14

Григорий БЛЕХМАН

Я НЕ ТРУШУ, Я СПОКОЕН...

(Николай ГУМИЛЁВ родом из детства)

Когда-то в уже очень далёком 1886 году апрель подарил нам соотечественника, чей ПОСТУПОК в тоже далёком теперь 1921 году сделал его имя символом.

Он мог отречься от своих "монархических" взглядов, от товарищей, в чьём заговоре поэт не участвовал, - на следствии такое предложение ему было сделано. Но посчитал, во-первых, ниже своего достоинства в чём-то оправдываться и, во-вторых, сказал, что офицеру, единожды давшему присягу, пойти на такое - позор. Хотя и понимал, чем ему это грозит.

Так бывает редко, когда Богом данный уровень дарования Художника, совпадает с уровнем его личности. У поэта "Серебряного века" Николая Гумилёва это совпало. А наш самый беспристрастный судья - время определило для его имени бессмертие.

В этом году 15 апреля Поэту исполняется 126 лет, а в конце августа - 91 год с той роковой ночи, когда его не стало. Но мы - уже далёкие его потомки говорим о нём, как о современнике.

Говорим о его многогранном даровании, проявившемся не только в поэзии, но и в научных открытиях. Он подарил людям свою яркую игру воображения. Вместе с ним можно водить караваны, смотреть на древнее высокое небо, на звёзды с их причудливым порядком, строить на суровых утёсах золотоглавые храмы, подниматься под самый купол, где мыслит только о прекрасном и вечном упрямый Зодчий...

И ещё помним о том, как и за что этот человек заплатил собственной жизнью, оставшись в памяти современников и потомков не только великим Поэтом, но и Гражданином с большой буквы.

***

Первым и наиболее тщательным биографом поэта, на материалах которого построены публикации о Гумилёве почти всех остальных авторов, был Павел Николаевич Лукницкий.

Вместе с Анной Ахматовой на основании разного рода сведений, которые каждому из них удалось добыть, они даже составили примерный план того места, где погиб и, может быть, там же в земле и остался Николай Гумилёв. Об этом рассказал сын Павла Лукницкого Сергей: "Летом 1973 года мой отец, лёжа на больничной койке со смертельным инфарктом, набросал что-то на маленьком листке своей слабой уже рукой и, передав листок мне, сказал, что это план места гибели Гумилёва и что в кармашке одной из записных книжек его фронтового дневника хранится подробный чертёж. Этот он нарисовал, чтобы я не ошибся, ища тот, который он составил вместе с А.А.Ахматовой вскоре после её второго, тайного посещения скорбного места в 1941 году. Составил, веря, что Правда Гумилёва явится России. Составил и заучил его на память навсегда..."

Сергей нашёл то место - предполагаемое место в Бернгардовке под Ленинградом и сделал фото, которое впервые было представлено в книге его матери Веры Лукницкой "Николай ГУМИЛЁВ. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких" ("Лениздат" - 1990г).

Сохранился редкий автограф Ахматовой - надпись на фотографии Гумилёва: "Павлу Николаевичу Лукницкому на память о Н. Гумилёве". Надпись сделана 27 декабря 1924г. - в ту пору, когда студент Петроградского университета, начинающий поэт Павел Лукницкий, заканчивая курсовую работу по творчеству своего кумира Николая Гумилёва, пришёл с собранными материалами к Анне Ахматовой. С этого началась их дружба и совместный труд о поэте.

В течение пяти с половиной лет Лукницкий постоянно углублял и расширял свой труд, находя новые факты и очевидцев. Тогда же он собрал все поэтические сборники всех изданий поэта - прозу, пьесы, переводы - практически всё, вышедшее в периодической печати, а также, литературоведческие работы поэта и о нём, его рукописи и рисунки.

Таким образом, университетская работа переросла в рукописный двухтомник "Труды и дни" - свод сухих, конкретных фактов - хронологическую канву жизни и творчества Николая Гумилёва.

Обратим внимание на то, что ещё в течение нескольких лет после расстрела поэта органами НКВД, его имя не было в запрете. И эта "оплошность властей" позволила иметь те материалы, которые собрал и сохранил Лукницкий, потом и его семья, за что им всем останется вечная благодарность не только от соотечественников, но и всего читающего мира.

***

Строчка же, какой озаглавлен этот очерк, взята из стихотворения, которое считается его последним, написанным во внутренней тюрьме НКВД на Шпалерной. И неизвестно, каким образом, попавшим на волю. Оно впервые опубликовано на западе в 1970 году издателем и славистом Никитой Алексеевичем Струве:

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград,

И горит над рдяным диском

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я моряк, поэт и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймят клеймом позорным,

Знаю - сгустком крови чёрной

За свободу я плачу.

За стихи и за отвагу,

За сонеты и за шпагу,

Знаю, строгий город мой,

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезёт меня домой.

Как мы знаем, домой его не отвезли, и вообще, до сих пор неизвестно точное место, куда "отвезли".

Следующей строчкой за той, которой озаглавлен очерк, идёт - "я моряк, поэт и воин". Она заслуживает того, чтобы на ней немножко задержаться. Дело в том, что именно так поэт ощущал себя на этой земле - именно в такой последовательности. Хотя, на первый взгляд, слова "моряк" и "поэт" напрашивается поменять местами - моряком он в полном смысле этого слова не был, а лишь любил морские путешествия и особенно приключения. Но любил так, что, видимо, имел внутренние основания чувствовать себя моряком.

Мечта о морском путешествии сбывается у него в 1907 году. В это время он был в Париже. Поступив в Сорбонну, Гумилёв экономит деньги, которые родители присылают ему на обучение, и отправляется в Африку.

Потом с восторгом рассказывает обо всём увиденном и испытанном: как ночевал в трюме парохода с пилигримами, как разделял их скудную трапезу, как был арестован в Трувиле за попытку пробраться на пароход "зайцем", что увидел, узнал и почувствовал на этом экзотическом для него континенте. И хотя денег на всё задуманное не хватило, но мечта детства сбылась. То, что когда-то, ребёнком и отроком, начитавшись, видел во сне, оказалось доступным. И какое потрясение от увиденного, сколько романтики! И не только на том материке, но и в пути - в море...

От родителей это путешествие скрывалось (отец изначально был против и сказал, что ни денег, ни благословения на это - по тем временам "экстравагантное путешествие" не даст). Поэтому узнают они об этой поездке лишь много позже, так как он заранее написал им письма, и друзья аккуратно в течение шести недель, что он отсутствовал, отправляли их каждые десять дней из Парижа.

Следует заметить, что трагический и в то же время высокий финал его жизни долгое время доминировал - да и сейчас такое нередко случается - в восприятии образа этого поэта-воина. А между тем в его жизни происходили и довольно забавные эпизоды. Вот эпизод из воспоминаний Анны Ахматовой. В 1910 году они - молодожёны и едут в Париж. Павел Лукницкий вспоминает её рассказ так: "Разговор перекинулся на тему чопорности и торжественности Николая Степановича. Анна Андреевна утверждает, что он был не таким на самом деле...до замужества она, пожалуй, тоже так думала..., но была приятно удивлена, когда увидела его необычайную простоту ( его "детскость" - П.Л.), его любовь к самым непринуждённым играм; А.А., улыбнувшись, вспомнила такой случай. Однажды в 1910 году в Париже она увидела бегущую за кем-то толпу и в ней - Н.С. Когда спросила, зачем он бежал, он ответил, что ему было по пути и так - скорее, поэтому и побежал вместе... И добавила: "Вы понимаете, что такой образ Н.С., бегущего за толпой ради развлечения, немножко не согласуется с представлением о монокле, о цилиндре и о чопорности, - с тем образом, какой остался в памяти мало знавших его людей...".

Ну, а каким храбрым был он воином, знали в ту пору все. Недаром - кавалер двух высших тогда наград - Георгиевских крестов.

Но мало кто знает, как он попал на фронт. Поэт был свободен от воинской обязанности из-за болезни глаз. Но, когда началась война, стал активно хлопотать о зачислении в добровольцы. И ему удалось получить разрешение стрелять с левого плеча, после чего он стал "охотником" (так называли тогда добровольцев), получив право выбора войск. Предпочёл кавалерию. Был назначен в кавалерийский полк. И когда проходили учебный курс военной службы, активно (за отдельную плату!) обучался владеть шашкой... А на войне вёл подробнейший дневник военных действий своего подразделения - маршевого эскадрона лейб-гвардии уланского Её Величества полка, который сразу был направлен на передовую, к границе с Восточной Пруссией. Об этом у него есть такие строчки:

Та страна, что могла быть раем,

Стала логовищем огня,

Мы четвёртый день наступаем,

Мы не ели четыре дня...

И довольно скоро он отличится храбростью, после чего приказом по гвардейскому кавалерийскому корпусу будет награждён первым Георгиевским крестом (4-й степени), а в декабре 1915 года и вторым (уже 3-й степени). О таких боевых наградах в царской армии мечтали даже профессиональные военные.

***

И вряд ли кто-нибудь из соратников этого храброго офицера мог знать или вообразить, что рос он маленьким, худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. И что стал он таким, каким стал, во многом благодаря маме.

Его мама Анна Ивановна - сестра знаменитого царского адмирала Льва Ивановича Львова - ценила только один метод воспитания - доброту. А в образовании главным и необходимым - развивать вкус. Она стояла на том, что сущность каждого человека определяется и выражается его вкусом. Поэтому - развивать вкус в ребёнке - то же, что формировать его характер. И во многом её заслуга, что характер у этого болезненного мальчика развивался спокойный, мягкий. Он терпеливо переносил все неприятности, связанные с его слабым здоровьем, был тихим и редко плакал. И, наверное, поэтому много позже он скажет, что ничто так не помогает писать ему стихи, как воспоминания детства:

"Когда я нахожусь в особенно творческом состоянии...,я живу будто двойной жизнью, наполовину здесь, в сегодняшнем дне, наполовину там, в прошлом, в детстве. В особенности ночью.

Во сне...я постоянно вижу себя ребёнком. И утром, в те короткие таинственные минуты между своим пробуждением, когда сознание плавает в каком-то сиянии, я чувствую, что сейчас, сейчас в моих ушах зазвучат строки новых стихов...

Хорошо тоже вспоминать своё детство вслух. Меня очень баловали в детстве - больше, чем моего старшего брата. Он был здоровый, красивый, обыкновенный мальчик, а я - слабый и хворый. Ну, конечно, моя мать жила в вечном страхе за меня и любила меня фанатически. И я любил её больше всего на свете. Я всячески старался ей угодить. Я хотел, чтобы она гордилась мной...".

Последняя фраза заслуживает особого внимания, потому что гордиться им будет не только мать, но и люди вообще. В какой бы стране о нём не узнавали. Потому что, когда выпадет ему жребий совершить ПОСТУПОК, он его совершит. Чем украсит понятие ЧЕЛОВЕК. И своим примером лишний раз напомнит, каким ВЫСОКИМ он может быть.

А пока до ПОСТУПКА ещё далеко, и он любит говорить о том, что маленьким был очень счастлив, и... "какой великий дар судьбы - счастливое детство". Он уверен, что "все нравственные представления взрослой жизни - из детства". Он очень любил вспоминать, свои разговоры с матерью... "Её мало трогали какие-нибудь гимназические неуспехи... Она хотела, чтобы он понял одну важную мысль - наука много сделала для человечества, но жалка та наука, которая захотела бы заменить собой святость веры" - эти слова приводит Павел Николаевич Лукницкий, о котором уже шла речь.

Кстати, Павел Лукницкий, как и его кумир, тоже - поэт, писатель и путешественник, воин и первооткрыватель неведомых земель. О нём рассказала его жена Вера в той же книге "Николай ГУМИЛЁВ - жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких", о которой уже шла речь.

Из записей Павла Николаевича мы узнаём и о том, что, скорее всего, разговорами с матерью навеяны слова Гумилёва в его дневнике: "Разве божество не говорит также и нашему уму в каждой звезде, в каждой былинке, если мы только откроем свои глаза и свою душу? Наше почитание не имеет теперь такого характера, но не считается разве до сих пор особым даром, признаком того, что мы называем "поэтической натурой", способность видеть в каждом предмете его божественную красоту, увидеть, насколько каждый предмет представляет око, через которое мы можем смотреть, заглянуть в самую бесконечность?"

Он нередко размышляет о Художнике в широком смысле этого слова, да и вообще о человеке, поскольку в каждом, по его мнению, есть Художник, но лишь единицы реализуют себя так не только для себя, а и для других. И, ещё: "Человека, способного всюду подмечать то, что заслуживает любви, мы называем поэтом, художником. И разве не чувствует каждый человек, как он сам становится выше, воздавая должное уважение тому, что действительно выше его?"

- Теперь, зная эти слова, можно ли хоть на миг представить его рядом с теми, кто посчитал, что "человек - царь природы". И разве могли они оставить его рядом с собой. Будто он это предчувствовал:

...Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой

За недолгий мой и горький век.

Это сделал в блузе светло-серой

Невысокий старый человек.

Конечно, мнение о том, что Художник имеет дар предвидения, очень распространённое. Но, чтобы до такой степени предвидеть - как это будет и кто это сделает!...

Однако, вернёмся в его детство и узнаем об увлечениях ребёнка и отрока. Он любил читать и имел изрядную коллекцию оловянных солдатиков, которыми в гимназии увлёк своих сверстников. Мальчики устраивали сражения, где каждый гимназист выставлял целую армию.

А вот к занятиям будущий поэт относится равнодушно - спокойно.

В ту пору его энергия направлена в другое русло. Наш герой организовал "тайное общество", где играл роль Брамы-Тамы. И с этого момента в здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале - везде, где только могут, устраивают юные члены "общества" собрания. Причём, обязательно при свечах и, конечно же, в конспиративной обстановке. Эти "конспираторы" обожают придумывать и искать, где только могут, тайные ходы. Каждый старается что-то рассказать о подземельях, заговорах, интригах. Они выстукивают в домах стены, лазят по подвалам и чердакам, ищут клады. Конечно, разочаровываются, поскольку не находят. Но печалятся недолго и снова увлекаются тем же.

Немудрено, что мальчик организует и играет именно в такие игры. В это время он прочёл всё, что было дома и у друзей, и родителям пришлось договариваться со знакомым букинистом. А любимые его писатели той поры: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар. И комната загромождена картонными латами, оружием, шлемами и другими доспехами.

Но, всё же, на первом месте книги. Именно оттуда растёт его любовь к животным. Некоторые из них: попугаи, собаки, тритоны... - постоянные обитатели в доме Гумилёвых. И ещё он обожает говорить об Испании, Китае, Индии, Африке. Тут, конечно, не только заслуга книг, но и рассказы отца - морского врача Степана Яковлевича и дяди - знаменитого адмирала, о котором уже шла речь.

***

И вот во многом под влиянием военных историй дяди и случаев из дальних плаваний по морям-океанам, услышанных от отца, мальчик начинает писать стихи и прозу.

Но это не первая его "проба пера". Опять же из записей Павла Николаевича мы знаем, что первой книжкой, самостоятельно прочитанной будущим поэтом, - а выучился он читать шести лет - были сказки Андерсена, и что он хранил эту книгу, любил её перечитывать уже, будучи знаменитым и любимым.

И оттуда - из этих воспоминаний о детстве в его сборнике "Колчан" такие строчки:

Цветы, что я рвал ребёнком,

В зелёном драконьем болоте,

Живые, на стебле тонком,

О, где вы теперь цветёте?

Те книги и рассказы взрослых, что сопровождали его с детства, конечно же, были основой и первых стихотворных опытов мальчика. Об одном из них Павлу Николаевичу рассказала Анна Ахматова и привела отрывок стихотворения шестилетнего Коли Гумилёва:

Живала Ниагара

Близ озера Дели,

Любовью к Ниагаре

Вожди все летели...

По её словам в это время он сочинял и басни. Но ещё не умел записывать. Это делали взрослые.

А дальше мы узнаём, что, когда мальчику было около пяти лет, родители купили загородную усадьбу. По тем временам небольшую: два дома, флигель, пруд и парк, обрамлённый хвойным лесом. И с наступлением лета, да и в зимние каникулы, когда мальчики стали гимназистами, жили там. Здесь просторно. И игры в "солдатиков" сменятся "живыми" играми - в индейцев, пиратов, ковбоев.

Сначала ему выпадает роль Нэна-Саиба - героя восстания сипаев в Индии. Игра настолько захватывает, что и после окончания "предводитель" требует, чтобы его так называли. Потом он стал Надодом Красноглазым - героем одного из романов Буссенара. Тому по чину полагалось быть кровожадным. Но это у него не получалось. И вот как-то мальчишки наловили карасей и собрались их жарить. Тут-то в возмездие за то, что он постоянно выбирал себе роль героя, один из них потребовал, чтобы "Надод" подтвердил свою кровожадность и откусил живому карасю голову. Ничего не оставалось делать, и "герой" мужественно справился с задачей. После чего, правда, от этой роли отказался.

А ещё родители нередко давали каждому из участников игр по лошади. Вот когда было легко воображать себя и ковбоем, и индейцем. И он носился на оседланных и на неоседланных лошадях, вызывая восторг товарищей своей смелостью.

Может быть, здесь и в это время отчётливо проявилось в нём главное. Уже тогда все отмечали, что при всей своей милой наивности и бесконечной доброте, он вспыльчив и самолюбив. А из его дневника видно, что и сам это понимает: "Я мучился и злился, когда брат перегонял меня в беге или лучше меня лазил по деревьям. Я хотел всё делать лучше других, всегда быть первым. Во всём. Мне это, при моей слабости, было нелегко. И всё-таки я ухитрялся забираться на самую верхушку ели, на это ни брат, ни дворовые мальчики не решались. Я был очень смелый. Смелость заменяла мне силу и ловкость. Но учился я скверно. Почему-то не помещал своего самолюбия в ученье. Я даже удивляюсь, как мне удалось кончить гимназию. Я ничего не смыслю в математике. И горжусь этим. Своими недостатками следует гордиться. Это их превращает в достоинства...".

А ведь это размышления очень юного человека, у которого в дневнике дальше: "...Человеку необходимо быть храбрым, он должен идти вперёд и оправдать себя как человека. Он настолько лишь человек, насколько побеждает свой страх...".

И теперь, когда мы уже столько узнали о нём - ребёнке и подростке, начинаем понимать, почему он взрослым так написал о своём детстве:

Я ребёнком любил большие,

Мёдом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожный

Мне кричал: "Я шучу с тобой,

Обойди меня осторожно

И узнаешь, кто я такой!"

Только дикий ветер осенний,

Прошумев, прекращал игру

Сердце билось ещё блаженней,

И я верил, что я умру.

Не один - с моими друзьями,

С мать-и-мачехой, с лопухом,

И за дальними небесами

Догадаюсь, вдруг, обо всём.

Я за то и люблю затеи

Грозовых военных забав,

Что людская кровь не святее

Изумрудного сока трав.

Конечно, чтобы понять две последних строчки, потребуется вспомнить, что такое акмеизм. И что именно Гумилёв вместе с Сергеем Городецким основали такое направление или течение, суть философии которого в том, что любое существо или явление, созданное природой для земной жизни - божественно.

Правда, следует заметить: хоть он и является одним из основателей акмеизма, со временем его читатели лишний раз убедятся в том, что любой крупный поэт выходит за рамки любого, даже созданного им направления.

***

Сейчас, как мы уже отметили, о поэте известно немало: и о его многогранных дарованиях, и о благородных поступках, о путешествиях пилигримом, об увлечениях и романах, и о многом ещё. И, конечно, о храбрости и мужестве. Поэтому теперь, когда читаешь его "Память", будто проживаешь с ним и его жизнь:

Только змеи сбрасывают кожи.

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души и тела.

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведёшь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, кто раньше

В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ,

Лист опавший, колдовской ребёнок,

Словом останавливавший дождь...

И второй...Любил он ветер с юга,

В каждом шуме слышал звоны лир,

Говорил, что жизнь - его подруга,

Коврик под его ногами - мир.

Он совсем не нравится мне, это

Он хотел стать богом и царём,

Он повесил вывеску поэта

Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,

Мореплавателя и стрелка.

Ах, ему так звонко пели воды

И завидовали облака...

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но святой Георгий тронул дважды

Пулями нетронутую грудь.

Я - угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле.

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный -

И прольётся с неба страшный свет:

Это Млечный Путь расцвёл нежданно

Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо; но всё пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему.

Крикну я...Но разве кто поможет,

Чтоб душа моя не умерла?

Только змеи сбрасывают кожи,

Мы меняем души и тела.

И хотя никто ему не помог, очевидно, что душа его не умерла. Потому что время не погасило к нему интерес. И потребность в нём людей, с той ночи на 27 августа 1921 года, как, впрочем, и до неё, всё растёт.

***

Однако, при этом мало кто обращает должное внимание на одно обстоятельство: его всемирно известный ПОСТУПОК, берёт истоки из детства. Из воспитания мамы - из уверенности её в том, что сущность каждого человека определяется и выражается его вкусом.

И хотя все знают, какой вкус она сумела привить и развить в сыне, отчего он и стал "одним из лучших людей того, да и всякого времени", мало от кого об этом слышишь. Как и о том, что он с детства хотел, чтобы мама им гордилась.

А это важно. Мы ведь все родом из детства.

Он ушёл в бессмертие в 35, ответив сам себе на вопрос, который прозвучал у него - ещё девятнадцатилетнего в стихотворении "Credo":

Откуда я пришёл, не знаю...

Не знаю я, куда уйду,

Когда победно отблистаю

В моём сверкающем саду...

Правда, то, что "победно отблистает в...сверкающем саду", как видим, чувствовал.

Что же касается результата такого воспитания и вкуса, то, конечно, маме можно годиться сыном.

Но, воспитывая его ребёнком, Анна Ивановна не могла и помыслить, во что превратится та страна, где родился и вырос её сын. И чем обернётся для него привитый ею безупречный в своём благородстве вкус.

Но так вышло, и поэтому настолько органичны для её сына строчки его "Слова":

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо своё, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орёл не взмахивал крылами,

Звёзды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине...

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангельи от Иоанна

Сказано, что слово - это Бог...

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчёлы в улье опустелом,

Дурно пахнут мёртвые слова.

Органичны, потому что он НЕ ЗАБЫЛ и никогда не входил в эти "скудные пределы".

Апрель 2012г