Вкус хризантемы

Посвящается памяти гвардии сержанта 4й ОМСБр Андрея Морозова

Всё было в прошлом. Вообще всё. Уже было выступление императора о капитуляции. Был приказ генерала Ямада Отодзо¹ о прекращении сопротивления и сдаче оружия на склады.

И был разговор между своими, возле запертого ангара. Не длинный разговор, между молодыми офицерами-инструкторами бывшей 5й учебной эскадрильи, превращённой магической силой приказа в специальную штурмовую эскадрилью Синсю Фумецу, впрочем, без видимых материальных изменений. Приказ не превратил тихоходные, учебныеТип-98² в красавцы Рей Сэн³, не добавил мощности их стрекочущим моторам и не материализовал под их крыльями запас авиабомб.

Когда рухнуло абсолютно всё, когда американцы стёрли с японской земли целые города адским огнём, когда с севера хлынули орды круглоглазых варваров и никаких надежд уже не осталось, нужно только исполнить свой долг воина, который выше всяких приказов. Самураю надлежит жить, пока он должен жить, и надлежит умереть, когда он должен умереть.

Второй лейтенант Тосиро Ониси, конечно, никакой не самурай. Ни к одному из благородных семейств аристократии он не относится, и даже к сидзоку⁴ их фамилия не принадлежит. С вице-адмиралом Тацудзиро Ониси⁵ они, конечно, почти однофамильцы, только очень условно, написание немного разнится. Но даже этого оказалось достаточно, чтобы помочь Тосиро поступить в школу армейской авиацииТачиараипрямо с предпоследнего курса университета. Конечно, требования к курсантам уже были совсем не те, что раньше, да и лётчики они были как бы и элита, но с другой стороны, армейская же авиация, не военно-морская. Вот те, это да, самые из самых. Но всё равно ведь, авиация. А теперь ещё и штурмовая, специальная

В самолёте он был один. Второй пилот в этом полёте был не нужен, а жены у него не было.Особенно такой, которая села бы к нему в машину, как госпожа АсакоТанита к своему мужу, заранее облачённая в белое кимоно. Это очень возвышенно, встретить смерть вдвоём. Очень.

__________________________________________________________________

1. ЯмадаОтодзо (1881 1965гг.) генерал армии, в 1944-1945гг. командующий Квантунской армии.19.08.1945г. издал приказ о капитуляции вверенной ему армии.
2. Тип 98 самолёт непосредственной поддержки Tachikava Ki-36. Выпускался с 1938 по 1944г. Позже был переведён в разряд лёгких штурмовиков (тип 98 Chokkyo), использовался, как учебный, для подготовки пилотов армейской авиации.
3. Рей Сэн Mitsubishi A6M Zero в английском обозначался, как Zero, лёгкий истребитель, выпускался с 1940 по 1945гг., с 1944г. массово использовался камикадзе
4. Сидзоку сословие, из числа бывших средних и мелких самураев, освобождённых от службы своим князьям указом императора Мейдзи. Существовало с 1870 по 1947г.
5. Тацудзиро Ониси (1891-1945) японский вице-адмирал, создатель военно-морской авиации ВМС Японии. Автор тактики лётчиков-камикадзе.16.04.1945г. после указа императора о капитуляции, совершил сэппуку (ритуальное самоубийство)

Воздух басовито гудел, перемалываемый упорно трудящимся винтом. Самолёт рыскал, отплёвываясь неровными клочками дыма. Бензин был отвратительный. Просто никуда не годный бензин. И штурвал так и не отрегулировали.

Внизу тянулись выцветающие под жарким, августовским солнцем поля и низкие склоны сопок. Скорость была небольшая, но если лететь низко, то кажется, что он мчится, мчится стремглав, пронзая упругий воздух, будто настоящий самурай, идущий в атаку на боевом коне. У него даже был собственный, офицерский меч, который, как говорят, лётчики успевают использовать прямо в воздухе, как и подобает. Правда, доставать длинный клинок из ножен в тесной кабине очень неудобно, как они с этим управлялись в последнем пике, вообще непонятно. Тосиро ещё на земле нервно размышлял, успеет ли он взрезать себе живот, пока пикирует на русских, или достаточно будет милосердного тычка в горло. Но как? Летит он низко. Пока выпростает меч, пока приладится, соберётся с духом, кто будет всё это время держать самолёт на курсе? Он и так плохо слушается, а уж если возиться с мечом, то можно и опозориться.

Но что говорить о позоре Тосиро, если всё происходящее вокруг сплошной позор.Великая, непобедимая Квантунская армия, которую так долго готовили, столько миллионов йён туда вложили, позорно бежит. Японские офицеры, лучшие из лучших, сдаются в плен целыми штабами. И кому ?! Какой же это позор. Какой страшный позор. Такой позор не может оставить никакого иного выхода настоящему воину. А Тосиро, как ни крути, самый настоящий воин, боевой лётчик.

Когда он, только-только произведённый в первый офицерский чин, приехал на родину, в короткий отпуск, вся деревня высыпала его встречать. А он стоял перед ними, чётко, по-военному, кланялся в ответ на поздравления и выдерживал на лице абсолютную невозмутимость, как подобает лётчику Авиации Армейского корпуса.

В день лунного равноденствия, они, все вместе, с мамой и сёстрами, отправились в храм тысячерукой Каннон и возложили к её подножию пучок хризантем. Мать долго шептала, склонясь к ногам богини, гладила их обеими руками, едва дотрагиваясь, чтобы не повредить тонкую позолоту на тщательно отполированном дереве. А когда они вернулись, достала заветный, фарфоровый кувшин с нежной, голубой росписью из облаков и птиц. Потом медленно, округлыми, мягкими движениями приготовила из золотых хризантем особоевино, который надлежало им, всей семьёй, выпить через год, на следующий праздник Двух Девяток¹.

- Ты обязательно вернёшься, мой Тосиро. Я знаю это совершенно точно. Это хризантемовое вино будет тебя ждать. Война скоро кончится, ещё до наступления девятого месяца и ты вернёшься домой.

1. Праздник Двух Девяток он же Кику-но секу (Праздник хризантем), отмечался в Японии с в девятый день девятого, лунного месяца, после реформ Мейдзи 9 сентября. Сочетание двух девяток знак долголетия, поминовения предков. С 1948г. праздник больше не отмечают, как государственный.

Он прикрыл глаза и попытался вспомнить вкус запечённых хризантем, и почему-то не смог.

Они сидели тёплым вечером и ели их, облитых хрустящей панировкой почти серебряного цвета. Яйца достать было не просто, но мать смогла выменять немного, отдав взамен тонкий, золотой браслет, купленный в далёкие, далёкие времена её молодости.

Ещё ели тушёные каштаны, наслаждались полной луной в ясном небе. А вот вкус Вкус он никак не мог вспомнить. Что-то такое очень уютное, домашнее, спокойное. Но вкус не помнит.

За пологим склоном, почти голым склоном вдруг вырос столб грязного, мазутного дыма. Рядом ещё один. Сквозь дребезжание мотора он смог даже различить грохот. Ну, наконец-то. Нервная дрожь отпустила и даже машина перестала заваливаться то в одну, то в другую сторону, будто успокоившись, как и он сам. Значит,правильно сориентировался, не заблудился и почти точно летел вслед ведущему, лейтенанту Имеда. Шестеро его друзей ушли вперёд, а он непростительно отстал. Даже не видел их. Рации на его Чоккио¹ не было вовсе, так что ориентироваться пришлось только по местности и примерному направлению. Хорошо ещё, что не рухнул прямо на взлёте, как Сато и не потерялся, как Такеси. Просто покинул аэродром последним, девятым и долго не мог поднять машину на приемлемую высоту.

Внизу мелькнули кривые сосны, тянущие ветки в его, Тосиро, сторону и сразу стала видна длинная, тускло-зелёная колонна танков и машин, растянувшаяся на многие километры. Первый танк, нелепый, горбатый, раскорячившийся посреди дороги, пылал, заваленный обломками крыльев и фюзеляжа. Второй столб дыма подымался от одинокого, кирпичного строения на полустанке. Сбитый ударом, в его стену упирался телеграфный столб, торчащий из чадящих кусков металла. В самой крыше была большая дыра и оттуда виднелся хвост ещё одного Чоккио. Внутри дыры, по изломанным балкам плясали редкие языки огня. Разглядеть бортовые номера он не смог.

Были бы, как полагается в инструкции, на подвеске по одной, 250 кг. бомбе, всё, конечно, выглядело по-другому. Но их просто не осталось на аэродроме Дайкосан. Всё мало-мальски ценное, боевое, вывезли для того, чтобы хоть немного задержать хищные туши вражеских авианосцев, прогрызающих путь к хрупким японским городам и селениям, слепленным из сухих, деревянных балок и толстой рисовой бумаги. А им, в Манчжурии, оставили только убогое старье.

Несколько впереди прогремел новый взрыв и из середины стиснутых вместе бурых коробов пыхнуло вверх жёлтым пламенем.

Тосиро пронёсся вдоль приземистых, стальных туш и заметил, что у линии железной дороги, колонна кончается. На этот хвост, по пологой траектории, уже мчались два таких же, как у него, самолёта, со священным солнцем на крыльях. Лётчики, видно, успели сделать вираж и теперь заходили с запада, а не с юга, как он, теряясь в лучах закатного светила.

1. Чоккио другое наименование лёгкого штурмовика Тип 98

Кто это был рассмотреть не получилось, да и не до этого было он сам начал выбирать подходящую цель.Русские уже опомнились и, ничуть не напуганные внезапной атакой штурмовиков, стреляли. Очереди, должно быть, из тяжёлых пулемётов, закреплённых на танковых башнях, рвали дюралевые крылья атакующих в лоскуты и те, разваливаясь на лету, беспорядочно кувыркались. Ведущий, будто споткнувшись о невидимую ступеньку, резко нырнул носом вниз и воткнулся в поле, недотянув до цели какие-то десятки метров, а второй, перевернувшись на бок, свалился в кроны редких сосен, подняв в воздух большое облако щепок, хвои и дыма.

В воздухе остался только он, Тосиро. На него уже обратили внимание. Развернуть пулемёт на турели плёвое дело и пулемёты развернулись. Он сам так развернуться не успеет. Чоккио, машина надёжная, маневренная, но резких движений не любит. Пока он заложит вираж, пока наберёт скорость, его разнесут в щепки.

Сейчас!

В конце колонны шли уже не танки, а грузовики, под тентами и без. Тосиро увидел, как от них, в разные стороны бегут фигурки в буро-зелёной форме, спотыкаются, падают. Некоторые лежат плашмя, некоторые подняли вверх свои винтовки и бьют по нему. По плоскостям, по фюзеляжу стучат пока редкие молоточки. Но сейчас экипажи танков прицелятся и ударят зенитными пулемётами. И это будет уже не стук, а лязг и скрип разрываемого корпуса. А как будет звучать такая пуля, когда попадёт в него? Что это будет? Чавканье? Резкий треск, как будто разламывается бамбуковая палка? Какой звук издаст его бедренная кость, например?

Сейчас !!

Он вытягивает газ до упора. Нет у него другого оружия, кроме кинетической энергии самолёта и остатков горючего в баке. А, вот ещё что! Нужно сейчас прочитать соответствующее хокку, приличествующее моменту. Меч. Нет, с мечом точно ничего не получится. Не успеть.

Сейчас !!!

В чаше, поданной матерью

Лепестки хризантем

Прощальный глоток перед взлётом!

Успел. Каждое слово он прокричал, как выстрелил. Он даже слегка тёплое донце чаши ощутил, но вкус вина совершенно исчез. Как досадно. И вспомнить никак не выходит. От лязгающего невпопад мотора в кабину затягивало удушливый дым горелого масла, но, пока без пламени.

Ползут вверх элероны, опуская нос к земле. Басом жужжат тяжёлые пули. От винта, совершенно беззвучно, отлетает лопасть, мотор взрыкивает, захлёбывается пронзительным визгом. Самолёт неумолимо уводит вправо, в придорожную обочину, которая совсем близко. На ней уже хорошо различимы выгоревшие стебли травы, камешки, пыльные ветки редких кустиков. Тосиро всем весом ложится на штурвал, выворачивая рули в сторону грузовиков, но Чоккио бьёт крупная дрожь, его трясёт, он его не слушается. Кажется, железной птице просто страшно. Вот ведь странно, а ему, Тосиро, не страшно. Нет времени для страха. Есть время только для того, чтобы исполнить долг. Чтобы успеть его исполнить почти не осталось ничего, никаких мгновений, хотя время течёт сейчас очень медленно, как будто оно расплавленный металл, льётся и застывает на ходу.

Медленно проплывают мимо борт мощного грузовика. Он видит лицо водителя в кабине, широкое, большое, как лепёшка, красное, с большим, угреватым носом. Тосиро видит это лицо так отчётливо, как если бы рассматривал вплотную, но вот сам этот рыжий варвар смотрит будто сквозь него. Это первый русский, которого он видит вот так близко, почти лицом к лицу. Он разевает рот, медленно начинает поднимать руку, так, будто хочет закрыть ей глаза и не видеть Тосиро.

Сейчас.

Всё внешнее пропадает. Нет, оно есть где-то вокруг, не исчезло. Но теперь он видит только мать. Не лицо, а одни лишь тонкие пальцы, сжимающие горлышко фарфорового кувшинчика с хризантемовым вином. Какой же у него вкус, у этого чудесного напитка? Каким оно получилось? Оно ведь там, под тонкой, нежной фарфоровой оболочкой, в полной темноте. А на фарфоре плывущие в вечности голубые облака и силуэты птиц.

А ведь как вышло Тысячерукая Каннон не обманула. Война, скорее всего, и правда закончится до Праздника осеннего равноденствия. Осталось ведь совсем немного. Вон, какая большая колонна. Сколько танков. Больших танков с толстенной бронёй, с огромными стволами пушек, с пулемётами. А он совсем один, против всего этого. Один. Остальных больше нет. Хотя, почему нет? Вот же. Вот они все, перед ним. Вот он, их командир, Хитоси Имеда, всё ещё окутанный лёгким, сизым дымом. А госпожи Асано рядом с ним нет. Она ведь не воин. Знала, что даже погибнув рядом с мужем, не заслужит чести находиться с ним в одном ряду. Знала и всё равно решила сопроводить его в последнём полёте. Не выше ли её беззаветная преданность безукоризненной чести её мужа? Они могли бы потом, когда всё закончится, обсудить это с лейтенантом. Уже скоро.

Рядом с ним остальные, словно на параде, в тщательно выглаженных мундирах, все звёздочки горят золотом. Глаза у каждого сверкают. А за их плечами видны другие лица. Флотские фуражки, аксельбанты, ордена, сдержанные улыбки. А ещё дальше, серебряные позументы предыдущего правления Мейдзи, высокие шапки с плюмажем. А там, за первыми рядами, угадываются только вычурные, рогатые, шлемы, призрачный блеск на длинных пиках и лезвиях нагинат. Лиц не различить, их много. Великая армия всех предков, когда-либо отдавших свои души за императора и Японию. Армия небесных воинов,живущих теперь на священной земле бессмертных богов.

Сегодня же он будет в их рядах.

И тут свет выключился. Пространство мгновенно разбежалось в разные стороны: едва уловимое, тончайшее движение, в то же время, такое мощное, как будто бесконечно длинную, стальную нить продели сквозь игольное ушко и в миллисекунды продёрнули все эти неисчислимые километры насквозь.

Рядом с кабиной Студебеккера ещё катились бешено, в облаке пыли и вспыхивающего бензина, огрызки самолёта, но Тосиро Ониси среди них не было.

- Зайцев, етить твою налево! Куда лётчик выкинулся?! - нервный и довольно молодой, сильно младше пожилого сержанта, капитан нервно перетаптывается на месте, как холерического темперамента беговой конь, кривил тонкие губы.

- Тащ капитан, да не было яво там. Вот, чем хотите поклянусь, хучь крестом, хучь чем! сержант Зайцев приземист, круглолиц, белобрыс и коротконог. Под исподней рубахой висит истёртый, кипарисовый крестик, привезённый тёткой аж со Святой Земли, ещё до революции. Зайцев выше и шире любого рядового Императорской армии, несмотря на своё тяжёлое колхозное детство в растерзанной Тамбовской губернии. Хотя, если непредвзято сравнивать, у среднестатистического провинциального простолюдина жизнь не очень-то и лучше колхозной.

- Да как так не было ?!

- Ну, не было! Откуль мне знать? Я его видел вот, тот ероплан, как вас, тащ капитан, руку протяни. В меня же он правил, сволочь. Ещё б пару метров и гореть мне синим огнём, в обнимку с рулём. А то и не гореть, у меня ж, почитай, весь кузов снаряды. Пых, и нету Зайцева. Вот такой вот кусочек ни то б не нашли, в коробок спичечный и то ложить нечего. А хучь так, хучь эдак не было там японца. Мож раньше соскочил, мож скукожился там, внутре, а штоб видеть нет. Не видал.

Зайцев твёрдо знает, что если общаешься с начальством, нужно, по возможности, всё отрицать и выглядеть дураком. Тем более, если общаешься не с тем начальством, которое непосредственное, а с тем, которое, как бы и начальство, но не впрямую начальство, а так, типа уполномоченного из райсовета в сравнении с родным председателем. Поэтому, иногда лучше говорить ровно так, как есть. Иногда правда выглядит почище любого, самого заковыристого измышления. Поэтому, видавший разные виды Зайцев, никому и никогда не расскажет, как япошка поглядел ему прямо в глаза и вдруг пропал, просияв, на прощание, мягкой вспышкой. Не расскажет, как время замедлилось и видно было всё, до последней заклёпки на чужом самолёте. Не расскажет, как пристально смотрел на него лётчик и вроде бы даже собирался не то улыбнуться, не то сказать слово, но не успел.

- Да все видели же, что был там лётчик, а до тебя долетел, уже не было? Ты мне, Зайцев, эти свои фокусы, брось! В Смерш захотел? капитан, политрук танкового батальона, резвый и въедливый, хочет славы и подвигов, но таких, чтобы не было серьёзного ущерба для здоровья, и чтоб на виду у начальства. Сегодня капитан пережил первый в своей жизни бой и этот опыт ему не понравился. Любой из атаковавших камикадзе запросто мог попасть именно в его машину. И какой же тут подвиг, когда тебя, беспомощного, хоронит под скрежет металла, милитарист-фанатик, бездумно верящий в дикие, примитивные мифы? Его!? Офицера и коммуниста! Нету в учении Маркса ничего о страхе смерти. В учении нет, а натуральное ощущение того, что тебя кто-то там, сверху, ухватил кончиками пальцев прямо за позвоночник и мелко трясёт, как пучок укропа над кастрюлей кипящего борща есть. Вот от этого капитан и нервничает и хочется ему этот страх на кого-то другого повесить, а не выходит. Не хватает времени. Колонна-то на марше.

- Да делай, что хошь, тащ капитан, а не было яво там. Откуль я возьму того японца? Вона, забава, ишо мертвяков искать. Мало их? Всю войну отходил, с Курска, а чтоб помстилось дурное, никак невозможно. Я, тащ капитан, в Бога не верую, потому как атеист, вот те крест.

Хитромудрый Зайцев, прекрасно понимает, что переживает капитан, не нюхавший ни порохов, ни трупной вони, призванный на войну с Японией из-под райкомовской брони только-только в июне 1945 года. Предвкушает сержант, как будет рассказывать корешу своему, земляку старшине о бледных, слегка подёргивающихся щёчках капитана и о том, как тот нервно озирался в небо всем своим гладким, бритым лицом.

- Зайцев!

- Ну, молчу я, тащ капитан

Мысли у замполита скачут, топчутся тяжело, то вокруг пройдохи Зайцева, то вокруг японского фанатика, то со страхом замирают перед смутно проступающими в недосягаемой высоте фигурами чинов Политуправления, которые, рано или поздно вызовут к себе и потребуют отчёта. А как им отчитываться, если Зайцев?! Нет, не Зайцев даже, а вот эта его тщательно скрываемая, крестьянская хитрота. Зайцева обязательно нужно наказать. Допустим, за политическую неграмотность. Утрата бдительности? Нет. Не то. Надо потом поразмыслить, чтоб не делал из капитана дурака. Так. Надо думать. Семь самолётов есть. Семь груд обломков. Но пилотов, почему-то, шесть. И с ними ещё, судя по обгорелым остаткам длинных волос, две девушки. Капитану это дико и непонятно, но это факт. Феодальный фанатизм, оголтелая, милитаристская пропаганда и вот, результат. Двое летели парами и так же, парами и разбились. Одна почти в уголь сгорела, вторую выбросило из кабины и поломало в хлам. Белое кимоно порвано, но ни капли крови. Зачем ей это было нужно? Молодая девка, явно видно, а туда же. Ещё учиться бы могла, детей рожать, работать. Вот как им ксёндзы мозг промыли, до каких пределов. Или у них бонзы, а не ксёндзы? Впрочем, какая разница. Клерикализм и мракобесие, никакой сознательности.

Времени нет выяснять. Пострадавший, головной Шерман уже потушили, механикаводителя отвели в санитарку, перевязали. Грузовик с запасом медицины сбросили на обочину, там уж ничего не сделаешь. Сгорело всё. А в рацию уже гудят металлические голоса, требуют двигаться, требуют отчёта. Им в ответ слитно и путано мешают в кучу слова докладов. И сумерки. Слабые пока, летние, но красят небо тусклым. А надо дальше двигаться. Неизвестно, какие ещё сюрпризы впереди.

Капитан машет рукой упёртому Зайцеву, что можно понять, и как приказ заводиться, и как близкую ему, Зайцеву угрозу, и как личное раздражение капитана, отступающего перед непонятным, не вычисляемым, невозможным для сухих формулировок рапорта. А его же надо написать. А что там написать? Как?

Тело одного из смертников исчезло по неизвестным причинам?

Тело японского лётчика обнаружено не было. О местонахождении сведений не имеется.

Нет. Надо, наверное, покруглее как-то. Спросят же лично его, замполита. Что, мол, за нездоровый мистицизм, капитан? Вы, может, ещё и в боженьку веруете!?

Атака смертников отбита, все самолёты уничтожены. А сколько там трупов просто не указывать.

Наши потери легко ранен механик-водитель Николай Зуев, незначительно повреждён танк, уничтожена машина санитарного батальона с медикаментами. Бойцы вверенного мне подразделения проявили стойкость, воинское мастерство и смелость.

Танки впереди ревут, выбрасывая в небо дымные струи, лязгают траками, ёрзают. Торопливые команды мешаются с клокотанием трансмиссий, шестерней, дизельным угаром, матюками. Колонна снова оживляется и грубо сколоченным, железным туловищем продолжает неумолимое движение на юг, вслед за уходящими к реке Ялу остатками бывшей Квантунской армии, разбитой и рассеянной.

Танк впереди ёрзал туда, сюда по пыльной грунтовке, взрёвывал дизелем, плевался во все стороны синим дымом и никак не мог выехать на пыльный асфальт трассы. Всякому известно, что танки грязи не боятся, но по асфальту ехать всё-таки сподручнее, даже если это такой асфальт, как от Снежного до Миусинска.

Это был не битый и не трёпаный Т-64, снятый с консервации и переправленный в распоряжение ополченских бронекопытных войск. С танка давно было снято всё, что представляло какую-либо коммерческую ценность и распродано ещё в конце 1990х., контейнеры активной защиты были пусты и только грустно звякали при рывках железного чудища. Экипаж пробовал машину, по-детски радуясь ровному рёву дизеля. Экипаж назначили десять минут назад из числа водителя автобуса Вовы, автослесаря Серёги и Вити. У Вити специальности не было никакой, поэтому, закончив свои законные 9 классов он подвизался на нелегальных копанках.

Они с интересом ощупали и облизали внутренности огромной боевой машины, подёргали и понажимали, всё, что нажалось и включилось, а то, что не включилось, определили, как ненужное. Бывшие шахтёры, учителя, таксисты, охранники, слесаря, менялы и прочая, и прочая, и прочая, святое, донбасское население, в течении нескольких дней неожиданно для себя, но предсказуемо, превратились из самих себя в лихую, ополченскую гвардию.

Уникальный способ выживания в условиях галопирующей деградации промышленного комплекса (особенно шахт) произвел на свет массу деятельных, практичных и творческих людей. Они умели конструировать мотоциклы из арматуры и изоленты, снимать фильмы, могли восстановить систему электроснабжения на отдельно взятом предприятии из старых проводов и гвоздей, писать книги, строить дома, рисовать картины, копать и оборудовать блиндажи, выучить китайский язык за полгода, за день, освоить стрельбу из Фагота¹, попадая в цель даже с неисправными гироскопами в ракетах, приготовить обед на 20 голодных рыл из риса, сала, воды и кильки в томате, так, что это было съедобно! Таланты этих людей были бесчисленны и нескончаемы.

Глядя на них, Валера Тимофеев, выходец из пасмурного города Смоленска, всё время чувствовал себя бесполезной имитацией здорового человека, воспроизведённую некими условными инопланетянами, источником информации о планете Земля у которых были вырванные из контекста современные сериалы про российского обывателя, как её представляет не очень богатый, но жадный до гонораров, свежий выпускник режиссёрского факультета.

Он не умел готовить еду, не служил в армии, а новые берцы зверски натирали ему обе стопы. Он не доучился на своём факультете международного менеджмента 2 года, отчисленный за многочисленные хвосты. Он последовательно ходил заниматься айкидо, каратэ-до, потом киоко-шинкай, кэмпо, ниндзюцу (всякий раз примерно по месяцу, два), зрение у него уходило в минус, но очков стеснялся, потому всё окружающее виделось приятными, но расплывчатыми цветовыми пятнами, не умел курить, всякий раз, когда употреблял спиртное, объёмом более 50 грамм, зверски блевал и отключался от бренного мира минимум на двое суток, не играл в карты и шахматы, поскольку если и выигрывал эпизодически, то исключительно по невнимательности соперников, девушек стеснялся, поэтому старательно изображал байроновскую холодность. Невинность, правда, ему удалось потерять, однако, вовсе не с девушкой, а с дальней родственницей отца, старше его на добрых 20 лет и частота половых контактов с того момента не особенно увеличилась, ни качественно, ни количественно.

Стрелять он тоже не умел, просто потому, что никогда в жизни не держал в руках настоящий автомат. В мирной жизни, тем не менее, Валерий, выглядел вполне презентабельно, если глядеть со стороны и не всматриваться. Высокий, несколько суховатый, аккуратно подстриженный брюнет, одетый не так, чтоб прямо из ЦУМа, но из хорошего Торгового центра, вполне прилично, даже со вкусом и романтично.

Однако, в ополчение он попал вовсе не из прихоти судьбы, не следуя дружескому долу, и не по корыстному расчёту. Он не скрывался от правосудия и не бегал от коллекторов.

1. Фагот - ПТРК, противотанковый ракетный комплекс 9К 111.

Выбор его был сознательным и непреклонным, так как Валера, может и был растяпой, но амёбой его назвать было нельзя. У него была позиция.

Валера родился в последние годы существования Советской империи. По понятным причинам, ничего из её бытия он не помнил, но знал по редким рассказам родителей, которые воспринимал так, как это бывает в семьях эмигрантов, проживших большую часть жизни в одном стране, а потом вдруг оказавшихся в совершенно чужой и незнакомой обстановке.

Тем не менее, в душе всегда считал себя воином земли Русской, последним рыцарем, чья святая обязанность охранить страну от всяческих врагов. Поэтому, было логично, что в качестве основного примера для подражания он выбрал наиболее известных ему твёрдостью принципов и силой духа бойцов - японских самураев.

Он всегда чувствовал себя недооценённым, как воин, что побудило его периодически посещать секции разного рода азиатских боевых искусств. Вели эти занятия неудавшиеся боксёры, самбисты и самопровозглашённые каратэистами пауэрлифтеры. Каждый раз из секций Валера уходил с грустью и разочарованием в своих тренерах. Ему нужен был Учитель, который помог бы ему освоить боевое искусство, а вместо этого попадались люди совершенно случайные, низкие в своих помыслах и лживые.

Особенно разочаровал последний сенсей, десятый дан по ниндзюцу, благообразный, округлый мужчина лет 40 с именем Кониси Араки, присвоенным ему главой тайного клана ниндзя, скрытно проживающего в труднодоступных горах на о.Рюкю, где Георгий Иванович (натуральное, паспортное имя учителя) прожил десять лет жизни. На Рюкю он попал после того, как в состоянии сатори услышал указание великого Дао немедленно отправляться за высшей премудростью. Поэтому, февральской, безлунной ночью он, Жора-Араки, прыгнул в бушующее море, переплыл пролив Лаперуза и влекомый провидением, пешком добрался до скрытого в густых джунглях убежища последних хранителей синоби-дзюцу. Как он за ночь, помимо пролива, умудрился переплыл всё Японское море и достичь далёкого, южного архипелага господин Араки объяснять не стал, а Валера постеснялся задавать такой вопрос второй раз.

Через две недели занятий, за уважаемым сэнсеем пришли раздражительные люди в мятых костюмах и увели в наручниках, прямо во время сеанса обязательного созерцания точки хара.

Помимо того, что господин Кониси Араки уклонялся от выплаты алиментов по гражданскому иску, он оказался виновен в двух мошеннических аферах. Ни в какой Японии сэнсей, ясное дело, не бывал, поскольку примерно в этот период отбывал срок в мордовских лесах за разбойное нападение на валютный обменник. Валера ещё на первом занятии заподозрил неладное, обратив внимание на корявые иероглифы, в случайном порядке нарисованные на изнанке бумажных обоев, но оправдал мастера, тем, что это, возможно, особый рюкюсский стиль.

Валера даже приучился есть палочками, обнаружив в себе скрытые таланты к этой процедуре. Орудуя инструментом, умыкнутом в случайном суши-баре, он чувствовал себя настоящим буси¹ и был уверен, что в одной из прошлых жизней он был, как минимум, высокопоставленным хатамото² у сёгуна Токугавы³. Он и хаори⁴ пробовал сшить, но не хватило навыков. К швейной машинке он побоялся подходить, а вручную получилось очень долго и вскоре, обезображенная куча тряпок от криво распоротого, старого пиджака, отправилась в мусорник.

Уверившись в себе, он даже дерзнул серьёзно освоить японский язык, с каковой целью поехал поступать в Институт стран Азии и Африки, в самую Москву, но пролетел сразу же, при подаче документов. Не хватило баллов по английскому, который он терпеть не мог и знал примерно так же, как японский.

Размышлял он ещё в Москве, сидя в хостеле, не отправитьсяли ему на поиски Наставника непосредственно в страну Восходящего солнца, но оценив свои финансовые возможности, от этой идеи всё же отказался.

А переплыть пролив Лаперуза, даже летом, он не рискнул, вспомнив свои экзерсисы в Крыму, на тёплом, Чёрном море, когда его накрыло волной и ласковая волна, играючи, поволокла его в глубину. Конечно, было это в детстве, однако, денег на билет до пролива у него всё равно не было.

В общем, по своему призванию, Валера ощущал себя благородным самураем, для которого честь, долг, традиция стоят превыше всего. Не найдя Учителя и разочаровавшись в поисках, он сам себя понизил до звания ронина⁵ и ждал только удачного случая, чтобы отправиться на любую, благородную войну, чтобы исполнить своё личное предназначения перед судьбой. Военное училище и простая, срочная служба по призыву ему не светили из-за близорукости.

Войну в Приднестровье и обе чеченских компании он, по малолетству, пропустил. На войну 2008г. банально не успел. А вот восстание Донбасса против мерзкой, украинской хунты сразу же его воодушевило.

Нельзя сказать, что Валера хорошо разбирался в украинской проблеме и вообще в современной политике, но ощущение единой страны, раскинувшейся от Бреста до Уэлена, было у него базовой опцией, ещё при рождении и искусственная отдельность Украины вызывала оторопь и недоумение. Майдан, счастливо бессмысленные мордочки протестующих, скакания, совершенно дикие, первобытные даже лозунги выглядели противоестественно, будто бы люди оказались подвержены массовому гипнозу. Бывшие русские. Бывшие люди.

1. Буси дословно, воин. Обычно использовалось, вместо более известного термина самурай.
2. Хатамотовысший командный состав самурайского воинства во времясёгунатаТокугава.
3. Токугава род японских князей (даймё), сформировавших походное правительство (сёгунат) и объединивших все провинции Японии в единое государство. Правили с 1603 по 1868г.
4. Хаори мужская одежда, типичная для аристократии и самураев, одеваемая поверх кимоно
5. Ронин самурай, оставшийся без князя и службы, не получающий жалования, ведущий, как правило, бродячий образ жизни.

Как только он увидел в каких-то интернет новостях фотографию детей, которые прячутся в подвале, в городе Славянск, то сразу же бросился искать возможность пробраться туда и присоединиться к местному ополчению. Вот там-то и должна была случиться волшебная трансформация, которая в единый миг превратит провинциального юношу в великого воина. Для этого нужен был подвиг. И к подвигу судьба вела его беспрепятственно.

Эта самая судьба, вернее сказать, воплощённое во Вселенной чувство юмора нашего Господа, изысканно глумится над тщательно выверенными жизненными планами всякого прагматично мыслящего человека и, в то же самое время, с удовольствием реализует любые, самые случайные, дурацки выглядящие, замыслы людей, мало думающих о своём будущем.

Не имеющий никакого военного опыта, кроме того, что удалось почерпнуть из прочитанного в юности трактата Сунь-цзы, с хреновым зрением, без полезных жизненных навыков, Валерий, нисколько не затрудняясь, нашёл нужных людей, купил билет и уже через три дня, считая с момента начала сборов, высаживался на Ростовском вокзале, в пёстрой компании будущих добровольцев, а также туристов, дельцов, цыган, сезонных крестьян и прочего переезжего люда.

Родителям, вернее, маме, он на голубом глазу сообщил, что едет в поход на Алтай, с бывшими однокурсниками.

Отцу, который был с ними в разводе, вообще ничего говорить не стал. Ему, скорее всего, и неинтересно это было, куда там отправляется его единственный, неудачный и бестолковый сын.

Их отвезли на полигон, где после очень недолгой, и довольно импровизированной подготовки, отправили оказывать помощь мятежному, почти что пиратскому государству - Донецкой Народной Республике. Некоторое время, они ехали на грузовике, под завязку набитым ящиками с миномётными минами. Потом грузовик поломался и дальше они шли пешком, по рассветной, донецкой степи. Потом прибыли на место и начали защищать Республику от фашистской хунты.

Когда записывали личные данные в анкеты, Валера выбрал себе позывной в честь великого мастера меча, Миямото Мусаси, но ему пояснили, что двухсложных позывных не бывает. Тогда он предложил просто Миямото. Ему опять объяснили, что такого ни один командир не выговорит, а если брать вторую половину, то терпеть в подразделении бойца с именем типа Муся как-то противоестественно. В результате, Валера сделался Самураем

В лихие рейды по тылам противника Валеру Самурая не позвали, но предложили копать окопы. Ещё он ходил в караулы: дежурил на блок-посту, вместе с местными, на проезжей дороге. Один раз даже удалось пострелять, правда, по своим. Секретная разведывательная группа их отряда рано утром таинственно уехала куда-то, никому не сообщив о своих таинственных планах, после чего столь же таинственно, но уже глубоким вечером, вернулась. Увидев, что на блок-пост надвигаются таинственные машины, с выключенными фарами, ополченцы пришли в крайнее возбуждение и сразу принялись палить и в направлении явной угрозы, и вообще во все стороны, посчитав, что враг рвётся к ним со всех сторон. Со стороны таинственных машин тоже открыли стрельбу. Пули жужжали и свистели где-то между звёздами и терриконами, иногда волнующе стукаясь в мешки с землёй и бетонные блоки.

Стрелял и Валерий, выпустив в донбасское, звёздное небо все два выданных ему магазина.

В результате сурового, но мимолётного боя, почти никто не пострадал. У некоторых таинственных разведчиков и геройских ополченцев нашлись телефоны, используя которые они принялись набирать друзей, командиров, вождей и товарищей. Через третий и четвёртый созвон, обстановка стала понятной, обе стороны бессмысленную пальбу прекратили и, к обоюдному удовлетворению, мирно разошлись. Таинственные разведчики осторожно проехали в располагу, благоразумно подняв все окна, а героическое ополчение довольное и возбуждённое, проводив их смачными, хотя и грубыми эпитетами, до самого утра обменивалось впечатлением о содеянном подвиге. К слову сказать, впоследствии, когда у ДНР появилась плохо смазанная, но всё же работающая военно-бюрократическая машина, за это героическое сражение некоторые получили красивые, донецкие награды.

Война с украинскими фашистами чем дальше, тем больше начинала Валере надоедать, поскольку на вверенном ему участке фронта они так и не появились. Вернее, они были где-то рядом, на расстоянии пары километров, но очень хорошо прятались, не решаясь, видимо, схлестнуться с ополчением Новороссии в открытом, благородном бою. Валера уже начал скучать и мрачнеть, однако через несколько дней случился настоящий, без дураков, бой.

Выглядело это так.

Он сидел в неглубоком, криво вырытом окопчике, пил чай и читал книгуЯмамото Цунетомо в переводе Боченкова и Горбатько¹. В окопчике он сидел совсем один, обдумывал прочитанное и, время от времени, стряхивал со страниц ползающих по ним муравьёв. На блокпосту народу было немного: двое пожилых, крепких шахтёров, изнывающих от безделья, ещё двое местных парней, недавно кончивших школу и ещё один, помимо Валеры, доброволец, несколько нервического темперамента юный скинхед из-под Екатеринбурга Серёжа с позывным Пирань.

С Серёжей долго препирались, пытаясь доказать ему, что на самом деле Пирань - это пиранья. Есть, де, в Бразилии такая очень свирепая и уважаемая населением рыба, но Серёга, как его звали в мирной жизни, держался твёрдо и заявил, что видел фильм, в котором главного героя в исполнении актёра Машкова зовут именно Пирань, и это круто, и что к какому-то бразильскому пескарю его позывной не может иметь ни малейшего отношения. Столкнувшись с абсолютной твердолобостью Пирани от него отстали и приняли позывной, как данность, более не пытаясь его ни в чём убеждать. На исторической родине Пирань ждали неприятность от его давних знакомцев из Центра Э, не возвращённые вовремя долги, мутная ситуация с жильём и ещё более мутные жизненные перспективы.

1. Ямамото Цунетомо японский самурай, (1659 1719гг), автор произведения Сокрытое в листве (Хагакуре) книга сентенций о морально-психологических качествах самурая

В Новороссию же он прибыл чисто по идейным соображениям, поскольку был уверен, что именно здесь будет построено специальное государство для истинных арийцев, в котором не будет ментов, фейсов, прокуроров и обязательного образования, но зато будет царить свобода и братская дружба. Хохлов, даже из элитных карательных формирований, зигующих и обрисованных по всему телу рунами и свастиками, он считал расово сомнительными, опуская их социальный статус до цыган. Впрочем,Пирань плохо отличал цыган от румын, югославов или греков, полагая их всех, скопом, однообразным, смуглым конгломератом, несущим историческую вражду по отношению к белому братству.

С Валерой Пирань как-то сошёлся, очень уважал его за эрудицию и любил пообщаться на тему гипотетических арийских корней у японцев и отсутствию таковых у поляков и украинцев.

В это время дня, Пирань дремал под навесом, поэтому Валера мог спокойно погрузиться в тонкости самурайской этики без посторонних комментариев. Погрузиться как следует, мешали, конечно, мелкие муравьи и жара. А потом ещё и этот короткий и резкий звук в небе. Он поднял голову и в этот момент, у него за спиной сильно бабахнуло, заставив дно окопчика чувствительно вздрогнуть.

Потом ещё раз. И ещё раз. Рука рефлекторно дёрнулась и кружка, вместе с недопитым чаем, отлетела в сторону. Инстинктивно сообразив,чтокогда вот такое происходит, не нужно бросаться в атаку, а наоборот, следует как можно крепче вжаться в землю, Валера так и сделал. Лёг, вытянувшись, на дно окопа, закрыв телом Сокрытое в листве, обхватил руками голову и замер.

Со стороны блокпоста слышался отчаянный, горький крик, почти как у ребёнка, упавшего на асфальт голыми коленками. После короткой паузы, громыхнуло ещё несколько раз, но подальше. В окоп падали сверху мелкие куски бетона, комочки земли, ветки и свежие листья. Потом ему на голову свалился плашмя его же автомат, неприятно ударив стволом прямо по пальцам.

Дождавшись, пока прекратится обстрел, Валера обождал ещё пару минут, потом осторожно высунулся в реальный мир. Выбрался на то, что в нормальном окопе называлось бы бруствером, а в этом было просто отвалом сухой, рыжей глины. Осторожно, пригибаясь побежал к бетонной остановке, которая и была основой сооружений блокпоста, но вспомнил, что забыл в своём окопчике и автомат, и книгу. Вернулся, вытащил снизу автомат, кое-как отряхнул с него песок и щепки. Книга была раскрыта и белела ему в лицо белыми листами. Он не стал за ней спускаться, посчитав, что успеет вернуться за книгой, кружкой и маленьким рюкзачком позже.

Блокпоста и остановки не было. Была куча неопрятно разделанного железобетона, обрывки полипропиленовых мешков с землёй, куски досок и кирпичей. Бетонные блоки, были на месте почти все, но один оказался расколотымпополам.

Среди всего этого мусора валялись закопченные, красно-жёлтые куски мяса с прилипшей к ним тканью. Кричал мальчишечьим голосом Волыняка, один из двух пожилых шахтёров. Он сидел, прислонившись спиной к бетонному основанию остановки и непрерывно, без вдохов, орал, дёргая обрубками ног, от которых тянулись по грязному асфальту, смешавшись, два длинных потёка крови. Лицо у него было грязное и сквозь черную, жирную грязь проступала очень бледная кожа. Есть ли у него глаза или нет, определить было нельзя.Тут он был один. В том смысле, что живых их было всего двое, Валера и Волыняка. Куда подевались остальные, было, пока что, не ясно.

Валера, мелко перебирая своими длинными ногами побежал к безногому и, в этот момент, по ним снова шарахнули. Что по ним стреляло, он определить не умел, но почувствовал, как что-то очень сильное вырывает у него из рук автомат, поднимает вверх и очень, очень мощно бьёт по спине, сзади. Наверное, так должен себя чувствовать футбольный мяч, отправленный в ворота профессиональным ударом высокооплачиваемого форварда.

Пространство выключилось сразу, повсюду. Наступила абсолютная, чёрная темнота без всяких светлых коридоров, без ангелов и сияния в конце туннеля. Просто некто очень властный опустил рубильник вниз и всякий свет в мире Валеры сразу прекратился.

Так закончился у Валеры Самурая первый, настоящий бой.

Минут через тридцать, на блокпост примчался местный комендант в пикапе, набитом разнокалиберным воинством. За ним следом приехал командир отряда добровольцев с позывным Благо, вместе с которым подтянулись разведчики, птурщики со станком Фагота, но без ракет, которые обещали подвезти позже, несколько донских казаков в кубанских кубанках и двое местных ополчуг, бывших участковых, изгнанных из органов пару лет назад за коррупцию.

Загнав машины за остов остановки, они сгрудились над телом Волыняки, размышляя о том, как именно следует обустроить оборону, уверенно полагая, что после такого обстрела укропы обязательно пойдут вперёд и ворвутся в город. Обнаружив подкрепление, с другой стороны дороги вылезли спрятавшиеся там парни-ополченцы, Пирань и второй пожилой дядька шахтёр. Все они были живы и даже не оцарапаны, так как среагировали на опасную ситуацию мгновенно и без всяких рефлексий. Как обычно бывает в таких случаях, несмотря на страшные взрывы, или плотный стрелковый огонь, потери, в итоге, оказываются сильно меньше ожидаемых. Как только послышался резкий присвист, Пирань прямо со своего ложа, нырнул в канаву и там, крепко-накрепко прилип к земле. Все остальные, тотчас последовали его примеру.

Не повезло только Волыняке, который и при жизни был несколько тихоходен, поэтому шансов быстро покинуть опасный участок, у него всё равно не было. Он как раз стоял посреди пустынной дороги и хотел разглядеть что-то интересное на одиноком терриконе, возвышающемся неподалёку. Несколько крупных осколков ударили ему по обеим ногам, подсекли колени и уронили наземь. Ещё не понимая, что случилось, Волыняка поднялся на обрубках и потихонечку заковылял к разбитой остановке, где грузно осел и проникся безысходным ужасом, обнаружив вместо привычных конечностей только культяпки с лохмотьями мяса и торчащими из них, расщепленными костями. Боли он так и не ощутил, и умер перед самым приездом коменданта, потому как сердце его, и так уже истерзанное тяжёлой, проходческой работой, такой нагрузки просто не выдержало.

- А Самурай где? Пирань? Он же здесь, с вами был?

- Не, ну был, да. Вон там сидел.

Пирань побежал к окопу, который остался целёхоньким и заглянул внутрь. На дне лежала раскрытая книга, чуть присыпанная щепками и землёй. Валялась железная кружка. В окопчике, едва превышающим в длину 5 метров никого не было.

- Самурай! позвал командир выходи! Где ты есть?

Пирань спрыгнул вниз, подобрал книгу, ковырнул дно носком кроссовка и немедленно выскочил наверх.

- Нет его.

- А куда он мог заныкаться? командир к окопу и подходить не стал.

- Не, ну он здесь всё время был, да.

- А сейчас-то он где?

- Не, ну может, его конкретно, в фарш посекло? Там вон, куски на дороге везде.

- Так их немного. Самурай, конечно, не очень крупный, но даже для его комплекции это мало. Это, по идее, ноги от Волыняки. Собрать бы надо.

Обмениваясь репликами по делу, они развернулись и двинулись в сторону дороги, но за их спинами вдруг раздался некий странный звук. Пирань застыл, втянув голову в плечи. Командир с удивлением глянул на него, потом обернулся. Над глиняной осыпью и редкими стебельками подсохшей травы возвышалась покрытая светлой пылью голова Самурая. Голова глядела на них пустыми, пуговичными глазами, кривила рот и выпускала наружу звуки, которые никто из присутствующих не смог бы идентифицировать. Это были обрывки странных слов, произнесённых так, как если бы человек пытался их выкрикивать, каждое отдельно, но шёпотом. Потом стеклянные глаза Самурая поползли вверх, обнажая покрытые лопнувшими сосудами белки, его повело и он шлёпнулся на дно окопа, разбросав конечности.

Пирань так и стоял, только наполовину обернув лицо назад и, как упал Самурай не увидел. Благо укоризненно глянул на скорченного скинхеда и снова вернулся к окопчику. На дне, неловко опираясь на косую стенку, сидел Валера. Его сильно запорошило пылью и прочим хламом, но крови видно не было. Рукава, правда, были порваны в плечах, а левая штанина выпросталась из берца и оказалась распорота чуть не целиком, по внешнему шву.

К краю окопа осторожно подошёл Пирань и заглянул внутрь.

- И как ты смотрел, раздолбай ?! Вот же он!

- Не Ну, я ж смотрел, да.

- Да как так можно смотреть, чтоб в метровой яме живого человека не увидеть!? Ты ж вниз спускался, книгу же нашёл, а Самурая как ты не нашёл?

- Не, книгу да. Вот книга его. А сам же он Нет. Его же не было здесь.

- Это башки у тебя нет, Пирань. Слезай вниз, надо вытащить его. Явно контузия. Самурай! Алё!? Слышишь меня?

Вдвоём они выволокли безвольное тело Валеры наверх, подняли под руки и повели к машине. Голова у него свесилась вниз и болталась, как ещё одна, обыкновенная конечность. Ноги, впрочем, ковыляли, но без изящества и осмысленности. Пока загружали в Тойоту, пока искали автомат (нашли и его, скрученного в штопор, без надежды на возрождение), пока везли в медпункт, Самурай продолжал оставаться в невменяемом положении. Глаза, правда, закатываться перестали и временами теряли пластмассовость, приобретая слабые признаки осмысленности. Он недоумённо оглядывался по сторонам, пытался что-то нащупать на голове, но выразить свои мысли и объяснить состояние не мог. Пирань вернул ему книгу и Валера принял её осторожно, будто видел первый раз. Зажал в пальцах, притянул к себе и больше не отпускал.

Медицинский доктор отряда, то есть, бывший санитар городской больницы г. Комсомольск-на-Амуре, которого звали Игорь, с позывным Игорь был человеком роста высокого, телосложения сутулого, интеллекта посредственного. Доктором он сделался автоматически, после того, как в первый же день, при оборудовании позиций, настоящий доктор с позывным Марк был ранен и эвакуирован.

В то утро, на следующий день после въезда в город, доблестные терцы, обнаружили, что неподалёку от только что занятой ими посадки остановились КАМАЗы с российскими флагами. Оттуда вышли люди в точно такой же форме, как у них, отчётливо говорящие по-русски, как они, но без кубанок. Один и вовсе был похож на начштаба отряда один в один.

Казаки быстро проанализировали происходящее и пришли к выводу, что так нагло могут себя вести только украинские каратели, после чего немедленно открыли, беглый, подавляющий огонь в сторону противника. В короткой, но яростной перестрелке пострадал один-единственный человек: кандидат медицинских наук, практикующий хирург, идеалист и романтик, доктор Марк, который, собственно, прибыл на то самое место по просьбе казачьего атамана Дельфина, чтобы тот его посмотрел.

Атаман был выходцем из касты персональных, обкомовских водителей и к своим 50 годам, в результате перманентно сидячего образа жизни приобрёл характерные проблемы со здоровьем, особенно в той части, где гнездится коварная болезнь геморрой.

Пуля попала Марку в позвоночник.

Ранение настоящего доктора настолько опечалило атамана, что в Ростов он решил эвакуироваться вместе с ним. А доктором, соответственно, решено было назначить Игоря Игоря, как одного, на весь отряд, имеющего опыт во врачебном деле.

Игорь сразу обнаружил, что у Самурая никаких телесных повреждений на теле нет, следовательно, он просто контужен. Толку от него, в таком состоянии, не было никакого, но внешне он выглядел вполне ничего. Был, значит, шанс, что если Самурай немного полежит в располаге, попьёт чаёк, скушает несколько витаминок, то в ближайшее время сможет вновь слиться со своими боевыми товарищами в единый, боевой организм. О том, как лечить контузию и какие могут быть от неё последствия Игорю было известно очень смутно.

Самурая отвели в комнату, которая до весны 2014г. была актовым залом местной, налоговой администрации. После провозглашения Донецкой Республики, эти достойные люди собрались и почти все, целиком уехали в Мариуполь, куда их призвало украинское государство. Стулья из зала выбросили и растащили по кабинетам, а вместо них свалили в разного размера кучки спальники, рюкзаки, добытые невесть где матрасы и прочие добровольческие пожитки.

Валеру отвели на его место, помогли лечь на спальник и даже прикрыли сверху колючим армейским одеялом с тремя полосками в нижней части.

Он так и пролежал до утра, с полуприкрытыми глазами, прижимая к себе книгу в мятой, красной обложке. А утром, перед самым рассветом медленно, с трудом сел. Потом, опираясь руками об пол, распрямился. Поднялся целиком и медленно пошёл к выходу, игриво, но не сознательно помахивая полами разорванной штанины. Берцы не надевал, так и шёл босиком, сутулясь и покачиваясь, но аккуратно, ни на кого не наступив и ничего не уронив.

Тосиро Ониси, как только схлопнулось пространство вокруг, так и пребывал в темноте неизвестно сколько времени. Не происходило совсем ничего, но он, всё же, осознавал себя, хотя и пребывал в безгласности, ничего не видя и ничего не ощущая. Это были очень странные чувства. Он точно, хотя и непонятно каким органом, чуял течение времени, но вот с какой скоростью оно тянулось, понять не мог. Привычные временные промежутки в минуту, в час, в год слились во что-то совсем иное, пульсирующее одновременно и медленно, и быстро.

Затем, свет снова включили, так же мгновенно и так же неожиданно. Свет был, но что творится извне было совсем непонятно. Показалось, что кто-то лает. Через несколько мгновений, а может, даже, дней, стало ясно, что лает он сам. По прошествии ещё некоторого времени, Тосиро понял, что ничего он не лает, а выкрикивает слова прощального хокку, просто язык и горло его вовсе не слушаются и для того, чтобы правильно произнести звуки, губы надо прямо пальцами вытягивать. От этого лёгкие, приятные слова кажутся собачьим лаем. Тосиро стало стыдно и он замолк.

Картинка, стала очень плавно раскрываться. Мгла скатывалась с него, как сходит вода со склонов растущего из морского дна вулкана. Пахло дымом, свежей взрывчаткой, немытыми телами и сухой травой. Особенно резко и неприятно пахли тела и одежда на них. Два крупных туловища, стоявшие перед ним, выплёвывали из себя грубые сочетания звуков, с невозможным обилием согласных. Речь будто бы скрежетала и шипела и ничего человеческого в ней не было. Тосиро показалось сначала, что на туловищах даже нет голов и говорят они при помощи складок шеи.

Оба тела были одеты в оливковую одежду явно армейского покроя и носили высокие ботинки на шнурках, как у американцев. Головных уборов у них не было, знаков различия тоже. У обоих на плечах висели автоматы, больше всего напоминающие немецкий Sturmgewehr 44, но вроде бы попроще. Тосиро об этой винтовке слышал, видел описание в немецком журнале, но в руках никогда не держал. Возможно, ушлые китайцы наладили в своих пещерах кустарное производство, максимально упростив конструкцию.

Один был постарше, второй совсем молодой. Американцы это были, англичане или русские, определить никак не удавалось. Мысли очень уж путались, всё тело ныло, в голове не прекращался однообразный, фоновый шум, из-за которого Тосиро не мог разобрать ни единого слова из того, что ему говорили. Какое-то сплошное щжбырыжжгастрмнтг чшщжжы.

А чуть позже, уже в машине, под тряску он как бы утонул. Будто плыл в тихом, прозрачном пруду, окружённый карпами, а один из них, самый здоровенный, бесшумно подплыл снизу, схватил за ноги и утащил на самое дно. И вот, он сидит, не в силах сдвинуться с места и молча наблюдает, как где-то над ним, некто, плывёт вместо него по поверхности пруда и даже выглядит очень похоже, словно это он и есть. Было только непонятно, кто же тогда он, Тосиро, если есть одновременно двое одинаковых Тосиро, один из которых плывёт, плавно загребая руками, а другой недвижно сидит на плотном иле.

После сильнейшего удара в спину, как только схлопнулось пространство вокруг него, Валера так и пребывал в темноте неизвестно сколько времени. Не происходило совсем ничего, но он, всё же, осознавал себя, хотя и пребывал в безгласности, ничего не видя и ничего не ощущая.

Внутри того Я, которое непонятно как, всё ещё понимало себя, как Валерия Самурая Тимофеева, жило некое чувство ожидания. Конечно же, как всякий нормальный русский, был крещён в детстве, но в церкви бывал лишь пару раз, не считая непосредственно крещения. Родители у него жили не так, чтоб идейными атеистами, но были, скорее, более законопослушны, чем идейны. Партия считала, что Бога нет папа с мамой ей доверяли и соглашались.

Когда в 1991 году на белорусской, обкомовской даче, отменили научный атеизм, КПСС и государственность, запрет исчез, но через открытую границу никакой Господь в их жизнь возвращаться не стал. Валера, соответственно, почерпнул некие основы православного вероисповедания от бабушки, частично из Настольной книги атеиста, частично из телешоу, куда стали выпускать в качестве экзотичных персонажей священников. Интереса ради, он некоторое время даже читал Новый завет, бесплатно подаренный ему канадскими миссионерами, но быстро сдался. По сравнению с яркими и необычными рассказами про буддизм и тибетские тайны, библейские образы казались пресными и примитивными. Правда, академический перевод Алмазной сутры, Валера тоже не осилил.

Иногда, в разделах, типа мистика и наука ему попадались разные истории о том, что после смерти есть свет в конце туннеля, где душу встречают ангелы в перьях, или наоборот, откуда ни возьмись, выскакивают воняющие серой, краснозадые черти с хвостами и волокут в ад. Или ты вдруг встречаешь каких-нибудь древних героев и вступаешь в дискуссии с Лениным, Платоном и Бонапартом. Или сидящий на облаке седобородый старец представляется Богом и открывает одному тебе таинственные тайны, после чего выдаёт новое, мускулистое тело и отправляет обратно на землю с напутствием предотвратить Третью мировую войну, а то ему самому как-то недосуг.

Так вот ничего подобного не случилось. Просто была непроглядная темнота, длящаяся бесконечно во все стороны и сам Валера в этой тьме был бесконечно малой точкой. И времени в этой тьме не было вообще. Ничего и никуда не двигалось, стояла абсолютная тишина и полная неподвижность.

Свет включили совершенно неожиданно, как и выключили. Дневной свет был так ярок, что ослепил ему глаза и, несмотря на это сияние, Валера не видел ничегошеньки. Кроме света он чувствовал, как из его горла, с присвистом вырываются нечеловеческие, отрывистые звуки, больше всего похожие на лисье тявканье. Как меж собой перескуливаются лисы он случайно видел в зоопарке и был очень удивлён, так как до этого момента думал, будто лисы вообще никаких звуков не издают, сохраняя всю жизнь полное молчание.

Когда глаза немного привыкли к свету, в них стало двоится. С третьей попытки, неимоверно напрягшись, Валера сумел различить, что перед ним стоят командир и Пирань, что-то говорят ему, но ни единого слова понять невозможно. Да и сами эти люди перед ним выглядели чужеродно, будто и знакомые морды, но на вид, как иностранцы. При этом, он видел их, как бы, сразу в двух экземплярах. Одни были более иностранцы, вторые менее иностранцы, но всё равно, обе пары говорили непонятно. Очень забавный язык, как будто в дублированном фильме двеаудиодорожки идут на одинаковой громкости, причём одна из них записана задом наперёд.

А чуть позже, уже в машине, под тряску, он как бы утонул. Будто он плыл через реку, а его снизу дёрнули за ноги и утащили на самое дно. И вот он сидит, в глубине прозрачной воды и молча наблюдает, как где-то над ним, некто плывёт вместо него против течения и даже выглядит очень похоже, словно это он и есть. Было только непонятно, кто же тогда он, Валера, если есть одновременно двое одинаковых Валер, один из которых плывёт, плавно загребая руками, а другой недвижно сидит в липкой, донной грязи.

Что с ним делал доктор Игорь, какие рекомендации давал Валера почти не помнил. Пришёл в себя от того, что неимоверно затекли руки, сильно ноет спина, в которую силой всех, умученных от стального топора деревьев, упирается пол. Ясно было, что пролежи он так ещё хотя бы полчаса, позвоночник окостенеет полностью, руки и ноги отсохнут, а голова отвалится от шеи и с костяным стуком покатится в дальний угол.

Собрав все силы, поборол ненависть сосновых красавцев, злым гением человеков, обращённых в плохо пригнанные друг к другу доски, преодолел всё атмосферное давление, победил земную гравитацию и поднялся во весь рост. Сам себе он показался необычайно длинным и с некоторым удивлением оглядел с высоты своих 186см. окружающее пространство. Раньше он этого не замечал. Вокруг него, растянувшись на тёмных подстилках, спали незнакомые люди. И люди эти остро воняли. Более того, Валера отметил, что и сам столь же зловонен.

Осторожно переступая через разнообразные пожитки, ноги и оружие, Валера выбрался из актового зала в коридор, а потом и на крыльцо заднего входа где, закутавшись в плащ-палатку стоял часовой.

На востоке вот-вот собиралось всходить солнце, но даже лучи ещё не запустило из-за горизонта. Часовой смолил что-то невыразимо крепкое. Тяжёлый дымок висел в утреннем воздухе, и издавал вонь, как дерюга каторжанина, осуждённого на вечное забытьё.

Валера попытался ответить на его Доброе утро и не смог. Рот перекосило, язык провалился в гортань и получился не то животный взрык, не то птичий щебет. Тогда, смущённо отведя глаза, он хотел просто кивнуть, но шея срослась с остальным позвоночником в бетонную балку, и Валера коротко наклонился всем корпусом вперёд, судорожно прижимая к бокам согнутые руки.

Часовой, докурив бычок под самый фильтр, уронил его на землю, начал рассказывать одну из тех историй, о которых никто не пытается спорить в силу их тягомотности и бытового однообразия. Валера уже вполне чётко улавливал слова, но каждое из них принимал с некоторой оторопью, как будто за ночь ему, гипнотическим методом, насадили в голову иностранный язык и он, пока с непривычки, уже понимает, в целом, зарубежную болтовню, но пока никак не привыкнет к тому, что понимает смысл каждого слова.

Что там рассказывал часовой о перипетиях своей семейной жизни, ему было не очень интересно. Теперь ему удалось разорвать оцепенение спины и кивать в такт рассказу, отдельно, одной только головой, а не всем телом сразу.

Обычно, Валера всегда вежливо выслушивал людей, даже если они мололи немыслимую ахинею, чем неизменно заслуживал к себе уважения.

Люди вообще больше любят, когда слушают их, причём, не просто слушают, а беспрекословно одобряют услышанное. Но в этот раз он слушал своего визави не то, что в пол-уха, а вообще почти не слушал.

Он был очень занят, потому, что разговаривал сам с собой и никакой возможности уделять внимание ещё и часовому у него не было.

Во-первых, ощущение тьмы и погружения на дно полностью прошло. Он больше никуда не плыл, и не сидел на дне.

Во-вторых, он стал ясно ощущать у себя, внутри, ещё одно сознание. Тосиро уже в общих чертах начал понимать, что он теперь не совсем Тосиро, и что находится очень далеко и от аэродрома Дайкосан, и от Японии.

В-третьих, Валера стал ясно ощущать, что он теперь не совсем Валера, и что память наполнена чужими образами. Валера теперь знает, что нужно сделать, чтобы поднять в воздух лёгкий штурмовик Тип-98 с поршневым мотором Тачикава. Это совсем несложно, самолёт очень прост в управлении. Совсем просто читать сочинение Цунетомо Ямамото о самурайской этике эпохи сёгуната, написанной кириллицей. И автомат АК-74 тоже прост и понятен, разбирать и чистить его гораздо проще, чем пистолет Намбу Тип 94.

Первые несколько дней Тосиро испытывал смешанное чувство острый стыд за то, что погиб бессмысленно, не уничтожив ни одну вражескую цель и, в то же самое время, горькую обиду, досаду, что его не пустили в один строй с армией бессмертных героев. Были и сомнения. Да, долг исполнен, но ведь, вопреки воле микадо. Хотя, зачем рефлексировать? Всё это далеко в прошлом и Валера жалел лишь о том, что так и не смог добежать до Волыняки и перехватить его ноги жгутами. Может, это спасло бы его, а так, выходит, он погиб по его вине.

И ещё очень раздражал невыносимый запах от сослуживцев. Раньше никогда не замечал, но теперь жуткая смесь мокрой псины и прокисшего пота чрезвычайно раздражала.

Ел мало. Первое, после контузии посещение столовой, окончилось конфузом. Мама Оля сердобольно плюхнула ему в борщ две здоровенные ложки собственной, домашней сметаны. Внешне было похоже на свежий тофу, поэтому Тосиро уверенно зачерпнул варево ложкой, но уже во рту ощутил мерзкую, жирную кислятину и побежал во двор, блевать. Опять списали на последствия контузии. Отдышавшись, Валера смог выпить только стакан компота, да и то, оказалось, чересчур сладкого, поэтому пришлось его разбавлять простой водой. Больше ничего в горло не лезло.

Огромные ломти белого, пористого хлеба выглядели аппетитно, но в желудке были тяжелы.

Оторопь вызывала грязная вода, цвета разбавленного соевого соуса, которую сослуживцы получали, обмакивая в кипяток бумажные пакетики с каким-то серым порошком в них. Они без стеснения называли это чаем и пили с удовольствием, щедро сдабривая огромным количеством сахара.

Ещё они употребляли совсем противоестественный напиток, с запахом жжёной резины и вкусом сточной жидкости, скапливающейся в придорожных канавах. Они зачерпывали из жестяной банки коричневый порошок, сыпали его в тёплую воду и слегка взбалтывали, опять же, смешивая со столь же огромными порциями сахара. На банках, из которых они набирали порошок, было написано Coffee, но это точно был не он.

Тосиро не был большим любителем этого напитка, но в студенческие годы ему довелось пробовать его в Иокогаме, во французской кофейне, неподалёку от железнодорожного вокзала и можно было смело поклясться милосердной богиней Каннон, что вот это, что пьют здесь, называть кофе непозволительно.

Аппетита, впрочем, не было никакого. Сильно болела голова. Всё время хотелось пить, что-нибудь прохладное, свежее. Валера пробовал просто воду, но местная вода из крана была жёсткой и невкусной, а вода в пластиковых бутылях отдавала ему химической отдушкой. Магазинная Кока-кола и Фанта напротив, были излишне сладкими, и голова от них болела ещё сильнее, а ощущение сухости во рту только усиливалось.

Очень, до одури, хотелось какого-то волшебного напитка, вкус которого был ему совершенно не знаком, но он точно помнил, что пил его дома. Тосиро всё помнил отлично, и как выглядит хризантемовое вино, и как его подают, в каком кувшинчике оно хранится. Помнил, как мать разливает его по чашам. Но вот вкус Воспоминания о вкусе стёрлись начисто. Валера очень остро ощущал ту тонкую грань, возникающую порой, в памяти, когда ты точно знаешь, что помнишь, например, фамилию одноклассника, с которым 11 лет проучился в одном классе, но она никак не хочет проступить.

Видимые странности в поведении Самурая личный состав не очень удивляли. Контуженный, что с него взять. Был молчалив. Речь ему давалась с трудом, словно приходилось с неимоверными усилиями подбирать нужные слова. Пару раз терял сознание. Несмотря на заверения доктора Игоря, что это не страшнее насморка и скоро пройдёт, Благо велел при первой же возможности отправить Самурая на материк. В отличии от Игоря командир, прошедший обе Чечни и знавший о контузиях гораздо больше, в том числе из собственного опыта, понимал, что от Валеры толку уже не будет никакого.

В Ростовский госпиталь его удалось отправить только к началу июля 2014г., через Изварино. Валера слабел с каждым днём. Страшной потугой воли заставлял себя подниматься по нужде, чтобы не ходить в утку, или, что было вообще хуже всего, под себя. В госпитале, после капельниц и таблеток, вроде, стало получше.

Тосиро притерпелся к неприятным запахам и научился без рвотных позывов есть не только борщ, рассольник, чёрный хлеб, но липкую кашу из пшеничных зёрен. Он даже стал пить чай из пакетиков, но так и не смог заставить себя класть в кружку сахар. Его больше не вводили в ступор надписи и тексты на кириллице. Он с интересом прочитал русский перевод Сокрытого в листве, но не знал, с чем сравнить, потому, что японский оригинал при жизни ему не попадался: он больше предпочитал техническую литературу. Все сентенции и поучения были, в целом, ему знакомы. Он слышал их и в школе, и во время учёбы на инженерном факультете Киотского университета, и потом, уже на службе.

Если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Если же он не достиг цели и умер, это собачья смерть, но постыдного в этом ничего нет. Такая смерть есть путь воина

Эти слова несколько успокоили смятения Тосиро.

Недорого ценится человек, если его достоинства ограничиваются только мудростью и учёностью

Эти слова ввергли в смятение Валерия.

Воинская доблесть проявляется больше в том, чтобы умереть за хозяина, нежели в том, чтобы победить врага

Эти слова ввергли в сомнения обоих. Никакого хозяина у Валеры не было. Он, собственно, даже присяги не приносил. Ну да, он, как гражданин своей страны, должен был быть лоялен своему президенту, но президент ещё в мае недвусмысленно объявил о том, что С уважением отнесётся к выбору украинского народа, из чего следовало, что и сам Валерий Тимофеев, и все его товарищи, с точки зрения правительства его же государства уголовные преступники, ежедневно, грубо попирающие сразу несколько статей уголовного кодекс сразу двух стран.

У Тосиро был микадо, преданность которому была безусловной. Но в тот день, он и его товарищи нарушили не только волю микадо, но и прямой приказ командующего Квантунской армией. Если бы они, не вынеся позора, просто совершили сеппуку, это было бы принято благосклонно, но они мало того, что фактически похитили военное имущество так ещё и не смогли его правильно применить и погибли, почти без толку, именно, что собачьей смертью.

Всё это мучило Валерия долго, но потом он вспомнил:

Всё, что ты делаешь, ты обязан делать во имя своего хозяина, своих родителей, во имя своего народа и во имя своих потомков. Это и есть великое сострадание. Мудрость и смелость, которые приходят вместе с состраданием, это и есть подлинная мудрость и подлинная смелость. Когда ты добиваешься чего-то с состраданием в душе, твои действия будут безупречны.

Сострадание! Не исполняя присягу, не подчиняясь воле родителей (тут, скорее, наоборот), но во имя своего народа и своих, гипотетических, потомков, во имя сострадания к людям, которые считают его своим и которых он считает своими. Вот оно. Именно это ясно озарило сознание Тосиро и придало ему твёрдости. Сострадание к матери и сестрёнкам. Сострадание к своему народу, пусть, даже против воли микадо. Мало ли, по какой причине он публично призвал нацию сдаться. Кто знает, в какой ситуации он оказался, что он там видел, о чём нашептали ему его советники, возможно, оказавшиеся людьми с корыстными и недостойными мыслями. Могло быть так, что нерадивые сановники, воспользовались доверием государя и внушили ему мысль о сдаче, хотя, никакой необходимости в этом не было.

Есть Путь воина и он проходит всегда ясно и прямо, не зависит ни от каких законов и воли правителей. И если понадобиться нарушить вообще все писаные законы, ради сострадания к своим родителям, к своему большому и доброму народу он их нарушит без всяких колебаний, исполнит свой долг безукоризненно, даже если трусливые холуи снова запрут пулемёты и бомбы в арсенале. Бывают такие времена, когда нарушение законов более приличествует порядочному человеку, чем их неукоснительное соблюдение.

Ради сострадания он сюда приехал. Ради растерянных глаз тех малышей из Славянска, которые спрятались в погреб и со страхом ждут, когда сильные, взрослые, уверенные в себе мужчины, опьянённые безнаказанностью и придуманной ими же славой нации, начнут их убивать, как генетически неполноценных.

Он здесь не ради того, чтобы убивать и наслаждаться смертью, не ради того, чтобы заработать. Не ради того, чтобы гордиться погонами офицера Армейской авиации и красивой формой, не ради славы и жалования. Ради материнских рук, которые держат в руках фарфоровый кувшин с хризантемовым вином и ждут его возвращения. Она ждёт! А он даже вкуса этого вина вспомнить не может.

Капельницы, пилюли и лечебный режим определённое воздействие на здоровье Валеры, конечно, оказывали, но не настолько, чтобы всё исправилось и сделалось, как было раньше. Временами ему становилось то совсем худо, то он впадал в режим более-менее.

Он сам сходил на повторную кардиограмму и потом, даже самостоятельно вернулся в палату, но доктор-кардиолог, выражал недовольство и пытался объяснить ему в каких-то тарабарских терминах, что не всё у нас гладко и нужно принимать меры.

Валера отмахнулся, поскольку собственным сердцем, по молодости лет никогда не интересовался. Тосиро же считал, что пройдённый им строгий отбор в лётную школу, вполне достаточное основание для того, чтобы не обращать внимание на русских врачей и их угрозы. Сердце, правда, действительно, иногда как-то странно билось, но стоило ли ему, пилоту армейской авиации, беспокоиться об этом?

Душной ночью, когда в открытые окна палаты вваливался с улицы плотный, горячий ком воздуха, спалось очень плохо. Валера сбил в ноги влажные простыни и дышал часто, как собака на солнцепёке. Он метался, между сном и явью, перестав различать границы между ними.

Во сне к нему являлась огромная кошка и ластилась к плечу и голове. Кошка была огромная, с половину человеческого роста в длину и Тосиро сразу понял, что это не кто иная, как бакэнэко¹, которая явилась к нему поиграть.

Валера пытался её погладить, но она уворачивалась и мягко покусывала его за икры, словно приглашая куда-то идти. Она, иногда, отскакивала в сторону, приседала, словно намереваясь перепрыгнуть лежащего Тосиро, но потом вставала и бродила поодаль, из стороны в сторону, поигрывая длинным, полосатым хвостом.

Сердце, сперва билось от духоты часто-часто, а потом всё тише, тише и тише. Веки набрякли и, наконец-то, Тосиро уснул, снова оказавшись в совершенно непроницаемой темноте.

Утро снова было солнечным и горячим, Валера проснулся вдруг, с ранним, утренним светом. Солнце, сплошь алого цвета, только-только начало подниматься над ростовскими крышами. Тосиро решил, что это очень хороший знак. Поэтому, Валера тихонько собрался и, более-менее уверенно ковыляя ногами по больничным коридорам, отправился к каптёрке, где хранились личные вещи. Как ни странно, дверь была приоткрыта и тёти Нины, каптёрщицы, на месте не было, но он и так знал, в каком ящике лежит его рюкзак и гражданская одежда. Переоделся в своё прямо тут же, аккуратно сложив больничную пижаму на стул.

1. Бакэнэко в японской мифологии кошка-оборотень. Считается, что любая кошка может превратиться в бакэноко, если она проживёт более 13 лет, или если её вес больше 3.5кг. или у неё необычно длинный хвост.

Бывает такой утренний час, когда даже в круглосуточно работающих заведениях неожиданно наступает тишина. Никто не мечется по коридорам, не звонят телефоны, санитарки не гремят вёдрами, не суетятся медсёстры. Только из палат время от времени доносится храп, перемежаемый кашлем, либо стон, либо иные физиологические звуки.

Валера спустился к проходной, не встретив ни единого человека. В будке на входе, распластавшись грудью по столу, крепчайшим сном спал дежурный солдатик, счастливо приоткрыв рот и пуская себе на локоть прозрачную, почти детскую слюнку. Время было самое прохладное в сутках, земля кое-как остывала к этому часу, а солнце ещё не включалось в уровень. От Дона шёл легчайший ветер, разгоняющий духоту. Как не уснуть в таких обстоятельствах?

Он просто вышел из госпиталя и пешком отправился в сторону центра города, вниз. Оставалась ещё кое-какая заначка и нужно было купить любой, самый простой телефон и сим-карту к нему, поскольку собственный аппарат у него куда-то запропастился при переезде. Как-то нужно обозначить матери своё присутствие, попросить денег на дорогу и объяснить, почему деньги нужно отправлять в Ростов-на-Дону, а не в Барнаул.

Он почти добрался до Центрального ростовского рынка, завернул из переулка и неожиданно для себя наткнулся на огромный собор. В Ростове он был второй раз в жизни, а первый можно было и не считать, поскольку кроме обшарпанного пансионата на Левом берегу, да Центрального автовокзала ничего не увидел.

Путь на Рынок лежал мимо этого огромного сооружения, обнесённого чёрной, пиковой оградой

Храм Рождества Богородицы сиял белизной стен. Гигантские, чёрные врата были закрыты наглухо, но вход справа приоткрыт. Проход на рынок оказался позади храма и там калитка также была распахнута. Он заколебался. Из приоткрытой створки показалась серая, круглая, кошачья морда. Кошка выглянула, посмотрела по сторонам. Вышла целиком. Села не спеша. Встала, покрутилась на месте и вприпрыжку снова вбежала внутрь. Не обращать внимания на такие знаки, Тосиро физически не мог. Это, всё-таки, не какая-то там кардиограмма, а знамение богов.

Внутри храм был прохладен и тих. Службы в этот час в нём не было, да Тосиро и не представлял, когда и как исполняют ритуалы христианские священники. Про то, как надо креститься при входе в храм, он имел представления, но все остальные познания были довольно поверхностными.

Валера перекрестился. Медленно, озираясь по сторонам, прошёл внутрь. Вежливо, но несколько скованно поклонился почтительно в сторону Царских врат, опустив корпус и прижав руки к бёдрам. В это время в соборе было пустынно. Только в левом приделе стояла бабушка и часто крестясь вполголоса читала нараспев, то ли список имён, то ли псалом.

Что делать дальше, он не знал, хотя очень чётко понимал, что раз уж он попал в такое красивое, священное место, то это неспроста.В таком месте обязательно обитают боги, которые, если им помолиться, укажут ему знак. А может быть, если повезёт сильно, и боги будут благорасположены, удасться обрести сатори, а в таком состоянии, он и сам всё поймёт.

Тосиро довольно приблизительно представлял себе русскую религию, но знал, что главных богов у них сразу трое и каждый из них сам по себе равноценен двум другим. Есть и другие ками¹, менее важные, которые тоже могут помочь в решении проблем, но кто и за что отвечает, неизвестно. Изображения были очень красивыми, яркими, но несколько однообразными. У всех людей было всего по двое рук и ног, никто из них не мчался сквозь языки пламени, увешанный ожерельями из черепов. Только один был на коне, с тонким копьём, очень небрежно тычущий им в пасть зелёному чудищу, отдалённо напоминающем дракона. Дракон больше походил на тощего демона ваиру², только с крыльями, длинной, зубастой пастью и без носа.

Тосиро неуверенно подошёл к высокому, латунному светильнику, покрытому низкими, пустыми сейчас, подсвечниками, поклонился изображению строгого, белобородого старца, шёпотом повторяя про себя Намумёё хо рэн гэ кёё³, потом опомнился и умолк, испытывая неловкость и стыд.

Валера тоже молитв никаких не помнил, кроме первой строчки: Отче наш, сущий в небесах. Кажется, так. Но как там дальше?

Благовонных палочек здесь, видимо, нет. Нужны свечи для возжигания. Он покрутил головой и решил снова вернуться ко входу, где, вроде бы, была лавка со свечами, иконами и книгами. Дойдя до середины главного зала, он поднял голову к свету, ровно льющемуся из-под огромного купола и зацепился взглядом за фигуру летящего прямо из стены ангела. Ангел слегка колебался в воздухе, будто собирался вот-вот отделиться от поверхности: взмахнёт крыльями, мощно и гулко, запустит поток ветра вниз, к пламени свечей и сейчас же, взмоет прямо сквозь купол, в чистое, синее поднебесье.

Валера задрал голову выше и, глаза в глаза, встретился с Христом, держащим в руках раскрытую книгу, из которой с нарастающим, но явственно слышимым гулом неслись в вышине слова: Азъ есмь свет миру. Свет под куполом был удивительный, золотой, светлый, чистейших оттенков. Свет засиял столь нестерпимо, так сильно, что Валера ослеп и потерял равновесие. Было ощущение, что он куда-то стремительно летит, зацепиться не за что, а в том месте, куда он падает вовсе нет дна.

Свет в храме, ровно льющийся сверху накалился и просиял. По храму повеяло той редкой чистотой воздухом, которая случается иногда мартовским утром, когда весеннее солнце ослепительно вспыхивает над старым снегом.

1. Камибоги в синтоизме. Любое существо, которое обладает выдающимися качествами и внушает благоговение.
2. Ваира в японской мифологии редкий вид демонов, обладающий огромным туловищем, похожем на коровье и по одному, длинного когтю на каждой лапе. Считается, что ваиры получаются из слишком долго живущих жаб.
3. Намумёё хо рэн гэ кёё буддийская мантра, используемая в японском буддизме. Читаемся с целью совершенного и полного пробуждения человека.

Бабушка, читающая поминальный список имён вздрогнула, оглянулась, но никого не увидела.

Когда Валера наконец очнулся, то обнаружил себя сидящим на массивных ступенях собора, облитых тенью от возвышающихся над ним белых стен, со стороны, противоположной входу. Солнце стояло уже высоко. По двору ходили люди, дребезжалза оградой трамвай, рынок уже набрался сил и шумел одной, вибрирующей нотой. Голова кружилась и в ней всё ещё отдавался низкий гул, прокатывающийся еле заметной дрожью по всему телу.

- Ну, шо, жив? голос исходил от подростка, помладше Валеры, который подогнув одну ногу в драной кроссовке под вторую, вытянутую ногу, тоже в драном кроссовке, сидел ступенькой выше и внимательно его рассматривал. С первого взгляда, подросток был типичным, малолетним гопником, редко ночующим дома. Но со второго взгляда, выглядел этот типичный подросток, на вид годов двенадцати довольно необычно. Одежда у него, конечно, была типичный секонд-хенд второй категории, давно стираная, потёртая. Однако, сам подросток внутри этой одежды была наоборот, чистый до скрипа, белый, без всякого загара, с ровными ногтями и правильным лицом, без царапин, синяков и прыщей. Волосы светло-русые, длиннее, чем обычно, растрёпанные, но чистые. От стен и куполов храма на причёску падал отсвет, поэтому казалось, что волосы у пацана с позолотой.

- Ну, живой пока как общаться с таким персонажем, Валера не знал. Он вообще, достигнув условно взрослого состояния, детей сторонился. Они ему казались непредсказуемыми и от этого, опасными. Мало ли, что. Вдруг, подпрыгнет и вцепится зубами в лицо. Он видел какой-то фильм про зомби. Там фигурировал именно такой вот тип, весь из себя ангелочек, а подобрался ближе, сиганул, как кошка и ну грызть горло.

- Контуженый?

Валера заморгал от неожиданности и кивнул утвердительно.

- Ну, понятное дело. После контузии, да с жары, зашёл в прохладу, ещё и голову задрал. Так и здоровый человек свалится, не то, что ты. А ты, ещё и после такого.

Начав беседу типичным южнорусским шо и гэ, мальчик говорил теперь ровно, правильно, как взрослый, без всяких диалектизмов.

- А ты-то, сам здесь как? При церкви?

- Я - при храме, а заодно и приЦеркви. Помогаю, когда просят, а иной раз и когда не просят, всё равно помогаю. Путь у меня такой.

- Как Дао?

- Нет. Как путь. У самураев как заведено было? Подчиняйся императору. Подчиняйся князю. Подчиняйся командиру. Никому не верь, кроме начальства и смерти. А какой же я самурай, если нет надо мной ни императора, ни командира, а одна только Воля Божья. А? мальчик улыбнулся, продемонстрировав ровные, белые зубы.

- А откуда ты про самураев знаешь?

- Да вот, знаю мальчик улыбнулся и без перехода сразу атаковал:

- Чего припёрся-то? Что нужно?

- Да, как - Валера запнулся. Сиюминутные проблемы стали выглядеть как-то совсем не важно. Спросить, где телефон бэушный взять? Так сам найдёт. Как на автовокзал попасть? Чего спрашивать, тут он, где-то рядом. А вот с той проблемой, что внутри К кому тут обратиться? Не к психиатрам же идти с повинной. Тосиро тоже был категорически против. Ничего хорошего в том нет вколют тебе конскую дозу инсулина и валяйся в заточении, бессмысленно разглядывая потолок, ничего не понимая и не думая. Сейчас, конечно, тоже не очень, но у психиатров всё равно хуже.

- Ну, знаешь, как бывает раздвоение личности? Валера выжидательно посмотрел на мальца, пытаясь догадаться, понимает ли он значение термина.

- Нету у тебя никакого раздвоения. В тебе просто две личности, разные, а не одна, раздвоенная.

Всю эту сентенцию, мальчик произнёс очень легко и без видимых колебаний, как будто был дипломированным психотерапевтом, а не малолетним церковным служкой. А потом, без паузы заговорил на певучем и плавном хэйянском¹ изводе японского языка, так, будто только что спустил рукава хаори, встав от столика с письмом и принялся декламировать какого-нибудь Сайгё² толпе придворных. Тосиро даже зажмурился от удовольствия. Язык мальчика был совершенен. Даже совершеннее, чем язык их университетского преподавателя филологии.

- Ваша достойная матушка ждала вас довольно долго и отвергала всяческие попытки сообщить ей о безрадостной кончине сына вдали от родины. Она до конца своих почтенных дней твёрдо верила в то, что вы, вне всякого сомнения, живы и обязательно вернётесь домой.

- Но я же погиб?

Мальчик укоризненно покачал головой и произнёс наставительно:

- Дух живёт, где хочет и глас его слышишь, но не видишь, откуда приходит и куда идёт. Таков каждый человек, рождённый от Духа Божьего. Не все ли вы, человеки, рождены были от него?

Тосиро встал, выпрямился во весь рост, и совершил глубокий поклон.

Валера тоже поднялся, рядом с Тосиро, оказавшись выше того больше, чем на голову и перекрестился, обратившись лицом просто в стену храма. Вверху, касаясь мягкой тенью золотых куполов, плыли редкие облака. Тосиро тоже посмотрел в высь, словно вбирая в чёрные свои глаза всю синеву неба.

- Как красиво - произнёс он значит, мы всё-таки проиграли?

Вопрос завис, хотя, по сути он и не был вопросом. Уже тогда, в августе 1945 всё было понятно. Нет, какая-то надежда была, крошечная совсем, слабая, почти безумная, но Тосиро хватило внутреннего мужества признать, что да. Проиграли.

1. Хэйанский или бунго старинный японский язык, появившийся в эпоху Хэйан (794-1185гг), использующийся в Японии для написания литературных произведений и официальных документов до 1945г.
2. Сайгё известный японский классический поэт, самурай, добровольно постригшийся в монахи живший в эпоху Хэйан. (1118 1190гг),

И не восстанет никогда над гигантской гладью Тихого океана Великая Японская империя. И все жертвы, принесённые во имя этой Империи, все жертвы, закланные для её величия, все эти реки крови, горы трупов, расстрелянные, заколотые штыками, изрубленные офицерскими катанами, разорванные в клочья снарядами, сгнившие заживо от чудовищных экспериментов, сгоревшие в угли, истлевшие в радиоактивный пепел- они были ни к чему. Ничего не получилось. Не помог даже Божественный ветер¹. Исполнившие свой долг до конца воины, хоть исполненные храбрости, хоть визжащие от смертного страха, стали одинаково мёртвыми и одинаково пополнили своими душами бессмертное воинство. Все, кроме него.

- Наверное. В общем, проиграли, конечно. А сейчас и сказать сложно, кто проиграл, кто выиграл.

Тосиро посмотрел на Валеру понимающе, но промолчал. У них, наверное, тоже есть свой Кэмпэйтай¹ и лучше не болтать попусту.

В тени храма бродили друг за другом голуби и умильно курлыкали. Крупная, серая в полоску, кошка прошла по парапету, над ними, остановилась и с интересом посмотрела на ступеньки, где стояли два человека и о чём-то говорили негромко. Голуби её не боялись совсем и даже демонстративно не обращали внимания. Кошка шла никуда не торопясь, выглядела сытой и на голубиные жизни посягать не собиралась.

Сейчас они были ей не интересны. А вот люди были любопытные. Она спрыгнула вниз, кк Валере и включив фирменную мурлыковость стала тереться о его ногу. Потом склонила голову и прильнула к пыльному сапогу Тосиро, отчего тот улыбнулся, присел и осторожно погладил кошку по голове.

Солнце медленно склонялось к закату. У глухой стены храма стояли двое, не считая кошки, и наслаждались ветерком, ставшим прохладным, воздухом, отдающим персиками и дынями, запахом камня, разогретого за день. Полосатой, дворовой кошке рядом с ними было уютно и безопасно, потому, что оба человека были исполнены самого глубокого спокойствия, какое она никогда раньше не чувствовала в людях.

Тот, у которого глаза были чёрными и узкими, поднял кошку на руки и гладил, зарываясь носом в мягкую шерсть. Она растеклась в них, свесив длинный хвост и щурила глаза.

Телефон издал ставшую уже надоевшей мелодию. Раз. Ещё раз. Механическая рулада доходила до середины, тренькала и начиналась снова.

- Алё?

- Мне нужна Тимофеева Алла Владимировна.

- Что?

1. Божественный ветер - камикадзе. Ураган, погубивший монгольский флот в XIIIв., спасший Японию от оккупации. В ХХв. японские лётчики-смертники.
2. 1.Кэмпэйтай служба безопасности Сухопутных войск Японии. Исполняла функции военной контрразведки, в том числе, осуществляла цензуру.

- Получилось так, что он был ранен, доставлен в Ростов. Тут лечился от тяжёлой контузии, но так вышло. У него тут в общем, здоровье у него было не очень. Сердце не выдержало.

- Что у него?

- Сердце. Не выдержало. Последствия контузии.

- Какое сердце? Вы что говорите?

- Он сейчас тут, в морге. В Ростове-на-Дону. Вам нужно забрать тело. Запишите наш адрес.

- Чьё тело?

- Вашего сына.

- А что с ним?

- Умер.

Она автоматически шарила по поверхности стола, сдвигая все чашки в один, ровный ряд, потом встала, пошла в комнату, взяла блокнот и ручку. Вычертила на рвущемся под ручкой листке блокнота адрес, которые ей диктовали, телефоны, какие-то имена, незнакомые люди, к которым нужно подойти.

Когда абонент отключился, она бессмысленно смотрела в погасший экран и никак не могла соединить вместе всю, услышанную информацию. Раньше это было просто, а теперь не получалось. Всё, по отдельности было понятно, каждое слово, а что делать дальше со всем этим было неизвестно.

- Бабушка, бабушка!

- Что тебе, милый?

- А что в этой бутылочке?

- Это хризантемовое вино, милый, которое твоя прапрабабушка давным-давно приготовила для своего сына, а моего брата.

- А он где?

- Не знаю, милый. Мама всегда говорила, что на войне он попал в плен и остался жить далеко на севере. Она его всё время ждала. И вино всегда хранила, говорила, что не успокоится, пока не выпьет с любимым сыном этого благословенного вина.

- А когда он вернётся?

- Уж не знаю, милый. Я помню, как он приезжал в ту, последнюю осень. Очень красивый у меня брат, мне все завидовали. Он приехал в военной форме, с погонами, с мечом. И все его поздравляли.

- А с кем он воевал?

- Вот вырастешь, пойдёшь учиться и там учитель вам расскажет про войну. А я была маленькой и ничего почти не помню уже.

- А если он жив, то он же приедет к нам? Я хочу посмотреть на моего прадедушку! Пусть он привезёт из далёких стран подарок!

- Он сейчас, наверное, уже очень старый. Ему тяжело будет добраться к нам.

- Хочу подарок из далёких стран! Хочу прадедушку!

Тихий вечер с солнцем, заходящим за вершины токийских небоскрёбов был душным. Совсем не таким, как было у них дома, в горной деревне. Правда, и там бывает, парило, но не так, как в столице.

Самый младший правнук отвлёкся от истории своего двоюродного прадеда и теперь гонялся по комнате за правнучкой, играя в догони и отними. Получалось у них весело и очень шумно.

Никогда Тосиро не вернётся и не выпьет из запечатанной бутылочки. Да и вино, должно быть, давно скисло. Она помнила только то, что рассказывала о нём мама, но сама все воспоминания утратила. Бывало, она брала старую фотографию брата, смотрела на него, пытаясь хоть что-то оживить в памяти, но никак. Ничего не получалось. Очень давно это было, очень. Только вино и осталось, да и то.

Она осторожно взяла бутылку в руки, слегка встряхнула. Внутри булькнуло. Значит, пока не высохло. Надёжно мама её запечатала.

В открытое окно влажно задувал лёгкий ветер. Почти незримый, он пах дорогами и немного морем. Токийский залив от них, в Нэриме, было далеко, но бабушка иногда чувствовала его. Может, ей казалось, но хотелось верить, что пахнет именно морем, а не отдушкой для стирки.

Внуки внезапно стихли, как по команде. Бабушке сделалось беспокойно. Она, конечно, была уверена, что у неё в квартире внукам ничего не грозит и потеряться тут просто негде, но всё-таки беспокойно. Она столь же осторожно поставила бутылку на домашний алтарь, рядом с фотографией брата и аккуратно ступая не очень устойчивыми ногами, направилась в соседнюю комнату.

Правнук и правнучка молча, с открытыми ртами сидели на полу и смотрели на серую, в полоску, кошку с жёлтыми глазами. Кошка делала вид, что не обращает на них никакого внимания, валялась по татами и изысканно игралась с большим, белым пером. Услышав прабабушкино шарканье, внуки словно включились в сеть:

- Бабушка, бабушка, смотри кто у нас!

- Э Да откуда же она взялась ?! бабушка никак не могла взять в толк, откуда на 8 этаже, в закрытой квартире, оказалась кошка. Да ещё такая большая, наглая и холёная. И с пером. Большое перо. Должно быть, гусиное. Но белое какое, на удивление. Может, такая игрушка из пластмассы?

- Я не знаю!

- И я не знаю.

- Она спрыгнула вот оттуда!

- Нет, она оттуда вылезла.

- Нет, спрыгнула!

- Она пришла из того угла.

- Нет, спрыгнула! С пером!

Кошка перевернулась на спину, задрав лапы, закусила в зубах перо и вдруг, извернувшись, скакнула к двери, проскользнув у бабушки под ногами.

- Оой!

- Бабушка!

В комнате, за её спиной, что-то стукнуло. Звук был хрупающий, короткий. Обмерев от предчувствия неладного, она как могла, быстро, ринулась обратно, вслед за кошкой.

Так и есть.

Нежный, тонкий фарфор белым и голубым рассыпался у алтаря. Заветная бутылочка разбилась. Вдребезги.

Рядом с осколками сидела кошка и невозмутимо умывалась, вытянув заднюю ногу во всю длину. Ни на внуков, ни на детей она вовсе не смотрела. Огромное, белоснежное, слегка изогнутое перо лежало подле неё.

- Ах ты, негодница Что ж ты такое сделала?!

Кошка закончила вылизывать одну ногу и стала умывать бок, даже не пытаясь бежать. Загалдели вразнобой правнуки. Одновременно послышался звук открываемой двери пришла внучка Норико с зятем. Правнуки немедленно бросились к ним, наперебой рассказывая сразу про всё: и про невкусные колобки, и про негодяя Сацкэ, и про сломанную игрушку, про бабушку, её брата, кошку и ещё про десяток самых разных вещей и событий в их крошечных жизнях.

Когда все немного успокоились и разобрались кто в чём виноват, кошки в доме не оказалось. Должно быть, под шумок выскользнула в дверь. Вот, как она в дом попала, так и осталось непонятным. Зять, озабоченный делами на работе, вообще вникать не стал, не его дело.

Внучка сразу стала заниматься домашними делами и изредка, согласно кивая, рассеянно выслушивала бабушкины предположения, автоматически отнеся их к разряду древних историй про всяческих мифических созданий: бакэнэко, кицунэ, капп и тануки¹, которых они, скорее всего, пересмотрели по телевизору рядом с правнуками. Разбитая бутылка её, конечно, огорчила, но не более. Норико всегда очень легко относилась к утраченным, или сломавшимся вещам. Всё, когда-то ломается и исчезает. Что же горевать? Нужно спокойно переживать утраты. А то сегодня битый фарфор оплакать, а завтра что? Так никаких слёз не напасёшься, вся ими изойдёшь, а толку-то?

Тем более, никакого вина в бутылке не было, должно быть давно высохло. Не оказалось ни лужи, ни даже брызг. Доводы бабушки о том, что она встряхивала её и ясно слышала бульканье, впечатления не произвели. Мало ли, что ей там могло показаться. Не было вина, вот и всё. Бутылочку, конечно, жаль, но что же поделать? Можно, конечно, попробовать склеить, но не сейчас точно, потом. Потом. Отдать мастеру, и он восстановит битый фарфор, который от этого сделается ещё более красивым и дорогим. В неё можно будет поставить это красивое, белое перо, которое занесло в окно ветром. А пока пусть полежит на полке, вместе с тщательно собранными осколками.

1. Каппа японский водяной демон, Кицунэ лиса-оборотень, Тануки барсук оборотень, Бакэнэко кошка-оборотень. Существа из японской мифологии.

Второй лейтенант Тосиро Ониси сидел, удобно подогнув ноги и наслаждался. На коленях у него серая кошка, растянулась, свесив с одной стороны голову, а с другой хвост.

Рядом с ним, вытянув длинные ноги, сидел Валера и тоже наслаждался. Бескрайняя, зелёная равнина была облита золотым светом. Серебряная река с прозрачной водой неспешно несла свои воды вдоль пологих холмов и прозрачных рощ. Где-то, неподалёку от них сидели ещё люди, но сами по себе, знакомиться не приходили, слышно было только, что они обсуждают какой-то Бахмут. Их там было много, к ним часто подходили новые, но они не мешали никому, говорили спокойно, размеренно, часто смеялись. Людей здесь было, вообще, много. Многие собирались большими компаниями, в круг, или наоборот, бродили то там, то сям, поодиночке. Долина вмещала всех. Краёв у неё не было.

Что такое Бахмут, Валера не знал, а Тосиро и подавно. Им и вдвоём, вернее, втроём, было нормально.

Тосиро время от времени отхлёбывал из узкого горлышка белоснежного, фарфорового кувшина. Конечно, так пить хризантемовое вино было неправильно, но кто ему скажет о приличиях? Зачем, если и так хорошо? Вино чуть горчит, вкус его свеж и ласкает нёбо, а пахнет оно совершенно удивительно так, как должна пахнуть человеческая жизнь, вычищенная до кипенно-белого цвета от всяческой скверны, обмана и лжи. Это очень вкусный и приятный запах, ни с чем не сравнимый.

Недавно, к ним приходил лейтенант Имеда и тоже отпил глоток. Несколько минут стоял с закрытыми глазами, потом поблагодарил, отвесив уважительный поклон и самому Тосиро, и Валере. И ушёл. Они собирались своей компанией поодаль, в роще криптомерий, у пруда, где важно плавали огромные карпы, едва шевеля алыми плавниками. Там и госпожа Асако была, только уже не в белом кимоно, а в каком-то вышитом, очень красивом, и ещё девушки, тоже очень красивые, прямо сверкающие. Они, каждая, была при своём муже и оттого, выглядели цветущими и счастливыми. Звали к себе. Тосиро вежливо поблагодарил и сказал, что обязательно придёт к ним попозже. Можно ведь было никуда не торопиться.

Кошка на коленях у Тосиро вдруг встрепенулась. Вытянула шею, заглядывая ему за спину. К ним слегка раскачиваясь, подходил полноватый молодой человек с добрым, круглым лицом, с глазами светлыми, умными и весёлыми, облачённый в армейскую цифру, сидящую на нём несколько неряшливо. Остановился. Посмотрел на Тосиро, попытался отдать настоящий, самурайский поклон, всем корпусом, но вышло как-то не очень внятно. Он улыбнулся, сделал рукой жест, который можно было читать и как да и фиг с ним, и как как-нибудь в следующий раз.

- Ну, что, господа самураи? Сидите? говорил он с лёгкой картавинкой, но размеренно опять пьёте на боевом посту!? И мне тогда дайте. Я ведь среди друзей?!

Валера сделал глоток и молча передал бутылку новенькому. Тосиро одобрительно кивнул и сощурился.

Высоко над ними воздух всколыхнуло мерными взмахами огромных крыльев, снежно-белых, сияющих в отсветах золотого света.

Ангелы над этой долиной, наполненной самыми разными людьми, всегда пролетали в полном молчании.

17.08.2025г.