг увидел свои руки на белой скатерти - в царапинах от проволоки-контровки, красные и опухшие от купаний в ледяном керосине, с въевшимися в морщинки и трещинки маслом и копотью, - при том что у командира и штурмана руки были белые и мягкие, как булочки, очень человеческие руки. Он убрал свои под стол, на колени, словно они были когтистыми грязными лапами. Но запах керосина, который щедро источал его комбинезон и который вдруг стал невыносимо резок, словно животное от страха вспотело керосином, - этот запах нельзя было спрятать под стол. И когда она обратилась к грязному псу - что желает он? - пес промямлил, что будет то же, что и товарищ капитан...
  А когда она принесла поднос и расставляла тарелки, то наклонялась к каждому из них так, словно наливала им благодати, переполняющей ее грудь. И так близко была эта покоящаяся в глубоком вырезе грудь, что у сидящих непроизвольно открывались рты навстречу ей...
  Борттехник Ф. так и не запомнил, что он ел. Отобедав, члены экипажа долго не могли уйти от стола. Что-то перебирали в портфелях, перекладывали из кармана в карман ключи, смотрели на часы, хмурясь и качая головами.
  Но она больше не вышла к ним.
  Курили на улице в ожидании высоких пассажиров.
  - Когда я прилетаю из командировки, - говорил командир, блаженно выдыхая дым, - жена первым делом наполняет ванну. Она кладет меня туда, притапливает слегка, и смотрит - если мое хозяйство всплывает, значит, я ей изменил. Пустой прилетел, то есть. Но сегодня прилечу с полными баками...
  - А я, - сказал штурман, - обязательно до генерала дослужусь. И такой же поезд заведу...
  "А я, - подумал борттехник, - сегодня ночью, глядя на родинку на ее груди..."
  Вдруг полетел снег, мягкий и свежий как ее волосы.
  
  Уроки на льду
  
  После обеда они повезли генерала на пограничную заставу. Застава была на самом берегу Амура. Сели на амурский лед. Генерала увез уже ждавший их уазик. Летчики вышли погулять по сине-зеленому, шершаво прочесанному ветром и снежной крупой льду.
  Командир проводил урок:
  - Учитесь, авиалейтенанты, пока я жив. Старайтесь без нужды не садиться на лед в сугробах. Под снегом лед может быть тоньше. И на молочный лучше не садиться. Вот такой цвет и прозрачность говорит о его крепости. Двадцать сантиметров такого льда держат тонну на точку приложения, хотя лучше долго не стоять... Тут, кстати, не очень толстый, вон китаезы рыбу ловят... - он показал рукой в сторону китайского берега.
  Борттехник Ф., прищурившись, всмотрелся, увидел несколько неподвижных фигурок на льду. До них было не так далеко. "Вот он - Китай, рукой подать..." - подумал борттехник.
  - Хотите фокус? - вдруг сказал Божко и, набрав в грудь воздух, крикнул: - Ни хао ма, желтые братья? - и помахал китайцам рукой.
  Китайцы задвигались, встали, тоже замахали руками, что-то закричали, потом один из них повернулся спиной к советскому берегу, снял штаны и нагнулся.
  - Что ты им сказал, Степаныч? - спросил лейтенант Шевченко. - Что-то неприличное?
  - Да нет, просто спросил, как у них дела, - засмеялся командир. - Неприветливые они, эти братья навек. А сами по вечерам Пугачеву крутят...
  Домой возвращались уже затемно. Шли под ясным звездным небом, внизу на черной земле россыпями угольков тлели поселки, в кабине тлела красная подсветка приборных досок.
  - Люблю я нашу жизнь вертолетную, - сказал командир. - Покажет она тебе прекрасную женскую грудь, ты разомлеешь, думаешь, и дальше все такое же... И тут тебе показывают жопу старого китайца...
  
  
  Шинель
  
  В марте в полку случилось ЧП - исчезли два бойца-азербайджанца. Были организованы спешные поиски. Борт Љ 22 возвращался из Благовещенска, когда, уже на подлете к аэродрому, его переориентировали на прочесывание поселка с воздуха. Вертолет, взяв точкой отсчета баню на краю поселка, начал ходить галсами - улица за улицей, - едва не цепляя колесами телевизионные антенны. Экипаж добросовестно выполнял приказ, понимая всю бесперспективность такого поиска.
  - Они же не дураки по улицам бегать, - сказал командир. - Сидят сейчас где-нибудь у друзей - здесь азеров полно, - над нами смеются.
  Прочесав нижний поселок, вертолет вылетел к железнодорожному вокзалу и пошел над перроном. На первом пути уже тронулся и набирал скорость скорый из Владивостока. Когда пролетали над серединой состава, борттехник Ф. увидел, как из двери первого вагона выскочил человек в шинели. За ним выпрыгнул второй, упал, перекатился - состав уже шел с приличной скоростью.
  - Кажется, нашли, - доложил командир, когда они пролетели над двумя солдатами. - Только что двое воинов спрыгнули с поезда. Сейчас развернемся, посмотрим. Высылайте группу, кто здесь рядом...
  - Возвращайтесь, 451-й, - сказала "вышка". - Только что обнаружили бегунков, на водокачке прятались. А в поезде - это наш патруль...
  
  Лейтенант Самуилов, с которым лейтенант Ф. жил в одной квартире, заступил в этот день в наряд начальником патруля. А поскольку лейтенанты все еще не пошили себе шинелей, он позаимствовал этот вид верхней одежды у соседа по лестничной площадке. Как и лейтенант Самуилов, сосед служил в ТЭЧ, но дослужился уже до капитана - и лейтенант отправился в наряд в капитанской шинели.
  ...Когда патруль ворвался на перрон, скорый поезд уже стоял минуту из положенных пяти. Расстегнув кобуру, "капитан" увлек двух своих бойцов в крайний вагон. Троица понеслась по узким коридорам поезда. Начальник патруля, выкрикивая "извините", открывал двери купе и отбрасывал от лица ноги, торчавшие с плацкартных полок. За ним с пыхтением и топотом следовали два воина.
  Они были в тамбуре третьего вагона, когда поезд тронулся. Пробежали два оставшихся вагона, уже никуда не заглядывая. К счастью проводник еще не успел закрыть дверь в тамбуре на ключ. Начальник патруля открыл дверь, махнул рукой подчиненным. Выпрыгнул первый. Второй замешкался, примериваясь. Перрон вдруг кончился, лейтенант увидел внизу плавно ускоряющийся снег, и вытолкнул солдата.
  Когда лейтенант высунул голову, над ним пронесся вертолет, ударил ветром и ревом. Лейтенант вздрогнул от неожиданности и отпрянул, потеряв несколько секунд. Скорость росла. Он снова высунулся, и, прицелившись в набегающий пышный сугроб, прыгнул.
  Взмахнув полами капитанской шинели и провернувшись вокруг оси, тело с криком врезалось в кучу шлака и золы, припорошенной вчерашним снежком. Над местом трагедии взметнулось черное облако...
  В небе стрекотал, удаляясь, борт Љ 22. По перрону шел капитан с лицом шахтера, в чужой пятнисто-черной шинели, придерживая рукой конец лопнувшей портупеи. Он грустно думал, что скажет хозяину этой шинели. Слева и справа, наклонив головы и сдерживая улыбки, шагали два аккуратных, подпоясанных белыми ремнями бойца.
  - Что, чумазый, - сказала, пятясь, торговка пирожками. - Поймали тебя наши солдатики? А ты не бегай, не бегай!
  
  
  Прогулки с борттехником
  
  В конце марта 1986 года борт Љ 22 послали в командировку в город Белогорск. Вертолет потребовался для парашютной сборной авиаторов дивизии. У сборной на носу были соревнования, но почему-то не оказалось воздушного транспорта для тренировок.
  Командировка для летчиков - тихая радость. Для холостых - удаленность от начальства, утренних зарядок на морозном стадионе, построений, словом - бесконтрольность. Для семейных - все то же самое плюс удаленность от дома и полная бесконтрольность (именно поэтому командировочный экипаж останется бесфамильным, - даже четверть века спустя женам не нужно знать о старых изменах). Один экипаж, трое единомышленников, глядящих в одном направлении - где бы отдохнуть, как следует.
  В принципе, командировочный экипаж обладал полной властью над теми, из-за кого прилетел сюда. Смелые и жадные парашютисты готовы прыгать сутки напролет. Но летчик может остановить их одним мановением руки:
  - Смотрите, где нижний край, энтузиасты.
  - Какой нижний край? Это легкая дымка, сейчас все рассеется.
  - Вот когда рассеется...
  А когда рассеивалось, наступал обед. А ранней весной после обеда и до темноты недалеко. Так и работали. Ну, иногда под яркое солнце и бодрящий морозец, в охотку разве что. И если голова не болела.
  Но на второй командировочный день с утра все было по-честному. Повалил снег. Прыжки, конечно же, отбили. Экипаж даже не выезжал на аэродром.
  - Третья готовность, - объявил командир. - Потаскаем кровать на спине с перерывом на обед, и если снег не перестанет, после обеда мы свободны.
  Снег после обеда только усилился. Лежать надоело.
  - А пойдемте-ка, прогуляемся, я познакомлю вас с городом нашей дислокации, - предложил командир.
  Борттехник Ф. задержался, потому что нежился в постели. Поднявшись, он надел (следите за очередностью!) гражданскую рубашку, кальсоны, джинсы, накинул меховую летную куртку и выскочил вслед за уходящими летчиками.
  Командир быстро и уверенно шел сквозь мягкую метель. Конечно же, он, бывавший в этом городе не раз, вел своих лейтенантов на центральную улицу Белогорска, где находились рестораны "Томь" и "Восток".
  В один из них они и вошли. Отряхнули от снега шапки, воротники, сняли куртки, сдали их в гардероб. Борттехник задержался, получая номерки, потом подошел к зеркалу, где уже причесывались командир с праваком. Командир перевел взгляд на отражение борттехника, и выпучил глаза. Сдерживая смех, он прошипел:
  - Отойди от меня, безумный китайский летчик!
  Борттехник Ф. посмотрел в зеркало... Там стоял борттехник Ф. - в джинсах, из-за пояса которых торчали голубые китайские кальсоны, натянутые поверх рубашки почти до груди.
  Приводя в порядок форму одежды, борттехник проворчал:
  - Ты же не сказал, что мы в ресторан! Прогуляемся, прогуляемся...
  
  
  На краю
  
  Экипаж хорошо отдохнул, и наутро все его члены чувствовали себя очень плохо. Но закосить было невозможно - погода стояла прекрасная. Все необходимые условия - солнце и синее небо - были в наличии. Экипаж притащился на аэродром, и прыжки начались.
  Прыгуны загрузились, вертолет по-самолетному оторвался от полосы и пошел в набор. Когда набрали необходимую высоту, командир, страдальчески морщась, сказал:
  - Я бы сейчас без парашюта выбросился. Зря мы вчера погоду сломали. На землю хочу. Пусть вываливают, и мы сразу вниз.
  Борттехник отстегнул парашют, развернулся лицом в грузовой салон. Выпускающий подкорректировал курс, вышли в заданную точку, прыгуны повалили из вертолета. Выпускающий махнул борттехнику рукой и лег грудью на поток.
  В пустой салон вползал мороз трех тысяч. Нужно было закрывать дверь. Борттехника тошнило. Поискал глазами свой страховочный пояс - тот болтался на тросе для вытяжных фалов там, куда его отодвинули парашютисты - в самом конце салона. "Скоты", - процедил борттехник и встал.
  Он сразу понял, что до страховочного пояса ему сегодня не добраться. Если же нацепить парашют, то один случайный толчок висящего под слабыми коленями твердого ранца способен в настоящий момент свалить с ног. Выпадать ни с парашютом, ни без оного борттехник не хотел. Уцепившись правой рукой за проем входа в кабину, мелкими приставными шажками он начал двигаться к двери, в проеме которой трепетало бездонное небо.
  Борттехник уже почти дотянулся до дверной ручки...
  И тут вертолет вошел в левый разворот с хорошим креном - командир торопился вниз. Вектор силы тяжести, приложенный к наклонной плоскости, естественно, расщепился на компоненты - и самая горизонтальная из них схватила больного и слабого борттехника, как волк ягненка, и толкнула к открытой двери. Когти его правой руки, царапнув металл, сорвались, подледеневшие подошвы его унтов заскользили по металлическому полу. Борттехник успел схватиться левой рукой за ручку двери, поймал правой рукой обрез дверного проема, и уперся обеими руками, сопротивляясь выволакивающей его силе.
  Его лицо уже высунулось в небо, щеки его трепал тугой воздух. Он увидел далеко внизу белую небритую землю, над которой скользила "этажерка" из разноцветных куполов. Борттехник направил всю вспыхнувшую волю к жизни в непослушные мышцы, и начал отжиматься, толкая спиной давящий призрачный груз.
  Но тут вертолет вышел из виража.
  Вся нечеловеческая мощь, сосредоточенная в дрожащих руках борттехника, оставшись без противовеса, швырнула его назад, спиной на скамейку...
  Когда борттехник вернулся в кабину, сил ругаться не было. Он глотнул воды, закурил и сказал тихим голосом:
  - Вы чуть меня не потеряли.
  - И так хреново, а тебе всё шуточки, - сказал командир, борясь с автопилотом. - Потеряешь такого, как же.
  
  
  Философия тряпки
  
  Кроме экипажа вертолета в четырехместной гостиничной комнате живет пехотный полковник. Он все время ходит в туалетную комнату - стирает носки, трусы, майку, чистит китель, ботинки; перед сном развешивает свои многочисленные одежды на плечики, на спинки стула и кровати. Очень аккуратен, всегда причесан и выбрит.
  За окном идет снег. Послеобеденный отдых экипажа. Борттехник Ф. лежит на кровати и читает "Братьев Карамазовых". Полковник сидит на кровати и смотрит на читающего борттехника. Потом оглядывается на стол. На столе лежит тряпка. Полковник обращается к борттехнику.
  - Лейтенант, все хочу спросить. Насколько я понимаю, работа в воздухе требует особенной внутренней и внешней дисциплины. Так?
  Лейтенант кивает, не отрываясь от книги.
  - Тогда объясните мне, как вот этот постоянный бардак, вас окружающий, может сочетаться с такой ответственной работой? Как вы можете спокойно читать Достоевского, когда на столе с утра валяется тряпка?
  Лейтенант отводит книгу от лица, смотрит на полковника.
  - Все дело в том, товарищ полковник, - говорит он, - что тряпка - вещь совершенно несущественная, а посему определенного места не имеющая. Тряпка - она на то и тряпка, чтобы валяться - именно это наинизшее состояние характеризует ее как последнюю ступень в иерархии вещей. Она всегда на своем месте, куда бы ее ни бросили. Но нам-то с вами не все равно, верно? Одно дело - тряпка на столе, и совсем другое - под капотами двигателей вертолета. В этом случае она может стать фактором летного происшествия, - однако, называться она будет уже не тряпкой, а предпосылкой. Улавливаете разницу? - он строго поднял указательный палец. - Здесь-то и зарыта философия боевой авиации.
  - Однако! - сказал полковник, вставая, - Однако, у вас подозрительно неармейский склад ума, товарищ лейтенант. И это сильно навредит вашей дальнейшей карьере.
  Он взял бритву и полустроевым шагом покинул комнату. Когда дверь за ним закрылась, командир с праваком, притворявшиеся до этого спящими, зашлись в поросячьем визге.
  
  
  По душам
  
  Вечер того же дня. Пьяный командир экипажа только что потерпел поражение в попытке соблазнения дежурной по гостинице. "Вы пьяны, капитан, а у меня муж есть", - вполне обоснованно отказала она. Расстроенный командир поднимается на второй этаж и входит в свою комнату.
  На кровати лежит пьяный борттехник Ф. и одним глазом читает "Релятивистскую теорию гравитации" Визгина. Командир присаживается на краешек его кровати, смотрит на обложку, морщит лоб, шевелит губами, потом спрашивает:
  - Что за херню читаешь?
  - Почему херню? Очень полезная книга, особенно для летчиков - про тяготение...
  Командир долго и напряженно думает, потом резким движением пытается выхватить книгу из рук борттехника. Некоторое время они тянут книгу в разные стороны. Наконец командир сдается. Он горбится, опускает голову, обхватывает ее руками и говорит:
  - Ну как еще с тобой по душам поговорить? Пойми, командир обязан проводить индивидуальную работу с подчиненными...
  - Ну что ты, командир, - говорит с досадой борттехник.
  - Нет, ответь мне - почему ты, лейтенант, не уважаешь меня как командира, как старшего по званию, и, - командир всхлипывает, - не любишь просто как человека?
  Растроганный борттехник откладывает книгу, садится рядом:
  - Прости, командир... Вот как человека я тебя очень люблю...
  Обнявшись, они молча плачут.
  Входит трезвый правак с полотенцем через плечо, смотрит на них и говорит брезгливо:
  - Опять нажрались, нелюди.
  И снег лепит в темные окна.
  
  
  Большая вилка борттехника
  
  Во время командировки на борту Љ 22 появилась так называемая "вилка" - обороты левого и правого двигателей различались на 4 процента (при максимально допускаемых инструкцией по эксплуатации двух). Командир спросил у борттехника:
  - Что будем делать? Имеем полное право вернуться на базу. И командировке конец.
  - Зачем? Летать можно. Бывало, я и при шести процентах летал - соврал борттехник.
  Правак злобно хмыкнул:
  - Да ты и без двигателей летать можешь, а мы жить хотим. Понабрали студентов в армию, а они кадры губят.
  Началась привычная перебранка двух лейтенантов - двухгодичника и кадрового.
  - Если я - студент, то ты - курсант.
  - Да, я горжусь, что был курсантом. Пока ты в институте штаны просиживал, я в казарме портянки нюхал!
  - Пока ты портянки нюхал, я учился. И теперь я - дипломированный инженер!
  - А я летчик!
  - Какой ты, к лешему, летчик?! Пока ты - правак, и голова твоя - единственная деревянная деталь в вертолете!
  - Командир, он летчиков ни во что не ставит! Вставь ему дыню!
  - Ну все! - сказал командир. - Заткнулись оба. Я решил - командировка продолжается. Хрен с ней, с "вилкой". Тем более что сегодня вечером мы приглашены в гости.
  - Куда? - хором спросили лейтенанты.
  - На голубцы к одной милой официантке из летной столовой. Ваш командир обо всем договорился.
  Вечером экипаж отправился в гости. Обычный барак с общим коридором, в который выходят дверцы печек из маленьких квартир. Голубцов не было. Ели и пили то, что принесли с собой жаждущие общения офицеры. Официантка позвала подругу, медсестру из аэродромного медпункта.
  Дело близилось к ночи. Командир все чаще уединялся с официанткой в соседней комнате. Медсестра выразила надежду, что мальчики ее проводят. Уже хорошо поддавшие мальчики выпили на посошок, и, пока медсестра одевалась, вышли в коридор. Курили у печки.
  - Какая же я гадюка! - сказал правак, сидя на корточках и мутно глядя в огонь. - Гадина я! Дома меня ждет молодая жена, моя птичка, а я, пес шелудивый, собираюсь изменить ей в этом грязном вертепе.
  - Да, нехорошо, - покачиваясь, и стряхивая пепел на плечо праваку, сказал борттехник. - Наверное, тебе прямо сейчас нужно свалить в гостиницу. А я тебя прикрою, скажу, что тебе стало не по себе. Ведь тебе и вправду не по себе - и физически и морально.
  - Нет, я не могу, - сказал правак, икая. - Я не могу обидеть эту милую, одинокую женщину, она так надеется на мою помощь.
  "Сволочь", - подумал борттехник, и от предстоящей борьбы за обладание ему сразу захотелось спать. Он даже зевнул.
  Вышла медсестра в дубленке, улыбнулась:
  - Ваш командир вернется к исполнению воинского долга чуть позже. Вперед, товарищи офицеры!
  Миновав темный коридор, они вышли в морозную лунную ночь. Женщина остановилась и сказала, обращаясь к правому:
  - Милый Шура! Вам, как молодожену, направо - ваша гостиница там. А меня проводит холостой лейтенант Ф. Только проводит, и сразу вернется в гостиницу. До встречи, Шура! - И она поцеловала оторопевшего лейтенанта в щеку.
  - Ах, вот как? Ну, л-ладно, - злобно сказал он, развернулся и ринулся по сугробам к темнеющим сараям. Увяз, остановился, повернул назад. Выбравшись, он долго отряхивал брюки от снега, потом выпрямился и сказал:
  - Я ухожу! Но учтите, он - ненадежный человек! Если хотите знать, у него вилка, - тут правак показал руками достаточно крупную рыбину, - целых десять процентов!
  И, крутнувшись через левое плечо, он побежал по тропинке вдоль желтых окон барака.
  - Я ничего не поняла, но этот размер меня заинтриговал, - засмеялась женщина и взяла лейтенанта Ф. под руку.
  
  
  Дао борттехника
  
  В Белогорск пришла настоящая весна. Днем вовсю таяло, ночью подмораживало, и утром экипаж шел к вертолету, ломая ботинками хрустальные лужи. Парашютисты ныряли в небо как в море, парили в нем, как аквалангисты над голубой бездной, и вертолет нарезал над ними круги, как сытая акула. Борттехнику Ф., закрывающему дверь за крайним, казалось, что в такое небо можно прыгать без парашюта - резвясь, как дельфин, плавно опустишься на дно.
  И в один из таких журчащее-бликующмх дней, уже под вечер, когда три командировочных вертолетчика, закончив работу, явились в гостиницу с намерением помыться, переодеться в "гражданку" и действовать по плану вечернего отдыха, - командира позвали к телефону. Звонил командир эскадрильи майор Чадаев (а, может, и Чаадаев, хотя майор почему-то отрицал эту знаменитую удвоенность). Комэска сообщил, что командировка закончена, их меняет другой борт.
  - Завтра отработаем и после обеда - домой, - сказал командир. - Нашу эскадрилью на месяц в Торжок отправляют перед Афганом, переучиваться на "эмтэшки" - Ми-8 модернизированный транспортный. У него в отличие от нашей "тэшки" движки мощнее, пылезащитные устройства на них, вспомогательный турбоагрегат для запуска, "липа" от ПЗРК, рулевой винт не тянущий, в толкающий... Короче, и летчикам и техникам осваивать надо.
  - А в Афган когда? - спросил борттехник Ф.
  - Считай, - начал загибать пальцы командир, - месяц переучки, потом отпуск, вот и лето прошло, значит, осенью. Там еще месяц подготовки в горах и пустыне, в Узбекистане...
  Ночью борттехник плохо спал. Война из разговоров и рассказов на ней побывавших - а побывал почти весь полк, за исключением лейтенантов нового набора, - эта жаркая война становилась реальностью. Он думал, что будет врать маме, а врать ей нужно было обязательно, потому что она могла дойти до министра обороны и выше, она, дай ей волю, могла вообще прекратить войну...
  Утром они проснулись от белой тишины. Борттехник подошел к окну. Валил такой снег, что не было видно улицы - одна мельтешащая белизна.
  - ...Снег идет и все в смятеньи: убеленный пешеход, удивленные растенья! -радостно продекламировал борттехник.
  Он радовался, что с утра не надо работать, и вообще, снег сегодня даст им выходной, а завтра - домой.
  И тут командира позвали к телефону. Через пять минут он вернулся и сказал:
  - Чадаев звонил. Перевал закрыт, ни мы к ним, ни они к нам. Экипаж сюда поездом едет. И мы должны сегодня поездом, завтра в Торжок убываем.
  - В как же борт? - удивился борттехник Ф. - Я же ответственный за него!
  - Так ты с бортом и остаешься, - сказал командир. - К тебе едет капитан Марков со штурманом.
  - А Торжок? - спросил борттехник Ф., еще не понимая. - Без переподготовки, что ли, в Афган поеду?
  - Не знаю, - с сомнением сказал командир. - Ты Чадаеву позвони прямо сейчас... Через "Вардан" пробуй! - крикнул он вслед убегающему борттехнику.
  Борттехник дозвонился через два часа. Майор удивился вопросу лейтенанта:
  - Конечно, какой еще Афган без переучивания?!
  - Получается, - дрожащим голосом уточнил борттехник, - все наши уйдут, а я останусь?
  - Так а я о чем? - весело воскликнул комэска. -Радуйся! Не попадаешь на войну по естественным причинам, это же отлично! Спокойно дослужишь до дембеля.
  ...Проводив экипаж на вокзал, борттехник остаток дня бродил по заснеженным улицам, убеленный, выбирая направление навстречу летящему снегу, чтобы - в лицо. Он не знал, как ему быть. Остаться с тэчистами и "шестерочниками", когда его товарищи будут там, куда они собирались вместе. Как же быть с тем странным пророчеством, которое он написал в новой тетрадке ровно 15 лет назад, еще каракулями первоклассника? "Он родился в 1963 году, - писал мальчик Ф. - Когда ему исполнилось 23 года, он ушел защищать свою Родину".
  Старшая сестра заглянула через плечо и засмеялась:
  - Кому исполнилось 23 года?
  - Иди отсюда! - крикнул он, закрывая тетрадь рукавом.
  - Война в сорок пятом закончилась, придурок! - смеялась сестра, сверля его висок пальцем. - Ты где собрался Родину защищать?
  - Сама дура! - вскочил начинающий писатель Ф.
  Они подрались, она порвала его тетрадку, он, рассвирепев, гонялся за ней с кочергой.
  Неужели тогда она порвала его будущее? - думал борттехник Ф., щурясь от мокрых хлопьев. - Как вот этот снег теперь.
  И единственная мысль, которая хоть немного смогла примирить его с этим роковым в своей внезапности снегом, была мысль о спасении. Он же не знал, что могла написать его медиумическая рука тогда, не подойди сестра. Не исключено, что предложение должно было окончится словами "...и пал смертью храбрых". Вдруг он вспомнил, что в третьем классе написал стихотворение про летчиков, где были слова: "И сказал ему комэска". Что сказал тот комэска, борттехник Ф. не помнил. Да и зачем помнить? - теперь он знал это точно...
  Итак, только одна мысль могла стать спасительной. Если не пускают, значит, там ему грозит опасность, а он ценен матери Истории. Да, нужно оставшийся год использовать правильно. Например, написать роман. Сидеть и писать! - один, никто не мешает, тишина... И после армии как ахнуть этим романом по стране! Чтобы забегали, закричали, - кто, мол, такой, откуда, м как он смог?!
  - А вот так! - бормотал белый как снеговик борттехник.
  Когда приехал новый экипаж, он уже был спокоен. И Афганистан казался ему таким же нереальным, каким был до армии. Борттехник ходил с записной книжкой в нагрудном кармане летного комбинезона и записывал мысли по роману. Он записывал даже в полете, и ночью на ощупь, так, что потом не мог прочитать вибрирующие или наползающие друг на друга строчки.
  Он писал роман про двух американских летчиков, во время Второй мировой потерпевших катастрофу над Гималаями, и по пути в Лхасу попавших в пещеры, где вне времени находились прародители человечества, которые в конце времен начинают это человечество сначала - и так цикл за циклом.
  В домофицерской библиотеке он взял все книги про Китай, и вечерами делал выписки.
  Однажды борттехник сказал капитану Маркову, что в процесс подготовки летчиков-снайперов нужно включить даосские практики.
  - Лучнику не надо тратить стрелы, чтобы научиться попадать в муху на стене, - говорил бледный борттехник. - Он смотрит на муху до тех пор, пока она в его глазах не станет огромной. А в огромную муху попасть уже не составляет труда!
  - Ты устал, парень,- озабоченно сказал капитан, маленький, сухой и во всем точный. - Ничего, скоро домой...
  - Не хочу домой, мне и здесь хорошо. Белогорье - то, что отражается в Беловодье, Шамбала, практически, - сказал борттехник, и с капризной сварливостью добавил: - А ваши Магдагачи в переводе с эвенкского - кладбище старых деревьев...
  
  
  Свинцовые трусы
  
  В середине апреля борт Љ 22 все же вернулся из белогорской командировки. На стоянке поредевшей первой эскадрильи было малолюдно, - половина личного состава изучала в Торжке новую матчасть.
  Уже почти просветленный борттехник Ф. старался использовать свое одиночество как можно полнее. Думая над романом, попутно он создал теорию бессознательного как энергетической емкости, вывел формулу напряженности сознания, далеко продвинулся в теории дискретного движения, введя понятие времени активации. Он взял в библиотеке подшивку "Шахматы в СССР" и по вечерам изучал все матчи двух "К". Словом, чтобы подавить в себе комплекс тыловой крысы, лейтенант Ф. расконсервировал свою доармейскую внутреннюю жизнь и выводил ее на полную мощность.
  Но вскоре внешняя жизнь снова ввела его в искушение подвигом.
  26 апреля случился Чернобыль. По телевизору показали, как трусливые иностранцы покидают Киев, тогда как в колоннах первомайской демонстрации шли веселые пионеры. И когда в полку было объявлено, что скоро в Чернобыль отправят звено Ми-8 и пару Ми-6, борттехник Ф., не колеблясь, решил записаться добровольцем.
  - Туда бездетных не берут, - сказал, смеясь, капитан Лобанов. - Им еще детей сделать нужно, а свинцовых трусов на всех пока не хватает. Зато в день по три литра красного вина выдают, кровь восстанавливать, так что желающие найдутся и без тебя...
  - Мне вино не нужно, - сказал борттехник Ф. - У моей мамы еще до моего рождения была вторая степень лучевой, так что я могу пролететь через атомный гриб, и ничего со мной не будет.
  Конечно, слегка поврежденная (как сообщали источники) атомная станция - далеко не война, но борттехник уже не мог представить себя, возвращающимся из армии, так и не свершив ничего мало-мальски великого.
  Опять нужно было думать, что он скажет маме. Радиация, сколь бы ни малы (опять же, согласно источникам) были ее дозы, по семейным последствиям может оказаться страшнее войны. Когда десятиклассник Ф., он же победитель физических олимпиад разных ступеней и автор теории времени, собрался стать физиком, да еще и квантовым, мама жестко пресекла его устремления - хватит в семье одной лучевой, которую она получила при работе с радиоактивными изотопами. Мама была для борттехника Ф. авторитетом в вопросах распада атомного ядра. Когда лейтенанты по прибытии в Магдагачи впервые посетили городскую баню, они обнаружили невиданное доселе - волосопад. Лейтенант Ф. заметил, что лейтенант Ишбулатов, покрытый с ног до головы черными волосами, после омовения оказался обыкновенно голым. Тут все лейтенанты обнаружили, что у них обильно падают волосы.
  - Приплыли! - сказал борттехник Ф. - Это радиация. Наверное, тут есть ракетные шахты...
  - Тогда бы все жители Гач лысые ходили, - резонно возразили ему.
  И все же лейтенант Ф. хитро спросил у мамы по телефону, могут ли падать волосы от перемены климата? Мама поняла его вопрос и посоветовала взять волос, положить его на кассету с фотопленкой, проэкспонировать и потом проявить. Если волос проявится...
  Борттехник все выполнил. Пленка оказалась чистой. А скоро перестали выпадать волосы, - наверное, лейтенанты акклиматизировались.
  Теперь борттехник Ф. думал, как не открыть маме, что он хочет поддержать семейную радиационную традицию. Пока он думал, из Торжка вернулись переученные.
  - Я в Чернобыль... - с небрежной суровостью говорил им борттехник Ф.
  - Да-а... - говорили они задумчиво. - Хорошо, что нам в Афган... - и не удержавшись, стандартно шутили, - свинцовые трусы выдали?
  После Торжка будущие "афганцы" убыли в отпуска, и борттехник Ф. снова остался один. Он уже не так активно читал, писал и мыслил. Когда тебя ждет подвиг, остальное теряет смысл, во всяком случае, откладывается до следующих спокойных времен. Хотя, - начинал задумываться борттехник Ф., - вероятность вернуться из Афгана невредимым достаточно велика, но вот остаться невредимым после облучения...
  И однажды теплой майской ночью, когда он был дежурным по стоянке части, на его сомнения был дан ответ. На гражданскую полосу сел военный Ан-26, и "граждане" попросили военных его дозаправить. Топливозаправщик был в ведении дежурного по стоянке части, поэтому дежурный по части обратился к борттехнику Ф. Борттехник поднял водителя, сел в кабину ТЗ старшим по машине, и они поехали через ночь.
  На полосе в свете прожектора стоял серый Ан. Возле него курил бортинженер в шевретовой куртке. Борттехник Ф., спрыгнув с подножки ТЗ, подошел, протянул руку:
  - Сколько заправить, коллега?
  - По полной бы, нам на Сахалин. Топливный талон вот. Но ты бы близко не стоял...- бортинженер показал рукой на свой борт.
  На иллюминаторах самолета были крупные надписи: "Осторожно - радиация!".
  - Оттуда? - спросил борттехник Ф. - И как там?
  - Ну как... - сказал бортинженер. - Как и полагается, полная жопа. Рванул четвертый блок, все вокруг на десятки километров накрыло. Мы вот просто солдат возили оттуда в Киев, и то понахватали, салон фонит. А ваш брат над самым жерлом висит, песок сбрасывает. Дозиметры на бортах так настроены, что выше определенной дозы не покажут, никто не знает, сколько на самом деле схватил за день. Минздрав уже нормы по гемоглобину изменил...
  - Говорят, там вино красное дают... - непонятно зачем сказал борттехник Ф.
  - Дают... - усмехнулся бортинженер. - Но, скорее всего, чтобы посговорчивее были... Если вас туда сватать начнут, отбивайся руками-ногами, пусть лучше из армии через суд чести попрут, чем потом загнуться никому не нужным лысым импотентом.
  Когда топливозаправщик возвращался на свой аэродром, борттехник Ф. вдруг заметил, что трет ладонью правой руки о штанину.
  - Да пошли они со своими подвигами! - пробормотал он.
  - Что, товарищ лейтенант? - спросил водитель.
  - Ничего, товарищ сержант, - ответил борттехник Ф. - Рулите спокойно...
  
  
  Правильная аэродинамика
  
  Однажды ранним летом 1986 года борт Љ 22 был запланирован на ночные полеты. Нужно заметить, что ночные полеты - чудесное зрелище, настоящая цветовая и звуковая феерия. Правда, если смотреть на них не с высоты прошедших лет, а из тех армейских буден, то участвовать в очередном чуде борттехнику Ф. не очень-то и хотелось. Но план есть план. После утреннего построения борттехник Ф. поплелся готовить борт. Единственное, что грело душу, так это перспектива предполетного дневного отдыха. Борттехник даже ускорил шаг, прикидывая, что если поторопится, то успеет на штабной автобус, и доедет на нем до железнодорожного переезда. А оттуда до общежития в переулке Переездный рукой подать.
  Борт Љ 22 стоял у самого края стоянки - дальше за колючей проволокой тянулся ряд законсервированных Ми-6 - их хозяева сейчас нарезали в афганском небе. Уже издалека борттехнику что-то не понравилось в профиле его машины. Подойдя ближе, он увидел, что носовой чехол накинут не на верхний люк кабины, как обычно, а натянут "по самые брови" - на двигатели. Борттехник вспомнил, что вчера вечером, торопясь на машину, поручил зачехлить вертолет механику Разбердыеву. Навредить при зачехловке невозможно в принципе, и, когда механик, спустившись почему-то не из верхнего люка, а снаружи, по ферме, доложил, что дело сделано, борттехник только кивнул. Тем более что в кабине стало темно, а это доказывало присутствие чехла на носовом остеклении.
  Вздохнув, борттехник полез по борту наверх. Расчехлить из кабины не представлялось возможным - открыв верхний люк, вы бы оказались под сенью чехла, закрепленного где-то на двигателях. "Интересно, как он его там закрепил?" - карабкаясь, думал борттехник.
  Оказалось, Разбердыев поступил гениально просто. Он затянул верхний край чехла на открытые двигатели, и закрыл капоты, надежно придавив ими чехол. Но когда борттехник, взобравшись на двигатели и стоя на коленях, потянул на себя рычаг замка, стягивавший два капота, ему ответило не привычное упругое сопротивление, а безвольное звяканье. Рычаг болтался, ничего не стягивая. Продольный замок, фиксирующий капоты посредством стержней, входящих в гнезда, тоже не работал.,
  - Разбердыев, твою мать! - крикнул борттехник.
  - Я тут, - сказали внизу.
  - Ты вчера вот эту штуку ногой забивал?
  - Забивал.
  - Зачем?
  - Он нэ закрывался, твердый был.
  Борттехник сбросил чехол и попробовал стянуть капоты, надеясь на чудо. Но чуда не случилось - замок не работал. В полете не стянутые капоты могут отвалить в стороны при любом крене, их оторвет набегающим потоком и швырнет - ну куда еще может швырнуть эти капоты? - конечно в несущий винт. И ничего не поделаешь - аэродинамика! Накрылись ночные полеты!
  А, впрочем, что же тут плохого? - подумал борттехник, и лицо его прояснело от хитрого плана.
  - Знаешь, что, мой милый Разбердыев, - сказал борттехник, - а зачехли-ка ты борт опять. Сегодня ночные полеты, я должен как следует отдохнуть.
  Разбердыев зачехлил борт и был приятно удивлен, что на этот раз рычаг не пришлось забивать пяткой сапога - он упал в свое гнездо, как боец в кровать.
  Борттехник закрыл дверь, поставил печать и отправился на отдых. Он рассчитал, что, явившись на полеты, обнаружит неисправность, доложит о ней инженеру, борт снимут с полетов, но вот ремонтом он займется только завтра с утра. Если же доложить сейчас, перед ним поставят задачу ввести борт в эксплуатацию до вечера. Кстати, устройство замка было для борттехника тайной. Он предполагал, что там внутри лопнула какая-то пружина типа дверной, обеспечивающая тугую стяжку. "Вот завтра и заменим - делов-то!" - успокаивал он себя.
  Первым, кого борттехник встретил, явившись на аэродром вечером, был инженер эскадрильи.
  - Слушай, Ф., выручай! Заступай в дежурный экипаж - больше некому! С ночных снимаешься.
  Это было настоящее везение. Дежурный экипаж предназначен для экстренных случаев, которые случались крайне редко (на недолгой памяти лейтенанта Ф. вообще ни одного не было, кроме пролета Горбачева на высоте 11000 метров, когда пришлось сидеть в первой готовности два часа). Опробовался, доложился, и целые сутки с перерывом на завтрак, обед и ужин валяйся на кровати, читай, спи, играй в шахматы - профилакторий! И, самое главное, можно не злить инженера докладом о сломанном замке. Спокойно переночевать в уютной комнате для дежурного экипажа, а завтра сходить в ТЭЧ, взять пружинку и тихо поставить. "Со стоянки на дежурную подрулим, ну или подлетим невысоко - всяко без кренов", - прикинул борттехник, и пошел расчехлять вертолет.
  Все прошло гладко, как и рассчитал. Ночные полеты, наблюдаемые со стороны, были великолепны. Стоя на теплой рулежке возле своего борта, борттехник Ф. смотрел в черное небо, где рокотали винты, горели елочными гирляндами красные и зеленые АНО, чертили неоновые дуги концевые огни лопастей, вспыхивали посадочные фары, - смотрел, подставляя ночному ветру лицо, и громко декламировал:
  - Выхожу один я на дорогу, под луной кремнистый путь блестит, ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит...
  И слезы счастья текли по его щекам.
  Хотя нет, счастье испытывает автор, глядя на эту картинку и чувствуя на своем лице ветер ночных полетов. Борттехник, читая бессмертные строки, просто покрывался мурашками. Потом он поднялся в салон, лег на лавку, закрыл глаза и, погружаясь в дрему, слушал музыку неба, ...
  - Кончай ночевать! -, постучал по обшивке ладонью пробегавший мимо инженер. Борттехник, зябко зевая, спустился на бетон. Тишина и звезды. Конец ночным полетам...
  Утро прошло спокойно. Небо затянуло, заморосил мелкий дождик.
  - Сегодня уж точно никуда не полетим, - сказал, глядя в окно, командир экипажа капитан Шашков. Борттехник лежал на кровати и читал "Буржуазную философию", за "потерю" которой уплатил пять рублей библиотеке. Временами он проваливался в сон, просыпался, пил чай, курил, снова читал. Надвигался обед...
  Но вдруг в коридоре послышался топот, дверь открылась, и кто-то проорал:
  - Дежурный экипаж, на вылет!
  - Какого черта? - пробормотал Шашков, обуваясь. - Нижний край по земле стелется...
  Борттехник Ф. рванул к борту первым, надеясь к приходу экипажа изобразить внезапную поломку. Но когда он подбежал к вертолету, его уже встречала команда солдат-ПДСников с парашютами во главе с начальником штаба, майором Вельмисовым (тоже любителем прыжков). Вся команда сучила ногами от нетерпения. Борттехник хотел вежливо осведомиться у товарища майора, - какие прыжки в такую погоду, - но начштаба опередил:
  - Давай к запуску, Ан-2 в тайге сел на вынужденную, люди гибнут!
  Борттехник оглянулся - экипаж уже бежал, прыгая через лужи. Команда спасателей лезла в грузовую кабину. Отступать было некуда, никого не хотелось огорчать, всех рвало на подвиг. "С нами бог!" - подумал борттехник и, отломив от мотка приличный кусок контровки, взвился к двигателям. Приоткрыв капоты, зацепил тройной петлей проволоки слева изнутри какой-то крючок, вывел концы наверх, придавил капоты, обмотал концы вокруг замкового рычага на правом капоте, перекрутил проволоку , и нырнул в кабину.
  После запуска борттехник по внутренней связи попросил:
  - Командир, ты уж больше пяти градусов не закладывай...
  Шашков удивленно посмотрел на бледного лейтенанта:
  - Имею право все пятнадцать... Ты чего такой белый? Вроде не пили вчера.
  - Съел что-то, наверное. Постарайся аккуратно, а то... - Борттехник изобразил выброс обеда в кабину, для убедительности - ближе к правому колену командира.
  Они взлетели. Нижний край был триста метров, пошли на двухстах над тайгой. Вестибулярный аппарат борттехника сообщал хозяину не то, что о градусах крена - даже о секундах его. Сердце замирало, когда вертолет проваливался в воздушную яму - а небо над тайгой было прямо изрыто ими. Борттехник представлял, как инерция приподнимает капоты, набегающий поток врывается в щель, капоты распахиваются, отрываются, их швыряет в винт, - треск, провал, свист, удар, тьма... Он оглядывался в грузовую кабину и тоскливо думал, что с двухсот метров просто не успеет выпрыгнуть, пока толпа спасателей будет ломиться в дверь. Скорее бы этот самолет... А. может, сегодня день катастроф, и им суждено лечь где-то рядом... Потом комиссия по расследованию запишет, что капоты двигателей были связаны миллиметровой контровкой - и, несмотря на трагедию, члены комиссии не удержатся от смеха - он бы еще ниткой связал, - обязательно скажет кто-то.
  - Вот он! - завопил правак, показывая вправо и назад. - Разворачивайся, командир, он на траверзе справа!
  И командир, забыв о предупреждении, заложил афганский вираж с креном крепостью все 40 градусов - глаза борттехника, прикованные к авиагоризонту, зафиксировали этот преступный крен. Он даже привстал от ужаса, готовясь откинуть сиденье и при первом ударе броситься к двери. Но все было тихо. Они уже снижались по прямой к "кукурузнику", - он лежал, слегка приподняв хвост, на ровной зеленой лужайке среди чахлого кустарника. Дверь самолета была открыта, людей вокруг не наблюдалось.
  - Никто не встречает, - проорал над ухом начштаба. - Неужели всем хана?
  Снизились над лужайкой и по зеленым волнам и брызгам, которые поднял ветер от винта, поняли, что под ними вовсе не поляна, а болото.
  - Сесть не могу, - сказал командир борттехнику. - Подвисну рядом, а ты сбегай, посмотри, что там. Здесь мелко, кусты, - вон и у самолета верхушки пневматиков видны. А мы потом в "Красную звезду" сообщим о твоем подвиге.
  Выбрали место без кустов, зависли метрах в двадцати от самолета с черной дырой двери. Борттехник отстегнул парашют, завернул штанины до колен, снял ботинки, носки, укоризненно посмотрел на сидящих плотным рядком спасателей в парашютах и грамотно прыгнул в зеленую воду. Грамотно, потому что смутно помнил о статическом электричестве, наводимым на массу вращающимся винтом, и не хотел стать проводником между бортом и водой.
  Он сразу ушел в воду по пояс. Неожиданность такого длительного погружения, которому, казалось, не будет конца, заставила борттехника крикнуть:
  - Ну ни хрена себе мелко!
  Как ни странно, дно было почти твердым, вода - теплой, и борттехник радостно продвигался вперед, подгоняемый в спину ветром винта и косым ливнем срываемой этим ветром воды. О своей скорбной миссии он вспомнил только возле самой двери самолета. Остановился, перевел дыхание, и, приготовившись увидеть гору трупов, осторожно заглянул за обрез двери.
  В салоне стоял большой деревянный ящик. На нем сидели четверо - двое пилотов и двое мужчин в штатском. Все четверо были без носков - их разноцветные клубочки валялись на полу. Все четверо молча смотрели на борттехника.
  - Все живы на борту? - спросил борттехник.
  Мужчины переглянулись, один пожал плечами:
  - Да как сказать...
  Борттехник, стоя по пояс в болоте, начал выходить из себя:
  - Чего сидим, мужики? Мы что здесь, час висеть будем? Давайте, выходите, выносите, кто идти не может. Быстро, быстро, а то меня уже засасывает!
  Первый пилот спрыгнул с ящика, и, похлопав по дереву, спросил:
  - Это взять сможем?
  - А что это?
  - Да вот, груз 200...
  - В смысле - гроб? - уточнил борттехник, и замотал головой. - Нет, никак. Он в дверь не пролезет.
  - А ты створки открой.
  - Да вы что, сдурели? - крикнул борттехник ("мне еще трупа-неудачника не хватало на борту!" - подумал он). - Во-первых, у меня створки заклинило, - на ходу сочинил борттехник, - они только на полметра открываются. А во-вторых, открывать их на висении да стоя в воде? Вас так током долбанет, что болото вскипит. Быстро спрыгнули и - за мной. А за ним гражданский борт пришлют - мы договоримся.
  Когда борттехник, а за ним четверо спасенных, поднялись на борт по стремянке, услужливо поставленной начштаба, борттехник вспомнил, что всех должно было убить мощным наведенным электричеством. "Странно", - подумал он и тут же забыл об этом, потому что в памяти уже всплыли незамкнутые капоты.
  Долетели нормально, несмотря на все переживания борттехника. Подсели на гражданскую полосу, высадили потерпевших, перелетели на дежурную стоянку, выключились.
  Поднявшись к капотам, борттехник открыл их одним движением и увидел, что проволока была перерезана капотами сразу после их закрытия перед вылетом.
  Он благодарно и облегченно помолился и, опасаясь очередного непредвиденного вылета, решил больше не тянуть с признанием. Тем более что внизу уже бегал инженер, обнюхивая борт.
  - Как все прошло?
  - Нормально, - скромно сказал борттехник, демонстрируя болотную грязь на комбезе. - Вот только, сейчас, когда садились, вверху что-то щелкнуло. Поднимаюсь, замок на капотах двигателей не работает.
  - А что там могло щелкнуть? - удивился инженер.
  - Ну, пружина замка лопнула, наверное.
  - Да нет там никакой пружины. Что-то ты темнишь, - прищурился инженер.
  - Что это я темню?! - искренне возмутился борттехник. - Только что прилетели, когда бы я успел сломать? Не думаете же вы, товарищ капитан, что я летал с незамкнутыми капотами - да их оторвало бы набегающим потоком, и - в винты!
  - Да уж, - почесал в затылке инженер. - Вы бы на первом вираже посыпались. Ну, что ж, давай, снимай замок, покажешь мне.
  - Прямо сейчас?
  - А когда? Бери отвертку и раскручивай капот, пока светло.
  Раздевшись до трусов и повесив мокрый комбез сушиться на лопасти, борттехник, целый час, матерясь, отвинчивал около сотни винтов. А именно это количество требуется, чтобы разъять капот и добраться до замка, который, по замыслу конструктора (незнакомого с Разбердыевым) был вечен, и его замена не предусматривалась. Натерев кровавые мозоли, борттехник, наконец, добрался до замка и вынул из него железяку сложной конфигурации, у которой был отломлен хвостик с резьбой. Никакой пружины не было.
  Инженер, осмотрев сломанную деталь, хмыкнул:
  - Действительно, трещинка на полвитка уже была, видишь на сломе ржавчинка по краю? Хорошо, что на посадке отломилось, а не то... Дуй в ПАРМ, пусть быстренько выточат, ставь и закручивай.
  Прибежав в мастерские, борттехник обнаружил, что токарный станок работает, но работать на нем некому. Порывшись в железе, выбрал что-то похожее. Вспоминая школьные уроки труда, вставил в патрон, затянул, выточил, нарезал плашкой резьбу, выпилил напильником несколько выемок... Деталь встала на место как родная! Борттехник ликовал - это был первый полноценный ремонт боевой машины, проведенный им лично.
  Вечером, за дружеским столом, употребляя спирт, добытый на Ми-6, лейтенант Ф. поведал борттехникам офицерского общежития о своем приключении. В конце он сказал:
  - А что касается набегающих потоков - херня все это. Я вот трясся весь полет, а когда ничего не случилось, подумал - ведь этот поток и прижимал капоты, не давая им отвалиться даже в крене. Машина-то идет, наклонив нос, и встречный поток создает отрицательную подъемную силу. Да плюс давит нисходящий поток от винта! Так выпьем за нее, родимую, - за правильную аэродинамику!
  ...Через неделю ему показали свежий номер "Красной звезды". "Экипаж капитана Шишкова (через "и" - Ф.), - говорилось в крохотной заметке, - обнаружил потерпевший аварию самолет в глухой тайге. Умелые действия группы десантников во главе с начальником штаба майором Вельмисовым обеспечили спасение людей и перевозимого груза...".
  
  
  Слабость воина
  
  В мае в полк прибыло пополнение. В июле, после курса молодого бойца, новобранцы принимали присягу. В этот день стояла редкая для начала амурского лета жара. Дежурный по стоянке части лейтенант Ф. отобедал в солдатской столовой и, сидя в курилке, в тени приказарменных тополей, смотрел, как прямо перед ним на плацу один за другим юноши превращаются в солдат Советской Армии.
  Наконец все закончилось - отзвучали хлопки сапог по плацу и петушиные голоса новобранцев. Из динамика медленно и хрипло грянул гимн Советского Союза. Строй замер по стойке "смирно", офицеры подняли руки к козырькам. Лейтенант Ф. задумался: должен ли он, будучи в курилке, принимать участие в торжественном моменте? На всякий случай снял фуражку и положил на скамейку рядом с собой.
  Гимн играл невероятно долго. Каково солдатикам там на жаре, - подумал лейтенант. Вон тому уже явно плохо - он поднес руку к глазам, покачнулся...
  Лейтенант Ф. увидел, как солдатик поднес руку к лицу, потом покачнулся и переломился в поясе, чуть не клюнув носом плац. Стоящий сзади вовремя схватил его за ремень, предотвратив удар лбом об асфальт.
  Двое вынесли бойца из сомкнувшегося строя, положили на травку возле курилки. Лейтенант Ф., вздохнув, подошел, наклонился к бледному с синими губами рядовому, расстегнул ремень, воротничок гимнастерки, пошлепал по щеке. Рядовой вздохнул и открыл глаза.
  - А-а, товарищ лейтенант... - сказал он слабым голосом. - Вы знаете, снилось мне, что я в саду, бабочки летают, девушки далеко поют такими тоненькими голосами... как комарики...
  - Лежи, несчастный, - сочувственно сказал лейтенант, махая над лицом рядового своей фуражкой. - Отдышись, сейчас в санчасть тебя отведу.
  - Спасибо, - сказал рядовой, блаженно улыбаясь, и вдруг, приподняв зад, насупил брови. - Что-то мокро мне...
  Лейтенант потянул носом:
  - Да, брат, кажется, ты обделался... Бывает. Как говорится - когда спишь, себя не контролируешь...- сказал он, стараясь не рассмеяться.
  - Это все она! - вдруг злым трезвым голосом сказал рядовой, и щеки его покраснели. - Ну, гадина! Накормила!
  И только что умиравший боец, к изумлению лейтенанта, вскочил на ноги и, подтянув липнущие к ногам галифе, походкой цапли понесся к санчасти. В его сапогах хлюпало. Лейтенант последовал за ним - солдатик явно оклемался, и сопровождать его не было нужды, но лейтенант не мог пропустить развязку.
  Друг за другом они ворвались в темный коридор санчасти. Не останавливаясь, солдат помчался к кабинету с криком:
  - Накормили, суки! Чем вы меня накормили?
  Дверь кабинета открылась, и на крик выглянула капитан медицинской службы.
  - Что с вами, товарищ боец? - пролепетала она, увидев надвигающегося на нее рядового с выпученными глазами.
  - Че-че! - прокричал он. - Обосрался, вот че! Какие таблетки вы мне дали? Я простыл, у меня с утра температура была, я пришел к вам перед присягой! Что вы мне дали?! Куда я попал, что это за армия, где травят солдат?!
  - Успокойтесь! Я дала вам тетрациклин и слабительное, чтобы сбить температуру и освободить кишечник.
  - А-а! - завыл рядовой, развернулся и выбежал на улицу.
  Поморщившись, лейтенант поспешил на воздух. На крыльце он столкнулся со своим помощником.
  - Что случилось-то? Что за шум? - спросил помощник, глядя солдату вслед.
  - Че-че... - сказал лейтенант Ф. - Заболел он, вот че...
  
  
  Лето в Белогорске
  
  В июле борттехник Ф. и его верный борт оказались в курортном по амурским понятиям городке Белогорск. Сборная дивизии по парашютному спорту тренировалась перед чемпионатом округа. Пилотировал вертолет высокий, тяжелый, чернобровый, немногословный, похожий то на Мастрояни, то на полковника Брежнева капитан Коваль. Правым у него был лейтенант Исхаков - тоже чернобровый и молчаливый, но монгольского кроя и калибром поменьше. Исхаков был по здоровью переведен из истребителей в вертолетчики. За два месяца Коваль ввел лейтенанта в строй и взял в командировку на правой чашке - штурманом.
  Работали двумя бортами - второй был из Среднебелой. Поэтому работы у 22-го было вполовину, - летали то с утра, то с обеда. Жили в КЭЧевской гостинице, рядом были офицерская столовая, Дом офицеров с вечерним кино и с библиотекой, в которой борттехнику Ф. разрешили брать книги.
  Несмотря на укороченный рабочий день и командировочную свободу, капитан Коваль не давал лейтенантам бездельничать. В свободное от прыжков время он уводил борт на край аэродрома и тренировал лейтенантов. Исхаков брал управление и начинал вертолетные гаммы - выполнял висение, крутил машину медленным волчком, двигал ручку вперед и вел борт над густой, бегущей зелеными волнами травой. Командир сидел расслабленно, едва касаясь ручки управления и шаг-газа, ноги на педалях просто следовали за движениями ног штурмана.
  - Спокойнее, - говорил командир. - Мягче, нежнее... На себя... Отпусти чуток... Средним ухом слушай... Горизонт держи!.. Смотри на вариометр...
  Лейтенант был весь мокрый от напряжения, пот вытекал из-под шлемофона и, преодолевая густые брови, заливал ему глаза. Конечности лейтенанта истребительной авиации пока не обрели нужную вертолетчику твердость и слаженность действий. Машину мотало по всем степеням свободы, которые в особо размашистых случаях ограничивала рука командира.
  - Ладно, - говорил Коваль через полчаса болтанки, - отдохнем трохи. Управление взял...
  Он поднимал машину выше, делал круг, словно давая вертолету подышать и размять его измученное лейтенантскими упражнениями тело, ставил на три точки и сбрасывал газ. Перекуривали. Борттехник выходил, осматривал борт, входил, и два лейтенанта менялись местами.
  В самом начале командировки Коваль сказал борттехнику Ф.:
  - Ты времени не теряй, давай-ка тоже тебя поднатаскаем на взлет-посадку. Если в Афган загремите, а к этому идет, то там пригодится. Сможешь, в случае чего, борт на точку привести, заложником не будешь. Бывало, левого и правого одной пулей из строя выводило, - обидно же бортовому гибнуть от неумения ручками двигать...
  Сначала Коваль заставил его просто сидеть в правой чашке на стоянке, тренировать согласованность рук и ног.
  - Стань руконогом, - говорил командир. - Плавно берешь шаг, одновременно парируешь вращение вертолета педалями, и одновременно ручкой управления плавно вперед, если в разгон, или в сторону ветра, если боковой... Не думать при этом, все на автомате, - и глаза тоже, не вцепляйся ими а приборы, или, наоборот, во внешние ориентиры...
  Борттехник добросовестно тренировался, но когда впервые он взял ручку управления ревущего вертолета, его охватил ужас, несмотря на то, что первое время Коваль полностью дублировал, а борттехник просто водил руками и ногами за движущимися ручками и педалями. Он почувствовал, как малое движение шаг-газа вверх отзывается во всей машине могучим порывом. Через неделю занятий борттехник, хоть и со страховкой командира, хоть и рывками, мотая хвостовой балкой и валя в крен, мог поднимать машину, висеть и садиться.
  После начала этих упражнений борттехник Ф. стал обращаться с машиной как с живой. Однажды он обратил внимание, что, сняв стремянку, не бросает ее на пол кабины, а кладет аккуратно и почти бесшумно, словно боится причинить машине боль. Закрыв и опечатав дверь, он гладил ее и шептал: "Спасибо, девочка". И девочка становилась все послушнее. Борттехник верил - не столько его руки так быстро обретают властную твердость, сколько сама машина ухе не вредничает и не взбрыкивает, когда он берет управление, - она откликается на его движения так, словно не замечает мандража неопытного пилота, смягчая его рывки. И благодарный борттехник влюблялся в нее все сильнее.
  Ему нравилось это жаркое лето. Небо, как море, прогрелось до самых своих темных глубин. Когда они поднимались на четыре тысячи, вверху, в густом фиолете были видны звезды. А внизу - синее, голубое, зеленое тепло, в которое, выходя за дверь, ныряли небесные пловцы. Раскинув руки-ноги, они парили в затяжном, трепеща клапанами на костюмах, соединяясь в кольца и звезды, разлетаясь и снова сходясь. Борттехник не закрывал дверь за выпускающим, - он вытягивал из-под скамейки угол лопастного чехла, ложился на него грудью, цепляясь ногой за дюралевую опору той же скамейки, и лежал так, свесив голову в небо и, прикрывшись локтем от напора воздуха, смотрел, как черными точками исчезают в белых кучевых облаках парашютисты. Снижаясь, вертолет проходил через одно из них, и облако оказывалось вовсе не горой взбитых сливок, какой казалось сверху, - обыкновенный густой туман, сырость, холодной испариной проступающая на лавках и стенках вертолета, резкий запах озона, - вот все, что было внутри.
  А когда они выпадали из облака, под ними уже была расстелена карта города. Река лежала на ней петлями - сверкающий чешуей, темно-синий с прозеленью змей, проглотивший несколько островков. На одном из них, вон том, возле палочки моста, экипаж облюбовал себе местечко у зарослей тальника. За лето река совсем обмелела, и на свой островок они переходили вброд. Купались в мелкой горячей воде, забредая вверх по течению и сплавляясь до острова, лежа на спине и притормаживая пятками о дно. Стирали свои комбинезоны, набрасывали их на кусты тальника. Жарились на солнце, обвалянные в мелком песке, как в сухарях, иногда сползая в воду ленивыми тюленями.
  А вечерами после ужина, когда командир, лежа на койке, неспешно насыщал теорией внимательный мозг штурмана, борттехник убывал в увольнительную на ночь. Он шел в длинный бревенчатый барак, в котором дверцы печек выходили в общий коридор. Ее звали Люба, она была медсестрой в аэродромной санчасти, но когда-то, по ее словам, пела вечерами в ресторане. Они пили вино, она ставила на проигрыватель пластинку то Джо Дассена, то Джеймса Ласта, и они танцевали. Ее короткие желтые волосы пахли южной ночью. Она все время удивлялась, что он хорошо двигается, а он удивлялся, что она этому удивляется. Однажды она взяла его ладонь и долго смотрела, разглаживая ее пальцами, прижимая к столу. Вдруг на его линию сердца капнула ее слеза и стекла по линии судьбы.
  - Что? - спросил он. - Я паду смертью храбрых?
  - Нет, - сказала она, шмыгнув носом. - У тебя будет много женщин...
  - Куда уж нам, - сказал он недоверчиво.
  Ночью, когда ей было хорошо, она так скрипела зубами, и крик ее был так мучителен, что он поначалу пугался и спрашивал. Потом привык, и когда она блаженно прижималась к нему, гладил ее плечо и шептал на ухо "спасибо".
  Он уходил рано утром. Говорил "не вставай", целовал, прокрадывался на цыпочках до двери мимо маленькой комнаты, тихо надевал ботинки, оборачивался... И его всегда кидало в жар стыда. В открытой двери маленькой комнаты он встречал взгляд девочки в короткой ночной рубашке. Она сидела на кровати, свесив босые ноги, чертила пальцами по полу и, слегка наклонив голову к голому плечику, внимательно смотрела на гостя. Он неловко кланялся и уходил.
  Борттехник шел по рассветному городку и думал, как это вообще понимать, и что думает о них девочка, когда за стенкой кричит ее мать. И почему утром дверь в ее комнату всегда открыта, если они закрывают ее, когда она засыпает?
  Он приходил к завтраку и ел с аппетитом, в отличие от только что пробудившихся командира и штурмана.
  - Опять будешь носом клевать в полете? - спрашивал командир, глядя с улыбкой, как он мечет вилкой.
  ...Загрузив парашютистов, набирали высоту. С каждым витком спирали утренняя земля становилась все круглее, солнце на взлете нежное и неяркое - все жарче. Борттехник закрывал глаза, и кино продолжалось с крайнего кадра, - ему показывали бледные коленки, щиколотки и пальцы, чертящие по полу...
  - Мы на боевом, любовник! - будил его толчок и голос командира. - Работаем!
  Борттехник открывал глаза. Он был на самой вершине лета.
  
  Точка притяжения
  
  Даже с таким правильным экипажем командировка все равно не избежала нештатного всплеска. Однажды вечером, когда прыжки закончились, экипаж, заправив и зачехлив борт, подошел к курилке.
  - Да что ты мне втираешь! - горячился капитан команды парашютистов, майор, фамилию которого борттехник Ф. не запомнил. - Ты это вон им (он кивнул на вертолетчиков) втюхивай, они кивать будут хоть из вежливости. Но не мне! Прыгал он с семидесяти метров, орел, в попе крылья!
  - Прыгал, - спокойно покуривая, отвечал начальник местной ПДС майор Емец.
  - А доказать? Звездеть, сам знаешь, не мешки ворочать! Ты хотя бы со ста прыгни!
  - Ящик, - сказал Емец.
  - Какой еще ящик?
  - Обыкновенный. Если прыгну со ста, с тебя ящик армянского.
  - Я-то поставлю! - воскликнул майор. - А кто мне поставит, когда мы тебя с континента соскребем?
  - Я тебе до прыжка отдам. Нет, лучше мы мои деньги положим на мишень. Точка притяжения...
  - Ты собрался еще и на точку встать? - засмеялся майор.
  - А ты думал... Завтра утречком, по холодку...
  - А я как бы где? - спросил капитан Коваль. - Кого, по-вашему, за жопу первым возьмут, если что?
  - Не ссы, капитан, ты в ответе не будешь, я документ составлю про отработку покидания вертолета в экстремальной ситуации, все законно будет. И потом, половина моего ящика - экипажу, я разве не сказал? - хитро улыбнулся майор Емец.
  Утром, пока борттехник Ф. делал предполетную подготовку, Коваль, Исхаков и Емец прогуливались вокруг вертолета.
  - Как до ста снизишься над площадкой, иди против ветра, но не быстро, - говорил Емец, показывая рукой, как надо идти. И, обращаясь к Исхакову: - А ты за ветром следи по колдуну, курс против, но не в лоб, а градусов десять чтобы справа по полету поддувал... А ты, - поднял он голову к борттехнику, меряющему уровень масла в двигателях, - следи, чтобы наш майор мне ножку не подставил. Коньяк-то мы все любим..
  Солнце поднималось. Перелетели на площадку. Там команда парашютистов во главе с их майором уже постелила на песок круг с мишенью, на которой пластырем был приклеен конверт с тремя сине-зелеными купюрами с профилем Ленина. Капитан парашютистов поднялся на борт, сел на скамейку. Майор Емец сидел напротив, в шлеме, затянутый в подвесную систему с одной только "запаской" на животе.
  Взлетели. Набрали двести метров, начали снижение до ста с выходом на боевой курс. Емец, стоя на коленях перед открытой дверью, левой рукой держался за ручку двери, правой корректировал курс. Борттехник Ф., сидящий на своем месте лицом в салон, транслировал его жесты в командиру в кабину. Наконец ладонь майора замерла - "так держать!". Не вставая с колен, он обнял "запаску", слегка дернул кольцо, принял в руки упруго скакнувший купол, но не задержал его, а пропустил, направив чуть влево, одновременно выпадая в небо с поворотом на спину. У борттехника Ф. от неожиданности сердце ухнуло следом, он успел увидеть мелькнувшее лицо майора, на нем была улыбка.
  Второй майор и борттехник Ф. - оба в страховочных поясах, - упав на четвереньки у двери, успели увидеть, как сначала тень от купола, а через секунду и сам купол накрывают мишень, купол перелетает, опадая, сворачивается, ползет, как издыхающий монгольфьер, а на круге возле мишени стоит на коленях майор Емец и машет им рукой.
  - Вот гад, а?! - повернувшись к борттехнику, восхищенно крикнул майор.
  Борттехник согласно кивал.
  
  
  Стотонная месть
  
  В августе загорелись приамурские леса. Все заволокло смолистой дымкой. Борт Љ 22 был брошен на тушение в район Шимановска. Летали много - лили воду, высаживали на горящий торфяник пожарников. Медленно погружались в желтую мглу, кашляя и боясь, что двигатели задохнутся и вертолет рухнет на раскаленную корку, проломит е и уйдет по самую тарелку автомата перекоса в адово пламя подземных пустот. На висении высаживали пожарных с ранцами, борттехник выбрасывал топоры, лопаты, видел сквозь дымовую завесу сполохи в кронах. Поднимались, вытягивая за собой вихрящийся дымный гриб, набирали скорость над самыми верхушками. Возвращались на аэродром насквозь продымленные, с закопченными днищем и боками, с застрявшими в стойках шасси обгорелыми кедровыми ветками...
  Когда работа закончилась, борттехник Ф. вручил водителю ТЗ свой командировочный топливный талон, вписав в него 100 тонн керосина - столько они сожгли за время командировки. В спешке борттехник забыл оставить себе отрывную часть талона для отчета в родном полку. Водитель уехал, борттехник улетел в Магдагачи, и забыл про талон. Вспомнил он о нем больше, чем через год, когда, увольняясь из армии, подписывал обходной лист. Оставалась подпись начальника службы ГСМ. Но, прежде чем открыть дверь с табличкой, нужно вернуться начале его летной карьеры молодого лейтенанта Ф. Тогда его пригласила в гости одна прапорщица, девушка симпатичная, но крупная, может быть, даже, двухметровая. Хрупкий лейтенант тактично избежал свидания, сославшись на то, что заступает в наряд. Приглашение повторилось еще несколько раз, пока, наконец, жаждущая общения не поняла, что лейтенант ушел в глубокий отказ. Притязания прекратились.
  И вот теперь, зайдя в кабинет за подписью, он увидел обиженную им прапорщицу, которая, покопавшись в бумагах, злорадно сказала:
  - Подписать не могу. Вы должны армии сто тонн керосина, товарищ старший лейтенант. Откуда я знаю, может быть, вы этот керосин налево загнали. Езжайте в Шимановск, ищите отрывной корешок талона - или платите. Расплачивайся, старлей! - и Брунгильда мстительно захохотала.
  Старший лейтенант, посмотрев в глаза ГСМщицы, понял, что проиграл. Со словами "я поехал в Шимановск", он вышел из кабинета. Достал из кармана ручку, положил "бегунок" на подоконник в коридоре, и нарисовал в нем что-то размашистое, представляя, как бы могла выглядеть подпись Родины-матери.
  Он благополучно уволился в запас. Но еще несколько лет после армии бывшему борттехнику в кошмарных снах приходил счет за призрачные сто тонн керосина.
  
  
  Фуражка и карта в безветренную погоду
  
  Борттехник Ф. идет из штаба на стоянку первой эскадрильи.
  Ночью прошел дождь, на дороге лужи. Пахнет мокрой тайгой - желтой и красной листвой, брусникой, мхом. Лету конец.
  Только что вернулись из отпусков "афганцы", но их отправка на войну все откладывается. Поэтому, как положено после отпуска, они вводятся в строй. Начинаются плановые полеты по "коробочке" и в зону, в которых, к радости борттехника Ф., бортя Љ 22 не участвует по причине регламентных работ.
  Борттехника Ф. догоняет мотоцикл "Иж-Планета" с коляской. Рулит борттехник Гуртов, в коляске сидит борттехник Стекачев. Мотоцикл останавливается.
  - Фрол, садись! - кричит капитан Гуртов. - Чего боты мочить?
  Борттехник садится на заднее сиденье. Стекачев смотрит на него из коляски улыбчиво:
  - Хорошо вчера бухнули?
  - Не пили.
  - Ну конечно! Мешки под глазами не врут!
  - Мои мешки сами по себе. Это почки, - обижается борттехник Ф.
  - Все болезни от недопития, - смеется Стекачев. - Ничего, армия тебя вылечит...
  Они едут, огибая лужи. Справа вдоль дороги тянутся ряды колючей проволоки, за ней - центральная заправка, потом ангары ТЭЧ, потом первая стоянка. Со стоянки на ЦЗ рулит борт Љ 16 борттехника Мухаметшина. Правый блистер открыт, в нем видно лицо лейтенанта Вяткина, правака капитана Трудова, который сейчас и держит ручку. Лейтенанта Вяткина с его мягким круглым лицом, длинными ресницами и вечной улыбкой никто иначе как Милый не называет. Он женат, но когда к нему приходят, к примеру, из ЖЭКа, и он открывает дверь, его неизменно просят позвать кого-нибудь из взрослых.
  Борттехник Ф. привстал на мотоциклетных стременах и помахал Милому рукой. Лейтенант Вяткин с готовностью ответил - он высунул из блистера руку с каким-то прямоугольником и помахал им борттехнику Ф. Тут же потоком воздуха от винта этот прямоугольник вырвало из руки Милого и швырнуло в траву. В блистер высунулась голова в шлемофоне, свесилась, начала крутиться в поисках. Из травы поднялся на хвост длинный воздушный змей, подпрыгнул и, подхваченный потоком, полетел, извиваясь, то прижимаясь к траве, то взмывая.
  - Милый карту упустил! - крикнул Стекачев. - Ловить надо, сейчас "колючку" перелетит!
  Гуртов крутанул ручку газа, мотоцикл прыгнул вперед, полетел по прямой над лужами. Борт Љ 16 остановился. Борттехник Ф., держась за ручку сиденья и откинувшись назад, как ковбой на бешеном быке, поворачивая голову, смотрел, как, растопырив руки и петляя, Милый бежит за вертляво летящей перед ним картой.
  Борттехник Ф. совсем забыл, что он в фуражке. Встречный стремительному мотоциклу поток воздуха вдруг сорвал ее с головы борттехника. Как фокусник - вот она была, и вот ее нет!
  Когда мотоцикл остановился, и все трое оглянулись на дорогу, Стекачев сказал:
  - Ты везучий. Фура-то твоя не в луже плавает...
  Борттехник подбежал к колючей проволоке и аккуратно освободил свой головной убор, влетевший в проволоку почти у самой травы.
  Тем временем штурман Вяткин догнал свою карту. Ветер в ее парусах иссяк как раз у самой "колючки", почти у того места, где с другой стороны отряхивал свою фуражку борттехник Ф. Сворачивая карту, Милый кивнул на фуражку и сказал со своей детской улыбкой:
  - Ветер сегодня ноль. Что-то же их тянуло друг к другу...
  
  
  Утешение борттехника
  
  После отпуска "афганцев" начались попытки растащить их группу по частям. Приходили разнарядки - послать на замену одного человека в Кундуз, двоих в Кандагар, одного в Мазари-Шариф... Однажды инженер эскадрильи сказал борттехнику Ишбулатову:
  - Сдавай борт, пойдешь по замене в Газни.
  Борттехник Ишбулатов начал процедуру сдачи. Он бегал по стоянке, клеймил недостающий инструмент, заполнял формуляры. Когда все было закончено, пришел, как это часто бывает в армии, отбой. Борттехник Ишбулатов снова принял свой борт. Через несколько дней инженер сказал ему:
  - Сдавай борт, пойдешь по замене в Джелалабад.
  Борттехник Ишбулатов снова забегал по стоянке. Глядя на его медленный бег, борттехник Ф. мрачно недоумевал, зачем отрывать Видаса от подготовленной группы, когда можно послать такого одиночку, как лейтенант Ф., объяснив его неподготовленность нехваткой людей и спешкой.
  Но перед второй сдачей борттехник Ишбулатов еще успел принять участие в плановых полетах. В программу входил быстрый спуск с 4000 метров, который применялся в Афганистане для сведения к минимуму риска быть пораженным ПЗРК при заходе на посадку. Вертолет падает со скоростью 20 метров в секунду, кружась по спирали, как сухой лист.
  Вот в этом падении первый кандидат на войну борттехник Ишбулатов неожиданно замычал, схватился за голову, обтянутую шлемофоном, застучал по плечу командира, замахал ему, - стой, стой!
  На земле он скажет, что ему в мозг воткнули ножик. Его тут же послали в Благовещенск на ВЛК, там поместили в барокамеру и быстро спустили с шести тысяч.
  - Вот сюда как будто раскаленные спицы воткнули, - говорил потом лейтенант Ишбулатов, втыкая себе в брови свои твердые ногти.
  У борттехника Ишбулатова нашли искривление носовой перегородки. Его гайморовым пазухам был противопоказан такой быстрый перепад давления, и лейтенанта списали на землю.
  Борттехник Ф. воспрял духом. Искривление носовой перегородки было у него со школы после удара клюшкой по переносице. Если бы он был сейчас в этой группе, его постигла бы участь лейтенанта Ишбулатов, который не только не пошел на войну, но и дослуживать будет на земле. Теперь борттехник Ф. понял милосердие провидения, в тот март наславшее наславшее тот снег на перевалы.
  - Не печалься, - сказал он, обнимая за плечи лейтенанта Ишбулатова - Вместе перезимуем...
  
  
  Сапожник и судьба
  
  Когда лейтенанта Ишбулатова списали на землю, идти по замене в Джелалабад выпало старшему лейтенанту Сапожнику. Как опытный борттехник он быстро сдал борт и меховые вещи, заполнил "бегунок" и оставшееся до убытия время делал покупки. Это была его вторая ходка в Афган, и, собираясь, он учил молодых борттехников (даю очищенный от любимой присказки монолог):
  - Первым делом берите курево, даже если не курите. Там поначалу зарплату не дадут, а на рубли в тамошнем чипке ничего не купишь - только на чеки Внешпосылторга. Кстати, здесь, в Союзе они идут один к трем. Так вот, курить будет нечего, если с собой не возьмете, а те, кто не курит, сразу наварятся, продавая тем, кто курит, в долг. Берите подешевле, без фильтра - "Астру", "Приму"... Купите здесь несколько чайников, просто металлических чайников, они там в дуканах идут нарасхват - в обмен на чайник можно взять "Монтану". Это вам на первое время. Потом, как начнете получать зарплату, будете покупать в своей "чекушке" конфеты, печенье, и менять их на афошки, и на них уже покупать джинсы, батники, кроссовки, часы с калькуляторами и мелодиями, сервизы с музыкой, магнитофоны, чай индийский крупнолистовой... Гандоны и ногтегрызки в дуканах не покупайте. Как товар сдали, берите парочку на бакшиш, подарок, то есть.
  - Зачем нам это надо? - недоуменно сказал борттехник Мухаметшин - Мы не мешочники какие-нибудь...
  - Ну да, я забыл, - усмехнулся Сапожник, - Вы воины-интернационалисты, нах...-б
  ...
  - Кстати, Коля, - сказал лейтенант Лосенков - А ты не забыл, что должен мне сто рублей?
  - Толик, нах...-б..., - поморщился Сапожник, - я же тебе слово офицера дал! Завтра расчет получу, отдам, и еще бутылку сверху!..
  На следующий день, когда борттехники были на своих бортах, кто-то, пробегая мимо борта Љ 02, крикнул:
  - Толик, там на ЦЗ Сапожник в Афган улетает!
  Борттехник Лосенков, слетев с тарелки автомата перекоса, помчался на перехват должника. Он увидел взлетающий вертолет, постоял, глядя, как тот делает прощальный круг, махнул рукой и вернулся на стоянку.
  - Ты ему зла не желай, - сказал борттехник Мухаметшин - Проклянешь, он погибнет, получится, что за какие-то сто рублей...
  - Да не буду я его проклинать, вот еще, - сказал борттехник Лосенков. - Пошел он...
  На этом историю можно было бы и закончить - встречи Сапожника и лейтенанта Лосенкова больше не предвиделось. Конечно, военная судьба могла свести двух вертолетчиков - джелалабадского и шиндандского - где-нибудь в Кандагаре, - но она сделала точнее. Сапожник, дослужив с джелалабадцами до общей замены, вернулся в Мандагачи, потом побывал в Чернобыле, вернулся, получил очередное воинское звание "капитан", и, когда ему предложили снова в Афганистан - в Кабул по одиночной замене, - мужественный вертолетчик согласился. В Кабуле к моменту его прибытия замену уже нашли, и его направили в Шинданд. Там своего заменщика, как полагается, радушно встретил борттехник-двухгодичник, старший лейтенант Лосенков Оба радостно удивились встрече.
  - От судьбы, нах...-б..., не уйдешь, - мудро заметил капитан и отдал борттехнику Лосенкову сто заработанных в Джелалабаде чеков.
  
  
  Пять минут
  
  К старому штабу делали пристрой. Руководил строительством летчик майор Шамоня. Он сам летал за стройматериалами по всей Амурской области. В начале сентября летчик-строитель запряг 22-й борт и повел его в поселок N*, что лежал у самой китайской границы. Там майору должны были подвезти груду фанерных обрезков из леспромхоза.
  Сели на пыльном стадионе, разогнав гонявшую мяч ребятню. Выключились. Майор послал правака и борттехника по адресу, где их ждали стройматериалы.
  Когда они вернулись на машине, груженной обрезками фанеры, и борттехник выскочил из кабины, он увидел следующую картину.
  Вертолет как изнутри, так и снаружи кишел мальчишками. Майор Шамоня лежал в салоне на лавке, натянув на нос фуражку, и его охранная деятельность заключалась в том, что он придерживал рукой закрытую дверь кабины, не подозревая, что борттехник оставил открытым верхний люк, и кабина была полна мальчишек. "Бонифаций хренов", - подумал борттехник. Он разогнал мальчишек и, осмотрев вертолет, увидел, что из гнезд на левой створке исчезли обе ракетницы с шестью сигнальными ракетами. Их крепежные винты (по одному на обойму) можно было вывинтить монетой. И вывинтили.
  Узнав от злого борттехника о пропаже, майор Шамоня сказал "ай-яй-яй!", и развел руками. Уже взбешенный борттехник (ответственность огребет он один!) поймал за шиворот первого попавшегося пацана и прошипел:
  - Если через пять минут ракетницы не вернутся на место, ты полетишь со мной в военную тюрьму.
  - Все скажу, все покажу, - залепетал испуганный парнишка. - Я знаю - кто, нужно ехать в школу.
  Услужливые пацаны подкатили невесть откуда взявшийся раздолбанный мотоцикл "Восход". Оттолкнув всех, борттехник прыгнул на тарахтящий мотоцикл, показал заложнику на заднее сиденье, и отпустил сцепление.
  С грохотом они пронеслись по поселку, въехали во двор школы. Шел третий день сентября. Борттехник открыл дверь в указанный класс, вошел, и, не здороваясь с ошарашенной учительницей, сказал:
  - Дети! Вы все знаете, что враг рядом, - он показал рукой в окно, - за рекой. Именно поэтому любая деталь боевого вертолета сконструирована таким образом, что, при ее попадании в руки врага, включается механизм самоуничтожения. Через двадцать минут после ее снятия происходит взрыв, уничтожающий все живое в радиусе ста метров.
  Он демонстративно посмотрел на часы:
  - Осталось пять минут!
  В гробовой тишине стукнула крышка парты, к борттехнику подбежал мальчишка и дрожащими руками протянул две обоймы с ракетами.
  - Скорее, - умоляюще сказал он, - разминируйте их!
  - Не бойся, пионер! - сказал, принимая обоймы, повеселевший борттехник. - Разве ж ты враг?
  И, погладив мальчика по голове, вышел.
  
  
  По бруснику
  
  После списания на землю борттехник Ишбулатов остался в эскадрилье в непонятном статусе. Он ходил в наряды, работал по хозяйству, помогал в замене двигателей, лопастей, в регламентных работах. И тут как раз подоспели осенние заготовки. Несколько групп солдат во главе с офицерами забрасывались вертолетами в тайгу на сбор грибов, кедровых шишек и ягод. Лейтенанту Ишбулатову придали пять солдат, несколько картонных бочек, совки для быстрого и варварского сбора ягоды (фанерные кузовки с гребнем из проволоки), провиант, палатку, - и бросили на бруснику. Борт Љ 22 высадил команду за сто километров к северу, возле быстрой прозрачной речушки, под сопкой, склоны которой были покрыты стлаником, мхом и брусничником. Борттехник Ф., вдохнув знакомый запах сентябрьской тайги, умывшись хрустальной водой и поев крупной спелой брусники, позавидовал лейтенанту Ишбулатову
  Они улетели, оставив заготовителей. Уже запустив двигатели, борттехник Ф., вдруг вспомнив, снял на створках моток контровки и кинул лейтенанту Ишбулатову - на петли для зайцев проволока была самое то. У лейтенанта Ишбулатова был "Макаров" с двумя коробками патронов, но не для охоты, а на всякий случай.
  Прошло несколько дней. Борт Љ 22 отправили в белогорскую командировку, бросать девчачью команду. Когда борттехник Ф. вернулся, в их комнате в общежитии стояло ведро брусники.
  - Видас угостил? - спросил борттехник Ф. у борттехника Мухаметшина.
  - Нет, - сказал борттехник Мухаметшин - Сегодня я вывез из тайги группу капитана Володягина. Они тонну собрали. А Видаса с тех пор я не видел.
  Утром следующего дня борттехник Ф. спросил у инженера эскадрильи, где лейтенант Ишбулатов.
  - Где, где, - сказал майор Горовенко рассеянно, и вдруг встрепенулся. - А что, они с брусники не вернулись, что ли? Так какого хера молчишь? Две недели уже!
  - Я в командировке был! - возмутился борттехник Ф.
  Все перепугались, забегали, начали крутить ручку телефона. Нашли экипаж, который десантировал группу лейтенанта Ишбулатова, и уже в обед борт Љ 22 садился на широкий берег узкой речки у сопки. В палатке никого не было, но рядом горел костер. Дали выстрел из ракетницы. Скоро из леса выбежали шесть бородатых людей.
  Робинзоны наперебой рассказывали, угощаясь куревом. Бочки были полны брусники через три дня. Когда в условленный час пятого дня борт не прилетел, подумали на плохую погоду в Гачах, хотя здесь было ясно и холодно. Несколько дней жили как туристы, жгли костры, пекли рыбу - один солдат сделал удочку. Ставили петли на зайцев, но в них никто не попался. Пистолет Видас использовал только один раз.
  - По ночам кто-то ходил у палатки, - сказал он. - Вздыхал, как корова. Я подумал даже - корова. Но утром след на инее большой, и бочка с брусникой одна опрокинута, ягоду ел...
  На следующую ночь, когда мишка пришел снова, Видас высунул из палатки руку с пистолетом и два раза пальнул в воздух. У него хватило ума не стрелять в сторону медведя.
  - Раненный этой пулькой, он бы вас просто подавил в палатке, как лягущек, - сказал борттехник Ф.
  Больше медведь не приходил. Лейтенант Ишбулатов доказал свою свирепость даже хозяину тайги. Потом борттехники Ф. и Мухаметшин удивлялись такой решительности лейтенанта Ишбулатов, пульс которого, по уверениям предполетного доктора, не превышал 50 ударов даже после приседаний, то есть, его биологическое время текло совсем в ином ритме. Он мог, ожидая заправки вертолета, смотреть, как мимо его борта медленно и выжидающе ползет ТЗ, и только после того, как водила ударял по газам, лейтенант Ишбулатов начинал медленно взмахивать рукой и медленно бежать за машиной. А однажды в однокомнатную квартиру в ДОСах, где Видас жил с лейтенантом Саеткуловым, ночью пришли грабители. Они сначала бросили камень в окно и разбили его. Видас проснулся, и думал, что это был за звук. Лейтенант Саеткулов был в наряде. Не дождавшись реакции, воры отжали хлипкую дверь, вошли, не включая света, собрали висящие на вешалке куртки, вошли в комнату, увидели, что на кровати кто-то спит, и удалились. А Видас подумал, что приходил из наряда лейтенант Саеткулов и снова уснул.
  Вот такой выдержанный офицер руководил сбором ягод. Он был спокоен, несмотря ни на что. На пятый внеплановый день солдаты поняли, что дело не в погоде, что, скорее всего, их просто потеряли, ищут в другом месте. С утра на вершине сопки разводили костер, питали его смолистыми стланиковыми лапами, и сопка с высоты была похожа на курящийся вулкан. Но за три дня до прилета 22-го борта командир брусничного взвода лейтенант Ишбулатов приказал больше сигнальный костер не жечь.
  - И зачем? - удивился борттехник Ф. - Мы, между прочим, не сразу твою сопку нашли, тут речка между такими же петляет. Был бы дым...
  Оказывается, перебрав все три варианта, лейтенант Ишбулатов нашел, что наиболее правдоподобен самый неправдоподобный. Началась война с Китаем, - решил он. Как им говорил замполит, спецподразделения китайцев, обутые в кеды, бегом преодолеют те сорок километров от границы за четыре часа, - налетят как саранча...
  - Я подумал, - говорил лейтенант Ишбулатов, что-то рисуя в воздухе согнутым пальцем, - что полк перелетел на запасной аэродром в глубь страны. Если будем дымить, нас найдут враги...
  - И чего тогда вы еще три дня тут сидели? - спросил борттехник Ф.
  - Думали... - сказал лейтенант Ишбулатов.
  
  
  Летчики и девочки
  
  В начале сентября 1986 года борт Љ 22 снова оказался в Белогорске. И снова кидали парашютистов. Но работали не с профессионалами, а с местным подростковым парашютным клубом, которым руководил майор Емец. Команда клуба почему-то состояла только из девчонок 13-15 лет. Девчонки сыпались из вертолета как горох, и, когда машина приземлялась, парашюты были уже уложены, и девичий отряд был готов к новому прыжку. Эта интенсивность начала беспокоить экипаж. И погода как назло была ясной и теплой - стояло бабье лето. Самым неприятным было то, что на все шутки экипажа (в этот раз с борттехником Ф. трудились капитан Лобанов и лейтенант Скляренко) девчонки отвечали вежливо-безразличными улыбками. Они вообще были не по-детски хладнокровны. Одна из них, дернув кольцо раньше, чем нужно, зацепилась выходящим куполом за штуцер левой амортстойки вертолета. Купол сорвался со штуцера, но был распорот. Девочка спокойно отцепила основной, открыла запаску, приземлилась, и уже на следующем взлете была в небе.
  - Юные диверсантки, блин, - с досадой бормотал командир.
  Командировка явно не удавалась. Экипаж был на грани нервного срыва. И неудивительно, что в один из день детских прыжков этот срыв произошел. День начался с неприятности. На контрольном висении, когда борт завис метрах на двадцати, с "вышки" вдруг ласковым голосом сказали:
  - Четыре полста первый, у вас стремяночка не убрана.
  Борттехник выскочил в салон, встал на колени, наклонился над пропастью, рывком втянул стремянку и захлопнул дверь. Потом только подумал, что вполне мог улететь вниз, и сказал несколько строгих слов в адрес командира, который не предупредил, что зависнет так высоко.
  Итак, в промежутке между взлетами, когда вертолет молотил на площадке в ожидании, пока диверсантки натягивали свои парашюты, случилось доселе небывалое. Три девочки вдруг отделились от отряда и побежали к зарослям кустарника на краю площадки. Увидев их легкий бег, командир оживился:
  - Гляди, мужики, они тоже, оказывается, люди. Приперло, все-таки!
  И, пробормотав странное: "Раз они по-человечески, то и мы по-человечески...", он взял шаг-газ. Когда девчонки, забежав в кусты, присели, командир поднял машину и, ухмыляясь, двинул ее вперед. Подскочили, на мгновение зависли над кустами, и, свалив на круг, вернулись на место.
  В салон вбежали две фурии постарше, и набросились на встретившего их борттехника Ф.:
  - Как вам не стыдно! Офицеры Советской Армии ведут себя как хулиганы из подворотни. Мы будем жаловаться через начальника нашего клуба командиру вашей части!
  Борттехник понял, что шутка не удалась, и угроза может оказаться вовсе не пустой.
  - Успокойтесь, товарищи парашютистки! Произошла трагическая ошибка! - сказал он, примиряюще поднимая руки. - Во всем виноват сбой техники. Командир решил сделать контрольное висение, но на высоте двух метров произошло нештатное барометрическое включение автопилота, который и направил вертолет соответственно заложенной гиропрограмме. Во время работы автопилота человек бессилен изменить курс. Мы смогли отключить автопилот только над кустами, где, как вам, надеюсь, известно, существует аномалия давления, что и ввело в заблуждение барометрическое реле. Командир, не медля ни секунды, увел машину. Мы приносим извинение за действия нашего автопилота. По прибытию на базу он будет заменен.
  Девочки смотрели на строгое лицо офицера - ему нельзя было не верить. К тому же он добавил:
  - Если вы будете настаивать на своей версии, мне, как старшему, чтобы сохранить честь всего экипажа, придется уволиться в запас ровно через год. Я бы сделал это сегодня, но командование согласится минимум на год. Что скажете?
  - Ну, хорошо, - промямлили девочки, переглянувшись. - Мы берем свои слова назад.
  И смущенно улыбнулись.
  
  
  Казус Скляренко
  
  Экипаж подружился с девчонками. Летчики посмеивались, глядя, как сосредоточенно ведут укладку парашютов и строго строеи идут к борту юные парашютистки.
  - Ишь, заячья команда, - с нежной уважительностью говорил командир.
  Однажды, заходя пустыми на очередную посадку, они увидели, что одну из диверсанток снесло на край площадки. Она устало брела, волоча в охапке смятый купол.
  - Может помочь пигалице? - предложил командир.
  - Я помогу, - вдруг сказал лейтенант Скляренко, отсоединил фишку СПУ, отстегнул парашют и ловко выпрыгнул в открытый блистер. Он помчался навстречу, принял парашют, и пошел рядом, галантно согнувшись к спутнице и что-то говоря.
  Загрузились, взлетели, выбросили, пошли на посадку.
  - Все, на сегодня отработали, - сказал командир. - Прикурите мне сигарету.
  Правак достал сигарету, спички, прикурил, передал командиру. Потом взялся за ручку блистера, чтобы открыть его для вытяжки дыма.
  Информация для сведения: блистер - сдвижное боковое окно трапециевидной формы, выпуклое, площадью почти 0,6 кв. м, окованное по периметру, достаточно тяжелое, двигается по направляющим. В случае необходимости летчик сбрасывает блистер и покидает вертолет. Сброс осуществляется срыванием красной законтренной ручки, расположенной над блистером.
  Итак, лейтенант Скляренко потянул за ручку блистера (не за красную!). Блистер не поддался. "Вот черт", - сказал Скляренко и рванул сильнее. И блистер распахнулся! В кабину ворвался ветер. Борттехник увидел, что правак, высунувшись в окно по пояс, держит сброшенный блистер за ручку, а набегающий поток, наполняя этот парус из оргстекла и металла, выворачивает держащую его руку.
  - А-а-а!!! - кричал правак, повернув голову назад на 180 градусов. - Да помогите, вашу же мать, сейчас вырвет!
  Несмотря на трагичность ситуации, командир и борттехник, увидев выпученные глаза орущего правака, покатились со смеху.
  - Помоги ему, - кое-как выговорил командир.
  Борттехник перегнулся через спинку правого кресла, дотянулся до края блистера, почувствовал его страшное сопротивление. Вдвоем с праваком они дотянули рвущийся на свободу блистер и попытались втащить его в кабину. Но, оказалось, что этот кусок стекла и металла неправильной формы в проем не проходил.
  - Держите его так, - сказал командир, - скоро сядем.
  Но в это время, штурманская карта, брошенная праваком на приборную доску, вдруг зашевелилась и поползла в окно.
  - Карту лови! - страшным голосом заорал правый.
  - Держи ее! - завопил командир. - Секретная карта, всем полком искать клочки будем! Хватай!
  Борттехник бросил блистер и кинулся за портянкой карты, которая уже втягивалась в проем, огибая локоть правака, обе руки которого, вцепившись в блистер, боролись с воздушным потоком.
  Борттехник схватил карту, смотал ее и засунул под свое сиденье. Но оставшийся без помощи правак снова упустил блистер, и тот бился на ураганном ветру в вытянутых руках лейтенанта Скляренко, который опять орал:
  - Да помогите же, сейчас отпущу! Руки отрывает!!! Кончай ржать, помоги, сволочь!!!
  Когда сели, командир утер трясущимися руками слезы. Борттехник выбежал на улицу и принял блистер из бессильных рук правака. На аэродром с площадки решили лететь с открытым окном. Солнце уже садилось. Забрали девочек и полетели на аэродром. Правак угрюмо молчал, рассматривая синяки и ссадины на руках. Борттехник периодически заливался смехом.
  Прощаясь с летчиками, девочки поблагодарили экипаж, а самая старшая, подойдя к борттехнику, подарила ему книгу под названием "Цицерон. Биография".
  - Мы подумали, что вам подарить, - краснея, сказала она, - и вот...
  - Спасибо, - сказал борттехник. - Это мой любимый оратор.
  После того, как диверсантки уехали, начался разбор полетов.
  - Ну-с, что у нас случилось? - спросил капитан Лобанов. - Почему сработал аварийный сброс блистера?
  Он показал на красную ручку, которая болталась на разорванной контровке.
  - Потому что борттехник у нас - раздолбай, - сказал лейтенант Скляренко. - Ручка была не законтрена.
  - Раздолбай вовсе не борттехник, а правый летчик. - сказал борттехник. - И доказать это легко. Первое - контровка, как мы видим, порвана, но слом свежий. Значит, сорвано недавно. Второе - полчаса назад лейтенант Скляренко, влекомый преступным чувством к несовершеннолетней парашютистке, выбросился из окна. Во время эвакуации - обрати внимание, командир, - Скляр был в шлемофоне, и шишаком этого самого шлемофона, как лось рогами, сбил ручку и сорвал контровку. Когда он дернул блистер, ручка соскочила с упоров, сработал сброс. Поэтому мы поимели то, что поимели.
  - Не верь ему, командир, - взвизгнул правак. - Этот Цицерон от чего хочешь отмажется!
  - Ладно, - сказал командир. - Кончай ругаться. Баба на борту - всегда предпосылка. Давайте блистер на место ставить.
  
  
  Блиц борттехника
  
  После командировки борттехник Ф. собрался в отпуск. Как раз всех его друзей, которым предстояло лететь в Афганистан, на две недели отправили в профилакторий под Хабаровском - в рамках все той же подготовки набраться сил и пройти курс самообороны без оружия. Пути расходились окончательно. Борттехник Ф. надеялся, что, когда он вернется из своего почти двухмесячного отпуска, "афганцы" будут, наконец, в Афганистане и перестанут маячить живым укором перед его глазами. Будет стоять глубокая осень, потом настанет зима, и все пойдет по плану, утвержденному весной. Он будет летать над збелой землей, писать роман, играть в шахматы. Да, играть в шахматы, а не просто разбирать партии двух "К". На смену борттехнику Мухаметшину, с которым борттехник Ф. коротал вечера за доской, пришел борттехник нового призыва. Он был женат, поселился с женой в общежитии, и первым делом обошел соседние комнаты в поисках любителей шахмат. Увидев на столе у двухгодичников не только шахматную доску с фигурами, но и шахматные часы - белые, с черными кнопками и красными флажками, - он разволновался. Борттехник Ф. снисходительно-добродушно согласился сыграть партейку. Привыкший всегда выигрывать, фигуры двигал быстро, думал рассеянно, и уже в дебюте попал в трудное положение. Спохватился, начал думать, боролся изобретательно, и все же проиграл. Потом он проиграл еще две партии, потом выиграл одну и одну с трудом свел вничью.
  Новый борттехник оказался перворазрядником, а то и кандидатом в мастера спорта (автор уже не помнит, склоняясь ко второму, потому что перворазряднику проигрывать все же несолидно), и все книги, вставшие у него в комнате на полке, были шахматными. Борттехник Ф. вдруг осознал, что его знание нескольких дебютов по пять ходов в каждом, в данном случае равно полному незнанию. Он проигрывал один к пяти каждый день, и единственное отдохновение находил в пяти- или одноминутном блице, где борттехник - тут счет был обратный. Но теперь он знал, что зима дана ему еще и для полной победы над кандидатом в мастера спорта по шахматам.
  В отпуске он говорил друзьям, что в Афган не идет, потому что отправляют в Чернобыль. В ответ на уговоры отказаться во что бы то ни стало, пожимал плечами. У лейтенанта ВВС было много денег, он поил друзей водкой, возил их на такси, покупал девушкам большие букеты красных роз. Однажды вечером он увидел в программе "Время" репортаж Михаила Лещинского, в котором мельком показали строй вновьприбывших вертолетчиков. Кадр был секундный, но отпускник успел узнать лицо борттехника Мухаметшина! Потом он начал думать, что мог обознаться, но сходство было слишком велико, чтобы сомневаться. "Теперь все..." - подумал борттехник Ф. с грустным облегчением.
  Он вернулся в часть в середине ноября и, к своему разочарованию, увидел, что "афганцы" по-прежнему были в Магдагачи.
  - Я вас скоро сам убью, - сказал он злобно.
  - Успокойся, через неделю уходим, - сказал борттехник Мухаметшин.
  Они сдавали свои борта. Наступали холода. Трава на стоянке была седой, земля - твердой как бетон. С хмурого неба медленно сыпал мерзлый туман, временами превращаясь в снег. Борттехник Ф. делал перевод своей машины на зимние, менее вязкие масла. Он бродил по пустынной стоянке то с ведром, то со стремянкой, напевая под нос: "осень, ты на грусть мою похожа, осень, вместе будем до зимы...", разжигал в патронном цинке керосин, бросив в него кусок ветоши, - греть руки, когда они замерзнут, - расконтривал, откручивал, заливал, закручивал, законтривал... И когда он, стоя на стремянке, заправлял маслом шарниры хвостового винта, мимо сквозил как всегда стремительный инженер эскадрильи. Он пробежал, остановился, вернулся, посмотрел поверх очков на борттехника, словно что-то вспоминая, и сказал:
  - Ты фото на паспорт сдал?
  - Какой паспорт? - удивился борттехник.
  - Дурака выключи! Служебный, какой еще! Ты же в отпуске был, когда все "афганцы" сдали, а завтра последний день! Чего телишься-то?
  Борттехник стоял, боясь сказать слово, чтобы не спугнуть. Но сказал:
  - Завтра сдам...
  - Борт Чакиру передавай! - убегая, крикнул инженер.
  Борттехник пальцами вкрутил пробки шарниров ХВ, спустился по стремянке и помчался фотографироваться. Китель он пошить так и не успел, пришлось взять у лейтенанта Мухаметшина Дело было к вечеру, фотоателье в поселке уже закрылось, но это не могло остановить борттехника Ф. Он понял, что там, наверху, решили дать ему шанс, - инженер, судя по очумелому виду, не понимал, что говорил. Да и он ли вообще говорил его устами?
  У борттехника Ф. был фотоаппарат ФЭД-5, бачок для проявки пленки и отцовский увеличитель УПА. На фоне простыни, при свете электрической лампочки, за неимением вспышки используя большую выдержку и не шевелясь, чтобы не смазать, в кителе, который сидел на плечах, как бурка Чапая, борттехник Ф. отснялся на всю пленку, проявил ее, просушил, и уже ночью отпечатал фотографии - темный, опухший лик меж погон, приподнявшихся, как крылья настороженного орла.
  Утром он отнес шесть карточек с уголком в строевой отдел и осторожно вышел, тихо прикрыв за собой дверь, чтобы там не опомнились и не крикнули в спину - погоди-ка, тебя же нет в списках!
  Несколько дней он ждал отбоя на каждом построении. Лишь когда получил на руки синий заграничный паспорт со своей самопальной фотографией, когда сдал свой борт Љ 22 старшему лейтенанту Чакиру, а зимний шлемофон и унты, упакованные в мешок, - на вещевой склад, когда, наконец, им сообщили, что завтра они убывают в Возжаевку, а оттуда - в Узбекистан, - только тогда борттехник Ф. успокоился. Вечером он сыграл несколько партий с кандидатом в мастера, две проиграл, поставил часы на блиц, выиграл две и встал.
  - Ну, - сказал он, - спасибо за игру, но мне пора.
  - Да поиграйте еще, - предложила радушная жена кандидата.
  - Ребята завтра в Афган! - сказал муж с суровой скорбью. - Им не до игр сейчас...
  Поздним вечером к ним из верхнего городка пришли лейтенанты Ишбулатов и Саеткулов Они были не по-хорошему оживлены, и принесли с собой бутылку самогона.
  - Мы пить не будем! - решительно пресек лейтенант Мухаметшин, который укладывал сумку, и никак не мог втиснуть шахматные часы.
  - Эх, - сказал лейтенант Саеткулов, снимая фуражку и садясь на кровать. - Если бы не мое зрение...
  - А у меня нос... - сказал лейтенант Ишбулатов и постучал себя двумя пальцами по лбу.
  - Да ну вас, - сказал борттехник Ф. - Все нормально, каждому свое...
  Гости попросили стаканы, выпили вдвоем, чокнувшись и пожелав, чтобы количество посадок равнялось количеству взлетов.
  - Не завидую я вам, - сказал на прощанье лейтенант Ишбулатов - Говорят, там появились ракеты, от которых не уйдешь. Стрингеры...
  - "Стингеры", Видас, - сказал лейтенант Мухаметшин - Ничего, уйдем как-нибудь потихоньку...
  Борттехник Ф. смотрел в окно, как они уходят. На улице было темно и моросило. Асфальт у КПП искрился под фонарем.
  Утром, перед вылетом в Возжаевку, построились на мокром аэродроме. Вертолеты стояли в тумане. А вечером, когда улетали из Возжаевки, повалил густой снег.
  Осень кончилась.
  
  Год спустя, или Центральный летчик
  
  В сентябре 1987 года борттехник Ф. заменился из Афганистана. Он отгулял отпуск и вернулся в Магдагачи дожидаться приказа на увольнение. Из отпуска он опоздал (принял транзитную дату вылета из Новосибирска за дату вылета из Уфы, пришлось покупать билет с задержкой на две недели), его друзья уже уволились в запас и отбыли по домам.
  Старший лейтенант Ф. живет в том же офицерском общежитии, что и до Афганистана, но в Љ 109, а в угловой комнате на втором этаже. Стоит ноябрь. Уже выпал снег, в батареях комнаты - воздушная пробка, и тепло не доходит до старшего лейтенанта. Поэтому он живет в четырехместных апартаментах один и, несмотря на предложения, переселяться не собирается. Никого из его эскадрильи в Магдагачах пока нет - они заменились в октябре, и еще отгуливают свои отпуска. Поэтому старший лейтенант на службу не ходит, - лишь раз в неделю он наведывается в штаб - узнать, нет ли приказа из Хабаровска на увольнение.
  Каждый день после обеда он идет на железнодорожный вокзал к газетному киоску и покупает свежую прессу - киоскерша даже оставляет ему "Огонек" (перестройка в разгаре). Вернувшись в свою холодную комнату, он заваривает чай, пьет, курит и читает. Вечером, когда все прочитано, он идет на ужин, возвращается, заваривает чай, пьет, курит, и, набросив на плечи и на колени по одеялу, пишет что-то в блокноте с твердой синей обложкой.
  Окна искрятся льдом. Иногда в общежитии отключают воду, и тогда можно наскрести ложкой с форточки пушистой изморози и заварить на талой воде (ровно стакан) чаю, пахнущего сигаретным дымом. Иногда в нижнем поселке отключают свет. В местных магазинах почему-то нет свечей, поэтому в такие вечера старший лейтенант читает и пишет при свете негасимых фонарей за окном.
  За стенкой - комната дежурных по общежитию. Одна из них - рыжая, с наглыми глазами, нравится старшему лейтенанту. Иногда, в ее дежурство, по ночам он слышит, как за стеной ритмично скрипит кровать. Утром, встречаясь в коридоре, они с понимающей улыбкой смотрят друг на друга. Старший лейтенант готов к контакту, но его сдерживает одно обстоятельство. Он не может сходить в магдагачинскую баню, боясь, что украдут его летную шевретовую куртку (раньше ходили в баню группой, и один всегда был рядом с одеждой). Старший лейтенант одет в джинсы и вареную рубашку, приобретенные в Афганистане, рубашка, по-видимому, крашена чернилами, поэтому торс старшего лейтенанта до самого горла имеет страшный мышиный цвет - тот же цвет имеет простыня, на которой он спит.
  Но, в общем, ему тепло, уютно и по-хорошему одиноко. Так он проживет целый месяц.
  Однажды вечером, когда старший лейтенант, заварив чаю, приготовился писать, в дверь постучали. В комнату вошел незнакомый авиалейтенант в заснеженной шинели.
  - Здравствуйте, я - истребитель с Возжаевки, - сказал он. - Только сегодня приехал, ищу, где переночевать.
  Старший лейтенант Ф. посоветовал ему идти к дежурной и проситься в нормальную теплую комнату.
  - Я сам тут временно сижу, - сказал старший лейтенант. - Жду отпуска после Афгана.
  - А вы вертолетчик? - спросил лейтенант.
  - Вертолетчик, - сказал старший лейтенант, и непринужденно добавил: - Пока на правой чашке, но после отпуска пересяду на левую.
  - И как - трудно на вертолете летать?
  - Да что тут трудного, - удивился старший лейтенант Ф. - Шаг-газ на себя, ручку вперед и пошел педалировать! Ну, есть, конечно, своя специфика - в чем-то и труднее, чем на самолете.
  И старшего лейтенанта понесло. Он вкратце обрисовал специфику управления вертолетом, потом перекинулся на воспоминания об Афганистане, о боях-пожарищах, о том, как заходишь на боевой, делаешь горку, отдаешь ручку вперед, жмешь на гашетку, уходишь от собственных осколков - плотно работали, брат, в ближнем бою, почти врукопашную, - как мостишь машину на какое-нибудь "орлиное гнездо" на четырех тысячах, притирая одним колесом к краю площадки, как, перегруженный, срываешься в пропасть, и переводишь падение в полет...
  Истребитель слушал, открыв рот, глаза его блестели.
  - Да, - сказал он, - Это поинтереснее, чем на истребителе будет. Мне надо у вас еще многое узнать. Вот, например, - какая у вас ширина полосы?
  - Да зачем тебе наша ширина полосы? - засмеялся борттехник Ф. - Нормальная полоса, широкая - никто еще не промахивался. Это у вас, у "свистков", как говорится, в глазах ужас, в жопе пламя, а нас никто не торопит, садись себе спокойненько...
  Но лейтенант продолжал допрос. Он интересовался допусками и минимумами, о которых борттехник Ф. только слышал от летчиков, но никогда не стремился узнать подробности.
  - Да ты, брат, не шпион ли, часом? Не Беленко твоя фамилия? - сказал борттехник. - Зачем тебе, истребителю, вся эта вертолетная кухня?
  - Да, понимаете, я ведь с истребителей по здоровью списан - буду у вас летать, на вертолетах. Вы мне расскажите...
  - Стоп, - сказал борттехник, скучнея на глазах. - Успеешь еще. Сейчас тебе надо дежурную найти, а то не устроишься. У меня нельзя - я один под всеми одеялами сплю, так что тебе не достанется. Знаешь, ты иди, как-нибудь поговорим еще...
  Лейтенант ушел. Старший лейтенант остался в своей холодной комнате, Он посмеялся над своим случайным враньем (думал ведь - истребитель проездом), и забыл о лейтенанте.
  На следующее утро, войдя в столовую, он поднял руку, приветствуя молодых борттехников за дальним столиком, и увидел, что с ними сидит вчерашний лейтенант. Судя по глазам лейтенанта, он уже знал от соседей по столу, кто живет в угловой комнате. Истребитель смотрел на борттехника Ф. испуганно и одновременно удивленно - как грузины на Остапа. Взгляд его, казалось, спрашивал: но зачем, за что? Старший лейтенант Ф. пожал плечами, подмигнул лейтенанту, и сел к нему спиной.
  
  
  Удар по Китаю
  (открытка на память о Магдагачи)
  
  Теплый летний день 1986 года. Лейтенант Ф. идет с аэродрома в общежитие на отдых перед ночными полетами. Он идет мимо стоянки Ми-6, по дороге, ведущей точно на юг. Сразу за стоянкой, справа по полету, - заболоченная полянка, вся усыпанная кустами голубики. Лейтенант привычно сворачивает, и, бродя по сочащейся холодной водой травке, собирает ягоду в фуражку. Набрав полный головной убор, он выходит на дорогу и движется дальше, - в промокших ботинках, с мокрыми коленями, совершенно умиротворенный. Он идет медленно, глядя по сторонам, кидая в рот горсти спелой голубики, и напевает "А я иду, шагаю по Москве...". Прямо перед ним, в стороне китайской границы - кучевые облака, плотно укрывающие солнце.
  И вдруг... В небе над китайской границей вспыхивает ослепительный свет. Лейтенант останавливается и, открыв фиолетовый рот, смотрит, как, упираясь в облака, встает огненный столб. Он видит растущую из-под облаков клубящуюся "юбку", и световую волну, которая стремительно разбегается в стороны, рассекая почерневшие тучи. Он мгновенно узнает ядерный взрыв!
  В миг лейтенант оценивает обстановку: нанесен удар по Китаю, совсем недалеко от границы, может быть по городу Хай-хэ, что на другом берегу Амура, напротив Благовещенска. Ударная волна достигнет этого места менее чем за полминуты. Из ближайших укрытий - неглубокая придорожная канавка. Если, как учит гражданская оборона, лечь в нее ногами к взрыву, все равно, торчащий зад срежет заподлицо с плоскостью дорожного полотна.
  И лейтенант принимает единственно верное решение. Он зачерпывает полную горсть голубики, запихивает ее в рот и начинает, давясь, пережевывать, глядя на ядерный гриб. Про пушкинский "Выстрел" и фуражку с черешней он сейчас не помнит. Он просто жрет свою последнюю (а вовсе не крайнюю) голубику и ждет мгновенного опаляющего удара.
  Это странное наслаждение (вкус ягоды необычайно чудесен, вид неба ужасно прекрасен) длится недолго. Через несколько секунд гриб исчезает, свет меркнет, и на горизонте опять - те же кучевые облака. Всего лишь солнце на миг прорвалось через их плотную упаковку, высветив столь похожую конфигурацию.
  Лейтенант облегченно вздыхает, смеется, качает головой и продолжает движение. Лето, Магдагачи, пыльная дорога. В руках у лейтенанта - фуражка с остатками голубики, за спиной у лейтенанта - родной вертолетный полк...
  
  
  Узбекский антракт
  
  Ноябрь-декабрь 1986 года, военный аэродром возле г. Кагана (Узбекская ССР). Здесь проходит подготовку перед Афганистаном сборная вертолетная эскадрилья. Отрабатываются полеты на Ми-8МТ в пустыне и в горах.
  
  Два шага до смерти
  
  Раннее утро, пасмурно, серый полумрак. Двигатели запущены, винты ревут. Перед взлетом борттехник выскакивает из вертолета, чтобы совершить обязательный обход машины - посмотреть, закрыты ли капоты, крышка топливного бака, не течет ли масло, керосин и пр.
  По привычке, приобретенной за год полетов на МИ-8Т, начинает движение против часовой стрелки - вдоль левого борта вертолета. Пройдя левый пневматик, наклоняет голову, заглядывает под днище, продолжая правым боком двигаться к хвосту.
  Вдруг его хватают сзади за шиворот, разворачивают, и он видит испуганное лицо техника звена. Техник крутит пальцем у виска и показывает борттехнику кулак.
  И только сейчас борттехник вспоминает, что у Ми-8МТ хвостовой винт, в отличие от привычной "тэшки", находится слева.
  
  Взаимопонимание
  
  Утро. К вертолету подходит замкомэска - щеголеватый майор Умрихин из Спасска Дальнего. Говорят, он имеет черный пояс по каратэ. Борттехник Ф. встречает майора у хвостового винта и докладывает о готовности вертолета к полету. Майор кивает, качает лопасть ХВ, проходит дальше, осматривает концевую балку. Борттехник поворачивается за командиром как подсолнух за солнцем.
  Майор поднимает руку, пытается дотянуться до балки, потом вдруг подпрыгивает и, красуясь перед лейтенантом, наносит по балке удар ногой. Не достает, и со всего маха падает на спину, задрав ноги.
  Когда он поднимается, борттехник, уже задом к нему, наклонившись, старательно завязывает шнурок.
  Майор, схватившись за поясницу, на цыпочках убегает в кабину.
  
  Швейцар
  
  Идут ночные полеты. Летчики под контролем инструктора выполняют "коробочку". Работают конвейерным методом - вертолет садится, катится по полосе, останавливается возле кучки летчиков, один выскакивает из кабины, другой занимает его место и взлетает. По странному стечению обстоятельств борттехнику Ф. попадаются "чужие" летчики - из Спасска Дальнего. Магдагачинцы умудряются попадать на второй борт.
  На каждой посадке борттехник Ф. отстегивает парашют, выпутывается из подвески, выходит в грузовую кабину, открывает дверь, летчик спрыгивает. В это время инструктор, который сидит на правой чашке, держит шаг-газ, и вертолет почти висит в воздухе, едва касаясь колесами полосы - амортстойки выпущены на полную длину, и высота от уровня взлетной полосы до двери приличная - пол вертолета находится на уровне груди стоящего на полосе человека. Но злой борттехник почему-то не ставит стремянку (понять его можно - каждые пять минут, нагибаясь вниз головой, опуская и поднимая тяжелую стремянку, очень просто заработать радикулит). Летчики, в прыжке кидаясь грудью на пол и забрасывая колено, карабкаются на борт. На весь этот унизительный процесс свысока смотрит борттехник, ботинки которого ползущий летчик наблюдает у своего лица. Иногда борттехник берет неловкого капитана или майора за воротник шевретовой куртки своей раздраженной рукой и рывком подтягивает вверх, бормоча себе под нос: "Да ползи быстрей, урод!"
  Полеты завершились. Борттехник заправил и зачехлил борт, идет, усталый, к курилке, где толпится личный состав в ожидании машины. С десяток угрюмых летчиков стоят возле командира эскадрильи и смотрят на приближающегося, попыхивающего сигаретой, руки в карманах, борттехника Ф., который уже чувствует неладное и готовит на ходу защитную речь.
  - Товарищ лейтенант, - говорит подполковник Швецов, когда борттехник пылит мимо. - Задержитесь на секунду. (Лейтенант останавливается, вынимает руки из карманов, выплевывает окурок и козыряет.) Вот летчики на вас жалуются, говорят, что вы, проявляя неуважение, демонстративно не ставили им стремянку.
  - Даже руки не подавал, - возмущенно загудели летчики. - За шиворот, как щенков...
  - Как вы это прокомментируете? - спрашивает подполковник.
  Лейтенант пожимает плечами:
  - Виноват, товарищ подполковник, неправильно выстроил линию поведения. Ошибочно решил, что тренируемся в обстановке, максимально приближенной к боевой. Там не до стремянок будет. Борттехник может заниматься с ранеными, руководить погрузкой, прикрывать посадку огнем штатного и бортового оружия, он может быть выведен из строя, как самый уязвимый член экипажа. Вот я и подумал...
  - Неудачно подумали, - резюмирует командир.- Но, с другой стороны, товарищи летчики, в чем-то ваш товарищ прав. Поэтому оргвыводов делать не будем. Свободны, товарищ лейтенант, но замечания учтите.
  Лейтенант козыряет, и, отойдя к группе борттехников, шипит:
  - Швейцара нашли, кожедубы...
  
  На вершине
  
  Репетиция высадки десанта в горах. Достигли вершины, по оранжевому языку дымовой шашки нашли заснеженную впадинку, в которой обосновался руководитель полетов. Он дает указание:
  - 1032, наблюдаете справа самый высокий пик?
  - Наблюдаю.
  - Присядьте на него.
  Командир заводит машину на пик. Экипаж видит, что верхушка выпуклая, как яйцо - она вся покрыта льдом и отполирована ветрами.
  - И как на эту залупу садиться? - удивленно спрашивает командир у экипажа. Борттехник и правак пожимают плечами.
  - Такого опыта у нас нет, командир, - говорит борттехник. Правак хохочет.
  - Вот навернемся, будет вам "гы-гы", - ворчит командир.
  Он пытается посадить машину - осторожно мостит ее на стеклянную верхушку, касается тремя точками, отдает шаг-газ - вертолет, оседая, начинает скользить, заваливаясь набок. С матом командир берет шаг-газ, машина по наклонной слетает с вершины, уходит на круг. Так повторяется три раза. Злой командир спрашивает:
  - "Долина", я -1032, может, достаточно? Сейчас угробимся!
  - Ну, зафиксируйтесь на несколько секунд. Десант должен выскочить за это время.
  - Да какой идиот на такую вершину будет высаживаться?
  - Там все бывает, 1032!
  - Вот там и сяду!
  
  Самая длинная ночь
  
  Чирчик, 21 декабря 1986 года. Завтра эскадрилья отправляется в Афганистан. Крайняя ночь в Союзе. Четверо лейтенантов выходят из казармы, в которой разместился личный состав. У лейтенантов две бутылки водки и две банки рыбных консервов. Они ищут укромное местечко, и находят его. Это - тренажер для отработки приземления парашютистов. Фюзеляж старого транспортника установлен на высоте третьего этажа. Лейтенанты поднимаются по лесенке, забираются внутрь, и приступают к прощанию с Родиной. Через полчаса в фюзеляже становится шумно. Двое, усевшись на скамейку, при свете зажигалки по очереди тянут из колоды карты, гадая на будущее.
  Лейтенант Мухаметшин спрашивает:
  - Попаду ли я в плен?
  И вытаскивает шестерку крести. Лейтенант Лосенков говорит:
  - Попадешь. Но убежишь ночью - поздняя дорожка выпала...
  Лейтенант Лосенков спрашивает у колоды:
  - Собьют ли меня?
  Вытаскивает бубнового туза. Долго смотрит на него и говорит растерянно:
  - Это что - много денег?
  - Это - выкуп! - убежденно говорит пьяный лейтенант Мухаметшин
  В дырявом салоне гуляет ветер, в черном небе светят яркие звезды. В другом конце фюзеляжа лейтенант Савицкий рассказывает лейтенанту Ф., как, работая перед армией в Верхней Салде, он конструировал камеры сгорания для ракетных двигателей.
  - Понимаешь, мы добились невероятного повышения мощности, - говорит он, - но не выдерживала камера сгорания - плавилась. Ни один сплав не выдерживал - нет такого сплава, понимаешь?
  - Есть такой сплав! - отвечает лейтенант Ф. - Я сам над ним работал в институте. Называется ЖС6У - на основе решетки карбида титана.
  - Не выдержит, - мотает головой лейтенант Савицкий - Такую температуру ни один существующий сплав не выдержит!
  Возмущенный лейтенант Ф. хватает нож и начинает царапать на дюралевой стенке какие-то формулы, подсвечивая зажигалкой.
  В это время гадающий на картах лейтенант Лосенков поворачивается и говорит:
  - Совсем охренели, что ли? Завтра в бой, а вы какой-то херней занимаетесь! Быстро пить!
  
  Историческая миссия
  
  Это не история, а всего лишь выдержка из брошюры, которую раздали участникам предстоящего похода на Юг.
  Назывался документ "Памятка советскому воину-интернационалисту". Привести несколько слов из нее необходимо, зотя бы для того, чтобы свет идеальных задач, поставленных перед личным составом, оттенил и придал объем той простой военной жизни, на пороге которой и стоят сейчас наши герои.
  "Родина, - говорилось в "Памятке", - поручила тебе высокую и почетную миссию - оказать интернациональную помощь народу Афганистана. Вставшая на путь независимости и свободы, дружественная нам соседняя страна была подвергнута агрессии со стороны империалистов. Тысячи мятежников, вооруженных и обученных за рубежом, целые вооруженные формирования были переброшены на территорию Афганистана. Помочь отразить эту агрессию - такова боевая задача, с которой правительство направило тебя на территорию ДРА... Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны. Будь же достоин этой великой исторической миссии, которую возложила на тебя наша Родина - Союз Советских Социалистических Республик"."
  На этом отеческом напутствии мы попрощаемся с нашей Родиной СССР - красным авианосцем, у которого уже открыты кингстоны, и который уже погружается на дно Времени. Но они еще не знают этого, взлетая с его палубы. "Долетайте до самого Солнца!" - звучит вслед песня. Вооружение включено, отход по заданию.
  
  
  
  
  
  
  Часть вторая
  Афганистан
  
  
  Аэродром возле Шинданда, 1158 метров над уровнем моря, ВПП 2700х48 метров, 302-я ОВЭ (Отдельная вертолетная эскадрилья - Ми-8МТ, Ми-24, прикомандированные Ми-6), работала на западной половине Афганистана. Сфера действия: по долготе - от иранской границы до высокогорного Чагчарана, по широте - от советской границы (Турагунди-Кушка) до самого юга Афганистана - пустынных Заранджа, Геришка, Лашкаргаха (Лошкаревки) и дальше.
  Состав 302-й ОВЭ под командованием подполковника Швецова заменил эскадрилью Александрова 22 декабря 1986, и закончил работу 23 октября 1987 года.
  
  В качестве эпиграфа - аэрофотосъемка, найденная в Интернете:
  
  Перед нами - два фото, сделанные американским самолетом в 2001 году, во время операции американских войск в Афганистане. Они подписаны: "Shindand airfield pre strike" и "Shindand airfield post strike", что в переводе с английского означает "аэродром Шинданд до удара" и, соответственно, он же - после этого удара. Белыми стрелками указаны аккуратные дырки на полосе и рулежках. Аэродром Шинданда бомбили, чтобы обезвредить одну из главных авиабаз талибов.
  А вот из виртуального пространства выпадают еще несколько фото на это же имя. Американский "Геркулес" стоит там, где раньше стояли Илы и Аны. Американские очкарики в касках волокут по бетонным плитам моей взлетной полосы какие-то ящики, - не иначе, как с туалетной бумагой. Американские "апачи" брезгливыми винтами вздымают пыль, которая навсегда въелась в воротник моей куртки...
  И никаких мух - биотуалеты на каждом шагу...
  Кажется, я обознался временем - sorry, gentlemen!
  ...Возвращаясь к той картинке, что до удара, я вижу мой аэродром. Это удивительно и странно - наблюдать в настоящем свое прошлое, которое с этой высоты выглядит ничуть не изменившимся.
  Я вижу взлетно-посадочную полосу, с которой мы взлетали и на которую приземлялись сотни раз. Я помню ее жаркий бетон и марево, в котором плывут восточные горы.
  Я вижу площадку ТЭЧ, два ее ангара, узкую тропинку, выводящую со стоянки, и квадрат, оставшийся от эскадрильского домика.
  Я вижу стоянку и все вертолетные площадки - а вот и моя, но нет на ней борта Љ10. Значит, он сейчас в небе. А в нем - я. И мы идем на посадку. Иначе, как объяснить, что я вижу все больше, ближе, подробней. Малое разрешение фотографии сменяется бесконечным - памяти.
  Приближаются ряды жилых модулей, дорожки, посыпанные битым кирпичом, плац с бюстом Ленина, штабной дворик с маленьким фонтанчиком, ангар столовой, баня с бассейном под рваной маскировочной сетью...
  Я вижу фигурки летчиков и техников, выруливающие и взлетающие вертолеты, пылящие топливозаправщики, садящиеся истребители-бомбардировщики с расцветающими сзади куполами, и над всем этим - ржавые горы, синее небо, белое солнце...
  Здесь ничего не изменилось за эти годы, здесь все по-прежнему.
  А это значит - я вернулся. Открываю дверь, ставлю стремянку, спускаюсь на ребристый металл площадки. И вижу наших - они уже идут ко мне...
  
  
  Высадка на Меркурий
  
  Эскадрилья вторглась в Афганистан двумя частями. Первая, в которой был борттехник Ф., перемещалась кривым путем. Из Чирчика, погрузившись в недавно принятый к эксплуатации Ми-26, перелетели на ташкентский аэродром Тузель. Заполнили таможенные декларации - "золото, оружие, наркотики?" - и на "горбатом" Ил-76 через час полета они уже сорвались с чужих небес и падали почти отвесно, заваливаясь на левое крыло, - пассажирам было непонятно, трещит ли у них в ушах, или это разваливается, не выдерживая таких перегрузок, фюзеляж огромного самолета. Вытянув шею, борттехник Ф. увидел, как плывут в крохотном иллюминаторе сахарно искрящиеся на солнце вершины.
  Сели, зарулили, выключились. Рампа открывалась медленно, словно заслонка подовой печи. Тот свет был так ослепителен, что прибывшие, стоя с чемоданами и сумками, щурились и поднимали ладони к глазам.
  Их встречала толпа загоревших до черна мужиков. Мужики смотрели на прилетевшую замену со смесью восторга и нежности. Такой любви не видят женщины в мужских глазах. Новички спускались на солнечный бетон, вливаясь молочной струйкой в кофейную толпу. Над самолетом, падая и снова взмывая, носились два Ми-24 прикрытия четвертого разворота. Воющий рев железных крокодилов, резвящихся над замершим Илом, был песней счастья.
  Борттехник Ф. огляделся. Он стоял в центре огромного кратера. Плоское дно его по всему горизонту окружали скалистые горы с разрывами на севере и юге, куда в обе стороны и выходила взлетно-посадочная полоса. Пейзаж был красно-желтым, но не марсианским. Опытный астроном-любитель Ф. знал - такое Солнце бывает только на Меркурии.
  
  Небесная конница
  
  Друг и соратник борттехника Ф. лейтенант Мухаметшин шел другим путем. За день до отлета в Чирчике определили десять экипажей для перегона новых бортов в Афганистан. Только что под Кандагаром прошла операция, на которой, по слухам, кандагарцы потеряли сразу несколько бортов. Одни говорили - шесть, другие уточняли - девять. Говорили, что после такого шока вертолетчики не могут летать, что они психологически сломлены и что их хотят в полном составе вывести в Союз, заменить на новых. Говорили, что духи уже ждут пополнение и расставили по всему маршруту пролета зэгэушки.
  - А вдоль дороги духи со "Стингерами" стоят, - смеялся над распускающими слухи старший лейтенант Шевченко, набивая патронами длинный сдвоенный магазин. Он мечтал поскорее перелететь границу и вступить в бой.
  В назначенный час полностью заправленные и вооруженные вертолеты один за другим произвели взлет с разбега по-самолетному и взяли курс на юг.
  Шли над Каракумами. Под носовым остеклением текла обычная пустыня - песчаная рябь, дюны, катышки верблюжьей колючки. И только историк-любитель борттехник Мухаметшин знал, что они мчатся над древней караванной дорогой - Великим Шелковым путем. По этому маршруту шесть веков назад конница Тамерлана совершала набеги на земли Герата и Багдада. Как любой уважающий себя тюрок, лейтенант Мухаметшин знал, что он есть отросток древа чингизидова, и его предки наверняка участвовали в походах Тамерлана.
  "Если учесть, - думал борттехник, - что суммарная мощность двигателей десяти вертолетов равна сорока тысячам лошадей, а огневая мощь группы летающих колесниц просто божественна, сопоставима с Ваджрой - оружием Индры, то наш скромный полет на самом деле ничем не отличается от вторжения грозной армии Железного Хромца".
  В Марах воздушное воинство обыскали на таможне. Погранцы изъяли все спиртное, которое и не прятали, полагая, что наступающий Новый год - святой повод. Бутылки расставили на полосе, и великодушные таможенники разрешили экипажам расстрелять их из своих пистолетов.
  - Патроны у вас все равно не учитываются, - сказали они. - Вот и начнете войну, убив зеленого змия. И будете помнить нашу честность!
  - Эх, - сокрушенно вздохнул старший лейтенант Шевченко, глядя на пенную лужу от своего шампанского, - Лучше бы эти честные его себе забрали, выпили за наше здоровье. А так просто добро переводить...
  - Правильная воспитательная мера. Пить - здоровью вредить! - сказал лейтенант Мухаметшин. Он был категорически против вредных привычек.
  - Командир, у нас в экипаже свой зам по политической объявился, - сказал Шевченко.- Что будем с ним делать?
  - Ничего, - сказал командир. - Война его быстро вылечит!
  Лейтенант Мухаметшин ничего не ответил, он только свернул в кармане фигуру из трех пальцев.
  ...Взлетели, пошли вниз по карте - точно по 62-му меридиану. Скоро песчаная равнина начала морщиться, собираться в складки, они становились все толще, все выше. Пошли в набор, карабкаясь по растущим горам. Кушку, крайний город Союза пролетали уже на "потолке". Качнули пилонами, прощаясь.
  - Ну что, авиалейтенанты, - сказал командир экипажа. - Включаем вооружение, смотрим вниз внимательно, словно денежку потеряли. Поздравляю с началом, и дай нам Аллах вернуться в той же комплектации!..
  
  Первый боевой
  
  Прибывших летчиков разместили в палатках - старая эскадрилья еще несколько дней ждала "горбатого" (Ил-76), чтобы улететь в Союз, и, естественно, продолжала занимать "модули" - сборные щитовые бараки. Ночью грохало и ухало - по горам били гаубицы, над палаткой с шелестом пролетали снаряды, вот спустили воду в огромном унитазе - над головой, казалось, едва не касаясь брезента, с воем и гомоном пронеслась стая эрэсов "Града". Никто не мог уснуть. (Через неделю, уже в модулях, никто не просыпался, когда по фанерным стенкам акустическими кувалдами лупила артиллерия, и от этих ударов с полок валились будильники и бритвенные принадлежности.)
  Наутро 23 декабря лейтенант Ф. и лейтенант Мухаметшин приняли борт Љ 10. Старый его хозяин, беспрестанно улыбаясь, открывал и закрывал капоты, бегал кругами, пинал пневматики, хлопал ладонью по остеклению и, наконец, крепко пожав руки лейтенантам, со словами "не ссыте, машина хорошая, сильная", унесся со стоянки, не оглядываясь.
  После обеда, когда лейтенант Ф., которому по жребию выпало летать первую неделю, осматривал новоприобретенный борт, к машине подошли двое летчиков в выгоревших комбезах. Судя по их виду, оба были с большого бодуна - скорее всего, они вообще сегодня не спали, празднуя замену.
  - А где Андрюха? - спросил у борттехника летчик постарше. - Или он уже заменился?
  Борттехник кивнул, надеясь, что летчики, не обнаружив Андрюхи, уйдут.
  - Ну, что, брат, полетели тогда с тобой... - вздохнул старший, и оба летчика с трудом полезли в кабину.
  Борттехник, ничего не понимая - первый день, предупреждать надо! - полез следом. Он все еще не мог понять, что происходит. В его представлении новичков минимум неделю должны были вводить в строй, - знакомство с картой местности, обычаями населения, полеты с инструктором над аэродромом, постепенно увеличивая дистанцию, и только через месяц, освоившись и перестав бояться...
  Запустились, вырулили в непроглядной желтой пыли, запросились, взлетели.
  - Садись за пулемет, друг, - сказал командир. - Наберем высоту, сядешь обратно. Летаем на потолке, чтобы "Стингер" не достал. Слава богу, это наш крайний вылет, отработали свое. Теперь ваша очередь.
  С трудом набирали высоту.
  - Дохлая машина... - кривился командир.
  Борттехник с нагрудным парашютом сидел за пулеметом, и смотрел на серо-желтую землю в квадратиках серо-желтых полей. И дымка на местном горизонте была не голубая, как дома, а желтоватая.
  - Увидишь, если заискрит внизу - докладывай, увидишь вспышку - докладывай, увидишь дымный след - значит пуск, словишь солнечный зайчик - значит машина бликует стеклами, - бубнил командир.
  Набрали 3500.
  - "Пыль", я 314, - запросил командир. - Вышел из охраняемой зоны, разрешите отход по заданию.
  - Разрешаю, 314, - пробубнила "Пыль".
  Борттехник включил вооружение, и они потащились на север, добирая высоту по прямой.
  - Здесь пулемет не нужен, - сказал командир. - Садись на место.
  Борттехник начал вылезать из-за пулемета. Развернуться не было возможности - нагрудный парашют цеплялся за пулемет, и борттехник понимал, что если он зацепится кольцом, то раскрытие парашюта в кабине никого не обрадует. Он приподнялся и занес правую ногу назад...
  Но поставил он ее не на пол, а на ручку "шаг-газ" (находится внизу слева от правой чашки и дублирует "шаг-газ" командира). Несмотря на то, что командир держал свой шаг-газ, его расслабленная похмельная рука оказалась не способна среагировать на неожиданное нападение слепой ноги борттехника. Ручка дернулась вниз, угол атаки лопастей упал, вертолет провалился.
  - Еб, - спокойно сказал командир. - Прими ногу, брат, - мне и так тяжело...
  Судя по внезапной легкости в телах, они падали.
  Борттехник, у которого все скукожилось от страха, упершись левым коленом, соскочил назад, плюхнулся на свое откидное сиденье. Командир потянул шаг, придавили перегрузки, вертолет затрясся и пошел вверх.
  Некоторое время молчали, закуривали.
  - А все-таки я завидую борттехнику, - вдруг сказал правый летчик и посмотрел на командира. - У него целых два места. Хочет здесь сидит, хочет - за пулеметом.
  - Но с другой стороны, - сказал командир, - если борттехник сидит, как сейчас, на своем месте, то при спуске на авторотации передняя стойка шасси, которая находится точно под сиденьем, пришпиливает борттехника к потолку. Если же он сидит за пулеметом - как на балконе, - то является мишенью для вражеских пуль.
  - Это точно, - согласился правый. - А если прямо в лобовое остекление влетает глупый орел, то борттехник с проломленной грудной клеткой валяется в грузовой кабине. Да и в случае покидания вертолета мы с тобой выбрасываемся через свои блистера, а борттехнику нужно ждать своей очереди или бежать в салон к двери.
  - В любом случае не успевает, - кивнул командир. - Наверное, поэтому потери среди борттехников намного выше, чем у других категорий летно-подъемного состава...
  - Ну, все, командир, - сказал борттехник. - Останови, я здесь сойду.
  
  
  Шапка, Лорка и голубое платье
  
  Первые дни полетов и быстрых спусков у борттехника Ф. болела голова. Она болела тупо, как от долгого насморка. Вновьприбывшие вертолетчики все еще жили в большой палатке с двухъярусными кроватями и печкой на солярной тяге. Ночью по горам, окружающим аэродром, били гаубицы. Казалось, было слышно, как снаряды, шипя в холодном воздухе, летят над палаткой. "А, может, голова болит от печного угара или недосыпания, - думал борттехник. - Или потому, что здесь превышение в километр над уровнем моря, разрежение..."
  Но по-настоящему тревожила его не голова.
  Он впервые в своей половозрелой жизни ощутил непривычную пустоту в самом себе. Мысли о женщинах, которые всегда были не отдельными, случайно приходящими при взгляде на собственно женщин, но окутывали и грели его натурфилософскую душу постоянно и непрерывно, - эти мысли вдруг перестали действовать. Впрочем, образ теплой шубы неверен. Лучше так: в нем словно погас реактор, дьявольское пламя которого горело день и ночь уже много лет, являясь источником его жизни. Он вдруг почувствовал, как остывает кровь.
  - Да что же это такое... - возмущенно бормотал борттехник, прислушиваясь к своему спокойствию, неколебимому самыми изощренными фантазиями.
  Однажды вечером, когда в палатке готовились ко сну, кто-то пустил гулять по кроватям брелок - пластмассовый шарик с окошечком, прильнув глазом к которому и вращая пальцами колесико, наблюдатель мог видеть стробоскопическую смену порнокадров. лейтенант Ф. прокрутил это кино несколько раз и окончательно убедился, что между двумя важнейшими частями его организма нет связи - обрыв на линии. "А что если, - с надеждой думал он, - здесь даже офицерам в кисель и чай добавляют кроме хлорки от гепатита еще и бром? Чтобы ни о чем таком воины не думали и были спокойны в смертельном бою..."
  Но слабая надежда эта была тут же опровергнута. Старший лейтенант Шевченко, просмотрев брелоковое порно, крикнул:
  - Нахрена вот это по рядам пустили на ночь глядя, а? У меня и так сперма к горлу подступает!..
  "Он просто мало летает, - думал, грустно засыпая, борттехник. - А я устаю, у меня голова болит..."
  И еще одна неприятность постигла борттехника в самом начале его войны. У него кончились сигареты. Он взял с собой немного, несмотря на предупреждение бывалых, потому что был уверен - через неделю им дадут денежное довольствие. Но прошла неделя, минула еще одна, новогодняя, вся в полетах и без спиртного, совсем не праздничная, - а первую чековую зарплату финчасть обещала выдать только в конце месяца. Сначала менее запасливые стреляли у борттехника Ф., потом он стрелял у более запасливых. Когда давать перестали, он опустился на самое дно. Единственный курящий в комнате (они уже переехали в фанерный модуль), однажды он сказал удивленным товарищам:
  - Время бросать бычки и время собирать их...
  И, расстелив на тумбочке листок, начал потрошить окурки, набранные им в курилке, когда там никого не было.
  - О раб страстей, - осуждающе сказал лейтенант Мухаметшин, - ты пал окончательно!
  Борттехник Ф. не ответил. Он скрутил козью ножку и устремился на улицу - вдохнуть восхитительный дым ассорти.
  В начале января борта Љ 10 и Љ 92 поставили в план на Фарах. Два майора - замкомэска и комзвена летели парой, прихватив с собой сталкера. Капитан Розенквит - борттехник с внешностью одесского докера - остался от предшествующего состава дослуживать до своей замены. Он знал здесь все, поэтому два майора взяли его с собой в Фарах для знакомства с обстановкой.
  ...Летели на юг. Шинданд лежит в самом изножье Гиндукуша, который вздымает свои хребты и пики на востоке. В южном направлении простирается каменистое плато, но через полчаса полета его начинает затягивать песками; дальше приливы песка переходят в барханное море, которое простирается до самой границы с Ираном. Вот на переходе камня в пески, в зеленой долине реки Фарахруд, среди скальных обломков, возле древней глиняной крепости, похожей на облизанную давно высохшим морем поделку великанского дитяти, - лежит глинобитный Фарах.
  На захолустном аэродроме вертолеты встретила красная "тойота" с кузовом. В этот кузов капитан Розенквит покидал с тяжелым грохотом какие-то коробки, сел на них, два майора сели в кабину, и машина унеслась по пыльной дороге в сторону города. Борттехники остались при вертолетах.
  - Сейчас Аркаша им свои связи передаст, - сказал борттехник Молотков.
  - С советниками? - спросил борттехник Ф.
  - С какими советниками? С дуканщиками, - засмеялся Молотков. - Вон полный кузов товара. Сейчас сдадут, командиры будут знать, к кому потом возить.
  - "Розенквит" в переводе с немецкого означает "тайный расчет", - сказал борттехник Ф.
  - Ты немецкий учил?
  - Нет, английский...
  Растянувшись на скамейках в салоне, они вспоминали свой институт, искали общих знакомых. В поисках незаметно прошел час.
  К борту Љ 10 приблизились два афганских солдата из аэродромной охраны. Просунув головы в дверь, осмотрели салон, заглядывая под лавки.
  - Джем, конфет, печени? - спросил высокий.
  - Нет ничего, еще не заработали, - развел руками лейтенант Молотков.
  - Это! - показал один солдат на зимнюю шапку борттехника Ф., лежащую на дополнительном баке.
  - А ключи от квартиры? - сказал борттехник Ф.
  Вдруг за спиной солдата афганской армии возник чернокудрый капитан армии советской. Два борттехника не слышали, как подъехала "тойота" - она высадила пассажиров у КДП, чтобы два майора познакомились с главным по аэродрому - с полковником Саттаром.
  - Что, честь боишься продать? - спросил капитан Розенквит у лейтенанта Ф. - Так честь, она в кокарде, а кокарды-то уже нет. У мужчины, не говоря уже о боевом офицере, должны быть деньги...
  Первые дни, пока их не обмундировали, борттехник Ф. ходил в своей серо-голубой офицерской шапке, сняв золотистую кокарду, - здесь на форме не должно быть демаскирующих, блестящих на солнце деталей, и курить на открытом месте нужно в кулак.
  - Нахзми шумо, дуст? - спросил капитан солдата.
  - Хуб! - сказал солдат, белозубо улыбаясь русскому великану. Капитан поднялся в салон, взял шапку борттехника Ф., показал ее солдату:
  - Ду хазор?
  - Не-е, - замотал головой солдат. - Хазор...
  - А как же зима в горах? - сказал капитан. - Ладно, як хазор панч сад! - и он сунул шапку в руки солдату. Тот сразу надел ее на голову, достал из-за пазухи нетолстую пачку, отслоил несколько купюр и отдал капитану.
  Капитан открыл мешочек из оранжевого перкаля, в котором, судя по выпирающим граням, были упакованы пачки афганей, сунул туда деньги солдата, достал из кармана купюру в пятьдесят чеков и протянул борттехнику Ф.
  - Что это? - пораженный скоростью продажи его шапки, спросил борттехник Ф.
  - Это первый урок свободного рынка, - сказал капитан. - Шапка, стоящая в военторге одиннадцать рублей, продана за полторы тысячи афошек дружественному воину, для которого теплая вещь зимой нужнее, чем джинсы "Монтана", которые ты сможешь купить в местном дукане за те же полторы тысячи. Чтобы ты понял свой навар, я отдал тебе чеками, по курсу один к тридцати. В Союзе эти полста чеков тебе обменяют возле "Березки" на 150 рублей, то есть прибыль твоя составит почти 1300 процентов...
  - Бред какой-то... - сказал борттехник Молотков. - Получается, привези я сюда сто таких шапок, в Союзе можно купить "Волгу"?
  - "Волгу" можно купить, правильно прокрутив ящик водки, - засмеялся капитан. - Но это вопрос ввоза-вывоза, потом поймете. Кстати, за эти полста чеков здесь можно купить бутылку водки, а в ташкентском аэропорту столько нужно сунуть в паспорте в кассу, чтобы тебе потом за рубли продали билет до дома. Такие вот парадоксы...
  Борттехник Ф. был поражен этой простой математикой рынка. Правда, его смущало то, что он так беспринципно позволил отдать в чужие руки родную шапку - облитую киселем в столовой, опаленную печкой эскадрильского домика, прокеросиненную, сколько раз служившую ему подушкой... Он вдруг ощутил, что продал сестру свою меньшую, и ему стало стыдно.
  Чтобы отвлечься, он начал думать, как, прилетев домой, пойдет в "чекушку", где продавщица Люда по прозвищу Глобус продаст ему блок сигарет "Ява", бутылку вишневой "Доны", пачку печенья, пачку конфет. А потом он пойдет в книжный магазин и купит там белый двухтомник Ахматовой и черный двухтомник Лорки, чтобы потом, закрывшись после обеда на борту, лежа на скамейке, читать про Луну над Кордовой, курить, стряхивая пепел в открытый иллюминатор и запивая "Доной"...
  Так он и сделал по прилете домой. По пути от продовольственного н книжному выкурил две сигареты подряд, и когда просил показать Лорку - да, Федерико Гарсию, вон черный на верхней полке, - голова его кружилась от первой с прошлого вечера дозы никотина. Стройная продавщица в голубом трикотажном платье, по слухам дружившая с кем-то из командования истребителей-бомбардировщиков, поднялась по стремянке, чтобы достать два томика сверху, и лейтенант увидел, как на платье, обтянувшем ее яблочно крепкие ягодицы, проступил рельеф узких трусиков. Под ложечкой его хлопком зажглась горелка и нежный огонь потек вниз, наполняя чресла.
  С книгами подмышкой борттехник вышел на улицу, прислушался к себе - одна рука в кармане штанов - и понял, что жизнь вернулась и она по-прежнему прекрасна.
  
  
  На пределе
  
  - По данным разведки, в наш район пришла партия "Стингеров", - сказал на построении комэска. - Всему летно-подъемному составу утроить бдительность!
  К вечеру было замечено два пуска.
  - Это не "Стингеры" - говорили в курилке. - "Стрела" какая-нибудь. От "Стингера" так просто не уйдешь. Даже курсом на Солнце и при выключенном РЭО. Он, гад, просто на массу идет...
  Однажды все, кто был на аэродроме, наблюдали, как заходит на посадку пара, один из бортов которой тянул за собой черный дымный хвост.
  - Пуск.. Над горами... Достали... В Джелалабаде сразу шесть машин завалили этими "Стингерами"... - шелестела толпа у эскадрильского домика, глядя, как падают по спирали два вертолета, оставляя в небе над собой серые клочья.
  Оказалось, в полете случился пожар в отсеке обогревателя - просто загорелась печка. Но экипаж, поначалу доложивший на землю о поражении ракетой, продолжал утверждать, что пуск был, - а печка, ну да, сама загорелась, совпало так...
  Командование подумало и нашло выход. По стоянке забегал инженер, за ним техники катили тележку с новым оборудованием.
  - А вот антистингер кому! - весело кричал инженер при виде встречающих его борттехников.
  В кабины устанавливали по три маленьких кислородных баллона с масками - чтобы спокойно и уверенно, не теряя сознания, подниматься на самый потолок - на пять тысяч, где опасность быть захваченным "Стингером" минимальна.
  - Маски с трех тысяч и выше не снимать! - говорил командир на каждом построении. Личный состав, вольно расходясь, брюзжал, что машины и так не тянут, а весной на жаре тяга еще упадет, к тому же в гористой местности карабкаться бесполезно - с гор все равно достанут.
  - На предел надо падать, - все настойчивее говорили летчики. - Лучше стрелковое оружие, чем ракеты...
  И тут, как по заказу, начались зимние градовые грозы. Одна из таких гроз застала пару майора Божко где-то над Фарахом. Они и взлетели раньше срока, потому что увидели, как на юге стремительно синеет и чернеет, как, гонимые ветром, шуршат по фарахской полосе, раздувая желто-серые капюшоны, гигантские пылевые кобры.
  Убежать от малиново мерцающей тучи на высоте, где скорость мала, явно не получалось, и командир, сказав в эфир неизвестно кому: "Да пошли они в жопу!" - бросил машину вниз. Уши заложило до треска, гланды расплющило о нёбо. Вышли из пике у самой земли и понеслись, как две стрекозы, выпучив глаза. Пара удирала от грозового фронта, обдирая о рельеф воздушные подушки несущих винтов, взмывая и падая каменным блинчиком, пущенным по-над водой - и это был первый полет на пределе вертолетов нового состава 302-й эскадры. Тот, кто был тогда на стоянке, видел, как две блестящие на фоне растущей черной стены точки несутся к аэродрому, а стена неумолимо настигает их, вытягивая вперед пыльные лапы...
  Когда пара зарулила на стоянку, тут же все накрыло ветреной тьмой, захлестнуло летучим песком, небо треснуло, и по лопастям, капотам, контейнерам, настилам с жестяным грохотом ударил крупный - с грецкий орех - град.
  В тот же день пришло известие, что в одном из полков в полете вырвало штуцер кислородного баллона, и баллон полетал в отведенном ему закресельном пространстве, помяв на своем пути все железо, включая кресло. Говорили, причина была не в попадании пули, а в перепаде давления на спуске.
  На следующий день кислородное оборудование сняли, а эскадрилья приступила к полетам на предельно малых высотах в не гористой местности. На высотах до тридцати метров земля создает помехи, препятствуя захвату цели головкой самонаведения ракеты. Ну а против автоматов, пулеметов и гранатометов противника есть бронеплиты, бронежилеты, мастерство пилотов и, конечно же, борттехников со своими пулеметами.
  Летчики повеселели. Поставив радиовысотомер на три метра, ниже которого в наушниках раздавался писк, они начали выглаживать ландшафт на максимальных скоростях.
  Борттехник записывал в дневнике:
  "Этот полет на переходе земли в небо пронзителен как утренняя одинокая труба в горах. Он будит солнце - но он управляем легчайшим наклоном тела, тончайшим движением руки. Для полноты чувств остается совместить в сознании бешеную скорость Земли и переднюю лапу машины и то, внезапно вспыхнувшее предположение, что сейчас Земля, вдруг приподнявшись на цыпочках, легко коснется этой лапы своей плешивой макушкой. На такой скорости, на этой дикой скорости ты даже не успеешь поджать, ты даже не успеешь расширить зрачки, ты не успеешь кри...".
  Но, как это нередко бывает, для красоты прерванная на полуслове мысль продолжилась в жизнь. На следующий день случилось тио, что должно было случиться.
  - Скорее! - пробегая мимо борта Љ 10, крикнул борттехник Лосенков - Левашов без ноги садится!
  Когда борттехник Ф. прибежал к рулежке, вертолет капитана Левашова медленно и полого снижался над стоянкой "свистков", приближаясь к месту посадки. Из кузова подкатившего КамАЗа (инженер спрыгнул с подножки) бойцы выбрасывали на бетон автомобильные шины. Инженер орал и махал руками, оглядываясь на растущий вертолет, который вибрировал, задирая нос, пер вперед голубым днищем с красной звездой, ветер его винта уже начал гнать волну песка и пыли, встречающие отворачивались и отплевывались, солдаты, пригнувшись, катили по бетону шины и громоздили их друг на друга. Вертолет завис, и все смогли увидеть, что откос передней стойки был оторван от днища, колесная пара самой стойки была вбита в днище и застряла там намертво.
  Началась посадка. Вертолет опускали на пирамиду покрышек, быстро собранных по всему гарнизону. Инженер майновал ладонями, а несущий винт резал воздух в двух метрах от его рук. Сминая пирамиду, покалеченный дракон опускал бешеный конус винта все ниже, поднимая хвост. Он вставал на колени, как ручное чудище перед хозяином, - и хозяин, видя, что винт сейчас вспилит-взроет бетон, кидал ладони вверх. Капитан Левашов в кабине брал шаг-газ, и вертолет с натугой поднимал нос, опираясь хвостом на воздух...
  В один из таких моментов борттехник Ф. тоже принял участие, подкатив вдвоем с солдатом еще покрышку, но поднимать ее, пыльную, не стал, чтобы не испачкать новый комбез.
  И снова вертолет опускал нос. Из открытого правого блистера высунулся правак Левашова лейтенант Кукуев и, свесив тяжелую голову в зеленом ЗШ, пытался увидеть, как машина ложится подбородком на шины. Он слишком перегнулся, - шлем слетел с его головы, треснулся о бетон, подскочил, и его понесло, кувыркая, как зеленый горшок, ветром винта в сторону стоянки "свистков"...
  Вертолет опускал и поднимал нос несколько раз, сминая добавляемые покрышки. И все равно, на торможении винта, уже медленную лопасть ловили руками, чтобы не чиркнула о бетон на выбеге.
  Когда вертолет затих, уткнувшись мордой в покрышки, из него вышел хмурый Левашов и молча ушел. Потом выскочил Кукуев и побежал искать свой ЗШ.
  - Зуб даю, - сказал кто-то, - Это правый ногу сломал, а отвечать будет командир. Главное, чтобы теперь обратно на потолок не загнали.
  Но запрета не последовало. 302-я упала на предел.
  
  
  Железный Феликс
  
  После Нового года жизнь на войне вошла в свою колею. Личный состав из палаток переехал в модули. В комнатах гнездилось по пять-семь человек, старые помятые кондеры работали в основном в режиме вентиляции, гоня с улицы пыльный воздух. Но главной проблемой стали клопы - как и любая насекомая живность в этой местности, клопы были огромны. Насосавшись крови, клоп раздувался в лепешку диаметром с двухкопеечную монету. Ворочаясь в кровати, спящий вертолетчик давил насекомых, и утром, расчесывая укусы, с изумлением рассматривал на простыне бурые - уже величиной с пятак - кляксы. Возникла проблема частой смены постельного белья - спать на заскорузлых, хрустящих простынях было не очень приятно. Единственная стиральная машина не справлялась, стирали вручную в больших армейских термосах для пищи. Эта процедура утомляла, да и в умывальной комнате на всех желающих не хватало места.
  И вот сразу после Нового года борттехнику Ф. повезло. С утра борт Љ 10 загрузили под потолок разнообразным имуществом - теплыми бушлатами, коробками с тушенкой, консервированной картошкой, сухпаями, - но главной ценностью были тугие тюки с новым - белым и скользким от крахмала - постельным бельем. Все это добро в сопровождении двух пехотных офицеров вертолеты должны были забросить на высокогорный блок-пост.
  Добра здесь было на три блок-поста. Борттехник уже знал, что часть имущества вернется с тем же бортом назад и пропадет в недрах войны, направленное куда надо умелыми руками вещевиков. Поэтому ни один борттехник не упустит шанс, везя казенный груз, кинуть на створки ящичек тушенки или того же сухпая.
  Но теперь ему был нужен всего один тюк постельного белья. При торопливой разгрузке считать никто не будет, а если и спохватятся, то тюк сам закатился за шторку, я-то тут при чем?
  Но вылета все не давали. Близился обед. Борттехник начал чувствовать неладное. И предчувствия его не обманули. Прибежал инженер, приказал разгружать борт - срочно нужно досмотреть караван, только что обнаруженный воздушной разведкой. Барахло подождет. Инженер привел с собой двух солдат и лейтенанта Мухаметшина, с которым лейтенант Ф. делил борт Љ10 - летали посменно.
  Быстро разгрузили борт, складывая имущество в кучу прямо на стоянке возле контейнера. Досмотровый взвод уже пылил к вертолету. Борттехник, увидев, что двое солдат-помощников с голодными глазами стоят возле кучи и уходить явно не собираются, прогнал их.
  - Слушай, Феликс, - сказал он лейтенанту Мухаметшину, - мы сейчас улетим, и ты провернешь полезную операцию. Возьмешь один тюк с постельным бельем и незаметно сунешь его в контейнер. Если пехотинцы при погрузке спросят тебя, что и где, все вали на меня, - улетел, мол, не знаю, не ведаю. Потом отнесешь в комнату. Представляешь, теперь мы на весь год обеспечены чистыми простынями, а грязные будем на тряпки рвать.
  Лейтенант Мухаметшин молча выслушал и кивнул. Борттехник Ф. улетел на караван в хорошем настроении, предвкушая вечернюю баню и сон на свежей простыне.
  Когда пара вернулась, вещей на стоянке уже не было. Борттехник Ф. заглянул в контейнер - тюк там не наблюдался. "Уже унес в модуль", - подумал лейтенант Ф. и, улыбаясь, пошел домой.
  - Ну, где? - спросил он, входя в комнату, у лежащего на кровати лейтенанта Мухаметшина.
  - В Караганде! - злобно ответил лейтенант Мухаметшин. - Ничего не получилось!
  - Что, застукали, что ли?
  - Да при чем тут это! - махнул рукой лейтенант. - Ну не смог я солдатиков ограбить!..
  
  
  Территория Аллаха
  
  ...Тут в комнату вошел лейтенант Лосенков, который вместе с лейтенантом Ф. летал на караван ведомым.
  - Что такие грустные, дурики? - весело спросил он.
  Лейтенант Ф. рассказал коротко и возмущенно о том, как они лишились новых простыней. Лейтенант Мухаметшин лежал на кровати и молча смотрел в потолок.
  - Подумаешь, херня какая, - сказал лейтенант Лосенков - Я сегодня нашел и потерял намного больше. На этом сраном караване, между прочим...
  
  ...На караван они вышли быстро - выпали из ущелья прямо на караванный хвост.
  - Останови его, - сказал командир борттехнику Ф.
  Борттехник положил длинную очередь вдоль каравана. Погонщики засуетились, верблюды, наталкиваясь друг на друга, останавливались.
  Ведущий сел. Пока досмотровый взвод выгружался, караван снова колыхнулся и двинулся огромной гусеницей.
  - Ага, собака лает, караван идет, - сказал командир. - Успокой ты их!
  Борттехник снова дал очередь - так близко к каравану, что пыль от пулевых фонтанчиков брызнула на штаны погонщиков. Караван замер, переминаясь. На него накинулись солдаты - ощупывали людей, стоявших с задранными руками, били прикладами по тюкам.
  Ведомый, барражирующий над ними, сказал:
  - Там в ущелье мешочек валяется, - что-то скинули бородатые. Присяду, посмотрю?
  - Только осторожненько и быстро...
  Ведомый присел недалеко от мешка, одиноко лежавшего в пыли. Борттехник лейтенант Лосенков, прихватив автомат, побежал к мешку.
  - Бегу, и думаю, - рассказывал лейтенант Лосенков, - а чего это я бегу, мало ли что там? Останавливаюсь, поднимаю автомат, прицеливаюсь метров с пяти, нажимаю на спуск. И вот, когда пули уже отправились в полет, до меня доходит, какой я идиот! А что если в мешке мины? Не зря же скинули! Это конец! - пронеслось в голове. Пули вошли, что-то звякнуло, жизнь перед глазами понеслась. Стою - даже упасть не догадался. Тишина - в смысле, даже винтов не слышу. Но время идет, мешок лежит, я жив. Подхожу, развязываю, а там - чайники! Пять маленьких металлических чайников, три пробиты моими пулями. Покопался еще, достаю сверток, раскрываю, а в нем - ох, до сих пор сердце екает! - толстая пачка долларов!!! Я сразу вспомнил того бубнового туза в Чирчике - сбылось, думаю! Сунул сверток в карман, и назад. Даже два чайника не стал брать, три тысячи афошек, между прочим!.. Доложил: так и так, одни чайники. Вы как раз караван шмонать закончили. Взлетели и домой. Летим, а я пачку в кармане щупаю, ликую - ну не меньше десяти тысяч! Начал думать: везти их в Союз контрабандой, или на чеки менять? Всю дальнейшую жизнь распланировал. Правда, очко играть стало - сейчас, думаю, на гребне удачи и завалят - недаром же туз бубен выскочил на вопрос - собьют ли меня? А тут все сошлось. Вот я перепарашился, пока назад перли. Начал думать, что духи с каравана искать начнут, кто их досматривал... Короче, шальные деньги счастья не приносят. Прилетели, еле дождался, когда летчики ушли. Достаю, разворачиваю трясущимися руками, и вижу: стопка зеленых листков, в формате стодолларовых купюр - один к одному, но с арабскими письменами, да еще сшиты по одному торцу - молитвенник! Как я там проглядел? Уж лучше бы пару целых чайников взял! А вы тут по каким-то простыням грустите...
  - Значит, тебе сегодня досталось Слово Божие, - сказал лейтенант Ф. - Покажи хоть, как оно здесь выглядит.
  - Да выкинул я его, это слово, - махнул рукой лейтенант Лосенков - В окоп с гильзами.
  - Ну и зря! - вдруг вскочил лейтенант Мухаметшин - Как мусульманин должен заявить, что здесь мы находимся на территории Аллаха. И если он посылает тебе свое Слово, а ты его выкидываешь, то тебе, - переходя на крик, закончил Феликс, - действительно хана!
  - А туз бубен - не обязательно деньги, - добавил лейтенант Ф. - Это ценные бумаги вообще...
  Лейтенант Лосенков растерянно перевел взгляд с одного на другого, хлопнул себя по лбу, и, пробормотав "вот блин!", выбежал из комнаты.
  
  
  Война окончена, все свободны
  
  15 января 1987 года. На утреннем построении до личного состава было доведено, что в ДРА объявлена политика национального примирения.
  - С сегодняшнего дня война окончена, - сказал замполит (в строю прокатился смешок). И нечего смеяться - устанавливается перемирие, а это означает, что мы зачехляем стволы. Плановые задания выполнять продолжаем, перевозка грузов, личного состава, почты и прочего, но огня первыми не открывать. (Строй возмущенно загудел). И нечего возмущаться - это приказ командующего армией!
  Борт Љ 10 был запланирован на ПСО (поисково-спасательное обеспечение, иными словами - прикрытие истребителей-бомбардировщиков, на тот случай, если их собьют). По вчерашнему плану пара "свистков" должна была отработать бомбами по обнаруженному складу боеприпасов, но сегодня, в связи с внезапным перемирием, она была переориентирована на воздушную разведку.
  Вылетели в район работы за полчаса до "свистков", добрались, заняли зону ожидания над куском пустыни между гор, пустились галсировать, не приближаясь к горам. Примчались "свистки", отщелкали, и умчались, издевательски пожелав "вертикальным" доброго пути домой.
  - Торопиться не будем, - сказал командир ведомому. - Местечко хорошее для коз - надеюсь, с ними у нас перемирия нет?
  Пошли вдоль узкого речного русла, надеясь выгнать из прибрежных кустов джейрана. Увлекшись, приблизились к горам. Вдруг впереди, на выходе из ущелья, показалось облачко пыли.
  - Командир, машины! - сказал правый. Он достал бинокль, высунулся из блистера, пересчитал. - Пять крытых грузовых. Что будем делать?
  Командир поднял вертолет повыше, запросил "точку":
  - "Пыль", я - 832-й. Наблюдаем пять бурбухаек. Идут груженые. Азимут 60, удаление 90. Надо бы досмотровую группу прислать...
  - 832-й, вас понял, - ответила "Пыль" и замолчала.
  Молчание было долгим. В это время машины заметили вертолеты, повернули, и пустились наутек, прикрываясь желтой завесой.
  - "Пыль", они нас заметили, уходят, - воззвал командир.
  - Понял вас, 832-й, - проснулась "Пыль". - Э-э, тут спрашивают, может, подлетите, посмотрите, что везут?
  - Да вы что, перегрелись? - возмутился командир. - Кто еще там спрашивает? Я "свистков" обслуживал, у меня один доктор на борту - его, что ли, высадить с уколом? Пришлите группу, или разрешите работу - "бородатые" едут на полных грузовиках вне разрешенных дорог, да еще и убегают.
  - 832-й, - строго сказал чужой голос, - пе-ре-ми-ри-е! Аккуратно надо. Без лишнего шума...
  - Клали они на ваше перемирие! Так мне работать или нет?
  - Ну, это, - неуверенно сказала "Пыль", - на ваше усмотрение, 832-й. Но только если они первыми начнут...
  - Вас понял, "Пыль"! - сказал командир, отключился от внешней связи и посмотрел на экипаж: - Что думаете, орлы? Вдруг война закончится, а мы еще пороху не нюхали?
  Орлы пожали плечами.
  - Будем атаковать? - спросил борттехник Ф.
  - Сейчас пройдем над ними, дашь очередь вдоль, - сказал командир. - Остановятся, значит, не боятся досмотра, а нет, накрою нурсами.
  Пролетели, борттехник дал очередь по курсу движения машин. Они чуть отвернули и продолжали гнать. Ведущий сделал круг, зашел в хвост колонне, командир большим пальцем отщелкнул защитную крышечку, положил его на кнопку пуска нурсов...
  - А вдруг они мирные и просто боятся? - сказал правак. - Или тоже стволы зачехлили?
  - Вот и я думаю, - сказал командир, и убрав палец с кнопки, опустил красную крышечку. - А ну их нахер...
  
  
  Товарищ пулемет
  
  Все под контролем
  
  Раннее, очень раннее утро. Перемирие быстро и незаметно сошло на нет. Опять ПСО. Пара пришла к месту работы, когда солнце только показалось над верхушками восточных гор. Борттехнику Ф. после подъема в полчетвертого и после плотного завтрака страшно хочется спать. Он сидит за пулеметом и клюет носом. Особенно тяжело, когда пара идет прямо на солнце. Летчики опускают светофильтры, а беззащитный борттехник остается один на один со светилом. Жарко. Он закрывает глаза и видит свой комбинезон, который он стирает в термосе. Горячий пар выедает глаза...
  Разбуженный очередью собственного пулемета, борттехник отдергивает руки. Он понимает, что, мгновенно уснув, попытался подпереть голову рукой и локтем надавил на гашетку. Впереди, чуть слева идет ведущий. Борттехник испуганно смотрит, нет ли признаков попадания. Вроде все спокойно.
  - Ты чего палишь? - говорит командир, который не понял, что борттехник уснул. - Увидел кого?
  - Да нет, просто пулемет проверяю, - отвечает борттехник.
  - Смотри, ведущего не завали...
  - Все под контролем, командир!
  
  На пленэре
  
  Пара идет над речкой, следуя за изгибами русла. Вплотную к речке, по ее правому берегу - дорога. Борттехника Ф. сидит за пулеметом и смотрит на воду, летящую под ногами. Вдруг его озаряет мысль. Он нагибается и поднимает с парашютов (уложенных на нижнее остекление для защиты от пуль) фотоаппарат ФЭД. Склонный к естественным опытам борттехник желает запечатлеть пулеметную очередь на воде.
  Правой рукой он поднимает фотоаппарат к глазам, левой держит левую ручку пулемета - большой палец на гашетке. Задуманный трюк очень сложен - один глаз смотрит в видоискатель, другой контролирует ствол пулемета, левая рука должна провести стволом так, чтобы очередь пропорола воду на достаточно длинное расстояние от носа машины, а правая рука должна вовремя нажать на спуск фотоаппарата, чтобы зафиксировать ряд фонтанчиков.
  Борттехник долго координирует фотоаппарат и пулемет, пытаясь приспособиться к вибрации, ловит момент, потом нажимает на гашетку пулемета, ведет стволом снизу вверх и вправо (помня о ведущем слева) - и нажимает на спуск фотоаппарата.
  Прекратив стрельбу и опустив фотоаппарат, он видит, - справа, на дороге, куда почему-то смотрит ствол его пулемета, мечется стадо овец, и среди них стоит на коленях пастух с поднятыми руками.
  "Блин! - думает борттехник. - Сейчас получу!"
  - Молодец, правильно понимаешь! - говорит командир. - Их надо пугать, а то зарядят в хвост из гранатомета...
  
  Лиса и воробей
  
  Степь Ялан возле Герата. Пара "восьмерок" возвращается с задания - завалили нурсами несколько входов в кяриз - подземную речку, которая идет к гератскому аэродрому. Машины медленно ползут вдоль кяриза, ища, куда бы еще запустить оставшиеся эрэсы. Вдруг дорогу ведущему пересекает лиса - и не рыжая, а палевая с черным.
  - О! Смотри, смотри, - кричит командир, тыча пальцем. - Чернобурка! Мочи ее, что рот раззявил! Вот шкура будет!
  Борттехник открывает огонь из пулемета. Вертолет сидит на хвосте у мечущейся лисы, вьется змеей. Борттехнику жалко лису. К тому же он понимает, что пули калибра 7,62 при попадании превратят лисью шкуру в лохмотья. Поэтому он аккуратно вбивает короткие очереди то ближе, то дальше юркой красавицы.
  - Да что ты, ё, попасть не можешь! - рычит командир, качая ручку.
  Правак отодвигает блистер, высовывается, начинает палить из автомата. Но лиса вдруг исчезает, - она просто растворяется среди камней.
  - Эх ты, мазила! - говорит командир. - Я тебе ее на блюдечке поднес, ножом можно было заколоть. А ты...
  - Жалко стало, - сознается борттехник.
  - Да брось ты! Просто скажи, - стрелок хреновый.
  Борттехник обиженно молчит. Он достает сигарету, закуривает. Вертолет набирает скорость. Облокотившись локтем левой руки на левое колено, борттехник курит, правой рукой играя снятым с упора пулеметом. Впереди наискосок, по дуге мелькает воробей. "Н-на!" - раздраженно говорит борттехник и коротко нажимает на гашетку, не меняя позы. Двукратный стук пулемета - и...
  ...брызги крови с пушинками облепляют лобовое стекло!
  Ошеломленный этим нечаянным попаданием, борттехник курит, не меняя позы. "Бог есть!", - думает он. Летчики потрясенно молчат. После долгой паузы командир говорит:
  - Вас понял... Приношу свои извинения!
  
  Звуки войны
  
  Полетел как-то раз борттехник Мухаметшин ведущим в Турагунди. Пилотировал машину капитан Кезиков, педантичный, интеллигентный офицер. От капитана никто, даже солдат, никогда не слышал ни слова обсценной лексики, то есть мата, проще говоря..
  На борту было несколько полковников, и Кезиков, уважавший военную карьеру и старших по званию вообще, решил продемонстрировать своим высоким пассажирам, что и он, несмотря на принадлежность к авиации, службу понимает правильно.
  Миновали Герат. Кезиков обратился к борттехнику Мухаметшину:
  - Пойди, Феликс, открой кормовой люк и посиди там за пулеметом, чтобы полковники видели, что у нас и хвост прикрыт. - И прибавил: - Пожалуйста...
  Борттехник Мухаметшин, ругая про себя педантичность командира (зачем прикрывать хвост, если его прикрывает ведомый?), отправился на корму. Прошел мимо полковников, открыл люк, выставил в него кормовой пулемет, подсоединил фишку своего шлемофона к бортовой сети и доложил командиру, что позицию на корме занял.
  Полковники настороженно следили за его действиями.
  - Что пассажиры? - спросил Кезиков.
  - На меня смотрят, - ответил борттехник.
  - Если спросят, что ты там делаешь, скажи, командир приказал прикрыть хвост, поскольку район опасный. Сам знаешь, позавчера тут духовскую "восьмерку" завалили.
  Борттехник, сидел на перевернутом цинке, и, сгорбившись, смотрел на летящий в люке пейзаж. Сидеть было неудобно, однообразие серо-желтого кусочка несущейся в люке суши раздражало. Для разнообразия борттехник решил проверить пулемет. Он нагнулся, сделал вид, что куда-то целится, и нажал на спуск...
  Звук пулемета в летящем вертолете (когда шумят двигатели и ствол за бортом) не громче стука швейной машинки. Но сейчас в наушники ударил разрывающий грохот. Оглушенный борттехник понял, что забыл выключить СПУ, и пулеметная очередь через его ларинги многократно усиленная попала в бортовую сеть.
  Ужасная тишина в наушниках...
  - Феликс, ты что, ох...л?! - вонзился в уши борттехника визг. - Что молчишь, б..., или это ты застрелился? Ты нам чуть перепонки не раскроил. Так и гребануться недолго! Закрывай нахер люк, мудозвон, возвращайся!
  Самым страшным в этой тираде было то, что ее тонким голосом прокричал интеллигентный и тихий капитан Кезиков, прибывший в Магдагачи, между прочим, из Западной группы войск.
  Обиженный борттехник втянул пулемет, закрыл люк и пошел в кабину.
  - Что случилось? - спросил один из полковников. - Почему стреляли?
  - Так война же, товарищ полковник! - мрачно ответил борттехник Мухаметшин.
  Когда прилетели, капитан еще полчаса нудно распекал борттехника. В конце, решив, что борттехник все понял и больше так делать не будет, командир сказал:
  - Ты уж извини Феликс, что я матом. Но, ей-богу, я решил, что в нас ракета попала. Ну а в последние секунды жизни, сам знаешь, не до самоконтроля. Когда понял, что это ты, а не ракета, уже не смог остановиться. Как понос, понимаешь, вылетело...
  
  
  Новое сердце машины
  
  Водило
  
  Полдень. Борт Љ 10 должны закатить в ТЭЧ для замены двигателей. К вертолету подъезжает машина, чтобы утянуть его к месту замены. Борттехник Ф., занятый приготовлениями к перемещению, просит дежурного по стоянке части лейтенанта Лосенкова найти водило - металлическую трубу для буксировки летательного аппарата тягачом.
  Лейтенант Лосенков бегает от вертолета к вертолету по пыльной стоянке, ищет, уворачиваясь от выруливающих и заруливающих машин. Возвращается ни с чем к борту Љ10, останавливается и орет, озираясь:
  - Да где это гребаное водило?!
  Из кабины тягача высовывается солдат и говорит испуганно:
  - Я водила...
  
  Чистые руки конструктора
  
  За свой недолгий борттехнический век лейтенант Ф. два раза участвовал в замене двигателей вертолета. Это и в самом деле похоже на пересадку сердца, - рискнул предположить автор, не будучи кардиохирургом. Конечно, если быть точным в сравнениях, двигатели - это сердцелегкие, но рассказ об устройстве турбовального двигателя - песня отдельная и восторженная, мы споем ее как-нибудь в другой раз. А сейчас идет просто замена старых движков на новые.
  На земле открываются два больших деревянных ящика, стенки снимаются, и два красавца стоят на опорах, сверкая на солнце чистой краской и чистым металлом, - две иерихонские трубы, оплетенные изящно гнутыми трубками. Теперь со всех горловин нужно снять пластмассовые заглушки, подготовить два агрегата к стыковке с телом машины. И не забыть, вскрыв один пакетик с гигроскопическими шариками, в который раз убедиться, что шарики намертво липнут к языку.
  А наверху открываются капоты, сливается масло, вынимаются фильтры, расконтриваются все гайки (одно движение - захват губками пассатижей скрученной проволоки, поворот на разрыв и вытяжка из отверстий), соединяющие вены, артерии и сосуды двигателя с одноименными коммуникациями вертолета.
  Лежа в ребристой люльке открытого капота, запустив руку по плечо под двигатель и нашаривая очередную гайку, техник-тэчист кряхтит:
  - В руки бы насрать тому, кто конструировал это. Вон у американов - места полно, техники в белых рубашках, все на хомутиках - чик, и отцепил, чик, и готово! - только "лиру" за рым - и майна помалу!
  - А ты где это их вертолеты видел? - спрашивает борттехник Ф.
  - Да рассказывали люди. Видели уж... Говорят, у них и лопасти нашим не чета, не какой-то там сотовый наполнитель из фольги, а специальный пластик, ничем не перешибешь, крепче стали, но легкий как пенопласт! Да ты знаешь, что они во Вьетнаме садились прямо в бамбуковые заросли? Винт выкашивает вокруг себя площадку в свой диаметр и вертолет спокойно опускается! А ты говоришь...
  - А фюзеляж? - спрашивает борттехник Ф.
  - Что фюзеляж? - не понимает техник.
  - Ну, прежде чем несущий винт до бамбука доберется, получается, сначала фюзеляж этот бамбук ломает, на него садится?
  - Да хер с ним, с бамбуком этим, чего привязался, - с досадой говорит техник. Он поднимает голову, на щеке отпечаток сетчатой оплетки шланга. - Ты лучше с той стороны попробуй, не достаю. В руки бы тому насрать...
  
  Бардак
  
  Борттехник Ф. спускается сверху, чтобы взять на створках чемоданчик с инструментами. Створки отделены от грузового салона зелеными стегаными "шторками", за ними - полумрак. После яркого солнца этот полумрак оборачивается для борттехника Ф. полной тьмой. Вытянув перед собой руки, он наклоняется к бардачку, и чувствует, как под веко его правого глаза предательски-гладко въезжает что-то тонкое, острое, металлическое. Он застывает в полуприседе, осторожно поднимает руку и нащупывает висящий на крючке моток проволоки-контровки. Борттехник понимает, что конец этого мотка и вошел ему под веко, угрожая проткнуть этот трепещущий ресницами лоскутик кожи. Он аккуратно вытягивает проволоку, растирает заслезившийся глаз.
  - Когда этот бардак кончится? - бурчит борттехник, берет чемоданчик с инструментом, откидывает шторку, выходит в салон. Останавливается, думает, разворачивается, открывает шторку и перевешивает моток проволоки свободным концом вниз.
  
  Сила малых движений
  
  Во время замены двигателей в ТЭЧи ошивался доработчик с казанского завода. Он поковырялся в двигателях и сказал борттехнику Ф.:
  - У тебя будет самый мощный борт в эскадрилье. Правда, двигатели выработают свой ресурс раньше, но на твой век здесь их хватит.
  Намекал ли доработчик на то, что век борттехника здесь короток, или сказал это без задней мысли - борттехнику было все равно. За прошедший месяц ему надоело летать на астматической машине, и он согласился стать самым мощным не раздумывая.
  Напоследок доработчик дал совет:
  - И скажи летчикам, чтобы большой шаг не брали, не перегружали винт. Лопасти начнут грести воздух - срыв потока, падение оборотов и прочая дрянь обеспечены...
  Облет делал капитан Левашов. На висении машина показала себя великолепно - поднялась чуть ли не при нулевом угле атаки лопастей. Но когда пошли в набор по спирали, что-то не заладилось. Командир морщился:
  - Хреново лезет. Шаг уже 11 градусов, и кое-как ползет - так мы и до трех тысяч не дотянем.
  - А ты не грузи винт, попробуй шаг сбросить, - посоветовал борттехник. - До девяти или даже до восьми.
  - Сдурел, что ли? Посыплемся.
  - Ну потихоньку снижай.
  Командир с неохотой послушался - и чудо произошло! Машина взмыла вверх как горячий монгольфьер!
  - Вот это да! - восхитился командир. - Прет на восьми градусах. Такой мощи я еще не видел! Слушай, а как тебе в голову пришло шаг сбросить?
  Борттехник спокойно пожал плечами:
  - Обижаешь, командир. Я, как-никак, инженер.
  
  Вещее слово командира
  
  Единственным минусом неожиданно приобретенной мощи было то, что борт Љ10 начали ставить в планы на самые сложные задания - и намного чаще, чем другие машины. За день борттехник менял три-четыре экипажа, и налетывал по 5-8 часов. Вспомнились хитрые слова доработчика о коротком веке. Борттехник захандрил. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не сон...
  Ему приснилось, будто на утреннем построении командир эскадрильи подполковник Швецов показал на него пальцем и сказал:
  - Через десять лет этот парень станет императором!
  Суеверный борттехник проснулся, и долго думал, что бы это значило. Императорская символика не поддалась ему, но, обратив внимание на первую часть фразы, он понял - у него есть будущее!
  С тех пор борттехник Ф. перестал думать о собственной смерти.
  
  
  
  Усталый борттехник
  
  12 февраля 1987 года. Полдень. Пара прилетела из Турагундей, привезла почту.
  Борттехник Ф. заправил борт и собирался идти на обед. Уже закрывая дверь, он увидел как со стороны дежурного домика приближается облачко пыли, которое вскоре стало похоже на инженера эскадрильи майора Иванова. Майор махал борттехнику рукой и что-то кричал. Борттехник, матерясь, пошел навстречу инженеру.
  - Командира эскадрильи сняли! - подбегая, прохрипел запыхавшийся майор.
  - За что? - удивился борттехник, перебирая в уме возможные причины такого события.
  - Ты дурака-то выключи, - возмутился инженер. - "За что"! За хер собачий! Сбили его! В районе Диларама колонна в засаду попала - командир, пока ты почту возил, полетел на помощь. Отработал по духам, стал заходить на посадку, раненых забрать, тут ему днище и пропороли. Перебили топливный кран, тягу рулевого винта. Брякнулся возле духов. Ведомый подсел, чтобы их забрать, тут из-за горушки духи полезли, правак через блистер отстреливался. А командир смог все-таки взлететь, и на одном расходном баке дотянул до фарахрудской точки. Там он оседлал ведомый борт, и теперь крутится на потолке, координирует, ё! Не меньше, чем на Знамя замахнулся, а то и на Героя, если еще раз собьют (тьфу-тьфу-тьфу)! Только что попросил пару прислать, огнем помочь и раненых забрать. Ты борт заправил?
  Через пять минут пара ЉЉ 10, 92 (у каждого - по шесть полных блоков нурсов) уже неслась на юго-восток, к Дилараму. Перепрыгнули один хребет, прошли, не снижаясь над Даулатабадом ("Какого черта безномерные со спецназом там сидят, не помогут? Две минуты лету..." - зло сказал командир), миновали еще хребет, вышли на развилку дорог с мостиками через разветвившийся Фарахруд. Между этими взорванными мостиками и была зажата колонна, которая сейчас отстреливалась от наседавших духов. Сразу увидели место боя по черному дыму горевших наливников. Снизились до трехсот, связались с колонной, выяснили обстановку - духи и наши сидят по разные стороны дороги.
  - Пока я на боевой захожу, работай по правой стороне, чтобы морды не поднимали! - сказал командир.
  Борттехник, преодолевая сопротивление пулемета на вираже, открыл огонь по правой обочине дороги, где, размытые дымом и пылью, копошились враги. Трассы кривыми дугами уходили вниз, терялись в дымах, и стрелок не видел, попадают ли они по назначению.
  - "Воздух", по вам пуск! - сообщила колонна.
  - Пуск подтверждаю! - упало сверху слово командира. - Маневрируйте!
  - Правый, АСО! - сказал командир и ввинтил машину в небо, заворачивая на солнце.
  Обе машины, из которых, как из простреленных бочек, лились огненные струи тепловых ловушек, ушли на солнце с набором, развернулись, и с этой горки по очереди отработали по духовским позициям залпами по два блока. Справа от дороги все покрылось черными тюльпанами взрывов. Борттехник палил в клубы дыма, пока не кончилась лента.
  - Что за дела? - вдруг спросил командир, ерзая коленями. - Педали заело! Подстрелили, все-таки. И что за гиблое место попалось!
  Борттехник, возившийся над ствольной коробкой с новой лентой, скосил глаза и увидел, что мешок для гильз под тяжестью последних двухсот сполз с выходного раструба, и крайние штук пятьдесят при стрельбе летели прямо в кабину. Большинство их завалилось за парашюты, уложенные в носовом остеклении под ногами борттехника, но несколько штук попало под ноги командира - и одна гильза сейчас застряла под правой педалью, заклинив ее.
  - Погоди, командир, - сказал борттехник и, согнувшись, потянулся рукой к торчащей из-под педали гильзе. Попытался вытянуть пальцами, но ее зажало намертво.
  - Да убери ты ногу, - борттехник ткнул кулаком в командирскую голень. Командир выдернул ботинок из стремени, борттехник вынул гильзу, смел с пола еще несколько и выпрямился. - Все, педалируй!
  - Ну, слава богу! - вздохнул командир. - Пошла, родимая!
  Снизились, зашли на левую сторону, сели за горушкой. За холмом гремело, ахало и трещало. Загрузили убитых и раненых. Борттехник таскал, укладывал. Когда погрузка была закончена, солдат, помогавший борттехнику таскать тела, сел на скамейку и вцепился в нее грязными окровавленными пальцами.
  - Ты ранен, брат? - спросил борттехник, заглядывая в лицо солдата. Но солдат молчал, бессмысленно глядя перед собой. Заскочил потный старлей, потряс солдата за плечо, сказал:
  - Что с тобой, Сережа?
  И коротко ударил солдата кулаком по лицу.
  - Беги к нашим, - сказал он.
  Солдат, словно проснувшись, вскочил и выбежал.
  - Спасибо вам! - сказал старлей, пожимая руку борттехнику.
  Высунулся из кабины командир:
  - Держитесь, мужики, "свистки" сейчас здесь будут, перепашут все к чертовой матери. Уходите от дороги, чтобы вам не досталось. Мы скоро вернемся...
  Взлетели, и низко, прикрываясь горушкой, ушли на север. Перепрыгнули хребет, сели на точке под Даулатабадом, где базировался спецназ ГРУ, забрали еще двоих раненых, которых привезла первая пара, ушли домой.
  Сверху навстречу промчались "свистки", крикнули:
  - Привет "вертикальным"!
  - Летите, голуби! - ответил приветливо командир. Через несколько минут в эфире уже слышалось растянутое перегрузками рычание:
  - Сбр-р-ро-ос!.. - и успокаивающее: - Вы-ы-во-од!
  И голос командира эскадрильи сверху:
  - Вроде, хорошо положили...
  И голос колонны:
  - Лучше не бывает. Нас тоже чуть не стерли...
  Долетели, подсели к госпиталю, разгрузились, перелетели на стоянку.
  Борттехник Ф. вышел из вертолета и увидел, что уже вечереет. Стоянка и машины были красными от закатного солнца. Длинные-длинные тени...
  Его встречал лейтенант Мухаметшин с автоматом и защитным шлемом в руках. На вопрос борттехника Ф., что он здесь делает в такое позднее время, борттехник Мухаметшин ответил, что инженер приказал ему сменить борттехника Ф. Сейчас обратно полетит другой экипаж.
  - Да ладно, - сказал борттехник Ф. - Я в хорошей форме. Я бодр, как никогда...
  Он чувствовал непонятное возбуждение - ему хотелось назад. Он нервно расхаживал по стоянке, курил и рассказывал лейтенанту Мухаметшин подробности полета.
  - Надо бы в этот раз ниже пройтись, если там кто остался. Далековато для пулемета было, ни черта не понятно. Так и в своих недолго залупить! - размышлял вслух борттехник Ф.
  Тут прибежал инженер, сказал:
  - Дырок нет? Хорошо. Все, другая пара пойдет. Заправляйте борт по полной, чехлите, идите на ужин.
  И убежал.
  Отлегло. Залили по полной - с двумя дополнительными баками. Но не успел борттехник Ф. вынуть пистолет из горловины, как к вертолету подошли командир звена майор Божко и его правак старший лейтенант Шевченко.
  - Сколько заправил?
  - Полный, как инженер приказал. Он сказал - другие борта пойдут...
  - Мудак этот инженер, - плюнул Божко. - Нет других бортов! Темнеет, надо высоту набирать, как теперь с такой загрузкой? Да еще раненых грузить. Ну, ладно, машина у тебя мощная, авось вытянем. Давай к запуску!
  Тут борттехник Ф., который успел расслабиться после визита инженера, вдруг почувствовал, что ноги его стали ватными. Слабость стремительно расползалась по всему телу. В голове борттехника Ф. быстро прокрутился только что завершившийся полет и борттехник понял, что второй раз будет явно лишним.
  - Знаешь, Феликс, - сказал он, - оказывается, я действительно устал. Давай теперь ты, раз уж приготовился.
  - Твою медь! - сказал (тоже успевший расслабиться) лейтенант Мухаметшин, и пошел на запуск.
  Солнце уже скрылось, быстро темнело. Пара улетела, предварительно набрав безопасные 3500 над аэродромом. Борттехник Ф. сходил на ужин, пришел в модуль, выпил предложенные полстакана водки, сделал товарищам короткий отчет о проделанной работе и упал в кровать со словами
  - Разбудите, когда прилетят...
  
  Огонек в ночи
  
  12 февраля 1987 года, вечер.
  ..Уже темнело, когда пара ушла на Фарахруд, предварительно набрав безопасную высоту над аэродромом. Борттехник Мухаметшин включил подсветку приборов, установив минимальный режим. На еще светлеющем небе проступали звезды, а внизу была черная пропасть, в которой сияли три далеких друг от друга искорки костров. Глядя на них, борттехник Мухаметшин вспомнил любимую песню борттехника Ф. - "Flash in the night" группы Secret Service. Ему хотелось, чтобы эта песня звучала в его наушниках именно сейчас, - Я вижу огонек в ночи, и сердце наполняется тревогой...
  Пока он пел про себя, постукивая по колену, "флэш ин зе на-айт, там-тарам, там-тарарам-парам-парам, о флэш ин зе наа-айт!", - они долетели.
  - Снижение по курсу, или над площадкой кругами? - спросил ведомый.
  - Кругами безопаснее, - ответил Божко.
  Снижаясь по спирали, скоро заметили место посадки, обозначенное костром в лунке.
  - А туда ли мы летим? - мрачно пошутил командир. - Мало ли костров в ночи...
  Посадочные фары включили у самой земли.
  Пока раненых готовили к отправке, экипажи пошли в штаб. Там, к их удивлению, сидели борттехник и штурман подбитого днем вертолета.
  - Забыл вас батька? - ехидно сказал Трудов. - Ну рассказывайте, как оно все случилось?
  Пара комэски шла по маршруту Шинданд-в Кандагар. Не доходя до Диларама, увидели следующую сцену: на дороге стоит колонна, несколько машин горят, духи с обеих сторон дороги обстреливают колонну. С ходу зашли на боевой, отработали по одной стороне, развернулись. Тут ведомый увидел, что ведущий дымит. Сел, ждал, пока ведомый сядет, а того духи плотным огнем встретили, не давали подойти, и уже полезли к раненому борту.
  - Хорошо, движки не вырубили, - сказал борттехник. - Командир шаг взял, и ушли, Леха в открытый блистер из автомата шмалял, держал их...
  - Так они, пока я короткими стрелял, притащили гранатомет, - сказал правый летчик комэски, - Тут я и крикнул - уходим!
  Прилетели на фарахрудскую точку, осмотрели борт. Оказалось, бронебойная пуля, прошив днище, раздробила дюралевый корпус крана, соединяющего два топливопровода от подвесных баков. Шлейф распыленного керосина ведомый и принял за дым.
  В штаб зашел медик - можно грузить раненых - один очень тяжелый, четверо разной степени.
   Борттехник плотно зашторил блистеры грузовой кабины и включил только один плафон над лежащим под капельницей бойцом. Когда набрали высоту, Вскоре после взлета и набора высоты медик просунул в кабину голову, сказал, что нужно поторопиться, раненому не хватает воздуха.
  - Все, что могу... - пожал плечами командир. - Разве что чуть снизимся и разгонимся...
  Вертолет опустил нос и пошел вниз. Черная тьма лежала вокруг, только вверх ее был забрызган фосфором звезд.
  Вдруг, среди тускло освещенных приборов вспыхнуло желтое табло "Опасная вибрация левого двигателя", и те же слова пронзительным женским голосом произнес речевой информатор. Командир и штурман посмотрели на борттехника. Борттехник смотрел на табло. По инструкции положено выключить неисправный двигатель. Но сейчас, ночью, над перевалом?..
  - Может, ложное срабатывание датчика, - сказал борттехник. - Надо следить некоторое время за оборотами двигателя, если они будут в норме, то...
  - Следи, - ответил командир, - следи и докладывай, а я попробую немного снизить режим работы двигателей.
  Все оставшееся время борттехник мысленно успокаивал дрожащий двигатель. "Тихо, тихо", - говорил он мысленно, представляя, как некоей магнитной силой смягчает биения ротора, совсем прекращает их... В какой-то момент табло заморгало и погасло. Борттехник облегченно вздохнул, но оно опять зажглось и продолжало гореть до посадки.
  Затормозив винт, борттехник снял мокрый шлемофон и спросил командира, наклоняя к нему голову:
  - Я не седой?
  - Ты живой, - сказал командир. - Это все, что я вижу в темноте...
  
  После подвига
  
  13 февраля, утро.
  Когда борттехник Мухаметшин пришел в спящую комнату и начал раздеваться в темноте, проснулся борттехник Ф.
  - Феликс, ты? - спросил он. - Все в порядке?
  Получив утвердительное "угу", снова уронил голову на подушку.
  Утром вся комната ушла на построение, и только борттехники Ф. и Мухаметшин продолжали спать. Через пять минут в комнату ворвался инженер:
  - Чего дремлем, воины? Живо на построение!
  - Я ночью летал, - пробормотал лейтенант Мухаметшин.
  - Ладно, лежи, а ты давай поднимайся.
  - Почему это? - возмутился лейтенант Ф. - Мы оба вчера бороздили!
  - Не свисти, - сказал инженер. - Ты на закате прилетел, в световой день уложился.
  - Да я потом всю ночь не спал, товарищ майор! - вскричал борттехник Ф. - Я за товарища переживал!
  
  
  Старший товарищ
  
  Утро 9 марта 1987 года. Вчера Международный женский день плавно перешел в ночь. Построение проходит не в штабном дворике, как обычно, а на большом плацу. Все - с тяжелого похмелья, кое-кто просто пьян, поскольку праздновал до утра. Перед строем - командир эскадрильи и незнакомый полковник - судя по нашитым на новенький комбинезон погонам - из Ташкента или из Москвы. Вчера вечером на праздничных танцах в клубном ангаре этот полковник, переодетый в штатское, пытался пригласить на танец одну из госпитальных женщин. Два уже прилично выпивших старших лейтенанта, заметив бледного штатского, доходчиво, с помощью мата объяснили ему, что здесь - не его территория.
  Теперь была прямо противоположная ситуация.
  - Вчера, - сказал полковник, - двое молодых людей вели себя, мягко говоря, как скоты. Я думаю, сегодня у них хватит смелости, чтобы выйти сюда, и извиниться перед товарищами за то, что они опозорили звание советского офицера.
  Помявшись, лейтенанты вышли. Отдав честь начальству, они повернулись к строю, и все увидели их испуганно-благочестивые лица.
  - Еще вчера, - продолжал полковник, - я хотел отправить их авианаводчиками на Саланг. Но имею ли я право так запросто решать судьбу молодых летчиков, членов коллектива? Ведь именно коллектив должен воспитывать, помогать становлению характера, поддерживать, указывать на ошибки. И главную роль в воспитательном процессе играют старшие товарищи. Кто командир звена у этих офицеров?
  Командиром звена был майор Божко. Сейчас он стоял во втором ряду строя, рядом с борттехником Ф.
  - Я! - сказал он, стукнул впередистоящего по плечу и вышел из строя. Отдал честь, развернулся через правое плечо и попытался замереть по стойке смирно. Но это ему никак не удавалось - он все время переступал ногами, находясь в процессе перманентного падения. Все увидели, что майор не просто очень устал, - он находился в состоянии сильнейшего алкогольного опьянения.
  - Та-ак! - сказал полковник, подходя к майору сзади и заглядывая сбоку в его обиженное лицо. - Вот, значит, они какие, эти старшие товарищи! Вы сами строй найдете, или вас проводить, товарищ майор?
  
  
  Прическа для дурака
  
  Пара летит в Лошкаревку. На ведущем борту Љ 10 - командир дивизии. Он торопится и периодически нервно просит:
  - Прибавьте, прибавьте.
  Пара идет на пределе, на максимальной скорости. Чтобы сэкономить время, ушли от дороги и срезают путь напрямую. Вокруг - пустыня Хаш. Ни одного ориентира. Да они и не нужны экипажу - командир идет по прямой, строго выдерживая курс. Правак отрешенно смотрит вперед, борттехник поигрывает пулеметом.
  Комдив, сидящий за спиной борттехника, толкает его в плечо, и, когда тот поворачивается, спрашивает:
  - Долго еще?
  Наверное, - думает борттехник, - генерал посчитал его наиболее компетентным, как сидящего впереди всех. Он кивает на правака:
  - Спросите у штурмана, товарищ генерал.
  Генерал толкает правака в плечо:
  - Мы где?
  Застигнутый врасплох, правак хватает карту, долго вертит ее на коленях, смотрит в окно - там единообразная пустыня. Он смотрит в карту, снова в окно, снова в карту, водит по ней пальцем, вопросительно смотрит на командира.
  Рассвирепевший комдив протягивает руку к голове правака и срывает с нее шлемофон.
  - Я так и знал! - говорит он, глядя на растрепанные волосы штурмана. - Да разве можно с такой прической выполнить боевое задание?
  
  
  Геройская служба
  
  Следующий день. Действующие лица - те же, Привезли комдива в Герат. Сели в аэропорту Герата на площадку за полосой. Подъехали уазик и БТР. "Буду через час", - сказал комдив и уехал. БТР остался для охраны вертолетов.
  - Слушай, командир, - сказал правак. - У меня здесь на хлебозаводе знакомые образовались. Могу сейчас сгонять на бэтэре, дрожжей для браги достать, а то и самой браги. Даешь добро?
  Командир посмотрел на часы:
  - В полчаса уложишься?
  - Да в десять минут. Туда и обратно шеметом!
  Правак запрыгнул на броню, и БТР укатил.
  Прошло полчаса. Сорок минут, сорок пять. Командир взволнованно ходит возле вертолета, вглядываясь в сторону, куда убыл правак.
  - Убью, если живым вернется, - бормочет он.
  Прошел час. Комдив, к счастью, запаздывал. Подкатил БТР, бойцы сняли с брони безжизненное тело правого летчика и занесли его на борт. Судя по густому выхлопу, правака накачали брагой.
  - Может мне застрелиться, пока комдив не приехал? - спросил командир. - Или этого козла пристрелить и списать на боевые потери...Мы это животное даже в правую чашку не сможем посадить.
  Командир с борттехником положили тело на скамейку в грузовой кабине и примотали лопастным чехлом, чтобы тело не вышло на улицу во время полета. На секунду очнувшись, правак посмотрел на командира и сказал:
  - О, кэп! Пришлось попробовать, чтобы не отравили...Если бы ты знал, какая это гадость! Как мне плохо!
  Подъехала машина с комдивом. Командир подбежал, доложил:
  - Товарищ генерал, вертолеты к полету готовы! Но вам лучше перейти на ведомый борт.
  - Это еще почему?
  - Правый летчик, кажется, получил тепловой удар, и плохо себя чувствует.
  - Это тот, который нестриженый? Вот поэтому и получил! - сказал довольный комдив. - Ну, где этот больной битл, хочу на него посмотреть.
  И комдив, отодвинув командира, идет к борту Љ10. Командир бежит сзади и из-за спины комдива корчит борттехнику страшные рожи. Борттехник, метнувшись к бесчувственному праваку, закрывает его своим телом, и склоняется над ним, имитируя первую помощь.
  - Ну что тут у вас, - говорит генерал, поднимаясь по стремянке. В этот момент обмотанного чехлом правака выворачивает. Борттехник успевает отпрыгнуть, и на полу расплескивается красная жижа. Он поворачивается к комдиву (который уже открывает рот в гневном удивлении) и кричит:
  - Все назад, у него - краснуха!
  Резко пахнет брагой. Но генерал не успевает почувствовать запах -развернувшись на каблуке, он сбегает по стремянке и быстро идет ко второму борту с криком:
  - Запускайтесь, вашему товарищу плохо!
  В Шинданд борттехник летел в правой чашке. На подлете услышали, как ведомый запрашивает:
  - "Пыль", я - 945-й, прошу приготовить машину с доктором, везем больного.
  - Вот заботливый генерал попался, - досадливо сказал командир и вмешался: - "Пыль", пусть машина ждет на третьей рулежке, я там больного передам.
  Сели, "десятка" остановилась у ждущей машины, командир махнул рукой ведомому: рули на стоянку. Борттехник Ф. выскочил, подбежал к доктору, и объяснил ему, в чем дело.
  - Подбросьте его до модуля, доктор, иначе комдив всем вставит!
  - Понял, - улыбнулся доктор, и подозвал двух солдат. - Грузите больного.
  Когда вертолет зарулил на свою стоянку, там его ждал сердобольный комдив. Он встретил командира словами:
  - Ну, как, увезли вашего товарища в госпиталь?
  - Так точно, товарищ генерал!
  - Ну и, слава богу. Пусть выздоравливает. Хорошие вы все-таки ребята, вертолетчики, и служба у вас тяжелая. Геройская у вас служба!
  
  
  Десятое правило борттехника
  
  Жизнь борттехника в полете всецело зависит от летного мастерства летчиков. А летчики бывают разные.
  Однажды инженер приказал борттехнику Мухаметшину временно принять ВКП вместо выбывшего из строя прапорщика Похвалитого.
  - Хорошо тебе, отдохнешь от боевых, - с фальшивой радостью за товарища сказал борттехник Ф., которому теперь предстояло летать за двоих без отдыха.
  Рядовой задачей воздушного командного пункта была ретрансляция - поддержание связи с бортами, улетевшими на задание. Набрав высоту 5000 метров, вертолет наматывал круги чуть в стороне от аэродрома. От службы лейтенанта Мухаметшина на ВКП была польза и для лейтенанта Ф. Когда ВКП приземлялся, лейтенант Ф., если был в это время на стоянке, сразу поднимался на борт к лейтенанту Мухаметшину Потому что в салоне вертолета, проведшего часа два на высоте 5000 был зимний холод - и после жара стоянки было счастьем провести здесь полчасика, попивая горячий чаек из термоса борттехника Мухаметшина и покуривая (покурить в холоде - это деликатес) в кресле за полированным столом.
  Первые полеты прошли спокойно. Командиром экипажа был маленький, с трудом гнущийся (видимо, с хроническим радикулитом) капитан. На правой чашке сидел невозмутимый как рептилия старший лейтенант. Он всегда брал в полет книгу, обычно какой-нибудь разлохмаченный детектив из библиотеки.
  В тот день командир экипажа прибыл на стоянку один. Правака все не было, а взлет откладывать нельзя - приближалось время выхода на связь с комэской, улетевшим куда-то на край страны. Маленький капитан решил лететь без правака.
  - Один хрен, от него никакого толку. Читун! - сказал он. - Ты, Феликс, во время взлета посиди на правой чашке, чтоб с "вышки" не заметили его отсутствия.
  Так и слетали без правого летчика. Борттехник Мухаметшин весь полет просидел на его месте. Когда приземлились и зарулили, увидели старшего лейтенанта, который сидел у контейнера на ящике с нурсами и, попыхивая сигаретой, читал. Он молча выслушал разнос капитана, и они удалились.
  На следующий день экипаж прибыл в полном составе и вовремя. Взлетели, отошли от аэродрома в сторону Анардары и начали крутить круги с малым креном. Все было как всегда - правый раскрыл книгу, борттехник, откинувшись спиной на закрытую дверь кабины, задремал.
  Но привычная идиллия длилась недолго. Может, сонно жужжащий вертолет попал в нисходящий поток, которые нередки в гористой местности, может стоячий воздух всколыхнуло звено взлетевших "свистков"... Вдруг, при очередном развороте, вертолет начал быстро валиться на правый бок, как получивший пробоину корабль. Крен стремительно увеличивался, командир попытался выправить борт, но переборщил, и вертолет завалился на другой бок с креном в 50 градусов. Командир снова дернул ручку, вертолет опять лег на правый бок. Дальше - хуже. Выравнивая машину, командир взял ручку на себя, вертолет задрал нос, командир двинул ручку вперед и бросил машину в крутое пике. Теперь летчик боролся со скачками тангажа. Машина запрыгала по небу хромым кузнечиком. Борттехник проснулся и, наливаясь ужасом, смотрел на авиагоризонт, который то белел, то чернел. Командир уже беспорядочно дергал ручку и двигал ногами так, будто ехал на детской педальной машине. Он начал паниковать, он что-то бормотал и скалился, борясь с пошедшей в разнос машиной. Борттехник, болтаясь в дверном проеме, зацепился взглядом за высотомер - да они просто падали, и уже потеряли полторы тысячи! До вершин Анардары оставалось совсем немного - вот они, качаются перед глазами, стремительно вырастая. Борттехник выхватил из-под сиденья свой нагрудный парашют и начал цеплять его к подвеске. Карабины срывались в мокрых пальцах, и парашют никак не хотел срастаться с телом. "Вот он, конец! - пронеслось в голове. - И даже не в бою!".
  И тут в наушниках раздался недовольный голос правака.
  - Кончай буянить, командир! - сказал он. - Дай-ка я...
  Тремя простыми движениями старший лейтенант вывел вертолет из беспорядочного падения и перевел его в спокойный набор высоты.
  - Почитать не дадут... - проворчал он. - Прими управление.
  После этого случая борттехник Мухаметшин записал в своем блокноте с девятью правилами еще одну заповедь: перед вылетом проверить комплектность экипажа.
  Теперь, когда правый летчик опаздывал на вылет, борттехник Мухаметшин сам шел его искать.
  
  
  Мелочи службы
  
  Суеверия
  
  У вертолетчиков есть примета - перед вылетом экипаж должен помочиться на колесо своей машины. (Истребители, наоборот, считают подобный акт оскорблением самолета).
  Обычно самым используемым в этом смысле является левый пневматик - его орошают перед вылетом все три члена экипажа.
  А пассажиры, ожидающие вылета, на этот левый пневматик всегда присаживаются.
  
  Измерение Вяткина
  
  Пара идет метнуть бомбы в районе гор Анардара. Цель - пещеры, где по данным разведки находится перевалочная караванная база. Борт Љ10 педалирует капитан Трудов. Его правый летчик, лейтенант Вяткин по кличке Милый устанавливает в отверстие в полу прицел для бомбометания (что-то вроде перископа наоборот - труба, смотрящая вниз).
  Командир выводит машину на боевой, спрашивает:
  - Штурман, дистанция до цели?
  Милый смотрит в карту, потом приникает к окуляру прицела. Наконец, отрывается от окуляра и, задумчиво глядя на командира, отмеряет руками в воздухе сантиметров тридцать:
  - Ну, где-то так примерно ...
  
  На рыбалке
  
  Как-то вечером борттехник Ф. рассказывает соседям по комнате о своем сегодняшнем вылете.
  - Мало того, что у нас кончились нурсы, у меня еще и пулемет заклинило - я у правака два карандаша сломал, выковыривая перекошенный патрон. А духи все долбят и долбят. Я кричу командиру - пора, мол, удочки сматывать...
  Тут лежащий на кровати борттехник Мухаметшин отрывается от книги.
  - А вы что, удочки с собой брали? - с интересом спрашивает он.
  - Да, Феликс, - отвечает после паузы лейтенант Ф. - Спиннинги...
  
  
  Бабы в эфире
  
  Звено Ми-8 и пара Ми-24 идут из Шинданда помочь фарахрудскому спецназу в операции. Стая летит на пределе, соблюдая режим радиомолчания. Вдруг в эфире раздается противный женский голос речевого информатора РИ-65:
  - Борт 23456, не убраны шасси.
  Это означает, что одна из "двадцатьчетверок" забыла убрать шасси. (Для справки: у Ми-8 шасси не убираются.)
  - Ну что вы, тихо не можете... - с досадой говорит "Пыль". - Посмотрите друг на друга - у кого там лапы висят?
  - У нас убраны? - шутит капитан Трудов.
  - Убрал, командир, - шутит борттехник Ф.
  "Двадцатьчетверки" коротко докладывают, что у них все в порядке, видимо, произошло ложное срабатывание.
  - Звездят "мессера", - комментирует Трудов.
  Через несколько минут в эфир снова выходит чья-то "Рита":
  - Борт 30563, повышена температура масла в главном редукторе.
  Названный номер - заводской, и он ни о чем не говорит экипажам. Единственный способ определить, чей речевой информатор выдал информацию в эфир, - посмотреть на стрелку датчика.
  - Вы сговорились, что ли? - спрашивает "Пыль". - Доложите, у кого там масло кипит?
  - Посмотри, как у нас? - говорит Трудов.
  Борттехник Ф. смотрит на датчик главного редуктора и видит, что температура масла запредельная - стрелка уже в красной зоне. Скорее всего, - догадывается борттехник, - лопатки охлаждающего редуктор вентилятора стоят в зимнем положении - ведь предшественники летали на потолке, где всегда холодно. Он знает, что до посадки осталось несколько минут, поэтому говорит:
  - У нас в порядке, командир!
  - Значит, опять "мессера"!
  Все по очереди докладывают, что температура масла в норме.
  - Ну, так заткните там своих баб! - говорит раздраженная "Пыль".
  
  
  Курить охота
  
  Пара высаживает спецназ в районе боя. Пока ведущий, высадив группу, забирает раненых, ведомый борт Љ10 работает по духовской позиции. Заходя на второй круг, экипаж ведомого наблюдает, как борттехник ведущего, прапорщик по прозвищу Киса бежит вверх по склону, на вершину. Там, на переднем крае, растянувшись в цепь, лежат бойцы. Прапорщик Киса взбегает на вершину, нагибается, спрашивает что-то у лежащего солдата. Разгибается, идет к следующему, опять спрашивает, идет дальше.
  - Что он делает? - изумленно говорит командир. - Его же сейчас снимут!
  Он разворачивает вертолет на месте и обрушивает на соседнюю горушку, где засели духи, оставшиеся нурсы. Борттехник Ф. помогает пулеметным огнем.
  Тем временем, неспешно пройдя всю цепь, прапорщик разочарованно разводит руками и возвращается на борт.
  Дома Кису спросили, зачем он расхаживал под огнем противника в полный рост.
  - Та под каким таким огнем? - удивился Киса. - Сигаретку хотел стрельнуть, а они все некурящие оказались!
  
  
  Воспитание борттехника
  
  Педантичный и правильный капитан Кезиков имел среди борттехников репутацию требовательного летчика. Поэтому, когда вечером борттехник Ф. узнал, что завтра ему предстоит полет с капитаном Кезиковым, он, конечно же, расстроился. Тем не менее, утром борттехник Ф. проспал. Его разбудил капитан. Он застал спящего борттехника врасплох, войдя в комнату в полном снаряжении, сияя румянцем умытого лица.
  - Ты что лежишь? Нам же борт еще опробовать нужно, - сказал он.
  - Да я уже опробовал, - пошутил, поднимаясь с кровати, борттехник.
  - Когда? - удивился Кезиков.
  - Вчера вечером, - продолжил шутку борттехник.
  Необходимо пояснить, что пробный запуск двигателей с целью проверки работы всех систем вертолета производится в день вылета. На пробном запуске должны присутствовать все три члена экипажа, но обычно хватает командира и борттехника.
  Капитан Кезиков ушел. Борттехник, позавтракав, взял оружие и пошел на свой борт на опробование. В ожидании экипажа он улегся на лавку в салоне, и задремал. Через час прибежал капитан и полез в кабину с криком "полетели".
  - А опробование? - удивился борттехник.
  - Ты же сказал, что опробовал! - еще больше удивился капитан.
  - Ну, е-мое! - сказал борттехник. - Когда и как? Я бы, конечно, с удовольствием, но один не имею права.
  - Действительно, - растерянно сказал Кезиков. - Так это была шутка? Ну и шутки у тебя, я даже поверил. Давай тогда сейчас быстро опробуем, пока пассажиры не подъехали...
  Рейс был почтовым. По пути в Турагунди пара села на 101-ю площадку (101-й полк, дислоцированный перед Гератом). Выключили двигатели, ждали, когда привезут секретную почту. Наконец, почту подвезли. Офицер с портфелем занял свое место в салоне ведущего. Там уже сидел почтальон из Шинданда с тремя бумажными мешками писем.
  Экипаж в кабине, запуск двигателей. Борттехник Ф. нажал кнопку вспомогательной силовой установки АИ-9В. Сзади в хвостовой балке раздался громкий щелчок, но дальнейшего нарастающего воя не было. После нескольких секунд нештатной тишины капитан Кезиков предположил:
  - Аишка сгорела?
  Борттехник пожал плечами.
  - Ты масло давно проверял? - спросил командир.
  - Да вчера как раз, - привычно соврал борттехник и полез наверх. Пока он пробирался по правому борту к аишке, капитан К. пробежал по левому и оказался у капотов турбоагрегата раньше борттехника.
  Борттехник, расстроенный не столько неожиданной прытью капитана, сколько его чрезмерной любознательностью, открыл капоты.
  Такой подлости он не ожидал. Над масломерным стеклом, на заглушке горловины висела заводская свинцовая пломба! Иными словами, крайний раз масло было залито на заводе и к настоящему моменту иссякло.
  - Ну, ты и фокусник! - восхищенно прокомментировал командир открывшийся вид. - "Вчера"!
  Масло на борту было, и борттехник быстро восполнил недостачу. Но, оказалось, при попытке "сухого" запуска перегорел предохранитель на электрощите, который находился в хвостовой балке. Конечно же, запасного предохранителя у борттехника Ф. не было. Отсутствовал запасной предохранитель и на ведомом борту.
  - Попробуй отверткой, - посоветовал командир. - И давай живей, торчим тут, как два тополя... Позавчера вон трубопровод за 101-м рванули...
  Борттехник взял отвертку, поднялся по стремянке в люк хвостовой балки, сунул отвертку в контакты для предохранителя, но держать рукой не решился. Спустился вниз, крикнул праваку:
  - Запускай!
  Правак нажал кнопку. В люке бабахнуло, отвертка с грохотом вылетела в грузовую кабину и подкатилась к ногам секретчика. Он поднял ее, с интересом рассматривая малиновое жало.
  Борттехник побежал на ведомый борт, который уже запустился и молотил в ожидании ведущего.
  - Давай, снимай свой предохранитель, я его к себе поставлю, - сказал он хозяину борта, борттехнику Лосенкову
  - Что я, больной? - удивился борттехник Лосенков - Сам снимай.
  Борттехник Ф. залез в темную ревущую балку, потея от жары и страха, снял крышку щитка, взял предохранитель двумя влажными пальцами за стеклянную середину. Его тут же пронзило судорогой, и с нецензурным криком он слетел со стремянки на пол. Чертыхаясь, взял сухую тряпку, обмотал ею руку, кое-как вырвал скользкий предохранитель и понесся на свой борт.
  Запустились, полетели. Сели в Турагундях, выключились. Через час, при запуске, борттехнику пришлось проделать ту же процедуру в обратном порядке - запустить свою аишку, выдернуть предохранитель (два удара током, несмотря на тряпку), вставить его в родное гнездо.
  Потом опять была посадка на 101-й площадке - и опять выключились, дожидаясь подвоза раненых из 12-й дивизии, и опять на запуске борттехник трясущимися руками вынимал злокусачий предохранитель.
  - Хороший полет получился, полезный, - сказал капитан Кезиков. - У дикого животного породы "борттехник" был выработан условный рефлекс к порядку.
  
  
  Золотой маршрут
  
  Полеты в Чагчаран, на сопровождение пары-тройки Ми-6 с грузами были мучением для "восьмерок". Ползли на потолке, прямо над снежно-скальными вершинами, на которых встречались не только горные козлы, но и отряды вооруженных людей. Чуть ниже, в горных распадках стояли в укрытиях зенитные горные установки и крупнокалиберные пулеметы ДШК, поэтому вертолетам приходилось тащиться по самым вершинам. И самое обидное - не было возможности вступить в бой, даже если заметил, что по тебе работает какой-нибудь энтузиаст джихада. Минутная задержка съедала драгоценные литры топлива. Полная заправка с двумя дополнительными баками позволяла долететь до Чагчарана (почти 400 км) и вернуться обратно - но едва-едва. Встречный ветер и прожорливая печка уже заставляли думать о дозаправке в Чагчаране, чтобы не упасть в горах на обратном пути. Дозаправка же заключалась в том, что керосин (недостающих литров 300-400) таскали ведрами с Ми-6 или тем же ручным способом "доили" своего, более экономичного напарника.
  Страдания компенсировали чистым горным снегом, - им набивали большие армейские термоса, чтобы по прилете заварить цейлонский чай или "Липтон" с бергамотом на нормальной, не хлорированной, воде. Ну и, конечно, огромные сумки с югославским печеньем и конфетами тащили в чагчаранские дуканы и сдавали там по максимальной цене (следствие труднодоступности высокогорного рынка). Как правило, эти продукты не были собственностью летчиков - товар добывали наземники, имеющие больше связей с магазином. Перед вылетом они прибегали на стоянку и просили летчиков сдать их товар по максимуму.
  Борттехник Ф. в первый же "чагчаран" понял стратегию шмекерского рейса ("шмекерить" на летном жаргоне - вести торговые операции). После двух с половиной часов тряски над морозными скалистыми вершинами, ухода от трасс ДШК (развернулись, но огневой точки не нашли - уже в следующие рейсы выяснилось, что пулеметы стояли в землянках с откатывающейся крышей), беготней от борта к борту с полными ведрами керосина, а потом и поездки в дукан, где мальчик при пересчете пятисот пачек конфет старался обсчитать борттехника - после всего этого обратный полет протекал в раздумьях с применением бумаги и карандаша. Борттехник прикидывал, сколько процентов с выручки стоит этот опасный рейс. Если одна пачка конфет принесла 26 афошек, то не будет ничего зазорного сказать, что сдал по 25. Хотя, по 24 тоже нормально. Через полчаса полета приемлемым казалось 22. Еще через час, когда обогнули место, где их обстреляли, - 20. Когда пара приземлилась с невырабатываемым остатком топлива в 50 литров, и хозяин сумки прибежал за своими деньгами, борттехник Ф., воняющий снегом и керосином, отдал ему пачку, перетянутую розовой резинкой, со словами:
  - Сдал по 17.
  И, глядя на вытянувшееся лицо торговца, пояснил:
  - А ты что хотел? Сам сказал - по максимуму, но Ми-шестые весь рынок затоварили, конъюнктуру испортили, понимаешь. Вот это на сегодня и есть максимум. Хотел я одну афошку с пачки за труды взять, да постеснялся тебя грабить.
  
  Месть Меркурия
  
  Когда борттехник Ф. подсчитывал прибыль, к нему на борт заглянул лейтенант Лосенков. Увидев рассыпанные на скамейке купюры, поинтересовался - откуда столько?
  - Заработал, - важно ответил борттехник Ф.
  Он коротко изложил борттехнику Лосенкову схему получения прибыли.
  - И, главное, все законно и морально. Это плата за наш риск. Наземник пригрелся возле магазина, ящиками конфеты берет, а нам - две пачки в одни руки!
  - Вот, блин! - сказал лейтенант Лосенков - А я вообще ничего не беру с них. Но они, между прочим, неблагодарные свиньи - сдашь товар, отдаешь деньги, а они даже сто афошек не предложат на бакшиш. Вчера нашему Торгашову сдал, сам взял у духов ногтегрызку на бакшиш, отдал ее Торгашу, а он мне даже не предложил ее в благодарность. И это товарищ по комнате, сожитель, можно сказать, что о чужих говорить...
  - Вот и не жди милости от природы, бери сам, - сказал борттехник Ф., скручивая пересчитанные афошки а рулончик и перетягивая резинкой. - Тут на пару джинсов есть. Хоть первое аремя после войны об одежде думать не буду...
  - Нет, так все же нельзя. Не могу я товарищей обирать.
  - Еще один Феликс! - разозлился борттехник Ф. - А ты знаешь, какой бог покровительствует летчикам? Меркурий, он же бог торговли и обмана! Не зли его!
  Через два дня после этого разговора борттехник Лосенков полетел в Чагчаран. На полпути его борт был обстрелян из ДШК, но вертолет без проблем (немного потряхивало) долетел до Чагчарана, и только на земле экипаж увидел, что в лонжероне лопасти зияет дыра величиной со среднее яблоко. Пришлось летчикам заночевать в чагчаранском гарнизоне в ожидании комплекта лопастей, и борттехник Лосенков вернулся в Шинданд только вечером следующего дня. Войдя в комнату, он сказал:
  - Я становлюсь все более суеверным. В ближайший же рейс принесу жертву Меркурию...
  На следующий день борт лейтенанта Лосенкова поставили на Фарах.
  - Что кому привезти, заказывайте, - сказал он.
  Лейтенант Мухаметшин, временно летавший на ВКП, и потому временно не имевший доступа к дуканам, вручил ему 850 афошек и попросил купить кроссовки.
  Борттехник Лосенков улетел.
  Он вернулся после обеда, вошел в комнату и с порога кинул на кровать лейтенанта Мухаметшина сверток:
  - Примерь, вроде твой размер.
  Лейтенант Мухаметшин развернул бумагу, взял одну кроссовку, примерил на правую ногу.
  - В самый раз. Спасибо, Толик!
  - Погоди благодарить, - сказал, улыбаясь, лейтенант Ф. - Ты вторую примерь.
  Лейтенант Мухаметшин взял вторую кроссовку, поднес ее к левой ноге и сказал:
  - Вот твою медь!
  - Обе кроссовки были на правую ногу.
  - Феликс, да у тебя ноги разные! - расхохотался лейтенант Ф.
  - Вот сволочь дуканщик, объегорил! - вскричал лейтенант Лосенков, заливаясь густым румянцем. - Да я этого козла расстреляю в следующий раз!
  - Кончай придуриваться, все свои, - сказал лейтенант Ф. - Уж мы-то знаем, что ты просто смахнул с прилавка в сумку две кроссовки сразу. Я сам первый раз так сделал. Естественно, на прилавке все на одну ногу. Нужно смахивать одну в одном дукане, а другую - в другом. В следующий раз смахни две левых - и будет целых две пары дармовых кроссовок.
  - Дерьмовых, - поправил мрачный лейтенант Мухаметшин.
  - Ладно, Феликс, - сказал, не сдаваясь, лейтенант Лосенков - Деньги ты больше не давай, я тебе на свои куплю.
  - Еще бы, твою медь! - сказал лейтенант Мухаметшин.
  - Повторяю - меня обдурили!
  - Ладно вам, - примиряюще сказал лейтенант Ф. - Это все Меркурий шутит...
  
  Послание с небес
  
  - Я принципиальный противник торговли! твердо сказал лейтенант Мухаметшин. - Это обыкновенная спекуляция, она до добра не доводит. Как говорится в одной мудрой книге, торговля налагает проклятие на все, к чему прикасается, хоть бы вы торговали посланиями с небес!
  - Феликс, праведный мой товарищ, - сказал старший лейтенант Торгашов, борттехник с Ми-24, - надеюсь, завтра ты поможешь мне хотя бы поднести сумки к дукану? Мы с тобой вместе летим в Фарах.
  Он сидел посреди комнаты на корточках и укладывал в большую парашютную сумку товар.
  - Жадность твоя погубит тебя, - сказал лейтенант Мухаметшин. - Зачем везти столько, что поднять не можешь?
  - Это не все мое, начпрод попросил сдать сумочку печенья...
  На следующий день прилетели в Фарах. После разгрузки советники отвезли вертолетчиков на торговую улицу, и оставили там на час. Пока коллеги перебегали из лавки в лавку и мерили там джинсы, батники, кроссовки, путаясь в непонятных эсках, эмках, иксэльках и в ремнях автоматов, которые старались не выпускать из рук, этнограф-любитель Музаметов, как и положено ученому, достав записную книжку, с интересом изучал быт и нравы. "Обстановка вокруг, - записывал он, - напоминает "Тысяча и одну ночь", а я себе - Синдбада".
  Он все же помог Торгашову перетащить парашютные сумки в один из ближайших дуканов. Два мальчика приступили, было, к разгрузке, но бородатый хозяин жестом остановил их. Он взял одну пачку, осмотрел ее невзрачную упаковку, развернул, понюхал темно-коричневое печенье.
  - Чего нюхать! - сказал Торгашов, забирая и заворачивая. - Шоколадное печенье! Чоколат хлеб!
  Поторговавшись, остановились на двадцати трех афгани за пачку. Мальчишки накинулись на сумку, начали пересчет:
  - Як, ду, се, чор, панч, шиш, хафт, нух...
  Торгашов, шевеля губами, внимательно следил за процессом.
  Лейтенант Мухаметшин вышел на улицу, прогуливался, наблюдая, как ишак, погоняемый мальчиком, тащит арбу, груженую обломками песчаника, как у глиняного дувала сидят на корточках старики в чалмах - где-то он их видел уже, - как идет мимо, кося на шурави черным глазом, девушка, и одежды ее вьются, словно под ними не тело ее, а ветер... Засмотревшись, он не заметил, как из дукана вышел Торгашов с пустыми сумками, и убежал на другой конец улицы, где все еще мерили тряпки остальные вертолетчики. Лейтенант оказался один.
  Солнце было уже высоко, улица постепенно пустела. Вдруг вокруг лейтенанта образовалось кольцо из чумазых пацанят. Они корчили обезьяньи рожицы, показывали языки, делали какие-то жесты, подбегая и отпрыгивая назад.
  - У меня ничего нет! - замахал руками борттехник. - Я не торгую, это нехорошее заня...
  Но не успел он закончить монолог честного человека, как в него полетели пачки только что проданного Торгашовым печенья. Мальчишки запускали руки за пазухи и с криками побивали печеньем растерянно уклоняющегося шурави.
  Истратив весь свой запас, мальчишки, громко смеясь, разбежались в разные стороны. Ошарашенный лейтенант стоял среди раскиданных пачек и не мог понять, в чем дело. Одно только вертелось в мозгу - вот тебе и голодные афганские дети! Он поднял одну пачку, вскрыл, достал печенье, надкусил и от неожиданности вкуса чуть не сплюнул. Это были пресные галеты из сухпайка - испеченные из черной овсяной муки грубого помола с добавлением отрубей для лучшей работы солдатского желудочно-кишечного тракта.
  Борттехник пошел прочь, жуя галету и осуждающе качая головой. Осуждал он обе стороны. Обман обманом, но разве можно кидать хлеб в пыль? И не так уж он и невкусен, если вжеваться... Еще он думал о превратностях справедливости и о неисповедимости путей.
  Борттехник Торгашов, узнав об инциденте, хохотал. Выспрашивал подробности, снова смеялся, добродушно хлопая борттехника Мухаметшин по плечу:
  - Не журись, Феликс, я возмещу тебе моральный ущерб!
  Когда прилетели домой, Торгашов отдал начпроду из расчета по три афошки за пачку, мотивировав тем, что товар оказался совершенно не ходовым, пошел как сухари.
  - Тебе-то все равно бесплатно достался, - лукаво успокоил он потерпевшего.
  Вечером, разложив на кровати прибыль, посчитав и поделив ее на две равные части, Торгашов предложил лейтенанту Мухаметшину половину. На эти деньги можно было купить джинсовый костюм, кроссовки "Пума" и складные солнечные очки-капли.
  - С ума сошел? - сказал лейтенант Мухаметшин. - За один твой обман я уже получил, ты хочешь, чтобы еще и начпрод меня закидал чем-нибудь?
  - Мы попросим, чтобы он закидал нас тушенкой, - засмеялся Торгашов. - Но ты пойми, что пострадал за презрение к священному здесь делу торговли. Как ты жить собираешься, Феликс?
  - Честно! - сказал лейтенант Мухаметшин.
  
  Киса и караул
  
  Как-то прапорщик Киса, узнав, что на следующий день летит в хлебный Фарах, с вечера загрузил на борт товар - цветной телевизор, сумку конфет, сумку печенья, несколько упаковок голландского газированного напитка Si-Si (типа Фанты) и сверток из нескольких зимних бушлатов и, как говорится, пр. Дверь, как полагается, закрыл на ключ, и опечатал личной печатью.
  Рано утром, когда стоянку приняли у караула, Киса пришел первым. Видимо, он хотел, перед тем, как сдать товар, полюбоваться на эту гору сокровищ и еще раз подсчитать прибыль. Он открыл вертолет, поставил стремянку и поднялся на борт. Через несколько секунд послышался гневный рев, переходящий в жалобный вой. Прапорщик выскочил из вертолета, обежал вокруг, приседая и заглядывая под днище, кинулся к контейнеру, открыл его, закрыл, плюнул и сел на землю, схватившись за голову.
  - Что с тобой, знаменосец? - спросил проходивший мимо борттехник Ф. - Неужто вынесли все, что нажито непосильным трудом?
  - А ты откуда знаешь? - Киса вскочил на ноги и с нехорошим подозрением уставился на лейтенанта. - Видел, кто это сделал?
  - Да ничего я не видел. Просто, раз прапорщик плачет, значит, потерпел материальные убытки. И много взяли?
  - Весь товар - и мой и не мой. Но как?! Печати и на двери и на створках нетронуты, блистера изнутри закрыты. Как, Фрол? Как они просочились? - и Киса затряс лейтенанта за плечи, брызгая слезами. - Это караул, я знаю. Я их выслежу, курков вонючих, я их утрамбую!
  Потекли трудные дни дознания. Прапорщик рвал и метал, проводил допросы с пристрастием, но караульные только невинно пожимали плечами. Киса лежал в засадах и крался безлунными ночами, вследствие чего однажды чуть не был застрелен все тем же чутким караулом. К. исхудал и почернел от тщетности своего расследования и от размера нависшего долга. Справляться приходилось своими силами - жаловаться вышестоящему начальству на то, что караул украл с борта боевого вертолета телевизор, сумки с конфетами, упаковку казенных бушлатов и еще много чего, не относящегося к боевым действиям, было бы глупо. Особист только и ждал, чтобы найти кого-нибудь, кто загнал дуканщикам в Турагундях передвижную дизельную электростанцию, - а лучшей кандидатуры, чем прапорщик и не сыскать...
  А через неделю к борттехнику Ф., когда он, будучи дежурным по стоянке части, отдыхал в дежурном домике, подошел один из его "нарядных" бойцов.
  - Тащ лейтенант, покурить не хотите? - вежливо осведомился он. Имелась в виду анаша. На это предложение лейтенант всегда отвечал благодарным отказом, тем самым, давая добро солдатам немного расслабиться. За это они всегда покрывали лейтенанта перед внезапно нагрянувшим начальством, когда тот, будучи в наряде, вместо стоянки находился в модуле на своей кровати. Иногда лейтенант отоваривал скудные бойцовские афошки, привозя часы, ручки, ногтегрызки, платки с люрексом, презервативы в красочных упаковках (для солдата ценна была именно упаковка с картинкой).
  Но на этот раз боец не ограничился одним предложением. Помявшись, он спросил у лейтенанта, могут ли некие ребята рассчитывать, что товарищ лейтенант поможет им сдать кой-какой товар. Лейтенант, догадываясь, о чем идет речь, ответил, что некие ребята рассчитывать могут, но расчет в таких случаях бывает обоюдно выгодным.
  - Возьму меньше, чем в комиссионке, но себя не обижу - за риск надо платить.
  Боец понятливо кивнул и удалился.
  Борттехник за два рейса сдал товар и сполна рассчитался с бойцами. Себе он оставил ровно столько, чтобы компенсировать стоимость меховой летной куртки.
  Эту куртку прапорщик Киса, с которым лейтенанты Ф. и Мухаметшин делили однажды двухкомнатную квартиру, украл у лейтенанта Ф. и пропил, когда последний был в отпуске. Еще он пропил летный свитер лейтенанта Мухаметшина. Доказать это было невозможно, однако весь вид прапорщика говорил, что он в глубине души чувствует себя виноватым. Пришлось борттехнику Ф. взять с бойцов и эту сумму. Довольны были все, кроме - нет, не обкраденного, а - обокранного прапорщика.
  
  Но на этом история не закончилась. В один из вечеров , когда крайняя комната модуля мирно смотрела плохопоказывающий телевизор, где-то в другом конце модуля, в районе умывальной комнаты раздались крики, потом дикие крики, потом удар и треск, потом по коридору пробежал многоног - он достиг дверей комнаты борттехников, несколько раз ударился о стенки, распался на две части, половина побежал по коридору обратно, а вторая половина, взревев голосом Кисы: "Не уйдешь, гад!" - два раза оглушительно грохнула чем-то железным по стене. Запахло порохом.
  Когда борттехники вышли из комнаты, Кису уже скрутили. Он был пьян и рычал. Старший лейтенант по кличке Ильич, прозванный так за ленинскую прическу, был бледен. Начальник того самого караула, в дежурство которого пропал груз Кисы, он только что чуть не погиб два раза. Сначала пьяный Киса бросился на него с трофейной духовской саблей и разрубил надвое тень Ильича и табуретку, на которой только что сидел Ильич. Саблю изъяли, воспользовавшись заминкой Кисы, который, как Шурале когтями, застрял своим холодным оружием в деревянной расселине. Обезоруженный, он выскочил за Ильичом, они немного поборолись, побегали по коридору, и в темном конце его, утомившись, Киса достал из кармана пистолет и выстрелил в спину убегающему Ильичу. Неверная рука его увела ствол в сторону. Прошив фанерные стенки, две пули прошли наискосок по комнатам, оставив много дырок и никого странным образом в той вечерней многонаселенности не задев.
  Еще несколько дней главным занятием жильцов этих комнат было выяснение, кто где стоял, сидел, лежал в момент выстрелов. Кем-то был нарисован план модуля с комнатами и кроватями, где красным пунктиром прочертили траектории пуль, а синим нарисовали окружности, символизирующие головы стоящих, и овалы, изображающие лежащих на втором ярусе. На плане были написаны фамилии и проставлены те сантиметры, на которые пули прошли от виска ("к-н Титов лежащий - 5 см"), а у кого-то - и между ног, которые он свесил с кровати, собираясь спрыгнуть.
  - Я до сих пор холодею, представляя, как спрыгиваю на долю секунды раньше! - повторял на всех углах счастливец, слегка приседая.
  Прапорщика Кису разжаловали и отправили на родину, в Конотоп. Говорили, что у него был дядя - генерал железнодорожных войск, который и пристроил племянника. Следы его так и затерялись на железных путях перестройки.
  А у Ильича в тот день появилась первая седина.
  - К такой седине, - улыбался майор Божко, - пойдет медаль "За отвагу". Надо представление писать, заслужил...
  
  
  Товарищи по оружию
  
  Борт Љ 10 дежурит в ПСС (поисково-спасательная служба или дежурный экипаж). Играют в дежурном домике в бильярд, спят, к вечеру, когда жара спадает, выбираются на улицу. Борттехник Ф. и командир экипажа играют в шахматы на скамейке у домика. Доктор наблюдает за игрой, поглаживая большого рыжего пса по кличке Угрюмый (ночью Угрюмый спит в коридоре летного модуля, храпя как пьяный летчик, днем лежит на крыльце женского модуля, норовя обнюхать каждую выходящую женщину. К двум местным сукам Угрюмый почему-то равнодушен).
  Через забор с колючкой - площадка ТЭЧ, дальше видна "вышка" КДП (командно-диспетчерский пункт) и кусок взлетно-посадочной полосы. Слышен звук приближающихся "сушек".
  - Афганцы летят, - вытянув шею, смотрит через забор командир. - Сейчас цирк будет!
  Все подходят к забору - посмотреть на посадку пары истребителей, которые пилотируют афганские летчики. Первая белая "сушка" касается полосы, опускает нос. Ее переднее колесо начинает мелко вилять ("шимми!" - говорит изучавший истребители борттехник Ф.), самолет сносит с полосы, передняя стойка подламывается, и машина, вздымая пыль, бороздит "подбородком" по земле. Слышен скрежет и визг. Подламывается крыльевая стойка, самолет разворачивает, крыло сминается, он останавливается. К нему уже несется пожарная машина. Открывается фонарь, из кабины выбирается летчик в голубом комбинезоне, спрыгивает на землю и начинает бегать вокруг самолета. Потом, сообразив, что может рвануть топливо или боезапас, бежит прочь. Стоящие у забора дружно аплодируют.
  Пожарная машина останавливается, но не успевает произвести необходимые операции - залить сокрушенный самолет пеной. В это время на посадку заходит вторая "сушка". Видимо, летчик второй машины загипнотизирован произошедшим на его глазах крахом ведущего. "Сушка" опускает нос, ее тут же ведет влево, точно по черным перепутанным следам первого, крыльевая стойка подламывается, самолет опрокидывается через левое крыло, наматывая его на фюзеляж, переворачивается еще раз, наматывая второе крыло, и, подъехав к хвосту ведущего, замирает в пыли и в дыму.
  - Горит! - говорят зрители.
  Пожарная машина, оставив первый самолет, бросается ко второму, начинает заваливать его пеной. Из кабины самолета никто не выходит.
  - А вот сейчас как жахнут ракеты, если они у него есть, - говорит командир. - И прямо по нам, между прочим.
  - Да уж... - согласно кивают зрители, продолжая смотреть.
  Подъезжает санитарная машина, из нее выскакивают люди, бегут к белопенному самолету, вытаскивают из кабины неподвижное тело, за руки за ноги волокут его от того, что минуту назад было самолетом.
  И все возвращаются к своим делам.
  
  
  Пейзаж на шелке
  
  Лейтенант Мухаметшин не любил летать с майором Умрихиным. У них не совпадали темпераменты и взгляды на жизнь и на службу. Впервые борттехник столкнулся с замкомэска после замены двигателей, когда тот облетывал борт Љ 10. Почувствовав мощь обновленной машины, майор буквально пустился на ней даже не вскачь, а в пляс по небу. Борттехник, который обязан во время облета снимать показания приборов на всех режимах, записывая их в блокнот, не мог попасть карандашом в страницу, да и зафиксировать показания вариометра, высотомера, авиагоризонта при таком их кручении и качании было невозможно. Бешеный пульс машины совпал с биением сердца борттехника, и он почувствовал, что это уже им, а не вертолетом правит скалящий зубы майор.
  Второй полет с замкомэска едва не закончился гибелью борттехника. Они закинули груз на высокогорную площадку и возвращались домой, медленно спускаясь в долину по снижающимся хребтам, как по длинным ступеням. Борттехник сидел в нагрудном парашюте за пулеметом и, держа палец на гашетке, следил за вершинами. Несмотря на готовность открыть огонь при виде душманов, он все же не мог не оценить всей красоты, развернувшейся перед ним. Горный пейзаж был словно писан китайской тушью на шелке - скалистые кручи, вцепившиеся в них карликовые деревья, лежащие в расщелинах туманы, - так бы и лететь над этой красотой медленно, парить, как орлы...
  Но у майора было иное мнение об орлиных желаниях. Когда под ними разверзалась пропасть, майор с гиканьем бросал машину вниз. Они падали носом, и борттехник, упираясь ногами в переплет носового остекления, чувствовал, как все волосы на его теле встали дыбом от ужаса. Он боялся, что проломит ногами остекление, и упирался руками в пулеметные ручки, но боялся, что пулемет сорвется с турели, и тогда он вылетит через остекление вместе с пулеметом, верхом на пулемете, худ и длинноног, как тот барон на ядре, - в этот дивный туманный пейзаж...
  Когда все небо закрывала растущая впереди гора, с воем, тряской, страшными перегрузками они выходили из пике и с взмывали над следующим хребтом, чтобы, перевалив его, дьявольским хохотом майора снова рухнуть вниз.
  Борттехник проклинал командира, вцепившись в ручки пулемета. Словно услышав его проклятия, Умрихин вскричал:
  - Умри, сволочь! - и с "горки" выпустил несколько нурсов одним залпом в горный пик, на котором прямо по курсу стояло одинокое дерево - низкорослое и кривое, с плоской кроной. Остекление заволокло дымом ушедших ракет. Майор взял ручку на себя, вертолет взмыл, дым слетел, и борттехник увидел, как прямо перед ним на вершине, по разные стороны от дерева вспухают разрывы. Лохматые и медленные, они вытягивали свои черно-желтые щупальца прямо к налетающему на них вертолету. Борттехник успел вспомнить про хищные цветы, которые ловят насекомых и даже маленьких птиц, сжался и крикнул напоследок, адресуя майору:
  - Ах твою медь!..
  Ему показалось, что крик его эхом прокатился над горами и потряс их, - но поскольку он не нажал кнопку СПУ, его не услышал даже майор, не то что горы.
  Вертолет пролетел над самой кроной дерева, разорвал носовым остеклением пыль и дым взрывов. Когда борттехник открыл глаза, он успел увидеть перед собой на стекле прилипший зеленый листок, - его тут же слизнуло потоком воздуха. Однако стекло перед ним уже не казалось прежним. Что-то было не так, что-то мешало зрению скользить, как прежде. Он опустил глаза - в правом углу стекла, напротив его правого колена зияло небольшое - сантиметр на сантиметр - квадратное отверстие. Борттехник потрогал колено, оно было цело, поднес к стеклу руку, и в ладонь его упруго уперлась воздушная струя, бьющая из свежей осколочной дырки.
  Майор выдохнул, как после стакана водки, и сказал:
  - Хорошо-то как! Тютелька в тютельку!
  На стоянке борттехник, сдерживая негодование, показал майору дело рук его. Майор нахмурился - повреждение вертолета нужно было объяснять. Обыскали кабину, ничего не нашли, решили считать, что осколок, на излете ударившись в стекло, просто выбил кусочек и отпал туда, откуда прилетел. Но любопытный штурман догадался осмотреть напоследок парашют борттехника. Осколок застрял в нем, углубившись в тканевые слои на три сантиметра по направлению к печени лейтенанта Мухаметшина.
  - Ты это, - сказал борттехнику командир, - говори, что на гранатомет напоролись, но огневую точку уничтожили. Ты ее пулеметом подавил, а я, значит, уже нурсами зачистил... На "Красную Звезду" напишем тебе. Я же не просто так отработал по верхушке, кажется, там у духов гнездо, - видел, они редутик вокруг дерева выкопали?..
  Но лейтенант покачал головой и, сжимая в кулаке острый кусочек металла, как Мальчиш-Кибальчиш - Красную звезду, твердо ответил:
  - Фальшивая слава, товарищ майор, мне не нужна!
  
  
  La donna ? mobile
  
  Борттехник Мухаметшин решил больше не летать с майором Умрихиным. Он осознал, что эта фамилия, судя по всему, говорит о миссии майора, посланного небом убить лейтенанта Мухаметшина. Когда борт Љ 10 в очередной раз в смену борттехника Мухаметшина оказался по плану в руках его ангела смерти, борттехник Мухаметшин задумался. Отказаться от полета под предлогом болезни? Но ему нечего предъявить доктору, кроме своего здоровья. Он вспомнил совет одного борттехника. "Если чувствуешь, что тебя отправляют на верную гибель, ослабь немного хомут на воздуховоде от "аишки", и основные двигатели из-за травления воздуха не запустятся. Только не забудь восстановить контровку - и никто не узнает, в чем причина..." Борттехник Мухаметшин открыл капоты двигателей, но вдруг подумал, что прием не сработает, и тогда придется лететь. Нужно что-то более верное. ОН начал открывать другие капоты и лючки, и скоро на глаза ему попался шланг гидросистемы. Молодой борттехник вспомнил еще один совет бывалых. Отпотевание - такое безобидное слово, но если оно прикладывается к шлангу гидросистемы, то это рзнвчвет его негерметичность, протекание масла с последующим и внезапным заклинванием управления в полете.
  В одно мгновение он оказался внизу у контейнера, достал бутылку с маслом АМГ-10 и снова взлетел к гидроотсеку. Аккуратно, стараясь не капать на пол, он облил маслом рукав гидроусилителя автомата перекоса несущего винта. Затем закрыл все, что было открыто, и спустился вниз. Когда пришел майор, борттехник доложил про выявленную неисправность и предложил командиру убедиться самому. Майор убеждаться не стал. Досадливо махнув рукой, он побежал к инженеру за другим бортом.
  Пришли техники, осмотрели рукав, приняли однозначное решение - менять. Борттехник Мухаметшин ходил вокруг борта и весело насвистывал почему-то арию герцога Мантуанского из "Риголетто".
  А после обеда принеслась весть из района Геришка. Там, на одной из площадок, на взлете был сбит борт Љ 26 борттехника Плетнева. Пилотировал борт майор Умрихин. Все, кажется, живы.
  - На месте Плетнева должен был быть я! - сказал борттехник Мухаметшин борттехнку Ф.
  - Будешь, когда напьешься, - пошутил борттехник Ф., который не знал еще, как майор поменял коней.
  Покалеченный борт на месте отремонтировать было нельзя. Через неделю его привезли на КрАЗе. Хвостовая балка была искорежена, словно великан схватил вертолет за хвост и сжал в горсти. Злой борттехник, которому теперь предстояло менять в ТЭЧи хвостовую балку - по сути полвертолета, - не смог удержаться от правды. Никто их не подбивал. Торопясь, майор поднял набитую десантом машину с разбегом по-самолетному по ветру. Поддуло под винт, опрокинуло.
  - Чудом никто не погиб, чудом! - говорил Плетнев.
  - Потому что не тот борт был в плане у провидения... - загадочно сказал борттехник Мухаметшин, и глаза его таинственно блеснули.
  
  
  День дурака
  
  1 апреля 1987 года. Пара Ми-8 в сопровождении пары Ми-24 идет к иранской границе, в район соляных озер. Летят в дружественную банду, везут материальное свидетельство дружбы - большой телевизор "Сони". У вождя уже есть дизельный генератор, видеомагнитофон, набор видеокассет с индийскими фильмами - телевизор должен увенчать собой эту пирамиду благополучия. В обмен вождь обязался информировать о планах недружественных банд.
  Просквозили Герат, свернули перед хребтом на запад. "Двадцатьчетверки", у которых как обычно не хватало топлива для больших перелетов, пожелали доброго пути, и пошли назад, на гератский аэродром, пообещав встретить на обратном пути. "Восьмые", снизившись до трех метров, летели над дорогой, обгоняя одинокие танки и бэтэры, забавлялись тем, что пугали своих сухопутных коллег. Торчащие из люков или сидящие на броне слышали только грохот своих движков, - и вдруг над самой головой, дохнув керосиновым ветром, закрывая на миг солнце, мелькает голубое в коричневых потеках масла краснозвездное днище,- и, винтокрылая машина, оглушив ревом, уносится дальше, доброжелательно качнув фермами с ракетными блоками.
  Ушли от дороги, долго летели пыльной степью, наконец, добрались. Пару встречала толпа суровых чернобородых мужиков с автоматами и винтовками на плечах. Ожидая, пока борттехник затормозит лопасти, командир пошутил:
  - А зачем им сраный "Сони", если они могут забрать два вертолета и шесть летчиков. Денег до конца жизни хватит.
  Взяв автоматы, вышли. Вдали в стороне иранской границы блестела и дрожала белая полоска - озера или просто мираж. Командир помахал стоящим в отдалении представителям бандформирования, показал на борт, очертил руками квадрат. Подошли три афганца, вынесли коробку с телевизором. Выдвинулся вперед вождь - хмурый толстый великан в черной накидке - жестом пригласил следовать за ним. Летчики двинулись в плотном окружении мужиков с автоматами. Борттехник Ф. докурил сигарету, хотел бросить окурок, но подумал - можно ли оскорблять землю в присутствии народа, ее населяющего? - мало ли как среагируют. Выпотрошив пальцами остатки табака, он сунул фильтр в карман.
  В глиняном домике с полусферическим потолком было прохладно. Вдоль стен лежали подушки, на которые летчикам предложили садиться. В центре поставили телевизор. Гости и хозяева расселись вокруг. Над борттехником Ф. было окошко - он даже прикинул, что через него можно стукнуть его по голове. Справа сидел жилистый дух, и борттехник незаметно намотал на ступню ремень автомата, лежащего на коленях - на тот случай, если сосед пожелает схватить автомат. Левый нагрудный карман-кабуру оттягивал пистолет, правый - граната - перед тем, как выйти из вертолетов, экипажи, понимая, что шансов против такой толпы нет, прихватили каждый по лимонке. Гости здесь конечно - дело святое, но всякое бывает. Тем более - первого апреля...
  Принесли чай - каждому по маленькому металлическому чайничку, стеклянные кружки - маленькие подобия пивных, белые и бежевые кубики рахат-лукума, засахаренные орешки в надщелкнутой скорлупе, похожие на устрицы. Вождь, скупо улыбаясь, показал рукой на угощение. Летчики тянули время, поглядывая с мнимым интересом на потолок. Пить и есть первыми не хотелось - неизвестно, что там налито и подсыпано. Приступили только после того, как вождь поднес кружку к бороде.
  Гостевали недолго и напряженно. Попив чая, встали, неловко прижав руки к груди, поклонились, жестом дали понять, что провожать не нужно, пожали руки всем по очереди, обулись у порога, и нарочито неспешно пошли к вертолетам. Беззащитность спин была как никогда ощутима. От чая или от страха, все шестеро были мокрые. Несколько мужиков с автоматами медленно шли за ними. Их взгляды давили на лопатки уходящих.
  Дошли до вертолетов, искоса осмотрели, незаметно заглянули под днища в поисках подвешенных гранат, на тот же предмет осмотрели амортстойки шасси - удобное место для растяжки гранаты - вертолет взлетает, стойка раздвигается, кольцо выдергивает чеку...
  Запустились, помахали из кабин вождю, который все же вышел проводить. Он поднял руку, прикрывая глаза от песчаного ветра винтов. Взлетели, развернулись, еще ожидая выстрела, и пошли, пошли, - все дальше, все спокойнее, скрываясь за пылевой завесой... Ушли.
  - Хорошо-о! - вздохнул командир. - Еще одно такое чаепитие, и я поседею.
  Через полчаса выбрались к дороге, подскочили, запросили "двадцатьчетверок" - идем, встречайте.
  - Тоже мне, сопровождающие, - сказал командир. - На хрена они мне тут-то нужны - должны были рядом крутиться, пока мы этот страшный чай пили.
  Ми-24 встретили их уже на подлете к Герату. Пристроились спереди и сзади, спросили, не подарил ли вождь барашка.
  - А как же, каждому - по барашку, - сказал командир. - Просил кости вам отдать...
  И командир загоготал, закинув голову. В это время из чахлых кустарников, вспугнутая головной "двадцатьчетверкой", поднялась небольшая стая крупных - величиной с утку - птиц. Стая заметалась и кинулась наперерез идущей следом "восьмерке". Борттехник Ф. увидел, как птицы серым салютом разошлись в разные стороны прямо перед носом летящий со скоростью 230 машины, - но один промельк ушел прямо под остекление...
  Командир еще хохотал, когда вертолет потряс глухой удар. В лицо борттехника снизу хлынул жаркий ветер с брызгами и пылью, в кабине взвихрился серый пух, словно вспороли подушку. Он посмотрел под ноги и увидел, что нижнего стекла нет, и два парашюта, упершись лбами, едва удерживаются над близколетящей землей.
  - Ах ты, черт! - крикнул командир, выравнивая вильнувший вертолет. - Ну что ты будешь делать, а?! Напоролись все-таки! И все из-за "мессеров"! Кто это был? Явно не воробей ведь?
  Воробьи часто бились в лоб машины, оставляя на стеклах красные кляксы с перьями, - борттехник после полета снимал с подвесных баков или двигателей присохшие воробьиные головы.
  - Видимо, утка, - сказал борттехник, отплевываясь от пуха, и полез доставать парашюты, которые, устав упираться, уже клонились в дыру.
  - Слушай, Фрол, - искательно сказал командир. - Если инженер спросит, что, мол, случилось, придумай что-нибудь. Если узнают, что я утку хапнул, обвинят в потере летного мастерства. Сочини там, ладно? - ты же врать мастер!
  - Попробую, - неуверенно пообещал борттехник Ф., думая, что же здесь можно сочинить. Ничего не приходило в голову. Совсем ничего! Может, сказать, что духи в банде разбили? А как? Ну, типа, играли в футбол - 302-я эскадрилья против банды - матч дружбы - пнули самодельным тяжелым мячом... Нет, не то - что это за мяч, об него ноги сломать можно...
  Не долетая до гератской дороги, ведущая "двадцатьчетверка" начала резать угол через гератские развалины. Все повернули за ней. Мимо них неслись разбомбленные дувалы. В одном дворике борттехник Ф. увидел привязанного осла, и насторожился. Тут же промелькнули два духа, поднимающие автоматы, уже сзади послышался длинный треск.
  - Стреляют, командир! Двое в развалинах справа, - сказал борттехник.
  - Уходят под крышу! - сказал, глядя назад, правак.
  - Куда смотрим, прикрытие? - сказал командир. - Нас только что обстреляли. Пошарьте в дувалах, минимум двое.
  - Там осел рядом, - подсказал борттехник.
  - Там осел рядом, - эхом повторил командир.
  "Двадцатьчетверка" развернулись, ушли назад, покрутились, постреляли по развалинам из подвесных пушек, никого не увидели и пустились догонять пару.
  Сели в аэропорту Герата, - осмотреть вертолеты на предмет дырок. Когда борттехник Ф. останавливал винт, покачивая ручкой тормоза, он увидел в правый блистер, как в двери ведомого появился борттехник Лосенков и, застряв на стремянке, вглядывается в их борт. Борттехник Ф. закурил, вышел на улицу. К нему подбежал борттехник Лосенков:
  - Ты ранен? - заглядывая в лицо.
  - С чего ты взял?
  - Ну, вас же обстреляли, вон у тебя стекло выбито - когда сели, я смотрю, мешок для гильз до земли висит, ну, думаю, как раз попали, где ты сидишь! А сейчас ты выходишь - все лицо в крови! Чья кровь-то?
  Борттехник Ф. провел рукой по лицу, размазал липкие капли птичьей крови, посмотрел на ладонь. Стоит ли признаваться? - подумал он. - Удачное стечение обстоятельств, скажу, что стекло разбило пулей! Тогда чья кровь?
  - А хрен ее знает, - ответил он вслух самому себе. - Но точно не наша. Наверное, духа, которого я успел замочить. Забрызгал, гад! - и он засмеялся.
  - Да, ладно, кончай! - недоверчиво сказал борттехник Лосенков и полез смотреть дыру. Засунул в нее голову, пробубнил:
  - А где входное - или выходное? Куда пуля ушла?
  У вертолета уже собрались все. Осматривали дыру, лезли в кабину, шарили по стенкам в поисках пули. Почему-то никто не обращал внимания на остатки пуха, который не весь выдуло в блистера. Экипаж 10-ки. ходил вместе со всеми и загадочно молчал.
  - Да где пуля-то? - наконец спросил командир ведомого у командира ведущего.
  - А кто ее знает! - пожал плечами командир. Он тоже понял, что на пулю можно свалить выбитое стекло. - Может, через мой блистер вылетела?
  Добровольные баллистики снова осмотрели кабину и выяснили, что в таком случае пуля двигалась по сложной кривой, - обогнула каждую ногу командира и поднялась почти вертикально вверх в его блистер.
  - Да хрен с вами! - не выдержал командир. - Шуток, что ли не понимаете? С уткой мы поцеловались, вот вам первое апреля! Но всех попрошу молчать! Вы лучше свои борта осмотрите, нет ли дырок. Сгрудились тут, пулю какую-то несчастную ищут...
  - А про обстрел - не шутка?
  - Какая, нахер, шутка! Залепили с двух стволов, а наше доблестное прикрытие никого не нашло. А может, вы с ними договорились? - подозрительно прищурился на "двадцатьчетвертых" командир.
  - Товарищ майор! - вдруг закричал от своего вертолета борттехник Лосенков - У нас дырка!
  Подошли. На самозатягивающейся резине левого подвесного бака темнела маленькая рваная дырочка с расплывшимся вокруг темным пятном. Борттехник Лосенков показывал на нее пальцем:
  - Вот, пожалуйста! И как теперь домой лететь? Насосы заработают, начнет топливо хлестать. Эта резина ничего не держит...
  - Да-а... - майор вытер рукавом веснушчатую лысину. - Заплатку ставить надо. А кто ее будет ставить? Техбригаду что ли вызывать из-за такой малости?
  Пока майор гундел, а лейтенант Лосенков гордо стоял возле него, уперев руки в бока, борттехник Ф. подошел к левому подвесному. "Почему левый? - подумал он, рассматривая дырку. - Стреляли-то справа". Сунул палец в разрыв на резине - он был сухой и застарело-шершавый. Провел пальцем по металлу бака, прощупал его, описал пальцем круг под резиной. Дырки в металле не обнаруживалось! Порыв резины был явно давнишний, и керосиновое пятно, скорее всего, подпитывалось керосином, льющимся верхом при заправке вертолета.
  - Нет тут никакой дырки! - сказал борттехник Ф.
  - Как это так? - удивились все.
  - Вот так. Старый порыв резины, а бак цел. Смотрите сами.
  Борттехник Лосенков подбежал, сунул палец, пощупал и покраснел.
  - Что же ты, - сурово сказал командир. - Не можешь дырку от недырки отличить? Вводишь в заблуждение сразу четыре экипажа, нервы треплешь...
  Летели домой. Неслись вдоль гератского шоссе, обсаженного соснами. Шли низко, ниже верхушек сосен, стелились над утоптанными огородами. Правак, угнетенный тем, что упустил двух духов, выставил в блистер автомат, обмотав руку ремнем, и следил за обстановкой, хотя здесь уже шла зона контроля 101-го полка.
  - А знаете, - сказал борттехник, - мы упустили хорошую возможность. Пуля могла разбить стекло скользом - они же стреляли нам почти в бок. Скользнула, разбила и ушла. И никакого отверстия!
  - И что ты раньше думал! - вздохнул командир. - Теперь мы уже всем разболтали про утку...
  Впереди показался одинокий глиняный хутор. Во дворе бегал мальчишка. Завидев летящие вертолеты, кинулся им навстречу. Встал на пути, прицелился из палки, начал "стрелять".
  - Ах ты душонок! - погрозил правак автоматом.
  Мальчишка бросил палку, поднял камень, замахнулся, весь изогнувшись, дождался, когда вертолет подлетит вплотную и - швырнул!
  Трое в кабине инстинктивно шарахнулись, командир рванул ручку, вертолет поднял нос, камень гулко ударил в дно, как в консервную банку. Тут же коротко пальнул автомат правака.
  - Ты что - в пацана? - крикнул командир. - Одурел?
  - Нет-нет-нет, - забормотал испуганный правак. - Я случайно, палец дернулся... Мы уже пролетели.
  - Случайно!.. Потом отдувайся, - весь город поднимется.
  - А если бы он нас сбил? - перешел в наступление разозлившийся правак. - Закатал бы сейчас тебе в лобешник камнем со скоростью пушечного ядра, даже охнуть бы не успел - так и размазались бы по огородам! Вот смеху было бы - мальчик сбил боевой вертолет камушком! После этого армия должна с позором покинуть страну. А ты бы навсегда вошел в анналы войн, как самый неудачливый летчик, сбитый камнем в день дурака!
  - Рот закрой! - сказал хмурый командир. - В аналы... За дорогой смотри!
  Прилетели в Шинданд, зарулили на стоянку. Увидев идущего инженера, летчики удалились, предоставив объяснятся борттехнику. Инженер подошел, посмотрел на дыру, спросил:
  - Что случилось?
  - Да мальчишка на окраине Герата камнем запустил. Относительная скорость-то - как из пушки...
  - Ты мне лапшу не вешай! Кожедубов выгораживаешь? Наверняка на коз охотились, сели на песок, передняя стойка провалилась, вот и выдавили стекло. Вон, аж ПВД разъехались в разные стороны!
  - Да какие козы, где они? И ПВД нормально стоят. Лучше посмотрите внимательно, товарищ майор!
  Инженер снял темные очки, засунул в дыру голову, потом руку, и вылез, держа серый булыжник величиной с яйцо, который борттехник успел подбросить перед его приходом.
  - Смотри-ка ты, не наврал! - покачал головой инженер Иванов, разглядывая камень. - И, правда - оружие пролетариата! Ладно, скажу тэчистам, чтобы из жести вырезали заплату - нет сейчас стекла.
  Он повернулся, чтобы уйти, и борттехник увидел, что в волосах инженера застряла серая пушинка. Он протянул руку и ловко снял ее двумя пальцами...
  
  P.S.
  Борттехник Ф. от случая к случаю вел дневник. Вечером он достал из прикроватной тумбочки черную клеенчатую тетрадь и коротко описал дневной полет. На следующий день, когда борттехник, отобедав, вошел в комнату, лежащий на кровати лейтенант Мухаметшин встретил его ехидными словами:
  - Значит, все-таки пуля разбила стекло?
  - А вот читать чужой дневник нехорошо! - возмутился борттехник Ф. - И какое тебе-то дело? Все знают, что случилось, а про пулю я написал для себя! Может, это художественный образ такой, гипербола! И, наконец, - что я, первого апреля сам себя обмануть не могу?
  
  
  Борттехник и медицина
  
  Логика слуха
  
  Очередная ВЛК (врачебно-летная комиссия). Летчики выходят от ухо-горло-носа и все как один сокрушаются:
  - Что-то слух сел. Уедешь отсюда инвалидом!
  В кабинет заходит лейтенант Ф. После проверки горла и носа, доктор смотрит уши, потом отходит к двери и оттуда что-то шепчет.
  - Не слышу, - говорит лейтенант Ф.
  Доктор делает шаг вперед и снова бормочет. Лейтенант Ф. опять не слышит. Наконец, когда доктор подходит почти вплотную, лейтенант разбирает шепот и повторяет:
  - Красные кавалеристы красили крышу красной краской.
  - Да, - вздыхает доктор. - И почему у всего личного состава так плохо со слухом? Может, инфекция какая-то?
  - А если кондиционер выключить, доктор? - осторожно говорит лейтенант Ф. - Прямо над головой гудит.
  - Вот, черт! - доктор бьет себя по лбу. - И ведь никто не догадался! Что же вы сразу не сказали?
  - А я думал - так надо, - удивляется лейтенант Ф. - Типа - имитация шума двигателей.
  
  Борттехник и отстой
  
  Эскадрильский доктор - ленноновские очки, тонкое печальное лицо - любил шахматы. Он всегда летал на ПСО с маленькой магнитной доской и толстым сборником партий Межзонального турнира в Гетеборге 1955 года. Тем самым он вызывал симпатию борттехника Ф., который по этому сборнику учился играть в шахматы много лет назад. Иногда пересекаясь на стоянке, они с доктором даже играли партию-другую.
  Кроме шахмат доктор занимался тем, что собирал материал для диссертации на тему влияния экстремальной ситуации на организм летчика. Борттехник Ф. тему одобрял и по мере сил помогал доктору, рассказывая, к примеру, что на войне совсем не тянет писать, лень даже дневник вести, - а вот рисует он с удовольствием, но, в основном, обнаженную женскую натуру. Доктор записывал, бормоча что-то про акцентуацию правого полушария.
  Однажды на утреннем построении командир эскадрильи дал слово доктору.
  - Товарищи офицеры и прапорщики летно-подъемного состава! - сказал старший лейтенант медслужбы, поправляя очки. - В рамках государственной военно-медицинской программы проводится исследование жизнедеятельности организма человека в экстремальных условиях. Хочу попросить вас оказать содействие. Оно заключается в следующем. Утром я буду разносить по бортам по шесть баночек из-под сметаны или майонеза - по две на члена... - он поправил очки, - экипажа. Вот... На одной будет наклеена бумажка с надписью "До", на другой - "После". Соответственно до и после боевого вылета каждый член экипажа сдает анализ мочи, то есть, простите, банально мочится в обозначенные баночки, которые я вечером собираю для исследований. Вот и все, собственно...
  Строй загудел возмущенно и насмешливо.
  - А как же кал? - крикнул кто-то. - Разве тебе не важен его диаметр до и после? Главное в нашем деле, как ни крути, жим очка!
  Строй грохнул и зашатался.
  - Молчать, поручики и прочие чины! - возвысил голос комэска. - Считайте сказанное доктором моим приказом! Вольно, разойдись!
  - За гигиену не беспокойтесь, - крикнул доктор в распадающийся строй, - баночки будут именными!
  Этого не вынес даже комэска, пытавшийся сохранять серьезность, - его согнуло, он оперся рукой о большую звезду на бетонной стеле и трясся беззвучно.
  На следующее утро те, кто уже был на стоянке, - а были, в основном, борттехники - увидели доктора, который шел, неся на двух плечах проволочные куканы, унизанные стеклянными баночками. Отныне их мелодичный перезвон предупреждал борттехников, что к борту приближается сборщик мочи. И если раньше присказка "борттехник, стой, ты слил отстой?" относилась именно к борттехнику, в обязанность которого входило сливать каждое утро поллитра керосина в банку из сливного краника левого подвесного бака и, взболтав круговыми движениями, исследовать на свет - не содержит ли топливо неположенные примеси. Теперь летчики шутили, что следует заменить борттехников на хорошеньких борттехнесс, которые по утрам и вечерам сливали бы отстой у экипажа. Но пока эти грязные мечты не сбылись, летчики наполняли баночки тут же, у левого колеса, и ставили их в контейнер. Правда, не все и не всегда, что расстраивало доктора. Он жаловался командиру, и тот пенял личному составу на построениях.
  Борттехнику Ф. очень не понравилась затея доктора. Было в этом стоянии - выгнувшись вперед и слушая журчание, чтобы вовремя прерваться, - нечто постыдное, подопытное.
  - Ты, вероятно, задумал это, - сказал борттехник доктору, - когда на ВЛК мой анализ мочи улучшился с Союза? Так я там не свою сдавал, перестраховался, а у меня чище оказалась.
  - И совсем не поэтому, - покраснел доктор. - Связь психики и соматики, одна только мочевая кислота... Да ты все равно не понимаешь!
  Борттехник обиделся.
  - И в самом деле, - сказал он,- по мне что моча, что божья роса...
  На следующее утро он взял чистую баночку для анализа, слил в нее отстой вертолета, проверил на примеси - керосин был чист, как моча ребенка - и поставил баночку в контейнер (куда всегда, отстой и ставится, чтобы, в случае катастрофы, комиссия могла проверить топливо). Послеполетный анализ он снова взял у вертолета.
  На утреннем построении борттехник подмигнул доктору:
  - Как моя ласточка, док, не беременна? Я так мечтаю о маленьком вертолетике!
  Доктор, играя желваками, отвернулся. В конце построения он опять попросил слова. Но командир предупредил его.
  - Если вы снова хотите жаловаться, товарищ старший лейтенант, - вздохнул он, - то давайте договоримся так. Ищите среди личного состава добровольцев - вдруг кому нравится. Или стимулируйте как-то этот процесс. Но от меня отстаньте, а то я себя нянечкой чувствую уже, а не командиром боевой эскадрильи. Скоро построения на горшках проводить начну.
  Никаких стимулов доктор не нашел. Поборы анализов прекратились, и по утрам борттехники больше не слышали тревожный перезвон. Ходили слухи, что один доброволец в лице очень правильного капитана помогает доктору. Свидетелей тому не было, но видели, как капитан входил в медпункт и выходил из него каждые "до" и каждые "после" полета. Впрочем, он вполне мог мерить артериальное давление - просто следил за собой, был осторожен.
  
  Вопросы крови
  
  Вертолетчики сдают кровь, чтобы уточнить ее группу и резус. Доктор зачитывает результаты, все согласно кивают. И только борттехник Ф. удивляется:
  - У меня всегда была вторая отрицательная, а теперь что - первая положительная?
  Доктор в смущении. Анализ повторяется. Теперь борттехник Ф. имеет третью отрицательную.
  - Да ты прямо гемохамелеон какой-то! - говорит доктор озадаченно.
  - Ну, знаешь! - возмущается борттехник. - Развели тут антисанитарию, анализ толком не можете сделать! Ставь-ка мне старую, я к ней уже привык.
  - Дело твое, - вздыхает доктор. - Только смотри, потом не жалуйся, когда не ту перельют.
  - Если не ту перельют, всяко уже не пожалуюсь, - говорит борттехник и злорадно добавляет: - А вот ты арбуз поймаешь, это точно!
  
  Удаление мудрости
  
  У борттехника Ф. разболелся зуб мудрости. Он мучился весь вечер и всю ночь. Вскакивал с кровати, приседал, отжимался, чтобы заглушить боль, - ничего не помогало.
  - Задолбал ты, - сонно сказал лейтенант Лосенков - Спать не даешь. Выпей кружку браги, сразу успокоится.
  Измученный борттехник послушался и выпил. Боль тут же утихла, он уснул. Но через двадцать минут боль вернулась и разбудила несчастного. Он снова принял кружку. Все повторилось. За остаток ночи страдалец выпил трехлитровую банку драгоценного напитка, чем утром вызвал нарекания со стороны сожителей. Но ему было все равно. Дождавшись начала рабочего дня, он побежал в медпункт, где иногда бывала женщина-стоматолог. Но в этот день ее там не оказалось.
  - И слава богу, - сказал лейтенант Лосенков - Я к ней как-то пришел, она ткнула сверлом, бросила в рот лопату цемента, сказала "жуй", вот и все лечение. Ты лучше в госпиталь поезжай.
  И борттехник, дождавшись машины, поехал в госпиталь. Он привык перемещаться между госпиталем и стоянкой на вертолете, и сейчас удивился, как долго едет машина, петляя по каким-то закоулкам, проезжая посты - на одном из них у борттехника строго спросили, почему он выезжает за охраняемую зону без автомата, но, увидев его искаженное болью лицо, махнули рукой.
  В госпитале сонный чернобородый доктор вколол в десну борттехника обезболивающее, включил музыку и ушел к медсестре. Когда онемение начало проходить, вернулся повеселевший доктор, сказал "ну-с", взял клещи и с хрустом и болью выдрал зуб. Поднес его к выпученным глазам борттехника, бросил в кювету, затолкал в рот пациента ком ваты, сказал "все", и опять удалился.
  Борттехник сполз с кресла и вышел на улицу. Там на его вопрос о машине до аэродрома засмеялись - к вечеру будет. Рана болела, борттехник не мог стоять на месте. Он сориентировался по солнцу и пошел. Выбравшись за ограждение госпиталя, он двинулся по прямой через сухие поля. Уверенность, что идет правильно, подкреплял все усиливающийся звук садящихся и взлетающих самолетов и вертолетов.
  Скоро борттехник уже шел по каким-то кишлакам - довольно крупным, судя по встречающимся мечетям и множеству дуканов. Дуканщики с удивлением смотрели на одиноко бредущего летчика в пятнистом комбинезоне и без автомата.
  - Эй, командир! - крикнул ему один. - Чего хочешь? Купить, продать? Ты один, э? - и настороженно посмотрел по сторонам.
  - Щас, один! - ответил борттехник, не замедляя шаг. - За мной наши на танке едут! Обрадовался, бля! - И сплюнул кровью.
  На всякий случай он свернул с этой улицы и выбрался на другую, уже окруженный стайкой бачат с протянутыми руками. "Бакшиш, шурави!" - кричали они, подпрыгивая и корча гадкие рожи. Сзади, чуть поодаль, медленно шли несколько бородатых. Борттехник начал тревожиться. Боль сразу утихла, пот потек ручьями. Ну почему он не взял с собой оружия? И зачем вообще пошел? Нет, чтобы подождать до вечера в гостеприимном госпитале! И ведь до аэродрома рукой подать...
  В это время послышался звук двигателя, из-за угла вырулил военный "КамАЗ" с бронеплитами вместо лобовых стекол. Борттехник махнул в щель на бронеплите, машина остановилась. Дверь открылась, высунулся ствол АКМа, следом показалась небритое лицо старшего по машине.
  - Тебя сбили, что ли, земляк? - спросил капитан, увидев человека в летном комбезе, плюющего кровью.
  - Собьют, если в кабину не возьмете, - сказал борттехник. - Из госпиталя иду. До аэродрома подбросите?
  Когда он поднялся в кабину, и машина тронулась, капитан сказал, качая головой:
  - Один, и без оружия! Ну, ты даешь! Вчера только здесь прапор с бойцом пропали. Странные вы какие-то, летчики. Совсем, видать, от земли оторвались! Мы тут на броне и за броней, а он как по Арбату!..
  Капитан брюзжал, а борттехник молчал, курил и улыбался. И даже хохотал временами...
  
  
  За "Стингером"
  
  17 апреля 1987 года. Уже пять дней идет операция по зачистке Герата - делают "уборку" к приезду генерального секретаря Наджибуллы. Эскадрилья стоит на грунте прямо вдоль ВПП гератского аэродрома. С востока ее прикрывает рота охраны - палатки, бэтэры.
  Жара. Металл раскаляется - дотрагиваться можно только в тонких кожаных перчатках. От вертолета к вертолету едет водовозка, борттехники обливают борта изнутри и снаружи, потом лежат в одних трусах на мокрых полах грузовых кабин, наслаждаясь влажной прохладой. Выруливающий вертолет закручивает пыльные смерчи, они всасываются во все щели машин, пыль сразу липнет на мокрый металл, на мокрое тело. Вода под солнцем высыхает через пять минут, остается одна пыль и жара.
  С утра борттехнику Ф. повезло - пару поставили на доставку в Герат боеприпасов. Прилетели в Шинданд, ждали погрузки до обеда. Пообедали в своей столовой, сходили в бассейн, искупались, и только потом полетели назад, загруженные под потолок ящиками с нурсами и бомбами.
  Уже на дальних подступах было видно, что над Гератской долиной, словно ил в стоячей воде висит желтое облако - Герат бомбили. Над облаком с трескучим грохотом резали небо "свистки". Вертолетов возле полосы не было - все разлетелись по своим заданиям - высаживать десант, бомбить, работать по наводкам разведки. Прилетевшая пара разгрузилась, заправилась, борттехники уже собирались закрыть борта и идти к палатке командного пункта слушать радиообмен. Но к одинокой паре уже спешили летчики - замкомэска майор Умрихин с праваком, и командир первого звена майор Божко с правым Колей Шевченко (получил кличку "Рэмбо" за то, что всегда летал в спецназовском лифчике, набитом гранатами с примотанными к ним гвоздями-"сотками" ).
  - Кони готовы? - подходя, спросил майор Умрихин. - Тогда - по коням!
  Божко, поднимаясь на борт, сказал борттехнику Ф.:
  - За "Стингером" идем. Замкомэска хочет Героя. Вон и особист подъехал. Давай к запуску.
  - Вот здорово, да?! - устраиваясь в кресле, сказал Рэмбо. - Настоящее дело идем делать! Повоюем!
  - Хорошо, если мы за "Стингером", а не "Стингер" за нами, - скептически заметил борттехник.
  - Не каркай, - сказал Рэмбо, доставая из портфеля сдвоенный длинный магазин.
  Сразу, чтобы не жечь зря керосин, взяли курс на юго-запад. Шли на пределе, над крышами гератских кишлаков. Пылевая взвесь смазывала видимость, небо сливалось с желто-серой землей, расчерченной кривыми квадратиками дувалов. Ведущий впереди был еле виден - временами он терялся на фоне земли.
  - Как камбала исчезает, - злился Божко, вглядываясь в мутный горизонт.
  Борттехник Ф., сняв пулемет с упора и слегка опустив ствол, держал палец на гашетке, пытаясь контролировать улетающую под ноги панораму. Черные квадратики дверей пестрили в глазах - бесконечное количество скворечников раскидано перед тобой, а игра заключается в том, чтобы угадать или успеть увидеть, откуда выглянет кукушка. Правак, выставив автомат в блистер, нес такой же бесполезный караул по охране правого борта...
  Вдруг справа, метрах в ста от вертолета бесшумно выросла черная стена до неба. Борттехник увидел, как в ней медленно кувыркаются бесформенные глиняные обломки и расщепленные бревна - успел заметить летящее чахлое деревце с растопыренными как куриная лапа корнями. Через мгновение плотный вал воздуха ударил по вертолету, - бабахнуло в ушах, пыльный ветер ворвался в правый блистер, карту с коленей правака швырнуло в ноги командиру, - машину как пушинку подбросило вверх, опрокидывая влево, - но командир среагировал - продолжил начатый вираж с набором, и снова вывел машину на курс.
  - Неожиданно, однако, - сказал он. - "Свистки" бомбят, нас не видят. Сейчас как тараканов раздавят.
  - "Скоростные", - запросил он, - кто работает на северо-западе от центра - подождите, под вами два "вертикальных"!
  Ему ответил треск пустого эфира.
  - На каком они канале?! - спросил командир правака. - Найди, скажи, чтобы тормознули.
  Слева вырос еще взрыв. Божко, не дожидаясь волны, ушел вверх и вправо, но их все же тряхнуло. Правак крутил переключатель рации, запрашивал, но никто ему не отвечал.
  - Они на выделенном, мы не знаем кода! - наконец сказал он.
  - Ладно, - сказал командир, - сейчас речку пересечем, там уже не бомбят, там наши сейчас работают.
  В эфире уже слышалась работа. Скороговорка сквозь треск:
  - "Бригантина", я - "Сапсан"! Закрепился на бережке, сейчас пойду вперед потихоньку...
  - "Сапсан", что ты там делаешь?! Уходи оттуда, сейчас вертушки подойдут, отработают по всему правому участку...
  Шуршание, треск, щелчок:
  - Ладно, сиди тихо, они чуть правее отработают...
  Шуршание.
  - "Воздух", я - "Сапсан"! Не ходи туда, там ДШК, там ДШК работает, как понял?..
  Меланхолическое:
  - А-э, понял тебя, "Сапсан"...Щас почистим, брат ... А, вот, наблюдаю во дворике...р-работаю!
  - Наше второе звено, - сказал Божко. - Интересно, где это они работают? Сейчас как выпрыгнем в самое пекло...
  
  Но Герат они миновали благополучно. Перевалили хребет, прошли между кишлаками Гульдан и Шербанд, Ведущий сказал:
  - Присядем на нашем посту, афганского наводчика возьмем - покажет дорогу.
  Зашли на бугристую, похожую на вспаханный огород, площадку, отделенную от поста рядами колючей проволоки. Когда садились, солдаты за проволокой прыгали, размахивали руками, стреляли в воздух из автоматов.
  - Ишь, как радуются, - сказал Божко. - Сразу видно - давненько своих не видели...
  Когда колеса коснулись земли, командир, не сбрасывая газ, попросил борттехника:
  - Спрыгни, потопчись, посмотри на рельеф, куда садится. Подозрительное поле...
  Только борттехник собрался встать, в наушниках прозвучал голос ведущего, который уже сидел справа от поста, возле вкопанного танка:
  - 851-й, вы на минном поле!
  На слове "поле" вертолет уже висел в двадцати метрах над землей - командир так резко взял шаг, что машина прыгнула с места вертикально вверх, как весенняя фаланга.
  - Так вот чего солдаты так суетились, - сказал Рэмбо. - Предупреждали, оказывается...
  Летели дальше, к иранской границе.
  - Уже два звонка сегодня, - мрачно сказал командир. - То бомбой свои сверху едва не прихлопнули, то снизу своими же минами чуть жопу не разорвало. Хорошо еще, на "десятке" летим, она счастливой считается...
  - Почему? - спросил Рэмбо.
  - Потому что на ее борттехника не действуют законы природы и армии. В эту машину даже в упор попасть не могут. Если кто ее и завалит, так это сам ее хозяин-раздолбай. Правда, Фрол? - и командир засмеялся.
  Рэмбо сверился с картой - летели вдоль советской границы, километрах в пятидесятиот нее. Столько же оставалось до Ирана. Вокруг было каменистое плато
  - Направо не пойдем, там водка по талонам, - пошутил Умрихин.
  Шли прямо. Рэмбо, расстелив на коленях карту, отслеживал маршрут, ведя карандашом. Плато плавно снижалось. Борттехник, оглянувшись, увидел, что карандаш подползает к реке Герируд.
  - Командир, приближаемся к реке, - сказал Рэмбо.
  Командир молча держал ручку. Ведущий упорно ломился прямо. Вертолеты промахнули широкий пляж, две тени скользнули по мелкой воде, и выскочили на другой берег.
  - Командир, пересекли речку! - угрожающе сказал Рэмбо и посмотрел на командира. Тот молчал.
  - Мы - в И-ра-не! - выпучив глаза, сказал правак. - Справа - кишлак Хатай!
  - Ты заткнешься, наконец! - не выдержал командир. - Не наше дело. Видишь, идет? Значит, так надо.
  Ведущий вдруг вошел в левый разворот и пробормотал:
  - Блуданули малость...
  - Во-от! - торжествующе сказал Рэмбо. - А если бы их погранцы не спали? Международный скандал!
  Вернулись, перескочили реку, пошли над широким пляжем между водой и скалистым обрывом высотой с девятиэтажку.
  - 851-й, наблюдаешь вон там, на вершине "ласточкино гнездо"? - спросил ведущий. - Вроде бы прилетели... Сейчас влево, поднимемся через ущелье...
  Несколько секунд летели молча. Ведущий вдруг сказал:
  - Близко стреляешь, 851-й! Прямо возле меня положил.
  - Я не стрелял, - удивленно сказал командир.
  Все трое посмотрели вверх и вперед. На вершине обрыва, углом сворачивающего в ущелье, сверкал огонь и пыхали белые шарики дыма.
  - Стреляют, командир! - возбужденно сказал Рэмбо, показывая пальцем.
  - Да посадку обозначают, - сказал командир.
  Тут же между ведущим и ведомым, чуть левее пары, вспух взрыв. Ведомый пронесся сквозь дым, песком хлестнуло по стеклам. Ведущий уже заворачивал влево, по восходящей втягиваясь в ущелье.
  - Я же говорил - работают по нам! - заорал Рэмбо, передергивая затвор автомата. Глаза его засверкали, усы встали торчком.
  - "Второй", осторожно, по нам работают! - доложил Божко. Но ведущий молчал - он уже скрылся за углом.
  - Странно, откуда работают? - сказал командир, вертя головой. - Наверное, погранцы иранские опомнились.
  - Да вон оттуда! - хором закричали борттехник и правак, тыча пальцами в "ласточкино гнездо".
  - Да они посадку обозначают, мы же к ним прилетели, - сказал командир, влетая в ущелье.
  Вертолет поднимался по крутой дуге, огибая широкий угол обрыва. По нему вверх зигзагом вилась тропинка, на которой замерла женщина с ведром воды - прижав его коленом к тропинке, она закрыла лицо локтем.
  На вершине, одиноким ферзем стоял лысый бородатый мужик в черной накидке до пят. Он смотрел, как всплывает из ущелья советский вертолет.
  - Орел! - сказал Божко, когда кабина сравнялась с бородатым, и приветливо помахал ему рукой в открытый блистер. - Салям, дорогой!
  Борттехник, повернув голову, и наклоняясь вперед, смотрел на бородатого. Он увидел, как на полированной лысине сверкнуло солнце, как мужик откинул накидку, как поднял к плечу зеленую трубу с тяжелым коническим наконечником и навел ее прямо борттехнику в лоб...
  Время растянулось липкой резиной...
  Медленно, мелкими рывками вокруг наконечника образовалось кольцо дыма, загибаясь грибной шляпкой вокруг тубуса, борттехник отчетливо услышал шипение, - он с интересом смотрел, как медленно вытягивается в сторону вертолета белая каракулевая струя с зеленым наконечником, он видел, как наконечник - два килограмма смерти - медленно вращаясь, ввинчивается в воздух...
  Граната летит - медленно думал борттехник. - Нужно доложить командиру, но как это сформулировать? Работают или стреляют? Базука или наш РПГ? А если это не граната? И почему мне так спокойно, почему все так спокойно? Даже как-то неудобно шум поднимать...
  Пока он раздумывал и смотрел, вертолет едва переместился на метр. Потом борттехник прикинет расстояние - не больше двадцати метров до бородатого (он видел, как обшарпана ударная часть гранаты), и, учитывая скорость гранаты, вычислит, что от момента выстрела до его крика прошло не более четверти секунды.
  - Пуляют, командир! - заорал борттехник, вытянув руку прямо перед носом летчика.
  И время понеслось бешеной кошкой. Командир повернул голову влево, бросил шаг, двинул ручку вперед, вертолет ухнул вниз. Граната прошла над хвостовой балкой, ударилась в противоположную стену ущелья, лопнувший воздух лоскутом хлестнул уходящий вниз вертолет.
  Командир перевел машину в горизонтальный полет, потом в набор.
  - "Второй", эти друзья по нам опять отработали, что за елки-моталки?
  - 851-й, это не те оказались, идем в другое место, не задерживайся, топлива не хватит.
  - Разворачивай, командир! - заорал Рэмбо. - Их наказать надо!
  - Без вас знаю, - проворчал командир.
  Машина выскочила из ущелья, зависла на мгновение, разворачиваясь на месте с глубоким креном, и устремилась прямо на "ласточкино гнездо". Рэмбо, высунувшись в блистер по пояс, палил из автомата. Борттехник открыл огонь из пулемета непрерывной очередью - он увидел свои трассеры в тени дувала, две темные фигуры, бегущие по двору... Командир нажал на гашетку, и нурсы ушли вперед, распушив стальное оперение. Их дымные хвосты закрыли видимость. Машина пошла вверх с правым разворотом, и, вытягивая шею, борттехник увидел, как "ласточкино гнездо" покрылось черно-красным месивом разрывов. Затрещало, забабахало, будто в костер бросили горсть пистонов. Еще он успел увидеть, что нурсы второго блока прошли мимо и, перекинув через речку дымный полосатый мост, рвутся на иранском берегу...
  - Ешьте, ребята, - удовлетворенно сказал Божко, и, уже не оглядываясь, они пошли за ведущим.
  - Да, - сказал командир. - Как дураков вокруг пальца обвели - этот наводчик-самоубийца заманил на край страны, чтобы тут нас грохнули. Я только не понял, почему они так и не попали? Ведь и сверху на пляж кидали, и в упор сейчас этот абрек саданул. Фрол, признавайся, у тебя машина заговоренная?
  - Да нет, - сказал борттехник. - Это я... Перед армией мама заговор сделала от лихих людей. Я смеялся...
  - Ну и дурак, что смеялся. В это я верю, - сказал командир. - Передай маме наше спасибо.
  - "Второй", - сказал он, - вы там с этим наводчиком разберитесь. Он нас конкретно подставил. Сейчас опять на ножи заведет.
  - Да мы уже поняли, 851-й. С ним где надо разберутся. А мы сейчас присядем в одном месте, оружие прихватим - надо же что-то домой привезти.
  ...Садились в какую-то огромную воронку, спиралью уходящую в глубь метров на тридцать. Это было похоже на кимберлитовую трубку - может лазуритовая выработка, а может, вход в дантов ад. На каждом этаже толпились люди, приветственно поднимая автоматы. На дне приняли на борт кучу старых стволов - английских, испанских, китайских, - и американских гангстерских автоматов времен сухого закона. Медленно, по очереди поднялись из воронки, выволокли за собой хвост пыли и ушли. Борттехник так и не понял, кто были эти подземные жители - скорее всего, одна из дружественных прикормленных банд.
  Мчались, уже не разбирая дороги. Топливо кончалось. С ходу перепрыгнули двухтысячник, заскользили вниз по склону, разгоняясь до 250, оставляя позади шум собственных двигателей - только посвист лопастей не отставал.
  Ведущий вдруг сказал:
  - Ребятки, нам тут надо в одно место заскочить...
  - У меня топливо на нуле, движки сейчас встанут, - сказал Божко.
  - Ладно, идите домой, а я отлучусь недалеко, - сказал ведущий и свернул вправо.
  Ведомый продолжал идти прямо. Пересекли дорогу, уперлись в одинокий хребет. Огибать уже не было топлива, пошли в набор.
  - Что-то я местность не узнаю, - вдруг сказал командир, - Мы, вообще, точно идем? Вот сейчас перепрыгнем, а там Герата и нет!
  - Ну да! - сказал правак, пугаясь, и начал смотреть в карту.
  Перепрыгнули, увидели дымный Герат. Влетели в гератские кишлаки. Прямо перед носом борттехника откуда-то вырулила красная "тойота", в кузове - три духа с пулеметом на треноге, - завиляла от неожиданности, духи присели, закрыв головы руками, борттехник нажал на гашетку, стегнув очередью по кузову и кабине - и дальше не задерживаясь, напрямик, к аэродрому.
  Стрелка топливомера показывала 50 литров - невырабатываемый остаток. Сердца трепыхались - если двигатели встанут, никакая авторотация на такой скорости и высоте не поможет - вертолет мгновенно врежется в землю.
  Вертолет прошел над КДП гератского аэродрома, снизился над полосой, коснулся колесами, порулил поперек полосы, въехал на грунт - и двигатели захлебнулись, переходя на затухающий пылесосный вой...
  - Вот это да... - сказал командир. - Тютелька в тютельку. Умницы, ласточка!
  Поздно вечером в Шинданде, после восьми часов налета за день, борттехник долго плескался в бассейне.
  Организм был перевозбужден и перегрет.
  Он опускался на кафельное дно и лежал там. Всплывал, переворачивался на спину, смотрел через маскировочную сетку на яркие звезды. Снова нырял, выныривал, выбирался из воды, и, лежа на мокрых досках, курил, слушая, как в будке возится посаженный на цепь варан...
  
  
  Друг
  
  На следующее утро борттехник Ф. почувствовал себя плохо - болела голова, горло, слабость охватила тело. Или простыл вчера в бассейне, или тепловой удар схватил, перегрелся. Он лежал на кровати в полузабытьи, когда в комнату ворвался инженер эскадрильи:
  - Давай быстро на стоянку, четырьмя бортами повезете генерала Варенникова на переговоры с полевыми командирами! Умрихин везет на твоем борту!
  - Я не могу, товарищ майор, - простонал борттехник. - У меня после вчерашнего - тепловой удар. Сегодня плохо себя чувствую...
  - А я всегда себя плохо чувствую! - заорал инженер. - Давай вставай, уже три борта опробовались, вот-вот Варенников приедет! Не хухры-мухры - рервый замначальника Генерального штаба! Слетаете, вас сразу к орденам представят, даже предыдущих представлений ждать не будете, генерал обещал.
  Борттехник встал и, шатаясь, пошел на стоянку. Возле машины уже ждал экипаж. Больной тяжело поднялся по стремянке, вздыхая, протянул руку и нажал на кнопку запуска турбоагрегата, моля о чуде.
  Аишка сказала "пу-у" и затихла.
  - Все, - облегченно сказал борттехник. - Ищите другой борт. У меня аишка сгорела.
  На этот раз действительно был прогар лопаток. Нашел инженера, доложил, вернулся в комнату, сказал лейтенанту Мухаметшину:
  - Феликс, будь другом, сними аишку, отнеси ее в ТЭЧ - я умираю.
  И упал в кровать.
  Спасибо тебе, моя милосердная машина! - подумал он, засыпая. - Ты меня понимаешь...
  
  
  Пятая пуля
  
  Шла операция по зачистке западных кишлаков Герата. Борт Љ 33 вернулся с задания в дырках. Насчитали пять входных пулевых на правом боку и на днище. В таких случаях, прежде чем наложить заплатки, техники, как и хирурги, должны провести зондирование, извлечь все застрявшие пули, проверить пути их следования в теле машины, найти поврежденные агрегаты и трубопроводы. Пока хоть одна пуля не найдена, работа хирургов продолжается.
  Пятую пулю на борту Љ 33 искали несколько дней. Четыре нашли, а пятая, несмотря на ее очевидный путь в один рикошет от створок и уход в сторону закрытого люка кормового пулемета, словно испарилась. На люке никаких повреждений не было.
  - Признайся, - пытал инженер Иванов борттехника Тарабрина, - люк был открыт, и пуля улетела в него?
  - Да не открывал я! - лениво говорил лейтенант Тарабрин. - У меня и кормовой пулемет не заряжен, чего зря его выставлять...
  - Лучше бы выставлял, может и не продырявили бы зад! - горячился инженер. - Наши отцы и деды на Ил-2 оглоблей, крашенной в черный цвет, врага пугали, а тебе лень настоящий пулемет выставить!
  - Так они слева стреляли, а пулемет справа, все равно не увидели бы, - незаметно зевая, отвечал борттехник.
  - Тогда ищи! - выкатывал глаза инженер. - День даю, хватит машину на земле держать!
  При этом разговоре присутствовал борттехник Ф. Он зашел примерить "вареный" костюм, который борттехник Тарабрин сначала купил в гератском дукане, а потом выяснил, что он ему мал.
  - Чего ты мучаешься? - сказал борттехник Ф., когда инженер убежал. - Прострели - и все дела!.. Нет, лучше керном... Нет, сердечником другой пули, из тех, что нашли, пробей выходное где-нибудь, где не искали...
  - Да везде искали уже, - махнул рукой лейтенант Тарабрин. - И потом, а вдруг она в чем-то жизненно важном застряла?
  Борттехник Ф. наклонил голову к ртутно блестящему следу рикошета на ребре створки возле стягивающего замка, посмотрел в сторону кормового люка и встретил черный взгляд ствольного раструба пулемета Калашникова танкового, притороченного к стенке поверх закрытого люка.
  - Ты знаешь, Леха, - сказал борттехник Ф., еще не веря себе, - что движение античастицы в физике можно описать уравнением движения частицы, обращенной назад во времени?
  - Это ты про инженера? - меланхолично спросил Тарабрин.
  Борттехник Ф. не ответил. Он подошел к пулемету, снял его с упора, поднял за ручки, опуская ствол, покачал-потряс, и на подставленную ладонь, тренькая, выкатилась бронебойная пуля калибра 7,62, вернее, ее сердечник, совсем не помятый, только немного поцарапанный.
  - Какая умная пуля, - уважительно сказал Тарабрин, рассматривая. - Умнее нас!
  - Это точно, - хмыкнул борттехник Ф., - умнее вас... А я, за то, что оказался умнее пули, беру костюм со скидкой.
  
  
  Лишние люди
  
  После 250 часов налета полагалось две недели профилактория в Дурмени под Ташкентом.
  Лейтенанты Ф. и Мухаметшин выбрались в Союз в конце мая. Ночной Ташкент был прекрасен - веяло влажной зеленью, на темных дорогах стояли тихие машины с открытыми дверцами, в машинах сидели добрые заторможенные ребята и курили травку. Таксист долго искал названное место, - наконец, перед рассветом они уперлись в железные ворота с крашеными звездами, и постучали.
  Райское место - двухместные номера, тенистый парк, пруд, маленькая столовая с ресторанным ассортиментом. Несмотря на все эти прелести, никто в профилактории не засиживался. Отметив прибытие-убытие, летчики ехали в ташкентский аэропорт, совали в окошечко кассы свой служебный паспорт с пятьюдесятью чеками, получали билет и летели домой, чтобы вернуться через две недели. То же самое сделали и лейтенанты - они улетели в Уфу, откуда лейтенант Мухаметшин убыл в родную деревню Норкино.
  Прошла неделя. Лейтенант Ф. в красно-зеленой футболке "Монтана" и в джинсах-"бананах" той же фирмы сидел со своим старым другом на скамейке в сквере Ленина. Отдыхая в тени высоких тополей, друзья беседовали о сверхчеловеке Ницше и Единственном Штирнера. Лейтенант Ф. с трудом возвращался от простых радостей войны к сложному философскому прошлому. Трудности действительно были немалые - временами лейтенант Ф. невпопад отвечал, а то вдруг и вовсе замолкал, глядя вдаль. Его друг заглядывал в пустые глаза лейтенанта и раздраженно говорил:
  - Нет, ты все-таки отупел. И зачем ты в армию пошел?
  Во время одной из таких посиделок лейтенант Ф. увидел, что в сквер с улицы Коммунистической заворачивает не по сезону загорелый, высокий и худой молодой человек. Это был лейтенант Мухаметшин Он подошел, поздоровался, улыбаясь.
  - Иду, вижу, что это за красно-зеленый петух сидит? А это ты.
  - А это я, - сказал уязвленный лейтенант Ф. - А ты что здесь делаешь?
  - К сестре приехал.
  - Знаешь, Феликс, - морщась, сказал лейтенант Ф. - Я только-только войну забывать начал, а тут ты, как живое напоминание...
  - Ладно, - пожал плечами лейтенант Мухаметшин - Я пошел. Только поздороваться завернул.
  - Встретимся через неделю, - сказал ему вслед лейтенант Ф., и, обращаясь к другу: - Ну, вот, напомнил мне, кто я на самом деле и откуда. Скорей бы этот дурацкий отпуск кончился!
  
  
  Финансовый крах
  
  Через неделю лейтенанты Ф. и Мухаметшин вылетели с военного аэродрома Тузель в Кабул. Они решили не ждать прямой на Шинданд, его обещали через двое суток.
  - Кабул, как-никак, главный транспортный узел, - сказал лейтенант Мухаметшин - Быстро улетим.
  На пыльной кабульской пересылке они провели десять дней в ожидании транспорта на Шинданд. Наконец, на десятую ночь, одуревших от безделья, их вывели на аэродром, и загрузили в старый дребезжащий Ан-12, который и доставил лейтенантов в родную часть. Инженер эскадрильи майор Иванов встретил их словами:
  - Вот они - десять дней, которые потрясли мир!
  У обоих лейтенантов после прибытия были неприятности. Лейтенант Мухаметшин забыл в Кабуле свой отпускной документ - печати ставили прямо возле самолета, и лейтенант Мухаметшин вспомнил о своей бумажке, когда самолет уже выруливал на полосу. Финчасть долго не верила, что он прибыл на территорию войны вовремя.
  Лейтенант Ф. тоже принял страдание по финансовой части. Он привез с собой из Союза сто пачек фотобумаги. Перед отпуском, будучи в Фарахе, он увидел уличного фотографа с деревянным ящиком на штативе. На вопрос, нужна ли ему фотобумага, фотограф энергично закивал. Теперь, раскладывая пачки на несколько групп - для Фараха, Заранджа, Геришка, Чагчарана, Турагундей, - лейтенант Ф. будучи монополистом, рассчитывал обеспечить себе необходимую сумму для дембеля, который намечался в начале июля (но запоздал на два с половиной месяца).
  Смок и Малыш с их морожеными яйцами оказались более удачливы, чем предприниматель Ф. Когда он прилетел в Фарах и нашел фотографа, тот, увидев двадцать пачек фотобумаги, замахал руками:
  - Нэт, стока нэ нада! Адын пачка на адын год хватит!
  За три с половиной месяца до замены борттехник Ф. смог распространить на всей западной половине Афганистана всего тридцать пачек фотобумаги по символической цене. Правда и этого количества хватило, чтобы окупить все сто пачек. Радовало то, что вслед за ним еще несколько летчиков привезли из отпуска чемоданы с фотобумагой. Потому что борттехник Ф., на вопрос, как идет реализация, неизменно показывал большой палец.
  
  
  Без хозяина
  
  Пока борттехник Ф. дышал воздухом свободы, на его борту хозяйничал борттехник по кличке Шайба. Первое, что сделал Шайба, приняв борт во временное владение, - поставил две бронеплиты перед пулеметом - парашютам, уложенным борттехником Ф., Шайба не доверял. И очень скоро судьба продемонстрировала Шайбе, что он своим страхом спугнул удачу.
  Однажды эскадрилью взбудоражила весть, что в Зарандже сбит замкомэска майор Умрихин. Он сам вышел на связь через ретранслятор и сообщил, что выведен из строя один двигатель. Срочно снарядили техбригаду, посадили ее на борт Љ 10, двигатель затолкали в другую машину, пара взлетела и пошла на пределе в Зарандж. Торопились - уже вечерело. На полпути к Фараху увидели, что на дороге стоит разукрашенный автобус, а метрах в тридцати от дороги - разукрашенная бурбухайка. Стоят и перестреливаются. Завидев летящую пару, враги мгновенно прекратили выяснять отношения и перенесли огонь на вертолеты. В итоге короткого боя у "десятки" был пробит левый пневматик, прострелен соединительный шланг топливопровода в правой стенке салона - пуля прошла через толпу техников, никого не задев, керосин начал хлестать в кабину, кто-то заткнул дырку пальцем - так и сели в Фарахе.
  Доложились на точку: мол, так и так, поход окончился неудачей, шлите пару с колесом для "десятки". Техбригаду перегрузят на другой борт, она полетит дальше в Зарандж, а "десятка", заменив колесо, вернется на базу.
  Пару с запчастью выслали.
  Когда она садилась в Фарахе, мимо на Шинданд молча просвистела пара из Заранджа. Майор Умрихин тянул поврежденную 33-ю машину одним двигателем, выведя его на взлетный режим. Разрешенное время работы на взлетном - 6 минут, время полета от Заранджа до Шинданда - полтора часа. После такого полета двигатель подлежал списанию. Таким образом, майор привел на базу вертолет с двумя не годными к дальнейшей эксплуатации двигателями.
  Казалось бы - что за беда, если все остались живы? Однако дознание быстро выявило правду. Замкомэска решил поглушить рыбу в речке возле Заранджа. Зайдя на боевой, послал нурсы в реку. Она оказалась не очень мелкой - снарядам потребовалось время, чтобы достичь дна, пробить слой ила и взорваться. За это время вертолет долетел до места входа эрэсов, и наткнулся на им же учиненные взрывы. Несмотря на попытку увернуться, один двигатель всосал воду, ил, осколки и захлебнулся.
  После выяснения всех обстоятельств майор был снят с заместителей, и принужден выплатить немалую сумму - что-то около десяти тысяч рублей.
  - Он этого добивался всеми силами, - сказал борттехник Мухаметшин удовлетворенно.
  А борттехник Ф. убрал с носового остекления мешавшие обзору бронеплиты и вернул привычные парашюты.
  Война пошла своим чередом.
  
  
  Бой с солнцем
  
  Привезли комдива в Геришк. Сели за городом возле дороги. Комдив уехал.
  Солнце еще высоко, жара. Оставив вертолеты под охраной БТРа, летчики идут к речке. Белая мягкая как цемент пыль, всплывая, облепляет штаны до колен. Берег обрывист, его серый камень изрезан причудливыми проходами. У самой реки каменные плиты дырявы, как старое гигантское дерево, в дырах плещется вода. Тишина, легкий шелест камыша на другом берегу. Думать о том, что кроме цапель там может быть еще кто-то, не хочется. Тем не менее, автоматы, комбезы брошены у самой воды, один из отдыхающих с автоматом в руках дежурит возле. Летчики долго, с наслаждением лежат в мелкой горячей речке, - у нее каменное, слегка шершавое дно, - потом полощут комбинезоны - они высыхают на раскаленных камнях за несколько минут. Еще раз окунувшись, надевают горячие ломкие комбезы и бредут к вертолетам. Так отдыхающие идут с пляжа на обед в санаторную столовую.
  Возле вертолетов их ждет комдив с местным пехотным майором.
  - Вот что, мужики, - сказал комдив. - Тут у вас помощи просят. Полста километров на север духи обстреляли колонну, засели на горе, огрызаются, а наши их достать не могут. Если до темноты их не снимем - уйдут. Подлетните, обработайте сверху.
  Взяли на борт майора, запустились, полетели. Через несколько минут полета показался торчащий посреди пустыни гигантский скальный выступ. Вышли на траверз, увидели - у подножия горят две машины, рядом, задрав стволы вверх, стоят один танк и два бэтэра.
  -- Это называется послеполуденный стояк, - сказал командир. - Вот клоуны! Оставь ты бэтэры для перехвата, отгони танк подальше да грохни навесом...
  - Духи на северном склоне! - прокричал майор. - Близко не подходите, шарахните вон по той террасе, они там в пещерах, нужна прямая наводка! Эх, жалко, наши танки не летают!
  Пара прошла мимо скалы, удалилась километра на два и вошла в боевой разворот с набором, чтобы с "горки" отработать по горе залпом нурсов. И тут случилась неприятность, о которой в спешке не подумали.
  - Черт! - сказал командир. - А солнышко-то на стороне врагов!
  Распластав свою корону на полнеба, солнце сияло над вершиной горы. Оно било прямой наводкой, заливая кабины идущих в атаку вертолетов жарким желтым туманом. Борттехник пожалел, что не надел ЗШ со светофильтром. Но думать и жалеть было поздно.
  - "Воздух", быстрее, они вам в лоб работают! - сказала земля.
  Борттехник прицелился чуть ниже солнца и надавил на гашетку. Он водил стволом в разных направлениях, чтобы очередь захватила как можно больший сектор скалы. Навстречу тянулись чужие трассы, но ужас был в том, что ни трасс, ни тех, кто эти трассы посылал, летчики не видели - все заполняло огромное солнце. Борттехник давил на гашетку, пригнувшись к самому пулемету, чтобы хоть как-то уменьшить свою невероятно огромную фигуру. Обидна была внезапность встречи с пулей, которая могла вынырнуть из солнечного тумана в любой миг, и ты даже не успеешь осознать, что произошло. Чмок - и тишина. И ты уже не здесь...Вот тебе и помылись, постирались...
  Вертолет вздрогнул, дым ворвался в кабину вместе с шипением - нурсы ушли в сторону солнца. Ведущий отвалил влево, давая ведомому отработать по слепящей цели. "Кажется, поторопился", - сказал командир.
  - "Воздух", я - "Земля"! Чуть выше положили! Еще разок, ребята! Сбросьте этих уродов, а мы уж добьем!
  - 945-й, расходимся! - сказал командир ведомому. - Я - влево, ты - вправо. Это солнце нас погубит. Подъем на четыреста, заход под сорок пять, работа по команде.
  - Понял вас...
  Вертолеты разошлись в разные стороны, одновременно развернулись и взяли гору в клещи. Забравшись повыше, наклонив носы, они устремились к горе, которая теперь была хорошо видна. Борттехник прищурился, нашел террасу, различил на ней суетящихся духов. Разделившись на две группы, они возились у двух приземистых треног с пулеметами. Как они их туда заволокли? - удивился борттехник. Через секунду понял по торчащим вверх стволам - вьючные ЗГУ. С ведомого борта к горе уже потянулись пулеметные трассы. Борттехник Ф. чуть приподнял ствол, нажал на спуск, увидел, как слегка искривленная огненная дуга соединила ствол его пулемета и край террасы. Приподнял еще, повел стволом, и очередь полетела по террасе влево, выписывая кренделя и разбрызгивая пыль и камень. Трассеры свивались в пропасть гаснущим серпантином. Духи залегли.
  - А-атлично! - сказал командир. И, обращаясь к ведомому: - 945-й, полной серией работаем. Приготовился...Огонь!
  Оба вертолета сработали почти одновременно. Связки дымных струй с двух сторон воткнулись в скалу - и две цепочки черных лохматых бутонов косым крестом перечеркнули террасу.
  Ветер тут же сдернул дымы, и стало видно: террасы больше нет - ее сравняло со склоном. Большие обломки и мелкие камни еще летели вниз, - ударяясь о выступы и подскакивая, они падали прямо возле танка и бэтэров.
  На восток уносило бледнеющую гряду сизых тучек.
  Вертолеты вошли в правый разворот, ведомый догнал ведущего, пара построилась и пошла по кругу.
  - Ну, спасибо, мужики! - сказала земля. - Это класс! Это высший класс! Спасибо вам!
  Командир осведомился, нет ли внизу раненых, убитых, не нужно ли кого забрать. Но все были целы, и пара, качнув на прощанье фермами с почти пустыми блоками (оставили немного нурсов на обратную дорогу), пошла на Геришк.
  - Кандагарцы нам бутылку должны, - сказал командир, - в их зоне работали. А вообще, хорошо сегодня отдохнули. Сначала искупались, потом рыбку поглушили...
  Он посмотрел на часы и удивился:
  - Представляете - купались-то мы всего пятнадцать минут назад! То-то, я думаю, комбез еще мокрый!
  Помолчал.
  - Или это я так вспотел? Аж в сандалетах хлюпает!
  Через минуту:
  - А почему они из ПЗРК не пальнули? Сейчас бы мы уже догорали... Не было, наверное...
  Закурил, и, повернувшись к майору, сидевшему чуть сзади, на месте борттехника, спросил:
  - Ну как, понравилось?
  - Нет слов! - сказал майор, и, подумав, добавил: - Мама, я летчика люблю!
  
  
  О званиях и наградах
  
  Субординация
  
  В июне 1987 года в часть пришел приказ на присвоение лейтенантам-двухгодичникам званий старших лейтенантов. Вечером после трудового дня в крайней комнате модуля проходила традиционная в армии процедура "обмыва" новых звездочек.
  Уже ночь. Старший лейтенант Ф., шатаясь, выходит из модуля покурить. В это время в модуль входит правый летчик (все еще лейтенант) Скляренко.
  - Товарищ лейтенант! - окликает его старший лейтенант Ф.
  - Чего тебе?
  - Чтобы завтра к утру мои ботинки были почищены, шнурки поглажены...
  - Да пошел ты нахер, пиджачина ты пьяная! - возмущается лейтенант, удаляясь по коридору.
  - И это называется армия? - вздыхает старший лейтенант. - Ни чувства юмора, ни субординации...
  
  Золотая звезда шерифа
  
  Командир звена поручил старшему лейтенанту Ф. заполнить наградной лист на старшего лейтенанта Савицкого.
  Борттехник Савицкий летал на "таблетке" - санитарном вертолете Љ 49. Этот борт специализировался на эвакуации раненых с поля боя.
  - Ну, давай, диктуй, - сказал борттехник Ф., приготовившись писать. - Рассказывай свои подвиги.
  - Да откуда я знаю! - махнул рукой борттехник Савицкий - Что там писать? Садимся, забираем, улетаем.
  - А теперь разверни поподробней! Например, в крайний вылет вы ночью забирали раненых. Ты что делал? Вот, например, при посадке и при взлете пулеметом работал?
  - Пулял куда-то - не видно ни хрена было!
  - Пишем: "огнем из бортового оружия уничтожил две огневые точки противника". Дальше что?
  - Да вылез из вертолета и, пока "трехсотых" затаскивали, палил из автомата в темноту в сторону зеленки. А они в ответ. Тут я догадался отбежать в сторону от вертолета, чтобы на него огонь не вызывать. Залег за кочку, два магазина расстрелял.
  - Пишем: "неоднократно прикрывал погрузку раненых огнем штатного оружия, отвлекал огонь противника на себя". Блин, Витя, я на Красную Звезду пишу, а твой подвиг уже на Золотую тянет! Хотя, получишь ты, в лучшем случае, Звезду шерифа.
  
  Боевая баня
  
  Однажды на построении начштаба сообщил личному составу, что пришли наградные списки на предшественников - эскадрилью Александрова.
  - Я зачитаю только одну позицию, - сказал начальник штаба. - Прапорщик такой-то награжден орденом Красной Звезды. Как вы думаете, чем отличился сей героический субъект? Может быть, он закрыл широкой грудью командира? Отнюдь! Он был всего лишь старшим по бане. Вот и учитесь, товарищи ответственные по бане, как нужно высоких гостей принимать!
  
  
  Псы Чагчарана
  
  Чагчаран славился большим количеством собак. Когда прилетевшие вертолетчики выходили на яркий снег под горное солнце, они наблюдали два типа живых существ. Первыми были солдаты армии "зеленых", закутанные в какие-то лохмотья, как фашисты под Сталинградом, и с лопатами в руках, которыми они расчищали полосу от снега для посадки дорогих гостей. Вторыми были удивительные псы - огромные, лохматые, они весело прыгали по глубокому снегу, проваливаясь по грудь и вырываясь в искрящейся на солнце снежной пыли - не собаки, а шерстистые дельфины, резвящиеся в снежных морях под темно-синим небом Чагчарана.
  Несмотря на кажущуюся беззаботность, собаки (помеси водолазов с кавказскими овчарками, или вообще неизвестная местная порода) были вполне дрессированные и охраняли советский гарнизон. Очарованные их красотой, величиной и умом, многие гости Чагчарана хотели иметь от них щенка (именно так!). Но только один случай утечки чагчаранского генофонда известен автору достоверно.
  Когда борттехник Ф. собрался в очередной "чагчаран", к нему подвалил командир 2-го звена. Он дал борттехнику пять тысяч афошек и сказал:
  - Найди там прапорщика такого-то и купи у него щенка - там недавно сука ощенилась. Только не светись и больше ни у кого не спрашивай - эти кинологи могут побить и насильно депортировать. А с прапором я договорился в прошлый раз - он по-хорошему жадный. Я скоро борт гоню в рембазу - обещал сыну щенка.
  Прилетев в Чагчаран, борттехник Ф. не торопился искать прапорщика. Он подождал, пока экипажи уедут в дукан, закрыл борт, и решил прогуляться. Взял курс на столбик печного дыма, поднимавшегося на краю поля. Подойдя, убедился, что армия по-прежнему предсказуема - дымила, действительно, кухня. Возле кухни на грязном утоптанном снегу с обледенелыми проталинами, вокруг помятого алюминиевого тазика с уже остывшим жиром на дне, крутились, повиливая хвостиками, три рыжих пушистых щенка. Борттехник, в очередной раз удивившись своей прозорливости, огляделся, подхватил ближайшего щенка под теплое брюшко, закинул его за пазуху куртки, застегнул молнию, и пошел, на вид слегка беременный, по тропинке вдоль каких-то пристроев.
  Уйдя подальше, борттехник зашел к вертолету с другой стороны, открыл дверь, сунул в салон молчаливого щенка, и снова закрыл дверь на ключ.
  Закурил и увидел, что со стороны кухни идет прапорщик, останавливаясь и оглядываясь - он явно искал пропажу. Борттехник встретил его вопросом:
  - У вас тут погреться можно где-нибудь? Наши уехали, дверь захлопнули. ("Только бы не заскулил", - подумал он.)
  - На кухне можно, там чай горячий, - рассеянно сказал прапорщик, не переставая крутить головой. - А вы, товарищ летчик, не видали тут щеночка? Не пробегал?
  - Да я вот только подошел, думал, наши вернулись. Вы у Ми-шестых спросите, они все это время разгружались.
  Прапорщик стрельнул у борттехника сигаретку, прикурил, и собирался двинуть на другую сторону поля, где стояли две серые слоновьи туши Ми-6, окруженные машинами. Но тут в закрытом вертолете раздалось слабое журчание, и через секунду из межстворочной щели на снег потекла светло-желтая струйка. Прапорщик насторожился, наклонился, заглядывая под днище.
  - Вот, блин! Топливо через дренаж выбивает! - сказал борттехник, тоже наклоняясь. - Давление у вас тут низкое, горы...
  Прапорщик выпрямился и вздохнул:
  - Пойду на большие вертолеты схожу...А, может, он и сам уже вернулся?
  Так щенок с чагчаранских гор транзитом через Шинданд оказался на Дальнем Востоке Советского Союза.
  
  
  Меркурий снова шутит
  
  Однажды ранним утром борттехник Ф. поднимался на аэродром мимо женского модуля. Увидев его, одна из жительниц - кажется, это была повариха из столовой - попросила борттехника об услуге.
  - Ты же в Фарах сегодня летишь, - проявила она не понятную для него осведомленность. - Сдай, пожалуйста, мой маленький телевизор, он там дороже уходит, шесть тысяч дают, я знаю.
  Добрый борттехник взял перкалевую сумку с телевизором и обещал сделать все, что в его силах.
   ...Когда прилетели в Фарах, горы плыли в жарком мареве. Пока ждали "тойоту" с советником, борттехник Ф. с праваком Милым продали подручным полковника Саттара (начальника Фарахского аэропорта, брат которого был в банде) десять банок югославского конфитюра, попили с Саттаром чай. Увидев телевизор, полковник предложил купить его за пять тысяч. Борттехник Ф. отказался - он знал, что в городе продаст его за шесть с половиной.
   - Не продашь, - сказал Саттар.
   - Посмотрим, - пожал плечами борттехник.
   "Тойота" оставила борттехника Ф. и Милого на центральной улице Фараха и уехала.
   - Сначала продадим мои конфеты, - сказал Милый, - а потом поторгуемся за твой телевизор.
   Конфеты из огромной сумки у Милого забрали прямо на перекрестке. Пока покупатели перегружали товар из сумки в свою тележку, подошли двое мальчишек, покрутились, прося бакшиш, потом схватили с телевизора, который борттехник поставил у ног, полиэтиленовый пакет с документами, запасными предохранителями и шнуром питания, и бросились бежать.
   - Их только пуля догонит, - сказал борттехник, глядя, как мальчишки исчезают вдали. Расстроившись, он даже понарошку прицелился из автомата. Покупатели заволновались, быстро заговорили, но никто не двинулся с места. "Кончай", - прошипел Милый, и, скорчив улыбку, сказал:
   - Он шутит! Шу-тит! Ха-ха-ха, понимаете?
   Потом они долго бродили по Фараху, предлагая телевизор без шнура. Его никто не хотел брать. Качали головами, махали руками. Уговоры найти бачат, укравших шнур, не действовали.
   - Понимаешь, Милый, - грустно говорил борттехник Ф. - Меня попросили, а я все испортил - теперь этот телевизор только выбросить.
   - Не ссы, прорвемся, - отвечал Милый, весь мокрый от жары. - Русские не сдаются!
   Наконец, один дуканщик спросил, работает ли телевизор от автомобильного аккумулятора, и, получив от Милого горячий утвердительный ответ, купил его за четыре тысячи.
   - И то дело, - сказал Милый. - Но теперь пора сматываться, пока этот автолюбитель не попробовал его включить.
   И они торопливо пошли к резиденции советников, где их уже ждал экипаж ведомого.
  Вечером борттехник Ф., приложив к вырученным четырем тысячам свои две, отдал поварихе деньги. А на следующий день прилетевший из Фараха Лосенков сообщил, что на аэродроме ему мозг проел какой-то дух - спрашивал, когда "десятка" снова прилетит.
  - Вот так обманывать добрых декхан, - мстительно сказал Лосенков. - Теперь они тебя со "стингером" ждут.
  - Прорвемся, - сказал борттехник Ф. и пошел к командиру звена просить, чтобы в ближайшее время не ставил его на Фарах.
  
  
  
  Прерыватель Фоккера
  
  С рассвета пара занималась свободной охотой - прочесывали пустыню возле иранской границы к западу от Шинданда. Летали уже около двух часов, садясь по любому требованию старшего группы спецназа. Охота не складывалась - ни машин, ни верблюдов, ни явных духов. Попадались только черные, похожие на каракуртов пуштунские палатки ...
  Во время очередной посадки, когда бойцы рассыпались по палаткам, борттехник посмотрел на топливомер и увидел - керосина оставалось только долететь до "точки".
  - Командир, пора возвращаться, - сказал он, показывая на топливомер.
  Командир высунулся в блистер, поманил пальцем стоящего недалеко бойца и крикнул ему:
  - Зови всех, топливо на исходе!
  Боец спокойно кивнул, повернулся лицом к палаткам, и позвал товарищей. Сделал он это предельно просто: поднял свой автомат и нажал на спуск. Очередь - с треть магазина! - ушла вертикально вверх - в небо, как искренне считал боец. Но поскольку он стоял возле командирского блистера, - прямо под вращающимися лопастями несущего винта - то и вся очередь - пуль десять! - на глазах у онемевшего экипажа ушла в лопасти!
  Борттехник и командир схватились за головы от ужаса, заорали нечленораздельно. Они грозили бойцу кулаками, тыкали пальцами в небо, вертели ими у висков. Боец удивленно посмотрел на странных летчиков, пожал плечами и отошел на всякий случай подальше.
  Пока летели домой, экипаж прислушивался к посвистыванию лопастей, присматривался к кромке винта - но все было штатно.
  Прилетели, зарулили, выключились. Борттехник быстро затормозил винт, потом отпустил тормоз, и все трое поднялись наверх. Тщательный поочередный осмотр лопастей показал, что в них нет ни одной дырки!
  - Наверное, у этого бойца на калаше установлен прерыватель Фоккера, - пошутил успокоенный (не надо менять лопасти!) борттехник.
  - Хорошо, если так, - усмехнулся командир. - А то, не дай бог, наш спецназ холостыми воюет...
  
  
  Бронебочка
  
  Чагчаранские рейсы продолжали беспокоить своей опасностью. Невозможность адекватных ответов высокогорным корсарам из-за нехватки топлива бесила вертолетчиков. Однажды борт Љ10 забрал из Чагчарана раненых. Взлетели, взобрались на вершину хребта, пошли на Шинданд. Борттехник помогал доктору ставить капельницы - затягивал жгуты, держал руки бойцов, пытаясь компенсировать вибрацию, из-за которой доктор никак не мог попасть иглой в вену - на этой высоте трясло так, будто мчались на телеге. Вскоре началась сказываться разреженность воздуха - два бойца, раненных в грудь, синели и задыхались, выдувая розовые пузыри. Делать было нечего - раненые могли не дотянуть до госпиталя - и командир повел пару вниз. А там, в речных долинах их уже ждали воины джихада. Отплевываясь жидким огнем, кое-как ушли. Чтобы не рисковать, снова оседлали хребет Сафед Кох, и снова раненые начали хватать пустой воздух окровавленными ртами. Опять скатились с вершин, петляли по распадкам, и опять напоролись - были обстреляны из "буров" мирно жнущими декханами.
  Раненых они все же довезли живыми, но этот рейс окончательно разозлил борттехника Ф. На следующий рейс в горы он приготовился - поставил на борт две обыкновенные бочки, залил их керосином, то же самое сделал и борттехник ведомого 27-го лейтенант Мухаметшин Зарядили побольше пулеметных лент, забили по шесть ракетных блоков.
  В Чагчаране содержимое бочек перелили в баки, чем добавили себе почти час полета. Обратно летели, не торопясь, рыскали по долинам, заглядывая за каждое деревце, дразня чабанов и огородников мнимой беззащитностью. И враги клюнули.
  - По нам работают, - вдруг доложил ведомый. - Кажется, в попу засадили. Но вроде летим пока...
  Командир тут же увел пару по руслу речки влево, за горушку. Обычно вертолеты уходили, не оглядываясь, только экипажи бессильно скрипели зубами. Духи, зная о топливных проблемах, все время стреляли в хвост. Но на этот раз все было иначе.
  - Ну, держитесь, шакалы! - сказал командир и повел машину в набор, огибая горушку.
  Пара выпала из-за хребта прямо на головы не ожидавших такой подлости духов. Грузовик с ДШК в кузове стоял на берегу, трое бородатых, развалившись на травке, смеялись над трусливыми шурави.
  - На границе тучи ходят хмуро, - тихо, словно боясь спугнуть, пробормотал командир, переваливая вершину.
  Духи, увидев падающих с неба пятнистых драконов, подпрыгнули, один бросился к кабине, двое полезли в кузов. Борттехник Ф. припечатал пальцами гашетки - что там останется после командирских нурсов! - очередь сорвала открытую дверцу машины, порубила кабину, трассеры змеями закрутились по кузову...
  - И летели наземь самураи, - заорал командир, давя на гашетку, - под напором стали и огня!
  После залпа нурсов грузовик выпал обратно на землю в виде металлических и резиновых осадков. Они горели в отдалении друг от друга. Особенно чадило колесо, лежащее у самой воды. Клуб дыма уплывал вверх - пронзительно-черный пузырь на фоне сахарных вершин.
  - Даже если кто жив остался, - сказал командир, - добивать не будем. На всю оставшуюся жизнь перебздел. Отныне он - обыкновенный засранец...
  Остаток пути экипаж пел "На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят". И с особенным напором, со слезами гордости на глазах, заканчивали:
  - Экипаж машины боевой!!!
  А борттехник поливал близкие склоны длинными очередями. Чтобы слышали и боялись.
  Когда прилетели, выяснилось, что в ведомого действительно попали. Из ДШК (калибр 12,7 мм). Пуля прошила задние створки, отрикошетила от ребра жесткости, пробила один бок пустой бочки из-под керосина и застряла в противоположном, высунув смятый нос.
  Эти пули от ДШК (даже китайского производства) обладали большой пробойной силой. Однажды такая болванка пробила днище вертолета, правую чашку, на которой сидел штурман старший лейтенант В., прошла все слои парашюта, и остановилась, ткнувшись горячим носом через ткань ранца в седалище старшего лейтенанта. В горячке боя тот не понял, что произошло, но уже на земле, увидев острый бугорок, и осознав, что могло быть, упал в обморок. Его привели в чувство и поднесли стакан спирта. После перенесенного стресса такая ударная доза даже не свалила летчика с ног, - только успокоила.
  Когда пулю вынули из стенки бочки, борттехник Ф., нанизав обе дырки на луч своего взгляда, сказал, прищурившись:
  - А знаешь, Феликс, - она шла прямо тебе в спину. Если бы не моя бочка, просверлила бы эта пулька дырку тебе под орден - с закруткой на спине...
  - Если бы не твоя бочка, - сказал, поежившись, лейтенантМухаметшин, - мы бы по хребту тихонько проползли, никуда не спускаясь, твою медь!
  - Зато теперь бояться будут. А то совсем нюх потеряли!
  И в самом деле, чагчаранский маршрут стал много спокойней.
  
  
  Инвентаризация
  
  Утреннее построение в штабном дворике. Перед строем рядом с комэской стоит маленький опухший начальник вещевой части. Он виновато смотрит себе под ноги.
  - Товарищи офицеры! - говорит командир эскадрильи. - Мне поступила жалоба от наших женщин. Сегодня ночью, данный старший лейтенант вместе с двумя представителями дружественной нам армии "зеленых" устроил в женском модуле пьяный дебош. Ломился в комнаты, угрожал, словом, делал все, что в таких случаях полагается. Такова версия женщин. Теперь мы обязаны выслушать версию другой стороны. Итак, что вы, товарищ старший лейтенант, делали в два часа ночи в женском модуле?
   - Ин-н... - сказал начвещь и запнулся.
  - Что? Громче, чтобы все слышали!
  - Инвентаризацию проводил!
  
  
  С кем попало
  
  Однажды, придя в баню после трудового дня, летчики обнаружили в большом бассейне плавающий кусок ваты. Они допросили банщика, и тот сознался, что днем купались женщины. Возмущенные явной антисанитарией, летчики нырять в бассейн отказались, и ограничились после парилки малым бассейном, в котором вода была проточной.
  О случившемся довели до сведения командира. Наутро, стоя перед строем, командир сказал:
  - Это действительно непорядок. Отныне назначаю женским помывочным днем четверг, и к утру пятницы вода в бассейне должна быть обновлена.
  - Правильно! - раздалось из строя. - А то спят с кем попало, а мы потом эту воду глотай!
  - С кем попало? - удивился командир. - А я-то, грешным делом, думал - с вами...
  
  
  Струны
  
  В Шинданд прибыл известный бард. На второй день он дал концерт, который проходил прямо за модулем вертолетчиков. Во время концерта певцу поступали записки, и он отвечал на содержащиеся в них вопросы.
  Бард озвучивает очередную записку:
  - "Спасибо, что рвете не только струны"...
  Слегка задумавшись, со смешком отвечает:
  - Пожалуйста. Рвем, а как же, чего не рвать...
  За спиной борттехника Ф. кто-то из зрителей не выдерживает:
  - Сволочь! Тут второй год не можешь кому-нибудь струны порвать, а он уже на второй день...
  - Да это липа! - не верит второй зритель. - Сам, небось, написал. Ну ты подумай - откуда у местных непорванные струны?
  
  Литой шоколад
  
  В самом начале своей войны борттехник Ф. перевозил трех офицеров с грузом. Там были связки бушлатов, коробки с сухпаями, тушенкой, консервированными маслом и картошкой. Среди казенного добра было и личное - портативный магнитофон "Sanyo" и несколько коробок с надписью на этикетках по-славянски, но не кириллицей: "Litoyi chokolat". Этот литой шоколад непонятно почему взволновал воображение борттехника. Он представил, что в коробках, обернутые в разноцветную фольгу, лежат отлитые из темного шоколада фигурки. Как в детском наборе "Мойдодыр", где, рядом с круглой коробкой зубного порошка, в отдельной нише лежало мыло душистое, отлитое в форме белочки, - а тут ему представлялась она же и прочие зверюшки, но из шоколада.
  Позже, когда у него появились деньги, он узнал, что в коробках с такой надписью вовсе не литой шоколад, а простые, хоть и югославские, сосательные карамельки "Бонко". Они были в красивых обертках, они сами были красивы, как полудрагоценные, обкатанные морем камни, они были вкусные, вкуснее ягод, по которым были названы, - но... Все равно это было разочарование. Так и застрял в голове борттехника образ шоколадных - теплых, тяжелых, глянцевых фигурок.
  Как-то полетела пара в один южный кишлак, - повезли советникам груз. Прилетели, сделали все дела, вернулись к бортам, запустились, взлетели. Экономя время и топливо, решили срезать угол, не огибая кишлак. Пошли по самому безопасному отрезку, через виллу советников. Шли не высоко, не низко - метрах на пятнадцати, - чтобы и деревья не задеть, но и сектор вероятного обстрела не увеличивать. И когда ведущий прошел над виллой, а ведомый только приближался, майор Божко сказал в эфир:
  - Ох ты, ё... Вниз не смотри, молодежь!
  После этих слов экипаж ведомого посмотрел вниз с внимательностью чрезвычайной. Под ними проплыл ряд разлапистых гималайских кедров и появился огороженный высоким забором голубой прямоугольник бассейна. Но не тадж-махальская красота композиции - отражение белой виллы в спокойной воде на фоне опрокинутого неба - заставила экипаж прерывисто и в унисон вздохнуть. На розовом песке у самой воды, на одинаковых, в косую красно-синюю полоску, словно конфетные фантики покрывалах лежали две молодые женщины. Одна на животе, другая на спине. Они были голыми и загорелыми. Солнце бликовало на их мокрых телах. Две шоколадные фигурки, лежащие на фантиках - это были они, те самые белочки!
  - Литой чоколат! - прошептал борттехник, чувствуя во рту вкус горького шоколада и коньяка. Да, в таких фигурках обязательно должен быть коньяк...
  Вертолет словно наткнулся на невидимое силовое поле - он как-то неуверенно зарыскал по курсу, его охватила мелкая дрожь. Левый и правый летчики, высунув головы в открытые блистеры, смотрели вниз, правый еще и махал рукой. Борттехник смотрел себе под ноги, в нижнее стекло под станиной пулемета. По воде пошла рябь, пляжные полотенца купальщиц начали суетливо хлопать своих хозяек углами, словно прикрывая от взглядов сверху. Но женщины, совсем не смущаясь и приподнявшись на локтях, махали ползущему над ними дракону.
  - Эй! - сказал уже далекий Божко. - За титьки зацепился, что ли? Быстро догнал!
  И ведомый, виновато опустив голову, пошел в разгон.
  
  
  Дуэль
  
  Официантка Света из летной столовой была красива. Нет, скорее великолепна. А, может быть, зверски хороша. Впрочем, это мнение лейтенанта Ф. разделяли далеко не все. Зеленые глаза, большие губы, небрежная челка, "конский хвост", узкое, гибкое загорелое тело, маленькая грудь, которую туго обтягивала майка, открывающая смуглый плоский живот - все это конечно не могло не возбуждать завтракающих, обедающих и ужинающих. Но далеко не все восхищались в открытую. Очень многие при упоминании прекрасной разносчицы блюд корчили гадкие рожи. Может быть, вызывающе маленькая грудь была камнем преткновения для любителей пышных форм, но существовала еще одна причина настороженного отношения большинства летного состава. Красавица была холодна к проявляемым знакам внимания. Когда один майор протянул ласковую руку к загорелому бедру наливающей чай Светы, она равнодушно сказала:
  - Убери руку, а не то сейчас кипятком лысину сполосну. - И слегка качнула в сторону майорского лица большим чайником.
  Лейтенант Ф. боялся официантку Свету. Вернее, он боялся, что она может сказать ему грубое слово, и поэтому старался общаться с ней вежливо, используя минимальный набор слов. Заходя утром в столовую, говорил "Доброе утро" - и она отвечала тем же. На его "спасибо" следовало очень доброжелательное "пожалуйста" или "на здоровье". И этого лейтенанту хватало, чтобы надеяться, - она относится к нему не так, как к другим.
  Ее усталую презрительность некоторые объясняли тем, что по слухам, Света прибыла в ДРА из Одессы. Якобы там она была завсекцией большого универмага, потерпела большую недостачу, и поэтому была вынуждена бежать сюда, на "дикий юг". Некоторые же предполагали, что официантка страдает от неудовлетворенности личной жизнью.
  - У, стерва недодолбанная, - говорили эти некоторые, когда, с грохотом швырнув тарелки на стол, она удалялась, покачивая бедрами. Особенно бесновался старший лейтенант Скляренко.
  - Да что же это такое! - кипятился он. - Опять на столе ножей нет, а эта фифа даже и не подумает! Мы, между прочим, должны идти в бой со спокойной душой. А тут навинтят в столовой - аж колотит всего!
  Однажды, когда Света с надменно поднятой головой несла поднос мимо столика, за которым сидел старший лейтенант Скляренко, он громко сказал:
  - Товарищ официантка, подайте, пожалуйста, чайник!
  Не поворачивая головы, Света сказала:
  - Возьмите на соседнем столе.
  - А я хочу, чтобы вы мне подали! - повысил голос старший лейтенант. - Это ваша обязанность!
  Официантка взяла полный чайник и с силой опустила его на стол. Горячий чай плеснул из носика на колени старшего лейтенанта.
  - А-а-а! - закричал он и вскочил, опрокинув стул. - Что же ты, стерва, делаешь, а? Это ты специально!
  И тут Света, наклонившись через стол и глядя в глаза старшего лейтенанта, тихо, но отчетливо сказала:
  - Да пошел ты на хер, козел!
  - Что-о? - зашелся от ярости старший лейтенант. - Товарищ командир! Товарищ командир!
  Командир эскадрильи, сидевший за командирским столом вместе с начальником штаба, замкомэской и замполитом, устало вздохнул:
  - Ну что вы, лейтенант, все время визжите? Что опять случилось?
  - Она меня матом послала, товарищ подполковник!
  - А что вы от меня хотите? Чтобы я вашу честь защитил? Не могу, - развел руками командир. - Ну, вызовите ее на дуэль, что ли...
  
  
  Нежность, несовместимая с жизнью
  
  Случилось это под Фарахом. Была плановая свободная охота. Пара вертолетов с досмотровым взводом на ведущем борту Љ 10 совершала облет пуштунских стоянок. Делали подскок, орлиным взором осматривали окрестности, находили очередное кочевье - несколько черных палаток - и шли на посадку. Ведущий борт пилотировал капитан Кезиков. Он сажал вертолет дверью в обратную сторону от палаток, прикрывая выходящий взвод спецназа корпусом вертолета. Солдаты со старлеем во главе убегали шмонать палатки, вертолеты ждали - один, не выключаясь, молотил на земле, другой нарезал круги в небе, готовый прикрыть огнем с воздуха. Вот и сейчас ведомый барражировал чуть в стороне, комментируя досмотр:
  - Вошли, рассыпались... О, бабы побежали в палатку с улицы... Ха, козы мешают, под ногами путаются... Старики вышли... говорят... спорят чего-то... А вот и улов, сейчас приведут...
  Привели пуштуна - коротко стриженный, небольшая бородка, длинная черная с лиловым отливом рубаха, широкие штаны, босые, серые от пыли ноги в шлепанцах. Он был огромен - на голову выше солдат, ведущих его. Солдат, что шел сзади, через каждые три шага толкал пуштуна в спину автоматом с такой силой, что голова пленника запрокидывалась, и он пробегал несколько шагов.
  Когда загрузились, командир взвода просунул голову в кабину пилотов:
  - Нашли у него мешочек патронов и "бур"!
  - И что? - сказал Кезиков. - Он же должен свое племя чем-то защищать...
  Комвзвода удивленно пожал плечами и скрылся.
  - Надо с охоты кого-то привезти, вот и берут любого, - проворчал командир и рывком поднял машину в воздух.
  Побродив над предгорьями, обнаружили очередное кочевье, сели. Взвод высыпал из вертолета, развернулся в редкую цепь, ленивой рысцой двинулся к палаткам. Старший лейтенант, уходя последним, сказал борттехнику Ф.:
  - Мы быстро сбегаем, а ты духа покарауль, ладно? - и сунул борттехнику в руки трофейный "бур". - Да не дрейфь, чуть шевельнется, сразу прикладом в рыло!..
  Борттехник открыл рот, чтобы бурно возразить, но комвзвода уже выпрыгнул из вертолета и помчался за солдатами.
  - Ну ни хрена себе, да?! - сказал борттехник пленному, словно делясь с ним возмущением, и только потом осознал свое положение.
  Он сидел на откидном сиденье в проеме двери пилотской кабины, лицом в грузовой отсек, сжимал левой рукой ложе и ствол винтовки - широкий приклад, темное, отполированное множеством рук дерево, на вид ей лет сорок, - и смотрел на человека в черной рубахе. Человек сидел на коленях в проходе возле дополнительного бака и смотрел на борттехника. Лежащие на коленях руки были черные и большие, оплетенные венами. Борттехник вдруг увидел, что пуштун с орлиным носом и широкой нижней челюстью - вылитый Абдулла из "Белого солнца пустыни". И если этот Абдулла протянет сейчас свою длинную руку, то спокойно достанет до винтовки и выхватит ее из слабых пальцев борттехника Петрухи Ф.
  Абдулла, словно понимая, о чем этот белобрысый думает, посмотрел на свой "бур" в руке борттехника, потом ему в глаза, и медленно поднял руку. Борттехник напрягся, чуть приподняв на всякий случай ногу, чтобы выставить ее вперед, если пленник кинется. Но Абдулла осторожно показал рукой на себя, потом на дверь и, улыбаясь, закивал, - мол, неплохо было бы выйти, командор... Борттехник отрицательно помотал головой, погрозил пальцем, потом нажал этим пальцем кнопку СПУ и сказал:
  - Эти уроды на меня духа оставили, он какой-то подозрительный!
  - Ну направь на него пистолет или автомат, - сказал Кезиков.
  - Я сегодня в оружейку не успел зайти! - сказал борттехник. - У меня нет ничего!
  Абдулла, видя его замешательство, слегка приподнялся на коленях.
  - Дайте скорее, он встает! - зашипел борттехник.
  - На, обалдуй! - Кезиков ткнул его в спину прикладом своего автомата. - Смотри, бак не прострели, если что...
  Не отводя глаз от пуштуна, борттехник нащупал и вытянул через плечо укороченный АКС. Уже торопясь, прижал винтовку ногой к сиденью, снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Абдулла резко поднялся на коленях, протягивая к нему руки ладонями вперед, и лицо его стало умоляющим.
  - Сидеть! - крикнул борттехник, направляя автомат в грудь Абдуллы и пробуя пальцем шаткую твердость спускового крючка. Помимо своей воли он представил - и было в этом глухое болезненное сладострастие, - как пули разорвут широкую грудь пуштуна, как набухнет малиновым сиропом черная рубаха.
  Абдулла снова опустился задом на пятки, склонил голову и сгорбился, уменьшаясь и сворачиваясь, чтобы не пугать человека с автоматом.
  Когда вернулся взвод, борттехник выскочил навстречу его командиру.
  - Ты совсем охренел, что ли?! - воскликнул он. - Я, между прочим, не охранник тебе! А дух, кажется, подумал, что я его убить хочу!
  - И что? - недоуменно косясь на борттехника и огибая его, сказал старлей. - Подумаешь, какие мы нежные!..
  
  
  Портрет с гранатом
  
   Три существа нравились лейтенанту Ф. в замкнутом мире войны - хмурая презрительная официантка Света, пес Угрюмый, и собственный вертолет за номером 10. Все трое были красивы и независимы. Большой, с мускулистым львиным телом, Угрюмый ходил за Светой по пятам, лежал у ее ног, когда она сидела на крыльце женского модуля. Может, он привязался к ней потому, что она его кормила - но лейтенанту Ф. эта странная пара казалась героями древнего мифа - богиня войны и ее могучий верный слуга. А вертолет был драконом (судя по округлостям тела и глазастости - самкой), служившим борттехнику Ф. верой и правдой. "Она очень красива, - писал борттехник Ф. в одном из писем. - Ее полет нежен, от его изгибов все замирает внутри. В звуке ее двигателей собраны все гармоники мира, а значит, и вся его музыка - нужно только услышать ее. Керосин ее светло-желт и прозрачен, как (вымарано)... А ее гидравлическая жидкость имеет цвет и запах клюквенного морса. Именно эта машина - с ее выпуклыми задними створками, с закопченными, забрызганными смазкой капотами, с узкими гибкими лопастями, длинным хвостом, с ее ревущей скоростью и шквальным огнем - воплощает для меня и Эрос и Танатос моей войны".
   При всем кажущемся родстве двух пар, лейтенант Ф. никогда не предпринимал попыток к сближению со Светой - только иногда утром говорил Угрюмому, ночевавшему в коридоре летного модуля (в женский на ночь его не пускали): "Передавай привет хозяйке". Может быть, он не хотел разрушать созданную воображением тайну, а, может, просто боялся, что его пошлют вслед за остальными посланными. Однако втайне фаталист Ф. надеялся на судьбу,
  Следует добавить, что борттехник Ф. не мог спокойно смотреть на совершенные формы жизни. Если под его рукой оказывался клочок бумаги, а в руке - карандаш, он начинал рефлекторно рисовать. Рисовал, в основном, обнаженных женщин и неоседланных лошадей, иногда - нагих женщин верхом. По его мнению, именно эти два вида живого Творец лепил с особым томлением, которое так и сквозит в их формах.
  Когда лейтенант Ф., впервые войдя в столовую шиндандской авиабазы, увидел, как гордо несет поднос официантка Света, как подрагивают в такт поступи ее челка и хвост, как недовольно косит она глазом, презрительно раздувая ноздри и фыркая, - он не смог удержаться. В комнате на стеллаже пылился свернутый в трубку ватман - два листа, склеенных в длину. С одной стороны ватмана была цветными карандашами изображена схема досмотра каравана - ведущий борт сидит справа сзади от стоящего каравана (три верблюда и два погонщика в шароварах и чалмах), ведомый висит в левом верхнем углу, указаны все взаимные дистанции и секторы обстрелов, коричневым карандашом нарисованы горы на горизонте. Обратная сторона схемы была свободна, и после протирки мякишем белого хлеба стала почти девственно чистой. Позаимствовав у штурманов огрызки простых карандашей всех видов твердости и мягкости, борттехник начал свой труд.
  Вечером он прикнопил лист к фанерной стенке крохотной кухни, задвинул лавку под стол, освобождая место, отступил на шаг, прищурился, протянул руку с карандашом, поводил им в воздухе, как шпагой, и несколькими легкими длинными касаниями вывел на белом прямоугольнике женский силуэт.
  - Прекрасная пришла... - прошептал он, отступая.
  Подняв голову к небу, прикрываясь от солнца рукой, стояла она - обнаженная, с едва намеченными ключицами, сосками-петельками, каплей пупка, коленками...
  Немного полюбовавшись прозрачной наготой, тремя штрихами он обернул ее бедра куском тонкой белой материи.
  - Вот это да! - сказал борттехник Лосенков, выглядывая из-за его плеча. - А что будет, когда все нарисуешь...
  Художник, не отвечая, накрыл ее чистой тряпицей. Он знал, что на этом бы и остановиться, что дальнейшая прорисовка убивает волшебство недосказанности, но ему хотелось перенести на бумагу не только ее линии, но и всю топологию ее плоти, ее кожу - смуглую и нежную, словно припорошенную сладкой пыльцой, которую он не устанет слизывать, если...
  И он приступил к сотворению. На завтраках, обедах и ужинах внимательно смотрел на официантку, чертя для памяти пальцем на своем бедре повороты ее головы, торса, постановку ног, расположение всех ее выпуклостей и впадинок. Юбка ее была коротка, ноги длинны, майка открывала нежно-упругий живот и начала ребер, за которые хотелось взяться двумя руками и раскрыть ее, полную гранатовых зерен...
  Придя после столовой на борт, он доставал блокнот, карандаш, и зарисовывал то, что еще светилось на сетчатке и горело на бедре. Вечерами и ночами он переносил дневные зарисовки на свое бумажное полотно. Штриховал тени, прошитые солнечными рефлексами, - и возникали плечи, грудь, подвздошные косточки, бедра, и кожа получалась лепестково-шероховатой, как и хотелось ему. Лицо ее вышло слишком похожим, и он подарил ей кепку с длинным козырьком, чтобы скрыть большую часть лица в тени. В руку ее (лебединый выгиб запястья), предварительно вынув ручку тяжелого чайника, он вложил ремень своего автомата, который стоял тут же в углу, позируя. Теперь она держала за узду его твердое, полное огня, вороненое оружие.
  Она рождалась из белого, как солнечная богиня. Ему казалось, что, когда ляжет на бумагу последний штрих, она сойдет с листа - ступит босой ножкой на пол перед художником. Стоя на коленях, он уделил этой ножке много времени - даже передал пульсирующую венку на ее щиколотке.
  Когда совершенство было достигнуто, - а это становится понятно, если малейшие правки ухудшают картину - он обрамил ее надписью на английском. Теперь уже не картина, а плакат приглашал зрителя to Shindand, в 302 flying squadron - и загорающая под белым солнцем амазонка с АКС-74У всем своим видом говорила приглашаемому: кто бы ты ни был - мальчик, мужчина, старик, - ты не пожалеешь!
  Под восхищенные вздохи комнаты художник вынес плакат из кухни и прикрепил его к стене, - поверх пожелтевших вырезок из газет и журналов, фотографий трофейного оружия, горных дорог с обрывистыми, полными ржавого железа обочинами, вертолетами на земле и в небе.
  - Икона! - сказал старший лейтенант Торгашов, воздевая руки. - Будет нашей хранительницей...
  - Только худовата, - сказал старший лейтенант Лосенков и помял пальцами невидимые мячики у своей груди.
  - Это ты Толька Лысеватый! - сказал Торгашов. - А она самый цимес!
  Возник спор. Художник взял сигареты и вышел на улицу. Брел, вдыхая и выдыхая дым, был задумчив. Дошел до бани, все так же задумчиво искупался в бассейне и, когда возвращался, уже знал, что должен сделать.
  Он подарит плакат ей! Да, это будет неожиданный ход, - оживленно думал он, быстро шагая, - неожиданный для судьбы, которая пишет одни и те же сценарии. Подробный разбор вариантов, кустарник которых растет из этого хода, он отставил себе на сон грядущий - смотреть в одиночестве за закрытыми веками.
  Несколько дней в комнату ходили вертолетчики, прослышавшие про красоту на стене. Каждый просил нарисовать ему такую же, можно и поменьше. Обещали новый ватман и новые карандаши, конфеты, газировку, спирт и просто деньги. Зашел даже замполит. Постоял, молча глядя, и, уходя, попросил завтра, на время проверки из Кабула, снять или хотя бы прикрыть. Потом прибежал старший лейтенант Таран и, встав на табуретку, сфотографировал плакат много раз и со вспышкой.
  Наблюдая за приростом славы, художник понял, что мучившая его проблема дарения - как это сделать? - разрешится сама собой. До нее дойдут слухи, и она обязательно заглянет - одна или с подругами. В комнате уже побывали несколько женщин, и все просили художника подарить картину. Конечно, всем вышел отказ. Но в ответ на ее просьбу он снимет плакат и, аккуратно свернув, молча подаст ей. Нет, не молча. Он скажет, что графит будет мазаться, и хорошо бы его закрепить. Правда, у него нет фиксатора, зато он есть у нее. "И что это?" - спросит она удивленно. "Обыкновенный лак для волос", - ответит он. А дальше комбинация будет развиваться неостановимо, иначе - зачем было ее начинать?
  Дни шли. И хотя в поведении своей модели ни в столовой, ни при встречах на улице борттехник не замечал никаких признаков ее нового знания о нем, он не беспокоился. Он ждал, как опытный птицелов.
  Но судьба сделала ход, которого старший лейтенант Ф. не предвидел.
  Однажды днем, в послеобеденную сиесту в комнату борттехников зашел командир звена майор Божко.
  - Я вот чего зашел, - сказал он, останавливаясь перед плакатом. - Вечером прилетает баграмская пара, командир с моего училища, на год позже выпускался. Они тут ночуют. Встретимся, посидим, то да се... Хочу, чтобы она завтра у меня в комнате повисела. Это, как ни крути, лицо, грудь, живот и коленки нашей эскадры, пусть они видят!
  - Только водкой не залейте, - сказал борттехник Ф., снимая лист.
  - Ну, ты скажешь! - сказал Божко, придерживая шаткую тумбочку. - У нас водки и так мало, еще на стены ее лить...
  Вечером борттехник, проходя по коридору, останавливался у комнаты Божко и прислушивался то к хохоту, то к невнятной песне под гитару, от которой через дверь пробивался только припев хором: "Смотри на вариометр, мудак!"
  На следующий день борттехник рано улетел, поздно вернулся, и, перед тем, как отправиться на ужин, пришел забрать свое творение.
  В комнате командира плаката не было.
  - А где? - крутя головой, спросил борттехник.
  - Видишь ли, дорогой, - сказал майор, смущенно почесывая затылок, - девочка наша того, улетела наша девочка...
  - Как это - улетела? Куда?
  - Ну, как улетают? На вертолете, конечно. В Баграм. Они ее увидели - и давай клянчить. Подари да подари! Я ни в какую, - лицо, мол, грудь эскадры нашей! Напоили, сволочи, а я, ты знаешь, когда на грудь приму, такой отзывчивый становлюсь. Да и не помню, если честно, как отдал... Зато она теперь нас представлять будет за пределами!
  Сжав зубы, чтобы не сказать товарищу майору плохое слово, борттехник повернулся и вышел.
  - Да не расстраивайся ты так! - крикнул майор ему в спину. - Ты себе сто таких нарисуешь!
  - Я и не расстраиваюсь, - сказал борттехник, уже закрыв за собой дверь. - Я только одного не пойму...
  И тут он грязно и длинно выругался.
  Вышел на улицу, покурил на скамейке у двери, глубоко и часто затягиваясь, встал и медленно пошел в сторону столовой. Но, сделав несколько шагов, остановился и повернул назад. Войдя в свою комнату, он открыл трехногую тумбочку и достал сокровище, привезенное им вчера с юго-восточных гор.
  Там, недалеко от Кандагара, в кишлаке, прячущемся в тени гранатовых рощ, борттехник остановился у маленького придорожного дукана. Это был просто тряпичный навес, в тени которого сгрудились тазики с кусками каменной соли, чаем, пряностями, сушеными фруктами. Дуканщик, смуглый худой старик - штаны, рубаха, чалма и борода его были белы как облака над вершинами - выглядел на тысячу лет старше Хоттабыча. Он поднял слезящиеся глаза на человека в пятнистом комбинезоне с автоматом через плечо, раздвинул коричневые губы, показав длинные голубые и прозрачные, как лед, зубы, достал из воздуха большой гранат и протянул его борттехнику.
  Такого граната - величиной с небольшой арбуз - борттехник никогда не встречал на знакомых с детства рынках Кавказа и Средней Азии. Старик держал в своей ладони (сама ладонь была из мореного лакированного дерева) вовсе не плод. Это был круглый сосуд, обтянутый сафьяном, когда-то крашенным кошенилью, отглаженным до глянца стеклом и по истечении веков потерявшим окрас и глянец. Но потертая древность кожи была гарантией того, что до самой горловины сосуд набит - зерно к зерну в розовой терпкой пене - крупными гранеными рубинами.
  И борттехник за пять или десять афгани взял у старого джинна кожаный сосуд с кровью Диониса. Потом он летел над горами и думал, что скоро нарисует ее портрет по-настоящему - красками с натуры, и обязательно с этим гранатом.
  ...Достав плод из тумбочки, он расстегнул куртку комбинезона, опустил гранат за пазуху, положил на ладонь, вдетую в правый боковой карман, и застегнул куртку. Он шел на ужин, неся гранат у голого живота осторожно, как мину, и бормотал:
  - Какое чудо, это кому?.. Вам, конечно!.. Хотите, я вас нарисую?..
  В столовой было почти пусто, только пара истребителей-бомбардировщиков еще допивала чай в своем ряду. Две официантки убирали со столов. Наклонившись, прогнувшись и вытянувшись, как потягивающаяся кошка, она протирала длинный командирский стол, касаясь его грудью. Повернула голову, сдула прядь и сказала приветливо, не меняя позы:
  - Садитесь за чистый, я сейчас принесу...
  Она ушла. Он сел за столик и ждал, держа гранат на коленях. Сердце его билось все сильнее.
  
  P.S.
  Сохранилось фото, но оно, конечно же, не отражает:
  http://kuch.ru/pictures/frolov/22.jpg
  На таможне у этой фотографии, которую везли с собой вертолетчики, бдительные таможенники отрывали верхнюю часть - с номером эскадрильи. Борттехник провез ее в банке с индийским чаем.
  
  
  Похищение огня
  
  Готовясь к неотвратимо грядущему дембелю, старшие лейтенанты поставили брагу. У них, на зависть другим комнатам был 40-литровый сварной куб, в котором очень хорошо шел процесс брожения. Технология была не раз опробована - вода, несколько банок вишневого джема, ложка дрожжей, резиновый шланг, отводящий газы в банку с водой. Получалась великолепная бордовая бражка, валившая с ног после двух кружек.
  Близилось 3 июля - день приказа. Брага поспевала, тихо испуская крепчающие газы в банку и распространяя по комнате запах подкисшей вишни. И тут грянула очередная проверка комнат на предмет хранения спиртного и лекарств (даже анальгин в тумбочке был почему-то наказуем).
  ...Итак, проверяющие шли по коридору.
  - По какому коридору? - испуганно спросил старший лейтенант Лосенков
  - По нашему коридору! - прошипел старший лейтенант Ф., закрывая дверь. - Действуем по инструкции...
  Они бросились к окну, аккуратно подняли светозащитную фольгу, открыли деревянные жалюзи, вытащили из-под стола куб с брагой, поставили его на подоконник, спрыгнули на улицу, сняли куб, поставили его под окном, забрались обратно в комнату и закрыли фольгу.
  Постучавшись, вошли начштаба, замполит, доктор.
  - Ну, здесь точно что-то есть, - сказал замполит, потянув носом. - Вон как воняет.
  - Это джем прокис, - сказал борттехник Ф. - В такой жаре даже мозги прокисают. Между прочим, мы уже давно требуем заменить кондиционер. Доктор, как вы можете выпускать нас в полеты, зная, что у нас нет элементарных условий для полноценного отдыха - сами посмотрите, какая температура в комнате...
  - Ладно, ладно, - поморщился начштаба, - не надо спекулировать на временных трудностях. Где спирт, брага?
  - Ищите, - сказал старший лейтенант Ф. и сел на кровать.
  Тщательные поиски с заглядыванием под кровати и прощупыванием подушек ничего не дали. Комиссия удалилась, пообещав поймать в следующий раз. Когда шаги в коридоре стихли, старшие лейтенанты бросились к окну. Подняли фольгу, открыли жалюзи, выглянули...
  Куба с брагой не было.
  - Не понял, - сказал борттехник Ф., спрыгивая на улицу и оглядываясь.
  - Вон они, - показал борттехник Лосенков - Уходят, сволочи!
  Борттехник Ф. посмотрел по указанному направлению и увидел двух солдат, бегом тащивших тяжелый куб. Они держали путь в сторону батальона обеспечения.
  Двое злых борттехников легко догнали тяжелогруженых солдат.
  - Стой, стрелять буду! - скомандовал борттехник Ф.
  Солдаты остановились, поставили куб на землю, обернулись, вытирая пот рукавами.
  - Ну, что, бригада - два гада, - сказал борттехник Ф. - А теперь назад с такой же скоростью. И что вы за люди, а? Лишь бы взять, что плохо лежит.
  - Мы же не знали, что это ваше, товарищ старший лейтенант! - виновато сказал солдат. - Идем, видим - бак. Взяли, понесли. Честное слово, товарищ старший лейтенант, чисто машинально!
  
  
  Дембельская ночь
  
  3 июля 1987 года у старших лейтенантов-борттехников истекли два года службы. В Союзе вышел приказ на увольнение двухгодичников призыва 1985 года. Но здесь этот приказ не работал - их не могли отпустить, пока не прибудет замена. Тем не менее, вечером этого знаменательного дня в комнате отмечали формальное окончание срока службы. Нажарили консервированной картошки, открыли тушенки, добыли у "двадцатьчетвертых" спирта, да и своя бражка поспела. Ели, пили, веселились.
  В час ночи открылась дверь, и в комнату заглянул командир 2-го звена с защитным шлемом и автоматом в руках.
  - Празднуем? - сказал он. - Дело, конечно, нужное, но старшему лейтенанту Ф. и старшему лейтенанту Мухаметшину через пять минут - колеса в небе. Пойдем "люстры" вешать, дембеля!
  Это означало, что где-то идет ночной бой, и нашим нужна подсветка. Предстояло лететь в место работы и сбрасывать САБы - световые авиабомбы на парашютах.
  -Приплыли! - растерянно сказал старший лейтенант Ф. - Абсурд какой-то. Я, гражданский человек (притом пьяный!), почему-то должен садиться в вертолет и лететь ночью, развешивать над боем "люстры"! Надеюсь, это не дембельский аккорд моей судьбы вообще? Феликс, ты не помнишь, что там на картах выпадало в Чирчике про позднюю дорожку?
  - Если вернемся, - сказал трезвый борттехник Мухаметшин, который в настоящий момент летал на борту ушедшего в отпуск борттехника Тарабрина, - я с завтрашнего дня объявляю забастовку! Это незаконно!
  И они ушли, попросив все не доедать и не допивать.
  Их сразу насторожило, что летела смешанная пара - ведущим был комэска, выбравший 33-й борт, ведомым - комзвена на 10-ке. Конечно же, о слетанности не могло быть и речи. Командиры пошушукались, договорились о наборе высоты, о скорости и дистанции, и разошлись по машинам. Взлетели, пошли в набор по спирали над аэродромом.
  Ночной полет в Афганистане отличается от идентичного в Союзе выключенными бортовыми огнями - никаких тебе АНО, концевых огней, проблесковых маяков - только один строевой огонек, невидимый с земли - желтая капелька на хвостовой балке, чтобы идущий правее и выше ведомый видел, где находится его ведущий.
  Спиралью требовалось набрать три тысячи над аэродромом, и, уже по выходе из охраняемой зоны, продолжать набор по прямой. Машины карабкались вверх в полной темноте. В наборе по спирали ведомый идет ниже ведущего метров на триста, и ведущий наблюдает его строевой огонек, контролируя опасное сближение. Когда высота уже достигла двух тысяч, ведущий сказал:
  - 532-й, что-то я вас не наблюдаю. Высоту доложите.
  - Две сто, 851-й.
  - Странно. Давай-ка мигнем друг другу, определимся. На счет "три". Раз, два, три...
  Обе машины на мгновение включили проблесковые маяки - и каждый экипаж увидел красный всплеск прямо по курсу! Вертолеты шли навстречу друг другу и до столкновения оставались какие-то секунды. С одновременным матом командиры склонили ручки управления и развели машины в стороны.
  - Давай уже отход по заданию, - сказал ведущий. - Доберем по пути. Пристраивайся выше...
  И они пошли к месту работы.
  Борттехник, представляя последствия несостоявшегося столкновения, ощущал, как маленькое сжавшееся сердце теряется в черных просторах его грудной клетки. Ноги его были мокры и холодны. Если мы вернемся, - говорил борттехник кому-то, - то я в тебя поверю. Я же понимаю, что ты специально отправил меня в день приказа - чтобы я поверил в твое чувство юмора. Уже верю. Теперь тебе нужно доставить нас назад, чтобы не потерять неофита...
  Добрались до места работы, связались с землей, скорректировали курс, высоту, зашли на боевой, один за другим кинули по одной бомбе. Внизу вспыхнули два синих солнца, повисли на парашютах, заливая землю мертвенным светом.
  Пара пошла по кругу, дожидаясь, когда бомбы погаснут, чтобы сбросить оставшиеся.
  - Вот теперь жди, пока прогорят, - сказал командир экипажа. - Сейчас выйдем из зоны засветки неба, и начнут по нам работать - мы такие выпуклые и яркие будем, - как луна! Правый, посмотри-ка, где мы бороздим - может нам в другую сторону закрутить?
  - Только фонарик достану, - сказал правак, копаясь в портфеле.
  - Какой фонарик, сдурел, что ли?
  Правак посмотрел в блистер на бледную землю, нагнулся к карте, расстеленной на коленях, чиркнул спичкой. Огонек вспыхнул в темной кабине как факел.
  - Да что ты, тупица, делаешь?! - заорал командир. - Ослепил совсем! Теперь зайчики в глазах!
  - А как, по-твоему, я с картой сверюсь? - рассвирепел правак. - Я тебе кошка, что ли?
  И в этот напряженный момент командир пукнул.
  Борттехник понял это по запаху, вдруг пошедшему волной от кресла командира.
  Обиженный правак демонстративно замахал сложенной картой.
  Вдруг в наушниках раздался голос ведущего:
  - 532-й, чувствуешь, чем пахнет?
  - Чем? - испуганно спросил командир.
  Борттехник и правак расхохотались.
  Они хохотали так, как никогда не хохотали. Они давились и кашляли.
  - Чем-чем! Жареным, вот чем, - сказал ведущий. - Наблюдаю, - со склона по нам работают. А у нас даже нурсов нет. Держись подальше от горы.
  - Понял, - сказал командир., и, уже по внутренней связи: - Чего ржете, кони? Обосрались от страха и ржут теперь.
  - Это не мы! - выдавили борттехник с праваком, извиваясь от смеха.
  - А кто, я что ли? - сказал бессовестный командир.
  - Наверное, это ведущий! - сказал борттехник, и теперь заржали все трое.
  Так, со смехом, и зашли на боевой. Кинули две оставшиеся бомбы, развернулись и пошли домой.
  
  
  Взаимозачет
  
  На следующий день после обеда старшие лейтенанты Ф. и Мухаметшин лежали на своих кроватях и размышляли о своем нынешнем статусе. Раз приказ вышел - они уже гражданские люди. Но пока нет замены, они должны воевать. Старший лейтенант Ф. склонялся ко второму варианту. Борттехник Мухаметшин думал иначе.
  - Они не имеют права держать нас здесь! А если нас убьют? С них же спросят - на каком основании у вас воевали невоенные люди? Кто, спросят, послал их на смерть не дрожащей рукой?
  В это время в коридоре раздались быстрые шаги, потом царапанье по стене возле двери, и голос инженера прокричал:
  - А ну открывайте! - он постучал кулаком в стену. - Я знаю, вы там! - Ну, какого хрена закрылись! Ф., Мухаметшин! - он уже начал пинать в фанерную стену ногами.
  Старший лейтенант Ф. подошел к двери, открыл ее и увидел инженера, который, вбежав с солнца в темный коридор, сослепу промахнулся мимо двери и сейчас бился в стенку. Увидев, что дверь открылась, он метнулся в комнату.
  - А ну, давайте на стоянку, борта мыть, - командарм приезжает!
  Борттехник Ф., вздохнув, сунул ноги в сандалеты. Борттехник Мухаметшин, не вставая с кровати, поднял голову с подушки и высоким дрожащим голосом отчеканил:
  - Я никуда не пойду! Хватит, отслужил свое!
  - Кончай херней маяться, Феликс! - сказал инженер. - Отрывай задницу и бегом на стоянку!
  И тут старший лейтенант Мухаметшин произнес свои главные, увенчавшие собой эти два года армии, слова, о которых спустя двадцать лет почему-то забыл. Он сказал громко и внятно:
  - Да пошел ты нах..., товарищ майор!
  И сказал он это как-то особенно обидно, не по-русски как-то, с ударением на "у". Не просто идиома, или абстрактное наречие места, а конкретно и живо получилось.
  Товарищ майор открыл рот, хотел что-то сказать, но передумал и, повернувшись, выбежал из комнаты.
  - А что он мне сделает? - сказал борттехник Мухаметшин, успокаивая сам себя. - Я уже в запасе...
  Прошло два месяца. Замены все не было, и дембеля-борттехники летали как обычно. И по налету подошло время второго профилактория. Старший лейтенант Ф. сказал старшему лейтенанту Мухаметшину:
  - А не поехать ли нам в Дурмень, чтобы в Ташкенте наведаться в штаб 40-й армии и узнать про замену. Вдруг про нас вообще забыли?
  И друзья пошли к инженеру эскадрильи отпрашиваться.
  Выслушав старшего лейтенанта Ф., майор Иванов сказал:
  - Ты поезжай. А ты, Феликс, естественно, пошел нах...!
  
  
  Суперлента
  
  Однажды летчики попросили у командира эскадрильи устроить им стрельбу из носового пулемета на полигоне. На боевом вылете пулеметом полностью владеет борттехник, тогда как командир жмет на кнопку пуска нурсов. Борттехники встревожились, но делать нечего - нужно выполнять приказ. А встревожиться было от чего - именно борттехник заряжал пулеметные ленты, и это не было простым делом. Зарядная машинка - мясорубка по виду: подкладывай в пасть патроны, да крути ручку. Только следи, чтобы патрон не перекосило - не заметишь, надавишь на ручку, может и шарахнуть. Да и мозоли на руках были обеспечены - тем более что заряжать ленты приходилось после каждого вылета. На борту держали не менее четырех коробок с лентами по 250 патронов. Борттехник Ф. любил, чтобы на его борту было восемь цинков - он ставил их рядком под скамейку. Они грели душу.
  Перспектива полигона расстроила борттехника Ф. Он даже вначале нагло отказал подошедшему капитану Трудову:
  - Даже и не мечтайте! У меня ствол греется, уже плеваться стал, никакой кучности. Сами же в бою станете жертвой убитого вами оружия. Да и руки мои не железные - после ваших забав ленты заряжать!
  Трудов пообещал после стрельбы зарядить столько, сколько истратит. Борттехник Ф. согласился, но на вдвое большее количество - за амортизацию пулемета, как он объяснил. На том и договорились.
  - Может, тебе еще и борт помыть? - съязвил напоследок обиженный капитан.
  На полигоне борттехник установил пулемет на упор, переключил электроспуск на ручку управления. Капитан Трудов с правым Милым, веселясь, отстреляли 500 патронов. Они бы могли и больше, но борттехник устал от дурацких танцев машины (прицеливание закрепленного пулемета производилось поворотами самого вертолета) и отключил командира от стрельбы, обосновав это тем, что пулемет перегрелся, и вообще, не нужно изматывать и злить боевое оружие бессмысленной стрельбой.
  На стоянке капитан Трудов сказал Милому:
  - Останешься и зарядишь 1000 патронов. Я обещал, а слово офицера, сам знаешь...
  - Нахера мне такие стрельбы, - расстроился Милый. - Он обещал, а я крути!
  Борттехник зажал струбцину машинки и открыл три цинка патронов - простые, бронебойные, трассирующие. Потом достал со створок пустую ленту на 1000 патронов, которую он собрал из четырех стандартных. Эти стандартные кончались всегда неожиданно и в самый неподходящий момент, поэтому борттехник решил создать суперленту.
  Милый, пыхтя, крутил ручку, борттехник контролировал перекос патронов и расправлял свивающуюся черную змею. Зарядка прошла удачно. Милый, штурманские руки которого привыкли держать только карандаш да линейку, простонал, разглядывая свежие мозоли:
  - Лучше бы я из автомата через блистерок - милое дело...
  Борттехник покурил, любуясь на чудо-ленту, и начал ее укладку. В обычную коробку она не лезла - борттехник взял большой пустой цинк и аккуратными зигзагами уложил в него свою любимицу. Поднять этот цинк он не рискнул, чтобы не надорваться, и переместил его в кабину волоком. После долгих усилий, пользуясь коленом как домкратом, перенес цинк через автопилот, и попытался опустить его под станину пулемета. Но этот огромный цинк никак не входил на предназначенное ему место. И ничего поделать было нельзя - мешало переплетение труб станины. Разочарованный борттехник, обливаясь потом, перетащил цинк через автопилот и, грохоча по ребристому полу, поволок его к кормовому пулемету. Но даже там, на относительном просторе, он кое-как приладил цинк так, чтобы лента могла свободно подаваться в замковую часть пулемета.
  Как-нибудь и отсюда постреляю, - подумал он, утешаясь тем, что хвост теперь надежно прикрыт.
  Утром летели в Турагунди. На 101-й площадке взяли на борт пьяного мабутного капитана.
  - Возьмите, мужики! - попросил смиренно капитан. - Все, баста, моей войне конец - заменился! Уже третий день пью - а оказии до Турагундей нет! Болтаюсь как говно в проруби - хоть опять воюй. А это вам, чтобы до своей замены дослужить...- и он протянул командиру бутыль спирта.
  Конечно, его взяли.
  Прилетели, сели на площадку возле дороги, справа от которой за сопкой виднелись пограничные вышки Советского Союза. Выключили двигатели, наступила отдохновенная тишина.
  - Что-то порохом пахнет, - потянул ноздрями командир.
  Борттехник открыл дверь в грузовую кабину и ахнул. В салоне плавали сизые пласты порохового дыма просвеченные лучами из открытого кормового люка. Дым ел глаза, резал горло, дышать было нечем. Приглядевшись, борттехник увидел, что на полу, среди черных колец пулеметной ленты, валяется пассажир. Он пробовал встать, но поскальзывался на звенящем ковре из тысячи гильз и снова падал.
  - Ты что сделал, козел?! - сказал борттехник, еще не осознавая масштабов случившегося.
  Капитан повернулся на бок, поднял голову:
  - А, мужики! Ну, спасибо вам, такой классный пулемет! - я всю дорогу из него херачил! Не смотри на меня зверем - прощался я, понимаешь?! С этой долбаной страной, с этой войной прощался - чтобы помнили суки!
  Он был еще пьянее, чем полчаса назад. Борттехник выволок его за шиворот и спустил по стремянке. Капитан схватил вылетевший следом чемодан и побежал по дороге, не оглядываясь.
  Он бежал на Родину.
  Экипаж проводил его недобрыми взглядами, - теперь борт Љ10 на промежутке Герат-Турагунди зарекомендовал себя как беспредельщик.
  - Надеюсь, этот долбоклюй просто так стрелял, не прицельно, - вздохнул командир.
  Назад пара летела окольным путем, по большому радиусу огибая обстрелянный капитаном маршрут.
  ...А свою суперленту борттехник Ф. больше не заряжал. Не было уже того восторга.
  
  
  
  Про армию
  
  - А знаешь, Фрол, - сказал старший лейтенант Бахарев, обнимая борттехника Ф. за плечи. - Оставайся-ка ты в армии. Ты уже понял, какая веселая служба у нас - что тебе на гражданке делать? На завод идти?
  - Да года через три армии-то не будет, - сказал лейтенант Ф., не задумываясь. - Или сократят ее раз в пять. Перестройка там...
  
  Про партию
  
  Лейтенант Лосенков, узнав, что на войне легко вступить в партию, засуетился. Начал собирать характеристики и учить Устав и материалы последнего Пленума ЦК.
  - Зачем тебе это? - спросил его лейтенант Ф. - Хочешь умереть коммунистом?
  - Типун тебе на язык! Быстрее вырасту, может, директором завода стану. Будучи членом партии, легче бороться за переустройство общества...
  - Да через три года и партии-то не будет, - сказал лейтенант Ф.
  - Ты еще скажи, Союза не будет! - загоготал лейтенант Лосенков.
  Но это было слишком сильное предположение даже для пессимиста Ф.
  
  
  Снайпер
  
  Майор Божко, еще в Магдагачах, будучи капитаном, говорил молодым борттехникам, что летчик может летать, если он может сидеть. То же самое он повторил однажды, явившись на вылет в нетрезвом состоянии.
  - Не ссы, Хлор, - сказал он, поднимаясь в кабину. - Сейчас ты увидишь то, чего никогда еще не видел.
  - Имеете в виду мою смерть, товарищ майор? - холодно спросил борттехник Ф.
  - Ой, да ладно тебе, - пробормотал командир, регулируя высоту кресла под свой малый рост.
  - А что "ладно"? - злобно сказал борттехник. - Рэмбо вон еще за ручку может схватиться, а я, извините, пассажир, - мне за что прикажете хвататься - за яйца?
  - Вот давай слетаем, а потом уже и ругайся, - сказал примирительно командир, шмыгая красным носом.
  - Если оно будет, это "потом", - проворчал борттехник, но на запуск все-таки нажал.
  Майор вел машину хотя и чересчур резво, но уверенно, огибая рельеф местности - радиовысотомер, поставленный на высоту в пять метров ни разу не пикнул (предупреждение, что вертолет опустился ниже выставленной отметки). Летели мимо разрушенного кишлака. На всякий случай борттехник послал в дувал пулеметную очередь, отломил от глиняного забора кусок. Божко оживился.
  - А вот смотри, что умеет старый пьяный летчик, - сказал он.
  Машина вошла в разворот. Даже не делая горку, и еще не выйдя из крена, командир, со словами "видишь вон ту форточку?", выпустил по кишлаку одну ракету.
  До указанной "форточки" - отверстия в стене, в которое с трудом пролезла бы голова, - было больше ста метров. Пущенный майором эрэс вошел точно в отверстие и канул. Через секунду домик вспучило от внутреннего взрыва, он провалился внутрь, выбросив струи черного дыма.
  - Ну, Степаныч, ты снайпер! - восторженно сказал Рэмбо.
  - Я, конечно, снайпер, - важно сказал командир. - Но не настолько же! Учтите, товарищи старшие авиалейтенанты, - так стрелять может только пьяный летчик!
  
  
  Так писал Заратустра
  
  В июле 1987 года в небе Афганистана пропал самолет. Ан-26 советнической эскадрильи шел из Кабула в Зарандж. Он совершил промежуточную посадку в Шинданде, взлетел, занял определенный ему эшелон, доложился на траверзе Кандагара и больше на связь не выходил.
  На поиски самолета шиндандская эскадрилья выделила две пары Ми-8. Они пошли по направлению к иранской границе на расстоянии нескольких километров друг от друга, словно волоча натянутую между ними невидимую сеть. По пути через пустыню в сеть попадали остовы сгоревших, искореженных машин - их переваривала пустыня, всасывало песчаное море, - но останков летательных аппаратов искатели не встретили.
  На подлете к Заранджу им сообщили, что по неточным данным самолет перелетел границу и сел в Иране. Измена, захват борта, штурманская ошибка - неизвестно. Приказ поисковым вертолетам - разойтись вдоль границы на запад и на восток, по возможности выяснить, где самолет ушел на ту сторону. Пара, ведущим которой был борт Љ 10, пошла на запад и уже через двадцать минут полета наткнулась на небольшой, в десяток дворов, кишлак.
  Ведущий сел, ведомый барражировал неподалеку. Контрразведчики - их и наш - и взвод автоматчиков пошли навстречу местным жителям, которые все высыпали посмотреть на вертолеты и разжиться керосином. Борттехник Ф., увидев, что к вертолету бегут дети с ведрами, закрыл собой дверь и отрицательно махал руками. Он не мог дать им и стакана топлива - его осталось только на обратный путь, и то всего лишь до Фарахруда.
  - Командор, карасин, командор, карасин! - кричали мальчишки, окружив борттехника. Он отрывал цепкие руки от своих штанов, отталкивал гремучие ведра, поглядывая, не возвращаются ли разведчики, но они все еще беседовали со взрослыми у ближнего дувала. И вдруг, как на картине Иванова, одинокая узкая фигурка возникла на равнине и, медленным шагом приблизившись к орущему мальчишескому кругу, остановилась неподалеку. Девочка в лиловых шароварах, в зеленом просторном платье, в красной шапочке-тюбетейке, из-под которой торчали косички, стояла чуть опустив голову, и, взмахивая черными ресницами, стреляла в борттехника черными глазами. Ее накрашенные губы горели на смуглом личике, как роза в сумеречном саду. В руках она держала белый эмалированный бидончик с нарисованной козочкой, словно пришла за молоком.
  Глядя на нее, борттехник забыл, что они сейчас - на самой границе Ирана и Афганистана, что керосин ей нужен для керосиновой лампы, потому что здесь нет и никогда не было электричества, что у него за спиной - машина времени, а эта девочка с мотком ожерелий на тонкой шее старше его на несколько веков. Он с сожалением прижал руки к груди и развел их, показывая, что рад бы, да... Потом поднял палец, раздвинул мальчишек, вспрыгнул в салон, взял из сумки с гранатами три пачки леденцов "Бонко", спрыгнул, подбежал и протянул ей. Она взяла одной рукой, прижала к груди, глядя вниз и в сторону.
  - Не приставай к их девушкам! - крикнул командир из кабины. - Нас камнями побьют! Давай к запуску, наши идут...
  И они улетели.
  По пути домой особист рассказал, что местные видели самолет. Он пролетел низко, в сторону иранского города Заболь - тридцать километров от границы. Явно шел на посадку, не горел, не дымил, оба двигателя работали...
  Когда прилетели домой, узнали, что самолет ушел в Иран в результате навигационной ошибки - штурман блуданул (и он же, единственный из экипажа погиб при штурме самолета иранским спецназом). Ведутся переговоры по возвращению самолета и экипажа.
  Поздно вечером старший лейтенант Ф. писал письмо другу. Далекий друг жил какой-то нереальной мирной жизнью - он ходил в библиотеку, в филармонию, в театры, на выставки, читал Гессе, обоих Маннов, Боргена и Борхеса, и, моясь в душе, пел: "Мулатка, просто прохожая, как мы теперь далеки". Он ненавидел армию - так и не научился на военке ходить строевым, вымахивал иноходью, вызывая общий смех, - и писал борттехнику Ф., что появилась группа, которая поет смелые песни про Америку и Казанову, а особенно смело - про шар цвета хаки. "Здесь все стремительно меняется, - писал он. - Пока ты там занимаешься непонятно чем, Рязанов хочет снять "Мастера и Маргариту", я читаю в библиотеке Фрейда и Ницше и при этом не слышу шаги в сапогах в абсолютно пустом коридоре!".
  В ответ, словно доказывая, что он не теряет времени зря, борттехник Ф. писал, как пишет путешественник из экзотической страны. Он рассказывал о местных обычаях - например, об удивительной мужской дружбе, когда один ведет другого за мизинец и на вопросы путешественника отвечает, что местные женщины худы и плоски, а у мальчика есть за что взяться. Писал о диковинных насекомых, ставших огромными в отсутствие птиц. Да, здесь нет птичьего щебета и шелеста листвы - их заменяет шелест песка, несомого ветром, и ночью он так сечет по фанерным стенкам, что сквозь сон кажется - идет сухой снег...
  Про войну борттехник тоже писал, но старался делать это так деликатно, чтобы не ранить пацифистскую душу товарища, который в это самое время жадно впитывал с пожелтевших страниц с ятями то, что говорил Заратустра. Он присылал борттехнику выписки длиной в несколько страниц мелким почерком. Борттехник читал, усваивал и, перевоплощаясь, писал ответ. Он рассказывал про белое небо и красные горы страны, где родился пророк, про адскую жару, царящую здесь. "Ею спокойно могут дышать одни только зевы плавильных печей, - писал борттехник, - а тут ею дышим мы и наши железные звери. Но мы привыкли к ней, и она уже не мешает нам, - наоборот, хочется ее все больше, словно в жилах наших уже течет огонь, а не влага. И винтокрылые наши звери, поначалу так тяжко взлетавшие на несколько тысяч над уровнем, тоже привыкли, и начали тащить веселее, выше, быстрее, посвистывая и потряхивая, - такие пятнистые хищники снаружи и такие смешные внутри - с лавками, обтянутыми голубым дерматином в кракелюрах, с оранжево-желтыми облупленными баками, с обшарпанным голубым рифленым полом, с непромытыми бурыми пятнами на том полу под теми баками. Они уже сами рвались в небо, и мы шли на поводу у своих нетерпеливых машин. Мы вылетали на охоту ранними прохладными утрами, когда восточные горы еще чернели на фоне лиловых шелков, а ветер еще не прошел через горнило, и тоже был шёлков - его еще можно впускать в открытые блистера и выпускать в открытые двери, как восточный платок через кольцо. Мы так низко пролетали над полями рождения утренней зари, что сбивали колесами пылающие маки. А потом на стоянку приходили другие наши звери - пес Угрюмый с двумя его подругами, - и Угрюмый лизал эти колеса, становясь все добродушней, пока не превращался в щенка. А две поджарые суки - черная на удалении, рыжая рядом, оборачиваясь к черной, поднимая губу, обнажая белый клык и утробный рык, - смотрели на хозяина непонимающе, потому что никогда не пробовали маковых колес, - и становились ему как матери".
  Так писал борттехник Ф. своему другу. А, может, и не ему, а самому себе - в будущее.
  Вот и в этот вечер он рассказывал в письме не про то, как четырьмя бортами искали они пропавший самолет. Он писал про девочку с бидончиком, полным козьего молока, который она протянула белому богу, спустившемуся с неба на железной стрекозе...
  
  Прошло десять лет. Бывший борттехник Ф. написал рассказ о солнце, дрожащем в ее озерце, о змие вползающем и о змейке заглатывающей. Прочитав его, друг спросил:
  - Это про ту девушку-афганку, которую ты трахнул на границе с Ираном?
  - Я трахнул? - искренне удивился бывший борттехник. - Бог с тобой, золотая рыбка, с чего ты взял?
  - Я взял? Это же ты написал в письме, что она была дочкой торговца тканями, и, пока ее батя говорил с офицерами про какой-то пропавший самолет, она напоила тебя козьим молоком, увела тебя в отцовскую лавку, там вы курили кальян, и ты овладел ею на голубом иранском тюле, семь метров которого она потом подарила тебе, тот самый кусок с отпечатками ваших утех -прозрачный отрез, сложенный всемеро, был проколот насквозь ее новой кровью, и ты привез его сюда, вот он, висит на твоем окне! Я помню это письмо наизусть, могу цитировать подряд, потому что читал его множество раз! Ты боялся в нем, что она родит рыжего мальчика, и маму с ребенком племя побьет камнями. А еще ты писал, что кожа ее пахла как шерсть вылизавшей себя кошки - дымом, - и звали ее Ктеис, что в переводе с хазарейского означает "кошка". Прочитав письмо, я подумал - если ты вспомнишь когда-нибудь про нее, то я поверю в эту невероятную историю. Но ты не вспомнил, негодяй...
  - Какой ужас! - сказал бывший борттехник, смеясь. - Жаль, до истинного вруна мне памяти не хватает. Я помню только одно - что подарил ей три пачки конфет. А Ктеис, кстати, вовсе не кошка...
  
  
  Война
  (открытка на память)
  
  ...Если выбирать из картотеки воспоминаний картинку, которая вмещает в себя ВСЕ - старший лейтенант Ф. выбрал бы вот эту:
  
  Ночь. Они только что прилетели. Борттехник заправил машину, закрыл и опечатал дверь. На полу грузовой кабины осталось много крови, но мыть сейчас, в темноте, он не хочет. Завтра утром, когда он откроет дверь, из вертолета вырвется черный гудящий рой мух, собравшихся на запекшуюся кровь. Тогда он подгонит водовозку и, как следует, щеткой, помоет пол.
  А сейчас он идет домой. Небо усыпано крупными звездами, земля еще дышит теплом, но в воздухе уже чувствуется ночная прохлада. Борттехник расстегивает куртку комбинезона, подставляя горячую грудь легкому ветерку. Он устал - земля еще качается под ногами после долгого полета. Держа автомат в безвольно опущенной руке, он почти волочит его по земле. Курит, зажав сигарету зубами.
  Где-то рядом, на углу ангара, вздыхает и позвякивает, как лошадь, невидимый часовой.
  Борттехник сворачивает со стоянки, выходит через калитку на тропинку. Справа - большой железнодорожный контейнер. Ветерок доносит запах карболки, в щель приоткрытой двери пробивается желтый свет, слышен смех. Там - женский туалет Борттехник прислушивается, улыбаясь.
  Постояв немного, он идет дальше, раскачивая автомат за ремень. Поднимает голову, смотрит на мохнатые ван-гоговские звезды, видит, как между ними красным пунктиром прорастает вверх трассирующая очередь. Потом доносится ее далекое та-та, та-та-та.
  Вдруг что-то ухает за взлетной полосой, под ногами дергается земля, в ночном небе с шелестом проносится невидимка, туго бьет в грудь западных гор, - и снова тишина.
  Скрип железной двери за спиной, шорох легких ног, опять смех, - и тишина...
  Ночь, звезды, огонек сигареты - и огромная война ворочается, вздыхает во сне.
  Война, которая всегда с тобой...
  
  
  
  
Оценка: 8.74*111  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019