Усталость, в ответ на вызов, выудила из подсознания Белова слова "я починил сегодня тридцать мудил", но, выслушав незнакомого врача, он ответил:
-- Хорошо, если надо, приеду.
Опустив руку с телефоном, смотрел в стену перед собой, вспоминая, название романа. Раньше, когда он думал обеспечить медициной достойную жизнь, француз нравился ему литературным талантом и откровенным врачебным цинизмом. Постарев, он почувствовал, что сил на изящное презрение к государству и пациентам нет. Последние годы не было времени и на чтение. Точно загнанная лошадь, в мыле, с разорванными губами, брёл он по жизни, послушно реагируя на шпоры и удила. "Боже, как всё надоело. Когда и кем я проклят?" Еле заметная врачебная тропинка, обильная пустыми хлопотами и людскими страданиями, вилась под ногами через третье государство к могиле, запах которой он уже чувствовал.
-- Поесть успеешь? - поинтересовалась жена и тон ее, участливый и заботливый, осветил его судьбу, от блеска которой к вечеру особенно тошнило.
-- Да пошли они! - огрызнулся он. - Пусть ждут. Не подохнут, а подохнут - и хер с ними.
-- Не ругайся. А куда тебя вызывают?
-- В девятку. Там отмечают время приезда, отъезда, точно из своего кармана платят.
-- Ну и не спеши. Как платят, так и работать надо.
-- А сама приходишь за пятнадцать минут.
-- Мне смену принять надо, детей посмотреть.
-- То-то и оно.
Помолчали. Белов с тоской посмотрел на полки с книгами. "Тюрьма из врачебных обязанностей с ежедневными проверками и грамотой к празднику - вот моя жизнь. Даже не морковку, как ослу, а бумажку". Лицо его искривилось. "Укатали сивку крутые горки, - подумала жена. - Скоро мы тут все передохнем. Выжмут и выкинут". Но вслух спросила:
-- Купаться будешь?
-- Да. Искупаюсь, покушаем, серию посмотрим, и поеду, - ответил он, снимая потную рубашку. - Душно сегодня.
-- В тени сорок пять. Дождь обещали.
Вода смыла усталость. Выйдя из ванной, он увидел в комнатке, которую они называли "спальней", между кроватью и телевизором, их последними довоенными покупками, два кухонных табурета, на которых они обычно кушали. Приносить их была его обязанность. Излишняя забота жены сказала, что сегодня он плохо выглядит.
-- Давление какое?
-- Моё.
-- Мерил?
-- Нет, - отрезал Белов. Его злили вопросы о здоровье.
Супруги Беловы, психиатр и педиатр пенсионного возраста, последний год смотрели только российские сериалы. Под них они кушали и собирались на работу. Он закачивал сериал на флешку и ставил на паузу, чтобы почистить зубы или побриться. Серию, в отличие от фильма, можно проспать. Она не мешает думать о своем. Врачи из Донецка разбежались, кто из страха, кто за длинным рублём. Беловы работали, как в партизанском лагере, за двоих, троих. "После развала Союза нас грабили, платя по советским расценкам. Теперь грабят, убивают и воруют пенсию у выживших, - думал Белов. - Не удивлюсь, если этот бизнес-проект растянут лет на сто".
Сергей Иванович с жалостью посмотрел на жену.
-- Хочешь? Возьми у меня, - сказала Любовь Ивановна. Она по-своему поняла взгляд мужа и повернула к нему тарелку нетронутой частью яичницы.
-- Я наелся.
-- Мало для мужчины.
-- На работе поел, - соврал.
Они не жаловались, но будущее мучило. Не своё, на него они махнули, а детей и внуков, которые болтались, как неприкаянные, в донецкой, трижды проклятой жизни. Болталась без надежды на просвет, под дурман парадов и концертов. "Я не верю, чтобы это было в двадцать первом веке, - роптали и тут и там. - Это какой-то кошмар с пиром во время чумы". Кошмар непризнанных человеческих жизней скрывался, как постыдная болезнь, и тянулся пятый год. "Единицы, вызвавшие его, - думал Белов, - обвиняют в нём миллионы: не так встали, не так сели, не ту узду на себя надели".
-- Светка звонила. Артём опять не ночевал, - сказала Любовь Ивановна.
-- Дело молодое.
-- Год уже пьет и не работает. Ты бы поговорил с ним.
-- И что я ему скажу?
-- Кто из нас психиатр? Найди слова.
-- Пацан кошмар выпускного пережил, девушку убили, отец погиб...
-- Так, сколько времени прошло, пора бы уже...
-- Для застревающих личностей...
-- Делать-то что?
-- Обстановку сменить, работу найти...
-- Он уезжать не хочет. Обострения ждёт.
Судьба единственного внука отравляла их старость. Шесть нарядно одетых вчерашних школьников с красными лентами через плечо, с золотыми буквами "выпускник 2014" встречали рассвет в парке Щербакова. Кричать "Слава Украине", скакать отказались. Выжил один. Пятерых забили железными прутьями. Заезжих "патриотов" никто не искал. Из больницы Артём ушёл в ополчение, где уже воевали отцы погибших. Через год отца ранили. Сын не смог остановить кровь. Ранение было смертельное, но Артём винил себя. Переводился из части в часть, "гонялся за войной и бендерами", избил командира, приехавшего в Донецк "для соблюдения режима тишины". Дело замяли, но из армии пришлось уйти.
-- Они прутся за деньгами, а я отца с Настей прощать не собираюсь, - говорил он с красными, залитыми водкой и ненавистью глазами. - Пусть только начнётся, я найду оружие, и мы посмотрим. Я в их игры не играю.
Этот молодой мужчина без будущего, с залитым кровью прошлым, уже ненавидел всех. Месяц назад с согнутым вбок туловищем он пришел ночевать к деду. Сказал, что помогал девушке нести тяжелую сумку и теперь не может разогнуться. Белов ответил, что от алкоголя и тяжёлой сумки не развивается серотониновый синдром. Внук, раньше не вравший, лгал в лицо.
-- Доктор, я у вас под домом, - услышал Белов в трубке.
-- Скорая? - спросила жена.
-- Угу.
Пожал руку шоферу, молча сунул в блокнот командировку и рапорт. Очередной суицид мало интересовал его. Он ехал по Донецку пассажиром и смотрел по сторонам. Пустынные улицы Киевского района с редкими светящимися окнами многоэтажек остались позади. Центр города жил другой жизнью, не зная и не помня об окраинах. В сознании Белова, как мусор по реке, плыли обрывки надоевших мыслей: "...пятый год одни убивают, другие связывают... крымский мост с северным потоком им дороже... мы расходный материал их махинаций... четыре миллиона голов вне государственного стойла... современное рабство с многоэтажными хижинами дяди Тома". Он с грустью видел растущую заброшенность Донецка, провинциальность его. "У нас уже и почтового адреса нет. Бандероль из России летит в село Ростовской области, а потом на ослах или медведях тащится к нам, на край света". Ему казалось, что река жизни пошла в обход родины, оставив плескаться в грязи старого, высыхающего русла обречённых обитателей его. "Нет, улицы освещены лучше, разметка свежая, но число спившихся, бомжевато одетых, потерявших веру растёт. Почему подлость ведёт к материальному успеху, а честность и порядочность - к упадку? Как в частной жизни, так и в общественной. Неужели воры, укравшие шахты и заводы, двигатель прогресса? - спрашивал он. - Ведь мерзкая при Руине жизнь была, всё продавалось и покупалось, а город, если не цвёл, то хотя бы почтовый адрес имел. Лето Четырнадцатого, во что они тебя превратили?"
-- Приехали, доктор.
Белов позвонил в отделение. Санитарка провела его в ординаторскую. Минут через десять пришла молодая женщина в белом халате и предложила посмотреть больного.
-- Вы сначала расскажите о поведении пациента, а потом я посмотрю, - сказал Белов. - Родственники есть?
-- Мать должна подъехать.
-- Отлично. В сознании?
-- Да.
-- Что говорил?
-- Сказал, что всё надоело.
-- Что именно?
-- Война, бардак, дырявая армия. Я с ним подробно не беседовала. В крови - алкоголь.
-- Кроме суицида во хмелю и жалоб на армию, что необычного делал и говорил?
Доктор брезгливо скривила накрашенные губы. Белов одел синий, бумажный халат.
В палате, под капельницей с бледным, одутловатым лицом, с запекшимися губами лежал Артём. Взгляды их встретились.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
