Okopka.ru Окопная проза
Бикбаев Равиль Нагимович
Перед рассветом

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
  • Аннотация:
    ·Железная пятаЋ Джек Лондон ·1984Ћ Джордж Оруэлл·451 градус по Фаренгейту Рей БрэдбериРоманы антиутопии. Писатели заглянули в один из вариантов развития человеческой цивилизации и показали грядущий ужас. Пророчества не сбылись. У человечества хватило разума не идти по страшной дороге.Я написал повесть антиутопию и надеюсь, что всё сказанное не сбудется. Хочу верить, что на очередной развилки истории у нас хватит разума и выдержки выбрать правильный путь, а все рассказанное останется страшной выдумкой.Но знаете, что меня пугает? Романов утопий нет. Мы не верим в счастливое будущее человечества. Уже не верим или пока не верим?

   Перед рассветом

Антиутопия

  
   "И пойду я долиною смертной тени, не убоюсь зла"
   Библия. Ветхий Завет
  
   Пролог
  
   В последние годы я часто просыпаюсь перед рассветом. В эти мучительно темные часы я стал писать книгу. Это не веселая книга. Просто я с ужасом наблюдаю, что творится в нашем мире.
   А собственно говоря, что происходит? Да ничего. Всё нормально. Всё почти хорошо. И как историк я это вижу. Я знаю, как умирают народы и государства, и диагностирую все симптомы смертельной болезни в нашей стране. А еще я учитель в школе. Но я не кричу ученикам о болезни нашей страны и не учу детей истории. Я оказываю образовательные услуги по утвержденной программе. По отупляющей программе, которая с детства учит не думать, а потреблять услуги и оказывать их.
   Так что в этой книге я не обвинитель, не свидетель, я соучастник как и многие другие.
  

Ополчение. Час последнего боя.

  
   "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя"
   (Евангелие от Иоанна 15. 13)

Позывной "Чингис"

  
   Я еще раньше стал записывать, то чему был свидетелем и участником. Это последнее, что я успею в своей жизни. Может мои записки ... впрочем, это уже не важно.
  
   Мой позывной "Чингис". Под этим именем меня знают в отрядах ополчения. Я командир отряда. Бывший офицер, бывший армии. Я бывший во всем, меня объявили преступником, за мою голову назначена награда, но я присягал защищать свою Родину и остался верен своей клятве. Я не один, ещё хватает повстанцев, ополченцев, тех кто не хочет быть рабом на своей земле. Нас много тех, кого предали и продали те кто присвоил себе право на эту землю. Нашу землю. Нас целый народ. Но только ничтожная часть этого народа взяла в руки оружие для защиты своей страны. Остальные? Они всё надеются, что их это не коснется, каждый хочет просто выжить, они в это верят и покорно умирают. Поэтому война давно проиграна. Нас преследуют и уничтожают. Мы ведем наш бой без надежды на близкую победу. Мы ведем наш бой потому, что не можем быть рабами, мы ведем наш бой потому, что легче принять смерть, чем такую жизнь. Это наш выбор.
  
   Скоро нам умирать, осталось чуть, чуть, надо успеть закончить последние строки и отдать листки Вере, может и сохранится что. Сохранится, если мы успеем задержать преследующий нас отряд карателей, если в последнем убежище спасутся те, ради кого мы примем смерть. Если они выживут, то пусть наши дети и внуки знают как всё было. Перед смертью не лгут. Я написал то, что видел сам. Запомните нас такими.
  
   Для меня всё началось, когда на построении личному составу коротко объявили о расформировании нашей части. За нашими спинами держа под прицелом пулеметов безоружных людей, расположились каратели на бронетехнике. Еще раньше изъяли оружие из оружейных комнат и со складов. Знамя нашего полка оккупанты из миротворческого корпуса со смехом рвали на сувениры. А я смотрел и молчал. Как и все. Солдат под конвоем карателей как скот погнали на обязательные строительные работы. Офицерам на конкурсной основе предложено вступить во вспомогательные отряды миротворческого корпуса, так теперь называют карателей.
  
   Вооруженные силы больше не существуют. Они не нужны. Ранее на референдуме избиратели подавляющим большинством высказались за вхождение нашей страны в состав ЛЦГ - Лиги цивилизованных государств. Так нам объявили. Подсчет голосов вели специалисты главной избирательной комиссией. Нам нагло солгали также как и всегда. И мы покорно проглотили эту ложь. Результаты референдума вот уже месяц каждый час передают по телевидению. Они же опубликованы в официальных печатных изданиях.
  
   В страну вошли военные части миротворческого корпуса ЛЦГ. Всех кто протестует против оккупации, разгоняют части вспомогательного корпуса миротворцев. Эти отряды карателей формируют из военных профессионалов. Им хорошо платят. В такой отряд предложили вступить и мне.
  
   Нашей страны больше нет, есть только территории и зоны ответственности частей миротворческого корпуса. На территориях занятых миротворцами тотальная безработица, преступность, болезни и голод. Больницы, школы, университеты закрыты, временно как нам говорят. Предприятия не работают, все службы распущены. Остались только комендатуры, подразделения миротворцев и части вспомогательного корпуса. По всем каналам телевидения и в других СМИ тщательно отобранные статисты ликуя поют осанну историческим решениям всенародно избранной правящей партии. В перерывах назойливая реклама, бесконечно тупые сериалы и убогие шоу. О массовых волнениях и голодных бунтах среди населения глухое молчание. Объявлен набор добровольцев для работ на концессиях. Их обещают хорошо кормить, от желающих отбою нет. В длинных очередях перед приемными пунктами новых рабов, давка и драки. Отбирают только биологически здоровых особей, по тестам определяют уровень интеллекта, психологической покорности. Здоровые, тупые и покорные вот кто им нужен. Всех остальных - Вон! На темные холодные улицы в бездну нищеты и отчаяния. Я тоже там, на улицах умирающего города.
  
   Разговаривал с бывшим сослуживцем, случайно встретил его на улице, он завербовался в каратели. Он открыто смотрит мне в глаза и спокойно говорит:
  -- А мне всё по хер, лишь бы платили.
  -- А народ?
  -- У нас нет народа, есть только покорное быдло ...
   Поговорили. Через неделю узнал, его убили в другом регионе при подавлении восстания. Его жена пошла клянчить пособия и страховки. Ничего не получила. Жрать нечего, работы нет. По протекции и в качестве особой милости ее без конкурсного отбора как вдову карателя приняли на работу в обслуживающий персонал базы миротворцев, теперь она служит проституткой, своего ребенка эта сука сдала в специальный интернат. Мужики в каратели или в рабы, женщины в проститутки. Своих детей сдаем умирать в интернаты. И это наш народ? Это мы?
  
   Все средства связи уничтожены. О том что происходит в других областях бывшей страны никто не знает. Коммуникации блокированы карателями, выезд из города запрещен. В ежедневных часовых телепрограммах показывают и передают, что другие города при миротворцах процветают, а счастливые и довольные люди на телеэкранах неустанно благодарят мудрую политику партии. Среди населения шепотом с оглядкой передаются слухи о массовых волнениях и уничтожении повстанцев. Миротворцы руки не марают, зато каратели жгут повстанцев с воздуха и давят наземной бронетехникой. Не так надо не так. Мелким группами их бить надо, не подставляться безоружной толпой под удар, а самим бить.
  
   Надо искать повстанцев и вступить в их отряд. Драться надо, под такую мать! Драться! А не покорно вымирать.
   Искал. Никого нет. Или конспирируются хорошо, или уже всех перебили.
  
   Сегодня слышал сильный взрыв. Позднее узнал, что полностью уничтожена скульптурная группа, посвященная памяти защитников города. Страны нет, от ее истории остались одни развалины. Родина - Мать убита. А я жив, все ещё жив.
  
   Я жив и не буду послушно умирать. Я жив и буду драться. Пусть в одиночку, пусть. Убьют? Так все равно умирать. А рабом или карателем быть не хочу. Не хочу! Вы слышите меня суки?! Не слышите? Ну ничего скоро услышите ...
  
   Достать оружие. Миротворцы оккупанты со своих баз почти не выходят, а если появляются, то силами от роты и при полном штатном вооружении. При малейшем признаке опасности они сразу ведут огонь на поражение. По периметру их баз выставлена многочисленная отлично вооруженная охрана полностью обеспеченная техническими средствами слежения и обнаружения. Значит будем брать их пособников карателей. Таких предателей надо давить в первую очередь.
  
   Прямо днем резанул первую группу. Четверо их было. Патруль у пункта вербовки рабов. Наглые и очень не осторожные. Привыкли к всеобщему покорному страху. По виду пьяные, или под наркотой, это хорошо, значит реакции замедленные. Первому с двух шагов метнул клинок столового ножа в глаз, попал. Второго почти сразу рубанул саперной лопаткой по шее, готов. Сорвал с падающего трупа автомат, из него расстрелял остальных. В очереди добровольных рабов никто не вмешался, все молча, тупо смотрели на происходящее. Собрал оружие, взял боеприпасы, ушел и затаился в соседнем доме. Только выбрал позицию и отдышался, как примчалась маневренная группа, десять карателей на старой бронемашине. Этих всех, кроме водителя и башенного стрелка - пулеметчика, положил из укрытия. Отступил проходными дворами, спустился в заброшенные стоки. Замел следы. Ушёл. Счет открыт. Завтра опять пойду.
  
   Пока мой личный счет 55: 0. Для одного очень неплохо. А для бывшей страны и бывшего народа? Мало. Ничтожно мало. Нас миллионами уничтожают.
   Меня при одном из неудачных нападений (осторожные гады стали) по видеозаписи с камер слежения опознал особист кличка "Мюллер". Он у нас в полку раньше служил. Теперь каратель. По прежней специальности прислуживает, ведет на меня охоту. За мою голову объявлена награда. Ну вот наконец то и оценили, под такую их мать! По телеку показали мою старую фотографию, вот я и звезда ТВ эфира. Звезда затравленным зверем уходящая из облав и засад. Гонят меня, гонят, скоро выдохнусь я, сил почти нет.
  
   Теперь не один. Меня узнали в лицо. Ну что ж, спасибо тем кто обклеивал здания плакатами с моим лицом и обещанием щедрого вознаграждения, спасибо ТВ. В старые и не работающие цеха заброшенного завода, место где я устроил временную базу пришли трое молодых ребят, совсем еще мальчуганы. Сказали, что воевать хотят. Я спросил:
  -- За что воевать то хотите?
   Замялись, а потом один из них смутился, покраснел, и заметно стесняясь, тихо ответил:
  -- За Родину ...
   Тоже мне вояки, сами дохлые, боевой выучки нет. Гнал, объяснял, что убьют их, не уходят. Ну что ж, это их выбор, имеют право так сказать. Стал учить. Славные ребятишки, стараются очень. Через пару дней подошли их отцы, зрелые обозленные мужики. Думал, кричать начнут: "Куда на смерть детей ведешь!", ан нет. Тоже хотят значит вместе с сыновьями. Стыдно им стало, за сыновними спинами отсиживаться. Это неплохо. И еще подходят. Ладно бы только молодежь шла, а то и в годах люд стал подтягиваться. Разный народ, но народ. Ладно ребята, значит мы повстанцы и есть. Вот значит как эти отряды создаются. Не искать тех кто первыми начнет, самим первыми стать. Тут главное решиться. А уж дальше ...
  
   Нападаем на базы карателей, уничтожаем патрули, нападаем на склады новых хозяев концессионеров, нападаем на местные комендатуры пособников и уничтожаем предателей. Нападаем на вербовочные пункты рабов. Захватываем оружие и боеприпасы, продовольствие, одежду и медикаменты. Несем потери, один за другим гибнут ребята. Но снова к нам приходят добровольцы и отряд растет. Не мой отряд, а наш. Уже не одна группа действует в городе, десятки. Мы не даем пощады и не просим ее. Пособники и предатели в своих насквозь продажных СМИ называют нас преступниками, а мы дети своей земли, мы ополченцы. Пусть нет армии, воюет та часть народа, что не согласна с участью раба на своей земле. Есть предатели и среди нас. Выданные ими умирают в застенках карателей захваченные врасплох бойцы сопротивления. Но есть и такие кто бросив пайку и униформу карателей переходит на нашу сторону. Есть те кто раскусив участь раба на концессиях берут в руки оружие. Сегодня был сильно удивлен. К нам в отряд пришел мой бывший учитель истории, позывной "Чиж" ему уже за шестьдесят. Поговорили. Принял в отряд, рядовым. Он засмеялся и сказал: "Теперь мы сами пишем свою историю"
  
   Еще держится наша земля и будет жить, пока есть хоть один воин готовый умереть за нее и есть женщина и ребенок, ждущие этого воина.
  
   Не знаю кто из наших первым сказал: "Надежда не оставит меня, Любовь и Вера спасут". Больно уж высокопарно и пафосно это звучит. Пафосно, высокопарно, а кого нам стеснятся? Себя? А зачем? И пусть Надежда не оставит меня, а Любовь и Вера спасут.
  
   Я не знаю, что со мной происходит, не знаю. Но я стал чувствовать засады и облавы, наш отряд обходит их. Потери стали намного меньше. Я увидел и стал различать цвета исходящие от людей. По ним я легко определяю, кто чего стоит. Я сразу по исходящему от них поносному цвету определяю предателей засланных к нам в отряд. И у нас прекратились провалы.
  
   А иногда я вижу свой труп и разорванные пулями истерзанные тела убитых ребят лежащих на окраине редкого мокрого осеннего леса. Мою голову с мертвыми невидящими глазами, кромсая шею ножом, отрезает каратель. Держа сочащуюся кровью голову за уши обеими руками, он подносит и показывает ее мрачному офицеру с нашивками миротворческого контингента оккупантов. Мрачнолиций офицер с брезгливым отвращением ладонью хлестко бьет карателя по толстым щекам и у того сползает с лица угодливая холуйская улыбочка. Офицер отдает короткий властный приказ и мою голову бережно заворачивают в красное знамя несуществующей страны. Вытянувшись офицер отдает честь. Потом нас всех хоронят в братской могиле. А затем почти сразу я вижу огромный светлый зал. В центре отлитая из темно красной бронзы стоит Женщина и высоко подняв обоюдоострый меч зовет меня к битве. Вокруг Женщины в боевом порядке встали и застыли выкованные из вороненой оружейной стали воины-ополченцы. У одного из этих воинов моё лицо. На меня смотрит коренастый широкоскулый темноволосый юноша, а я хочу улыбнуться ему. Но откованные из стали, не шевелятся мои губы.
  -- Чингис! - негромко и настойчиво зовет юношу из глубины зала нежный девичий голос и он уходит, но я знаю, что он придет снова.
  
   К нам прибился странный парень Иван Гогрин. Художник. Вернулся домой из-за границы. Привел его Сёмка, говорит, что в детстве с ним в одну художественную школу ходил, а тот ему работы поправлял. У него даже второе имя: "Ван Гог". Да уж солидная рекомендация. Зачем ты вернулся? Он сжал зубы, опустил голову и молчит. Посмотрел по цветам, поносной жижи предателя, нет. Ладно, Ван Гог ты хочешь воевать? Тогда пошли! Воюет как все, только рисовать ребят стал. В шутку предложил ему нарисовать меня. Улыбаясь, ну что б он не подумал что всерьез, рассказал ему как видел себя скульптурой в зале. Через день он принес и подарил мне рисунок. На продуваемом всеми ветрами высоком кургане стоит Женщина с прекрасным и гневным лицом, полуобернувшись и подняв к небу меч, она зовёт на битву своих сыновей. На ее зов спешат ополченцы. У их командира моё лицо. Лестно конечно. Спрятал рисунок в дневник.
  
   Готовим нападение на центральную комендатуру города. Туда с большой помпой в окружении большой своры карателей прибыл какой то высокий чин со своей свитой. Охрана комендатуры усилена. В городе идут массовые облавы. Многие разбегаются кто куда. Часть горожан каратели захватывают и сгоняют в лагерь. Обещают раздать им гуманитарную помощь. Кое-кто пошел в эти лагеря добровольно, а вдруг действительно чего дадут. Узнали. Над ними вновь прибывшие господа будут проводиться эксперимент по новому направлению в генетике. Мы для них лабораторный материал. Ладно суки, мы вам покажем эксперимент.
   Первую ударную группу переодели в форму оккупантов. С ними каратели боятся спорить. В паре со мной, в форме офицера "миротворца", пошел Ван Гог. Он на их языке, как на родном говорит.
   Днем первое кольцо внешней охраны вчетвером прошли. Ван Гог на карателей так рявкнул, что те только вытянулись. На втором посту охраны у входа в здание нас задержали. Стали выяснять кто да зачем, что в ранцах, да с базой миротворцев связываться. Но вежливые гады. Гранатами их закидали и вперед. Время пошло. Нам пять минут. Перебить сколько успеем этих гадов в комендатуре, взять документы и языка. Потом заминировать здание. Взрывчатка старинные толовые шашки в ранцах. По лестницам бегом наверх в кабинеты. На улице стрельба и разрывы гранат. Вторая ударная группа завязала бой с внешней охраной, оттягивает их на себя, сковывает огнем. Третья группа у дороги, ведущей от казарм карателей к комендатуре. Четвертая блокирует шоссе, по которому в город могут подойти оккупанты с базы.
   В помещениях стреляем, взрываем, орём. Дым. Огонь. Визг. Паника. Это у них. А мы берем в кабинете на втором этаже помощника коменданта и новенького вновь прибывшего начальничка. Их охрана разбежалась. А эти ничего не соображая, под столом прятались. Идиоты. За оружие никто из них не взялся. Очень жить хотят. Ну суки показывайте чего тут запланировали. Помощник коменданта сразу сказал пароль в локальной сети, его собеседник стал оттуда копировать файлы и папки. Старательный какой, все с полуслова понимает. А ручки то, а ножки то, дрожат. Некогда ждать. Системный блок возьмем и дома разберемся. Языкам быстро надавали по мордам так слегонца для большего страха, потом комендачу сунули в руки сумку с системным блоком. Вперед. Закладываем просто взрывчатку с электродетонаторами, ставим мины ловушки. Уходим.
   На улице постреляли остатки внешней охраны. Объединились со второй группой. Дали сигнал третьей и четвертой группе. Отрывайтесь. И сами ушли. Время прошло: пять минут сорок шесть секунд. Почти уложились. Потерь нет.
  
   Два месяца, только два месяца прошло, как мы стали воевать. Раньше таких бойцов как наши ребята годами готовили. Нет у нас время на долгое учение, нам сейчас надо. Мы смогли, нам есть ради чего воевать. У нас день за год идет. И куда там до наших ребятишек этим сраным карателям профи служащим за деньги. Они за деньги, а мы за Родину. Ладно, это лирика. А вот и дело.
  
   Он себя назвал Генрих Гейдниц, но помощник коменданта его сразу выдал. Имя этой мрази Геннадий Грызунов. Дважды говно как мрачно заметил участвовавший в допросе Чиж. ГГ не пытали, даже не пугали, сам подробненько все рассказывал. Желая продлить каждый миг, каждый вдох своей "бесценной" жизни он старательно отвечал на вопросы. Холеная исковерканная ужасом морда, сытое здоровое тело. Гад. Он сынок одного из партийных руководителей. Папаша давно отправил его "за бугор". Там он смачно жировал на украденные у нас деньги. После оккупации его сразу отправили к нам, отрабатывать право на убежище, отрабатывать право на сохранение наворованных капиталов. Говорит, что очень не хотел ехать, но его заставили. Вот этому охотно верю. Такие ГГ не любят рисковать своей шкурой. Задача его лабораторной группы входящей во вновь созданный институт прикладной генетики, это научная сортировка рабов. Большинство стерилизовать и использовать на работах, других оставить для воспроизводства стада, третьих самых молодых и здоровых сделать донорами. У всех на первом этапе, медикаментозными средствами частично подавляют психику. Для рабов уже придуман новый термин: Универсальный биологический организм - УБО. Всех неспособных или не желающих добровольно стать УБО, приказано уничтожить. Никаких концлагерей, газовых печей. Зачем? Вопрос, как он изволил выразиться, решен более элегантно, новый вирус ЕR. Людей которых каратели взяли на облавах инфицируют, потом раздав пайки, отпустят. Объяснят, что это всего лишь гуманитарная акция, вежливо извиняться за допущенные эксцессы. Потом эпидемия. Три-четыре месяца и все жизненное пространство полностью свободно. Такие группы убогенетиков по его словам начали работу во всех зонах ответственности миротворцев.
  -- А что с карателями и пособниками? Они небось надсмотрщиками над УБО будут?
  -- Нет, - пожав плечами и заискивающе улыбнувшись ответил дважды ГГ, - по миновании надобности самых здоровых тоже превратят в УБО, больных и генетически опасных утилизируют. Зачем спрашивается содержать уже ненужный механизм подавления, это не рационально. Только высшему руководству партии дадут возможность жить на ранее вывезенные ценности и предоставят гражданство. Это входит в условия соглашения. Мы вам землю и УБО, вы нам безопасность.
  -- А папенька твой, что про захват нашей страны рассказывал? Как вы нас продали?
   ГГ чуть замялся, я кивнул ребятам, вешать его. ГГ сразу заговорил:
   - Отец мне объяснял, они хорошо понимали, что природные ресурсы исчерпаны, а других средств кроме их продажи, просто нет. Еще с конца прошлого тысячелетия в стране почти ничего не производилось. Продали ресурсы, купили что надо. Зачем еще голову ломать? На наш век хватит. Большая часть от продаж, уходила в страны ЛЦГ на личные счета. Остатки использовали на подачки, чтобы этим мизером гасить недовольство населения и дурить им голову через ТВ. Но как не старалось ТВ, партии перестали верить. Результатам поддельных выборов население уже не доверяло. Росло массовое недовольство. Назревал голод и бунт. Голодная обозленная армия ненадежна, насквозь продажная полиция почти бессильна. Руководству было абсолютно ясно, что рано или поздно их власть рухнет. Заставить всю армию стрелять в народ, они не смогут, а отдельные отряды карателей, хоть и способны гасить локальные конфликты, но с всеобщим восстанием им не справятся. Просто сбежать они боялись. Руководство партии имело достоверную информацию, что как только они сбегают из страны, все их капиталы за рубежом конфискуют и Лига Цивилизованных Государств использует полученные средства на свои цели. На одной из международных конференций в частных, не протоколируемых встречах, руководству партии было предложено, или они передают всю свою власть ЛЦГ и сохраняют свои капиталы или их бросят без помощи в момент восстания, а всё что у них хранится за рубежом, отберут. Вот тогда был разработан и согласован с Лигой план: "Брест - Два". В стране проводится референдум о вхождении страны в ЛЦГ - Лигу цивилизованных государств. Его итоги заранее подготовлены - 95 % избирателей по протоколу главной избирательной комиссии одобряют договор. По условиям договора о вступлении в ЛЦГ их вооруженные силы базируются на территории страны. Всё что осталось из природных запасов, в качестве долгосрочных концессий безвозмездно передают фирмам и частным лицом из ЛЦГ. Под предлогом экономии бюджетных средств разоружают и распускают сухопутные силы, ликвидируют остатки военно-морского флота, но первым делом по договору о контроле за наступательными вооружениями, оружие распада передают международным силам. Страна разоружена, оккупирована, разделена на зоны ответственности. Делай что хочешь.
   ГГ повесили, запись допроса прокрутили всем повстанцам.
  
   Эпидемия ЕR быстро распространяются. Больных изолируют в карантинных бараках, там они умирают. Их трупы вытаскивают и сжигают. Но бараки все равно переполнены. По ТВ объясняют, что случаи смерти от нового вируса ЕR единичны, никаких эпидемий нет и с заболеванием скоро покончат. Это с нами покончат, с теми кто не нужен. Среди миротворцев, карателей и новых рабов - УБО на концессиях заболеваний нет. Им делают прививки. Все остальные покорно вымирают. В программах по ТВ советуют соблюдать меры предосторожности, свести до минимума контакты с посторонними в очагах заболеваний. Люди в страхе шарахаются друг от друга. Никто никому не помогает. Полный нравственный паралич. Электричество теперь включают только на час в сутки, для просмотра по телевидению официальных сообщений. Там скупо вещают об отдельных недостатках, а в остальном, очень подробно о том как всё хорошо. А будет еще лучше, надо просто потерпеть. Ждать и терпеть, терпеть и ждать. Вот и дождались! Вот и дотерпелись ...
  
   Все коммунальные службы разрушены. Нечистоты заливают город. Эпидемия усиливается. Умирают целыми семьями, разлагающиеся трупы не вывозят, некому. Скоро умрут все.
  
   Захватили склад с вакциной, потеряли половину отряда. Я знал, что нас там ждет засада. Предупредил ребят. Все решили: рискнем. Определи по жребию кому умирать первыми. Добровольцы смертники пошли в отвлекающую группу. В этой группе рядовым бойцом был и Чиж. Хаотичный отвлекающий удар и бегство. Они увели за собой большую часть карателей. В охране склада остались только миротворцы оккупанты. По ним удар нанесла основная группа. Миротворцы рисковать своими жизнями не стали, чуток постреляли и быстро отступили. Мы взяли со складов вакцины сколько смогли. Из отвлекающей группы никто не выжил, все погибли. Вдоль казарм карателей на фонарных столбах развешаны тела наших товарищей, их показали во всех теленовостях. Среди повешенных был и Чиж. Мой школьный учитель провел свой последний урок истории. А мы раздаем вакцину и готовим прорыв из города.
  
   Я знаю, что мы не одни. Я чувствую, что в других землях, тоже есть отряды ополченцев. Мы разобщены. Единого командного центра нет. Связи нет. Нас уничтожают поодиночке.
   Сегодня Поп принес самодельную радиостанцию. Поп бывший студент физик, отличный боец, самоучка связист. Он предложил использовать старинный полузабытый поиск по радиоволнам. Надо попробовать. Есть риск, что нас запеленгуют. Но без риска на войне нельзя.
  
   - Всем! Всем! Всем! Я командир отряда повстанцев Чингис. Всем! Всем! Всем! Мы ищем другие отряды.
   Еще раз и еще, по всем радиоволнам:
   - Всем! Всем! Всем! Всем кто борется. Всем у кого осталась вера. Если вы живы отзовитесь!
   Они отозвались не сразу и на разных частотах и волнах, сквозь помехи я еле слышу их далекие голоса:
   - Чингис! Я Александр. Мы еще живы. Бьем карателей.
   - Чингис! Я Дмитрий, наша группа ищет связи ... вы где?
   - Чингис! Я Минин ... наш полк ...
   - Чингис! Я Варя, восстание подавлено, мы разгромлены, осталась одна, прощайте ребята!
  
   И еще, и еще отзываются ... и еще есть люди достойные называться людьми. А все вместе мы народ. Не быдло, не УБО, мы народ. Вот только мало нас осталось. Гибнет народ, а с ним умирает наша земля.
  
   Наше общение быстро засекли. Облава. Я заранее ее почувствовал. И мы на подходе успели подготовить карателям встречную засаду. Расквитались за повешенных ребят. Предупредили остальные отряды: "Нас пеленгуют. Осторожнее, ждите мы еще выйдем на связь"
   Надо искать новые способы связи. Но как? Всё время думаю об этом.
  
   Я и сейчас с трудом верю, что это возможно. Сначала слыша в своем сознании этот далекий голос, я думал, что схожу с ума. Но он звал меня ежедневно утром и вечером, все громче и настойчивее требовал:
  -- Чингис, Я Михаил, ответь мне ... ответь мне ...ответь мне ...
   Как? Как я тебе отвечу, я же схожу с ума. Не вовремя, как же это не вовремя, нам надо прорываться из умирающего города, необходимо разработать поминутный план, определить цели и задачи для каждой группы, а тут:
  -- Чингис, Я Михаил, ответь мне ... ответь мне ...ответь мне ...
   А потом ночью я увидел его. Темный хвойный лес в горах, небольшой костер у которого сидит с закрытыми глазами незнакомый крупный небритый мужик с отрешенным худым лицом и тихо зовет:
  -- Чингис, Я Михаил, ответь мне ... ответь мне ...ответь мне ...
   Я был на одной из наших явок в квартире на первом этаже полуразрушенного многоэтажного дома. От постоянного нервного напряжения сильно устал, очень хотелось спать, невольно и не задумываясь, я ответил:
  -- Да отстань ты от меня, дай отдохнуть.
  -- Отдохнешь, - немедленно, но как-то отдаленно прозвучал в моём сознании его голос, - ты очень скоро отдохнешь, Чингис.
  -- Ты?! - в голос закричал я, а ребята бывшие со мной на явке встревожено вскочили со своих коек и со страхом стали смотреть на меня.
  -- Нет, Чингис это ты, - услышал я, - это ты сумел услышать меня. Это ты вышел за свой предел, ты и другие. Это возможно, теперь ты это знаешь.
  -- Командир! Что с тобой? - кричит мне Валька боец подрывник и трясет меня за плечи, а другой сует кружку с холодной водой. И я уже ничего не вижу и не слышу.
  -- Ничего ребята, - выпив воду, пробормотал я и с надеждой спросил:
  -- А вы ничего такого не слышали?
  -- Вроде голос какой то звучал в голове, - нехотя признался Валька, - смутный такой, чего говорил не поймешь.
  -- Врача надо вызвать, - широко зевнув, предложил Сёмка, - говорят он до оккупации в психушке работал. А может спать, а ребята?
  
   К врачу нашего отряда Василию Петровичу Лаврентьеву я обходя патрули, пришел сам. Пока рассказывал, смотрел на исходящие от него цвета. Немолодой мужик, солидный, подтянутый, а цвета его бордовый и янтарный. Сначала преобладал бордовый цвет, потом янтарный. Цвета спокойной уверенности и интереса исследователя. Хоть сумасшедшим меня не считает, немного успокоился я и осторожно добавил к рассказу о голосе, то что вижу цветовую палитру каждого человека и чувствую врага, особенно карателей, знаю что они хотят предпринять.
  -- В отряде, давно ходят такие слухи, - заметил врач, и необидно улыбнувшись, добавил:
  -- Вас за глаза вещим Чингисом зовут.
   Это князь Олег у Пушкина вещий. А я обычный человек, какой я к черту "вещий", я что колдун? А врач продолжал:
  -- Науке, такие случаи давно известны. Объяснения им дают разные. Наиболее распространенный и самый известный термин: "шестое чувство". Такое явление существует, это факт. Шестым чувством или вернее бесконечным разнообразием таких чувств в той или иной степени обладают многие люди. Особенно усиливаются они в моменты наивысшего нервного возбуждения, когда сознание человека находится на грани распада или прорыва вперед. Существуют определенные методики достижения этого состояния. Многие святые в мировых религиях достигали этого состояния посредством многолетнего воздержания и усиленных молитв. Йоги высших ступеней выходили из своего физического тела посредством дыхательных упражнений и многочасовой медитации. Разные формы этого состояния описаны во многих трудах как религиозного так и светского характера. Человек выходит за пределы своей плоти. Физически тело остается на земле, а то что мы называем душой может свободно перемещаться в иных не физических сферах духовного мира. Так что ваши способности, вызванные состоянием нескончаемого нервного напряжения и поиска выхода из нашей ситуации, это отнюдь не болезнь, но и нормальным такое состояние не является. С точки зрения формальной логики, вы не нормальны.
   Все-таки лицо у меня судорожно дернулось, я это почувствовал, а он это заметил. Успокаивающее поднял руки:
  -- Не волнуйтесь! Норма это всего лишь биологический или социальный поведенческий стереотип, это определенные физиологией реакции организма на изменения в окружающей среде, эта норма обусловлена инстинктом самосохранения. В этом плане мы все не нормальны. Нормально сделать все для сохранения биологической жизни, физического существования так сказать. Нормально, это приспособится к изменениям в окружающей среде, в том числе и к социальным изменениям. Сейчас нормально пойти прислуживать оккупантам, что бы сохранить жизнь и возможность воспроизводства. А мы? Подвергаем свою единственную бесценную для нас жизнь, опасности. Думаю вы понимаете, - он остро взглянул на меня, - что шансов победить в этих условиях у нас, нет. Нас уничтожат. Мы все это знаем, и все равно боремся. Зачем? Это же не нормально.
  -- Значит оккупанты их пособники и каратели, новые рабы нормальны, а мы нет? - зло усмехнулся я.
  -- Именно так, - спокойно подтвердил врач.
   Наверно он прав. Конечно мы не нормальные. А все что является отклонением от нормы, подлежит уничтожению. Ну и пусть! Если нормой поведения стало трусость и предательство, то лучше быть ненормальным.
   Я встал и хотел уйти, но врач меня остановил.
  -- Подождите! - поспешно произнес он, - я еще не закончил. Своими действиями мы с вами меняем норму. Возможно сумеем изменить ее и чем больше будет таких как мы, тем быстрее сменится и норма поведения.
  -- Нет, - отрицательно покачал головой я, - мы не успеем, нас уничтожат раньше.
  -- А вот это командир твоя задача, - заявил врач, - не дать нас уничтожить, сберечь и спасти то что еще можно, то что еще не поражено тлением безразличия, трусости и предательства.
   И подавляя крик, он глухо заговорил:
  -- Наша гибель не должна быть напрасной! Ты слышишь Чингис?! Не должна! И мы все равно победим. Пусть я этого не увижу, ты этого не увидишь. Другие сохранят память о нас, просто сейчас их надо найти, защитить и спасти. Хоть часть спасти.
   Он почти кричал, а я знаю, что так кричат от боли раненые ребята, так кричат, когда твою плоть рвут пули. Я слышал их крики, я видел их лица. У этого врача такое же лицо. Вся его семья умерла от эпидемии, а он остался жить, сильный природный иммунитет. У меня он тоже есть и у остальных ребят из нашего отряда. У нас есть иммунитет от заразы покорного предательства, нас не убить вирусом ЕR и я снова услышал далекий зов:
  -- Чингис, Я Михаил, ответь мне ...
  -- Я, Чингис слушаю тебя, - в голос, ответил я, и заметил каким напряженным сосредоточенным стало лицо врача.
  -- Ты не один?
  -- Со мной врач из отряда, всё в порядке, говори ...
  -- После полуночи жди вызова, мы ждем тебя.
  -- Мы?!
  -- Те кто смог, повстанцы. Потом всё объясню, сильное постороннее воздействие, сейчас не могу ... жди сигнала ...
  
   Вот так это было. Мы ополченцы из разных мест сумели найти друг друга и объединиться. Нашли способ связи. И приняли решение. Все вместе, не только командиры. Каждый ополченец знает, на что мы идем. Не на смерть, на грядущую жизнь. Не на последнее отчаяние смертников, на победу. Пусть мы ее и не увидим. Мы не увидим, но и этим гадам не топтать и не поганить нашу землю. Это наш выбор и мы имеем на него право. Право решать за себя и за свой народ.
  
   Скоро на прорыв. Цели обозначены. Люди готовы. Я долго думал, писать об этом или нет? Все-таки это личное. Потом решил, напишу. Без этого записки будут неполными. Ее зовут Вера, она моя подруга. Сначала я был категорически против женщин в отряде. Не до них. Где бабы, там всегда ревность, драки, склоки, зависть и вообще одни проблемы. Боец о войне должен думать, а не о том как ... Был не прав, признаю. Где женщины, там жизнь и желание жить. Где женщины там тепло очага и продолжение рода. Где женщины и дети там страх их потерять. Не подленький обессиливающий страх труса, а ответственность мужа и отца за их судьбу и готовность воина встать на их защиту. Они наша Родина и мы дрались и будем драться за них.
  
   У каждого в отряде есть жена или подруга. Неважно как назвать, важно, что есть. Даже подростки пары создают. Ну что ж. Если они достаточно взрослые чтобы воевать, то значит и для любви созрели. Не только телом созрели, но и душой. И дети тоже есть, те что родились еще до оккупации. У меня детей нет. Раньше не хотел, теперь уже не успею. Не успею увидеть, но знаю, что будет. Мальчик. У нас в семье всегда мальчики первыми рождались. И Вера говорит: "Чувствую, сын будет". Здорово. Жаль только ... ладно это так. Я знал на что иду, Вера тоже.
  
   Мы идем по краю жизни и по краю смерти, условностей нет. Вся шелуха уже отлетела. В отношениях между мужчиной и женщиной все просто: Да или Нет. И мы говорим: Да, жизни! Да, любви! Да, нашим детям! Нам есть за что идти на бой.
  
   Сформирована колонна беженцев. Короткие прощания. Не надо плакать. Держитесь ребята, держитесь девчата. Мне Вера передала свернутый листок, на нём ее рукой написана молитва нашего отряда: "Надежда не оставить меня. Любовь и Вера спасут". Этот листок останется со мной. А наши семьи уходят. Уходят все, кто не хочет быть быдлом, рабом, стадом. Сначала мы прорвем им дорогу сквозь заслоны карателей, а потом прикроем. Прощайте. И пусть Надежда не оставит Вас, а Любовь и Вера спасут.
  
   Я дописываю последние строки, больше ничего не успею рассказать, отдаю Вере эти записки и пусть ...
  
   Примечание историков:
  
   Позывной "Чингис". Подлинное имя: Алексей Москвин. При создании образа командира ополчения в восстановленной скульптурной группе "Родина Мать" использован рисунок "Чингис" художника Ивана Гогрина позывной "Ван Гог"
  
  
   Позывной "Михаил"
   Лабораторный журнал научной программы "Иван да Марья"
  
   Сначала было Слово ...
  
   Я знаю, что наша мысль облеченная в слова или другие духовные символы материальна. Абсолютно материальна. Именно поэтому я убежденный материалист. Не трепещущая от ужаса грядущего не бытия физическая плоть все меряющая категориями: "после нас хоть потоп" и не узколобый фанатик отрицающий материальную составляющую окружающего нас мира. Просто сначала было Слово и я это знаю.
  
   Наш осязаемый чувственный мир пронизан и весь насыщен не материальной силой. Как только люди стали мыслить, они это поняли. Не все, но многие. Духовная сила стала обретать материальную плоть. Возникали цивилизации и строились города, в духовной культуре народов искалось и находило отражение не материальной сути нашего мира. Но если в каждом человеке и в целом народе духовная сила истаивала, то рушилась любая кажущая своим современникам вечной и несокрушимой цивилизация. Почему она гибнет? Этот сделал не так, другой пошел не сюда, такой-то совершил ошибку, такие объяснения дают многие историки. Историки пишут историю цивилизаций и государств, а надо писать историю человеческой души. От нее надо исходить, выискивая и объясняя причины смерти стран и их народов.
  
   Я не историк, я физик. Мой научный интерес: исследование элементарных частиц. Но если вы подлинный ученый в любой сфере, то рано или поздно станете философом. Обобщать факты и приходить к своему пониманию жизни, смерти и посмертия это и есть философия. Если вы ученый то рано или поздно, вы сумеете войти в духовную составляющую нашего мира. Если не испугаетесь. Если у вас есть научное бесстрашие. Этот мир не надо искать, он всегда в тебе. Мы частица Вселенной, часть Вечности. И как по одной частице, ученый сможет восстановить облик единого целого, неразрывной частью которого является эта частица, так и ты можешь увидеть Вселенную в своей душе.
  
   А оно тебе надо? Это же тяжелый труд, долгий как сама вечность поиск, горечь ошибок, сладкая дрожь открытия. Это долгая мучительная дорога к самому себе к своей Вселенной. Это дорога к тому, что не имеет ни начала ни конца, это дорога к Вечности. И я иду по этой дороге.
  
   Университеты, научно исследовательские институты, лаборатории закрыты. Финансирование всех научных и образовательных программ давно прекращено. Правителям государства, этой мнящей себя вечной партии они не нужны. Творчество это всегда свобода. А касте неприкасаемых не нужны люди мыслящие свободно. Они потенциальная опасность для них. А раз так, то всех кто способен творить, всех кто не может поверить, что добровольное рабство это наилучшая форма существования нашей страны надо оболгать, удушить, уничтожить. Но без науки, без творчества, без внутренней свободы любое общество обречено на вымирание. Социальным паразитам - касте власть имущих это безразлично. После нас хоть потоп, а самое главное это еще до потопа успеть нахапать и вовремя сбежать. Наши власть предержащие не живут, они переваривают пищу. И потоп лжи, равнодушия, трусости, предательства и страха заливает нашу землю. Мы захлебываемся, тонем и умираем в этом потоке, потому что мы такие же как и они. Только масштабы и возможности разные. Не все такие, но большинство.
  
   Сначала мы называли нашу работу "Ноев Ковчег", затем "Адам и Ева". Но наша работа это спасение того немного, что ещё можно спасти. Один из нас во время эксперимента обмолвился "Иван да Марья", и мы все сразу стали так и называть нашу работу: "Иван да Марья". Это ближе для нас, роднее. Мы ищем духовные центры силы и в себе и в обществе. Ну не все же мы стадо? Мы работаем над преобразованием духовной энергии в физические осязаемые явления. Мы работаем со временем и пространством. Мы работаем с будущим, прошлым и настоящим. Мы ищем дорогу из физического естества в духовный мир, а из духовного мира обратно в наш тварный мир. В это подлое время мы готовим прорыв в новую эру развития человечества.
  
   Мы это группа ученых. Не те кто мечтает подороже продать свои разработки. Мы из тех кто силой своей души раздвигает грани возможного. Не все из нас имеют научные степени, даже дипломы не у всех есть. Но разве что бы стать ученым нужен диплом? Разве ценность открытия меряется в научных званиях которые присваивают ученые советы? Разве духовную силу можно взвесить на тех же весах где отмеряют подачки и пайки для покорных?
  
   Нам лгут, мы знаем это, но все равно хотим обманываться. Мы слишком привыкли, что нам указывают, нами повелевают, это так спокойно и уютно, надеяться, что кто-то будет думать за тебя, заботится о твой семье, будет защищать твой дом и оборонять твою землю. Мы послушно, покорно и добровольно отдали это свое право: нести тяжкое бремя ответственности за себя и за страну. За нас все решает партия власти. А они всегда думают только о себе. Они давно превратились в замкнутую касту "неприкасаемых" которым можно всё и у которых есть всё. Эта каста создавалась как подконтрольный аппарат управления государством. Но они быстро вышли из под контроля. Сначала в нескончаемых подковерных интригах они сожрали своих создателей, а потом смачно чавкая спокойно пожрали всю страну. Но замкнутость ведет к вырождению к энтропии. Они выродились до потери чувства самосохранения, они уже думают только желудком и заботятся только о его сохранении.
  
   Выборы этой власти десятилетие за десятилетием фальсифицируются и мы это знаем, постоянно видим этот жалкий подлый предвыборный фарс. Мы знаем и молчим. А это значит, что мы со всем согласны, это означает, что выбор нами сделан. Мы год за годом покорно выбираем эту власть не потасованными бюллетенями, не фальшивыми протоколами, мы выбираем ее своим страхом и безразличием, своей жалкой и трусливой надеждой, что как нибудь проживем. Вот и живем - как нибудь. Нет, не живем, мы биологически существуем и только. Пока существуем.
  
   Наши исследования по поиску центров духовной энергетики зашли в тупик. У нас таких центров нет.
  
   Ресурсы страны исчерпаны. Почти все ресурсы: нравственные и материальные. Биологически и юридически страна еще существует. Духовно уже нет. У меня отвращение к жизни, это заболевание ведущее к распаду души. У большинства исследователей из нашей группы те же проблемы. Нет желания жить дальше и продолжать работу. Это состояние как заразный вирус переходит от одного к другому. Духовно мы все тяжело больны. Кажется уже некого спасать, мы обречены.
  
   Ubi bene, ibi patria - Где хорошо, там и Родина. Нас находят по адресам указанных в файлах-карточках персонального учета. Ведут собеседования. Вежливо, тактично тестируют. Нам предлагают покинуть страну и продолжить свои исследования в других более благоприятных условиях. Сдержанно выражают удивление и восхищение тем, что не имея средств, мы все же добиваемся результатов и делаем открытия. В основном приглашают на работу прикладников с уже готовыми результатами исследований, но и теоретики тоже имеют шанс сменить страну. Обрести безопасность, покой, достаток, комфорт.
   У меня сделано несколько открытий в сфере исследования античастиц, и меня сочли достойным беседы. Мы, те кого вежливо приглашают, последняя товарная ценность этой страны. Наш талант взвешен и оценен, за него готовы платить. Хорошо платить. Нас готовы признать своими. Еще бы, мы не только сиюминутная выгода, но и весьма ценный генетический материал. Эти господа отнюдь не глупы, они смотрят и планируют далеко вперед, как они полагают на века. Я не испытываю к ним дурных чувств. Они совершенно правы. Они заботятся о будущем своей цивилизации. А у нас, у меня будет будущее, если только я приму их вежливое и щедрое приглашение. У меня будет будущее, а у страны в которой я родился и вырос, уже нет. Как ученый я это прекрасно понимаю.
  
   Пусть захлебнется в своей блевотине и подохнет под забором пьяный "иван", пусть "марью" стерилизуют, пусть они уже никогда не дадут потомства. Они сами выбрали свою судьбу. Пусть окончательно сгинет эта страна где даже господа такие же жалкие трусливые и добровольные рабы как и все остальные. Я хочу уехать и не могу. Что-то держит меня. Что?! Я не знаю. Какая-то сила. Не материальная. Надо провести дополнительные исследования.
  
   Ubi bene, ibi patria - Где хорошо, там и Родина. Так говорили в Римской империи. И где она теперь эта империя?
  
   Наша группа возобновила свои исследования. Никто не бежал. Время сомнений прошло, мы остались в своей стране, мы упорно работаем. А на улицах голод, безработица, отчаяние, преступность. Власть ничего не делает и не может сделать. Все уже распродано, осталось только то что никому не нужно. И они могут только обещать. Они обещают и все лгут и лгут, но им уже никто не верит. Начались массовые волнения. Пока хаотичные и бессистемные. Но и их подавлять почти некому. Наша власть настолько прогнила, что даже своей полиции не может и не хочет платить, да уже и не чем. Стараются побыстрее и поплотнее набить защечные мешки валютой полицейские начальники, рядовым кроме скудных пайков почти ничего не остается и они привыкли сами выбивать средства для существования. Людей хватают прямо на улицах, бросают в камеры, пытают и выбивают, просто отнимают у них последние крохи. Население уже давно боится полицию намного больше чем преступников. Вооруженные силы? Для военного руководства, тех же членов касты "неприкасаемых" в мундирах и пиджаках вооруженные силы всего лишь предмет торга оружием и источник бесплатной рабсилы. Они спешат все побыстрее распродать и сбежать. Младшие офицеры парализованы бардаком суматошных приказов бездействуют, рядовые дезертируют. Нашу становящуюся неподконтрольной страну боятся во всем мире. Боятся, что анархия бунтов захлестнет территорию на которой находится оружие распада. Нас так уже и называют: "Территория".
  
   Власти заявили о проведении общенационального референдума. Вопрос ставится о вхождении в Лигу Цивилизованных Государств. Не надо даже смотреть секретные протоколы к опубликованным договорам чтобы понять, нас сдают. Нас самым элементарным образом продали. Вопрос цены прост: для партийной касты безопасность; сохранение их материальных благ и остаток власти в бывшей стране. Маленький, обгрызенный со всех сторон кусочек который оставят им новые хозяева. Может быть оставят. Как это не смешно, но эти из власти верят в чужой закон и нерушимость принятых обязательств по отношению лично к ним. Напрасно верят, как ученый я понимаю, что по минованию надобности, их утилизируют.
  
   Это похоже на резкий и сильный болевой шок. Острая мучительная боль от физической и нравственной невозможности покорится чужой воле. Это похоже на ядерный синтез, когда в результате распада материи выделяется огромное количество энергии. Страна уничтожается, она расщеплена по территориям и произошел сильнейший выброс духовной силы. Я его почувствовал в себе, в своих единомышленниках, а потом ... Потом мы зафиксировали этот выброс в разных регионах. Энергия сопротивления разной интенсивности и силы. Энергия инстинкта нравственного самосохранения. Или это не инстинкт? Неужели сознательный выбор? Нет, этого быть не может. Разве мы можем выбирать? Мы можем только жалко блеять когда нас подгоняя "кнутом и пряником" тянут на бойню в хорошо оборудованные цеха мясокомбинатов. Так что инстинкт или выбор? А может что-то третье? Мы продолжаем работать.
  
   Уверено маршируют по нашей стране миротворцы. Будут набирать пособников и карателей? А что их набирать, они уже готовы, их уже давно методом негативного селекционного отбора создали и отобрали "неприкасаемые" члены партии власти. Они давно готовы на всё, всегда готовы. И какая им разница кто хозяин? Лишь бы кормили, желательно много и вкусно.
  
   Энергия сопротивления нарастает, мы чувствуем это. Только если энергию не направить на созидание, она или растает или взорвется. В стране все чаше и чаше слышны взрывы и выстрелы. Это уничтожают тех кто еще может и хочет сопротивляться.
  
   Мы ищем их, мы хотим передать им наши знания, наши способности, обучить их, встать рядом с ними. Мы ищем, но в духовной сфере, тишина. Тишина, а потом стоны и вопли убиваемых людей, треск выстрелов и взрывы. Это гибнут те кто не смирился. Их много. Это гибнет наша страна. Мы продолжаем работать. У нас есть силы. А победить можно и нужно не только физическим оружием. Мы создаем свое оружие.
  
   В юности я занимался спелеологией и спелестологией. Учился побеждать страх. Вечный ужас темноты и замкнутого пространства. Ужас могилы в которой ты погребен заживо. Мне удалось преодолеть этот страх. Нас погребли заживо, но мы сумели выйти из уготованной нам могилы.
  
   Я долгое время исследовал пещеры в горах на Каменном поясе и рукотворные подземные сооружения в мегаполисах. Уже давно еще в самом начале исследований мы оборудовали временную базу в одной из пещер. Горный массив каменного пояса для нашей базы подошел почти идеально. Горы и леса. Есть труднодоступные и от этого безлюдные места. Когда началась оккупация, мы ушли на базу и вывезли туда информационные носители - блоки, на которых записана вся изученная информация о вселенной, нашей планетарной системе, о планете Земля и человеческой цивилизации. Мы назвали нашу базу: "Град Китеж"
  
   Пещерами изрыты все горы. Есть те которые выходят на поверхность, есть те которые уходят вглубь земной коры на километры. Дополнительно стали изучать карстоведение, гидрогеологию, экосистему. В пещерах есть вода, в подземных озерах водятся рыба, ближе к поверхности растут отдельные виды съедобных растений в основном грибов. Есть возможность обеспечить необходимыми элементами физическую деятельность организма. Есть доступ воздуха, нет доступа ультрафиолета. Решили проблему доступа солнечных лучей в пещеры за счет сферических зеркал, свет в зеркалах преломляется и его возможно направить в любое помещение на любой глубине.
   Достаточного одного луча и солнце придет к нам. Достаточно одного нравственного источника и наш народ не погибнет окончательно. Мы ищем этот источник. Мы тоже одна из его неделимых частиц, но этого мало, очень мало.
   Усовершенствовали батареи генерирующие солнечную энергию, это практически бесконечный поток физической энергии. Разработали систему очистки воздуха за счет естественных фильтров. В итоге: солнечный свет; чистый воздух; и естественные биологические ресурсы - питьевая вода, растительная и животная пища. Созданы преобразователи и накопители солнечной энергии. Этой энергией будут обеспечены машинные установки.
  
   Работа очень напряженная. Духовный накал высокий. Мы просто физически чувствуем как прорываемся в иномирье. Время минимум. Но мы раздвинули его границы, сумели научиться сжимать и раздвигать пространство. Немного, но впервые. То на что раньше уходили годы и десятилетия исследований у нас занимает дни. В ходе работы мы открыли и усвоили новый способ обмена информацией, теперь умеем общаться образами, без слов.
  
   И еще мы постоянно ищем тех кто может услышать нас. Мы ищем и пока не находим, слишком сильны помехи вызванные ужасом, болью, страхом и ненавистью. Никто не откликается на наш зов.
  
   Ну же! Давайте! Напрягитесь! Вы сможете! Вы смогли встать с оружием против оккупантов и предателей, вы смогли преодолеть тупую апатию и покорный страх. Вы смогли, мы тоже. Мы одно целое, разделенное пространством. Осталось немного, найти друг друга. Мы ищем вас, отзовитесь!
  
   Каждый день, каждую ночь я кричу в пустоту, в бездну отчаяния:
  -- Я Михаил, всем кто сопротивляется, всем кто борется ответьте мне ... ответьте мне ...
  
   И услышал:
   - Всем! Всем! Всем! Я командир отряда повстанцев Чингис. Всем! Всем! Всем! Мы ищем другие отряды! Отзовитесь!
  
   Призыв шел древним способом по радиоволнам, но мы нашли его и засекли место откуда он идет. Сильный четкий сигнал, а высокий энергетический потенциал личности многократно усилен присутствием других людей, таких же как и он. Непокоренных, обладающих мощной духовной силой. Силой способной услышать нас. А вот моих сил явно не хватает, он меня не слышат. Но я продолжал звать:
   - Я Михаил, всем кто сопротивляется, всем кто продолжает борьбу, всем у кого еще осталась вера, ответьте мне ... ответьте мне ...
   Но отвечают не мне. Я слышу как отвечают этому не знакомому мне бойцу сопротивления:
  
   - Чингис! Я Александр. Мы еще живы. Бьем карателей.
   - Чингис! Я Дмитрий, наша группа ищет связи! Вы где?
   - Чингис! Я Минин ... наш полк ...
   - Чингис! Я Варя, восстание подавлено, мы разгромлены, осталась одна, прощайте ребята!
  
   Кровью своих детей плачет наша земля. Сколько погибло? Мы не знаем. Но мы знаем, что у разобщенных отрядов сопротивления, нет шансов на победу. Подлость и предательство организованы намного лучше. Как всегда. Слишком поздно мы поднялись на защиту своей Родины. Слишком долго ждали что кто-то это сделает за нас. Ждали, что другой должен первым встать, кинутся в атаку и умереть. А это должен сделать ты.
  
   Это должен сделать ты и я услышал, как мне отвечают:
  -- Михаил? Я, Мария, ты звал меня ...
  -- Я, Андрей, кто ты?
  -- Михаил? Я, Сергий слышу тебя ...
  -- Я, Евпатий ...
  -- Я, Мурад ... Я, Александр ... Я, Дмитрий ... Я, Минин ...
  -- Я, Чингис, слушаю тебя ...
  
   Мы все те кто звал и те кто откликнулся, вышли за пределы физического тела и все же остались бытие этого тварного мира. Мы ученые и они ополченцы, сумели найти и услышать друг друга. Теперь мы единое целое. Кольцо впаянное в кольцо. Броня грядущего.
  
   Словами это трудно почти невозможно передать, еще не разработаны понятийные словесные символы. Мы опередили слово. Мы уже мыслим образами. Мы нашли переход из физической оболочки в духовную сферу. Это как попасть в звездное небо. Прекрасное, яркое, бездонное и тревожное. А звезда в этом небе это ты. Ты светило вокруг которого вращается планета. Наша планета, одна на всех, и на этой планете ее частичкой живет наша страна. Пока живет, пока греют ее наши звезды.
   В духовной сфере в свете наших звезд мы стали общаться. Это не так трудно, если сильна энергия твоей души. И если есть, кому тебя услышать.
  
   Планы оккупантов и партии предателей нам понятны. Известны и детали этого плана. В кратчайшие сроки уничтожить страну, чтобы и духа нашего тут не осталось. Должна быть только территория на которой существуют УБО. Мы должны стать прахом, мы должны стать удобрением. Это мы им должны? Если мы кому и должны, то это только тем кто не хочет быть быдлом и прахом на своей земле. И мы исполним свой долг. Все. Все кто стал защищать свой дом, семью, своё право быть человеком. А если мы сделали это, то мы опять стали народом, а не быдлом. Мы народ, а эта земля наша Родина. Мы будем сражаться.
  
   Сжать пространство, открыть в нем порталы и через них вывести в горы каменного пояса последних повстанцев. Для сжатия и открытия необходимы огромные источники духовной энергии. У нас их не хватает. Но мы не можем выбрать и спасти одних и бросить других, без веры и без надежды. Надежда не оставит нас, а Любовь и Вера спасут. Чингис говорил, что это молитва их отряда. Попробуем. И пусть Надежда не оставит нас, а Любовь и Вера спасут.
  
   Распределены точки для порталов. Определено время их открытия. Будем поочередно их открывать и выводить людей.
  
   Первые три отряда вышли в точки прорыва и ушли. Мы встречаем их. Обессиленных, голодных, еще не остывших от ненависти и отчаяния, но уже искрами надежды светятся их глаза. Мы будем жить! Не покоренными. Размещаем беженцев, показываем как выжить в горах. Все члены нашей группы измотаны, до полного физического и духовного истощения. Порталы самопроизвольно закрываются, нет сил их держать, и вновь прибывшие люди: мужчины; женщины и даже дети входят в наш круг и отдают нам свои силы духовные и физические. Последние силы. И мы еще держим открытыми порты Надежды ...
  
   Мы чувствуем как озадачены, растеряны, испуганы оккупанты. Не могут понять в чем дело. Один из отрядов ушел в портал прямо на их глазах. Группу ополченцев преследовали каратели, а тут у них на глазах открывает светящийся круг уходят в него люди и круг исчезает. Оккупанты не могут поверить, что это возможно, они не понимают как мы это делаем. Не понимание вызывает страх. Нас боятся ...
  
   Больше половины отрядов повстанцев еще не ушли. Оккупанты и каратели плотно оцепили все зоны где еще действовали отряды ополчения. Массовые облавы. Ведется усиленное воздушное патрулирование. Осуществляется сканирование территории со спутников на околоземной орбите. В другом пространстве последняя встреча с теми кто остался. Решили. Они прорываются с боем, отвлекают на себя и задерживают отряды карателей, а мы, пока они держатся, открываем порталы и принимает беженцев.
  
   Бывают дни когда я горжусь тем, что родился и вырос на этой земле, тем что я часть нашего народа. Сегодня такой день.
  
   Все знали, что прикрывая колоны с беженцами они погибнут. Знали и пошли на это. Любое слово об их решении покажется фальшивым. Но может эти слова найдут наши потомки. А мы молча провожаем их в последний путь.
  
   Последним прорвав блокаду уходил отряд Чингиса. Все кто остался в прикрытии погибли. Все кто ушёл с колонной беженцев, спасены. И это всё что я могу сказать о них.
  
   Вера передала мне дневник Чингиса, я буду хранить его вместе с этим журналом в нашем архиве, в нашей памяти.
   Вам наши потомки есть кем гордится. Помните об этом когда мы уйдем. Пусть и у вас будут мгновения когда вы ...
   Примечание историков:
   Научные открытия группы Михаила Кержина позывной "Михаил" стали материальной и духовной основой новой цивилизации. Михаил Кержин погиб в бою при нападении карателей на "Град Китеж".
  

Позывной "Чиж"

Последний урок

  
   Меня он всегда раздражал. И не потому, что ему не нравился мой предмет: "История". И не потому, что он часто вел себя вызывающе. Это обычное явление в школе. Вступив в период полового созревания школьники всегда пытаются самоутвердиться, в том числе и за счёт педагогов. А мы давно уже превратились из учителей в педагогов. Педагогом в Древней Греции называли раба наблюдающего за ребенком. По большому счёту именно так к нам и относились. Мы были рабами своего положения, нищенской оплаты, начальства, детей и их родителей. Раб не может научить свободе, а знания это свобода. А мы и не учили, мы выполняли установленные нам программы и не более того. Всех кто пытался учить выживали из школы или они уходили сами.
  
   Когда я только пришел работать в школу, то уже на первом уроке один из старшеклассников с презрением бросил мне: "Да кому нужна эта ваша история?" И я видел, что остальные с ним согласны. Я попытался доказать, что история это память и как без памяти не может жить человек, так без истории не может быть народа. Что история это наука наук. Как врач по симптомам определяет болен человек или нет, так и историк может определить здорово общество или нет, предсказать историю болезни и предложить лечение, если общество больно. Я говорил, но меня не слушали и не хотели слушать. Тогда я решил уйти из школы. Но другой работы не было и я остался исполнять учебные программы. Я быстро смирился и молча наблюдал как все сильнее и сильнее деградирует душа народа - культура и ее основа образование и видел все симптомы смертельной болезни нашей страны.
  
   Вот именно за это смирение и молчание, он меня и презирал. А я со злой усмешкой говорил ему, что это и его судьба. Судьба смириться и выполнять заданный функционал. Вы его знаете, его многие теперь знают, его позывной "Чингис".
  
   То что нас окончательно оптом продадут, а страна будет оккупирована, я знал давно, еще задолго до начала этих событий. Это было совершенно очевидно для любого, кто сохранил хоть остатки мышления. Кто-то об этом просто кричал, кто-то пытался создавать опорные группы грядущего сопротивления. Всех активных выявляли и уничтожали. Одних совершенно открыто под глумливое улюлюканье "правовой" системы, других втайне. Зачистка началась задолго до оккупации, собственно говоря, она началась почти сразу, как только к власти пришли и сумели ее удержать ограниченные животными желаниями особи с неограниченными возможностями.
  
   Многие у нас и за пределами нашей страны недоумевали, почему мы все не встанем и не свергнем эту полностью утратившую чувство реальности и связь с обществом группу людей. Строились разные теории. А я знал реальность. Мы боялись брать на себя ответственность за свою судьбу и судьбу своей страны. Не смотря на все очевидные и доказанные факты, мы не хотели признавать, что нами правит группа преступников. Признать и принять, что тобой правит преступник, это окончательно принять свой социальный статус: "Раб". Признать и не принять, что тобой правит преступник, означает сопротивление, арест, пытки и смерть в зоне. Мы не хотели признавать себя рабами, мы не хотели сопротивляться. Вот и утешали себя выдуманными пропагандой фантомами. Эти фантомы были грубо состряпанными поделками, но как алкоголик пьет любой даже самый дрянной и опасный для жизни суррогат, чтобы на время выбыть из тошнотворного бытия, так и мы хоть с отвращением, но все равно глотали нескончаемые порции лжи.
  
   "Ничего изменить нельзя. От нас ничего не зависит" эта норма стала абсолютной доминантой нашего поведения, нашей жизни. Пустой и никчёмной жизни.
  
   Мы заслужили свою участь. Я это знал. И когда все было продано и вывезено, а лишенные пусть и урезанной, но привычной пайки и минимальных удобств люди стали проявлять бессистемную активность, я прекрасно понимал, чем все закончиться - оккупацией. И не был удивлен, когда на землю нашей бывшей родины вошли войска Лиги Цивилизованных Государств.
  
   Кто-то отчаянно кричал о предательстве. Кто - то наивно полагал, что эти люди наведут у нас "порядок" и вернут нам привычное стойло и кормушку в нём. Одни полагали, другие кричали, а я знал, нас ждет тотальное уничтожение. Лично у меня сил для сопротивления не было, я был отравлен безразличием и покорностью, я был уже стар.
  
   Одинокая старость, беспомощность, я всегда этого боялся. И вот время пришло. Семьи у меня не было. Я давно решил, что плодить новых рабов, не буду. Любви тоже не было, это очень большая ответственность, а я ее всегда избегал. В прошлом случайные, недолгие связи, вызванные физиологической потребностью, вот что было вместо любви и семьи. Я уже добровольно собрался уйти из жизни, также тихо и почти безболезненно, как и существовал. Остановило только любопытство историка: а как быстро все кончиться? Остановило любопытство зрителя, который раз уж куплен билет, намерен высидеть в зале до конца спектакля. Жалкое любопытство, я это понимаю. Окончание нашей истории не сопровождалось возвышенной и нервно трагической музыкой. Мы просто дохли и разлагались, раньше духовно, теперь уже и физически.
  
   Портрет своего бывшего ученика я увидел на улице, он был приклеен к двери дома в котором я жил. Затем его показали по ТВ. Преступник, убийца, он осмелился сопротивляться. Его искали оперативным путем, отрабатывая все его связи. Ко мне тоже пришли каратели. Допрашивали, пугали и смеялись над моим жалким страхом и беспомощностью. Их главарь по кличке "Мюллер" со злой высокомерной гримасой на сытом холеном лице спросил:
   - Ты что же не помнишь своего ученика? Не знаешь его одноклассников? Не помнишь, с кем он дружил, кто его родственники, с какой девкой он спал? Да ты его пособник.
   - Да, - дрожа голосом, негромко ответил я, - вы правы, господин полицейский, я действительно пособник, а вот и мой ученик.
   И показал рукой на одного из сопровождавших его карателей. Тот ухмыльнулся, он сразу меня узнал. Этот тип учился в параллельном с Чингисом классе. За поборы с детей, Чингис его избил.
   - И весьма достойный ученик, - внешне заискивающее улыбнулся я, а в душе все кипело от ненависти к этим предателям, - с вами вместе защищает ценности цивилизации.
   Мюллер выругался, потом ударил меня по лицу, не сильно, для усиления страха. Приказал:
   - Приду через три дня. Подготовишь полный список контактов с фотографиями. Не сделаешь? Удавлю!
  
   Они ушли, а я удивился охватившим меня чувствам. Ненависть и презрение к этим карателям, лютая злоба и желание убивать их. Вот уж не думал, что ещё способен на это. Сердце сильно билось. Ладони вспотели, на лбу выступила испарина. А ещё был страх.
  
   Я действительно знал все контакты Чингиса. Честно говоря, я уже и сам думал как его найти. А теперь выдать его и спасти свою жизнь? А зачем мне такая жизнь? Зачем?! А страх? Да, был страх, что не поверят, не примут, посмеются, оттолкнут. Через цепочку общих знакомых я быстро вышел на явку ополчения.
  
   Здравствуй, Чингис. Узнаешь? Принимай в отряд. Держать в руках оружие еще могу, в юности служил в армии, кое-что помню. Не бойся, ворчать не буду. Ты встал первым и ты командир. Я пришел позже и я рядовой. Все нормально. Теперь мы сами пишем свою историю и историю нашего народа.
  
   Беру в руки оружие, принимаю новое имя. Я боец ополчения, мой позывной "Чиж". Чиж, так звала меня в детстве мама, теперь так меня будут звать те кто встал на защиту родной земли.
  
   Мюллер сдержал слово и пришел через три дня. Я его ждал. И убил. Кроме боли от смертной раны, я видел его безмерное удивление. Что тварь! Не ждал?! Да бывает и так. Я не раб, ты ошибся. Я боец ополчения, мой позывной "Чиж". Бойцы из моей группы, уничтожили сопровождавших Мюллера карателей. Один был тяжело ранен и этот мой бывший ученик по имени и отчеству звал меня, прося о помощи, спасении и милосердии. Но я больше не педагог, я "Чиж". Ты выбрал свою судьбу, а я решил свою.
  
   Я далек от идеализации наших бойцов, мы очень разные, даже очень разные. Но было общее, мы встали на защиту своей земли, мы с оружием в руках отстаивали свое право: Быть человеком.
  
   Странно, раньше я чувствовал себя бессильным стариком, а теперь и силы появились и желание жить. Возраст остался, а вот трухлявая дряхлость ушла. Даже внешне я изменился, не старик, а пожилой, но еще полный сил мужчина. Я подружился с врачом нашего отряда Василием Петровичем Лаврентьевым. Он мне объяснил, что существование без цели, без смысла это болезнь, которая уничтожает человеческий организм. Что в нашем сознании заложен мощный потенциал и стоит только обрести смысл жизни и ясно видеть ее цель, как срабатывают заложенные в нас силы, освобождается и находит применение энергия действия. А что, очень даже вероятно, по крайней мере, лично на себе я это испытал.
  
   Я участвую в боевых операциях нашей группы. Долго и быстро бегать мне все же трудно, энергия энергией, а возраст своё берет. Моё место в боевом расписании: Прикрытие. Я огнем из своего пулемета прикрываю идущих в бой товарищей. Вторым номером пулеметного расчета у меня худенький шестнадцатилетний Алешка. Хороший парень, только разговаривает ужасно, мат вперемежку с жутким сленгом. Стал учить его правилам языка и грамотной речи, постоянно делал ему замечания. Он разозлился и пошел к Чингису просить перевода в другую группу. Вернулся после разговора с командиром мрачным. Ребятам с группы сказал, что Чингис на его просьбу только рассмеялся и заявил: "Я его (т.е. меня) терпел, теперь твоя очередь. Тренируй волю"
  
   Родная речь. Раньше народы по языку называли. Наш язык, нашу речь, наш понятийный аппарат свели до минимума, до полного убожества, ограничив его матерными ругательствами и сленговыми заменителями из других языков. Нет языка, нет народа. А у великого народа должен быть великий язык, а не десяток ругательных словосочетаний. И наш язык был великим пока его сознательно не стали уничтожать. Востребованность многообразия и выразительности языка, его изучение и развитие, это тоже форма сопротивления оккупации, такая же важная, как и вооруженная борьба.
  
   А мне говорили, послушай Чиж, ты не в школе, не доставай ребят своими нравоучениями. А я стоял на своём, спорил и не отступал. А потом девочка с нашего отряда, пришла и попросила поучить ее языку и литературе. Зовут ее Надежда. Мечтала стать учителем литературы. За ней пришли другие ученики, среди них был и мой друг боец пулеметного расчета Алешка. Я стал вести занятия по литературе и по истории. Я слышал, как постепенно с нашего родного языка спадает наносная шелуха грязных ругательств, бессмысленных заимствований и жаргонизмов. Я стал настоящим учителем, а не рабом присматривающим за ребенком. Я им стал потому, что на боевых операциях был со своими учениками в одной связке - цепи и они верили мне, как своему. Я был счастлив. Понимаете, впервые в жизни я был счастлив. Я делал великое дело и знал об этом и мои ученики это знали. Мы вместе спасали страну, народ и его душу - родной язык.
  
   Я историк и ясно видел в своих учениках залог грядущего возрождения нашего народа и нашей земли. Или хотел в это верить. Я же знал, что мне до этого не дожить. У меня нет детей по крови, но вы ученики - дети души моей.
  
   Муж Нади, Иван Гогрин сделал карандашный рисунок. Разновозрастные ученики сидят на полу в комнате и пишут сочинение, рядом с ними оружие. Этот рисунок он подарил мне. Талантливый парень этот художник с позывным "Ван Гог". Сумел в рисунке штрихами передать свет и тень настоящего и надежду на грядущее.
  
   Наш отряд разделившись на группы напал на комендатуру. Я был в группе прикрытия. Огнем из гранатометов и автоматического оружия мы встретили легкую бронетехнику спешившую на помощь карателям, блокированным и уничтожаемым в здании комендатуры. Связали их боем. Я стрелял из своего ПКМ по тем кто выпрыгивал из подбитых машин. Хорошо стрелял, с десяток лично убил. Страха не было, была ярость, лютая ненависть к предателям и азарт боя. А вот они боялись. Не хотели умирать. Встать под огонь и пойти в атаку, это им не безоружных пытать и расстреливать. Они не встали. Залегли. Затем расползлись по укрытиям. Отстреливались. Потом мне сказали, что по рации они просили помощи у "миротворцев", но те не пришли. А мы получили приказ: "Отрывайтесь". Я прикрывал уходивших ребят. Потом через развалины домов ушел сам. Нас не преследовали. Боялись засады. В нашей группе потерь не было.
  
   После боя ко мне на явку пришел связной, Чингис вызывал.
   - Вы историк, - сказал он мне, когда я прибыл в штаб отряда, - вам это надо знать. Вы же что-то пишите?
   - Это личные заметки, - смутился я, - а историю мы пишем вместе. Вы же тоже ведете дневник?
   Теперь он слегка смутился, наверно слово "дневник" напомнило ему школу.
  
   Он всегда говорил со мной только на "Вы" хотя это обращение и не принято в нашем отряде. Между собой мы общались на "Ты" несмотря на разницу в возрасте, я считаю, что это нормально.
  
   - История, - с горечью сказал Чингис, - похоже нашей истории конец. Вот послушайте.
   И кивнул в сторону захваченного "языка".
  
   Я участвовал в допросе этого предателя. За исключением, частных деталей плана убийства нашего народа, ничего нового он не сказал. Все это я давно знал, знал еще до оккупации.
  
   Я смотрел на этого еще молодого мужчину, чьё холеное лицо было исковеркано страхом, и вспоминал. Штатные пропагандисты нам лгали, что детки господ получив награбленные деньги, образование и власть, составят грамотную элиту страны и будут заниматься ее развитием. А они с наворованными деньгами впитали в себя абсолютное презрение к стране и ее народу. Их любимой забавой было давить нас своими дорогими машинами прямо на улицах. Открыто, нагло, демонстративно выкладывая ролики своих развлечений во всемирную сеть. А потом, они весело обсуждали в своих группах жалкие попытки гражданского возмущения, наслаждались своей властью и безнаказанностью. Наша страна не была для них даже родовым пастбищем где пасется нужный и полезный скот, мы были для них оккупированной территорией где захватчику дозволено всё. Но в странах Лиги эти же типы, соблюдали чужие законы, страстно желая войти в чужую элиту, полагая, что деньгами или очень большими деньгами можно купить себе входной билет. Напрасно надеялись, за деньги им разрешали покупать только билеты в дорогие "бордели", в свои дома их никто не пускал, держали в прихожих как лакеев. Разумная предосторожность, ведь иначе они занесут в чужие дома, опасный вирус морального СПИДА которым были заражены от рождения.
  
   - У меня к вам только один вопрос, - в конце допроса спросил я эту тварь, - на что надеялись лично вы?
   Сначала он не понял, начал что-то говорить о своих домах, счетах и акциях.
   - Почему вы решили, что вам всё оставят? - прервал я, его.
   - Нам же обещали, - уверенно сказал он, - все изложено письменно в договорах. А бумаги мы храним в надежных сейфах. Будет необходимость, то предъявим их в суде и выиграем любой процесс.
   - А вы часто выполняли свои обещания? Что суды в нашей бывшей стране были беспристрастны и неподкупны? Мне непонятно, почему вы решили, что по минованию надобности, к вам отнесут лучше, чем вы относились к народу, в уничтожении которого вы активно участвуете?
   - Вы просто не понимаете, - с неосознанным высокомерием произнес он, - в ЛЦГ совсем другая культура, это совершенно другая цивилизация, там понимают исключительную важность исполнения принятых обязательств.
  
   Я засмеялся. Это действительно было смешно. Этот тип совершенно не знает историю. Обязательства исполняют до тех пор, пока это выгодно. Достаточно фактов из истории ЛЦГ, когда там легко нарушались любые обязательства, но надо отдать им должное, в последнее время это делалось не грубо, а вежливо с соблюдением формально-правовых процедур.
   Я стал приводить эти факты, но Чингис меня прервал:
   - Достаточно, вы все равно ему ничего не докажите, - властно и холодно сказал он, - А нам все ясно.
  
   Предателя повесили. Никто не наслаждался его последним страхом, его умоляющими воплями. Мы исполнили приговор истории. И я верил, что этот приговор будет исполнен и в отношении ему подобных.
  
   Рукотворная эпидемия началась, население полностью вымирает. Поверьте это ужасно, это практически невозможно описать. Это страшнее былой блокады в годы давно прошедшей войны. Тогда у людей был хоть призрак надежды на спасение, было понимание, что идет война, теперь только бессильный ужас тотального уничтожения. Наш отряд готовит захват склада с вакциной. Мы попытаемся спасти хоть часть нашего убиваемого народа.
  
   Чингис предупредил: Нас ждут. Потери будут большие. Изложил план нападения. Отвлекающий удар первой группы, увод за собой карателей, а вторая группа захватывает склад. Потом он сказал:
   "Мы все добровольцы. Кому умирать первыми определит жребий. Кто не согласен, может сдать оружие и уйти".
   Никто не ушел. От жребия по общему решению были освобождены женщины и врач отряда. На небольших квадратиках белой бумаги было написано: Первая группа. Вторая группа.
  
   Мне никогда не везло в лотереях. А тут я вытянул свой жребий: Вторая группа - Жизнь. Мой напарник Алешка вытянул: Первая группа - Смерть.
   Ему только шестнадцать, мне шестьдесят два. Мы равны в отряде и в судьбе, которую выбрали. Мой друг, мой ученик, я уже своё пожил, я беру твой жребий и твою смерть. Не спорь.
   Но он спорил. Чингис властно и жестко прикрикнул на него. Чиж имеет право взять на себя твою смерть, это его выбор, не твой. Это приказ, выполняй!
  
   Всех молодых, кому выпал жребий - Смерть, заменили старшие, тем кому за сорок, за пятьдесят, за шестьдесят.
  
   В годы былой и страшной битвы, когда наш народ сумел отстоять свое право на жизнь, был закон: "С воина павшего в бою за Родину, снимаются все грехи" Тогда мы победили. А потом бессильные и жалкие потомки победителей предали победу своих предков. А сейчас мы снова взяли в руки оружие.
  
   "С воина павшего в бою за Родину, снимаются все грехи" Надеюсь, что и мой былой грех трусливой покорности, равнодушия, будет прощен.
  
   Подошел Чингис. Простились. Подошла Вера его подруга, прошу ее взять мои записки и рисунок.
   Надежду, которая тоже подошла, прошу:
   "Когда мы победим, первым делом собирайте детей и учите их. Всё это не должно повториться".
  
   Всё. Это мой последний урок.
  
   Примечание историков: Подлинное имя ополченца с позывным "Чиж" осталось неизвестным. В университете где готовят элиту человеческой цивилизации, учителей, в зале славы наряду с именами выдающихся наставников, есть мемориальная доска отлитая из оружейного металла, на ней изображен учитель со своими учениками. На доске высечена надпись: Учитель истории. Ополченец, позывной "Чиж". Пал смертью храбрых в бою за Родину.
  

Позывной "Ван Гог"

   Захлебываясь от лакейского восторга вещает отлично загримированная женщина диктор:
  
  -- Теперь на месте обветшалых памятников будет построена база миротворческого контингента войск Лиги Цивилизованных Государств. Это строительство даст новые рабочие места для горожан. Это ещё один уверенный шаг вперед к цивилизованной экономике и цивилизованному обществу. Верьте только делам! Вот девиз нашей партии, несокрушимого, мощного и цельного ядра нашего государства. Привлечение средств инвесторов стало возможным только благодаря нахождению в нашей стране миротворческих контингентов. Их присутствие это твердая гарантия вложений в нашу экономику и надежный крепкий щит против безответственных мерзавцев которые кричат о предательстве страны. Но наш народ на выборах и референдуме уверенно сделал свой выбор: Да! - Нашей Партии и ее историческому выбору. Нет! - Анархии к которой призывают подлые преступники выступающие против священной воли партии.
  
   А дальше на экране высокий курган над городом, на нём приговоренные к забвению полуобвалившиеся загаженные памятники, а в центре на самой вершине кургана Женщина гневно подняв к небу свой меч полуобернувшись зовёт к бою своих сыновей. Только никто не поднялся на ее отчаянный призыв. Быстро и ловко не пряча лиц, закладывают взрывчатку под памятью строители цивилизованного общества.
  
  -- Ван Гог что с тобой почему ты плачешь? - Как издалека доносится до него встревоженный женский голос, - Ну не надо! Какое тебе до них дело? Слава Богу, что ты вовремя уехал. Слава Богу! Куда ты смотришь? Не надо, не смотри!
  
   Не смотри, а он заново из памяти видел и чувствовал как:
  
   Ворошит теплый августовский ветерок светлые волосы на его голове, а она крепко держит его тоненькую ручку и вдвоем они неспешно поднимаются к кургану. Она приехала именно к нему мама его бабушки и взяла с собой в Город, что привольно раскинулся на берегах великой реки. Она водила его по городу и рассказывала, а он ел мороженое и восторженно слушал. Она ласково улыбаясь, просила называть ее Алёнкой, а ему было смешно, ну какая же она Алёнка? Алёнка это большая вкусная шоколадка, а она улыбчивая, добрая вся серебристо-седенькая старушка. Но она просила, и он быстро привык называть ее Алёнкой. Вот только совсем не верилось, что эта хрупкая седенькая бабушка давным-давно в прошлом тысячелетии защищала этот город.
  
   Тогда страшном, душном августе от постоянных бомбежек горел и задыхался от дыма пожарищ город. На окраинах ожесточенные бои. Разрывая гусеницами тела немногих защитников неудержимо лязгая траками прут на город размалеванные крестами танки с мотопехотой. И собирается для отпора серо-шинельное ополчение города. Старые и молодые, мужчины и женщины. Город взял в руки оружие и одел солдатскую шинель. И ещё совсем молоденькая тоненькая русоволосая девушка говорит:
  -- Мама я ухожу в ополчение.
   Отчаянный материнский крик:
  -- Доченька!!! Не смей!
   А она посмела и ушла. Город звал к бою своих детей. Гимнастерка не по росту, на привычных к легким туфелькам ножках тяжелые кирзовые сапоги. Через плечо емкая зеленая сумка с красным крестом.
   День и ночь шла битва. Горел и рушился город, гибли его защитники, упорно между развалинами домов шли вперед враги и умирали один за другим. Каждый камень города стал оружием его защитников, каждый дом был его крепостью. Под взрывами снарядов рушились крепости, под огнем плавились камни, а жители города все бились и бились, а на помощь им все приходили и приходили воины из других городов этой земли.
   Петляя между разбитыми домами бежит к своей роте девушка санинструктор в сумке с красным крестом кроме лекарств и бинтов фляги с речной водой. Пронзительный тонкий вой мины! Падает в воронку в ледяную грязь девушка. Разрыв! Свистнули осколки. Мимо. Встает и не отряхиваясь снова бежит заляпанная грязью санинструктор к позиции своей роты. Вода пулеметам и раненым. Первая фляга плавящимся от огня и ненависти пулеметам, вторая умирающим солдатам. Как они ее умоляют: "Сестричка, сестричка, хоть глоточек воды дай". Нет воды, и опять бежит к реке и обратно девушка в промокшем рваном ватнике, прожженной юбке, в стоптанных сапогах. Держитесь ребята! Держитесь родненькие! Скоро подмога придет, уже выгружается на пристани пополнение, а ночью вынесем своих раненых и предадим земле убитых.
   С августа уже трижды полностью менялся состав полка. Убит, ранен, убит. Но через реку по переправам все идут и идут солдаты на смену раненым и убитым. И израненный город стоит, отбивая атаку за атакой. Промелькнуло удушливое жаркое лето, полыхала пожарами осень, в ноябре от разрывов плавился снег и всё горел и горел огнем бесконечный бой.
   Быстро ползет по холодным мокрым скользким камням девушка к раненому солдатику. Молчит пулемет на фланге позиции. Некому стрелять, весь расчет мертв. Ох и зайдут же в тыл к нашим эти гады. А наших-то осталось, от дивизии сотня бойцов, от полка два десятка ребят и последняя полоска родимой земли, дальше уже река.
  -- К оружию! - хрипит раненый боец так и не доползший на смену убитому расчету солдат, совсем еще мальчик.
  -- Сейчас миленький, - шепчет почерневшими губами девушка, - только перевяжу тебя. Ну потерпи миленький, потерпи ...
  -- К оружию! - хочет крикнуть солдат, а получился тихий шепот, пробила пуля легкие, не может он кричать, и только задыхаясь и отплевывая идущую горлом, кровь просит:
  -- К пулемету! Не жилец я ... к оружию ... во фланг зайдут ... к оружию ... потом со мной потом ...
   И все отталкивает и отталкивает ее слабеющими руками. Пригибаясь бежит к окопу девушка. Вокруг станкового пулемета растерзанные пулями и осколками тела бойцов пулеметного расчета. Ствол оружия еще теплый, а затыльники в холодной липкой крови. И уже хорошо слышны чужие ненавистные голоса. Вот они бегут, ближе еще ближе. Прицел! Огонь! Намертво вцепились в затыльники пулемета тоненькие девичьи пальчики. Давай "Максим", бей браток. Огонь! Исторгая из ствола огненные струи задрожал от ненависти пулемет. По врагу: Огонь! Раскаленные летят пули. За Родину: Огонь! Вот только жаль, что так и не помылась, белье не поменяла. Огонь! Мама бы узнала, что я во вшах, немытая, одна среди мужиков, так ужаснулась бы. Огонь! Бедная мамочка как она будет плакать, когда меня убьют. Огонь! Огонь! Огонь! Нет времени, есть лента в пулемете, есть последняя полоска родной земли за спиной, есть серые хищные тени, что хотят прорваться к реке и в спину добить последних защитников этой земли. Огонь! Бей Максимка! Мы еще живы! Огонь! Пока мы живы, им не пройти. Огонь и удар в голову, в грудь, засочилась теплая кровь и так быстро темнеет в глазах. Вот и убили, накликала, эх мама мамочка ...
   Покачиваются носилки, несут ее к переправе, и скупым осенним дождем оплакивает своих погибших защитников хмурое небо города, а там за спиной этих измученных израненных ждущих переправы солдат огненно красные сполохи нескончаемого боя.
  -- Зовут то тебя как дочка? - прокуренными связками басит немолодой мужской голос, а кто это она не видит.
  -- Алёнка, - еле слышно отвечает девушка и не отрываясь смотрит в сумрачное тревожное осеннее небо своего города.
  -- Алёнушка значит, - судя по голосу, улыбается мужчина, - так вот сестрица Аленушка, не прошли они нам во фланг, задержала ты их дочка.
  -- Не прошли, - заплакав, повторила Алёнка и мешаются на ее грязном исхудалом лице слезы неба и ее слезы, - не прошли ...
  
   А как радовалась Алёнка когда взволнованный ее рассказами мальчик делал быстрые наброски рисунков. Заштрихованная карандашом колонна ополченцев уходит на фронт; контуры худенькой в прожженной телогрейке девушки у пулемета - намертво вцепились в затыльники "Максима" тоненькие девичьи пальчики; обмотанные окровавленными бинтами раненые на берегу реки ждут переправы, а за их спиной огненное зарево боя. "Вырастешь, нарисуешь картины" - ласково говорила ему Алёнка и нежно гладила его сухой ладошкой по светлым шелковистым волосам, а он знал, что именно так и будет.
  
   Её было видно с каждой улицы города эту центральную скульптуру мемориала посвященного защитника города. Но тут поднявшись с Алёнкой на высокий курган, он увидел не скульптуру, а Женщину поднявшую меч и зовущую на битву своих сыновей. Увидел и застыл. Нервная колючая дрожь прошла по телу, треплет его тонкие светлые волосы теплый нежный ветерок августа, яркое застыло на синем безоблачном небе солнце, рядом у хрупкой бабушки тот же ветер ласкает серебристо-седые пряди густых волос на голове и стоит перед ними Женщина с обнаженным мечом и зовет на бой своих детей.
  -- Я скоро уйду, - с легкой светлой печалью говорит ему Алёнка, - А ты помни! Слышишь Ваня? Всегда помни, этот день, этот Город, как мы бились за него и как победили! Помни Ваня! Теперь это только твоя память! Пока она жива, будет жить наш Город и наш род на этой земле! Помни!
  -- Буду помнить! - переборов нервный спазм тихо пообещал он.
  
   Алёнка представилась в ноябре того же года. А он вырос и стал известным художником. Про него ещё в художественной школе все учителя говорили: "Талант! Талант!". За яркие краски и смелые композиции картин его прозвали Ван Гог, хотя звали его: Ваня Гогрин. Но прозвище Ван Гог так и прилипло и потом все в школе и на улице звали его только Ван Гог. Ван Гог так Ван Гог, ему даже лестно было когда его так величали. Повзрослев, он свои картины так и подписывал: "Ван Гог" и весело беззаботно смеялся когда его упрекали в неумеренном тщеславии и наглой саморекламе своих работ.
   От памяти остались только детские наброски карандашом, так и не ставшие картинами. Времени в котором он жил была нужна реклама и дизайн интерьеров. Он преуспел и в том и в другом. Иногда так для души, для себя писал портреты или небольшие пейзажи "с настроением".
   "Ван Гог" - именно это еще детское прозвище и помогло ему выиграть конкурс дизайнерских проектов, объявленный южно континентальной фирмой. "Автор дизайна - Ван Гог это сильный и смелый пиар ход" - чуть картавя слова с заметным акцентом, сказала ему менеджер проекта молодая уверенно - деловая красивая рыжеволосая женщина и предложила поработать с ней за рубежом. С визой что там не ладилось и женщина так же по деловому для ускорения формальностей связанных с отъездом и работой в другой стране предложила ему вступить в брак. А раз уж в браке то сразу и спать стали вместе. Удобно, безопасно, комфортно и расходов меньше. Жена надежный партнер и отличный менеджер умело двигала его проекты, делала ему "Имя". Достаток, хорошие заработки, недурственные перспективы, его картины органично включенные в интерьеры стали приобретать. Уже готовилась в модном салоне персональная выставка его работ.
   Ну какое ему дело до этой проклятой страны в которой он по недоразумению родился? К черту!
  
   Взрывчатка заложена под основание памяти. Включен видимый на экране телевизора таймер, пошел электрический импульс к детонаторам, и в облаке пыли на мелкие кусочки разваливается и обломками падает на испоганенную землю казненная Мать так и не дождавшаяся предавших ее сыновей.
  
   Ван Гог почувствовал острый болезненный укол в сердце и зашатался под ним пол. Он тяжело с присвистом дыша упал на кресло. Его испуганная жена, подобрав с деревянного покрытия пульт, стала поспешно и бестолково переключать каналы.
  -- Стой! - бешено крикнул ей Ван Гог.
  
   На канале TNN передавали боевые сводки корпуса миротворцев. Крупным планом мертвое лицо повстанца и комментарий на хорошо ему понятном, но все равно чужом языке. Вспомогательными отрядами миротворцев завербованными из местного населения полностью уничтожен еще один отряд террористов - мятежников. Сухо перечисляет диктор количество убитых мужчин и женщин взявших оружие, чтобы в бессмысленной попытке выступить против законного решения всенародной партии о введении вооруженных сил ЛЦГ для защиты полученных концессий и установленного прочного надежного порядка. Режиссер студии вводит в кадр график диаграмму: стоимость затрат на подавление мятежа; количество ожидаемой прибыли от полученной земли, ее недр и дешевого труда рабочей силы. А ведущая обаятельно улыбаясь, успокаивает своих соотечественников объясняя, что среди миротворцев потери отсутствуют, так как карательные операции осуществляются только силами завербованных местных наемников.
  
   Ван Гог смотрит на мертвое лицо. Уже сменились кадры и закончился информационный выпуск. А у него всё стоит перед глазами показанный в новостях убитый Сережка Павлин тихий скромный мальчик с соседского двора. У давно повзрослевшего заросшего черной щетиной Сережки, мертвые залитые кровью глаза. Как же так? Они же в одну школу ходили! Он же его папу и маму знает. А с моими родителями, что? А другие повстанцы? Их лица не показывали только трупы, много трупов. Зато транслировали упитанные морды добровольцев из вспомогательных карательных частей миротворческого корпуса. Довольные они позируют перед камерами, откровенно делятся с задающим им вопросы журналистом TNN самым сокровенным, количеством получаемого ими жалования.
  
   Зачем? Зачем ему-то переживать? Он живет теперь в другой стране. Он сыт, доволен, успешен. А эти? Да они сами всё просрали, пусть теперь сами и ползают и дохнут в своем дерьме.
  
  -- Выпей!
   Это когда же она успела сбегать до домашнего бара и принести ему пузатый стеклянный бокал на треть наполненный дорогим янтарного цвета коллекционным коньяком.
  
  -- Пожалуйста выпей Ван Гог, тебе сейчас необходимо выпить, - дрожащим голосом повторяет его менеджер, его жена с который он заключил весьма выгодный для обоих контракт.
  
   Вот только почему у нее сильно дрожит голос и стали такими встревоженными просто больными глаза? Разве в контракте это предусмотрено? Нет. В контракте у каждого свой счёт в банке, полученные от дизайн - проектов и картин деньги делятся в равных долях. Оплата расходов за квартиру и студию пополам. Обедают и ужинают они в хорошем недорогом ресторанчике, где у каждого свой кредит. Очень удобно. Она его удовлетворяет, он ее. Тут всё в полном порядке, никто никому ничего не обязан. Прекрасные цивилизованные отношения. Главное, выгодные, обоим.
  
   А вот Надька дурочка этого не понимала, он уезжал, а она тогда ревела и всё просила его остаться в той проклятой Богом и людьми стране, обещала всегда рядом быть. Не понимала она дура ничего, и он не понимает, почему не выпив свой любимый напиток, подошел к встроенному шкафу и стал собирать свои вещи, с остервенением отбрасывая модные эксклюзивные шмотки, выбирая и укладывая в большую спортивную сумку, то что потеплее и попрочнее.
  
  -- Я возвращаюсь домой, - отрывисто бросал тяжелые слова камни бледный с заострившимися чертами лица Ваг Гог, - Деньги со своего счета переведу на твой. Авторские права на картины и проекты отдаю тебе. Мне, - болезненно улыбнулся Ван Гог, - они больше не потребуются.
  -- Не понимаю! - испуганно и торопливо заговорила его жена, сложив руки на животе, - Зачем тебе это? Там уже все решено, ты ничего не изменишь. Ты же не фанатик Ван Гог! Ты же понимаешь, что всех повстанцев уничтожат. У них нет шансов! Зачем тебе умирать? Зачем?
   Уминая в сумке свои вещи (эх сколько барахла то набрал) он не ответил. И тогда подскочив к нему и в бешенстве пиная его дорогую спортивную сумку босыми ногами, она исступленно закричала:
  -- Ну конечно! Это ваша национальная загадочная душа, тебя зовет! Что же вы с этой загадкой всё что смогли продали, а что у вас не купили то засрали!
  -- Наверно ещё не всё, - на родном языке чуть слышно ответил Ваня Гогрин.
  
   Только кому ты ответил? Себе? Женщине, которая как оказалось, тебя любит? Или тем последним защитникам своей земли, мертвые лица и тела которых ты увидел в чужой победной военной сводке? Кому?
  
  -- Может хоть объяснишь? - обессилив от крика, тихо устало и безнадежно попросила жена и осторожно присела на кресло.
   Что-то она сильно пополнела в последний месяц, невольно отметил Ван Гог, взвешивая в руках тяжелую сумку с вещами. А потом повернулся к ней лицом.
  
  -- Объяснить? - задумался он, подбирая слова, - Нет не смогу. В картине сумел бы написать. А словами объяснить ... нет, не смогу. А картина. Я ее вижу. Под горячим степным ветром клонится к теплой земле родного поля золотая рожь. Добрый в этом году урожай будет. По золотому полю бежит освещенная солнцем маленькая русоволосая девочка и кажется, что бежит она именно к тебе и зовет тебя, а там вдалеке на краю поля очертания вооруженных мужчин построившихся в цепь, и из-за леса наползает на них тьма. Огромная черная туча всепожирающей тьмы. И пока не ясно успеет ли добежать до тебя ждущий защиты ребенок, остановит ли редкая цепь мужчин ползущую черную гадину или она пожрет все. Моё место там, в этой картине среди мужчин на краю последнего поля нашей земли. Прощай!
  
   Он так и не сумеет написать эту картину потому что ...
  
   Потому что раскаленный ствол пулемета жег его ладони, а когда он стал его торопливо менять, то от жгучей боли одернул руки. Каратели заметив, что пулемет на фланге замолчал, разом поднялись и пошли на рывок. Кричат падлы и ближе еще ближе их раскрытые воющие рты их искривленные страхом и злобой хари. И он уже не обращая внимания на боль в сожженных ладонях меняет ствол пулемета и опять захлебываясь от свинцовой ненависти бьет по бегущей цепи камуфлированных предателей старенький обшарпанный ПКМ. Это был его последний бой и Ван Гог знал об этом. Пахло порохом, окисью меди, пахло поражением и разгромом, пахло осенью палой листвы, мелким моросящим дождем и смертью. Ваг Гог стрелял и падали в ноябрьскую грязь мертвые каратели. Это был последний бой их отряда. На опушке леса в наспех отрытых окопах они стреляли, прикрывая бегущих беженцев.
  
   Сбитыми ангелами с неба Родины падают звезды, в последнем полете жгут горячим пламенем своей крови небосвод. Замолчал на левом фланге автомат, дернулся и затих Максимка, убит. Еще одна сорвалась, не донес коробку с патронами до пулемета, шестнадцатилетний худенький нескладный Алёшка. Еще раньше убили Чингиса, уже мертв Сёмка, еще стреляет Поп, меняет в своем автомате магазин Валька, и готовит гранаты для последнего броска пожилой и весь седой Василий Петрович. Вот еще одна звезда вспыхнув полетела вниз и еще одна, гибнет последний отряд повстанцев.
  
   Это нам с земли кажется, что плачет небо умирающими звездами. Мы просто не знаем, что где-то там вспыхнули и душами убитых ребят зажглись новые звезды, только их свет не скоро до нас дойдет, но ты его увидишь, обязательно увидишь, если захочешь принять свет этой далекой звезды.
  
   Ты никогда не узнаешь, чём он был для тебя этот последний бой, то ли перестрелкой местного значения или роковой битвой в которой решается быть или не быть твоему народу. Не узнаешь, но тебе и не надо это знать. Потому что каждый последний бой, это отчаянная схватка которая решает все. Всё для тебя и для тех кто тебе дорог, для земли на которой ты родился и в которую уйдешь.
  
   Прощай Иван Гогрин, пуля ударила тебя в грудь и захлебываясь своей кровью ты продолжал стрелять, еще одна пуля пробила твою голову и ... Картину которую так мечтал написать ты, напишет твой внук. Она будет выставлена в главном зале Города рядом с восставшей из пепла и отлитой из бронзы Женщиной зовущей к бою своих детей с обнаженным мечом в руках. Ты видишь ее?
  
   Редкая цепь повстанцев залегла на опушке леса. Зябко, сыро, страшно. Голые деревья, беззащитные стволы в искореженной древесной коре, пустые сбросившие листву ветви. И усталые лица ополченцев уже отмеченных ангелом смерти. Какие же они разные: пожилые мужчины и полные зрелой силой мужики; юноши и подростки. Осеннее небо серо, плачет редкий дождик, капельки влаги на жухлой опавшей листве, на черной земле, на лицах людей. Капли дождя или мазки кисти которой метит незримый ангел отряд обреченных на смерть. На смерть или на бессмертие? Ожидающие боя защитники последнего поля своей земли этого не знают. Но про их грядущее бессмертие знает художник написавший эту картину, но их бессмертие чувствует каждый кто смотрит на это живое полотно. И там на заднем плане картины в неизвестную синюю даль уходят обессиленные беглецы. Преданные, но не покорившиеся. Разгромленные, но не побежденные. Их дома осквернены и сожжены, их земля захвачена, святыни поруганы, и они бегут. Они построят новые дома, они очистят от скверны свой город и защитят его. Они возродят из праха свои святыни, потом, а пока они уходят. И на мгновенье обернувшись смотрит на оставшихся защищать их мужчин, молодая русоволосая женщина с истощенным и скорбным лицом. И художник сумел передать ощущение, что именно эта укутанная в мокрое рванье обессиленная женщина с видимыми признаками зреющей в ней новой жизни, в муках родит и в любви воспитает своих детей и останется памятью - отражением в центральном зале Города. Там навеки встанет она непокоренной, непобежденной Женщиной обнажившей свой меч и зовущей на битву своих детей. Сыновей и Дочерей которые никогда не бросят на поругание свою Мать и не предадут свою землю. Но это будет потом, а пока оглянувшись со скорбью погибающей любви, с верой и надеждой она смотрит тебе прямо в глаза.
   В уголке картины подпись художника: Иван Гогрин - Второй.
  
   Примечание историков: Иван Гогрин позывной "Ван Гог"
   Иван Гогрин не вел записи. Реконструкция его личности осуществлена на основе воспоминаний Надежды Гогриной, ополченцев, его дочери от первого брака, которая записала воспоминания своей матери. Собрал и обработал материалы художник Иван Гогрин Второй. Все сохранившиеся работы Ивана Гогрина выставлены в зале Ополчения "Града Китеж".
  

Позывной "Надежда"

   Даже не знаю с чего и начать ... наверно с окончания этой истории. Меня зовут Надя Гогрина. Я вдова. Мой муж убит. Уже тут в "Граде Китеж" я родила двойню мальчика и девочку. Как и просил мой муж, девочку я назвала Алёнкой, а мальчику передала имя его отца: Иван. У моих детей много сверстников, мальчиков и девочек которые родились в нашем городе, которому мы дали имя: "Град Китеж". Почти у всех отцы погибли в отрядах ополчения и наши дети знают об этом.
  
   Они знают, что "Град Китеж" это последняя частица нашей земли, и мы обязаны ее отстоять. И мы защитили наш город и наших детей. Смерть их отцов и наших мужей не была напрасной. Мы живы и жив наш народ.
  
   Наверно надо рассказать как всё было ...
  
   Я хотела стать учителем литературы, но все институты и университеты закрыли. Литература больше не нужна, ведь школы тоже закрыли. Я искала любую работу, но стране уже давно была массовая безработица, теперь она стала всеобъемлющей. Нам объясняли, что это будет не долго. Что кризис сразу пройдет после вступления нашей страны в Лигу Цивилизованных Государств. Сократили моего папу строителя, уволили мою маму врача, еще раньше отменили пенсии дедушке и бабушке. Кризис был временным, а голод стал постоянным. У нас за городом был маленький клочок земли с дощатым летним не отапливаемым домиком, там мы выращивали картошку, овощи и немного фруктов. Поэтому мы не умерли.
  
   Перед референдумом о вхождении в ЛЦГ стали бесплатно раздавать пайки. Это гуманитарная помощь Лиги. Пайков на всех не хватало, поэтому в пунктах их выдачи были жестокие драки за место в очереди. Во время одной из драк задавили моего папу. Потом сразу умерла бабушка. Дедушка сдал, одряхлел, потом очень сильно заболел. За ним ухаживала моя мама. В бесконечно длинной очереди за пайками пришлось отмечаться мне. Мой номер в очереди 10968. До меня очередь так и не дошла, я ничего не получила. Зато рядом через дом пайками открыто торгуют. За золото и другие драгоценности каждый может купить немного еды. Я продала всё, что у нас было. Теперь не голодаем, пока не все съели, а потом, не знаю, у нас ничего больше нет.
  
   Вчера был референдум и умер мой дедушка. Перед смертью он плакал и просил у меня и мамы прощения. Как сейчас вижу как он весь уже пожелтевший и мертвенно бледный лежит исходя тяжело пахнущим потом на продавленном диване и откинув одеяло голый страшно изможденный задыхаясь выкрикивает:
  
  -- Это мы виноваты, молчали ... ведь всё знали и молчали ... эти ядреным скопом годами насиловали страну ... все испоганили ... все продали ... а мы ... боялись слово им поперек сказать ... утешали себя мол это временно ... оправдывали себя ... мол ради своих детей страдаем ... если меня выгонят с работы и сгноят в зоне, то о них то кто позаботится ... вот так мы вас и предали ... а теперь дождались расплаты ... сын убит ... жена умерла ... внучка голодает ... сноха ... страна ... внученька Наденька прости меня ... дети ... сыночек мой ... простите ... простите ...
  
   Потом он схватил меня за руки и умер. Я его простила и вместе с мамой мы его похоронили. А кто похоронит нас? От пневмонии умерла моя мама, я предала ее земле. Ее могилка рядом с папой, бабушкой и дедушкой. Объявили результаты референдума, наша страна вошла в Лигу Цивилизованных Государств. Меня хоронить будет некому.
  
   Моя подружка Инна устроилась работать сотрудником в службу психологической разгрузки на базу миротворцев. Сотрудник службы психологической разгрузки так на базе тактично называют проституток.
   Другая моя знакомая, Любка не прошла туда по конкурсу и она устроилась служить посудомойкой в столовой при казарме карателей. Там ее насилуют каждый день. Говорит, что привыкла уже. Другой работы все равно нет, а есть то надо. Говорит, а сама ...
  
   Я хотела спросить у них: "А вы тоже станете просить прощения у своих детей?" Не спросила. Узнала, их стерилизовали. Ради чего жить? Зачем? Жить стерилизованной сучкой служащей для утех? Жить чтобы тебя насиловали? А зачем? Кому нужна такая жизнь? Мне? Нет! Им? Не знаю. Что- то не сияют от счастья их глаза.
  
   Моя подруга Любовь гранатой подорвала себя и карателей в столовой во время ужина. С Инной командование базы миротворцев расторгло контракт. Она утратила товарную свежесть. Ей аккуратно выплатили компенсацию. Дома она повесилась.
  
   Я вступила в отряд ополченцев, моя квартира одна из явок сопротивления, я связная между боевыми группами.
  
   Ненавижу! Ненавижу! Это тебя Ван Гог я ненавижу. Сытый, красиво одетый, весь холеный и благоухающий дорогим парфюмом ты прибыл на свою бывшую Родину в составе подразделения по спасению культурных ценностей. Предатель! Грабитель! Мародер! А я то дура в тебя еще в восьмом классе влюбилась. Убери свои подачки, мне ничего не надо! Спрашиваешь где твои родители? На кладбище, рядом с моими! Спрашиваешь про повстанцев? А твоё гад какое дело? Хочешь их предать, как предал меня? Помнишь как я тебя просила: "Не уезжай!" А ты? Вот тебе ... за мои слезы... Получай за преданную любовь ... Что же ты не прячешь лицо от моих пощечин? А еще, ненавижу эту рыжую картавую сучку, которой ты тогда ручки целовал. Иди отсюда! Иди к своей мадам! Пошёл вон отсюда!
  
   А теперь мои глаза блестят от счастья, мне все так и говорят: "Ты Надька вся как светишься". Через своего друга детства Сёмку, Ваня все-таки нашел повстанцев, и его приняли в отряд. Командир отряда: Чингис. Я его знаю. Его еще иногда "Вещим" зовут, он в людях разбирается. Раз взял, значит верит. Мне рассказали, что Ваня всё бросил и вернулся домой, чтобы вступить в ополчение. А самое главное он эту иноземную сучку бросил. Раз так, то прощаю. Ну что картавая, помогли тебе рыжие волосы? Сумела ты Ваньку удержать? А вот я смогу!
  
   На одной из операций Ваня с бойцами из отряда отбили украденные и приготовленные к отправке картины наших художников. Они их спрятали, эту духовную часть нашего народа. Они укрыты, но мы знаем где их найти. Придет время и мы снова выставим их в наших музеях и галереях. Мне Вера об этом рассказала. Она ну это ... ну в общем живет она с Чингисом. И мне посоветовала: не ломайся, нравится парень, живи с ним, недолго нам всем жить осталось, нет время на ломания. Советовать то легко, а вот как сказать, нет уж пусть он первый. Он не сказал, нарисовал, хотя нет, правильно написал мой портрет. И я ... и он ... вот мне все и говорят: "Ты Надька вся как светишься".
  
   Облавы карателей, умирающий город, эпидемии, и все еще бьются в отрядах сопротивления мужчины и женщины и погибают. Разве можно в это время быть счастливой? Можно, нужно, ещё светит нам неугасимая звезда Надежды, а в одном созвездии с ней Любовь и Вера. Я вижу их свет. Он во мне и во всех наших ...
  
   В наш отряд пришел учитель истории позывной "Чиж". Ребята говорили, что он был учителем у Чингиса. Я познакомилась с бойцом "Чиж" на явке. Такой забавный, милый старичок. Попросила его получить меня истории и литературе, сказала, что сама хотела стать учителем литературы. Он так обрадовался. Через пару занятий слышала как он глядя в окно говорил обращаясь неизвестно к кому: "Пока мы сражаемся, пока мы еще хотим учиться, нас не победить. Слышите твари?! Вам, нас не победить!" Я конечно сделала вид, что не заметила как он вытирает слезы.
   "Чиж" был в отвлекающей группе смертников, когда мы напали на склад с вакциной. Из этой группы никто не выжил. Чиж! Ты был настоящим учителем, если выживем, то я сдержу данное тебе слово, учить наших детей.
  
   Город практически уничтожен, население вымирает, захваченной нашими ребятами вакцины против вируса ER не хватает. Спасаем единиц, умирают тысячи.
  
   Мы уходим в последнее убежище. Наши мужчины остаются нас прикрывать. Мы уходим и несем в себе семя новой жизни. Мы победим, я это знаю. Сейчас мы прощаемся, и я обещаю тебе Ваня, вырастить наших детей. Мы уходим и слышим за своей спиной выстрелы и взрывы. Потом они затихли, наши мужья погибли, а перед нами открылся порт Надежды.
  
   Единственно о чем я жалею Ваня, это то что не смогла тебя обмыть и проводить в последний путь. И я провожаю тебя здесь, на этих страницах. Тебя и всех остальных ребят. Мы ваши вдовы омыли вас слезами, мы ваши вдовы передадим память о вас нашим детям, и в их памяти вы воскресните. Вы останетесь с нами. А еще я храню свой портрет который ты написал. Написал для меня.
  
   Не хватает продовольствия, не хватает одежды, в горах холодно. Мы работаем, очень много работаем. Расширены старые и заложены новые оранжереи, в подземных озерах разводится рыба, свет и тепло стали поступать от преобразованной солнечной энергии. Мы кормим наших детей, греем их своими телами, защищаем любовью и заботой. Мы живы и будем жить не смотря ни на что.
  
   Первое что мы сделали, это собрали и стали учить детишек. Я сдержала слово данное "Чижу" и все-таки стала учителем. Мы учим детей и учимся сами. Ученые из группы Миши Кержина рассказывают нам, об огромном потенциале который таится в человеке. Наши духовные и физические силы беспредельны это как Вселенная без начала и без конца, а мы только часть этой Вселенной и чем дальше мы пойдем по пути познания этого мира, тем сильнее станем. Мы учимся познавать эти возможности. Миша говорит, что первый шаг к познанию мы сделали, когда, преодолели физический страх и победили нравственный паралич покорности.
  
   Наше убежище обнаружено. Оккупанты готовят карательную экспедицию. Мы готовы. В этот бой пойдут все. Так мы все решили. Бежать больше некуда. Это наш последний оплот.
  
   Кольцо соединенное с другим кольцом, это встав в круг, мы держим друг друга за руки. Закрыты глаза, другим не физическим сверхчувственным зрением я ясно вижу и почти осязаемо чувствую как теплая сила жизни, моя духовная сила переходит от меня к другим и сплетается с ними в полосы стального оттенка. От кольца к кольцу жар и мощь энергии переплетаясь и многократно усиливаясь становится физической силой. На поверхности города укрылась только небольшая группа мужчин. Они приняли нашу силу, огонь наших жизней.
  
   Окружив город, каратели кричат: "Сдавайтесь!" Оккупанты обещают: "Гарантируем жизнь".
   Мы слышим их крики. Мы слышим их ложь. Нас не обмануть.
  
   Мощь, ярость напряжения нарастает. И наш огонь невидимой волной захлестывает карателей. Взрывается в их руках оружие, рвутся в стволах орудий снаряды, разрываются в полете ракеты. Теперь все вместе, мы способны своей силой уничтожить любое оружие, воспламенить порох и расщепить взрывчатку. Их оружие убивает их же. Эх ... нам бы раньше такую силу, нам бы раньше такую мощь, тогда не пришлось бы стоять на последнем рубеже, тогда не пришлось бы даже детям вставать в круг бойцов. Но раньше этого не было. Только сейчас, только сейчас мы нашли в себе в эту силу, объединили ее и направили на врага. Светлая сила Надежды, мощь Веры, неукротимая страсть Любви и черная сила клокочущей Ненависти к тем кто хочет нас уничтожить.
   Окружившие нас подразделения карателей и оккупантов уничтожены. Все. Они к нам пришли с оружием, оно их и убило. И так теперь будет всегда.
  
   Погиб Миша Кержин с ним еще двое ребят. Это они стояли перед входом в город и направляли энергетические удары. Приняв нашу силу, они отдали и всю свою, выложились до конца до полного нервного истощения и умерли.
  
   Теперь нас пытаются уничтожить с большого расстояния. Стартуют ракеты, цель наш город. Цель наше уничтожение. Мы энергетическими ударами пытаемся взрывать их на подходе. Ставим силой щит. У нас мало опыта, еще мало, пока очень мало. И ракеты рвут защитное поле и сотрясаются от ударов горы. Дрожат стены, падают камни, плачут дети, среди них совсем крохотные Алёнка и Ванька, они кричат и зовут меня. Кричат от ужаса те дети, что еще не могут ходить. Остальные с почерневшими истощенными лицами стоят рядом с измученными матерями, в одном кругу. И все стартуют и несут нам смерть ракеты. И тут ... я как увидела толстый дымящийся от жидкого азота ствол ракетоносителя с тяжелой боеголовкой. У меченого красной краской заряда черная злая мощь энергии ядерного распада. А еще я как предвидела страшный гриб огромного взрыва и всех нас, мертвых раздавленных, заваленных камнями. Глядя на ядерный заряд я закричала. Изо всех сил, надсаживаясь от запредельного усилия. И мой крик подхватили женщины и дети стоящие со мной в одном кольце. Казалось, что мы все раздвигаем пространство и как руками рвем в клочья неживую плоть чужой ракеты и своей смерти. Потом слепящая пронзительно яркая вспышка взрыва и я потеряла сознание. Очнулась не скоро. Вера мне сказала, что мы уничтожили ракету с ядерной боеголовкой прямо на старте. Они все видели это. Больше наш город не расстреливали. Нападения прекратились. Через неделю оккупанты уничтожили все наши земли. В каждом географическом регионе был заложен и взорван ядерный заряд. Мы не смогли предотвратить эти взрывы. От нашей страны осталась только выжженная испепеленная земля. От нашего народа, остались только мы.
  
   Мы выжили. Мы живем. Мы зерно грядущего. И мы видим как в наших детях прорастает это зерно.
  
   Меня никто не спрашивает, а зачем учиться писать сочинения, когда можно без всяких слов передать яркий запоминающийся и понятный образ. Мы все хорошо знаем, что передать просто образ недостаточно, надо суметь его сохранить в словах, в живописи, в скульптуре, в музыке во всем, что составляет духовную жизнь народа. И я учу детей писать сочинения, учу их создавать и хранить образы. Сегодня тема нашего сочинения: "Мои мама и папа" и наши дети пишут о нас. О своих отцах погибших в отрядах ополчения, о своих матерях отстоявших "Град Китеж", об ученых сумевших талантом и силой своей души открыть новую эру в развитии человечества. Они думают, что пишут о нас, а на самом деле они пишут о себе, это они народ который уже никогда не будет жвачным животным, трусливым и равнодушным скотом. По крайней мере, мы в это верим.
  
   Примечание историков: Надежда Гогрина позывной "Надежда" была председателем совета "Града Китеж", но помнят ее как учителя воспитавшего три поколения учеников.
   Портрет Надежды Александровны Гогриной написанный ее мужем Иваном Гогриным (Ван Гог) был использован при воссоздании образа - скульптуры: "Родина - Мать". Автор скульптуры художник Иван Гогрин - Второй.
  
  

Позывной "Вера"

Память земли. Письмо в прошлое

   Я микробиолог и агроном. Для меня память земли в растениях, которые мы выращиваем в оранжереях, для меня память земли в исследованиях которые мы проводим по дезактивации почвы нашей загаженной радиоактивными отходами страны. Кто мои предки и кто меня воспитал? Не хочу, не буду говорить. И вспоминать их не стану. Всё!
  
   А потом решила: напишу, пусть знают, это часть нас, часть истории нашей земли.
  
   Мой папа работал помощником начальника управления в департаменте строительства города, мама служила старшим редактором и диктором в пресс - центре администрации. До этого мой дедушка работал в администрации, и даже прадедушка говорят, был маленьким партийным начальничком. Чего прикажут то и выполняли. Сытно жили, не тужили. Какая партия кусочек хлеба маслом мазала в той мы и состояли. По должности так сказать. Названия у партии менялись, но сама она казалась вечной и несокрушимой. Объединенная партия бюрократии, жадная, подлая, сильная чужим страхом, по-воровски наглая, абсолютно убежденная в своей безнаказанности. Ее закон был прост и всем понятен. Не вякай! Подчиняйся! А то сожрем с потрохами. И всегда помни: Ты быдло - тварь дрожащая, а мы господа! Кто по этому закону жил, тому дозволялось дышать, кто этому закону верно служил, тот имел свой кусок.
  
   Папа воровал строго в соответствии с чиновной иерархией не больше, но и не меньше чем положено. Иначе в этом кругу нельзя было, не будешь воровать и отдавать большую часть начальству то "ты чужой", сразу тебя выкинут из обоймы, исключат из этой партии. Мама умело и высокопрофессионально врала всё что ей прикажут, а я училась сначала в специальной привилегированной гимназии, потом в университете на факультете государственного управления. Мне место в администрации было уже готово, нас безработица и кризисы не касались. Нам всегда хватало. Что там на улицах творится, меня это совсем не интересовало. В университет на машине, оттуда домой в наш специальный охраняемый поселок тоже на машине. На факультете госуправления, только наши с администрации учились. Да и здание факультета отдельно от остальных располагалось.
  
   Перед референдумом о вхождении в ЛЦГ меня и всех моих сокурсников как своих назначили членами избирательных комиссий. Папа сказал:
  -- Хорошо себя покажешь, тебя запомнят и после учебы место получше дадут.
   А мама ласково улыбнулась, чуть растрепала мне волосы на новой прическе и:
  -- Ты постарайся дочка, а я уж сделаю все, чтобы тебя не забыли и не обошли.
   Я старалась. Быдло гнали на участки как скот. Заранее всех предупреждали: Смотри! Мы ведь узнаем как ты проголосовал!
   Я ещё совсем глупая была, вот и спросила председателя:
  -- А зачем этих пугать? Мы же все равно подсчитаем так как нам надо.
   А он мне с доброй улыбочкой отвечает:
  -- А чтобы эти скоты не расслаблялись, пусть порытыми жопами всегда чуют наш кнут.
   После голосования бюллетени никто не считал, а протоколы об итогах давно были заполнены и подписаны.
   Я ради интереса попробовала подсчитать, так на меня сразу все зашипели: "Ты куда лезешь дура?!"
  
   Вот так мы и вошли в ЛЦГ и в очередной раз избрали на высшие должности страны бессменных руководителей партии. После объявления общих итогов фуршет был. Все наши хвалились своей работой, цену себе набивали. Мама и папа тоже там были. Папа выпил сильно и рассказал мне, что уже давным-давно все выборы только так и проводят, что еще дедушка мой в этой системе работал, а потом подумал и добавил: "Ты уже взрослая дочка и должна понимать, нельзя ссать против ветра"
  
   Потом войска ЛЦГ под "всеобщее одобрение" партии и народа захватили страну. Папу сразу отправили в неоплачиваемый отпуск, руководить ему стало нечем, любое строительство было прекращено, все школы и университеты временно закрыли. Наш факультет тоже. Мама по ночам плакала, а днем оптимистично улыбаясь, готовила специальные выпуски и репортажи о счастливом будущем нашей страны в составе ЛЦГ и всеобщем одобрении и ликовании народа основанному на исторических решениях партии. Она продержалась на работе ещё две недели. Подготовленные ею выпуски гнали как рекламу каждые пять минут, новые ролики не снимали и ее уволили.
  
   Я помню, как разом постаревшая и исхудавшая мама смотрела по телевизору на повторяемый телевизионный ролик с ее участием. Там она такая холеная, уверенная и красивая говорила:
  
   "Теперь на месте обветшалых памятников будет построена база миротворческого контингента войск Лиги цивилизованных государств. Это строительство даст новые рабочие места для горожан, это еще один уверенный шаг вперед к цивилизованной экономике и цивилизованному обществу. Верьте только делам! Вот девиз нашей партии, несокрушимого, мощного и цельного ядра нашего государства. Привлечение средств инвесторов стало возможным только благодаря нахождению в нашей стране миротворческих контингентов. Их присутствие это твердая гарантия вложений в нашу экономику и надежный крепкий щит против безответственных мерзавцев которые кричат о предательстве страны. Но наш народ на выборах и референдуме уверенно сделал свой выбор: Да! - Нашей Партии. Нет! - Анархии к которой призывают подлые преступники выступающие против священной воли нашего народа"
  
   Я смотрела на лицо мамы по эту сторону экрана, оно было страшным, просто жуткая гримаса отчаяния. А папа в это время поправлял своё резюме, он ещё верил или заставлял себя верить, что кому то нужен.
  
   Наш уютный хорошо охраняемый поселок заняли миротворцы. Нам заплатили большую компенсацию в обесцененной и уже никому не нужной национальной валюте и вежливо выселили. Мы оказались среди тех кто нас ненавидел. Мы стали быдлом. Мы стали частью народа.
  
   Растерянный испуганный папа всё бегал и бегал по всем знакомым из администрации, умолял устроить его на работу, хоть куда, вместе с ним бегали и другие мелкие уволенные чиновники, винтики и шестеренки уже никому не нужной и переставшей работать государственной машины. Верный оплот нашей партии, просил новых господ о благополучии лично для них и клялся в верности. Им обещали подумать и никуда не брали. Они свое дело сделали и больше были не нужны. Шел дополнительный набор в каратели, набирали новых рабов для работ на концессиях, а такие как мой папа и моя мама стали отработанным сырьем. В каратели не принимали, стары и не обучены. В рабы не брали, не имели рабских специальностей, да и возраст уже не тот, что бы пахать от зари до зари. А другие были просто не нужны. Накопленная валюта быстро закончилась, ценности все проданы, работы нет. И вот тогда:
  
  -- Я тебе доченька работу нашел, - как-то испуганно и заискивающе заговорил мой папа, не глядя мне в глаза.
  -- ?!
  -- На базу миротворцев требуется девушки для работы в службе психологической разгрузки. Конкурс большой, но мне твердо обещали тебя принять. Ты же у меня умница и красавица.
  
   Я знала, что это такое, знакомые девчонки с нашего факультета уже ходили туда устраивать. Им там прямо и ясно объяснили, что требуется. И как будет проходить этот конкурс. Сначала конкурсную комиссию надо обслужить, потом десяток пьяных миротворцев выдержать, оставаясь свежей и привлекательной для следующего десятка. И при этом не забывать все время улыбаться конкурсной комиссии излучая уверенный оптимизм и демонстрируя высокий профессионализм.
  
  -- Лицо то не криви, - тихо и устало попросила меня вся как ссохшаяся мама, - ты там хоть сыта будешь, все лучше, чем тут с голоду подохнуть.
  -- Я ведь доченька о тебе в первую очередь забочусь, - жалко пролепетал исхудавший весь как изжеванный папа, - знаешь как мне умолять пришлось, чтобы тебя взяли ... ну что тут поделаешь ... в такое время живем ...
  
   Не знаю, что со мной стало. Потемнело в глазах. Не понимаю, что было сильнее ненависть к ним или жалость. Презрение или отчаяние. Вы заботитесь обо мне? Отдать для утех пьяных оккупантов свою дочь, да еще умолять чтобы ее взяли? Это ваша забота? Вы всегда говорили: мы думаем о своих детях, об их будущем! Так вот какое будущее вы нам приготовили! Ограбленная страна, покорно вымирающий народ, и вежливо торжествующие оккупанты. Да вы нас предали и продали еще до нашего рождения, вы нас продали когда униженно кланяясь выполняли любые даже самые подлые повеления начальства. И вы исполняя их приказы никогда не забывали улыбаться им излучая уверенный оптимизм и демонстрируя высокий профессионализм. Вы говорили про народ: быдло, стадо. А вы кто? Что ты там бубня говоришь своей дочери жалкий подлый трусливый человечишка:
  
   - ... выкинули нас ... ну кто бы мог подумать ... мы и вдруг не нужны ... еще вспомните, еще позовете, а пока перетерпеть надо, без нас все равно не обойдетесь ... а ты дочка помни: главное связи ... старайся их наладить ... и в гору пойдешь, еще спасибо мне скажешь ...
   И громкий раздраженный, злой выкрик матери:
  -- Да замолчи же ты!
   И мне мама:
   - Выбирай или тут подохнуть, или работать на базу. Мы тебе помочь уже ничем не сможем. Теперь ты нам помогать должна. Выбирай Вера, это твоя жизнь.
   и уже совсем жестко, холодно и отрывисто:
   - Не думай дочка, я тоже через это прошла. Когда меня в администрацию принимали работать, там почти такой же конкурс был, зато взяли. Да и потом иной раз приходилось. За все надо платить. Я же красивая была, вот как ты сейчас, а тебе все равно бы пришлось, так какая разница с кем, оккупанты или наши партийные боссы.
  
   В себя я уже на улице пришла, помню как выбежала из нашей теперь единственной комнатушки, в бывшей старой общаге, помню как перед этим задыхаясь от подступившей ненависти, кричала матери:
  
   - И это тебе помогло? Тебя как старую грязную тряпку выкинули, даже проституткой работать и то никто не берет. Сама продажной блядью свой век прожила, а теперь и я так же должна? Ты меня для этого родила?
   И отцу:
   - Ты был прав папа нельзя ссать против ветра. Зато можно стрелять в тех кто на тебя ссыт.
  
   Я только одно тогда не понимала, мало хотеть стрелять, надо еще и уметь, и оружие нужно и товарищи что спину прикроют.
  
   Днем светло на улицах было. Не так жутко как ночью. Не страшно, зато тяжко, удушливо воняло, коммунальные службы не работали, всё разлагалось, всё гнило. И люди, что попадались мне навстречу, брели куда-то безучастно, усталые и как обезвоженные от бессилия жить. Я сначала задыхаясь от вони бежала по исковерканным трещинами тротуарам, потом быстро шла, затем еле плелась, такая же и все горожане безучастная и обессиленная. Идти было некуда, но я спотыкаясь всё шла и шла в никуда ...
  
   Полицейский патруль карателей на бронемашине, проезжал мимо, потом машина резко затормозила, они выскочили из нее и бросились на меня. Без слов завалили прямо на грязном тротуаре, возбужденно визжа разорвали мне одежду. Мне было все равно, противно конечно, а так ... да и пусть. Первый сопя тяжело лег на меня и придавил. Сразу стал грубо мять, лапать мое тело и раздвигать ноги. Остальные хохотали, давали ему советы и торопили. И тут всё как огнем полыхнуло во мне, от черной удушливой ненависти, вся затряслась. Стала кусаться, царапаться, бить руками ногами, рвать зубами, раздирать ногтями. Гады! Сволочи! Предатели! Ненавижу! Убивайте, но покорно лежать под вами я не буду! Не убили, бить стали, я от лютой злобы даже боли не чувствовала, дралась и силы откуда-то взялись. Все как в тумане было ... и в этом в черно - красном тумане отчаяния и ненависти стали падать каратели, корчились на земле, кровью исходили. Потом я услышала выстрелы. Стреляли и уничтожали эту падаль наши повстанцы. Они вышли из развалин ближайшего дома и стали быстро собирать оружие и обыскивая трупы забирать боеприпасы. Один сильный ловкий и коренастый полез в бронемашину и оттуда кинул мне плащ - накидку. Одевайся! Я держа накидку в руках подошла к еще живому раненому карателю, присела рядом, выдернула из ножен на его поясе нож и разрезав штаны оскопила его, окровавленными руками засунула отрезанные гениталии ему в открытый воющий рот. Одного из повстанцев еще совсем молоденького парнишку стошнило, а я подошла к их командиру и сказала:
  -- Я с вами! Возьмете?!
  -- Ладно, - ответил скуластый и черноволосый командир и чуть улыбнувшись, попросил, - вот только так больше не надо.
   И кивнул в сторону оскопленного карателя и блюющего мальчика ополченца с ужасом смотревшего на меня. Вот тогда-то я и заревела, а было мне в ту пору девятнадцать лет.
  
   Уже на явке, хорошенькая молоденькая девчонка по виду моя сверстница помогла мне умыться и дала старенькое, но чистое и выглаженное платьице. Там же я переоделась. Ребята, бывшие в комнате, тихо переговаривались, и тут я услышала, как один рассказывая товарищу, кивнул в мою сторону и сказал:
  -- Эта прям ну как кровавая Мэри. Видал? Как она эту погань резала?
  -- Я не Мэри, - закричала я тогда, - Я Вера!
   Все замолчали. А командир тот самый скуластый и черноволосый, сказал:
  -- Ну что ж, Надежда у нас уже есть, а вот теперь и Вера пришла.
   Я молчала, все на меня смотрели, а девушка что мне помогла, улыбнулась и:
  -- Это я Надя, ребята меня Надеждой зовут.
   Вот так я с Надей Гогриной и познакомилась. Ну а этого командира, Чингис звали. Помню тогда один из ребят Сёмка, еще засмеялся и добавил:
  -- Теперь нам до полного комплекта только Любви не хватает.
  -- Люба погибла, она взорвала себя и карателей, - тихо сказала Надежда.
   Все сразу замолчали. Тихо так стало. Печально. Не знаю как другие, а я помянула мертвую девушку: пусть тебе Люба земля пухом будет. А потом:
  -- Если есть Надежда и Вера, то и Любовь к нам вернется, восстанет из пепла, - услышала я, но не видела кто из ребят это сказал, у меня тогда от слез всё плыло перед глазами.
  
   Я не знаю кто это сказал, он был прав. Она пришла, вернулась к нам, никого не обошла. Надя встретила вернувшегося домой Ваню Гогрина, я стала подругой Чингиса. У каждого из наших ребят, была девушка. Или нет, наверно по-другому надо сказать, каждого идущего в бой мужчину с верой, тревожной надеждой и любовью ждала женщина. Ждала и дождавшись продолжала его и свой род. Мы продолжали Род на нашей земле, мы защищали поруганную и преданную Родину, мы несли в себе ее будущее.
  
   Они все погибли, наши мужчины. Это они память нашей земли. Ее последнего клочка который мы назвали "Град Китеж". Они погибли, но остались жить их дети. Своему сыну я дала имя позывной его отца: Чингис.
  
   Осталось рассказать немного. Когда началась эпидемия, а наши ребята отбили у карателей и оккупантов лекарства, я пришла к своим родителям и принесла им вакцину. Они были мертвы. Соседи, которым я отдала эти лекарства сказали, что они умерли намного раньше чем началась эпидемия. Они покончили с собой. Никому не нужные и всеми брошенные. Куда отправили их тела, я не знаю. Они покорно и униженно кланяющиеся любой подлости, они услужливо выполнявшие любую прихоть, они тоже память нашей земли. Той земли, что сейчас мертва.
  
   Я назвала эти воспоминания письмом из будущего в прошлое и хочу крикнуть вам в ваше подлое время.
  
   Мы проклинаем Вас! Смотрите! Смотрите жалкие трусы покорно ставшие быдлом и безропотным скотом, на мертвые земли и знайте это Вы предали свою страну. Это вы обрекли на смерть миллионы. Это с вашего молчаливого согласия гибли ваши дети, это вы предали их. Смотрите и бормочите свои жалкие оправдания. А можете как всегда отвернуться и заткнуть свои уши, притвориться, что вы не видите своей вины и не слышите этого крика из будущего в ваше подлое время ...
   Но помните! Мы ваши потомки, проклинаем Вас!
  
   Примечание историков: Вера Москвина - позывной "Вера" микробиолог и агроном. Она была в группе ученых осуществлявших практическую работу по дезактивации уничтоженных ядерными взрывами земель. Но мы историки благодарны ей за то, что она сохранила дневниковые записи ополченцев. Спасибо, Вера!
  
  
   По другую линию фронта
  
   "Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь"
   Послание к Римлянам святого апостола Павла
  
   Каратель
   Запись допроса
  
   Я, каратель. Пришло время ответить за все. Теперь я сам себе судья и палач. На этом суде мне не нужен защитник, я сам допрашиваю себя. Мой приговор: смертная казнь. И он будет приведен в исполнение. Я сам его исполню. Может именно для этого я и выжил в схватках с ополчением.
  
   Эту и других девок насиловали все кому не лень. Они у нас в столовой "подай - принеси" работали. Это так сладко, так возбуждающее, иметь плачущую и просящую о пощаде молоденькую девку. Чувствовать как она дрожит, видеть ее слезы, слушать жалобный придушенный твоей ладонью крик. Жаль только, что эти сучки привыкли быстро, и теперь с покорным равнодушием раздвигают ноги и встают с любую позу. Теперь их иметь уже нет того кайфа. Парни из нашего полка их бить стали. Бьют, те возбуждающе орут, потом их трахают и вперед сучки, работать. Отрабатывать жратву. А кормят их хорошо. Объедки выносить из казармы тоже не запрещают. К воротам базы каждый вечер приходят родственники наших сучонок, те им жратву выносят, тем они и живут.
  
   Эту вроде как Любка звали. Хотя может и иначе, мне тогда по херу было. Вроде я тоже ее имел, а может и нет, для меня они тогда все на одно лицо были.
   Приедешь в казарму с облавы, пожрешь, выпьешь, поимеешь сучку, стресс снят, опять выпьешь и можно спать. А завтра опять на облаву или в патруль.
  
   В тот день на ужине, парни перепились. Потери у нас были больше. Днем на облаве сначала всё как обычно было, мы собрали человечий скот и электрошокерами - дубинками погнали его в фильтрационный лагерь. А тут стали стрелять. Били боевики по нам почти в упор. Часть боевиков из ополчения затесалось в стадо, а когда мы рассредоточились, стали стрелять. И кричат со всех сторон: "Лежать всем! Лежать!" Скот сразу на землю попадал. Мы за них прятаться. А у боевиков на крышах домов снайпера. По форме нас легко было опознать, ну и били они по нам почти без промаха. Наш резерв с базы пошел на подмогу, а их прямо на дороге встретили. Бронемашины из гранатометов пожгли и дальше из пулеметов. Пока резерв на дороге громили, нас тут стреляли. Мы врассыпную бежать, кто успел - тот успел, кто убит - тот убит. Пока мы заново собирались, скот разбежался, боевики ушли. Две трети наших парней убили. Мюллер, это кликуха у нашего особиста такая, говорил, что боевиками командует Чингис. Большая за него награда положена, это он так говорил. Вот сам ее и бери. А то привык за нашими спинами ... Приказы куда как безопасно отдавать, а ты в город иди и возьми этого Чингиса. Штык в жопу ты получишь, а не этого боевика.
  
   В общем бухали мы, а тут эта Любка заходит в зал столовки. Как сейчас вижу, платье длинное белое одела, прическу сделала, ну прям невеста, а сама вся бледная, бледная. Кричит: "Гады! Предатели! Гады! Ненавижу!" А у самой слезы текут и в руках гранату с уже выдернутой чекой держит. Мы как оцепенели и онемели значит. А эта ... Ну как ... В общем значит ... Ну не знаю как это сказать ...
   Потом взрыв и темнота. Очухался в госпитале. Контузия и в руку осколок попал. Семеро раненых, десять убито, граната мощная была. А эту значит в клочья разорвало. Да в клочья, а звали ее Любовь Александровна Волжина, это я потом уже узнал.
  
   В госпитале ничего так лечили, кормили тоже неплохо. Только уж больно мне тошно было. Тоскливо. А тут ещё сон такой поганый приснился. Смотрит на меня угрюмый мужик в форму старую одетый, солдат значит, а я во сне знаю, что это прадед мой. Солдат подходит и плюет мне в лицо. Просыпаюсь, а у меня все лицо от слез мокрое. Я никогда не плакал, а тут ... А тут я стал бояться ночью спать, не хотел больше солдата того видеть. Видеть не хочу, помнить не хочу, знать ничего не хочу. Только не спрятаться от этого.
  
   Нас карателями зовут, предателями тоже. Да, вот значит как жизнь то повернулась, эх кабы знать тогда ...
  
   А тогда я пошел устраиваться на работу в отряд полиции особого назначения. Это еще до оккупации ну то есть до вхождения ЛЦГ было. А чё? Работы нормальной нет, образования и специальности тоже, а там платят, кормят. И уж лучше я дубинкой бить буду, чем меня лупить начнут. Я это так прямо на собеседовании и сказал. Мне вербовщик с улыбочкой объявляет: "Наш кадр".
  
   Вот так я в ОПОН и попал. Как быдло бунтовать так нас сразу туда кидают. Чего они там просят, о чем кричат, нам по херу. Дубинами всех поразгоняем. Нам премию. Стреляли тоже, да, если быдло не только вякало, но и сопротивлялось нам команду: "Огонь на поражение!". После таких дел нам водку всегда выдавали, только немного. А мы еще пойла подкупим, нажремся как следует и проституток вызываем на субботник. Не знаю почему субботник, но знаю, если не будут шлюхи нас забесплатно обслуживать, дубиной в морду и в отстойник голой жопой на асфальт часика этак на три. Как шелковенькие эти бляди потом становятся.
  
   Мы ОПОН - они быдло. Каждый из нас это чувствовал. Гордились этим даже. Первое чему учат бойца ОПОНа, это понимать мы - суперэлита, а они грязь под нашими берцами. Чего хотим, то и воротим. Нам все можно!
   Деньги платят, водка есть, баб навалом, чего еще мужику надо? А нам ничего и не надо. По херу нам всё. Мы ОПОН.
  
   Самое смешное было это когда выборы и референдум проходили. Мы там как угорали от смеха. Вокруг избирательных комиссий постами встанем. Дубинами поигрываем, скалимся и глядим как быдло голосовать гонят. Как подсчет голосов, нам команду: "Никого не пускать! Кто права качать начнет того сразу в участок" А уж там дежурные бригады лупят этих выступающих придурков до кровавой блевотины. Голоса быдла не считал никто, кому они на хер нужны? Все протоколы уже заранее заполнены и подписаны. Доставляли их куда надо и все нормально.
  
   Когда результаты референдума по ЛЦГ объявили, быдло вякать стало: "Мы не так голосовали! Руки прочь от страны! Предателей на кол!" Стадом на демонстрации шли. Орали нам: "Ты с кем солдат?" Мы не солдаты, мы ОПОН! Пошли вон по домам и не вякать! А уж дальше и дубинками их. Самой любимый прикол у ребят был, это вырвать из колонн демонстрантов их руководителей, запихнуть в автобус и слезоточивым газом их травить. Они задыхаются и плачут, бойцы ОПОНа хохочут, потом выпускаем этих дебилов и на тренировку гоним. Приемы рукопашного боя на них отрабатываем, а то что остается в зоны отправляем. Пусть дохнут, пусть все знают, что это такое против нас выступать.
  
   Из нашей роты пятеро сами ушли. Дураки! Вот и подыхайте в "народном хозяйстве" без работы.
  
   А потом значит войска ЛЦГ по договору в страну вошли. Армию, придурков этих, сразу разоружили и распустили. А нам начальство тут же объявило, для вас ничего не меняется, как работали, так и будем работать, только жалованье увеличат и платить в валюте будут. Из нашей роты, еще два десятка отказались дальше служить, все остальные только радовались, мол теперь бабла побольше рубить будем. Нашу роту ОПОНа в усиленный полк развернули. Из бывших военных и полицейских к нам полно наемников пришло. Отбор самый простой был: "Ты сука наши приказы исполнять будешь?" Если, да, то зачислен. Мне новое звание присвоили: капрал. Я теперь десятком командую.
  
   В городе наши парни пропадать стали, ушел и нет его. Куда? Зачем? Да хер его знает. Объясняли, что дезертируют. Только мы-то знали, наших кто по одному на улицах мотался, убивать стали. В одиночку уже боялись ходить. Только группами и с оружием и то нам в спину кричат: "Каратели! Падлы! Предатели!" Ловили крикунов и если малолетка то били до кровавых соплей, если постарше то насмерть забивали, а баб просто хором трахали, а если старая и некрасивая попадалась, то дубинку в очко сунем и лови кайф дура старая.
  
   Кричать прекратили, стрелять стали, какие-то повстанцы объявились, ополченцы.
  
   Наши парни из казарм в город без дела выходить перестали. Чего там делать? Тут в казарме жратва, водка и бабы. И чего мы там в городе то забыли? На облавы или там демонстрантов погонять дубинками или пострелять это конечно ... ну так это ж работа, платят нам за нее.
  
   Еще в самом начале оккупации кинули нас разок в регион соседний, вроде там бунт большой был. Нам начальство сразу приказало: "Стрелять всех! Никого не щадить! Стрелять под такую ... Стрелять!" Вот тогда нам первый раз А-2 выдали. Амок Арийца так этот препарат называли. Есть А-2 в таблетках, есть в шприц тюбиках. Вколешь себе А- 2, кровь кипит и чуешь, ты сверхчеловек, а все остальные дерьмо, а уж силищи от А-2 пребывало не меряно. Не идешь, а паришь, как на крыльях тебя несет, стреляешь по быдлу и кайфуешь. А уж дальше прёт тебя вовсю. Механик бронемашину прямо на быдло ведет, давим и добиваем тех кто в живых еще остался, ну как это ну вроде как насекомых. В тот раз мы всех перестреляли и передавили. А чё? Не хер выступать было!
  
   Потом нам А-2 уже перед каждым выходом из казарм выдавали, величина доза в зависимости от сложности задания. Если дозы маловато, то всегда у начальства подкупить можно было. А-2 наркотик? Да все мы знали это, не полные же дебилы. Только если сел на А-2 обратно дороги уж нет.
  
   Нет у нас обратно дороги, мы каратели. Для этого я родился? Ради чего я живу? Кого защищаю? В кого стреляю? Не думай! ОПОН не думает, ОПОН бьет! Не думай, купи А-2 вколи дозу и ты снова сверхчеловек.
  
   Пятерых наших опоновцев повесили прямо на плацу. Один из них под кайфом от А-2 ударил офицера из миротворческого корпуса, остальные его не остановили. Так нам объявили на построении. Мы без оружия стояли в шеренгах и смотрели как их вешают. Вешали тоже наши. Миротворцы приказали ужесточить контроль за выдачей А-2. Приказ исполнен. Теперь командиры открыто не торгуют. Теперь по их приказу это делают шлюхи из обслуживающего персонала. А нам объявили, что за нападение на миротворца или неисполнение его приказа, вводится смертная казнь.
  
   Миротворцы нас презирают, брезгуют нами и мы это хорошо знаем. Всю грязную работу выполняет ОПОН.
  
   Уже тут в госпитале, врачи болтали между собой, а я случайно услышал, что после шести месяцев приема А-2, разрушаются почки, печень, наступает белокровие и наркоман умирает. Я принимаю А-2 уже два месяца. Скоро мне конец. Нам всем скоро конец. Так вот значит для чего я жил. Чтобы убивать людей, уничтожать тех кто выступает против оккупации, а потом самому подохнуть от наркоты. Подохнуть карателем. И плюет мне в лицо мой давно умерший прадед, а каждую ночь просыпаясь, я вытираю слезы.
  
   Мама! Мамочка спаси меня! Замоли у Господа за меня словечко! Ведь ты там у престола Его! Ты же умерла от эпидемии, а я в это время на облаве был.
   Твой труп сожгли ... я даже не знаю где ... Мамочка если ты простишь меня ... то и Господь простит. Больше мне некого просить и не на что надеяться.
  
   Дайте А- 2 суки! Я не хочу думать, я знаю, мне нет прощения.
  
   Василия Петровича Лаврентьева я давно знал, ещё со школы, с дочкой его вместе учился. Он врачом раньше работал. Я догадывался, что он с повстанцами связи имеет. Не заложил. Я ... ну это ... ну в общем ухаживал за Олей дочкой его, дома в гостях у них часто бывал, а тетя Аня меня всегда чаем угощала. Когда меня в ОПОН работать взяли, то Оля отказалась дальше со мной встречаться. Тогда я думал: "Ну и хрен с тобой дура! Баб полно, найду себе" Нашел и не одну, только не то это было. Просто секс, это как жвачка с химическим ароматизатором вкуса, пожевал и нет ничего, одна безвкусная дрянь во рту и плюнуть охота, ну а когда с чувством то это как ... не знаю как, не было у меня ничего с чувством то ... с Олей не было ничего.
  
   А Оля тоже оказывается от эпидемии умерла, ее мама тетя Аня в один день с ней отмучалась. А Василий Петрович мне поверил, ничего не сказал, а я все равно понял, верит. Верит, что не хочу я сдохнуть последней падлой. Хоть и жил карателем, а умереть человеком хочу.
  
   Потом еще одна встреча была. Так вот значит какой ты Чингис. Не похож на свои фотографии. Выражение лица другое. На плакатах обычный мужик, а тут сразу видно, повстанец командир. Я уже всё сказал, а ты молча на меня смотришь, тяжелый у тебя взгляд. И баба ... то есть девушка ... нет женщина ... короче подруга с тобой пришла, Василий Петрович, ее Верой звал. Она тоже смотрит и молчит. Страшно было, вдруг не поверят? Поверили. Вот так просто взяли и поверили.
  
   Ополченцы готовят прорыв из умирающего города, пойдут через мой пост. Я ... ну это ... в общем по своим стреляю и они проходят этот пост без потерь, они уходят, я остаюсь. Один остаюсь, дважды предатель. Я остаюсь чтобы встретить преследователей и задержать их настолько, насколько смогу.
  
   Я построил своих подчиненных на посту для проверки оружия и расстрелял их. Предателей, наркоманов, садистов, убийц, я стрелял по таким же как я, я стрелял по себе. Может кто-то из них думал так же как и я, не знаю и уже никогда не узнаю.
  
   Этот бой последний для меня и теперь мне не нужен Амок Арийца. Я знаю ради чего умирать.
  
   Мимо поста, мимо убитых карателей спеша проходят беженцы, последними идут ополченцы. В их взглядах уже нет отвращения, но жалости и прощения тоже нет. Я договариваю последние слова в диктофон. Допрос окончен. Приговор вынесен. Мамочка милая прости меня! Оля, Любочка, ребята, девчата простите меня! Господи скоро я предстану перед Тобой, прости меня!
  
   Примечание историков: Его звали Николай Семенович Сушев. Диктофон с записью он успел передать Вере Сергеевне Москвиной - позывной "Вера". Николай Семенович на своем посту задержал карателей на пятнадцать минут. Он заживо сгорел в боевой машине из которой вел огонь по полку, преследовавшему беженцев и ополченцев.
   Николай Сушев! Мы историки, потомки бойцов ополчения, в отношении тебя применяем закон отечественной войны: "С воина павшего в бою за Родину, снимаются все грехи!"
  
  

Миротворец.

Деяния апостола Мессии последнего дня написаны им самим

  
   Моё звание "полковник". Я был командиром пятого отряда коммандос отдельного корпуса миротворческого контингента войск ЛЦГ.
   Я был среди тех, кто участвовал в этой операции и решил оставить свои воспоминания. Я раскаиваюсь? Сожалею? Не хочу лгать, я не знаю. Знаю, что всё пошло не так, совсем не так.
  
   Я пишу "мы", но я был не из тех кто принимает решения. Я выполнял решения уже отданные в форме приказа. Это было моей работой. Я сам ее выбрал. Так что я был частицей этого "мы" и не собираюсь оправдываться тем, что всего лишь исполнял приказ.
  
   Этих людей мы никогда толком не понимали и всегда опасались. Логически невозможно было объяснить почему огромная страна в которой сосредоточились богатейшие природные ресурсы, которая располагает мощным научным потенциалом, является нищей. Почему?
  
   Всё по отдельности было очень хорошо понятно. А в общем? Было только недоумение, не понимание, почему? Почему это население терпит свою насквозь продажную воровскую власть? Почему они так покорны и пассивны? Они же все знают. Все сведения в разном объеме и с разной степенью достоверности, есть в общей информационной сети. Они же знают, что их будущее и будущее их детей уже украдено и спрятано в наших банках. А они всё терпят, молчат и униженно лижут господскую плеть которой их стегают нищетой и вечным страхом.
  
   Тогда и стала создаваться теория об универсальных биологических организмах - УБО. С нашей точки зрения она была вполне обоснована. Мы считали, что они выродились, перестали быть людьми, превратившись в биологические существа. Доказательств верности этой теории хватало. Собственно говоря, это почти всё объясняло. Это уже не люди, это выродки, тупиковая ветвь в развитии человеческой расы.
  
   До поры, необходимости прямого вмешательства в дела земли выродков не было. Зачем? Все что там было полезного для развития нашей цивилизации и так передавалось нам. Со временем все материальные ценности там были полностью исчерпаны и биологические организмы окончательно лишенные возможности дальнейшего существования, стали проявлять хаотичную активность.
  
   Наши аналитики давно это предвидели, заранее был разработан план превентивных активных действий. Сохранилась шутка одного из разработчиков: "АД это Активные Действия" Только этот аналитик не просчитал, что в ад скоро провалимся и мы.
  
   Не вмешаться в эту становящуюся неподконтрольной ситуацию мы не могли. У руководства народа выродка было оружие распада, этим оружием они защищали власть и своё награбленное добро. Чуть у нас крикуны возмутятся, потребуют остановить этих господ, так нам сразу ответ: "Мы суверенная держава. И если попробуете нас остановить, то мы вас оружием распада в пыль превратим". Ликвидация угрозы применения оружия распада было причиной нашего активного вмешательства. Была еще одна очень серьезная причина. Руководство выродков на своей территории уничтожало природную среду. Учитывая размеры этих земель, это могло вызвать экологическую катастрофу планетарного масштаба, и мы всерьез опасались такого развития событий.
  
   Когда руководство выродков продало и вывезло, все что смогло, на их землях началась тотальная безработица, эпидемии и голод. Одним словом - начался хаос. Удержать ситуацию под контролем власти этой страны уже не могли. Сначала они требовали у нас кредитов, что бы хоть как-то заткнуть рты голодным. Им предложили взять хранящиеся у нас их ценности и использовать для умиротворения своего населения. Выродки руководители отказались от этого варианта. Стали грозить оружием распада. К этому времени их личности были смоделированы и психологический портрет был совершенно ясен. Зная, что в ответ будет применено такое же оружие, зная, что в этом случае они лишатся всего награбленного, зная, что они тоже умрут, они никогда не рискнут применить это оружие, слишком уж эти выродки любили вкусно жрать, сладко пить и совокупляться постоянно меняя самцов и самок. В этом мы не ошиблись. Они не рискнули. Сначала руководство выродков хотело всё бросить и просто сбежать, но их крайне жестко предупредили, что мы у вас всё отберем и по первому требованию выдадим в вашу страну или отдадим под суд международного трибунала. Тогда они сразу приняли все наши условия. Началось исполнение плана активных действий, который эти выродки называли "Брест - Два".
  
   Своих главных целей мы добились сразу. Оружие распада было взято под контроль. Опасное для планеты уничтожение экологической системы было остановлено. Дальше наши части стояли автономными гарнизонами, практически не вмешиваясь в ситуацию. Начавшиеся голодные бунты и восстания беспощадно подавляли каратели набранные бывшим руководством этой страны. Мы им не препятствовали. Пусть жрут друг друга. Но восстания разрастались, сопротивление становилось всё ожесточеннее и ожесточеннее. Нам было ясно, рано или поздно повстанцы объединятся. Каратели с ними не справятся. Война охватит все земли этой страны. В ходе этой истребительной гражданской войны, эта страна полностью обезлюдит, то немногое, что осталось, будет окончательно разрушено. И те кто победит и останется жив, не важно кто, будет для нас не совершенно опасен. Истощенные, практически безоружные, они бы уже не представляли угрозу. Так что по большому счету, нам было безразлично, кто выиграет эту войну. В любом случае победителями оставались мы.
  
   Понимая, что они проигрывают, выродки из бывшего руководства и запустили вирус ER. Это их давняя разработка. Смертельный вирус и вакцина от него создавались одновременно. Тотальная смерть всем лишним, всему избыточному и ненужному населению, жизнь и вакцина только тем кто в данный момент необходим для их обслуживания. Одновременно решалась и проблема повстанцев, они просто вымрут. Мы знали об этом плане и не вмешались. Зачем? Проблему все равно надо было решать, а эпидемия ER была одним из решений. Их решением, не нашим. В конце - концов юридически эта страна еще существовала, а эти подонки были ее руководством. Полностью послушным, трусливым и подконтрольным нам руководством. Санитарами мусорщиками производившими очистку этой земли от ее народа. Они уничтожали свой народ, для нас.
  
   Помню, как еще в самом начале эпидемии, моя группа коммандос была на выезде в городе. Было жутко. Город и его жители уже не просто умирали, они заживо разлагались. Удушливая вонь и трупы, много трупов, мертвых обходят еще живые. Здания, лишившиеся живого человеческого ухода, рушились.
   Проезжая по улице, сквозь бронестекло командирской машины я увидел как у трупов мужчины и женщины стоит и плачет ребенок. Мальчик, лет пяти. Рядом стояли местные каратели. Я приказал остановить машину. Вышел и подошел к мертвым. У мужчины были пулевые ранения в голову и грудь, женщину закололи и всю изрезали ножами.
  
   "Это боевики из отряда Чингиса" - вытянувшись доложил мне рослый каратель.
  
   Я много слышал о Чингисе. Он был опасным для нас бойцом сумевшим собрать отряд добровольцев. К этому человеку я испытывал чувство уважения, но он наш враг и я сразу бы убил его при встрече в бою. Впрочем, как я знал из оперативных сводок в каждом регионе, был свой "Чингис", имя не так важно, важно, что они представляли опасность и подлежали уничтожению.
  
   Даже при беглом взгляде на мертвые тела мужчины и женщины было ясно, это не боевики. Рядом не было оружия, а убили их явно с близкого расстояния. Их убили, для отчетности, чтобы показать свою работу. Работу карателей.
   А ребенок не мог и не хотел отойти от мертвых родителей, возможно ему просто не куда было уйти.
   Я достал из кармана куртки витаминизированный шоколад и отдал его плачущему малышу. Он взял плитку и хотел поцеловать мне руку, я ее не одернул, пусть, раз у них так принято, то пусть. Мальчик вцепился мне руку зубами и пытался прокусить кисть, он не плакал, а рычал. От неожиданности я закричал. Стоявший рядом каратель убил ребенка ударом приклада автомата. Мальчик упал рядом с родителями.
   Я протер руку дезинфицирующей салфеткой. Кровь остановилась. Это не рана, а просто царапина, у мальчика не хватило сил раздробить мою кость. Каратель улыбался и ждал от меня поощрения. Я сразу заметил, что он под действием наркотика А-2. Я достал пистолет и убил его выстрелом в живот. Остальных карателей обезоружили и связали мои подчиненные, те не сопротивлялись. Надо было похоронить эту семью, но темнело, было опасно, боевики Чингиса могли появиться в любую минуту и тогда смерть, а я тогда еще хотел жить. "Пусть каждый сам хоронит своих мертвецов" - вспомнилась мне прочитанное где-то изречение. Мы оставили мертвых и уехали.
   Ночью меня мучили кошмары. Меня мучило отвращение к подонкам готовым ради нашей пайки убить ребенка. Меня мучило отвращение к себе и ко всем нам, использовавшим этих нелюдей, для решения своих задач.
  
   Утром я приказал построить вспомогательное подразделение миротворческого корпуса - так официально именовались местные каратели.
   Пятерых ранее задержанных карателей по моему приказу повесили, предварительно объявив, что они не остановили своего коллегу ударившего офицера из миротворческого корпуса. Так это или нет, никто не разбирался и никого это не заинтересовало. Когда тела казненных закачались на виселице, я пошел вдоль строя наших "помощников", рассматривая их лица, никто из них даже не пошевелился. Тупые лица, пустые глаза. Я знал, что они все находятся в зависимости от препарата А-2, я видел, что они находятся в полной зависимости от своего страха. А вот у этого, второго с правого фланга первой шеренги, что-то мелькнуло во взгляде, не возмущение, не гнев, а отвращение.
  
   - Имя! - остановившись, потребовал я
   - Капрал Сушев, - бесстрастно ответил тот,
   - Что-то хотите сказать капрал? - вкрадчиво поинтересовался я,
   - Нет, господин полковник, - четко, ясно и без эмоций ответил капрал и его глаза, стали такими же равнодушно пустыми как и у остальных.
   Страх его сломал и добил, я победил.
  
   Это правда, мы хотели использовать эту землю. Раз уж вошли, раз уж сложилась такая выгодная ситуация, глупо было ее не использовать. А для нашей публики, для этой "демократической" общественности вину за допущенную гибель миллионов людей, предполагалось свалить на местных.
   Власть над этой землей и населяющими ее выродками досталась недорого, так мы думали.
   Потом всё изменилось. Резко, неожиданно и непонятно.
  
   Отряд бойцов Чингиса через блокаду постов прорвался из города. С ними уходили и их семьи. Мой отряд коммандос и вспомогательный отряд карателей стали их преследовать. На одном из постов по нам открыли огонь. Били из башенного пулемета бронемашины. После короткого боя машину сожгли из гранатометов. Труп стрелка вытащили. На остатках формы, уцелевшей на обгорелом теле, я прочитал "Капрал Сушев". Он убил тридцать карателей и пятерых коммандос из моего отряда. Я ошибся думая, что страх убил его, я ошибся в своей победе над этим человеком. И тогда я стал понимать, что мы можем проиграть эту войну.
  
   Мы продолжили преследование. Догнали отступавший отряд у леса. Они подготовились к встрече и даже успели отрыть ячейки окопы. Я приказал нашим "помощникам" немедленно атаковать. За ними встали мои коммандос. Я отдал приказ: "Всех кто не пойдет в атаку или повернет назад, расстреливать". Мой приказ довели до всех карателей. Их командир попытался робко мне возразить, предлагая вызвать авиаподдержку, тяжелую бронетехнику и артиллерию. С военной точки зрения это было разумно. Разумно с военной, а вот с моей нет. Пусть идут в лобовую атаку, чем больше их убьют, тем лучше. Население в городе почти всё вымерло, повстанцы блокированы и будут уничтожены. Вы господа каратели больше не нужны, а оставлять вам оружие и жизнь никто не намерен. Кто знает, может среди вас еще не один "Сушев" найдется, а может с отчаянием загнанных крыс, вы броситесь на нас, своих господ. Зачем нам рисковать? Вперед, в лобовую атаку! Сдохните!
  
   А вот интересно, кинетесь вы нас сейчас или нет? С удовольствием отдам приказ вас расстрелять. Не кинулись.
  
   Их командир приказал раздать весь запас наркотиков личному составу и в наркотическом трансе они бросились вперед. Повстанцы не отступились и бились до последнего бойца. Последние оставшиеся в живых, избегая плена, подорвали себя и карателей гранатами.
  
   Мне принес отрезанную голову командира отряда ополченцев Чингиса один из карателей. Я смотрел на лицо мертвого, оно было спокойным. Так спокоен бывает человек, которые сумел сделать самое главное дело в своей жизни, так бывает спокоен человек, который верит, что его жизнь и его смерть не были напрасными. Да, это человек и он достоин уважения! Я отхлестал карателя по щекам, а голову убитого завернул в знамя воинской части их преданной армии. Это знамя я хранил в своей командирской машине как сувенир. Мои коммандос собрали убитых повстанцев и не дали глумиться над их телами. Мы сами вырыли им братскую могилу, уложили тела, рядом положили их разбитое и исковерканное в бою оружие.
  
   Господа! Ваш отряд во главе с командиром предстанет перед Господом с оружием и при знамени.
  
   Засыпали могилу землей. Дали трехкратный залп. Покойтесь с честью!
  
   Я хорошо помню, как после последнего боя с отрядом Чингиса, ко мне уже в расположении нашей части пришел один из моих коммандос. Он мой земляк, с его старшим братом я учился в одном классе. В коммандос он завербовался, чтобы оплатить учебу в университете. Он хотел стать историком. Без разрешения он присел на кресло в моей комнате и заговорил. Все это уже было. Людей этой земли уже называли недочеловеками и хотели уничтожить немецкие нацисты. Они проиграли. Теперь мы идем по их дороге, а в конце нас ждет поражение. Раньше услышав эту чушь, я бы просто рассмеялся, теперь мне было не смеха. Я чувствовал наше поражение, и молча слушал рассказ своего солдата. Он окончил говорить. Мне нечего было ответить. Я продолжал молчать. Мой земляк вышел из комнаты. Утром он застрелился.
  
   Беженцы уход которых, умирая прикрывали ополченцы? Они ушли через портал. Что это такое я не знаю.
  
   Эти порталы открывались в различных регионах, через них уходили выжившие ополченцы и беженцы на неизвестную базу. Мы знали, что это факт, но даже теоретически не представляли себе как это возможно. Ученые разводили руками: "Такого не может быть". Но это было. Была даже версия, что в эти события вмешался инопланетный разум.
  
   Последнюю базу ополчения мы обнаружили с помощью орбитальных спутников из космоса. Было решено ее уничтожить и собрать необходимую для полноценного научного анализа информацию. Но хорошо подготовленная и отлично вооруженная экспедиция закончилась провалом, все ее участники были мертвы. Способ их умерщвления, вызвал у нас настоящую панику.
  
   Тогда было принято решение полностью уничтожить этот непонятный феномен, не считаясь не с чем, в том числе с применением оружия распада. Но ракета с мощным ядерным зарядом, взорвалась прямо на старте. У нас тогда просто обезумели от ужаса. Как это возможно? Как? Когда начнутся рваться другие заряды? Что делать? А тут ещё начались природные катаклизмы, на обоих полюсах стал интенсивно таять лед, многим континентальным странам стало грозить затопление, островные государства оказались под угрозой полного уничтожения.
  
   Вы только представьте себе, совершенно не понятные нам люди, имеющие все основания нас ненавидеть, обладают неподдающимися анализу устрашающими способностями. А тут ещё общая паника, страх, надвигающаяся катастрофа. Просто уйти и оставить им землю? Они восстановят свою популяцию. И что тогда? Что будет, если они захотят нам отомстить? Речь шла уже не о получении прибыли, не о полном контроле над этой землей, вопрос стоял о сохранении нашей цивилизации. Вот и решили превратить эту землю в не приспособленную для жизни пустыню, лишить их любой возможности развития, отрезать доступ к источникам воды и пищи.
  
   Мы вывели из этой земли свои части и своих специалистов. Всех местных без исключения с собой не взяли.
  
   Когда наш транспортный самолет делал круг, выходя на заданный маршрут, я смотрел в иллюминатор и навсегда запомнил как выглядел этот город. Город был мертв, черные обвалившиеся развалины зданий, раскрошившийся бетон из которого торчит полусгнившая ржавая арматура, завалены обломками бывших домов улицы и бульвары. Город был похож на никому не нужный брошенный труп который некому похоронить и он постепенно разлагается, отравляя тяжелым запахом тления землю на которой лежит. Город был похож на солдата разбитой и уничтоженной армии, павшего и забытого на поле боя. Не кому оплакать, некому предать тело земле, некому прочитать поминальную молитву. Тогда я еще не знал, что увижу такие города и на своей родине, не знал, но чувство тревоги, чувство поражения и надвигающейся беды не оставляло меня.
  
   Потом мы взорвали на этой земле заряды распада. Эта земля и остатки ее населения были уничтожены.
  
   Мы сполна заплатили за свои действия. На всех континентах начались тайфуны, цунами, землетрясения, страшные наводнения, засуха, мор, изменение климата. Такого чудовищного кризиса, человечество еще не знало. Ученые утверждали, что это последствия ядерных взрывов. Священники говорили о Гневе Божьем. И те и другие были правы. Нам казалось, что планета хочет уничтожить нас, избавится от опасной разъедающей плесени именуемой человеческая раса. Наши дети стали отвечать за грехи своих родителей, как и было предсказано.
  
   Наши дети ...
  
   У меня их было двое, мальчик и девочка. Погибли при землетрясении, жена тоже погибла. Я в это время с отрядом коммандос был на побережье океана, мы спасали тех кто уцелел от цунами. Когда я вернулся домой то не нашел тела родных. Город был полностью разрушен. Я стоял перед руинами большого жилого многоэтажного комплекса, в котором мы жили. От развалин тяжело воняло. Это вместе с другими мертвецами разлагались моя жена и дети. Разбирать многочисленные руины было не кому. Те кто остался жив покинули это место. Я не плакал и не проклинал не известно кого, тогда я даже не вспоминал, что такой же смрад шёл от развалин той земли в уничтожении которой я принимал участие. Я просто тупо смотрел на груды бетона и стекла и понимал, что не в моих силах достать и предать земле умерших. Я ушёл. Сил и желания молиться не было. Да и кому молиться? Моя жена, сын и дочь остались гнить не погребенными, не оплаканными, они остались без поминальной молитвы. В этот день моя душа умерла, а я еще был жив.
  
   Наша цивилизация гибла. Уцелевшие храмы и церкви были переполненными верующими молившим Господа о милосердии. Но милосердия не было или мы его не понимали.
  
   Отчаявшиеся люди стали искать других богов. Шелуха цивилизации быстро отслоилась и опала, обнажив наше животное естество. У нас стали возрождаться языческие культы. Особой популярностью пользовались боги из пантеона северных народов. Их новоявленные жрецы утверждали, что Древние Боги требуют жертвоприношений. Человеческих жертвоприношений. Мы пошли на это.
   В жертву принесли тех, кто ещё до катастрофы искал спасения в наших странах. Жрецы сказали: "Кровь этих людей предавших свою страну, несет проклятье погибшей земли. Их кровью мы очистим нашу землю" Немногим сомневающимся разъясняли: "Эти выродки или их потомки предадут нас так же легко как и свой народ. Допустить этого нельзя. Любой ценой надо спасти самим. Если Богам нужна жертва, то будет так!"
  
   Выродков выявляли, а затем резали на жертвенных площадках. Некоторых жгли на кострах.
  
   Я помню одну молодую женщину. Ее обнаженную, за длинные густые волосы, жрецы тащили на жертвенный камень. Она кричала, а толпа одичавших людей стаей голодных волков выла и жаждала крови. Она кричала на родном языке, ее не понимали. А я понимал. Она кричала на языке мертвой земли и звала на помощь. Но все те кто мог откликнуться на ее зов и прийти на ее защиту уже погибли в отрядах ополчения, убитые теми, кто отправил ее к нам в надежде на сытую, богатую и безопасную жизнь.
   Сверкнул нож, пролилась кровь. "Мне отмщение и Аз воздам" - вспомнилось мне.
   Маленьких детей не трогали. Их отправляли в жреческие приюты. Что там с ними было, я не знаю. Ходили жуткие слухи. Но я повторяю, я не знаю и не хочу знать.
  
   Катастрофа продолжалась. Финансовая система давно рухнула, ее заменил натуральный обмен. Наши бывшие властители сбежали в заранее подготовленные убежища. Власти не было, страны распадались по городкам и селениям. Неприкосновенные запасы быстро иссякли, их большую часть просто разграбили. Продуктов, медикаментов, одежды, топлива не хватало. Начался голод и мародерство, с каждым днем они усиливалось.
  
   Древние боги не помогли. Полагаю, они брезговали нами и теми жертвами, что мы им предлагали. Непреходящий ужас поселился в наших душах.
  
   Я сумел сохранить свой отряд коммандос. Я и мои солдаты хорошо понимали, что быть вместе это единственный шанс на спасение. Мы гарнизоном встали в небольшом уцелевшем городе и защищали людей от мародеров. Не всех, только тех кто был рядом и кого мы могли защитить. Даже с мертвой душой я не стал мародером, не стал грабить и убивать беззащитных людей, людей одного со мной языка и крови.
   В эти дни отчаяния и безверия я каждую ночь вспоминал убитую нами землю и ее народ. Я слышал их предсмертные проклятья. Эти проклятия уничтожают нас, так же как мы уничтожили их.
  
   По совету техника нашего отряда я прочитал исследование врача онколога одного из тех немногих, кто с самого начала протестовал против нашей оккупации чужой земли. В книге была и его фотография.
  
   В этой работе незадолго до начала катастрофы он доказывал, что наши правители ничуть не лучше руководства выродков, а мы граждане Лиги Цивилизованных Государств ничуть не лучше тех, кого называли универсальными биологическими организмами. Просто наши правители умнее, практичнее и дальновиднее руководства выродков, но их биологическая и социальная суть идентичны. Мы больны той же болезнью, нашу социальную плоть разъедают те же метастазы, просто у нас эта болезнь развивается намного медленнее и еще подлежит излечению. Исследование было снабжено неопровержимой научно обоснованной доказательной базой. В нём был предсказан и доказан конечный результат нашей деятельности, это гибель нашей цивилизации.
  
   Врача поместили в клинику для умалишенных. Мы душевнобольные изолировали нравственно здоровых. Мы сами уничтожили свой иммунитет, а болезнь стала быстро прогрессировать. Излечить ее было уже невозможно. Ее невозможно было излечить, потому что наши власть имущие и все мы, были этой болезнью. Мы были обречены.
  
   В тот день, мы защитили от нападения банды мародеров отдельно стоявшую ферму на границе нашего городка. В доме на ферме было двое мужчин, две женщины и трое детей.
   Тяжелораненого хозяина фермы прямо на кухонном столе оперировал его гость. Ему помогала жена фермера и вторая их гостья, красивая рыжеволосая женщина. Дети постарше пытались успокоить испуганно плачущую крохотную девочку.
  
   Нам очень был нужен опытный врач и когда он успешно окончил операцию, я сразу предложил ему вступить мой отряд. Он снял хирургическую маску с лица. Я его узнал, это был врач - онколог, тот, что предсказал нашу гибель.
  
   Потом его называли: Спаситель или Мессия судного дня. Это не так. Но для веры отчаявшимся людям нужна легенда, а он был легендой. Провидец. Принявший муку за слово истины. По велению Господа он нес Его слово. Слово спасения, утешения, милосердия и веры. И люди поверили ему. Я не слышал, чтобы он подтверждал или поддерживал эту легенду. Он всегда говорил, что он просто человек.
  
   Я его хорошо знал, ведь это я стал одним из апостолов Мессии судного дня. Его первым апостолом.
  
   Что он говорил и что сделал? Это вы прочтете у других апостолов. А я просто был рядом. Я воин. Я стал щитом и мечом Мессии судного дня.
  
   Рыжеволосая женщина и ее маленькая дочка, стали моей семьей. Защищая их, я убил жрецов старых богов. До катастрофы она была женой эмигранта которого звали Ван Гог, ее дочка была рождена от него. Жрецы хотели принести ее в жертву как жену выродка. Они пришли распять женщину на жертвенном камне и ножом вырезать из нее сердце. Я встал на их пути, мои коммандос стали рядом. Жрецы шли и грозили мне и моим солдата карой богов. Я как и многие уже не верил старым богам, а новая вера еще не пришла. Все уже устали от жертв, а когда в ответ на угрозы и нападение я стал стрелять в жрецов, то никто не встал на их защиту.
  
   Ночью эта женщина со словами благодарности пришла ко мне. Она искала защиту себе и ребенку. Я стал этой защитой. Когда утром девочка назвала меня папой, женщина испуганно на меня посмотрела. Я погладил ребенка по голове и сказал: "Здравствуй дочка", а ее мать робко с надеждой в глазах мне улыбнулась. Она дала мне всё, что нужно мужчине: ласку, тепло и заботу. Ее первый муж, как она рассказала, вернулся в свою страну и вступил в ополчение. Подробностей она не знала. Я знал. Видел фотографию снятую в его юности. Она ее сохранила для дочери. Он был из того города, который мы убили. Я его опознал. Он был из тех мертвых ополченцев, которых мы похоронили в братской могиле. Оказывается, я их всех запомнил. Когда моя дочь выросла, я рассказал ей, о ее первом отце. Он был достойным человеком. Он ушёл когда его позвала родная земля и погиб за нее.
  
   Я апостол Мессии судного дня, я не лгу. Мне снился сон - видение, где этот мертвый боец сказал: "Спасибо, что спас мою дочь и ее мать, - потом он как прислушался и добавил, - Ребята просят передать: Благодарим за достойное погребение. Наш отряд во главе с командиром предстал перед Господом с оружием и при знамени. Но гибель нашей земли мы тебе простить не можем. Но есть Тот, кто может тебя простить".
  
   После этого я почувствовал, что моя душа вновь ожила. Я апостол Мессии судного дня, я верю, я хочу верить, что это Господь простил меня. Вера вновь пришла ко мне, а Господь послал нам Спасителя.
  
   Все остальное вы знаете из описаний деяний Спасителя. Сначала к нему шли как к врачу. Потом как врача его приглашали в другие города. Исцеляя тела, он исцелял души. Он шел по нашей земле и люди выходили к нему на встречу. Отчаявшиеся, обозленные, никому не верящие и страстно хотевшие верить. И все кто хотел обрести веру, ее обретали.
  
   Мессия последнего дня. Раньше люди думали, что Он придет в конце света и будет судить нас. Праведные будут спасены. Грешникам уготован ад. Всё так и было. Это действительно был последний день той цивилизации, в котором мы раньше жили, ее лжи, ее стяжательства, ее безразличия к страданиям других людей. Это действительно был страшный суд, ибо нет суда страшнее и справедливее, чем суд своей совести. Кто раскаялся в своих делах, не на словах, на деле, всей душой, тот обрел веру. Кто обрел веру, тот спасся, кто ее отринул, тот погиб.
  
   И возродив веру, мы возродили страну. Мессия и его апостолы, так нас называли. Но это были ученые, инженеры, врачи, учителя. Это была нравственная элита нашей нации. Мы стали ее вновь обретенным иммунитетом. Проповеди? Не совсем так, мы учили как выжить, как воссоздать разрушенное, лечили людей, учили детей и всех кто хотел учиться.
  
   Мы тяжким трудом смогли восстановить только часть того что было до катастрофы. И когда это произошло, Врач - Спаситель и мой друг ушел. Биологически умер, духовно остался с нами. Я был у его изголовья когда он уходил. Он был спокоен. Так спокоен бывает человек, которые сумел сделать самое главное дело в своей жизни, так бывает спокоен человек, который верит, что его жизнь не была напрасной.
  
   Вот и моя жизнь подошла к концу. Эти записки последнее, что я должен был сделать. И я сделал это. Я не лгал. Я не оправдываюсь. Судите меня. Я не прошу о снисхождении. Я не прошу о помиловании. Я прошу не повторять того, что мы сделали в своей корысти и безразличии к жизни других народов. Я прошу сохранить нашу веру и то немногое, что мы сумели восстановить.
  
   Примечание историков:
   Подлинное имя: Крис Норман. После ухода (биологической смерти) Врача - Спасителя, он был выбран координатором союза свободных общин. По его завещанию, тело Криса Нормана кремировали, а прах развеяли над погибшей землей в оккупации которой он принимал участие.
  
   К изданию сборника:
  
   Мы, группа историков ученых первоначально хотели использовать этот материал в качестве иллюстрации-дополнения к истории катастрофы. А потом решили обработать и издать эти воспоминания отдельной книгой. Вы услышите живые голоса участников этих событий. С нашей точки зрения, они это заслужили.
   Со всеми подробностями которые в полном объеме не были известны людям той эпохи, вы сможете ознакомиться, прочитав наш совместный труд: "История катастрофы".
   Вы знаете, что объединенными усилиями мы люди с планеты Земля смогли спасти человеческий род от гибели. Одной из нравственных основ нашего спасения и возрожденной цивилизации являются принципы сформированные ученым Михаилом Кержиным о судьбе которого вам известно от него самого и от его единомышленников. В одно время с ним эти принципы разработал врач, которого его современники именовали: Спаситель.
  
  
   Осознать себя неповторимой живой индивидуальностью и в то же время понимать, что ты часть единого целого, это как подойти к пониманию основ разума, увидеть бесконечную лестницу, ведущую к его вершине.
  
   Первая ступень этой лестницы: это прекратить уничтожать себе подобных; накормить всех голодных; дать кров над головой всем кто в этом нуждается. Признать, что свобода это знания и они так же необходимы как еда, одежда и жилище.
  
   Вторая ступень: это не уничтожая насильно все различия в разумном сообществе, признать, что оно едино.
  
   Третья ступень: это признание, что мы только часть разума планеты.
  
   Четвертая ступень это равноправный контакт с разумными существами, достигшими первых трех ступеней.
  

Эпилог

   В моём классе заболела девочка. Ей поставили диагноз онкология. У нас многие умирают от этой болезни.
  
   В нашем регионе добывают энергоносители. О безопасности добычи никто не заботиться. Главное прибыль. Ради нее мы болеем и умираем. Эта прибыль принадлежит не нам.
  
   Мама девочки воспитывает ее одна. Отец ребенка умер, он работал на добыче углеводородов и при очередной аварии задохнулся от выброса ядовитых веществ.
  
   Мама девочки работает на двух работах. Раньше она была учителем литературы, но ее выгнали из школы из-за конфликта с директором. Теперь она уборщица. Моет офисы. После двенадцатичасового рабочего дня сил у нее почти не остается.
  
   Я стал навещать больного ребенка в те дни, когда ее мать просто падала от усталости. Приносил скромные передачи, читал ей сказки. Надежда, так звали девочку, не всегда была мне рада. Иногда капризничала, часто плакала. Но я все равно приходил. Я видел, что нужен. Я понимал, что ей нужна поддержка. Я чувствовал как она рада, что ее судьба и жизнь, небезразличны этому миру. А еще я чувствовал себя настоящим учителем, я рассказывал ей об истории, в основном о забавных случаях и радовался, когда она смеялась. А иногда мне казалось, что общение со смертельно больной Надеждой мне нужно так же как и ей, а может и нужнее.
  
   Потом операция. Ночью у постели девочки дежурила ее мать, днем пришел я. О состоянии ребенка врачи говорили уклончиво. И было не ясно, выживет Надежда или умрет. Так продолжалось с неделю. Потом наступил кризис. Надежда стала все чаще терять сознание. После тяжелого бесконечно длинного дня, меня у постели ребенка, сменила ее мама. Она взяла дочь за слабенькую ручку и пыталась отдать ей силу своей жизни, а у нее самой этой силы было немного.
  
   Из палаты, где без сознания лежала пораженная метастазами Надежда, я вышел в коридор, потом по лестнице медленно спустился в вестибюль и сразу увидел их.
  
   Они стояли у тускло окрашенной стены небольшой сплоченной группой и посетители, не замечая, обходили их.
  
   Чингис подошел первым.
  -- Здравствуй, - сказал он и протянул ладонь.
   Я пожал ему руку. Пальцы у него сильные и теплые.
  -- Какой вы же худой и бледный, - сочувственно заметила вставшая рядом с Чингисом Вера, - а я вас совсем другим представляла.
  -- Так это вы написали "Перед рассветом"? - решительно спросила Надя Гогрина
  -- А вы разве читали мою книгу? - слегка удивился я, - Но как? Она так и осталась ненужной и не замеченной. Самое страшное, не то что книги горят, страшно, что их уже не читают.
  -- Страшно не только это ..., - начал говорить Чингис, и не закончив как оборвав фразу, стал смотреть на посетителей.
  
   Эти усталые, расстроенные люди не видя их, проходили мимо и шли дальше с сумками нагруженными домашней едой, поверх обычной одежды накинуты застиранные белые халаты с проставленными на них квадратными штампами казенных отметок онкологического диспансера. Они шли в многоместные душные палаты поддержать своих близких, передать им тепло человеческого участия и сострадания. Они шли к тем кого уже пожирали метастазы болезни, кому уже поставили страшный диагноз: злокачественная опухоль. Заболевания, которым так тяжко больна наша страна. Они шли к ним, чтобы сказать, что еще есть надежда и надо бороться за свою жизнь. Они будут говорить это присев к ним на узкие больничные койки, чуть сдвинув с тощих матрасов несвежие простыни. Кто-то будет искренен, а кто-то уже не веря в спасение станет прятать и отводить взгляд.
  
  -- Скажи им, - заговорил Чингис, - скоро будет катастрофа и еще можно ее избежать.
  -- Я это говорю, только меня никто не слышит. И не хочет слышать.
  
   Мы замолчали и это молчание было как тесный удушливый смертный саван в который торопятся одеть человека, даже не замечая что он еще жив.
  
  -- Значит надежды уже нет, - холодно и бесстрастно отметила Вера, - удар примут другие, не они, а страна будет разрушена.
  -- Не знаю, Надежда еще жива, она борется, с ней ее мама ...
  
  -- Ты чего это всё бормочешь? - сварливо сказала и подозрительно посмотрела на меня пожилая неряшливая санитарка и раздраженно:
  
  -- Посторонись! Не видишь что ли я тута полы мою ... встал тут ... бормочет ... псих ...
  
  
   Я посторонился, а она начала елозить по полу старой тряпкой надетой на деревянную швабру, и не часто макая линялую ткань в ведро с мыльной и грязной водой.
  
  -- Тогда скажи им, что останутся жить только потомки тех, кто пойдет в бой за Родину. Они сумеют восстановить страну и откроют новую эру в развитии человеческой цивилизации. А все кто не найдет в себе силы бороться с метастазами страха, апатии и равнодушия, умрут проклинаемые их детьми, - потребовал Чингис.
  -- Мне никто не поверит, - устало отказался я.
  -- А ведь ты тоже болен, - пристально рассматривая меня, сказала Вера, - я вижу, что в тебе тоже есть бациллы апатии, безразличия, опустошенности.
  -- Я сильно устал, - нехотя признался я.
  -- А если мы поможем вам? - серьезно предложил Иван Гогрин, - Если мы, ну хоть отсюда, с этих страниц, крикнем о грядущем ... Может, может хоть это поможет вам собраться?
  -- Вас никто не увидит и не услышит, - тихо и устало прервал я его, он замолчал, я продолжил, - в лучшем случае о вас скажут: это неумная фантастика; пустой и пошлый розыгрыш; в худшем: это клевета.
  
   А я и на самом деле устал, весь был выжат, уже не осталось сил, хотелось прийти домой, забраться под одеяло и не о чём не думать.
  
  -- Смотри! - окликнул меня Чингис, - Наши пришли!
  
   И я увидел их. На Ивана Гогрина одетого в вытертый камуфляж и которого под руку держит Надя Гогрина, ревнуя смотрит красивая рыжеволосая женщина и кажется, что она немного картавя спросит: "А я? Со мной то как будет?". Ее за локоток галантно поддерживает полковник коммандос ставший апостолом Мессии судного дня, на его плечи накинута грязная рваная прожженная шинель. Поодаль, смущенно не смея подойти к основной группе, прислонился к давно не мытой стенке одетый в сероватую форму Николай Сушев. Рядом с Чингисом и Верой встали ополченцы. Они были с оружием и при знамени. Были и другие, пришли все, о ком я рассказал в этой книге.
   Они стояли невидимыми тенями и молча смотрели на меня. Они смотрят, а я их узнаю. Они живут рядом со мной в этом подлом времени. Они еще не знают о своей грядущей судьбе. Но я хорошо знаю каждого из них, пусть и под другими именами.
  
   - У нас еще есть время всё изменить, - негромко и неслышно для других заговорил Михаил Кержин.
  -- Время есть, только осталось его немного, - ответил я и чуть улыбнулся своим современникам.
  -- А знаете, - смущенно заговорил Николай Сушев, - Вас за такую книжку могут посадить. А потом в СИЗО или в зоне убьют. Я же там работаю, знаю, как это делают. Подкинут наркотики или оружие, арестуют, под пытками вы во всем признаетесь. Ваше имя и вашу работу платные провокаторы закидают грязью. И поверьте, никто за вас не вступится. Вы умрете оболганным и забытым. Разве вам не страшно?
  -- Врать не буду, боюсь. Только есть вещи намного более страшные, чем страх боли и смерти, - тихо ответил я, - и чтобы не случилось, я хочу остаться человеком, а не добровольно превратиться в выродка и универсальный биологический организм.
  -- А как вас звали в детстве? - неожиданно спросила Надежда Гогрина.
  -- Я был шустрым и непоседливым ребенком и мама звала меня Чиж, - усмехнулся я.
  -- Нам пора, Чиж, - сухо объявил Чингис, - Скоро увидимся.
  
   И они все ушли. Я прощаясь помахал им рукой.
  
  -- Ишь сумасшедший, еще и руками размахался, - пробурчала недовольная санитарка, - шёл ты бы лучше отседова.
  
   Я вышел на улицу. Поливал землю мелкий холодный дождь и срывал порывистый ветер с голых веток мокрых деревьев последние жухлые листья. Было темно. Рассвет будет не скоро. Я поднял воротник куртки и пошел домой.
   И только на мгновенье мне показалось, там далеко впереди, в конце разбитой, полной ям дороги по которой я иду, уже засияли тоненькие солнечные лучи грядущего рассвета.
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019