Аннотация: Действие происходит летом 2014 года в посёлке Семёновка под Славянском. Героями очерков являются как известные (Моторола), так и вымышленные люди, защитники Донбасса. Будни войны, победы и поражения, исход и оставление Славянска - всё максимально правдиво, без пафоса и без прикрас.
Елена Чурилова
ЖИВАЯ ПОМОЩЬ.
На "Метелице".
Над Семёновкой стоит марево сизого едкого дыма, земля усеяна осколками, повсюду воронки от бомб. Кто сказал, что снаряд не попадает в одно и то же место дважды, тот не был в этом адском пекле, где в одной воронке, случается, осколки нескольких бомб и ещё одна-две неразорвавшиеся.
Посёлок прикрывает въезд в Славянск и не позволяет украинским военным сомкнуть кольцо блокады. Мимо него проходит "дорога жизни", по которой прорывается в город транспорт с продовольствием, медикаментами и подкреплением. Здесь и развернулись самые трагические события нашей истории. "Мы устроим вам Ленинград", - грозятся украинские военные, обстреливая Семёновку изо всех орудий, танков, миномётов. "Это мы устроим вам Ленинград, заодно и Сталинград, сволочи фашистские!" - обещает Кедр, один из командиров Ополчения. Его отряд расположился в руинах "Метелицы". Когда-то здесь была сауна, кафе, небольшая гостиница и автомойка. Роскошные голубые ели росли у входа, в их густых ветвях деловито сновали белки, то там, то здесь мелькали их рыжие пушистые хвосты, а земля вокруг была усеяна распотрошёнными шишками. В сауне был отличный бассейн с чистой водой. Ополченцы приходили во время затишья помыться, снимали с себя прокопчённые камуфляжи и с наслаждением плавали в прохладной воде. В кафе висели роскошные занавеси, стояли мягкие диваны, столики, бильярд, в огромном аквариуме плескались, поблёскивая серебристыми боками, золотые рыбки, пугливые сомики прятались под керамическими корягами. Миномётчики противника перебили линию электропередач, свет погас. Бойцы глядели удивлённо на эти остатки нормальной жизни и вздыхали, сочувствуя рыбкам: "Как же вы тут, бедолаги, без воздуха?" Бородатый старый священник, страдающий одышкой, принёс из своей церкви образ Святого Николая Чудотворца, свечи, Библию и Молитвослов. Ополченцы приладили икону в проёме между окон, там всегда горели свечи. Почему именно Николая Чудотворца? Наверное, он понимал, что у этого разношерстного, плохо обученного, вооружённого одним лишь стрелковым оружием, войска не было никаких шансов, и спасти их может только чудо. Один и тот же танк противника повадился ходить на "Метелицу". Настырный, он выползал из-за двухэтажного дома, прицельно долбил постройки и давал задний ход лишь тогда, когда слышал выстрелы противотанкового ружья. В стене уже зияла огромная дыра, на полу валялась штукатурка и битое стекло. Командование быстро поняло, что стены кафе не такая уж хорошая защита - надо зарываться в землю. Ополченцы вырыли блиндажи, оттуда они наблюдали, как бывшее их убежище превращается в руины. Снаряд, выпущенный из танка, разорвался прямо в помещении кафе, осколком разбило толстое стекло аквариума, рыбки на полу, погибая, судорожно ловили ртами воздух. Вспыхнули мгновенно занавеси, загорелись диваны и столы. Языки пламени обгладывали деревянные ножки бильярда, и отблески его играли на позолоченном окладе иконы. Скорбно смотрел Святой Николай на разорённое человеческое жильё.
Спустя несколько дней танкисты противника сожгли икону и книги. Теперь на месте кафе - груда развалин. От голубых елей осталось лишь посечённые осколками голые стволы и груда ломаных ветвей . Ополченцы подобрали их и замаскировали еловыми ветвями свои блиндажи.
Кедр - киевлянин. Когда "мырни протестувальныки" забрасывали бойцов "Беркута" "коктейлями Молотова", а коллеги Кедра носили на Майдан кофе и бутерброды, он уехал в Крым. Там как раз начались небезызвестные события, в которых Кедр принял самое деятельное участие. После референдума в Крыму он подался в Славянск. Перед президентскими выборами, когда победа олигарха Порошенко была предопределена, он позвонил семье бывшего сослуживца и ехидно спросил: "Ну как, панове, здобулы соби свободу?" Утром из-за сильной бомбёжки решили не рисковать людьми и, вместо того, чтобы послать кого-нибудь за продуктами, выдали ополченцам сухой паёк. Батя, немолодой ополченец со свежим шрамом на щеке, ел тушёнку и чертыхался, когда с кровли сыпалась земля: - Козлы, и поесть спокойно не дадут! Его сын Серёга, позывной Анархист, высокий, стройный паренёк двадцати четырёх лет, лениво грыз сдобный сухарик и пытался поддерживать разговор со своими приятелями - Бурым и Плахой. Разговор, однако, всякий раз обрывался, когда рядом оглушительно взрывалось. Знахарь, сухонький мужичок, заросший седой щетиной, ловко открыл банку тушёнки, взял ложку и, глядя на новобранца, Костю Морозова, который вздрагивал от всякого взрыва, миролюбиво сказал: - Не поверишь, я здесь уже полтора месяца, но не видел и пары глаз противника. Научились у своих хозяев заокеанских бомбить с безопасного расстояния, а взять автомат и сойтись в чистом поле - слабо! -Что - не пробовали атаковать? - удивляется Костя, изо всех сил стараясь скрыть страх. -Там, на переднем крае, пытались пару раз. Наши покрошили укропов в винегрет. Семёновку штурмовали третьего июня, тогда нас жестоко бомбили сначала авиацией, затем из миномётов и гаубиц. Девять человек погибло. Думали укры: каюк нам. Полезли танками и пехотой. Пехотинцев мы сразу отсекли, танк и БТР подбили. С тех пор бомбят беспрерывно, но живой силой не лезут. - Знахарь закрывает тему, взглянув на Горца, у которого в тот день погиб отец.
Разговор прерывает гул реактивного двигателя - летит "Сушка". Сделав круг, самолёт снижает высоту над окопами, но вместо того, чтобы прятаться, бойцы выпрыгивают из блиндажа и открывают по нему огонь. И, хоть из стрелкового оружия его не достать, лётчик боится, когда пули шелестят по обшивке самолёта - он набирает высоту и сбрасывает свой смертоносный груз далеко от окопов, в лес. Земля сотрясается от взрывов. Прежде чем прыгнуть в окоп, Знахарь показал новобранцу одинокую фигурку вдали: - Видал? Так только Кедр может! - он восхищённо улыбнулся. - Молится целый день и пулям не кланяется. Ходит в полный рост.
"Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него...", - читает Кедр Псалом 90, "Живая помощь", как называют Псалом в народе. Снаряды ложатся справа и слева от небольшого блиндажа, в котором укрылись от бомбёжки бойцы Ополчения, иногда они взрываются так близко, что обсыпается земля по краям блиндажа.
"Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих..."
Лишь к вечеру обстрел утихает. Бойцы выходят из своего укрытия. Вся земля разворочена свежими воронками. На бревенчатую крышу блиндажа упал лишь один снаряд - и тот не разорвался.
ЗА ХАРЧАМИ
Догорая, трещит черепица на крыше двухэтажного особняка. Через зияющую в центре дома пробоину от снаряда видно развороченную обугленную внутренность дома. В соседнем доме было обрушено крыльцо и выбиты все стёкла. Знахарь со Студентом, стараясь держаться в тени деревьев и оставаться незамеченными, идут по тротуару посёлка Семёновки. Знахарь, худощавый, но жилистый, идёт вразвалку. Рядом неровным шагом идёт Студент, высокий, широкоплечий, с бритой головой и тремя пухлыми складками на затылке. Студент, такой позывной взял себе Костя Морозов, с суеверным страхом поглядывает на полученный сегодняшним утром автомат. Оружие принадлежало разведчику, не вернувшемуся с задания.
- Ну и перемирие, скажу я вам, - ворчит Знахарь, прислушиваясь к канонаде где-то позади. - Пригибайся к земле и давай-ка прибавим шагу, а то, неровен час, заметят нас. Студент послушно прибавил шаг. Дедовщины в рядах ополченцев не было, но все вновь прибывшие слушались тех, кто пришёл в Ополчение раньше. И если в армии мирного времени молодых силой принуждают повиноваться старшим, то на войне это вопрос выживания. В критической ситуации ветеран по опыту знает, что делать: идти вперёд или залечь и затаиться. Рядом с ним больше шансов выжить. Ветеран может научить такому, что не прописано ни в одном учебнике. Жить хочется - и эта наука ловится новобранцем на лету. - Далеко идти-то? -спросил Студент. - Ещё три квартала. - И - что там: склад или магазин? -Да нет -- обычный дом. В подвале оборудовали хранилище и выдают харчи. Канонада позади поутихла и двое невольно сбавили шаг. Несмотря на ранний час было жарко, тело под плотными камуфляжными куртками взопрело, хотелось растянуться в тени, но вместо этого надо было иди получать паёк на отделение. - Эх-хе-хе, - вздыхает Знахарь, - добротные дома... Жили себе люди, наживали добра. Многие торговали на базарчике возле трассы: продавали маринованные грибы, раков, таранку. Неплохо жили, судя по домам в округе. Грибов в окрестных лесах видимо-невидимо. - Всё в один день превратилось в руины, - согласился Студент. - Сам сейчас об этом подумал. - Вон в том, втором с краю, жил ополченец- позывной Запорожец. После того, как его мать убило осколком, он отправил жену с ребятишками в Ростов к родичам, а сам подался к нам. - А здесь многие из Славянска и окрестностей, - заметил новобранец. - Ну, да. Все предприятия закрыты, дома разрушены, у многих погибли родственники. Что ещё остаётся? Видел бойца с позывным Капитан, молчаливый такой, седоватый? Бывший капитан милиции из Славянска. Как началась заваруха, подал рапорт и пришёл к нам. И Плаха, молодой такой,застенчивый паренёк - тоже из Славянска, а Святогор - из Святогорска. Подумать только, как круто изменилась жизнь. В советское время народ маялся от тоски - ничего, мол, не происходит. Мой кум спился, всё говорил, что скучно жить, руки на себя наложил. Зато сейчас сплошная веселуха!
Мимо пронеслась"Ауди" с выбитыми стёклами. Знахарь, узнавая своих знакомцев, махнул рукой: - Лёгок на помине! Моторола с Шарниром куда-то понеслись. Только сейчас вспомнил о Мотороле: вот уж кто на войне как рыба в воде. У него в отряде слово "страх" вообще не произносят, запрещено, как матерные слова в институте благородных девиц. Когда все бегут, Моторола со своими стоит в полный рост и стреляет. Сколько раз в него кидали гранаты, стреляли изо всех видов оружия, а он жив. Однажды лежу я в "секрете" ночью, замаскировался, гляжу -- трое крадутся со стороны наших. Я окликнул их, они сказали пароль. Оказалось, это был Моторола с двумя бойцами. Говорят, что где-то здесь диверсанты шарятся. Не прошли они и трёхсот метров, как нашли, кого искали. Завязался бой, один из диверсантов бросил Мотороле под ноги гранату. Ну, всё, думаю, конец ему пришёл! И так его, понимаешь, жалко стало, комок к горлу подступил. Казалось бы, кто он мне? Не сват, не брат, а жаль, будто часть меня убили. Ведь он такой, каким я, да и не только я, а все мы видим себя в своих мечтах: смелыми, бесстрашными, и кем нам мешает быть осмотрительность да инстинкт самосохранения. Потом уже я даже всплакнул от радости, когда узнал, что Моторола жив, лишь контужен легко. К слову, его уже семь раз контузило. -А Шарнир кто? Знакомый позывной. -Может слыхал, как наши переманили в Славянске несколько укроповских БТРов. Экипажи в основном были из Харькова, из Одессы и легко перешли на нашу сторону, остальные ушли пешком восвояси. Шарнир - один из тех, кто связал свою судьбу с Новороссией. Для родных он предатель. Отчаянный малый, оно и понятно, ведь терять ему уже нечего. Некоторые перешли к нам со страху - увидели солдат в комуфляжах с автоматами и приняли за русских военных. Ну всё, думают, раз русская армия уже здесь, то поднимай лапки кверху! Украинская пропаганда часто им самим и вредит: врут, что здесь чеченцы, дагестанцы - и укропы принимают всё за чистую монету. Наши смельчаки нападают на их блокпосты с криками :"Аллах акбар!", - и бегут хохлы врассыпную. Друг перед другом они ещё хорохорятся, но в глубине души понимают, что против русских не попрёшь: фашистов они уделали, бандеровцев тоже, и новых бандеровцев та же участь ждёт. - Вы хотите сказать, что русских здесь нет? - недоверчиво спросил Студент. - Как же нет? Есть! И немало. Вчера одного в подразделение Февраля определили: молодой парнишка, лет двадцати - двадцати двух, родом с Волги, из Саратова, кажись, по зелёнке границу перешёл, остановил попутку, доехал до Донецкого военкомата: хочу, говорит, воевать за русских. Есть и посерьёзнее люди, военные. Говорят, что увольняются из российской армии и едут к нам. Их издалека видать по военной выправке. Студент согласно кивнули спросил, поддерживая разговор: - А знаете откуда у хохлов их жовто-блакытный прапор? - А чёрт его знает! Глаза б его не видели сто лет. - Шведский король Карл двенадцатый во время Полтавской битвы велел повязать мазепинцам жёлто-голубые повязки на рукава в цвет шведского флага (у них на голубом поле жёлтый крест). С тех пор жовто-блакытный прапор поднимали все украинцы, которые выступали на стороне Западного мира против мира Русского. Бандеровские вожди во время Великой Отечественной дурили украинцев, будто бы выступают за нэзалэжность, но какую нэзалэжность они рассчитывали получить от Гитлера? Немцы не скрывали, что не будет никаких национальных республик, лишь Великий Рейх. Они собирались германизировать прибалтов и небольшую территорию на северо-западе России, Ленинградскую, Новгородскую и Псковскую области, которую называли Ингерманландией, остальных ждала невесёлая участь: быть убитыми или рабами. При этом немцы были не прочь повторить свой коронный номер: стравить население разных мест друг с другом: саратовских и костромскими, как англичане в Америке стравили друг с другом разные племена индейцев. Фрицы пребывали в полной уверенности, что славяне глупы, поведутся на их разводилово, сойдутся в междоусобице. Но с русскими не вышло, зато с хохлами у них получилось. Теперь украинцы, которые являются частью русского народа, стали цепными псами Запада. Для западных хозяев они готовы уничтожить всю совместную с Россией промышленность, распылить обездоленный народ по всем странам и континентам, ввергнуть Украину в войну с остальной Россией. Я вот думаю: неужели народ не понимает, что это не может быть их настоящим национальным интересом? - Да народ, похоже, не понимает, что происходит. Им сказали: Россия на нас напала - они и поверили. А вожди всё понимают, но предали народ за тридцать серебренников. - Знахарь посмотрел на своего спутника с уважением: -Тебе надо было взять позывной Профессор - много знаешь! На историка учишься? Студент немного смутился: -Да я так... прочёл несколько книг... Мне хотелось на исторический, но там теперь другому учат: украинцам, мол, сто милионов лет, они основали Трою, выкопали Чёрное море и прочей ерунде. - Его спутник рассмеялся до кашля в прокуренных лёгких.
- Вам смешно, а многие верят. Как там у Пушкина: Ста горьких истин нам дороже нас возвышающий обман. Нравится хохлам, когда их называют самыми великими, талантливыми, мудрыми, они готовы убить всякого, кто это оспорит. Когда-то удивлялись: как у немцев, культурной, развитой нации, мог появиться фашизм? Легко! Рядом с русскими жили нормальные, в общем-то, люди, трудолюбивые, с юмором, и вдруг как взбесились: москалей на ножи, кричат! Видишь ли Крым у них отобрали. Да он вашим никогда и не был! Там люди спали и видели, когда Россия их к себе заберёт. Вырвались из Украины с ликованием и сами своему счастью не верят. - Мне кажется, что адекватных людей больше, и они не здорово доверяют укроповской пропаганде. - А мне кажется, что адекватные в меньшинстве и погоды не делают. - Студент понял, что вышло несколько резко ( не с друзьями спор, а с человеком старшим по возрасту). Он смущённо откашлялся, не зная, как смягчить сказанное и перевести разговор на другое, как вдруг заметил старуху с клюкой, бредущую метрах в двухстах:
- Я думал, что отсюда все сбежали. -Несколько семей ещё остались: одна женщина с козами и детишками да несколько старух. - Отчаянные, - удивился Студент. - Видать, идти некуда или не с чем. Деньги есть - везде устроишься, а нету их - уже сложнее: надейся на добрых людей, - сказал Знахарь. - В перерывах между обстрелами бабульки ещё и на посиделки собираются.
Когда они поравнялись со старушкой, она приветливо закивала бойцам и остановилась перевести дух.
- Куда вы собрались, бабуля? - спросил Знахарь.
- В магазин, в город, кушать-то хочется. - Ну, да, здесь уже ничего не купишь, - согласился Знахарь и, почесав в затылке, смущённо добавил: - Я перед вами, семёновцами, чувствую себя виноватым: из-за нас посёлок разбомбили... Вы должны нас ненавидеть.
- Эх, милой, а в войну, как было? Партизаны сожгли склад с боеприпасами, а немцы лютуют в селе. За связь с партизанами, ежели просто харчами поделился, расстреливали целыми семьями. Соседей наших, Панкратовых, расстреляли за то, что мальчишка ихний попался в лесу на дальней тропе с мешком продуктов. Он пытался убежать, да пуля его догнала. Узнали чей сын, вывели из дома семью: мать, двоих младших девчушек, деда с бабкой и всех расстреляли, а дом сожгли. Фёдор Панкратов пришёл с войны, а вместо дома пепелище, из семьи никого не осталось. Постоял он на месте бывшего своего двора, сходил на кладбище, где его родных соседи тайком от фрицев схоронили, а потом уехал - не смог здесь жить. Жалко людей, конечно, но фашистов надо было бить? Известно дело, надо - и все это понимали, хотя были и такие, что говорили: сопротивляться не надо, чтобы не сердить-де оккупантов, а жить и под немцем можно. А как по мне, чем под фашистом жить, так лучше и не жить вовсе! Вы, хлопцы, делайте своё дело, а мы, как Бог даст, так и будет.
Заслышав позади шум мотора, Знахарь со Студентом обернулись. Жигулёнок, объезжая воронки , выписывал кренделя на пустынной дороге. На властный, приказывающий остановиться жест ополченца, тормоза пронзительно взвизгнули
- Подвези бабулю до города, - попросил Знахарь водителя. -Да-да, конечно, - поспешно закивал тот, покосившись на автомат ополченца.
Бабулька, кряхтя, полезла на заднее сиденье, машина рванула с места. -Чего они нас боятся? - спросил Студент.
-Обижаем местное население. Видал я штрафников из местных: один попался на улице во время комендантского часа, другой дебоширил в пьяном виде. Дали лопату в зубы -- иди окопы рыть под пулями. Одеты в то, в чем забрали, грязные все, руки в кровавых мозолях. - Зачем же они так делают? - возмутился Студент. - Я не оправдываю наших, но и их действия понять можно: мы, значит, жизнью рискуем, воюем, а местный молодняк под кафешкой дерётся: девок поделить не могут. А вообще народ за нас. Сообщают, где какая техника у вояк укроповских. У меня земляк в штабе, так он говорит: командованию поступило больше двадцати сообщений о том, что в Маяках стоит сотня танков. Этакая силища, нам бы хоть десяток, да и бойцов там раз в пятнадцать больше, чем у нас. Эх, жалко мне вас молодых, - добавил он со вздохом. - Я вот пожил уже, шестьдесят годков за спиной, много всего повидал, тяжёлого труда, и нехитрых радостей. Детей поднял, внуков понянчил, а вы что в жизни видели?
- Да вы не хороните нас раньше времени. Вытурим всех оккупантов и победим, - Студент постарался придать своему голосу уверенность. - Я и сам на это надеюсь. Твои бы слова да Богу в уши!
Украинские войска имели огромное преимущество в технике и живой силе, но, похоже, не умели или не хотели этим воспользоваться. Может, потому, что им не ставили целью быструю победу над Ополчением. Кукловодам, которые руководили Киевской хунтой, нужен был долгий и кровопролитный конфликт с главной целью втянуть в него Россию. Многие украинские солдаты воевали с прохладцей, без особого фанатизма: чтобы поднять оружие и убивать, нормальный человек должен быть абсолютно уверен, что по-иному быть не может, а этой уверенности не было. Однажды Анархист с Бурым, собирая хворост для костра, присели перекурить у стены автомойки и тут же попадали на землю, заслышав характерное пи-у-у ( выстрелы снайперской винтовки). Ополченцы бросили было хворост и медленно отползали в укрытие. И тут Анархист бросил взгляд на стену, возле которой они сидели минуту назад, и с изумлением увидел на высоте полутора метров четырёхугольник из восьми пуль, всаженных ровно, симметрично, аккуратно. Немногословные интенданты нагрузили обе сумки консервами, крупой и хлебом. - Опять петушонкой нагрузили, а у нас и так её банок шесть стоит, - посетовал Знахарь. Петушонкой ополченцы называли куриную тушенку, весьма невкусную. -А суп из неё был неплох, - возразил Студент. - Суп не из неё был. Это Дмитричу или Романычу из дому прислали. Я этих двух хомяков из Горловки путаю. - Чего это вы их хомяками называете? С виду неплохие мужички. - Это они сами так про себя говорят: два старых хомяка из Горловки. А мужики, и правда,исправные: службу тащат несмотря на свои шестьдесят лет, лишнего не болтают, ни на что не жалуются, да и не трусливого десятка, что в нашем деле весьма немаловажно. - Они что, родственники? - Да нет - до войны не были знакомы... так, похожи. Мы здесь со временем становимся все на одно лицо: небритые, чумазые, оборванные, одним словом, сомалийцы. Похожие судьбы, похожие лица, - продолжил Знахарь, - сразу видно, что работяги. Романыч говорил, что в шахте работал, Дмитрич, кажись, тоже шахтёр. Пенсию заработали, детей подняли, а теперь на старости лет решили послужить Отечеству. Нет, горловчане вовсе не казались Студенту на одно лицо. Романыч здоровый, черноволосый, с широкими плечами и длинными сильными руками - с таких советские скульпторы ваяли кузнецов и молотобойцев, а Дмитрич - сухонький, живой, небольшого роста. Студент покосился на своего спутника, на седоватые отросшие волосы, на коричневую от загара, посечённую морщинами шею - Дмитрич был больше похож на Знахаря, только постарше. Миномётчики противника, заметив двух ополченцев, стали стелить по ним минами. Знахарь издали услышал характерный свист: - Ложись! - скомандовал он. Одна мина разорвалась позади метрах в тридцати, другая перелетела через головы ополченцев и шлёпнулась, разбрызгивая осколки в зарослях кленовника. - Студент, вон видишь ворота открытые? Бегом туда! Я первый, ты следом. Интервал десять метров. Да харчи не растеряй!
Отдышались в незнакомом дворе. Позади, на пыльную дорогу, упало ещё две мины - и всё стихло. - Точно били, явно не дилетанты, - отметил Знахарь, закуривая сигарету. - Одно время стреляли куда попало, а потом появились профессионалы. На горе Карачун засели поляки- артиллеристы, неплохо стреляют. Да, без умения и горшок не слепишь - воевать тоже навык нужен. Помнишь, я рассказывал про третье июня? Тогда нас бомбили полдня с земли и воздуха, а затем атаковали. Впереди - танки, за наими три БТРа. Уселись укропы на броню и едут с ветерком. Как зяблики на ветках. Мы начали косить их из автоматов, а они словно мячики посыпались по обе стороны от танков. Укроповские бойцы, кого не убило, тут же попрыгали с брони на землю и кинулись наутёк. Танк стал пятиться назад, давя своих же раненых и убитых. У наших было противотанковое ружьё, они долбили по танкам беспрерывно, только успевали заряжать. Моторола со своими спартанцами забрасывали бронетехнику гранатами. Там в дыму не поймёшь, кому посчастливилось попасть в цель, но один БТР загорелся, а с танка сорвало гусеницу, затем ему попали в броню, заклинив орудие. Вся целая бронетехника отступила, подбитый танк на какое-то время остановился, открылся люк, и на дорогу полетел головой вниз убитый, судя по всему, механик-водитель. Командир попытался вывести танк из боя, но водитель он был никакой и своего же убитого бойца переехал гусеницами. Наши в это время подбили другую гусеницу, танк крутило на месте. Вот спрашивается: чему укроповских командиров учили в военных училищах? На броню садятся во время длительных маршбросков, чтобы не выматываться, а в атаку идут, прикрываясь танковой бронёй. Наших погибло в том бою девять человек. Двое смельчаков с противотанковым ружьём погибли тоже... Север и Цыган звали. Отстреливались до конца, хотя были все израненные, могли и отступить. Одного разорвало на куски - смотреть страшно, собрали, что осталось на брезент, да так и похоронили. Другого, посечённого осколками, добило каменным блоком - они прятались за постаментом с буквами "Славянск". Не один танк подбили, не в одном бою побывали, но тот бой третьего июня оказался для них последним. - А подбитый танк куда делся? - Укропы подогнали ночью другой танк, прицепили трос и уволокли к себе. Знахарь затушил окурок об подошву ботинка. Залпы стихли, и лишь над дорогой клубилась пыль. Стало ясно, что от них отстали. Ополченцы покинули своё укрытие. Из-под ног в густой траве сыпались в разные стороны кузнечики. Сочно хрустнула под ногой свекольная ботва. - Гляди, Студент, никак буряк? Хозяева посадили его по весне, а трава так забила, что и не видать. А вон цветки картошки в лебеде. Да, урожая при таком раскладе не будет, да и убирать его тут некому. И кто знает, где хозяева дома, что огород сажали? Мыкаются где-то бедолаги... Двое выбрались на дорогу и, пригибаясь, продолжили свой путь. Где-то впереди, в районе "Метелицы", прозвучали несколько взрывов. Знахарь со Студентом переглянулись: расположение их отряда обстреливалось. С неба на "Метелицу" летела ослепително яркая зажигательная бомба. Ближе к земле она разделилась на несколько других поменьше, и почти сразу в небо поднялись столбы чёрного дыма. Студент уже видел, как накануне украинские артиллеристы подожгли зажигательными снарядами психбольницу. Некоторые ополченцы, впервые увидев в ночном небе "зажигалки", снимали зрелище на мобильные телефоны. Однако, надо было возвращаться к своим. Знахарь чертыхнулся: - У наших горит. Короткими перебежками Знахарь со Студентом продвигались вперёд. Услышав характерный свист с шипеньем, старший знаком велел залечь и сам стремглав бросился в придорожную канаву. От зловещего шипения, которое предвещало близкий разрыв, у Студента похолодело внутри. Несколько секунд до взрыва показались бесконечными (Как, неужели конец? - промелькнуло в его голове, Не сделал ни одного выстрела... как глупо...) Мина шлёпнулась в десяти метрах и несколько осколков пронеслись у Студента над головой. Он судорожно обхватил голову руками и вжался в землю. Захотелось стать маленьким, как муравей, чтобы юркнуть в мышиную норку и спрятаться от летящих со страшной скоростью и сеющих смерть осколков. Уши заложило, и голос Знахаря прозвучал будто издалека: - Ну что, живой? - Да вроде, - неуверенно ответил Студент, не слыша своего голоса. В голове гудело, в ушах шумело. Знахарь приподнялся на локтях: -До блиндажа осталось метров пятьсот, бегом марш. - Он вскочил и, забросив пакет с продуктами за спину, побежал. Студент подавил неприятную дрожь в поджилках и побежал следом.
АНАРХИСТ
На крыше автомойки полыхал пожар. Трое молодых ополченцев, Анархист, Бурый и Плаха, пытались его потушить. На верхнем этаже, там, где были гостиничные номера, горело с подвывом. Этот противный звук перекрывался взрывами бытовой техники. Вздуваясь и плавясь, раскалённая черепица обсыпаясь на землю, пламя хищно обгладывало деревянные стропила. Анархист рубил топором полыхающее дерево и сбрасывал вниз горящие головни. Воды не было, и огонь приходилось засыпать землёй. Плаха нагребал землю сапёрной лопаткой в ведро, Бурый поднимал его на крышу и засыпал бушующее пламя землёй. Над головами ополченцев пролетел снаряд и взорвался посреди дороги. Образовалась ещё одна глубокая воронка. - Сам бы тушил, козёл, - это Анархист о Мотороле, который послал их тушить пожар под обстрелом. - На кой ляд ему эта мойка? Моторолу Анархист недолюбливал. Так же как любовь случается с первого взгляда, так же с первой встречи иной раз появляется между людьми и неприязнь. В один из первых дней пребывания в Семёновке Анархист пошёл с двумя молодыми ополченцами в Славянск - ему захотелось проведать товарища Димку, служившего в комендатуре, двум другим пришло в голову купить чего-нибудь вкусненького. Возвращаясь назад, Анархист наклонился завязать шнурок на ботинке и отстал от своих. Две еле заметные тропинки разбегались в разные стороны, а высокие камыши скрыли товарищей, и слышен был лишь негромкий шелест где-то впереди.
-Бурый, Шкипер! Где вы?! - громко позвал Анархист.
Вдруг откуда ни возьмись, прямо из зарослей, появилась невысокая фигура ополченца в комуфляже. Серые глаза смотрели жёстко и прямо: -Чего орёшь? - спросил он негромко. Внимательно выслушав сбивчивый ответ опешившего парня, сказал коротко: - Они туда пошли, - и указал пальцем на тропинку, что убегала вправо. - Ещё услышу, что на позиции орёшь, прострелю ногу. Понял? Анархист кивнул. Это была его первая встреча с Моторолой. Батя нервно курил, привалившись спиной к шероховатой земле окопа, он часто поглядывал на крышу "Метелицы", где вместе с Плахой и Бурым тушил пожар его сын Серёга (позывной Анархист). Багровое зарево пожара растекалось от кафе на все близлежащие постройки, ветер разносил повсюду едкую гарь и серый пепел. Батя с досадой отмахнулся от Романыча, который звал его вернуться в блиндаж. Когда совсем рядом, на дороге перед "Метелицей", разорвался снаряд, сердце в его груди ёкнуло и болезненно сжалось так, что стало трудно дышать. Он высунулся из окопа и стал глядеть на крышу немигающим взглядом до тех пор, пока не увидел, что трое продолжают работу. - Цыц, пернатые! - прикрикнул Батя на двух белых куриц, привязанных верёвкой к жёрдочке. Накануне Плаха с Мироном поймали их в одном из покинутых хозяевами дворов посёлка. Испуганные обстрелом, куры орали и пытались бежать, но верёвка, стянутая морским узлом, держала крепко. Характерное шипение, предвещающее падение мины, заставило бойца упасть, закрыв голову руками. Когда он осторожно высунулся из окопа, то увидел, что у жёрдочки бегала одна ошалевшая курица, у другого конца верёвки лежала окровавленная куриная лапка, несколько белых пёрышек, медленно кружась, опустились подле нее. "Говорил Мирон, что надо было сразу их зарезать, так Романыч: не надо - пропадут без холодильника. Вот и пропали". Пожар с горем пополам потушили, но выгорело несколько комнат внутри. Одну из них занимал Гена Дубовой, военный журналист. Многие из его материалов, собранных на передовой, сгорели. Чумазые, в перепачканных комуфляжах, ополченцы вернулись в блиндаж. Батя перевязал Анархисту обожжённую руку, тот, чтоб не заплакать, больно закусил губу и терпел изо всех сил. Анархист был из тех молодых ребят, которые пошли в Ополчение, совершенно не представляя, что их там ожидает. Думали поболтаться с автоматом по блокпосту, а попали в самое пекло. Ежедневные обстрелы из всех видов оружия научили быть начеку, маскироваться, прятаться. День третьего июня, когда ВСУ штурмовали Семёновку, Анархист помнил смутно. Ещё две недели назад он ходил на работу, чинил газовые счётчики на металлургическом заводе, и вдруг такое... В двухстах метрах от "Метелицы", где укрывались ополченцы, идёт бой. От выстелов закладывает уши. Грозный шум мотора и леденящий душу лязг гусениц - это танк подходит совсем близко. От его мощных выстрелов разлетаются каменные блоки, за которыми укрываются Цыган и Север с противотанковым ружьём времён Великой Отечественной. В блиндаж заносят раненого ополченца, на котором нет живого места: разворочен живот, из раны в шее фонтаном бьёт кровь. Санитары хотели положить его на спину, но спина вспахана осколком от левого плеча до поясницы. Раненый кричит, санитары суетятся, не зная как его устроить, чтобы перевязать. Человек хрипит, исходя кровью, и всем понятно, что он уже не жилец.
Не в силах смотреть на страдания раненого, Анархист ушёл в дальний угол и сел на пол спиной к стене. Рядом оказались Моторола с несколькими спартанцами, они обсуждают положение. То и дело до уха Анархиста доносятся: "коктейль Молотова", гранаты, обойти слева. Орудийный грохот время от времени перекрывает негромкий разговор бойцов. От ужаса у Анархиста цепенеют реки и ноги, ему странно слушать спокойный разговор. "Охренели они что ли?", - думает он. Вдруг группа снимается с места, бойцы один за одним, пригибаясь, выскакивают в дверной проём. Спартанцы вместе с Цыганом и Севером подбили БТР и танк. Обгоревший БТР и танк с повреждёнными гусеницами и заклинившим орудием, остались на поле боя, остальная бронетехника отступила.
Среди погибших был паренёк из Мариуполя, Лёня, с которым Анархист сдружился за две недели пребывания в Ополчении. Лёня из любви к морю взял позывной Шкипер. Мечтал он стать моряком, но родители убеждали его, что на Украине уже нет флота, а моряки ходят в море под флагами других стран, бесправные, как рабы на галерах. Лёня выучился на экскаваторщика, а море, далёкое и близкое, оставалось мечтой. Отец, глядя как Лёня тоскливо смотрел с балкона седьмого этажа туда, где в прозрачной дымке плескалось море, утешал его: как знать, может, что-то изменится к лучшему, в России после десятилетия безвременья вновь строят корабли, осваивают Северный Морской Путь. С ним не соглашался его родной брат, Аркадий, учитель истории, который иногда гостил у родни в доме. Он говорил племяннику, что за годы нэзалэжности Украина из промышленно развитой республики превратилась в сельскохозяйственную провинцию, западноевропейские задворки, ну и, в таком случае, зачем хуторянам море? Перемен к лучшему не предвидится, потому что общественное сознание украинцев безнадёжно заблудилось в чаще бандеровских лесов. Дядя жил в небольшом городке Новождановка, куда он попал после университета, по распределению. Там он женился, вырастил детей. Летом четырнадцатого года, когда ВСУ займёт город, его вместе с двадцатью четырьмя организаторами референдума о Независимости Донецкой республики арестуют и увезут в неизвестном направлении. Розыски, которые предпринимала семья , так ничего не дали - Аркадия Семёновича не было в списках пленных.
Длинными, не заполненными ничем вечерами рассказывал Шкипер о морских походах, дальних странах, знаменитых путешественниках, о которых он знал по книгам и фильмам. Анархист слушал, и его живое воображение рисовало мчащуюся навстречу приключениям парусную шхуну, сурового капитана с трубкой в зубах, страшные бунты матросов на кораблях, сражения с пиратами. "Представляешь, Серёга, в Северном полушарии мы видим созвездия Млечный путь, Орион, звёзды Сириус, а в Южном полушарии совсем другие светила и созвездия, Южный крест, например", - и Шкипер чертил палочкой на земле расположение далёких звёзд. Серёже часто вспоминалось его узкое подвижное лицо с тёмно-карими глазами, в которых загорались яркие огоньки, когда он увлечённо говорил. Летними ночами, когда степь накрывало куполом звёздного неба, они подолгу, сидя в густой траве, всматривались в сияющую россыпь звёзд. Далекие галактики манили непостижимой земному человеку тайной. И, тихо улыбаясь, Серёжа думал, как много удивительного хранит этот мир! Вот кому может прийти в голову, что этот щупленький паренёк с белесыми вихрами и застенчивой улыбкой носит внутри себя яркий, красочный мир, полный приключений и подвигов?
Потерю друга Анархист осознал не сразу, он ещё три дня не мог прийти в себя, точно находился в каком-то трансе. Выйти из него помогла постоянная опасность и сосредоточенная, слаженная работа остальных. Понимая, что все подвергаются опасности, но не раскисают, Анархист впряся в солдатскую работу. Оказалось, это отвлекает от паникёрских мыслей. "Делай, что должно и - будь, что будет", - вспоминал он мамины слова. И лишь по вечерам, глядя в звёздное небо, он отыскивал яркую звезду Сириус из созвездия Большого Пса, Млечный путь и думал с грустью, что мечта Лёни в какой-то мере осуществилась: он совершил героический поступок и погиб в бою, а для всех он остался Шкипером. Жаль только, что никогда ему уже не увидеть, ни созвездия Южный крест над Индийским океаном, ни даже Млечного пути над родной степью. Третьего июня Шкипер стал подносить снаряды миномётчикам, когда был убит один из бойцов миномётного расчёта. Как потом рассказывал знакомый ополченец, он вызвался сам. Безрассудные смельчаки были и по другую сторону окопов. Каждый день из-за большого двухэтажного частного дома выползал танк противника и стрелял (довольно точно) по "Метелице". Танкисты противника не знали, что ополченцы перебрались в блиндажи, и продолжали разрушать здание бывшего кафе. Ответные выстрелы из миномётов заставляли многотонную громадину неловко пятиться назад и убираться восвояси, но на следующий день всё повторялось вновь. Ополченцы сатанели от злости. Немало вреда нанес им настырный экипаж, многие клялись поквитаться с ним. Вышло так, что рассчитался за всех Моторола. Это случилось после боя за Николаевку. По окончании жаркого дела неприятельские танкисты решили искупаться в реке. Уверенные в своей окончательной победе, они спокойно плескались в воде. И тут на них наткнулись "спартанцы". Моторола подполз поближе и поджёг танк "коктейлем Молотова". Чтобы потушить машину, экипаж завёл его в воду, но выбраться танкистам из воды уже не удалось.
*** Укладываясь ночью на жёсткий топчан, Анархист с тоской вспоминал мягкую кровать в своей комнате, компьютер на столе, удобный вращающийся стул. Над кроватью висела картина: два волка на фоне дремучего леса. Мирные такие волки, серые, пушистые и совсем не страшные. Картину подарили маме коллеги-учителя на день рождения. Отыскивая ей место, мама прошлась по комнатам. На стене в гостиной висели два пейзажа, в небольшом уютном кабинете стены были увешаны старинными фотографиями в рамках: прадед в форме донского казака с лихо сдвинутой набекрень фуражкой, дед Антон Павлов, погибший в Великую Отечественную на Ленинградском фронте, свадебная фотография покойных родителей. Место для подаренной картины мама нашла в комнате сына. В мирной жизни Анархиста звали Серёжей, а друзья попросту - Серый. "Вот тебе, Серый, компания", - сказала мать, вешая картину с волками в комнате сына. Он не возражал - картина ему сразу понравилась. Просыпаясь поутру, он подмигивал волкам на картине: "Привет, волки. Как там в лесу?" С дуновением ночного ветра сырой блиндаж заполнил сладкий степной запах, а в сны скользкой тенью проникли воспоминания." Боже мой, да я снова дома, в своей комнате! Мне, оказывается, приснилась война, бомбёжки, раненые, убитые... Дейсвительно, разве может быть такое в двадцать первом веке? Как я мог в это поверить? Вот оно настоящее!" Во сне комната через открытое окно наполнялась сладким запахом ночной фиалки , ветер шевелил кисейную занавеску. Свет выключен, но видно лучше, чем в самую в светлую лунную ночь. Он смотрит вверх и видит, что свет идёт от немыслимо ярких звёзд, которые сияют в вышине. Крыши в доме почему-то нет, да и не нужна она, закрывающая это небо, эти звёзды. Чу! Шорох... Два молодых волка мягко ступают по ковру. Да это же мои серые знакомцы с картины! Один, тот, что побольше, лениво зевнул и улёгся возле кровати, на ковре, положив большую голову на лапы, другой, поменьше, наверное, волчица, подошла и ткнулась мягкой мордой Серёже в руку. "Мама, я же говорил тебе, что они добрые и не кусаются. Давай назовём их как-нибудь и оставим у себя жить". Дымчатая кошечка Нона тыкалась носом в руки спящего парня и укладывалась поудобнее. Анархист тихонько вздохнул, вспоминая счастливый сон. Осторожно, чтобы не уронить спящую кошку, он встал и выбрался из блиндажа. Половинка луны робко освещала притихшее поле и спящие деревья. Оглушительно заливались невидимые глазу сверчки, соловей выводил свою замысловатую песню.
Счастливая улыбка промелькнула на лице, и лишь не покидающий сознание страх отравлял существование, не давал вздохнуть полной грудью. Постоянная опасность обостряет инстинкты, появляется звериное чутьё, близкую смерть начинаешь ощущать кожей. Иной раз днём чувствуешь, как снайпер держит тебя на мушке, и мгновение спустя слышишь свистящий звук, похожий на звук опускающейся плети. Пи-у -у - и отлетела в сторону еловая веточка или в светло-коричневом, с золотистым отливом стволе пуля оставляет белую ранку. Прыгая в укрытие, Анархист радовался, что снайпер никудышний. Иной раз весь отряд следил, как за пикапом волонтёров, который мчится во весь опор в сторону Славянска, охотится укроповский снайпер, но пули ложатся далеко от цели, и машина благополучно скрывается вдали. - Мазила! - бойко выкрикнет Знахарь, как будто снайпер может услышать его с полуторакилометрового расстояния. - Ловкий, как пень за воробьём, - смеётся беззубым ртом Дмитрич. Впрочем, Сэм, снайпер-ополченец, стреляет так же плохо, уложит с десяток пуль в никуда, да так никого и не достанет. Над ним посмеивались: много ли фрагов на винтовке, Сэм? Фрагами называли зарубки на прикладе - сколько зарубок, столько убитых врагов. Сэм помалкивал, и Анархист понимал его - он и сам не был кровожадным. Не хотелось никого убивать - он шел сюда защищать свой край, свой народ. Тем более, не хотелось быть убитым. Сколько гробов отправили в Донецк, Горловку, Енакиево, Краматорск, а скольких нельзя было увезти домой и хоронили прямо здесь, в Славянске, Семёновке... Анархист тронул в кармане камуфляжной куртки сложенный вчетверо тетрадный листок, на котором маминым чётким почерком были написаны молитвы Отче наш и Псалом 90, который в народе называют "Живая помощь". Он чувствовал, что этот листочек и то, что мать денно и нощно молится за них с отцом, защищает лучше любого, самого современного бронежилета, именно это вселяло в него надежду выжить. Когда мать сунула его в нагрудный карман, наказывая выучить молитвы на память и повторять их в минуты опасности, сын кивнул согласно, только чтобы ее не огорчать. Но вскоре он понял, что на войне верят все, причём верят истово. Бородатые мужики и совсем молодые парни молились перед иконой Святого Николая, клали земные поклоны. И как удивительно долго икона стояла в выгоревшем дотла кафе, а потом, когда она сгорела, Батя сказал Кедру: - Всё же сгорела икона..., - и все лица испытующе повернулись к Кедру: что же он ответит. - Чтобы она уцелела, надо было стоять перед ней и молиться, - сказал Кедр убеждённо. Никто не возразил ему, внутренне с ним соглашаясь, хотя едва ли кому пришло бы в голову остаться в разорённом полусгоревшем кафе и проверить правоту слов командира. Анархисту приходилось видеть людей, убитых камнями собственных домов. На днях из-под завалов двухэтажного дома достали тело молодой девушки, мягкое, бескостное, как у тряпичной куклы. С ее ноги упал тапок с розовым бубончиком. Соседи крестились и плакали, мать девушки стояла тут же, закрыв обеими руками рот, чтобы не кричать. Ему никогда не забыть ее глаз, полных ужаса и смертной тоски... О чём мечталось на жестком топчане, так это об окончании войны, чтоб укропы убрались восвояси, и можно было вернуться домой. А ещё Серёжа думал о том, что его неприметная, довольно скучная профессия совсем не то, чем ему хотелось бы заниматься всю свою жизнь, но сколько он ни напрягал мысли и воображение, не мог себе представить, чем бы ему заняться, чтобы была не просто работа ради куска хлеба. Тут его рассуждения неминуемо скатывались к реальности -- от мирной жизни его отделяет страшная чёрная бездна войны. И то, когда и чем эта война кончится, неведомо было ни ему, ни отцу, который спит на дощатом топчане, ни даже их командирам. Солнце ещё пряталось за горизонтом, вокруг стояла предрассветная мгла, когда каждая травинка и кустик отбрасывают на влажную от росы землю лиловую бледную тень. Теперь Серёжу удивляло, что в прошлой мирной жизни он не любил утро. Ежедневные утренние муки, когда надо было вставать и тащиться то в школу, то в техникум, то на работу, заслоняли от него величественное зрелище восхода солнца. Теперешняя жизнь в степи под открытым небом чем-то нравилась ему. Здесь он любил глядеть на небо, когда шальной ветер гонит на край земли белые кучевые облака, похожие на клочья ваты. Как чудно пахнут степные цветы и травы перед дождём! Ложиться спать уже не было смысла, ведь через полчаса наступала его очередь дежурить в "секрете". Чтобы противник не смог подобраться к позиции незаметно, приходилось ночью поочерёдно дежурить неподолеку, лёжа на земле и основательно замаскировавшись. Анархист зябко пожал плечами - было прохладно. Из вещмешка он достал тёплый свитер, который вместе с кругами краковской колбасы, печеньем и карамельками передала мать. Свитер хранил запах любимого одеколона и домашнего уюта, чистыми проветренными комнатами, крахмальными простынями, цветами в хрустальных вазах.
ОДНОГЛАЗЫЙ СНАЙПЕР.
У него не было воображения придумать себе эффектный позывной, и потому его звали Васьком, так, как называла непутёвая мамаша, которая оставила трёхлетнего малыша бабушке и уехала с бородатым байкером - только ее и видели. Бабушка, древняя глухая старуха, еле передвигалась по дому с клюкой. После долгих уговоров она согласилась взять ребёнка на пару дней, а когда поняла, что её обманули, попросила соседей пристроить внука в приют. Васёк вырос в детдоме. Хоть он и недолюбливал казённые учреждения, убегал оттуда несколько раз, в четырнадцать лет попал ( опять же, не по своей воле) в колонию для несовершеннолетних правонарушителей. Незадолго до освобождения он получил письмо из Доброполья, где сердобольная бабушкина соседка сообщила ему, что бабушка Варвара Тимофеевна почила в бозе на девяносто первом году жизни, а домик свой завещала Ваську, поскольку не имел он ни кола ни двора и ни одной души, желающей помочь сироте. Васёк даже всплакнул, вспоминая согнутую пополам замшелую старушонку, и поставил в тюремной церквушке свечку за помин её души. Собственный дом представлялся ему зелёным берегом, к которому может прибиться его утлая лодчонка, болтающаяся ныне посреди немилосердного житейского океана. В бабушкиных клетушках со старыми сундуками и скрипучими шифоньерками, среди изъеденных молью салопов не нашлось ничего ценного, кроме старого самовара, который наследник поспешил сдать на металлолом. За самовар дали двести гривен - целое состояние. Зайдя в пивную отметить получение наследства , Васёк познакомился с Гришей и Виктором - не пить же одному. Оказалось, парни жили на соседней улице. Они-то и стали частыми гостями в наследственных Васиных владениях. Гриша оказался превосходным часовым мастером, он починил старинные ходики, и впервые за последние шестьдесят лет часы издали уютное тик-так. Деньги быстро кончились, и Ваську стало невыносимо скучно в старом доме на тихой улочке. Мысль, куда бы податься, стала сверлить бритую голову и вскоре таки выгнала парнишку в белый свет. Ключ от ржавого навесного замка он, однако, взял с собой и носил в кармане во время всех своих странствий. Но в доме живал редко, разве что пару самых студёных зимних месяцев. В поисках ненапряжной работы кочевал Васёк по Донецкому краю, сторожевал в детских лагерях, раздавал рекламу на рынке, клеил объявления, собирал яблоки в фермерских хозяйствах. Зимой 2013-го подался на Киевский Майдан, но быстро оттуда вернулся - там ему не понравилось. - Намяли, блин, бока, да чуть второго глаза не лишили. Что, понимаешь, за манера? Не согласен -- спорь! Зачем же морду бить? - жаловался он приятелям, вернувшись в родные края. На дворе стояла прекрасная майская погода. Васёк с друзьями, Гришей и Виктором, расположился в тени цветущего каштана, над которым деловито гудели пчёлы. За поселком, прильнувшим к городской окраине, были видны терриконы шахты. Со степи тянуло цветущими травами. Васёк вытер пот грязным рукавом рубашки. - А за что били? - спросил Гриша. - Обзывали наших москалями, говорили, что в Донбассе одни дебилы живут, генетический мусор, а я возьми да и скажи, что там разные люди, и не хуже других. Не понравилось. -Да ты, Васёк, патриот, - похвалил Виктор. - Езжай в Славянск, там Ополчение держит оборону. Надо освобождать от фашистов Донбасс. Я бы и сам пошёл, да жена крик поднимает всякий раз, как затрону тему.
Друзья вызвались помочь собравшемуся в Ополчение Ваську - дали денег на дорогу, купили комуфляж, белья, консервов. Виктор подарил свои новые шахтёрские ботинки: - Носи, Васёк, они не хуже берцев будут. Я в таких по шахте второй год хожу , износу им нет. Так очутился Васёк в Семёновке. И, если другие ополченцы с трудом привыкали к походной жизни под открытым небом, нехитрой еде, сваренной на костре, то Васёк, не видавший ничего лучшего, был всему рад: - Я за любой кипиш, кроме голодовки! - шутил он. - Васёк, а где ты глаз потерял?- спросил Бурый, молодой рослый ополченец из Киева. - С детства имею пристрастие к взрывным механизмам. Нашёл мину в посёлке Заячьем близ Горловки, захотелось посмотреть, что там внутри.
Однажды перед рассветом Васёк скатился в окоп рядом с блиндажом. В руках он бережно держал снайперскую винтовку. Поутру, когда ополченцы умывались, поливая друг другу на руки из пластиковой бутылки, Васёк рассказывал им о своих ночных приключениях: - Дело уже было перед рассветом, я передвигался где ползком, где перебежками. Вдруг гляжу: неподвижно лежит что-то прямо под ногами - зелёное, похожее на бревно. Не сразу догадался, что это снайпер. Замаскировался, понимаешь, на голове копна болотной травы или чёрт его знает чего, морда размалёвана страсть как. Я об него чуть было не споткнулся. На позицию падлюка собирался, да кто-то из наших порешил. Потрогал его - мёртвый, рядом снайперская винтовка лежит. Хотел я посмотреть его документы, да тут ветка хрустнула. Я винтовку схватил - и наутёк. Васёк, хитро улыбаясь, сноровисто разбирал свой трофей, когда Мирон вернулся из "секрета". Увидев в руках Васька новенькую винтовку, удивлённо спросил: - Васёк, откуда агрегат? С явным удовольствием Васёк повторил для него рассказ. Все ничем не занятые ополченцы слушали от безлелья. Разговоры отвлекали от постоянного страха. Были такие, что не боялись ничего, но и им было скучно, потому что не было ни привычного всем телевидения, ни ставшего необходимым интернета. Ополченцы, особенно молодые, не знали, куда себя деть. Те, кто постарше, все ж находили себе занятие: Знахарь с Дмитричем помогали готовить пищу, Романыч с Батей отмачивали в керосине старые ржавые патроны. Солёный, толстый, краснолицый ополченец, и его кум Шахтёр, коренастый, с большой коротко стриженой головой, посаженной на плечи (шея отсутствовала), оба из Доброполья, не делали ничего и ругались друг с другом по малейшему поводу. Раньше кумовья жили по соседству, работали на одной шахте, вечерами часто сиживали в саду у Солёного, в резной деревянной беседке, сделанной ещё его дедом. Однажды, после хорошей попойки по случаю именин Солёного, друзья неожиданно для себя и окружающих записались в Ополчение. Когда хмель окончательно выветрился, оказалось, что идти на попятный уже поздно. Вслух о настоящей причине ссор никто из них не говорил, тем ожесточённее шли споры по поводу всякой мелочи. "Тоже мне, чёртов подстрекатель, кричал: "Слабо взять в руки автомат?!", - кипело внутри Шахтёра. "Наслушался изжоги по ящику", - ругался про себя Солёный, кляня в свою очередь российскую пропаганду и кума, который все свободное время смотрел телевизор и с зубовным скрежетом повторял: "Что творят нацики!"
Оказавшись вне влияния средств массовой информации, которые постоянно повышают градус нетерпимости в обществе, многие ополченцы начинают спрашивать себя: что я тут делаю, за что я тут пропадаю, зачем оставил привычную жизнь? Многое уже представляется в другом свете. Потому и столько дезертиров с обеих сторон, ведь по другую линию окопов люди оказываются в таких же тяжёлых жизненных условиях: они голодают, мёрзнут ночами, мокнут под дождём и терпят страх. Понюхав пороху, бойцы украинских войск начинают требовать ротации, и если им удаётся вернуться домой, умоляют родителей и бабушек-дедушек продать бычка или свинку, дать взятку в военкомат офицеру с большими звёздами на погонах, чтобы больше никогда... Офицер возьмет деньги и освободит от службы здорового лба, а в зону АТО загонит немолодого уже мужика, забрав его от жены и четверых детей. Откупиться ему нечем, а когда его привезут в гробу, офицер будет руководить воинскими почестями на похоронах, скажет пафосную речь над свежей могилой, погладит по голове младшего из осиротевших детей. Несмотря на свой молодой возраст, Анархист был наблюдательным юношей, он мало говорил и много слушал, потому и понимал то, что было непонятно остальным. Он отмечал про себя, что Романыч с Дмитричем будто всю жизнь прожили в окопах, всё у них ладно подогнано, любое поручение выполняется споро, ловко, с солдатской находчивостью. Оба пришли в Ополчение из идейных соображений, Дмитрич говорил, что с 2001 года член Русскоого блока, Романыч состоял в Русской общине. Молодой ополченец Бурый, сын состоятельных киевских предпринимателей, сразу видно, что привык к роскоши и комфорту, но тяготы окопной жизни переносит легко, ест, что дают, спит, где придётся, ни на что не жалуется. В Ополчении много людей небедных, Крамор, например. Имеет в Енакиево двухэтажный дом, успешный бизнес, но питается вместе со всеми простецкой солдатской кашей, спит в блиндаже и всё ему нипочём. Крамор ходит с высоко поднятой головой и неохотно пригибается, прячась от летящих осколков и пуль. За простотой солдатских будней он видит главное: героическое противостояние народного Ополчения войскам хунты -это самое главное, что было в его жизни. И если суждено ему пережить эту войну, то он будет вспоминать о ней всю оставшуюся жизнь, как его покойный дед, прожив без малого восемьдесят лет, часто вспоминал четыре года Великой Отечественной, оборону Ленинграда, взятие Кёнигсберга и Берлина. Шахтёр же постоянно недоволен всем и вся. Брезгливо ковыряясь в котелке с похлёбкой, он ворчит: "Я Полкану лучше даю", - и, вздыхая, вспоминает шашлыки, слоёные пирожки, маринованные грибки, которые были съедены под самогонку, настоенную на ореховой скорлупе, хмельную и терпкую, как коньяк. Анархист понимал, что эти двое из Доброполья жалеют, что поддались минутному порыву и пошли на войну. Испытания, которые выпали на их долю, оказались слишком велики. Такие мысли одолевали иной раз и самого Анархиста, будто внутри его чистого, проветренного и убранного дома в дальнем уголку живёт некто, не поддающийся уверениям разума, равнодушный к высоким идеям, он туманит разум и заставляет трепетать мелко и противно, когда рядом ложатся мины, наполняет душу мрачными мыслями, когда видит мёртвые тела товарищей. Анархист научился гнать его, как шелудивого пса, но выгнать насовсем пока не мог. А вот Васёк, сразу видно, не слишком дорожит жизнью, потому что она его не баловала. Он рад приключениям. Забавляется со своим трофеем - и ничего ему не нужно. - Дай посмотреть, - просил смуглолицый, заросший чёрной щетиной ополченец с позывным Румын. Он взвесил винтовку в руках, посмотрел в прицел, - Продай, - предложил то ли в шутку, то ли всерьез. Все знали, что деньги у Румына водятся. Он был гражданином Румынии, куда родители уехали в начале девяностых из Приднестровья. Они пытались адаптироваться в Старой Европе и дать своему единственному сыну нормальную, с их точки зрения, жизнь. Сын вырос и заявил, что самое интересное происходит там, откуда они сбежали, а Европа - это дом для престарелых, где не живёт, а доживает свой век угасающая цивилизация. К удивлению родителей, людей приземлённых, любящих деньги и комфорт, сын вырос русским патриотом и уехал в Славянск воевать за Русский мир. Васёк забрал винтовку у Румына. Нет, он ни за что с ней не расстанется. За свои бестолково, можно сказать, зряшно прожитые тридцать пять лет, Ваську не доводилось держать в руках и, тем более, называть своею такой стоящей вещи. Молодёжь, Мирон, Бурый, Плаха, любили над ним позубоскалить. Васёк на них не обижался, и даже чувствуя, что над ним подтрунивают, продолжал рассказывать:
- В бабкином доме в последний год завелись крысы. Шастают по дому толпами, здоровенные такие, страшно даже, - он округлял свой единственный глаз и показывал руками, какие у него водились крысы. Бойцы смеялись, ведь таких, размером с доброго пса, крыс в природе не бывает. -Я первые две комнаты пробегаю трусцой, живу в последней - там нет дыр в полу. - Откуда же крысы?- спросил Бурый. - Перед войной стояли там бараки, рабочие жили, шахтёры, - отвечал Васёк. - Вот там-то, говорят, крыс было море. Что только с ними не делали, а до конца вывести не могли. После войны построили три кирпичных дома, людей расселили, бараки сломали, крысы сами куда-то пропали. - И где же по-твоему хоронились? После войны почти семьдесят лет прошло!- спросил Бурый. - Расплодились, почуяв новую войну, стало быть, - совершенно серьёзно сказал Романыч.
ОЛЕСЯ Жарко. Студент сосредоточенно чистит картошку, отмахиваясь от надоедливой мухи. Его гладко остриженная голова под защитной фуражкой отчаянно потела, и парень время от времени вытирал ее платком. Анархист, которого дали в помощь, не торопился, рылся в вещмешке, что-то искал. Студент тем временем начистил чуть не половину картошки, но не высказывал своего недовольства -- он был рад, что в помощь дали не любопытного Романыча, не Васька, которые любили расспрашивать о том, что их совершенно не касалось, о родителях, к примеру, или, ещё хуже: есть ли жена или девушка. Делали они это из простого наивного любопытства, совершенно не понимая, что ставят собеседника в тупик. Анархист никогда ни о чём не спрашивал, совершенно справедливо считая эти вопросы неприличными. И верно: иногда человеку самому трудно ответить на этот вопрос: считать ли своей девушкой ту, что провожала его на войну или... Отчего-то при слове девушка из музыкального киоска памяти тихо, но отчётливо белорусский песняр выводил изумительно красивым тенором: "Олеся, Олеся, Олеся, так птицы кричат..." Он ее помнил белобрысой девчушкой, которая сидела с соседской Танюшей, на тёплой от солнца скамье. Ветер гулял в ветвях цветущей сирени, девочки, оживлённо беседуя, болтали ножками в лёгких сандалиях. Каждый год в начале мая повторялось одно и то же: за соседским забором во дворе, где целое лето лопухи в сумраке запущенного сада слушали тишину огромными зелёными ушами, стоял пьяный гомон, орала музыка, звенела посуда -- старуха Волошина отмечала день рожденья. Седая, морщинистая, в нарядной кофточке и новом платке с серебристыми кистями( подарки детей) она сидела за столом, полном яств, и жевала кусочек праздничного пирога. Два ее старших сына, Фёдор и Юрий, седоватые, тучные мало похожие друг на друга, сидели рядком в окружении чад и домочадцев. Тамара, младшая, рано овдовевшая дочь, черноокая, с гибким стройным станом, которая жила с матерью, носила из кухни угощения, а назад -- вороха грязной посуды. Олеся была внучкой Юрия, был здесь и Никита, внук Фёдора, долговязый нескладный юноша, "молодая поросль", как говорили подвыпившие деды. Никита не любил бывать у прабабушки, но не осмеливался перечить родителям, а после того как родичи напивались, тихонько исчезал слоняться по улицам. Олеся, набив карманы конфетами, убегала к подружке Тане, и на скамье возле таниного дома, взахлёб, перебивая друг друга, девочки делились событиями прошедшего с их последней встречи года. Не договорив последней фразы, маленькие непоседы вспорхнув со скамьи, уже неслись вверх по улице в сторону пруда, где заходились в страстной истоме лягушки. А спустя полчаса хлопнула калитка костиного дома -- и две ясноглазые нимфы с щебетаньем бежали по дорожке к крыльцу. Две кудрявые, пахнущие солнцем детские головки склонялись над лукошком с котятами, которых Костя по их просьбе вынес из дому и поставил на ступени крыльца. Дымчато-серая кошка Василиса встревоженно кружила вокруг, пытливо заглядывая девочкам в глаза: "Вы же ничего плохого не сделаете моим детям?" Щёки, подёрнутые нежным пушком, соприкасались, когда девочки осторожно достали из лукошка двух котят, серых, дымчатых, как мать. Издавая восхищенные возгласы, они гладили их атласную шёрстку. Белесые реснички девочек трепетали радостью: "Глянь, Таня, какие мягкие лапки, а коготки острые, как иголочки". Котята, слабо попискивая, пытались ползти на слабых лапках. Из окна выглянула Наталья Федотовна, костина бабушка: " Кто там? - спросила она внука. - А, Олеся... Опять Волошина именины празднует? Жива, стало быть, старушенция". Они враждовали уже сорок лет из-за дагестанца Магомеда, сапожника, который ухаживал вначале за Натальей Морозовой, и неожиданно женился на ее соседке, Лизаветте Волошиной, усыновов ее мальчишек. Через год у них родилась дочь Тамара. Сидя под старой грушей и склонив большую иссиня-чёрную голову и напевая гортанным голосом старинные горские песни, Магомед ловко орудовал шилом. Ботинки, сапоги, туфли - всё из-под его рук выходило добротное, красивое. Мальчишки-пасынки его обожали, и когда мать гоняла их за проказы, находили убежище за спиной Магомеда. "Ва-й, ва-й, женщина, чего ты так кричишь?" - говорил он, широко улыбаясь, хватал Лизаветту за руки, которыми она старалась достать из-за спины мужа своих сорванцов, и звучно целовал ее в щёку. "О чём ты поёшь?" - спрашивали мальчишки. "О любви, - охотно отвечал сапожник: - рыбака забрало море, а на берегу его выглядывают мама и невеста". "А как будет по-дагестански море? а как рыбак? Научи нас своей песне" - просили пасынки. И хоть горец умер от инфаркта лет двадцать назад, Морозова не могла забыть обиду, старухи не общались. Таня долго ещё вспоминала день, проведённый с Олесей. На улице не было сверстниц, и по вечерам, особенно когда мама работала во вторую смену, Таня отчаянно скучала. Рассматривая от нечего делать синяк на ноге повыше колена, девочка вздохнула, вспоминая, как когда-то отец с уморительной гримассой дул на синяки, приговаривая: "больше не болит". Этих синяков разного цвета, от фиолетово-синих до красно-коричневых, было у Танюши множество - неловкая, нескладная, она падала на ровном месте. Отец Тани уже много лет работал в Москве, на стройке. Поначалу он приезжал каждые полгода на недельку-другую погостить, потом лишь изредка звонил семье по мобильному телефону и передавал разными людьми деньги. Спустя три года до матери дошли слухи, что отец сошёлся в Москве с одной женщиной, тоже из приезжих, они вместе снимают квартиру. Похоже, что это было правдой: звонить он перестал, а деньги стали приходить совсем редко и мало. Иногда вместе с деньгами отец передавал письма. "Зачем ты берёшь письма от этого предателя?", - возмущалась Таня. Мать вздыхала и молчала, ведь если вернуть письмо, следовало бы вернуть и деньги, а они были так нужны то на обувку для дочери, то новую кофточку, которую она давно просила. Будучи в курсе их семейной драмы, Костя часто помогал соседке по хозяйству. Взвалив на плече тяжёлый мешок с картошкой, он тащил ее в подвал, пилил ольху, выросшую некстати в углу огорода. Однажды Костя по пути на тренировку увидал, что калитка дома Волошиных распахнута, во дворе стояли соседи. Вездесущая Танюшка, которая появлялась на улице сразу, как там оказывался Костя, сообщила, что бабка Лизаветта умерла. Костя поколебался и решил, ничего не говоря своей бабушке, зайти к соседям попрощаться с покойницей - таков обычай. В комнате с занавешенными зеркалами пахло ладаном, у гроба, понурив седые головы, сидели сыновья Юрий, Фёдор и внуки, Александр и Роман, правнук Никита подпирал стену, на диване - Олеся с мамой и тётей. Вся семья в сборе. Соседи, войдя, ютились у стены. Сухонький старичёк Хруленко посторонился, освобождая место для вошедшего. Костя немного стесняясь, что его рослая плотная фигура занимает слишком много места, остановился у входа. Сыновья покойной заметили его и коротко кивнули. И вдруг Фёдор, старший сын, сначала тихо, будто вспоминая, а затем громче, стал петь песню на непонятном языке. Брат Юрий вначале посмотрел на него несколько удивлённо, а затем сам стал тихонько подпевать. Занесённую сюда непонятно каким ветром дагестанскую песню, сложенную в рыбацком посёлке на берегах Каспия, которую пел когда-то гортанным голосом сапожник Магомед, сыновья пели своей матери, как последний привет о муже, о ее ушедших любви, страданиях и радостях. Когда Костя сообщил бабушке весть о смерти ее давней соперницы, та печально промолвила: "Гикнулась-таки старушенция, а я ведь старше ее на два года. Я уже слишком стара, чтобы думать о приличиях", - прибавила она в ответ на вопросительный взгляд внука, и проститься с Лизаветтой не пожелала.
*** Так вышло, что они не виделись два года. Вновь весна, буйство сирени, Волошины собрались помянуть мать в день ее рождения. Уже тихо, без шума. Но что это? Кто эта лучезарная дива в ореоле золотых волос? Неужто Олеся? -Как ты выросла, Олеся, не узнать, - только и мог промолвить Костя. Довольная произведённым впечатлением и немного смущённая, Олеся залилась звонким мелодичным смехом. Костя не мог оторвать глаз от ее лица, будто впервые увидел эти округлые, тронутые загаром, щёки, голубые смеющиеся глаза, и даже детская манера морщить носик, смеясь - всё казалось необыкновенно пленительным. От всей ее статной девичьей фигуры веяло молодостью, здоровьем. В этот момент из калитки своего дома выскочила Танюша: -Пошли в дом, Олеся, мама на работе. Я только кур покормлю и пойдём гулять, - торопливо говорила она, увлекая за собой Олесю. - Ты на тренировку? - спросила Таня Костю, захлопывая перед его носом калитку. - Ну, иди, иди. По инерции Костя медленно пошёл прочь, то и дело прислушиваясь к оставшимся позади задорным девичьим голосам. -Что влюбился? - спросила со смешком Таня, когда Костя попытался разузнать у нее адрес Олеси. - Ну и зря - у нее жених есть, Олегом зовут! Он там у них самый крутой на улице - вздует всякого, кто к Олеське подойдёт! - выпалила Таня. Костя только вздохнул: конечно, Олеся такая красавица. Не то чтобы он побоялся "крутого пацана" Олега, просто Костя при всех своих хороших внешних данных не считал себя красивым, он даже не осознавал своей привлекательности. Такие мужчины, как правило, достаются не тем, о ком они вздыхают, а тем женщинам, которые не стесняются незаметно прибрать их к рукам. Так соседская девчушка Таня, ловко устранив соперницу, тихой сапой вползла в жизнь Кости.
*** К зданию бывшего СБУ, где теперь располагался призывной пункт Ополчения, Костя пришёл один. Воспитанный суровой бабушкой, он не любил женских охов и вздохов и решил позвонить маме и Танюше после. Бабушка покоилась на кладбище уже полгода. Ожидая своей очереди, он заметил Романа Волошина, отца Олеси. А вот и она стоит, любопытно оглядываясь по сторонам. Пока Костя раздумывал, как бы ему подойти и поздороваться, его заметили. Олеся на правах старой дружбы подошла первая. Костя поставил на землю спортивную сумку, в которой носил на тренировки спортивную форму и боксёрские перчатки, а сегодня сложил свои вещи: тёплый свитер, бельё, носки, котелок, с которым покойный дед прошёл всю войну. - Как это тебя Танюша отпустила? - спросила Олеся после первых приветствий. Костя покраснел, но нашёлся ответить вопросом на вопрос: - А как вы с мамой отца отпустили? - Его удержишь! Решил - и всё. - Вот и я также. Замуж не вышла? - За кого? - Ну как же? Я слыхал, что ты встречаешься с каким-то Олегом. - Это Таня тебе рассказала? - спросила Олеся удивлённо. - Я с ним один раз сходила в кино. Костя почувствовал, как радостно загрохотало сердце в груди. "Ай да Таня", - промелькнуло мельком в голове, и тысячи вопросов завертелись на языке: попросить телефон или не стоит? Закрутить ещё с одной, а если убъют? Вот если попадём с ее отцом в одну часть, тогда это будет знаком, а если нет, тогда уж после войны. Если останусь в живых. Тут подошла его очередь, и он махнул Олесе на прощанье рукой.
ЖУРНАЛИСТЫ
С усмешкой поглядывая на быстро удаляющийся джипп российских телевизионщиков, Романыч неторопливо полез в карман, достал зажигалку. Склонив голову на бок, он секунду прислушивался. "Мина. Мимо", - подумал он и, немного отстранив сигарету от глаз, не без труда прочёл на папиросной бумаге "Хортиця". Мина шлёпнулась в ста метрах, и молодое деревцо черёмухи склонилось кроной к земле, корни его, роняя комья земли, беспомощно повисли в воздухе. Романыч прикурил сигарету и прыгнул в окоп. - Чем они тебя угостили?- поинтересовался Батя. -Хортицей. Наши сигареты курят - российские дороже, да и где их взять, когда они из Донбасса не вылезают. Этот здоровый был у нас на прошлой неделе, приметный, на артиста похож. Угощайся. Батя взял сигарету. Его лицо с двумя резкими складками, идущими от крючковатого носа к тонким губам выражало глубокое презрение: - Не люблю журналюг, - он презрительно сплюнул, - этот здоровый ещё ничего, а вот вчера приезжал один, рыжий такой, глазки бегают, и по всему видно, что ему глубоко начихать на всех нас. Убили ополченцев и мирных граждан? Очень хорошо - есть на чём построить репортаж! Ненавижу эту лживую братию. Однако, когда рядом начинают падать снаряды, куда девается их самоуверенность. Вбирают голову в плечи - и скорее бежать! - он зло рассмеялся. Рыжий корреспондент действительно работал на Донбассе всю весну и лето. Спустя месяц, в середине августа в окрестностях Мариновки, у самой российской границы, он приехал поснимать войну. С собой привёз двух молодцов в военной форме, широкоплечих, здоровенных, в ладно подогнаных комуфляжах и в полной амуниции. Снимать решили в брошенных окопах, подальше от линии соприкосновения с противником. Молодцы под прицелом кинокамеры бойко стреляли в пустую степь, распугивая сурков и сусликов. Чумазые, оборваные ополченцы из отделения Бати высунулись из блиндажа и смеялись, глядя на них, как на клоунов. Артиллеристы противника, между тем, заслышав стрельбу, выпустили в сторону окопов несколько мин. Ополченцы, прячась в блиндаж, видели, как корреспондент в панике побежал в сторону минного поля. Ему кричали, звали, но безуспешно. Чудесным образом он не добежал до минного поля и вернулся назад. "Повезло", - подумал Батя не без сожаления.
СОБАКИ
Трое суток прошло с того дня, когда разнесло в щепки крышу дома, и хозяйка с орущим ребёнком на руках выскочила в одном халате, а хозяин, роняя в спешке вещи, побежал к машине, затолкал в неё рыдающую жену с сыном и уехал. В тот день ещё долго бомбили. Собака в ужасе пряталась между будкой и домом и дожала всем телом. Ни ночью, ни на следующий день хозяин не возвращался. Отчаянно хотелось есть и пить. Воды в кастрюльке хватило на полтора дня, и собака уныло смотрела на дочиста вылизанные миски. Поутру она слизывала росу с травы куда позволяла цепь. Закрыв глаза и положив большую голову на лапы, пёс с тоской прислушивался: вдруг хлопнет калитка и послышатся размеренные шаги и негромкий свист. Под голодное урчание в животе собака вспоминала, как по утрам хозяйка выносила миску кислого молока или творога и ломоть хлеба, а вечером собаке полагалась полная миска каши с куриными головками. Хозяйка подходила быстрым шагом, ставила перед собачьей мордой миску и, не обращая внимание на дружеской повиливание хвостом и умильные собачьи глаза, торопливо удалялась. Хозяин кормил вечером, он никуда не торопился, ждал, пока пёс насытится, дружески трепал его по холке, садился на ступеньки крыльца, закуривал.
От тоски и голода пёс стал выть, сначала коротко и тихо, потом громко и надрывно, изливая в вое всю беспросветную тоску, страдание и ужас, обречённого на мучительную смерть живого существа. Невдалеке ему вторила такая же покинутая собачья душа и где-то на окраине -- третья. Однажды рано утром у ворот послышались лёгкие шаги, и поверх невысокого забора показалось улыбающееся веснушчатое лицо:
- Сидишь, бедолага?- обратился к собаке молодой оплченец. Оглядываясь опасливо, парень вошёл во двор, присел на корточки перед замершей от изумления собаке.- На вот, погрызи, - он достал из-за пазухи сухарь.
Собака поймала на лету сухарь, проглотила его почти не жуя, и с надеждой уставилась на незнакомца.
- Вижу, что оголодал ты, - парень выделил ещё два сухаря из спрятанного за пазухой бумажного кулька, и, страраясь не показывать страха перед огромной овчаркой, взял из под самого ее носа пустую кастрюльку и зачерпнул из бочки дождевой воды.
Не переставая изумляься, пёс лакал воду. Пить ему не очень- то хотелось, но он понял, что незнакомец ждёт - и надо пить. Живительная влага заполняла брюхо, там что-то урчало, но, вылакав всю воду, собака приободрилась, вильнула благодарно хвостом. Незнакомец потрепал её по холке и расстегнул ошейник. Уходя, он махнул собаке на прощанье и оставил калитку открытой.
Пёс трусил, усеянной воронками, пустынной улицей, забежал в знакомый двор, где жила небольшая лохматая собачонка, товарищ по прогулкам. Собак часто выгуливали на полянке возле леса, и пёс с нетерпением ждал того момента, когда хозяин выйдет из дома с поводком. Затем, смиряя изо всех сил свою собачью радость, шествовал с ним в переулок. Кривоногий, говорливый мужичек, хозяин лохматой собачёнки, выкатывался радостно и болоболил всю дорогу до поляны, где собак отпускали с поводков, давая полную волю. Сегодня дом говоруна был наглухо закрыт, и не было слышно ни лая собачёнки, ни чириканья диковинных маленьких птичек с кривыми клювами, совершенно непохожих на местных пернатых.
Ополченец Скиф тем временем, обойдя посёлок освободил ещё двух собак, которые присоединились к большой стае. Псы рыскали в пустынных улицах, иногда, в период затишья, забегали на позиции Ополчения. Бойцы подкармливали собак остатками своих скудных трапез, но запахи пороховых газов и разрывы снаряов гнали собак прочь. Впрочем, многие снаряды долетали вглубь посёлка, нанося урон стае, но собаки все равно держались своих домов, надеясь на возвращение хозяев. Однажды после миномётного обстрела на полянке осталась лежать огромная коза, голодные псы за считанные минуты оставили от нее рожки да ножки.
Чутким ухом разведчика Скиф услышал за спиной осторожные шаги и резко обернулся. На дорожке стояла большая овчарка, та самая, которую он освободил первой. Золотисто-карие глаза ее настороженно уставились на человека. - Ты гляди, Скиф пополнение привёл! - выпалил Мирон. Солёный, вытирая мокрое лицо недовольно пробурчал что-то себе под нос. Шахтёр выпил несколько глотков минеральной воды, которой поливал куму на руки. Это была минеральная вода Оболонь. Грузовик с минералкой, ехавший в Славянск, попал под обстрел. Водитель спрятался в ополченском окопе. После обстрела, стряхивая землю со светлой футболки, он пробурчал: "В гробу я видал, чтобы из-за чьих-то прибылей лишаться жизни", - и отправился назад пешком. Такой подарок пришёлся весьма кстати: на воде готовили еду, ею умывались и снабжали всех желающих из других отрядов. -Дмитрич, там не осталось чего-нибудь в котле? Бедняга оголодал на цепи, - попросил Скиф, и , обращаясь к собаке, спросил: -Как же тебя зовут? Рекс? Сармат? Валет? Ральф? Цезарь? Пёс радостно завилял хвостом. - Цезарь! - обрадовался Скиф.
Дмитрич залил холодным кипятком ломоть хлеба, добавил в котёл пару ложек петушонки и остановился в раздумьи - не кормить же пса из общего котла. - Возьми котелок Бороды, - отозвался Романыч, протягивая посудину, - Вряд ли он к нам вернётся. Ополченца с позывным Борода накануне тяжело ранило осколком в ногу. В Донецком госпитале ему собрали раздробленную кость, но врач сразу сказал, что по окопам Бороде уже не бегать. Анархист угостил собаку печеньем. Мирон полез в вещмешок и извлёк оттуда кусок копчёной колбасы( накануне ему прислали из дому посылку). - Нет-нет, - запротестовал Дмитрич, - лучше оставь колбасу ему на вечер - не стоит его сейчас перекармливать. Начались разговоры: " А у меня дома осталась сбака", "Вот у меня был пёс"
Признав в Скифе нового хозяина, Цезарь не отставал от него ни на шаг. Чтобы уйти в разведку, Скиф привязывал его к дереву у блиндажа и просил бойцов в случае обстрела отвязать его и спрятать в блиндаж. - Мог и не говорить, - заверил его Дмитрич.
Через час после ухода Скифа прилетела первая мина, начался обстрел. Дмитрич, припадая к земле, побежал отвязывать собаку. Держа пса за ошейник, он привёл его в блиндаж. Но собака не могла усидеть на месте, бегала по окопам, становясь на задние лапы, беспокойно выглядывала на дорогу, туда, куда ушёл новый хозяин. Её звали вернуться в блиндаж, но Цезарь, виновато виляя хвостом, упорно сидел в окопе. Когда Дмитрич в очередной раз высунулся из блиндажа, поглядеть как там пёс, Цезарь уже мчался по дороге. Больше его никто не видел. Умчавшись искать хозяина, пёс заблудился. Разыскивая пса, Скиф узнал, что собаку по кличку Цезарь искал какой-то гражданский. Надеюсь, что нашёл, подумал Скиф.
ШТРАФНИКИ ИЗ ЯМПОЛЯ.
- Началось в колхозе утро, - проворчал Мирон, услышав вдали рёв авиационных двигателей. Весь день откуда-то с запада доносился рёв авиации и грохот тяжёлой артиллериии. - Ямполь штурмуют, - мрачно сказал Кедр, поговорив со штабом. У костерка, где готовилась каша, не было привычного оживления, завтракали в полном молчании. После еды Солёный завалился на постель. Он лежал, широкий, с пузом горой, и матерился досадливо, когда бухало неподалёку, а земля с кровли осыпалась ему на лицо. Солёный ворочался, тяжело поднимался и стряхивал её. Несмотря на то, что в Ямполе стоял небольшой отряд, человек сто, кононада не утихла и после полудня, значит ополченцы обороняются, понимали семёновцы. Сорок человек ямпольского гарнизона продержались до самой ночи, пока люди Стрелкова не вывели их козьими тропами в Славянск. Остальные были убиты или бежали. Спустя несколько дней в Семёновку прислали двух штрафников из Ямпольского гарнизона. Авдей и Угол, поседевшие и почерневшие от пережитого ужаса, они резко выделялись из общей массы бойцов, хотя семёновцы тоже побывали в переделках и понюхали пороху. Глядя на штрафников, все поневоле притихли, и, хоть очень хотелось разузнать о событиях, вернее сказать, разгроме, подробнее, никто к вновь прибывшим с расспросами не лез. Думая, что семёновцы их осуждают, Авдей и Угол держались вдвоём, но спустя несколько дней нормальные отношения наладились сами по себе.
Однажды Авдея с Романычем послали на склад за пайком, Угол остался с Воланом чистить картошку на обед. Командир отделения недаром оставил у костра Волана, тот, хоть и недавно в Семёновке, но снискал у товарищей всеобщую симпатию. Его полюбили за открытую добродушную улыбку на красивом лице, весёлый нрав и дружелюбие. С Воланом Угол неожиданно разговорился. Он стал рассказывать о том страшном бое, и было заметно, что он хочет облегчить душу словами. Иногда он нервно поглядывал на дорогу, куда ушёл товарищ по несчастью Авдей. Видимо, он стеснялся этого разговора, как своей слабости. Рассказ был путанный, отрывочный, иногда рассказчик замолкал, опускал глаза в землю, то ли прислушиваясь к своему внутреннему голосу, то ли подбирал слова. Картошка замерла в руках Волана, и все бойцы, которые находились поблизости, оставили свои дела и подсели к костру. Лишь Капитан, седой ополченец, бывший капитан милиции, остался сидеть на месте. Горький опыт последних месяцев научил его сторониться новостей - они не сулили ничего хорошего, а всё больше требовали собрать всё мужество и терпеть, терпеть. - После налёта авиации и артподготовки, - рассказал Угол, - когда от страшенной кононады лопались барабанные перепонки, прямо на окопы ринулись танковые клинья. Одни смельчаки бросали в них связки гранат, другие выскакивали перед танками с Турсами наперевес. Четыре танка удалось подбить, но было и такое: мой друг Черемис выскочил с Турсом против танка, выстрелил, а вместо снаряда вывалилась какая-то хрень на крученой проволоке. Прапорщики из российских складов, наверное, дали старые Турсы, чтобы новые затем налево продать. Сволочи! - Угол прибавил трёхэтажное ругательство. - Пулемётная очередь из танка перерезала Черемиса пополам. - Угол сделал глоток из бутылки с минеральной водой: - Вот вы думаете, что трусы мы, - он тяжело вздохнул, - может, оно и так, я себя не оправдываю... Один молоденький паренёк из Донецка только и успел выпрыгнуть из окопа со связкой гранат, как его разрывало пополам прямым попаданием из танка, только ошмётки полетели в разные стороны. Мимо меня пронеслось что-то розовое, а волосы на голове так и встали дыбом. А танк прорвался к окопам и давил людей многотонной громадиной. И лязг железа сливался с предсмертным криком людским, а на гусеницы наматывались человеческие внутренности. Не помню, как и куда я бежал, несколько человек бежали вместе со мной, кто с оружием, кто, бросив его в панике.
***
Спустя два дня после разгрома Ямпольского гарнизона разведчик Скиф по пути на задание наткнулся на раненого бойца. Из придорожных кустов выглянуло небритое бледное лицо и дуло автомата: "Кто такой?" - тихо спросил незнакомец. "А ты кто?" - недоверчиво вторил ему Скиф. Когда Скиф отправлялся на задание, он снимал с себя Георгиевскую ленточку и выкладывал из карманов документы. Раненый в ногу, с суковатой палкой боец осторожно вышел из кустов, он еле держался на ногах. Через разорванные на коленях штаны были видны испачканные землёй ноги. Скифа что-то толкнуло в грудь: "свой". - Я из Семёновского батальона, а ты кто будешь?, -спросил Скиф. - Из Ямполя я, позывной Синбад, два дня скитаюсь. Уж думал, не дойду до своих, - радовался боец, признав в Скифе своего. - До нашиих метров семьсот, я провожу. Сухие запёкшиеся губы дрогнули: -У тебя нет воды, браток? Он жадно пил воду, спохватившись, спросил: - Тебе оставить? - Пей, я не хочу. А к своим всё равно возвращаться. Синбад вновь припал к фляге. Скиф смотрел на грязную вздрагивающую руку, заскорузлый от запёкшейся крови рукав комуфляжа и примеривал ситуацию на себя: а я смог бы так? Пришлось отвести раненого в ближайший отряд. Командир велел Скифу остаться: вдруг к нему будут вопросы, но всё было ясно, как божий день. Синбад, которого считали без вести пропавшим, вероятно, убитым, по счастливой случайности выбрался из окружения и вернулся к своим. Очень кстати в расположении отряда прибыл ополченец Вандал, черноволосый, смуглолицый паренёк, он объезжал на велосипеде отряды в поисках раненых. Вандал приходился племянником Кедру, родился и вырос в Киеве. Несмотря на свои шестнадцать лет Вандал приобрёл на войне полезные профессии: он корректировал миномётный огонь, научился оказывать первую помощь раненым. Ловко, как настоящий фельшер накладывал жгуты и повязки, делал уколы. Вандал обработал рану, сделал перевязку Синбаду и отправил его попутной машиной в госпиталь. За кружкой чая Скиф рассказывал, что бедняга Синбад, блуждая по лесу, натыкался на вражеские блокпосты или патрули, на одном ясно слышал польскую речь. Однажды под утро мимо него прошли двое со снайперскими винтовками, говоря по-английски. В какой-то момент Синбад подумал в панике, что ВСУ заняли всю местность, вытеснив ополченцев неведомо куда. Остаётся лишь пустить себе пулю в лоб, чтобы не сдаваться в плен. Однако, не прекращающаяся артиллерийская кононада свидетельствовала о том, что Ополчение не сдаётся, и Синбад брёл туда, куда стреляют бандеровские недобитки и вся неофашистская рать, пришедшая им на помощь. -Не хотел бы я попась им в плен... - сказал Мирон. Все замолчали, каждый боец вспомнил леденящие душу рассказы об издевательствах над пленными ополченцами и над мирным населением, заподозренным в сепаратизме. Не то чтобы они боялись, хотя и это присутствовало, более всего угнетала низость, до которой докатились люди, мучая беззащитных. Северянин, здоровенный мужик косая сажень в плечах, с курчавыми светлыми волосами, доброволец из Москвы, тоскливо вздохнул: - Всякой мерзости налезло на нашу голову. Шведы, мечтающие о реванше в Северной войне, французы, желающие поквитаться за Наполеоновский поход, поляки за то, что вышибли их из Москвы вместе с их Лжедмитрием, недобитые фашисты из Италии и Германии. Всё это единичные добровольцы, не хватает им в размеренной европейской жизни адреналина. А вообще воевать с Россией лоб в лоб Запад не хочет: общественное мнение не потерпит, когда отсюда будут приходить сотни тысяч гробов, а вот использовать хохлов, как дармовое пушечное мясо, очень даже можно. Жизнь европейского человека бесценна, а хохлы -это те же русские, их не жалко. В сущности, это предатели из русских. - Тут бы я поспорил, - сказал Батя, - среди украинцев много поляков, венгров и всяких других, кто остался здесь после многих веков иностранного господства. Да и хохол из Полтавы сам себе на уме. Помнит, как разогнали Войско Запорожское и тем самым лишили автономии. - Да ерунда это - в марте девяносто первого все они голосовали за Союз, значит все старые обиды забыты, - вставил Дмитрич. - И чего они тогда, я имею ввиду времена Богдана Хмельницкого, просились в Московию? Их никто к нам не звал! Плаха, молодой ополченец с небольшим свежим шрамом на круглом миловидном лице, молча слушал спор старших, и его физиономия с юношеским пушком на щеках была черезвычайно серьёзной. Это был не разговор между друзьми с родного посёлка: хохлы сволочи, а бандеровцев надо мочить. Анархист, взглянув на Плаху, улыбнулся понимающе: он, Сергей Круглов, позывной Анархист, вырос среди таких разговоров. Кроме того, у мамы, члена Русского блока, была целая библиотечка книг по истории Украины и России, которые Серёжа с увлечением читал. Ещё задолго до событий 2014-го года он стал стороннником Русского мира. Он и сейчас оставался верным тем же убеждениям, вот только ему было непонятно, как сидение под обстрелами ВСУ могло приблизить победу Русского мира? Украина обрушила на голову восставших всю силу своей артиллерии, авиации и бронетанковых войск, и всякому, сидящему в окопах, было ясно, что если Россия не вмешается, то их раздавят, как котят. - Верно, не звали, да и не очень хотели их брать, ведь это означало неминуемую войну с Речью Посполитой, однако, надо было знать тогдашнюю обстановку, я имею ввиду середину семнадцатого века, - вмешался Студент: - Поляки теснили с одной стороны, татары с юга. Простой народ, который страдал от притеснений казацкой старшины, хотел царя русского Православного. Знали, что русский царь суров, но милостлив. У него искали защиты от чужаков и своих упырей. Богдан Хмельницкий понял, что народ за союз с Москвой, хотя сам он был полонистом, любил Польшу, вельможный быт и панские вольности. Вся казацкая старшина мечтала о том же, что и он: получать деньги за службу из рук польского короля, стать наравне с ясновельможными панами польскими, и бить своего же казака и крестьянина жёлтым сапогом в морду. Оттуда и все предательства. Много раз казацкая верхушка разрывала Переяславский договор, однако, тут же собиралась Чёрная рада из простых казаков, мещан и крестьян, и гнали предателей в шею. Тогда простой люд хорошо понимал, что нэзалэжность означает лишь суверенное право верхов грабить свой народ. Если посмотреть на новейшую историю украинцев, то становится ясно, что менталитет не изменился. Верхи жаждут власти, чтобы нахапать денег, а низы ещё не поняли, что другого содержания украинской нэзалэжности просто нет. - А что не везде так? У Путина, скажешь, нет припрятанных миллионов? - ехидно спросил Солёный. - Нет, не везде, - возразил Ильич, ополченец удивительно похожий на на молодого Ульянова-Ленина (сходство дополняли усы и бородка). Ильич тоже из Москвы, служащий почтового ведомства. Он сидел рядом с Северянином на сухом поваленном бревне. Они познакомились на Ростовском вокзале, когда Ильич стал расспрашивать у местных таксистов дорогу в Славянск. "Вон, видишь здорового мужика? - спросил черноволосый, похожий на цыгана таксист. - Он тоже спрашивал, как попасть в Ополчение". Северянин продолжил: - В цивилизованных странах правительства в случае громких скандалов уходят в отставку. Представьте себе, добровольно уходят. И воровать им не позволяет чувство собственного достоинства. Кроме того, недоброжелатели Путина любой, присвоенный им, доллар найдут и раздуют скандал на миллион. Это вашим киевским плюнь в глаза - скажут: "божия роса". Путин пашет, как чернорабочий. Так работают не за деньги. А счёт в банке и у меня есть, и у Ильича тоже. У Путина счёт в банке, наверное, есть - не алкаш же он, чтобы, получив зарплату, бежать в пивную. Все громко заржали. Северянин тоже смеялся своей шутке, и его большой живот ходил ходором. - А тут ещё и местные доморощенные либералы,- продолжал Северянин.- Вчера товарищ из Москвы звонил, говорит, что наш общий знакомый Генка Берендеев подался на Донбасс, но не к нам, а к нацикам в батальон "Азов". Вначале меня это несколько удивило, ведь он такой демократ, так остервенело ругал правительство, можно было подумать, радеет за народ. Мы жили в одном микрорайоне, друзьями не были, так иногда в местном баре за бокалом пива говорили "за жизнь". Однажды я сказал, что родом из Донецка, уехал в Москву вместе с родителями после развала Советского Союза по идейным соображениям. " Какая идея в этой вонючей Рашке? - удивился Генка. - Я сам себе готов в морду плюнуть за то, что принадлежу этому убогому скотинистому народу". Это он брякнул в хорошем подпитии, так то Гена выражался более осмотрительно - мечтал выбиться в депутаты, потом, когда понял, что это ему не по зубам, агитировал за олигарха Прохорова. Наверное, мечтал Гена хорошо устроить свою жэпэ, простите мой французский, но Прохорова прокатили. Теперь-то я понял, чего стоят демократические убеждения Берендеева: ненавидит он русский народ, как и все либералы. А Путина особенно, за то, что новая власть дала нам поднять голову, почувствовать себя людьми. Хотя в таком повороте взглядов нет ничего неожиданного. Учуял Генка адский, сатанинский характер киевской хунты и примкнул к ней.
***
Вслед за Ямполем неприятель штурмовал посёлок Николаевку. Всё утро оттуда доносились глухие взрывы и вой авиации. Ополченец Скиф, у которого там остались родители, тщетно пытался дозвониться домой, но связи не было. От непрекращающейся канонады и неизвестности сердце его тревожно сжималось. Вдруг над местностью, где находилась электростанция, и где работал отец, в небо взмыл огромный столб чёрного дыма. Скиф понял, что снаряд угодил в резервуар, где хранилось трансформаторное масло. Лишь ночью ему позвонила мать и сообщила, что оба они живы. Отец, Тарас Зиновьевич, был на работе, когда начался авиационный налёт. Начальник смены остался на станции один, всем остальным велел спасаться кто как может. Тарас решил ехать домой, вскочил на велосипед, когда всё вокруг заходило ходором - бомбили электростанцию. Народ мчался к проходным. Пятеро ополченцев, охранявших электростанцию, пошли скорым шагом к проходным, когда рядом разорвался снаряд. Несколько человек упали, кого-то убило наповал, кто стонал и звал на помощь. Тарас, над головой которого пролетела мина, бросил велосипед и укрылся за мешками со стройматериалами, которые привезли накануне, но ещё не успели спрятать в склад. В дело вступила дальнобойная артиллерия. Слой алебастра из разорванного мешка засыпал старого Тараса и по сути дела спас ему жизнь, когда солдаты ВСУ зачищали посёлок и территорию электростанции. Ни жив ни мёртв лежал под слоем алебастра, когда они добивали раненых ополченцев и рабочих. "Родненькие, не убивайте - у меня двое детей!" - молила солдата какая-то женщина. Тарас загнал вглубь живота истошный крик, готовый вырваться наружу, когда в ответ на мольбу послышался выстрел. До самых сумерек лежал старый Тарас в своём убежище и лишь ночью вернулся домой. Обычно выдержанный и немногословный, Тарас вбежал домой сам не свой. Хватаясь за голову, с которой сыпался алебастр, он нервно бегал по комнате, выкрикивая бессвязные слова, из глаз его, проделывая бороздки на запылённом лице, лились ручьи слёз.
"ПОВЕЗЛО"
Солнце клонилось к западу, канонада понемногу умолкала. Украинские артиллеристы, которые с утра методично обстреливали жилые кварталы Славянска и Семёновки, закончили свой рабочий день. Анархист, собираясь на ночное дежурство, сунул в карман три карамельки из маминой посылки. Солнце уже село, в прелеске скапливались вечерние сумерки. Серёжа любил предвечерний час, когда притихшие птицы с верхушек деревьев глядят вслед уходящему светилу. Он сел, привалившись спиной к старой осине. Какое счастье слиться с деревом в одно целое, ощущать шум ветра в кроне, трепет осиновых листьев, запахи степных цветов, одинокий вскрик ночной птицы. В тихом завывании ветра он услышал вдруг отзвук ушедших веков и тысячелетий, когда его далёкий предок также сидел под деревом и глядел на степь. Тогда человек еще не мыслил себя господином природы, а лишь муравьишкой, слабой тростинкой, колеблемой ветром, частью природы, причём едва ли самой важной. И однажды, рассуждая в тени большого дерева ( на сытый желудок, конечно, после удачной охоты, потому что натощак думается совсем об ином) пришло на ум его предку, что жизнь в человеческом облике -- одно лишь звено в вечных перевоплощениях... После этой жизни он пробьётся сквозь влажную землю в облике ясеня, а, может, кедра. Или, спасаясь бегством от лесного пожара, вместе с быстроногими ланями, рыжими лисицами и резвыми зайцами, он представлял себе, как сам станет лисом или волком. Под кронами деревьев прятался человек от палящего зноя, в лесу добывал материал для строительства и обогрева, кормился лесными грибами, орехами и ягодами, охотился и рыбачил. Лес, поле, реку человек обожествлял, природе он поклонялся. Это сейчас люди почувствовали себя хозяевами всего сущего: всё, мол, о природе знаю, могу спроектировать, рассчитать и создать любой пейзаж. Создали, впрочем, немного, зато крушили с размахом. Сейчас, когда Серёже вдруг показалось, что он близок к пониманию очень важного, до чего ему ни за что не додуматься проживи хоть пятьдесят лет тихой обывательской жизнью, захотелось жить долго-долго. Не где-то в небесах, а здесь, на земле, чтобы ловить первый солнечный луч на заре, слышать тихий всплеск воды на пруду и стрекотанье кузнечиков, вобрать в себя всё многообразие, всю радость земного бытия. Слабые отголоски этих мыслей появлялись и ранее, до войны... Когда ему случалось возвращаться с работы летним жарким днём, вдыхать всей грудью запах цветущих степных трав... От их пьяного аромата кружило голову. Хотелось упасть в траву и, слушая гудение пчёл, глядеть в небо. Однако, рядом обязательно оказывался кто-то посторонний, то соседка торопливо шла на автобусную остановку, то выныривали из проулка дети на велосипедах. Островок степи посреди города оказался совершенно случайно на месте кирпичного завода. Когда выработали глину, заводские цеха разобрали, строительный хлам сбросили в котлован, заровняв всё землёй. Строить запретили из-за оставшихся в земле пустот. Сохранившаяся по краям завода степь затянула рану на земле душистыми травами и вездесущим ковылём, как рану на теле затягивает молодая кожица. Серёжа воспринимал природу с особым дешевным подъёмом. Иногда во время пикника на тихом пруду за городом захочется вдруг уйти подальше от шумной компании и посидеть в тишине, слушая шум камыша, всплеск воды, производимый крупной рыбиной, подсмотреть как выплывет из зарослей дикая утка с выводком утят. Всякий раз, когда мать привозила корзину грибов из лесу, Серёжа смотрел на них с улыбкой сожаления: вновь проспал ранний утренний час, когда мама собиралась в лес, но не смогла добудиться его. Именно сейчас, когда твоё земное существование могло оборваться в любой миг, стало до слёз жалко упущенного, ведь этот мощный дух, эта всеобъемлющая душа, оказалось, храниться в столь хрупкой оболочке.
Едва Анархист занял своё место в "секрете", как возобновился обстрел. Командир позвал его - нечего там охранять, под свои мины укропы не полезут. Пригибаясь, к земле, Серёжа побежал назад. Неподалёку, справа, ухнул артиллерийский снаряд, куст бузины подняло корнями вверх, осколки остервенело рвали листву, обламывали ветви. Птицы взмыли в небо и с криками кружили не в силах улететь прочь от гнёзд с птенцами. Один дымящийся осколок упал Серёже под ноги. "Нет, я не могу умереть..." Он уже прыгнул в траншею, когда снаряд, выпущенный из гаубицы, угодил прямо в бруствер, земляную насыпь перед окопом. Взрывная волна чудовищной силы приложила его голову о стену траншеи, Анархист уткнулся лицом в землю и потерял сознание. Взрывная волна ринулась в блиндаж, разбросала в разные стороны бойцов, расплющила свечи пред иконой Богородицы и, сделав своё дело, обессиленная, отхлынула. Придя в себя, Дмитрич почёсывал ушибленный затылок. Батя вместе с Плахой бросились к засыпанному землёй, оглушённому Анархисту. "Повезло ещё", - сказал Бурый, указывая на воронку, из которой торчали острые дымящиеся осколки.
***
Отделение Бати откомандировали укреплять подступы с тыла. После взятия Ямполя и Николаевки командованию стало ясно, что неприятель предпримет повторный штурм Семёновки. Разведчик Скиф и десять ополченцев долго шли по окопам, а их там было нарыто километра полтора, затем превращёнными в руины улицами Семёновки. Наконец, они пришли к месту назначения. Батя увидел просёлочную дорогу, ведущую в сторону укроповских позиций. Глядя на небольшой отряд ополченцев, оборонявших рубеж, он подумал, что командование неприятеля явно не искало лёгких путей, когда решило штурмовать Семёновку в лоб, со стороны наиболее укреплённых позиций Ополчения, с системой блокпостов, окопов и пулемётных гнёзд, тогда как можно было спокойно зайти с тыла, по этой узкой просёлочной дороге. Батя возблагодарил Бога за то, что укроповские командиры не умеют читать карт, не знают зачем нужна разведка, да и вообще не умеют воевать.
ВОЛОНТЁРЫ
Поначалу снабжением ополченцев занимались активисты Антимайдана, они собирали деньги на митингах в стеклянные банки, на них покупали всё необходимое и везли груз в Славянск. Предприниматели и люди обеспеченные иногда передавали мешки с овощами, мясом и крупой, но всего этого отчаянно не хватало на две тысячи мужчин, количество которых всё увеличивалось. В Енакиево на митинге волонтёр Алла Бессонова просила граждан помочь ополченцам продуктами, медикаментами и перевязочным материалом. И люди понесли: крупу, макароны, консервы, чай, печенье, лекарства. Рассчёт оказался правильным: в Украине, где пребывал Донбасс до весны 2014 года, стране тотального воровства, люди привыкли видеть мошенника в каждом, кто просит денег. Помощь продуктами была более прозрачна, чем стеклянная банка. В одном из кабинетов Горисполкома волонтёры собирали, упаковывали пакеты с продовольствием и медикаментами. Вначале люди терпеливо ждали своей очереди, чтобы вручить волонтёрам свою лепту в общее дело, затем активные граждане стали им помогать. Ещё работали предприятия, выплачивались пенсии и пособия, не перекрыл ещё Киев финансовые потоки, отрезав мятежный шахтёрский край от экономики большой страны. Впереди был голодный год, когда люди занимали с ночи очередь за гуманитарной помощью, когда целыми семьями уезжали из родных городов не столько от артиллерийских обстрелов, сколько от голода.
Вместе с добровольцами из России потянулись волонтёры с грузами для Ополчения, они везли медикаменты, обмундирование, бронежилеты. Не обходилось без курьёзов. Однажды в "Спарту", подразделение Моторолы российские волонтёры привезли бронежилеты. - Ну а проверить? - спросил Моторола. - Отличные броники! Наша оборонка выпускает! - заверил волонтёр, молодцеватый улыбчивый парень в потёртых джинсах и футболке цвета хаки. - Если так уверен - надевай, - предложил Моторола. Волонтёр, всё ещё надеясь, что это шутка, надел бронежилет.
Моторола, отмерив несколько шагов, выстрелил в него четыре раза из автомата Калашникова. К счастью, бонежилет был действительно хорошего качества и три пули отскочили от него, а четвёртая, то ли отрекашетила, то ли промахнулся Моторола - угодила чуть ниже, в тело незащищённое броником. Кровь хлынула из раны, в мгновение ока на джинсах расплылось огромное бурое пятно. Волонтёр побледнел и рухнул на руки подбежавших ополченцев. Его отвезли в Славянский госпиталь.
Посылки из дому ополченцам из Енакиева привозили те же Алла с Борисом, таким же отчаянным волонтёром-водителем. Они изъездили все дороги в Славянске и округе, бывали и на "Метелице", доставляя посылки Бате и Анархисту. Алле запомнилась женщина, которая их приносила, длинноволосая, голубоглазая, небольшие с золоченной оправой очки висели на цепочке. Алла была с ней немного знакома по митингам. - Не боитесь за своих? - спросила она однажды. - Опасаюсь, а как же? - ответила женщина и, подумав несколько секунд, добавила: - У меня такое чувство, что они вернутся живые и невредимые, а моя интуиция никогда меня не обманывала. Теперь задумалась Алла: - Что ваша интуиция подсказывает насчёт всего нашего дела? - Будущее в тумане, - ответила женщина, усмехнувшись.
Случилось так, что контуженного Анархиста подвозили до Славянского госпиталя волонтёры Борис и Алла. Глядя на бледное лицо паренька, голову, безвольно упавшую на грудь, Алла вспомнила вдруг недавний разговор с его матерью: "А говорила, что всё будет хорошо". - Гляди, Боря! - вскричала женщина, указывя пальцем на огромный светящийся шар, который медленно спускался с неба справа от дороги. Ближе к земле он распался на пять небольших и упал на окрестные дома. Не сбавляя скорости, водитель бросил на него быстрый взгляд и всё сразу понял: - Это хлор! Чего застыла? Хватай тряпки, закрывайся! Алла торопливо намочила водой носовой платок и подала его Анархисту. Тряпицу, которую Борис достал из бардачка, Алла разделила пополам себе и водителю. Торопливо поливая её водой, женщина намочила подол платья так, что потекло по ногам. Борис отмахнулся от протянутой тряпки - ему приходилось вертеть во все стороны рулём, объезжая воронки на дороге. После этой поездки Борис, отравившийся хлором, надолго лёг в больницу. Анархист прижал платок к носу, но и сквозь ткань в лёгкие проникал едкий химический запах. С отчаянием глядел он назад: там, в Семёновке, в дырявом блиндаже, открытом всем ветрам, остался отец и товарищи.
ГОСПИТАЛЬ
Ворота госпиталя охранялись несколькими молодыми бойцами с автоматами Калашникова. Всякий раз, когда серебристая "десятка" останавливалась под воротами, бойцы с напускной важностью спрашивали: кто такие, к кому приехали. За рулём машины сидел молодой человек лет двадцати-двадцати двух, рядом с ним на пассажирском сидении -- женщина средних лет. "Алло, есть такой Анархист? - спрашивал по рации старший, отвечающий за охрану ворот боец, - Есть? К нему мать и брат. Впустить?" Через неделю приметный позывной запомнился, и "десятку" пропускали беспрепятственно. Серёжа ждал своих на лавочке в саду. Тут было тихо, не было привычной канонады, которая заполняла слух там, в окопах. Мама целовала в щёку, поглаживала по плечу, брат Виталик, улыбаясь, жал руку. После первых приветственных слов разговор скатывался на войну, Анархист ни о чём не мог говорить долго, война накрепко засела в его голове.
- Как Данил? - спрашивал он брата, спохватившись. Данил, сын Виталика, племянник Серёжи, родился в середине мая перед самой войной. А война для каждого началась в своё время. Для Серёги и Бати - 20 мая, когда они отправились в Славянск. Для жителей Калининского района, там где располагался госпиталь, она еще не начиналась. Однажды Серёжа подошёл к чугунной ограде поглазеть на прохожих. Люди спешили по своим делам, беспечно переговариваясь, ели мороженое, говорили по телефону. - Растёт, - охотно отвечал брат, - будит по ночам. - Как все дети. А вы как хотели? - говорила мать с улыбкой. - Виталик с Софьей его Медведем зовут. Не знаю почему. - Медведь? - пробормотал Серёга, - был у нас один Медведь, родом из Крыма. Говорят, здоровый был... Погиб он в первый день, когда наши заняли Семёновку. Там вначале стояла украинская часть, наши выбили ее миномётным огнём. Когда укроповские бойцы отходили, то заметили, что ополченцев, вступающих в Семёновку, ничтожно мало. Тогда они остановились, открыли стрельбу, и даже попытались наступать. Наши попятились. Тогда Медведь с пулемётом залёг в небольшой овражек и стал отстреливаться. Украинцы кидали в него гранаты, его изрешетило осколками, оторвало ноги, а он всё стрелял и стрелял, до последнего вздоха стрелял. Когда украинская часть отступила, вокруг Медведя лежала куча убитых им вражеских солдат. Сам он умер по пути в госпиталь. Там ещё было двое раненых укропов, их взяли в плен. В нагрудном кармане у одного вместе с документами было письмо из дому. Конечно, читать чужие письма нехорошо, но письмецо примечательное было. Мама напудствует сыночка: бей, пишет, москалей, отбирай их майно. Тот компьютер, который ты выслал, мы удачно продали. - Да, грабят местное население, - вздохнула мать. - Знакомые из Марьинки говорили, что у почтовых отделений стоят очереди из доблестных украинских вояк с мешками награбленого. На блокпостах укропы озолотились, собирая мзду с проезжих торговцев. Иной раз запросят так много, что человек, к радости грабителя с автоматом, вынужден вывалить товар на обочину и ехать порожняком. Кому война, а кому мать родна.
***
- Анархист! Серёга! Не узнал? Борода я. - Мужчина в тёмно-синем спортивном костюме и на костылях, поджимая левую перебинтованную ногу, спешит навстречу. - Бороду сбрил -- теперь никто не узнаёт, - смеётся он, пожимая руку Анархисту. - А ты что здесь? - спросил Борода, оглядывая парня с головы до ног. - Контузия, гипертонический криз, - нехотя ответил Анархист -- место в госпитале занимаю. Видал, какие тут лежат? - Оба, вздохнув, вспомнили ополченца без обеих ног и правой руки, которого привозили на инвалидной коляске покурить на балкон, а ещё несколько больничных палат, проходя мимо которых все невольно замолкали и передвигались бесшумно - там лежали тяжелораненые. - Ничего, скоро выгонят на фронт. А ты как? Что твоя нога? - Обещают, что буду ходить на двух, только не больно шибко, - и добавил грустно: - Списывают меня в утиль -- не боец, говорят, ты теперь, Борода.- А отец как? Я слыхал, что их там фосфором обстреливают. С химическими поражениями присылают чуть не каждый день. Двое скончались сразу по прибытию в госпиталь, с открытыми ртами и высунутыми синими языками... Страшно глядеть. - Отец живой, - произнёс Анархист мрачно.
Перед выпиской Анархиста отпустили на выходные домой. В его комнате ничего не изменилось, всё своё, родное, картина с волками, даже царапина от перочинного ножа на столе. Настольная лампа распространяет мягкий зеленоватый свет, цветок хлорофитума на книжной полке протянул ему три зелёные корзиночки. Из кухни доносится запах яблочного пирога, за окном шум падающей воды -- это мама поливает клумбу с цветущими розами. Все эти запахи и звуки знакомые с детства почему то вызывают щемящее чувство: всё это вскоре придётся оставить, и, кто знает, может, навсегда. Мысли о том, чтобы не возвращаться на фронт, Анархист не допускал: он сам выбрал свою судьбу, знал, на что идёт. Тогда, на призывном пункте в здании бывшего Донецкого СБУ их спросили: согласны воевать до победы или своей смерти? Кто не готов, сомневается в своих силах -- возвращайтесь домой. "Вход- копейка, выход -- жизнь", - прокомментировал Дмитрич. И как бы трудно не было, никто вслух не высказывал своего сожаления, что связал свою жизнь с Ополчением. Над трусами смеялись. Один из штрафников, копающих окопы, часто поглядывал в небо, за эту привычку его прозвали Звездочётом. Хотя всякому понятен охватывающий душу страх, когда самолёт с оглушительным воем атакует окопы, и пули крупнокалиберного пулемёта на его борту с дьявольским свистом прошивают земляные насыпи. Ополченцы падают на дно окопов. Святогор учил новобранцев:"Лётчики там разные есть, одни, трусоватые, боятся подлетать близко, профинтилят вдалеке, сбросят бомбы куда попало -- и восвояси. А есть такой, что летит, падлюка, прямо на позиции, снижается без страха. Такого, как увидишь, сразу падай на дно окопа и прикидывайся ветошкой".
Антон с Аркадием, школьные товарищи, пригласили Серёжу вечером выпить пива, спросили как там в Ополчении. "Воюем", - коротко ответил Серёжа. Удовлетворившись столь колотким ответом, приятели заговорили о своём: подрядов мало, а значит, премии не будет, посетовал Антон, Аркадий грустно кивал головой: вот хотел с родителями отдохнуть в Анталии, но курс доллара подскочил, от поездки придётся отказаться. Серёжа, который пришёл со своими тяжкими раздумьями, тяготился их обывательской беседой. Ему представилась разбитая в щепки Семёновка, Славянск, где люди живут в подвалах и завывают от ужаса, когда над головой рвутся бомбы, заплаканные женщины в чёрных косынках. Городское кладбище простреливается миномётчиками противника, и убитых хоронят прямо во дворах. Неглубокие временные могилы источают тошнотворный трупный запах. А здесь будто ничего не происходит, будто нет разбитых домов, искалеченных судеб... Раздражение нарастало и, придравшись к чему-то, Серёжа взорвался, наговорил приятелям злых и несправедливых слов, о чём пожалел уже по дороге домой. На вопрос матери: почему вернулся так рано, ответил невразумительно - он сам не понял своей вспышки.
ИСХОД.
Жаркое летнее солнце скрылось за горизонтом, в перелеске уже скапливались вечерние тени. Бурый собирал хворост для костра, когда увидел светящиеся потоки, стремительно летящие с небес на землю:
- В укрытие, братцы! Быстрее! Фосфор! - скомандовал Кедр.
Уже ближе к вечеру бойцы перебрались в бункер под автомойкой. Наутро Дмтрич с Бурым, осматривая окрестности, наткнулись на глубокую дыру в земле. Бурый засунул в дыру палку, но так и не достал до дна. Прожжённая на полтора метра земля с белой, похожей на соль накипью, свидетельстовала о том, что украинская армия обстеляла позиции Ополчения фосфором. Почесав в затылке, Дмитрич изрёк: - Да, родная держава не поскупилась на то, чтобы меня убить. Если бы десятая доля этих средств была потрачена на моё благосостояние, то я был бы весьма обеспеченным человеком.
***
Перекрестившись трижды на икону, Батя лёг спать. Долго ворочался, думая, как там сын в госпитале . Мучительно болело горло. Рядом тяжело кашлял Романыч. Кряхтя и охая, Романыч встал и выпил минералки. - Дай и мне, - попросил Батя. - Доконают они нас этим фосфором, падлюки. Хорошо, что сына в госпиталь забрали. - Он вытер слезящиеся глаза тряпицей. - Ладно, мы с тобой пожили на этом свете, а вот их жалко, - он кивнул на Бурого и Плаху, - молодые совсем. В Семёновке живут люди, одна семья даже с детишками. Куда им от этой отравы прятаться? Вместо ответа Романыч только молча вздохнул. Всё стихло, лишь трещала горящая свеча у икон. Вспомнился Бате маленький внук Данил. Перед отправкой на фронт их с женой впервые пустили в больницу к невестке и новорожденному. Маленький человечек лежал в кроватке. Дед хотел потрогать его за ручку, а тот схватил его за палец и долго не отпускал. "Наверное, знал, что больше нам уже не встетиться. Что ж, остануться после меня сыновья и внук. Да что я себя хороню раньше времени? - спохватился он. - Врёшь, мы ещё повоюем!" - погрозил мысленно он врагу. Неистребимое ничем жизнелюбие отказывалось верить в близкую смерть.
Вдруг люк открылся, и, тяжело топая по железным ступеням, в бункер спустился заместитель командира Кедр:
- Подъём! - скомандовал он. Бойцы поднялись со своих мест и окружили Кедра. - Приказано отступать к Донецку. Вещи бросайте, с собой взять лишь оружие и документы - идти будем пешком до Краматорска, там обещали раздобыть транспорт. Сдать мне мобильные телефоны. Без особого сожаления Батя отдал свой потёртый Сименс, Румын неохотно протянул свой наворочанный немецкий. - Давайте, давайте, по мобилкам враз вычислят - пропадём! - настаивал Кедр. - В "секрете" Студент, - вспомнил Дмитрич. - Плаха, позови его. В бункере начались спешные сборы, бойцы рассовывали по карманам патроны и гранаты. Глядя на восемь банок куриной тушёнки, Дмитрич сказал: - Эх, жалко петушонку укропам оставлять! Знали бы, что уходить, отдали б лучше бабулькам, а то бродят худые, что тени. -Может, кошку покормят, - неуверенно предположил Батя. - Эх- ма! Оставляем мы тебя, Нонка. Батя хотел было забрать с собой икону Богородицы. Он было попытался засунуть её за пазуху, но сразу понял, что она будет сковывать движения, а сейчас от быстроты зависит жизнь. Вздохнув, он поставил икону на место.
Шли цепью с интервалом в пять метров. Когда вздымалась ввысь, освещая ночное небо, сигнальная ракета, все бросались наземль. Две диверсионные группы, прикрывая отход, вели из Семёновки огонь, быстро меняя расположение. В ответ ВСУ открыли огонь из всех орудий. Уходящие бойцы ничего этого не знали. Оглядываясь назад они с ужасом наблюдали, как посёлок, из которого они только что вышли, освещён сотнями разрывов.То в одном, то в другом месте в небо вздымались столбы огня. Канонада от этой чудовищной бомбёжки разносилась на многие километры.
В одном из одиноко стоящих хуторов в окрестностях Славянска среди тракторов и комбайнов, ополченцы обнаружили кое-как замаскированные БТР-ы противника. Охраны выставлено не было, укроповские бойцы мирно спали в доме. Едва удерживаясь от соблазна подорвать технику гранатами, ополченцы пошли дальше.
Семёновцы шли через Славянск, где-то вдали были слышны отзвуки тяжёлого боя, грохотала артиллерия, бахали танковые снаряды. Чтобы отвлечь неприятеля от уходящего пешком Ополчения, танкисты приняли бой с превосходящими силами противника и погибли. Ополчение лишилось и танкистов и брони. До самого Краматорска семёновцы шли пешком. Обливаясь потом, Батя перекидывал автомат с одного плеча на другое, шею, плечи и спину ломило, ноги не слушались от усталости. Он немного приотстал, вытирая лоб тряпицей. С ним поравнялся Дмитрич, который тащил вещмешок с пожитками. Батя сказал: - Брось ты свой чумодан, Дмитрич, тут не знаешь, как автомат дотащить до места. Я бы и его бросил, так за него могут отдать под суд. - Как автомат бросить? А если укропы? - перевёл на другое Дмитрич.
В окрестностях Краматорска колона вышла к матово белеющим при лунном свете меловым горам. Огромные громады возвышались среди пустынной степи. Вполне сознавая всю опасность передвижения по совершенно открытой местности, усталые люди брели медленно не в силах ускориться. В Краматорске их посадили на автобусы. Люди настолько устали, что сразу заснули. Автобус подпрыгивал на ухабах, у кого-то из спящих с грохотом упал автомат. От шума Студент проснулся и увидел, как ругаясь спросонок, за ним наклонилась всклоченная голова Румына. Студент поглядел в окно - там мелькали окраины Донецка.
Ополченцев разместили в студенческом общежитии университета. Поутру Студента разбудили стуком в дверь. Представительная женщина, комендант общежития, привела прежних жильцов комнаты. Поглядывая неодобрительно на непрошенных гостей, сутулый блондин в очках и кудрявый рыжеволосый крепыш в жёлтой футболке, молча собирали свои вещи. На соседней кровати спал с открытым ртом Плаха. Рыжий потоптался у кровати, глядя то на спящего бойца, то на автомат Калашникова возле его кровати. Костя подумал, что жилец хотел забрать постельное бельё, но помочь ему в этом не пожелал. Черти мелочные, - подумал он и отвернулся. Сутулый забрал с тумбочки фотографию рокзвезды в кожаных обтягивающих штанах с выпученными зверски глазами. Костя вынул из внутреннего кармана иконку Богородицы и поставил на опустевшую тумбочку. Сутулый удивлённо перевёл взгляд с иконки на Студента. Горя ты не знал, смерти в глаза не видел, - подумал Костя.- Не знаешь, как искренне молишься, когда вокруг земля гудит от взрывов. Вначале, запинаясь и вздрагивая поджилками, а после внутренний голос крепнет, сознание отключается от всего мирского. Спокойно и несуетно проговаривается каждое слово молитвы. И тогда появляется ощущение, что стоишь в самом центре круга, и всё происходящее где-то далеко, оно не страшит и не волнует тебя. Однако, стоит нарушить этот хрупкий и в то же время прочный мир тенью сомнения, всё исчезнет - и тогда неминуемая смерть. Толкая перед собой клетчатую багажную сумку, Рыжий покинул комнату. Вслед за ним прошаркал и другой жилец. Костя облегчённо вздохнул. Плаха тяжело перевернулся на бок и открыл глаза. Замер, вспоминая произошедшее накануне, сел на кровати, потирая измученные долгой ходьбой ноги. Косте захотелось сказать, что сам чувствует себя, будто его дважды пропустили через мясорубку, но вовремя сдержался - Плаха никогда не жаловался. Костя уважал его за суровый нрав, несуетливую манеру ходить, говорить. - Пошли покурим, - предложил Плаха. В коридоре на них налетел Батя: - Не видали командира? - Да мы только проснулись - ничего не знаем, - отвечал Студент. - А что случилось? - Серёгу выписывают из госпиталя! Надо забрать его в наше отделение. Плаха, который спросонья плохо соображал, спросил Студента: - Какого Серёгу? - Анархиста. Глядя, как Батя смешно передвигается на полусогнутых коленях, Студент поинтересовался: - Батя, чего это ты вытанцовываешь на цыпочках? - Берцы были великоваты и натёрли мозоди на пятках размером с пятикопеечную монету. Студент с Плахой будут вместе до самой гибели Плахи в октябре 2015 года. На следующий день Студент столкнулся с Олесей в коридоре общаги: -Ты как здесь, Олеся? - Не ожидал? - с лукавой усмешкой спросила Олеся. - А я тебя вспоминала. Я тебя тоже вспоминал каждый день, хотел было сказать Студент, но в коридоре общежития было людно, на них с любопытством поглядывали. Бурый, нагруженный пакетами и свёртками сухого пайка, чуть не свернул шею, разглядывая статную красавицу. Жестяная банка тушёнки, которую он уронил, гулко покатилась по затёртому полу коридора. Немного смущённая вниманием посторонних, Олеся сказала: - Мне идти надо. Отец послал меня за водой. Он живёт в конце корридора. Так что увидимся. Только сейчас Костя заметил в её руке пактет с бутылками. Он донёс его до самого порога комнаты, где жил Волошин. Привлечённый голосами за дверью, Роман Волошин ( позывной Козак) выглянул из комнаты. - Здравствуй, Константин, и ты здесь? - Здравствуйте, Роман Юрьевич. Я в триста восьмой. Заходите в гости.
Следующая встреча с Романом Волошиным произойдёт в Мариновке, куда семёновцев пришлют в подкрепление потрёпанному артиллерийским обстрелом отряду Февраля. Автобус с табличкой, на которой написано жирным шрифтом"Дети", выгрузил на заасфальтированный пятачёк у Поселкового Совета бородатых вооружённых людей в потёртых закопчённых комуфляжах. Лязгало оружие, чиркали зажигалки. С удивлением посматривали бойцы на праздношатающихся по улицам коров и лошадей. Местное население ввиду начавшихся боевых действий принудительно вывезли в тыл, домашиний скот велели выпустить на вольшые хлеба. Во время обстрелов кони и коровы с рёвом и ржанием носились по деревне, гибли от осколков. На крыльце у Поселкового совета сидели и лежали раненые. Их было много, с измученными лицами, в окровавленных бинтах, они терпеливо ждали обещанного транспорта. Тотчас же началась погрузка в автобус, в котором прибыло подкрепление. Анархист со Студентом стали заносить в автобус лежачих. - Этого вдвоём не поднимете, - сказал Поляна, указывая на рослого бойца сплошь перебинтованного. Студент не сразу узнал в нём земляка Романа Волошина. Вызвался помочь Плаха. Они вместе с Анархистом несли на скрещённых руках туловище, Студент взял раненого за ноги. Два месяца проведёт Козак в госпитале, а после выписки вновь встанет в строй.
*** Вместе с военными Славянск покидала колона гражданских. Это были, в основном, семьи ополчецев. Выход войск готовился в строжайшей тайне, всех раненых отправили в Донецк накануне. Врачи со спешно собраным медицинским оборудованием покидали город вслед за Ополчением. Бойца с позывным Капитан, который после ранения был отпущен домой поправляться, предупредить не успели, вернее, забыли в спешке. Его лечащий врач вспомнил о нём уже под Донецком. Он сунул руку в карман, где обычно лежал мобильный телефон. Чертыхнулся, вспомнив, что мобильник конфисковали. Утром он разыскал замотанного командира и доложил ему о забытом в Славянске пациенте. А Капитан тем временем вышел в магазин за сигаретами и увидел в городе солдат ВСУ. И хоть одет он был в гражданское, а пребинтованное плече скрыто под рубашкой, боец решил ретироваться домой. На углу, у газетного киоска он заметил молодого парня, который курил, нервно оглядываясь по сторонам. Капитан сразу признал в нём своего, хоть ранее они никогда не встречались. Военного выдаёт отнюдь не мундир, а этот настороженный взгляд. Не раздумывая, Капитан подошёл к парню: - Закурить не найдётся, браток? - и, уже закуривая, осторожно спросил: - Не знаешь, как здесь жовто-блакытные оказались? - Сам охренел, - ответил парень шёпотом. - Ты из Ополчения? - Капитан кивнул.- Ну и чего делать будем? - Во-первых не паниковать. Идём домой ко мне или к тебе, куда ближе. Я живу в третьем доме от угла. - Тогда к тебе. Меня Андреем зовут, позывной Лом. Выяснилось, что Лом бегал в самоволку в подруге, и отстал от своих. Телефон врача, который всегда отвечал Капитану сипловатым басом, сегодня оказался вне зоны доступа. Командиру решили не звонить, а послать в город надёжного человечка, соседа Глухарёва. Он вернулся через два часа с вестью, что Ополчение вышло из города в южном направлении. Поздно вечером в калитку постучал Скиф, которого послали за Капитаном. - А это кто? - спросил Скиф, обнаружив в полутёмной кухне внушительный мужской силуэт. - Утром вышел за сигаретами, гляжу - укропы в городе, а у киоска паренёк меньжуется. Оказалось, свой. Позывной Лом, - объяснил Капитан. Лом встал из-за стола: - Здорово, Скиф. Мы тут свет не зажигаем, шифруемся. Под видом гражданских Капитан с Ломом покинули Славянск и присоединились к своим в Донецке.
*** Несколько дней в университетском общежитии показались семёновцам земным раем, где можно помыться, поспать на мягкой кровати, поглазеть в телевизор, поесть горячего в городском кафе. Затем снова окопы, блиндажи, бои, убитые и раненые. Терновое, Степановка, Мариновка, Дмитровка.
Славянск, в котором началось вооружённое восстание, будет оставлен неприятелю надолго. После сентябрьского перемирия многие ополченцы начнут покидать армию и возвращаться к мирной жизни. Ильич и Северянин вернутся в Москву, Лом - в Кировск, Батя с Анархистом в Енакиево, Дмитрич и Романыч в Горловку. Солёный с Шахтёром дезертируют ещё раньше, с Российской границы, они вернуться в Доброполье. Соседям скажут, что ездили в Москву на зароботки. Кое-кто из близких догадывался, что это выдумка, но их не выдадут. Доброполье было оккупировано украинскими войсками, население терпело их с плохо скрываемой ненавистью. Студент с Плахой останутся в армиии - путь домой в Славянск будет для них заказан. В таком же положении окажутся Капитан, Скиф, Знахарь, Козак, Святогор. Кедр воевал долго, лишь после ранения демобилизовался и уехал в Крым. Друзья помогли ему купить подержанный автомобиль, в котором Кедр зарабатывает себе на жизнь. Его земляк Бурый пытался вернуться в Киев, но вскоре понял, что долго прятатся от СБУ не сможет - слишком много знакомых, большинство из которых лояльны хунте. Сдадут на раз, понимал Бурый. А ещё страшило, что когда нибудь не сдержится и выдаст себя крамольными словами. Не хотелось выходить на улицу и вообще жить в этом враждебном окружении. "Вот нацюки упоротые, кипятился он, - Они бы и Христа заново распяли, если б он им сказал, что русские тоже люди, и их нельзя убивать". Вначале Бурый хотел было направить свои стопы в Россию, но ему во въезде отказали, тогда он отправился в Беларуссию, где живёт и сейчас, не афишируя своего прошлого.
Плаха воевал в Аэропорту, был награждён двумя Георгиевскими крестами. Он погиб в конце октября 2015 года под Светлодарском (подорвался на мине) за несколько дней до своего дня рождения. Ему исполнилось бы двадцать три года. Его друг Студент лежал в это время в госпитале с осколочным ранением, полученным на передовой. Зажигалку с фонариком, которую он хотел подарить другу, останется на память о нём. Студент получил офицерское звание. В августе 2014 он узнал, что Таню увез в Москву отец, и вздохнул с облегчением. Они с Олесей поженились, как только девушке исполнилось восемнадцать лет. Васёк служит до сих пор и никакой усталости не испытывает. Вся его прошлая, зряшная, как он про себя думал, жизнь была лишь подготовкой к этой, настоящей. Румын тоже воюет, друзья шлют ему из ЕС обмундирование и подарки.
Совесть укоряла Анархиста всякий раз, когда ему доводилось слышать о ранениях или гибели бывших сослуживцев. Резанула по сердцу смерть Моторолы. Его, казалось, неуязвимое, заговорённое от пуль и снарядов тело, рухнуло не в бою, а в лифте собственного дома. Спазмы долго давили горло, не давая выдохнуть. Свою неспокойную совесть Анархист утешал одним: если Украина решится на полномасштабную войну, то он вместе с бывшими однополчанами вновь встанет в строй. Иногда он смотрел по спутниковому телевидению, как укропы, глотая слюнки, мечтают о так называемом "хорватском сценарии" для Донбасса, и злорадно думал: - "Не одной овце хвост оторвали - уже все куцие бегают!". И мысленно перечислял своих друзей, которые, как и он, Анархист, встанут в строй: Волан, Романыч, Дмитрич, Лом, Батя также в стороне не останется. Бурый подтянется из Белоруссии, Северянин с Ильичём из Москвы, а ещё те, кто до сих пор, все три года воюет: Клим, Васёк, Румын, Студент, Джо, Козак. Клим заведует военным училищем и готовит там новых защитников.
В 2016 году накануне 9 мая семёноцы собрались на Саур-могиле. Из Москвы приехали Северянин с Ильичём. Выпили по сто грамм за победу, затем помянули погибших. Поехали на дорогу в окрестностях Снежного, где украинские военные расстреляли колону мирных жителей. Вместе с гражданскимими в маленьком микроавтобусе ехали в Снежное пятеро ополченцев. Погибли все. Вместе с ними погиб российский фотокорреспондент Андрей Стенин. В живых украинские военные не оставили никого, кто мог бы рассказать об этом зверском преступлении. Мобильный телефон Андрея Стенина засветился где-то в тылу. Это значит, когда телефон забирали, фотокорреспондент был жив. Уже потом машину забросали гранатами. Обгоревшее, превращённое в головешку тело Стенина отыскали среди сотен трупов лишь по объективу фотоаппарата, спрятанному среди вещей. На место гибели своих товарищей семёновцы приехали, когда над степью сгущались тучи. У памятного знака стояли уже под проливным дождем. Расставаться не хотелось, когда ещё встретимся, и колона из десятка машин отравились в Мариновку. Здесь дождя не было, светило яркое солнце. Анархист показал матери блиндаж на высотке, где они с отцом держали оборону в середине августа 2014. "Вот оттуда, из лесочка, выскочили укропы. Человек восемь с автоматами. Мы обстреляли их, в одного попали, похоже, в ногу. Он споткнулся, двое других подхватили его под руки и уволокли в лес". Анархист часто вспоминал этот бой, когда ему всервые пришлось стрелять в людей с близкого расстояния, и каждый раз он думал про себя: "Хорошо, что в ногу, а не в голову - жить будет".
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
