Я люблю читать в городском транспорте. Летний Донецк образца 2014 года подходил мне идеально: полупустые трамваи и троллейбусы ходили как часы, пассажиры сидели притихшие, прибитые свалившемся горем. Когда же слева и справа от меня садились добровольцы и, закрыв от шальных пуль и осколков, дарили иллюзорную безопасность, я тонул в великолепной русской прозе, шёл по Москве восемьсот двенадцатого года, полз на четвереньках по окопам Сталинграда, выходил из окружения с Серпилиным. Вой мин, лай гаубиц, автоматный треск; разбитые здания, проплывающие за окном; тротуары, залитые кровью; неподвижные тела, прикрытые наспех сорванной рекламой, словно иллюстрации к той войне помогали понять родных, её переживших. Увидеть различия их войны и нашей.
Тем летом я понял, почему дед называл хохлов предателями, а словом "бендеровец" в нашем дворе ругались. В ту войну моя мать, десятилетней девчонкой, каждый день ходила через линию фронта за молоком для брата. Немцы - пускали, украинцы - нет. Родная тётя, переживающая вторую войну, считает, что та война была честнее. Тогда были чужие, а сейчас вроде бы свои, но эти "свои" гораздо хуже чужих. В сорок втором ей было пять лет. Село было под горой. На горе - немцы, за селом - наши. "Они стреляли друг по другу. По селу немцы не били", - комментирует она обстрелы городов и сёл Донбасса. - "А чтоб для развлечения или спьяну... Порошенко наградил лейтенанта, который спьяну раздавил бронетранспортёром восьмилетнюю девочку в Константиновке. Такого даже Гитлер не делал!" Я вспоминаю рассказы бабушки Вари, которая учительствовала в Дрогобыче после войны. Она называла бендеровцев извергами, зверями и даже через десятилетия, вспоминания о них, покрывалась красными пятнами. "Днём он председатель, а ночью звёзды вырезает и насилует", - говорила она. Я не знаю, о чём она молчала, но на лице у неё страх, гадливость, отвращение смешивались с презрением и ненавистью. Даже на гусеницу, ползущую по шее, женщины реагируют спокойнее. "С такими братьями - врагов не надо", - говорила она.
Сорок минут чтения в один конец, сорок назад. И так пятьсот дней! Пятьсот дней борьбы за право быть Русским. Право, которого никто не отрицает, но подло отбирают. Донбасс похож на избитого человека с отрезанным языком. По заключению продажных врачей: он сам упал и, падая, откусил язык. За деньги пиндосов ему пытаются пришить новый, красивый, украинский язык, а он - тупой и неблагодарный - бьёт своих благодетелей и царапает сам себя.
Пятьсот дней государственного террора за право оставаться Русским! Обстрелов я не боюсь. Мне невыносима мысль, что в родной Донецк придёт бендеровец и скажет на своём суконном (слово моего отца) наречии: "Слухай сюды та робы туды". Дед говорил: "Пусть хохлы Донбасс отстроят, а потом указывают, на каком языке мне говорить". Он читал и перечитывал три книги: воспоминания Жукова, трилогию Симонова и кремовый путеводитель по Белгороду. Показывал, как снимать немецких часовых. "Дурак старый, чему ребёнка учишь?" - ругали бабки. "Пригодится", - отвечал дед. Недавно я нашёл в интернете его наградные листы. Он был заряжающим 120 миллиметрового миномёта. "В числе первых в составе своего расчёта переправился на правый берег реки Днепр и, быстро установив миномёт, принял активное участие в отражении 12 контратак противника из коих три танковых... уничтожил более роты пехоты противника, подавил огонь двух миномётов и одного станкового пулемёта, подбил три автомашины с грузом противника".
- Хорошо мужики работали, - говорит со знанием дела сосед миномётчик. - Гордись своим дедом. Заряжающий - это тяжёлая и ответственная работа. Мы в Иловайске укропов знатно покрошили. Приняли у деда твоего эстафету. Между прочим, миномёт у нас тысяча девятьсот сорок первого года был, в смазке, с невыгоревшей краской. И мины тех же годов. Старьём воевали, а вдули пиндосовских шавок по самое не балуй. И в Иловайске, и в аэропорту, и в Дебали. Отличное оружие. Карманная артиллерия. Пехоту в зелёнке вычищает лучше всего. Только кишки на ветках... Помню раз в Еленовке...
А я помню как колючая закрутка Ордена "Красная Звезда" колола мою детскую грудь. Помню тяжесть медалей и орденов, с которыми бегал по его квартире. И гордость рубашечкой с дырочками на груди помню...
Я часть русского мира и мировой культуры. Я горжусь тем, что Хемингуэй говорил, что лучше Толстого никто не писал о войне. И тем, что в кабинете Камю висели портреты Толстого и Достоевского. Сотни русских гениев живут и здравствуют во мне. Я знаю, что ответил Дягилев Баксту, о чём говорила Цветаева с князем Волконским в революционной Москве. В моей душе живы мысли, чувства, желания русских царей и князей, русской знати и черни, русских святых и юродивых, русских воинов, писателей, композиторов, учёных. Я не могу допустить, чтобы кто-то поставил на колени великий Русский мир, частицей которого я являюсь. Князь Волконский отберёт у меня театральные мемуары, Цветаева - стихи, Достоевский с графом Толстым - романы, а Чехов посмотрит так, что хоть в Кальмиус. С кем, с чем я останусь, когда потеряю их? Я хотел бы ценить украинскую литературу, но за что? Я не люблю бездарность и не коллекционирую хлам. Я беру в мировой литературе лучшее и за Борхеса или Онетти отдаю всю украинскую литературу. Полвека прошу назвать мне выдающегося писателя мира, который сказал бы: "Я учился у Шевченко или Франко". Молчание! Их нет для мира. Самый последний русский - это что-то, умноженное на Русскую культуру. Самый выдающийся украинец - это что-то, умноженное на вышиванку и разделённое на вековечную государственную несостоятельность, в которой виноваты другие. Из украинца, вскормленного Русской культурой, иногда получается Гоголь! А из Гоголя, строчащего на малороссийском - кошмар Набокова.
Рагуль тащит меня в Европу... Ха-ха! Я рождён там! Вырос и воспитан! "Русскому Европа так же драгоценна, как и Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия..." - сказал Достоевский. Я люблю Унамуно, Пиранделло, перечитываю Ортегу, Ницше. Ценю их не меньше, чем графа Толстого. Я ем из их рук. Как, впрочем, из рук китайцев, японцев, латиноамериканцев... Но рагуль-то этого не знает. Он же не в Лувр, не в Прадо тащит меня, не дорогим европейским могилам поклониться, не по Санта-Марии побродить или по Йокнапатофе, а унитазы мыть, копеечку заколачивать, оливки собирать. Я-то по Европе с князем Кропоткиным разъезжаю, с Герценом, Огарёвым, Дягилевым, Анной Павловой, Буниным, Шаляпиным там встречаюсь. А в Америке - с Набоковым и Рахманиновым, с Ларсеном и Сноупсом. Но рагуль-то этого не знает! Он за два последних независимых от Русской культуры десятилетия обжился в европейском анусе и, не найдя там русских следов, возомнил себя первопроходцем и просветителем. Он вносит в Европу свои небрезгливые руки, сексуальные услуги сыновей, дочерей и жён, да вечнорагульское: "Дай, дай, дай..." А мы - русский балет, русскую литературу, русскую музыку, когда с нами по-хорошему... И русское оружие и знамёна Победы, если по-плохому...
Потом стали возвращаться в Донецк люди и приходилось читать иногда стоя. Это лето уже не такое пустынное. Я читаю в трамвае военные статьи Эренбурга. Моим мыслям вторят его, мимоходом брошенные, слова: "Я принадлежу к поколению европейцев..."
А я, родившийся и выросший в Донецке, в том числе и на его книгах, к какому поколению принадлежу? Как можно меня, европейца по рождению, или Донбасс, расположенный в Европе, тащить в Европу? Это всё равно, что провинцию Фуцзянь тащить в Азию! Без разделения жителей Европы на сорта сделать этого нельзя, не так ли, господа расисты?
В статье от 23 июля 1941 Эренбург, описывая Москву, пишет точно о нас. Я меняю три слова: "Сегодня ночью Донецк снова подвергся беспощадной варварской бомбардировке. Сгорели десятки жилых домов и домишек. Надо ли объяснять какие "военные объекты" уничтожает украинская авиация? Госпиталь, поликлиники, ..., школа - вот куда метили фугасные бомбы. ... Я шёл на рассвете через город... Развороченные дома, битое стекло, гарь. Вот выносят из дома труп женщины. Вот санитары несут раненую девочку. Улицы полны народа. На всех лицах решимость и ненависть. ... Одна старуха торжественно, по-библейски, проклинает Порошенко. Молодой ополченец ей говорит: "Вы не сомневайтесь - мы его прикончим". ... И только-только прозвучал отбой воздушной тревоги, как сейчас же стали убирать обломки, подметать тротуары, вставлять оконные стёкла. ... Заливают асфальтом воронки бомб. Донецк живёт трудной, но высокой жизнью. Может быть, порашники рассчитывали вызвать панику, пробудить малодушие? Они просчитались. Украинские бомбы лучше всех статей, всех радиопередач рассказали Донецку и Горловке о жестокости и низости врага".
В статье от 20 сентября 1941 года Эренбург описывает личность типичного фашиста, ефрейтора Бекера родом из Берлина. Таких "бекеров", но родом из Львова, ополченцы берут в плен. Меняю немецкие реалии на украинские: "Свинько кончил среднюю школу, но круг его познаний ограничен. История для него - комплекс обид: все народы обижали Украину. Одновременно он объясняет, что Украина должна "властвовать над миром". Ей, оказывается, принадлежали древний Киев, Москва и Варшава. Украинцы вырыли Чёрное море. География Свинько - это справки о распространении украинцев. По его словам, Россия населена украинцами, а русские говорят "на испорченном украинском языке". Свинько считает, что войну Украина ведёт с Россией. Когда я спросил его, почему от украинских снарядов гибнут женщины и дети Донбасса, он ответил: "Мы должны очистить нашу землю от рашистской заразы". Разговорившись, он признался: "Неважно, зачем воевать, это решает правительство, но я лично доволен войной. Без войны мне пришлось бы работать". Для него война - это "заробиткы". Он рад тому, что они безответно обстреляли Горловку. Я говорю: "Но ведь вы разрушили больницу, убили мать с пятилетней дочкой!" Свинько пожимает плечами: "А зачем они сепаров поддерживают?". Я спрашиваю: вы откуда родом? "Со Львова". Я интересуюсь, что он сказал, если бы Янукович приказал украинской армии обстреливать его дом. Он сморит на меня исподлобья и бурчит: "А нас за что?" Действия на Майдане он считает законными, а на Донбассе - преступными. "Майдан, свергнув Януковича, нарушил Конституцию Украины, а Донбасс требовал соблюдения её", - возражаю я. Он чешется и, зевая, отвечает: "Я не люблю философствовать. Меня призвали и приказали стрелять". Я повторяю, что он стрелял по мирным жителям. "Мы выполняли приказ", - отвечает Свинько и смотрит в сторону, без малейших признаков сожаления. Я думаю, что, если его посадить в зоопарк и надписать "Homo sapiens", никто из посетителей не поверит, что перед ним - человек", - завершает Эренбург.
Я удивлён обилием совпадений и думаю, что только фашисты не видят фашизма на Украине. О сожжённом музее Бородина Эренбург пишет: "Немцы хотели, чтобы мы забыли о нашем прошлом". "Десоветизаторы тоже", - думаю я и читаю, что гитлеровцы только во Франции уничтожили 300 памятников, в СССР осквернили могилу Толстого, а в Кракове повалили памятник Шопену. Эренбург называл фашистов "беспризорники истории". А разве украинский народ не превращают сейчас в беспризорников истории, отрывая от российских корней, извращая историю Украины, создавая питательную среду для фашистов?
Трамвайный певец поёт и мешает мне понять что-то важное, постоянно ускользающее. Я стараюсь не слушать, но слышу: "Донбасс непобедим..." Прислушиваюсь: "Моя республика Донбасс..." Смотрю по сторонам: пассажиры подняли головы, женщины полезли в кошельки, мужчины - в карманы. "...цвети Донбасс и становись с каждым днём сильней..." - звучит песня, - "... Донбасс восстал, и в грозный час родилась ДНР..." Я слышу обрывки строк. Трамвай стучит, скрипит, певец, покачиваясь, приближается. В полиэтиленовый пакет сыплются деньги. "Коммерчески верное решение", - думаю. Он поёт: "Живи, Республика, тебя мы защитим..."
В детстве я нашёл магнит и несколько дней игрался: сыпал на тетрадь железные опилки, маленькие гвоздики, болтики, подносил снизу магнит и водил им под тетрадью. Железная мелочь оживала, двигалась за моей невидимой рукой. Я подводил магнит к краю тетради, чтоб "железячки" послушно сползали и липли.
Песня, словно магнит, объединила души пассажиров и, властно изменив их облик, сделала похожими. Готовность к борьбе и упрямая вера в победу проступили на всех лицах: у пятидесятилетнего ополченца в камуфляже, у парня с татуировкой на плече, у девушки с фальшивым бриллиантом в крыле носа, у старухи с жидкими, давно не крашенными, седыми волосами, у женщины с младенцем на руках, у инвалида с палочкой. Если бы жители Украины увидели эти лица, то поняли, что дончане искренне, по-человечески ненавидят Украину за ужас обстрелов, за унижения блокпостов, за ложь, которой Украина поливает Донбасс. И презирают не только украинцев, приехавших заработать на крови женщин и детей, но и жён их, получающих посылки мародёров. Только ложь спасает Украину и украинцев от ненависти и презрения народов мира, за преступления которые они совершают в Донбассе.
За окном плывёт, покачиваясь, изнывающий от июльской жары, ещё не очистившийся от уже ненавистного украинства Донецк. Над куполом Колхозного рынка развевается флаг Новороссии, ниже на чёрно-сине-красном фоне надпись - "Центральный республиканский рынок".
Певец с гитарой, повязанной у головки грифа георгиевской лентой, вышел. Магнит убрали, народ рассыпался.
- Да-да, - уже кричит в телефон женщина, ещё секунду назад готовая умереть на блокпосту, - спасибо большое. У нас заказы ещё будут. Мы сейчас хорошо развиваемся... По Фениксу можете звонить...
Я снова уткнулся в Эренбурга, который писал о поражении республиканцев в Испании: "Не сила взяла Мадрид - измена". Тогда родилось выражение "пятая колона".
Кремль и в ту пору то признавал Испанскую республику и помогал, то объявлял нейтралитет и отзывал добровольцев...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
