Когда эта дрянь выходила замуж, я лежал под обстрелом. Она позвонила недели за две и поделилась радостной новостью; а в голосе было столько счастья, что у меня не хватило сил даже разозлиться... А нужно было сбросить вызов, нужно было зашвырнуть телефон в кусты, напиться в этот же вечер, послать ее к чертовой матери!.. Но вместо этого я глупо улыбался и мямлил: как здорово... поздравляю... а когда свадьба?.. Я словно видел ее перед глазами в тот момент: рыжие густые волосы непослушно спадали с плеч, она размахивала руками, вся внезапная и увлеченная; и еще хохотали от радости ее глаза... Ни у кого больше не видел таких смеющихся глаз! Мы мило попрощались, она поклялась, что лучшего друга, чем я у нее не было, и нет. И все! Нет, было потом ожидание, вязкое, как моя слюна на последнем километре инженерной разведки: не сплюнешь, обязательно на маскхалате повиснет. Каждое осознанное мгновение было связано с мобильным телефоном, - вот сейчас он заверещит, затрясется, засветится милой и родной фотографией, а на другом конце страны самый узнаваемый на свете голос скажет, что это все шутка, розыгрыш, что никакой свадьбы нет, что меня любят и ждут...
Только в кино воюют красиво. Командир кричит: "Вперед, пацаны, прорвемся!" И они, конечно же, прорываются. Ну а что им остается делать? Нельзя обманывать ожидания зрителя. Он должен сопереживать и гордиться. Молча скорбеть и яростно проклинать страшных бородатых людей. У нас до черта таких фильмов снято.
Реальный бой противен и страшен. Все кочки кажутся маленькими. Отстреливаешься не глядя, абы куда. И шепчешь про себя спасительную мантру: "Только не меня... Только не меня...". Я даже весь боезапас не расстрелял.
По нам долбили из полуразрушенных зданий по краям дороги, а потом приехали наши БТРы и расстреляли эти дома из КПВТ. Это такой пулемет, только очень большой. Патроны толщиной с два пальца. Деревянные стены были разорваны, как листики испорченной бумаги. Через минуту все было кончено.
А бородатых людей не было. Мы выносили из здания и грузили в "Урал" детей лет по шестнадцать. Я запомнил одного. У него судорогой свело пальцы, и мы тащили его прямо с автоматом, я за ноги, а Немец поддерживая за плечи. Я запомнил его только потому, что в тот момент подумал о ней...
...Машина подъезжает к Загсу. Это не лимузин, но какая-то иномарка. Белая. Обязательно с кольцами. Вера выходит из нее, светлая и воздушная, словно дюймовочка выпархивает из бутона розы, какой-то принц берет ее на руки, а она обнимает его, смеется и что-то нашептывает ему на ухо...
- Давай, Филя, на раз-два-три закидываем.
Я держал труп за ноги, а он мертвыми глазами смотрел прямо на меня... Ничего нет страшнее мертвых глаз. В них можно утонуть и никогда больше не выплыть на поверхность.
- Давай! Раз... Два...
Мы закидываем его в кузов, но автомат цепляется за раскрытый борт и тело падает.
- Твою мать! Уроды безрукие! - это Авдей кричит нам из кузова.
- ...Согласна ли ты, Вера Гвоздикова взять в мужья ...?
- Согласна.
Ни тени сомнения в голосе. Как она прекрасна в этот момент! Я стою незримым свидетелем. Не среди гостей, нет, - в уголке у двери, готовый уйти в любой момент, если меня заметят.
- Объявляю вас мужем и...
- Спиной! Спиной его подавайте!
Вторая попытка оказывается удачной. Тело в кузове. Это не человек уже, это кусок мяса. Мне его ни капли не жалко. Ничегошеньки не шевелится. Таким же куском мог оказаться и я. Мы с ним были на равных. Может быть, это я его убил - стрелял же я в его сторону! Наверняка это я его убил. В тот момент мне очень хотелось, чтобы так оно и было.
Он очень долгий, этот первый законный поцелуй. Родители смотрят и умиляются, гости понимающе перешептываются, а я стою, смотрю и вспоминаю наш с ней первый поцелуй на балконе Дома Вожатых. О, Вера умела целоваться: сладко, нежно, игриво и как бы делая одолжение, так что каждый поцелуй считался наградой, его надо было заслужить, вырвать с боем!.. Но его она целует по-другому: доверчиво, неумело и даже стыдливо. И эта детская робость сказала мне все, чего она сама не посмела произнести.
На шее убитого висел какой-то амулет. Я небрежно сорвал его и жестом мародера сунул в карман.
- На хрена тебе? - спросил Авдей.
- Трофей на память.
- Ну да, уши резать устав запрещает.
Мы весело смеемся. "Урал" трогается, увозя тела убитых детей.
В части нас встречают как героев.
- Молодцы, парни! Так им, этим уродам!
- Двухсотые есть?
- Нет, только Краву зацепило слегка.
- Херня, оклемается! Шрамы красят мужчин.
- Писанины вам до хрена предстоит. Рапорты, объяснительные, - все посекундно.
- Это уж как положено! Только завтра. Сегодня бухать будем.
Мы с Немцем сели в курилке. И вдруг оба поняли, что совершенно не о чем говорить. Во время боя просто не успеваешь все осмыслить. Мысли несутся вереницей, страшно до чертиков, но в то же время понимаешь прекрасно, что если запаникуешь, если страх окажется сильнее тебя - все, крышка! Он - страх - продолжает ухать еще внизу живота, а мозг уже отключается, и тело само принимает решения: перекатывается, вскидывает руки, открывает огонь. А ты как бы со стороны за этим всем наблюдаешь... Но это все там, это когда опасность! Грохот от выстрелов тогда стоял безумный, но не было времени на него реагировать. И только сидя в курилке, треск очередей вдруг обрушился во всей своей первозданности. У Немца затряслись руки, слезы появились из глубины глаз. Он задышал, часто-часто и глубоко.
- Сейчас... Это чего-то накатило... Сейчас все пройдет...
Но слезы не проходили.
- Да что за... Твою мать! Вот ведь... Плачу! Филя, реально плачу! - Он полувсхлипнул - полуусмехнулся.
- Давай водки накатим?
- Давай.
Я бы тоже заплакал, если бы не думал о ней...
Праздник в самом разгаре. Но нет шумихи, нет традиционного тамады, никто не напивается. Гости все интеллигентны, аккуратны и своей внутренней культурой словно подчеркивают ответственность момента. Молодые не пьют совсем. Берегут силы для ночи...
- Друзья, а не кажется ли вам, что грибочки горчат?
- Да, да, горьковаты...
- Горь - ка! Горь - ка! Горь - ка!
Вера и ее муж смущенно встают...
Мы пили одну за одной, но водка не ударяла в голову. Только живее вспоминался бой, в красках и всех подробностях.
- Я взрыв сначала услышал. Вижу - Крава лежит, за голову держится. А потом все началось. Вот ведь. - Немец шумно высморкался. - Пули, блять, реально свистят. Вот свистят ведь... Но я точно помню, что завалил одного. У меня позиция классная была. Рядом с деревом бугорок, так я в эту ложбинку и залег. Пули все в дерево - а я даже целиться спокойно мог. Ну, все как учили! Мушка, там, прицел. Чех высунулся один, я его и снял. Одиночным. Вот ведь, бля... - Он прервался, чтобы накатить еще одну стопку. - А ты мочканул кого?
- Не знаю.
- Как так? Видно ведь. - Немец снова высморкался и обтер пальцы о штанину маскхалата.
- Да вот так. Я не в ложбинке лежал.
- Это я - что? Левый что ли?
- Не вникай.
- Нет, ты объясни мне. Ты, может, предъявить хочешь? - Немец явно злился.
- Леха, чего ты завелся? Я в душе не ебу, попал или нет. В меня стреляли - я отстреливался. Все.
Мы накатили еще по одной. Дрожь отпускала. Все возвращалось на круги своя. Мы вернулись в прежнюю спокойную жизнь живые, а самое главное - прежняя жизнь вернулась в нас.
- Когда все закончилось, я о машине своей подумал. Прикинь!? О машине! - Немец засмеялся, подавился соленым огурцом, замахал руками. А когда откашлялся, продолжил: - Не о маме, там, не о доме. А о машине. Я ее месяц назад купил, когда в отпуск ездил. Ну, ты помнишь...
- Да-да.
- Вот ведь! О машине! Вот если бы меня завалили сейчас - кому бы она досталась?! И так обидно стало!
- Не завалили же.
- Это понятно. Только все равно обидно было. А ты о чем?..
Она обнимает его за плечи, прижимается, льнет всем телом и преданным взглядом смотрит в глаза. Они танцуют. Звучит Михей и Джуманджи "Сука - любовь". Я танцую недалеко от них с подружкой невесты, и порой мы оказываемся настолько близко, что я мог бы коснуться Вериных волос. До меня долетают отрывочные фразы: счастлива... люблю... в моей жизни... Интересно, что она рассказывала ему обо мне? И рассказывала ли вообще?.. У нее ничего не осталось на память от меня. Ничего. Нет, вру! На 8 марта я подарил ей серебряное кольцо с полудрагоценным камнем. Вера сказала спасибо, поцеловала меня, но никогда не надевала это кольцо... При мне - никогда! И теперь точно не наденет: золото с серебром не смотрится.
Музыка заканчивается, но какое-то время они продолжают стоять в обнимку. Наконец, расходятся, он берет ее за руку и выводит в центр банкетного зала.
- Дорогие друзья! Мы все благодарны вам за то, что вы пришли. Но сейчас мы вас покинем. Вы только не расходитесь, пейте, ешьте, отдыхайте. Свадьба продолжается! - голос мягкий, бархатный.
Он накидывает ей на плечи плащ, и они идут по направлению к выходу. Я сажусь за стол. Наливаю себе водки. Опрокидываю залпом.
- Сука! - кричу ей вслед.
Гробовая тишина. Десятки взглядов готовы испепелить, сжечь меня живьем со всеми грехами и потрохами.
- Сука! Сука! Сука!
Она не слышит. Она уже едет в машине.
Я лежал на койке и мечтал провалиться в сон. Отбой был два часа назад, но в душе все переворачивалось с ног на голову. Я мог оказаться в их спальне, мог с мазохистским восторгом наблюдать за сплетением тел, слушать их стоны... Я все это мог! А потом, когда бы все закончилось, с развороченным сердцем затушил бы свечку и заснул.
Я не хотел на это смотреть. Именно поэтому, кому-то суждено в бессилии грызть подушку всю ночь, исходить беззвучным ревом, курить каждые пол часа, кусать пальцы, чтобы они не тянулись к телефону, считать верблюдов, перечитывать письма, а потом сжигать их вместе с фотографиями; а кто-то за тысячу километров отсюда будет трахаться.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
