Жизнь непредсказуема. Многогранна. Неповторима. Абсолютно неповторима.
Август. Ночь. Полная луна. Море звезд захватило небо. Жара тягостная, томная. Дверь на балкон открыта настежь, окна отворены, но это не помогает, пот ручьями струится по моей лысине, течет по лбу, заливает глаза, протекает по носу и капает тяжелыми жирными каплями в крепкий черный чай.
Мы сидим с младшим братишкой на кухне, общаемся, пьем горячий чай, почти кипяток. Мы - татары, и по традиции пьем горячий чай с медом и в январскую стужу и в августовское пекло. Привычка.
У нас с братишкой разница в 10 лет. Мне скоро тридцатник дернет за уши, и я - грузный и лысый, медлительный и добродушный. Как колобок. Братишка, соответственно, скоро отметит двадцатилетний юбилей. Он стремителен в делах, находчив и остроумен, колок на язык. Ракета. Метеор.
Мы представители двух совершенно разных поколений. Я - уроженец великого Советского Союза, в свое время был и октябренком, и пионером, и комсомольцем последней волны и я знаю, что я патриот Великой Державы. Патриот до мозга костей. Я ревностно отношусь к понятиям "дом, семья, долг, Родина, боевое братство". Братишка - иной тип. Современный.
Мы беседуем. Не виделись давно, более года. Соскучились по общению.
Я не совсем и не всегда понимаю, о чем говорит братишка, и иногда прошу его что-то повторить, а он улыбается, смеется, повторяет. Медленно выдает звуки.
Братишка рассказывает мне о том, где был и что видел, а я решил немного поворошить прошлое и рассказать ему о том, что видел в его возрасте я. Получился бы забавный коктейль. Получился бы, если бы я рассказал. Но я не рассказываю, я вспоминаю себя про себя и говорю сам с собой. Берегу нервы младшого...
Когда мне исполнилось 18 лет, я резко и сразу стал совершеннолетним, взрослым и абсолютно самостоятельным. Я самостоятельно, на своих двоих и на руках двух закадычных друзей явился в райвоенкомат, сел в обшарпанный и пропитанный запахом паленого бензина автобус "КаВЗ" и впервые, в сообществе таких же, как и я наряженных в потрепанные отцовские фуфайки и дышащих перегаром пацанов, уехал далеко от дома. Далеко - это не в соседний городок, а в армию. Служить. Родину защищать. Я принял присягу и стал солдатом.
В 1995-ом я увидел Тольятти. Город на Волге, город-автозавод, город, где я долго и упорно учился на сержанта. Изнурительная утренняя зарядка, марш-броски в противогазе и бронежилете, отжимания от пола по сто раз за подход, ночные стрельбы. Занятия, занятия, занятия. Раньше я и не подозревал, что служить в армии трудно, но интересно.
Дедовщины в части не было. В отношении меня - не было. Один из дембелей-сержантов оказался моим земляком и соплеменником, и в обиду меня не давал, подсказывал, как правильно держать удар и что дерзко излагать в ответ на матерные просьбы разгоряченных спиртными напитками беспредельщиков в лице двух низкорослых худощавых дрыщей, отсчитывающих последние деньки до заветного приказа.
Земляк изредка прерывал мой крепкий ночной сон, отводил в каптерку и подкармливал жареной картошкой с луком и подпаивал растворимым кофе из пакетиков. Я не возражал.
Ровно через 10 лет, в 2005-ом, 18 лет стукнуло моему младшему братишке. И он тоже впервые уехал далеко от дома, от мамы, от кота. Он поступил в институт и переехал в Казань. Поступил на учебу в престижный вуз, на хороший факультет, в бюджетную группу. Я о таком и мечтать не мог: ни денег, ни мозгов в достаточном количестве у меня в его возрасте не было.
В 1996-ом мне присвоили высокое звание младшего сержанта и отправили в Богородск. Неплохой городок в Нижегородской области. Неплохая воинская часть. Старые казармы, невкусная еда, тараканы в котелках, запах сырых портянок в ленинской комнате, злые, но относительно справедливые "дедушки" с большими мозолистыми кулаками и непомерно здоровым аппетитом. К счастью, терпеть перепады настроения вернувшихся из Чечни "дедушек" и проверять на прочность собственную грудную клетку мне пришлось недолго, чуть дольше месяца, вскоре я и сам сел в самолет и полетел в Грозный. Наводить порядок. Уничтожать бандитов. Помогать мирному гражданскому населению строить конституционный порядок и современную демократию.
А что? Офицеры несколько раз перечислили мне, наивному мальчику из провинции, преимущества службы в Чечне: день за три, качественное питание, отсутствие неуставных взаимоотношений, мягкий климат. Я для приличия немного поломался и ответил серьезным мужчинам со звездочками на погонах, что в телевизоре рассказывали о наших несчастных солдатах, которых страшные бородатые чеченцы взяли в плен и зверски убили. Я не хочу быть убитым, подытожил я. Майор покраснел, округлил глаза, открыл рот и что-то невнятное промычал, типа: "Скотина, ты присягу... Мы тут, а он там...Войны давно нет... Подписывай..." Я решил с квадратоподобным майором не спорить, ибо мог неожиданно потерять здоровье под воздействием непреодолимой силы в виде пинков берцами под зад, и добровольно расписался в заранее отпечатанном рапорте с просьбой о немедленной командировке на Северный Кавказ.
К удивлению, рапорт скоро возымел действие и через неделю я уже маршировал на плацу военного городка в центре чеченской столицы.
Ротный не соврал, войны в Грозном действительно не было. Целый месяц. Офицеры обрадовали, что десантники и спецназ воюют далеко и высоко в горах, а нам повезло, что мы в городе, в тишине и безопасности. Ночами, конечно, и в городе нередко стреляли, но где-то не близко. А когда далеко - не страшно.
И кормили нас просто здорово. За месяц я позабыл свойственное для солдата-первогодка чувство постоянного голода, и даже набрал пару килограммов. Щеки порозовели, квадратики пресса на животе стремительно превратились в гладкую поверхность пуза.
И климат впечатлял. Жара, дождя нет, но баня есть и проблем с гигиеной ноль.
И дедовщина не наблюдалась. Мы даже в футбол и волейбол играли: "черпаки" против "дедов", "молодые" против "дедов", офицеры против "дедов". Правда, выигрывали всегда старослужащие, и мы дружно скидывались им на съестное с местного рынка.
"Да, время было просто замечательное..." - перебиваю я монолог братишки о сложностях учебы на инженера-энергетика, а он мне непонимающе отвечает, что я старый дундук, и замечательное время было у него позже, когда он, по международной программе обмена студентами, почти на полгода попал в Англию.
Лондон, Манчестер, Бирмингем, Портсмут, Ньюкасл, Бристоль и Оксфорд. Братишка видел эти города, он бродил по Лондону и видел Тауэр - разводной мост через реку Темзу и самые знаменитые в мире башенные часы Биг-Бен, посещал крупнейший в Европе Британский музей и музей восковых фигур мадам Тюссо. Он живо повествовал мне о прекрасных ливерпульских музеях - Публичном и Морском, о замечательной Художественной галерее Уокера, о необычном по дизайну и инженерной мысли мосту через реку Тайн в Ньюкасле, о необычной погоде в августе на побережье Дуврского пролива.
Я слушал его и вспоминал другой август. Август 1996-го. Что я видел в моем августе? Видел, как в сантиметрах от моего лица, прижатого щекой к асфальту, отлетает пыль от пуль. Видел, как искрит рикошет от железобетонной плиты. Видел, как осколком мины отрывает руку незнакомому человеку. Видел, как на жаре лопаются наполненные гноем трупы боевиков, валяющиеся, где попало. Видел, как плавают разрозненные человеческие останки в реке Сунже. Видел пятилетнего ребенка, сидящего у растерзанного взрывом тела своей матери. Видел наполненные ужасом глаза бойцов, перебегающих улицу под перекрестным обстрелом. Видел молодого лейтенанта, обгадившегося в бою от страха...
Я видел войну: слезы, кровь, смерть товарищей и собственное ранение.
Я провел пальцами по вискам. Пальцы почти не почувствовали прикосновения к шраму. Я почти ничего не почувствовал. Время лечит.
Я закрыл глаза, незаметно протер лицо рукавом футболки. Братишка не должен видеть моих слез. Он ничего не должен знать о войне. Это моя война. В конце концов, я воевал именно для того, чтобы мой братишка не увидел войны.
Задорные вечерние спортивные баталии и ночные хаотичные ночные брожения сонных бойцов, обличенных в одни майки и тапочки, по расположению батальона в поисках спиртного, сменились на активные боевые действия после скрытого перемещения банд боевиков из горной части республики в столицу.
Днем 5 августа наша колонна наехала на фугас и подверглась обстрелу из стрелкового оружия в самом центре города, и с этого момента по 19 августа я принимал участие в самой настоящей войне. Война, блядь, не тетка, война убивает.
Все человеческое враз обесценилось. Кто-то в итальянских пиджаках и туфлях из крокодиловой кожи захотел прославиться и приказал генералам немедленно придавить боевиков к ногтю, не считаясь с потерями. И кто-то в штанах с красными лампасами и в громоздких фуражках с высокими тульями захотел наград и знал, что не постоит за ценой, он послал горстку солдат выбивать орду дикарей из высотных зданий. Печальный для солдат итог известен. Из больших командиров и высокопоставленных политиков никто не пострадал.
На войне все продается, был бы покупатель. Покупателей человеческих душ было предостаточно, они выстраивались в очередь у грузовиков с трупами.
Душары наступали, мы отбивались. Мы шли вперед, душары не сдавали позиций. Они кричали: "Аллаху Акбар! Свобода или смерть! За Дудаева! За Ичкерию!". Мы предлагали им смерть, а они выбирали свободу. Мы наступали молча, никто не собирался кричать "Господи всемогущий! За Ельцина! За Россию!". Мы не верили ни в Ельцина, ни в Россию, ни в Господа Бога. Мы верили нашим автоматам, своей безотказной работой они немного продляли нам жизнь. Спасибо товарищу Калашникову!
Война быстро превратилась в магазин, а человеческая жизнь - в товар. За покупателя был дьявол, за продавца - Родина. Дьявол распахнул врата греха возможностью безнаказанно истязать и убивать, Бог развел руками от бессилия - это война, мужики.
Ради сохранения своей жизни люди были готовы на всё, и устройство сошедшего с рельс мира непредумышленно поощряло эту готовность и награждало каждого. Кого медалью, а кого и палатой номер шесть.
Совесть, честь, покаяние, добро, нравственность, вечность - понятия настолько далекие от войны, что лучшим другом бойца в окружении безальтернативно становились духовная нищета и безысходность. Будущее эфемерно, "завтра" - нет, есть сейчас и сегодня, а до "завтра" еще необходимо дожить.
Абсолютная вседозволенность и ангела сделает бесом, чего говорить о впопыхах собранных военкоматами сельских пацанах. Одни перед боем курили травку, другие пили спирт, третьи мазали крем для сапог на сухари и ели. Были и четвертые, агнцы. Они искали границу дозволенного, предел, черту, рубеж, после которого человек остановится и не ступит ни шагу вперед, и они погибали первыми. Их мертвые тела - верхушка айсберга войны, наши мертвые души - её сердцевина.
Одни ломали себе руки или ноги, другие уходили в СОЧи или лезли в петлю, третьи шли на самострел. Четвертые выполняли приказы командования. Мы же присягу принимали, и нас Родина чему в школе и учебке учила? Быть готовым сложить голову за свободу сограждан и независимость страны. Мы и складывали.
Разрушенный до фундаментов город дышал смертью. Плевался свинцом во все стороны, рыгал пожарами в подвалах и на блокпостах, плакал изрезанными стволами деревьев вдоль раздавленных танками и изрытых взрывами бомб дорог, стонал, обхваченный по периметру стальными ежами и колючей проволокой. Город умирал и убивал нас. "Гудермес - город чудес! Попал туда и, блядь, исчез!" - хором пели пьяные разведчики из московского отряда специального назначения с брони БТРа. "Грозный ничем не лучше!" - подумал я, глядя вслед удаляющейся колонне из пяти коробочек.
"При общении с местным населением, особенно со стариками и женщинами, ни в коем случае не проявлять безнравственности, ксенофобии, национальной и религиозной нетерпимости! Избегать неприличных выражений и жестов! Солдаты, будьте терпеливыми, осторожными и внимательными!" - напутствовал замполит бригады в Нижнем Новгороде перед посадкой в самолет. Мы строго следовали завещанию замполита и не проявляли нетерпимости и избегали нецензурных выражений, когда стреляли в местных и забрасывали их подвалы гранатами.
Девушка с умными и печальными глазами. Большими карими глазами. Она показалась мне красивой. Очень красивой. Она улыбалась мне. Я положил ей ладонь на лоб, распахнул полы ее халата. Она была еще теплой, но спасать ее было слишком поздно. Раздробленная бедренная кость и оторванная ступня навели на мысль о гранате. Сорвала растяжку. Бывает. Осторожнее надо было. Кругом война. Кругом руины и пепел, пыль и осколки, а она лежит и улыбается. Шок, или как это называется? Только сейчас замечаю лужу крови под ней и понимаю, что девушка мертва. Капитан приказывает мне отойти в сторону и стреляет девушке в лицо. Зачем стрелять в лицо? Он убил красоту. "Избавил бабу от мучений!" - прошептал капитан, засовывая пистолет в кобуру.
Вылезать под пули не трудно. Глубоко вздохнул, преодолел страх, встал, сделал шаг вперед. Дальше себя не помнишь, срабатывает автопилот.
Чеченцы на площади "Минутка" жгут трупы наших погибших бойцов. Фотографируются на фоне кострищ. Собираются толпами и танцуют. Странные и страшные люди. Наверное, это волки-оборотни. Их ритуальные пляски безумны. Их мысли опасны. Их судьба предопределена.
Все наши бойцы боятся попасть к нохчам в лапы живыми и, одновременно, мечтают захватить в плен кого-нибудь из главных бородачей, чтобы устроить ему темную и показать кузькину мать. У каждого в кармане НЗ - граната. У каждого в голове - муть. Мутная смесь страха, горечи, ненависти и адреналина.
Братишка показывает фотографии из Лондона. У меня нет фотографий из Грозного. Мне нечего ему показать.
Вспотела правая ладонь. Пулемет тяжелый, я перекладываю его в левую руку. Рядом понуро бредут Сафрон, Глина, Муса, Батон. Они тащат миномет и ящики с боеприпасами. Все худые, прыщавые, изъеденные вшами. Они приехали в армию из разных концов страны и у всех разный акцент. Это прикольно. У меня в роте нет никого из крупных городов, все из сел и деревень. Люмпен-пролетариат. "Война - это когда за интересы богатых воюют бедные!" - выдает Муса. Он прав, моя добрая башкирская собака.
После Грозного я попал во Владикавказ. Сел в вертушку и полетел в столицу Северной Осетии. Не на экскурсию. В госпиталь. Но кое-что кроме бинтов, скальпелей, капельниц и тампонов я разглядел, когда меня выпустили в город перед отправкой в Оренбург. Запомнись красивое здание театра русской драмы и суннитская мечеть. Я купил пакет чипсов и бутылку газировки со вкусом груши, на большее не хватило денег, и посидел полчасика в городском парке имени поэта Хетагурова. Его стихов я никогда не читал. Я глядел в воду.
В маршрутном автобусе крутили Варум и Пугачеву, а мне хотелось послушать Уитни Хьюстон и Мэрайю Кэри. Музыка - это ностальгия по дому. Несколько местных гопников в черных кожаных куртках пялились на меня с ненавистью, а я был равнодушен, мне даже хотелось, чтобы они на меня напали и получили звиздюлей. Я, в отличие от многих, в армии не снег кидал и не плацы подметал, физическая подготовка - в ажуре. Гопники нападать не решились, я дотопал до госпиталя под мерный шепот ветра.
Зловоние приемного покоя, полного раненых солдат, обрывки бинтов, использованные одноразовые шприцы, разбухшие в крови шматки ватных тампонов, тяжелый смрад мусорных баков у входа. Медперсонал на грани нервного срыва, стонущие, ревущие, свистящие, плачущие от отчаяния пациенты. Я, в состоянии не стояния. Страх, обида, непонимание - почему я, за что меня покалечило, выживу?
После операции я быстро восстанавливался и первые обиды быстро прошли, стресс сменился радостью, что остался жив и вырвался из ада. Я наполнился уважением к медикам, стал дружелюбен и общителен с соседями по палате. Я возвращался.
Братишка выложил из пакета следующий альбом с фотками. С фотками из Аляски. После Англии малому посчастливилось поработать пару месяцев в Штатах. Он трогал воды Тихого океана с береговой линии городов Джуно, Ситка и Кетчикан. Я и слов таких не знаю. А он эмоционально повествует о заповедниках и национальных парках. Мне одного зоопарка хватило - армии. Когда из Оренбургского госпиталя меня переправили в Казанский, я возрадовался неистово. На первые же выходные выпросился в увольнение и с друзьями, учившимися в местных университетах, отправился в цирк и зоопарк.
"Кто в армии служил, тот в цирке не смеется!" - бред полнейший! Придумали те, кто не служил. Лично меня посещение данных заведений привели в полный восторг, я понял - не войной единой жив человек! Цирк - это жизнь внутри жизни. Цирк - это супер! В цирке друзья купили мне большой стакан попкорна и бутылку "Кока-Колы" - большей радости для солдата нет! Я хрустел попкорном, весело вертел черепушкой и искренне восхищался представлению. Одет я был по-гражданке, друзья принесли плащ и спортивный костюм из личных запасов, и мое армейское настоящее выдавала лишь выбритая налысо, опухшая перевязанная голова, так что сидевшие поодаль молоденькие мамочки с детьми и старенькие бабушки с внучками зыркали на меня недоуменно-ошарашенно.
Еще меня водили в кино, где я сладко выспался. Не помню названия картины, но хороший был фильм, долгий.
Поход в Кремль занял весь следующий день. Кремль, безусловно, впечатлил. Старейший православный храм Казани - Благовещенский собор, дозорная башня Сююмбике, Дворцовая церковь, Петропавловский собор с шестиярусной колокольней и мечеть Марджани - я горд за тебя, столица моей республики!
"Вот прикольные фрагменты моей жизни!" - убирает альбомы со стола братишка. Молодец, малой, жму ему руку. Казанский цирк, Грозненские развалины и Владикавказский госпиталь - вот самые яркие впечатления в моей жизни.
Братишка говорит, что любит меня, старика. Я неуверенно киваю ему головой, предлагаю еще чаю с оладьями. Сам жарил. Люблю это дело - готовить десерт. Братишка не отказывается, смакует оладушки, окуная в блюдце с вишневым вареньем. Сам собирал вишню, сам варил варенье, мне приятно, что братишке нравится. Я люблю его, мелкого. Пусть все с ним будет хорошо. Пусть он не узнает запаха армейских госпиталей и путешествует по свету не с оружием в руках, а по международной студенческой программе.
