Все что написано в данном произведении, является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными людьми и событиями, совпадением.
--
Я только сейчас почувствовал себя человеком
--
Когда убивал?
--
Когда становился самим собой
Николас Монсаррт "Узаконенное убийство"
Глава первая
Речь прокурора наполненную казенным пафосом и нашпигованную цитатами из Уголовного кодекса я не слушал, мне это совсем не интересно, когда готовился к суду, то прочитал в пухлом томе уголовного дела обвинительное заключение. Этого вполне достаточно, тем более ничего нового в ходе судебного процесса не всплыло. Зато я внимательно и с нескрываемым удовольствием рассматривал прокурора, пристально почти не отводя взгляда. Прокурора это не то что бы смущало, но ему мой бесцеремонный взгляд был явно неприятен. Дело в том, что хотя слово "прокурор" мужского рода, но этот прокурор был бабой. Буквально бабой, т.е. женщиной в форме прокурора, к тому же молодой и вполне привлекательной женщиной, вдобавок прокурор был не замужем. Оптимист мог бы даже предположить, что прокурор является девушкой, но я реалист и в непорочное девичество государственных обвинителей не верю. Прокурор выступала, как это и положено по закону стоя, фигура у прокурора отличная (прямо девочка -фитнес с глянцевой обложки) и все или почти все ее достоинства обтянутые синей тканью были на виду. Отлично пошитая форма не служила ей броневой защитой, вовсе наоборот, она дополнительно вызывала извращенное желание, которое испытывает почти каждая особь мужского рода, оказавшись в доступной близости от законного представителя государства. Вполне понятное желание нормального российского мужика, который мечтает хоть раз отъ...бать государство, (вместо того, чтобы постоянно быть отъе...нным им) да еще и получить при этом удовольствие.
Убийца сквозь прутья решетки протащил руку и дернул меня за рукав пиджака. Оглядываюсь. Убийца сидевший в железной клетке установленной в зале судебного заседания, кивает на прокурора и одобрительно поднимает вверх большой палец правой руки. Делаю скорбную мину. Да девочка отличная, но не для нашего рыла сей калашный ряд. Вот что говорит моя гримаса. Убийца чуть вздыхает, но все равно посылает в сторону прокурора воздушный поцелуй.
Государственный обвинитель, сильно топает высоким каблуком не форменной модельной туфельки по казенному полу и гневно требует от суда, оградить ее от непристойных жестов подсудимого. Я не вставая с места мягко возражаю говоря, что в искреннем порыве души обвиняемого нет ничего непристойного, и закон не запрещает подсудимому испытывать глубокие чувства даже к прокурору. Присяжные улыбаются, прокурор от злости бледнеет, судья заметным усилием воли давя смех в голосе, делает подсудимому замечание. После сего казуса грозные слова прокурора вернувшегося к продолжению своей речи: "И после всего этого обвиняемый все еще рассчитывает уйти от наказания" вызывают веселое оживление у части присутствующих в зале зрителей. Прокурор, багровея комкает свое выступление, заканчивая речь требованием признать Убийцу виновным.
Государство голосом форменной девицы требует: "Обвинить", "Наказать" и защитить общество от Убийцы. От всех нас ставших убийцами по приказу этого общества. Да ладно нам не привыкать ...
Ну-с защита вперед, вам слово, вам защищать Убийцу. Что же ты скажешь продажный сутяга - адвокат? Мне есть что сказать, это я учил Убийцу убивать людей, это я ...
Глава вторая
Построенные в шеренгу дети, дрожа на холодном зимнем ветру, вертели тоненькими шеями, ошалело разглядывая дырявые полу занесенные снегом палатки и видневшиеся вдали горы. Там за этими горными перевалами Пакистан, там за этими пока непроходимыми занесенными снегом горными вершинами расположены учебно-тренировочные базы моджахедов. Там уже учат духов убивать этих детей. Детей призванных в армию, попавших служить в десант и направленных к нам в отдельную десантно-штурмовую бригаду, дислоцированную в Афганистане в городе Гардез что стоит в пятидесяти километрах от пакистанской границы.
Скоро мы встретимся, те кого специально натренированные спецы по уничтожению людей обучают в Пакистане, и те кто сейчас со страхом и недоумением слушают меня. Это мне придется их обучать. Я не специалист по убийствам, я самый заурядный плохо дисциплинированный солдат и только из-за нехватки младшего командного состава, мне присвоили звание: "младший сержант", назначили командовать взводом и приказали учить этих детей. Учить убивать, учить выживать. Всего полтора года назад учили меня. Хорошо учили. Я выжил. Ну что ж ребята? Давайте знакомится:
- Ты! - ткнул я пальцем в стоявшего в строю правофланговым высокого уже посиневшего от холода и сгорбившегося пацана, - умеешь на гармошке играть?
--
Нет, - чуть помедлив, растерянно отвечает солдатик.
--
Плохо, - огорченно заявляю я, разочарованно пожимаю плечами и добавляю, - очень плохо.
--
Я умею! - слышу громкий выкрик из строя.
Подхожу, рассматриваю крикуна. Среднего росточка, весь уже заморенный службой ребенок, носом шмыгает, шинель не по размеру, одно слово: новобранец - шнурок.
- А еще я на баяне и аккордеоне умею, - добавляет солдатик и неуверенно улыбаясь, дополняет, - я в музыкальной школе три года учился.
Коротко без замаха бью музыканта кулаком в солнечное сплетение. С коротким стоном он валится на грязный затоптанный снег.
- Запомните правило номер один, - спокойно объявляю я изумленным подчиненным, - хочешь на войне выжить - никогда не высовывайся. А теперь, взять условно убитого и разойдись.
Они бойцы с моего взвода, они мои новые товарищи, те с кем мне придется воевать в горах Афгана, ушли в палатки. Двое последних уходя и оглянувшись на меня подняли так и не вставшего музыканта и потащили его под руки.
Вот так я и познакомился с Убийцей, тогда его так и прозвали: "Гармошка".
Конечно, всё можно просто словами объяснить, так мол и так ребята, осторожнее надо быть. Только в армии присказка такая есть: "Можно Машку за ляжку и козу на возу". Не словами учат солдата на войне, ему вбивают в подсознание в безусловный рефлекс, требование: "хочешь на войне выжить - никогда не высовывайся". Именно вбивают. Эти растерянные ребята, что сейчас не разговаривая, разбредаются по палаткам, пораженные жестокостью и неожиданностью случившегося получили сегодня первый урок. Их еще много будет этих уроков, но этот первый, они запомнят на всю жизнь.
Задолго до появления штатных психологов с их заумными тестами, в армии была разработана своя система психологической подготовки. Жестокая система, внешне абсолютно бессмысленная и к сожалению весьма действенная. Не ученые мужи ее создавали - практики. Строевые офицеры, старшины, сержанты. Очень неприятная система, поганая подавляющая человеческую индивидуальность система. Пытается сломать тебя эта система, подогнать под военный стандарт. Да я и сам жертва этой системы, мне тоже довелось вволю хлебнуть дерьма армейского дебилизма. Но! Зато точно знаешь: кто на что способен и на что способен лично ты. А еще эта система вырабатывает стойкий психологический иммунитет, а без него служить в армии, а уж тем более воевать просто невозможно. А победа на войне это не парады, победа это не шелест гордо поднятых знамен. Победа это когда ты жив, а он убит. И чтобы выжить надо убивать. Вот чему учат солдата на войне. Выжить, но запомни, если хочешь выжить только за счет своих товарищей, тебя убьют. Запомнил? Вот и молодец! Все остальное: стрелять; бить; отступать; наступать - это уже просто выработка определенных военных навыков, научим.
Проснувшись ночью я в одном белье и тапочках накинув на плечи старый бушлат вышел из палатки помочится. Холодно, идти далеко лень, спокойно поссал на одну из военных святынь, переднюю линейку батальона. Возвращаюсь, смотрю сидит сгорбившийся Гармошка у печурки и в огонь смотрит. Ничего не замечает. Хотел сзади подойти и провести ему прием: "Снятие часового", долбануть кулаком в затылок, чтобы никогда не расслаблялся всегда был готов к тому что его убить могут. Пожалел, не стал бить. Все-таки первый день и так пацану досталось.
- Не спишь? - я неслышно подошел к Гармошке, - А почему? Ты же не в наряде?
- А знаешь сержант, - вздрогнув и обернувшись пацан поднял на меня покрасневшие глаза, - я тебя в первом же бою убью!
- Доброволец небось? - понимающе усмехнулся я, - не ждал такого, а? Думал мы тут только лозунгами брякаем да задушевные разговоры с бойцами ведем?
- С чего ты взял, что я доброволец? - отвернулся и снова стал смотреть в огонь печи Гармошка.
- На меня смотреть! - тихо властно непреклонно потребовал я, - рожу не отворачивай!
Щуплый пацан опять повернулся в мою сторону, в глаза не смотрел.
- Так вот то что ты доброволец, у тебя на морде написано. То что образование музыкальное имеешь, скрыл. А иначе бы в военном оркестре в Союзе придуривался. Напросился в десант, захотел в Афган, вот и получай теперь и то и другое. А убить меня, - я слегка засмеялся, - не так-то просто ...
Потянуло по дощатому полу противным холодным сквозняком, зашел в палатку с ведерком угля припорошенный снегом дневальный, быстро запахнул полог палатки и растаял в жилом тепле холодок.
- Дневальный! - резко и грубо прозвучал мой окрик.
- Я! - испуганно откликнулся солдат.
- Почему у тебя на посту посторонние?
- Так я это ... - начал оправдываться растерявшийся мальчик, не даю ему договорить:
- Еще раз увижу кого, пеняй на себя.
И закончив военным втыком разговор пошел спать. Когда уже засыпал, услышал недовольное бурчание:
- Ну и сволочь же нам в командиры досталась ...
и с койки приглушенный голос Гармошки:
- Убить его гада ...
Глава третья
Не так-то это просто - убить человека. Я тоже одного хотел убить. Служил в третьей роте офицер один, первым взводом командовал. Не просто дерьмо, а говно натуральное, все офицеры как офицеры нормальные ребята, а этот одно слово: "говно". Любил он по мелочи личный состав зае...вать, гонор офицерский показывал. Его уж свои сколько раз урезонивали: "Хорош до ребят дое...ться, убьют же тебя дурака!" Этот вроде как притихнет, а потом опять. Сам то я во второй роте служил, с ним до поры не сталкивался, по рассказам только знал. Да вот пришлось познакомиться.
Весной восемьдесят первого года уходили на дембель мои земляки, обещали маму мою проведать, успокоить ее, мол все нормально у сына ее, сами видели живой - здоровый. Маме я подарок приготовил, три месяца деньги копил, вот и купил в лавчонке афганской - дукане женский набор. В кожаном тисненном золотой вязью футляре аккуратно закреплены маникюрные никелированные ножницы, всякие там пилочки, щеточки. Прелесть, а не набор. Часто я им любовался, все думал, как мама моя обрадуется, увидит что я помню ее и люблю.
- Покажи, - попросил подошедший лейтенант, когда я дожидаясь своего взводного стоял у палатки строевой части штаба бригады, и в очередной раз открыв набор рассматривал его содержимое.
- Красивая штучка, - одобрил офицер, рассматривая поданный мной футляр, а потом спокойно положил его себе в карман и противно улыбнувшись сказал, - ты себе еще достанешь.
Честно говоря, я даже не поверил, что он это всерьез говорит. Полно грехов у наших командиров было, но чтобы солдата обобрать, его личные вещи себе хапнуть, такого не водилось.
- Это не трофей, - слегка взволновался я и поспешил объяснить, - я его на свои купил, маме это подарок
- Твоим подарком я ноготки постригать буду, - хохотнул лейтенант.
Хотел ему по морде заехать, аж кулаки зачесались, в глазах потемнело. Еле сдержался, не то это место штаб бригады, чтобы офицера пиз...ть.
Говнюк летёха развернулся и посвистывая ушел, а я глядя ему в спину решил: "убью гада".
Трофейного оружия у нас полно было, но его почти не использовали, не зачем. Наше вооружение по боевым качествам намного лучше европейского или американского было. На операциях когда брали чужие стволы, то чтобы не тащить такую тяжесть по горам, его на месте уничтожали. Если транспорт был, то винтовки, автоматы, пулеметы, пистолеты доставляли в штаб и там сдавали. А вот этот пистолетик я не сдал, хранил как сувенир. Удобный такой пистолет, в руку легко ложился, не тяжелый, зато бой вполне приличный. Эта модель CZ-75 производства "Чешска Зброевка" тогда в нашей армии почти не известна была, только по производителю я догадался, что это чешский стволик. Как он в Афган попал, хрен его знает. Думал, приведу его в заведомо негодное состояние, да попробую домой провести. Провезу так провезу, отберут так отберут, криминала тут никого нет, макет он и есть макет не оружие. А вот тут стволик к месту пришелся, будто ждал случая такого. Бей с него и хрен кто чего докажет, не наше оружие душманское.
Запросто мог эту суку эту прямо в части положить, ночью в спину, а потом ствол в говне солдатского сортира утопить и ищите ... только хрен найдете, все на духов спишут. Не стал. Хотелось в глазки ему паскудные посмотреть, чтобы понял он значит, кто его убил да что. Момент подходящий выбирал. И вот летом дождался. Наши роты вместе на одной операции участвовали. Меня как пулеметчика в третью роту перекинули, их пулеметчика ранили тяжело, а я значит вместо него пошел огневую мощь усиливать. В ходе операции все поближе к летёхе держался. И вот пошли мы в кишлак на прочесывание. А там и перестрелка началась. Духи по нам бьют с винтовок и автоматов, мы попрятались и отстреливаемся. Смотрю, а летёха юрк и во двор, я за ним, рядом никого. Закидываю свой пулемет на плечо, достаю из РД пистолет, затвор передергиваю, все патрон в стволе, можно стрелять. Вот тут-то я эту паскуду и окликаю. А он ... понял, что не успеет свой автомат поднять, не дам я ему себя убить. Смотрит на меня, трясется и глаза такие ... ну как у кролика - красные, жалобные и мокрые, все губами еле шевелит да только никак не идут у него слова. А у меня палец на спусковой скобе как одеревенел, хочу выстрелить и не могу. Секунда прошла или две, а может и десять, да и кто их тут считать будет? А потом я выстрелил, ему под ноги. И ушел, пистолет выкинул. Почему не убил? Не знаю. Все-таки это же не бой был, а чистое убийство и оказалось, что не так-то это просто убить человека, особенно в упор глядя ему в глаза. Потом об этом случае летёха никому не сказал, я тоже помалкивал.
Глава четвертая
- Зигзагом беги, из стороны в сторону бросайся, сбивай ему прицел ... Понял? Пошёл!
Поочередно слева, справа из лежащей на снегу цепи встают солдаты и бегут. Пригнувшись. Вперед! Зигзагом. Пробежал десять метров упал. Следующий... Пошёл! А поверх спин бегущий ребят пулеметные трассы летят, ниже пригибайся боец, ниже, это я стреляю из пулемета. Пусть привыкают, мне патронов не жалко ...
- Убит! - выкрикнув я прекратил стрельбу, подошел к лежащему и замершему бойцу, ткнул в его спину носком кирзового сапога, - Почему когда залег сразу в сторону не отполз? Пулю словить хочешь? - и обращаясь ко всем:
- Взвод! На исходную бегом марш...
А бежать на исходную, это триста метров по пояс в снегу ... это обливаться потом на тридцатиградусном морозе, это ловить широко открытым ртом разряженный горный воздух, глотать на бегу слюни и сопли и упаси бог, кому хоть кусочек снега положить в пересохшую глотку ... уже десятый раз на исходную. И долго вам еще бегать ребята! Заставлю бегать, заставлю вас действовать как одно целое ... Я не хочу чтобы тебя парень дух поймал в прорез прицела и убил. Закричит тогда твоя мама, проклянет войну и меня твоего командира что не сберег ее мальчика. А у меня парень, тоже мама есть и пишет она мне в своих письмах чтобы я вас бёрег. Вот так то ребята. И плевать, понимаете мне просто плевать на то как вы кроете меня матом, когда думаете что я вас не слышу. Все я слышал ... А вот теперь ты боец меня слушай, мало самому пулю не словить, тебе парень надо еще и попасть в того кто на тебя бежит и стремится убить. И он тоже зигзагом двигается и тоже не хочет к тебе в прицел попасть, его же тоже учат, только не я, самый заурядный солдат срочной службы, а специально натасканный специалист по убийству людей -профессиональный киллер етить его мать. Ты понял пацан? Все просто: кто кого. И ты должен стрелять лучше. А вот теперь: На исходную бегоооом марш! И учись стрелять, учись! Я тебя научу! Я хорошо стреляю, именно поэтому убиты те кто целил в меня и моих товарищей. Взвод! Слушай мою команду: На огневой рубеж ... бегооом марш! Прицел постоянный. Огонь!
Я учил этих детей как стать солдатами, как двигаться в горах, как и куда стрелять, бросать гранаты, бить из гранатомета. Тренировал прыгать при десантировании с вертолета, с наземной техники. Учил, как пережать артерию у истекающего кровью раненого, как вколоть промедол, как тащить раненого или убитого товарища. Тяжело было? Не то слово тяжело, на пределе сил, так вернее будет.
Гармошка при обучении от других бойцов ничем особенным не отличался, только я чувствовал исходящую от него сильную неприязнь, на меня направленную злобу. Мне если честно начхать на это было, и специально парня я не гноил.
Мало время прошло, только азы бойцы усвоили, а там ... Вперед милые в горы, там доучитесь и не мой это приказ, комбрига. А подполковнику со штаба армии распоряжение, перекрыть горные перевалы.
На первой же операции я Гармошку вперед себя пустил. Мой взвод как всегда в передовом охранении выдвигался. А идти передовым зимой в горах это не только вести наблюдение, это еще и топтать тропу. А снегу в горах по пояс намело, а груза на каждом из вас навьючено по тридцать - сорок кило. Уже через двести - триста метров любого идущего впереди бойца начинает шатать от усталости. Гармошку уже через сто метров зашатало. Идет боец, топчет кирзовыми говнодавами снежную целину, еле ноги вытаскивает и все оглядывается на меня раз, другой, а у самого глаза такие жалобные, взглядом так и спрашивает: "А смена то когда?"
- Шире шаг воин! - весело подбадриваю я измученного пацана и с откровенной подъ ...кой добавляю, - Ты ж десантник! Гвардеец! Родина от тебя подвига ждет! А ты даже снежок утоптать не можешь. Вперед сокол, выше голову орел!
- Сам то чего вперед не идешь, - еле огрызается вытирающий сопли десантник, шатающийся и уже весь мокрый от пота гвардеец, ощипанный морозом орел и поникший сокол.
Этот герой-доброволец уже не подвиге думает, а том как сойти с тропы и хоть пяток минут посидеть, пока будет мимо проходить взвод. На тренировках мы так и ходили. Сто метров снег утаптываешь, потом садишься, пропускаешь вперед очередного и в конец колонны отдыхать, т.е. брести повесив голову по утоптанной тропе, пока очередь тебе опять вперед не вытолкнет.
- Боюсь я, - тихонько признаюсь я Гармошке и цинично ему подмигиваю, - Помнишь как ты меня обещал пристрелить в первом же бою? Я значит тебя меняю, а ты мне очередь в спину ... нет уж иди впереди мне так спокойнее будет ...
Еще на сто метров движения хватило сил и терпения у пацана, а потом как заревет:
- Да не буду я в тебя стрелять ... руки еще марать ... сам от браги сдохнешь ...
- Обещаешь? - все еще придуриваясь строго спрашиваю я.
- Да! - чуть не плачет вконец замученный походом по снегу Гармошка.
- А можно ли тебе верить солдат? - проникновенным тоном продолжаю я весело подъ...вать пацана, - То ты обещаешь пристрелить, то обещаешь не стрелять. Где же правда солдат? Ну как тебе можно верить?
Судя по его виду верить ему и точно было нельзя, так хотелось парню меня прямо тут же на месте расстрелять.
- Ладно уж, - смилостивился я, - поверю.
И пошел вперед, в свою очередь уминать покрытый ледяной коркой снег. Шаг проваливается левая нога, еще шаг, правая провалилась, с натугой вытаскиваешь левую и рвет сапоги и ткань галифе острая ледяная кромка снежного покрытия. Вот потому то мы в штопано - латаном рванье и ходим. Ничего. Шире шаг третий взвод! А новую форму мы себе добудем, а не добудем, так украдем. Я вас ребята и этому научу.
Через пять шагов я обернулся, обессилено свалился на снег Гармошка и уже без всяких подначек серьезно ему говорю:
- Я же тебя предупреждал, убить меня не так то просто ...
Почти весь январь мы то ходили то ползали на боевых операциях по горам. Перестрелки были, серьезных боев, нет. Мы тут! Показывали мы своими походами духам. Видим! Редкими выстрелами и минными засадами отвечали нам.
А в феврале ... Кровь впитавшаяся в снег черная, вся заляпана темными кровяными пятнами горная тропа. Быстро застывшие на морозе тела убитых скрючились. Глаза не живые, остекленелые. Бегло осматриваем трупы, ничего интересного. В стороне от убитых сидят трое раненых моджахедов. Испуганные, трясущиеся. Их уже перевязали, абы как, только бы кровь остановить. А у нас? Нет потерь! Мы эту группу духов из засады взяли. Всю такую постылую бесконечно длинную ночь коченели в замаскированных укрытиях, а на рассвете дождались. Ну духи вот мы и встретились. Вы, которых учили в Пакистане натренированные убийцы, и мы ... голодные, окоченевшие от режущего горного ветра, задубевшие от мороза, почти заледеневшие на снегу. Они идут прямо на нас, растянулись в колонну по одному, без боевого охранения. Не ждут. Тут их горы и их земля. Да вот только и мы эти горы потом и кровушкой полили, щедрую принесли им жертву, и для нас теперь эта земля не чужая. Без голоса условными жестами передаются сигналы. Триста метров. Приготовиться! Негромко щелкают затворы досылая патроны в стволы. Двести метров. Прицел! До узкой прорези в прицельной планке сузился мир и идет на конце этого мира пока живой человек. Сто метров. Плавно тяни указательным пальцем спусковую скобу. Огонь! Взрывается выстрелами тишина, по плечам бьют отдачей приклады автоматов и пулеметов. Кричат от ужаса духи и уже мертвыми падают на землю. Не бой - расстрел! За оружие схватиться они не успели. Всего то времени прошло... А сколько? Течет время не по делениям циферблата, а летит расстрелянными патронами, по два магазина мы успели расстрелять, для нас секунды, а вот для них вся жизнь. Вся жизнь ... и наши пули, вот и лежат тридцать трупов в горах. И еще не известно кому больше повезло, им погибшим в бою за веру или нам вернувшимся живыми и ... преданными, забытыми. Не известно кому больше повезло, им скрюченными мертвыми телами застывшими на снегу или захваченным в плен раненым, что с ужасом слушают чужую речь, смотрят на чужих полуобмороженных солдат и со страхом ждущих решения своей судьбы.
Х...ля ты меня смотришь дух гребанный?! Разве ты не знаешь что судьба твоя уже написана и решена на небесах? Ведь именно так учит тебя священный Коран. Я тоже пока не знаю чему учит эта Книга. Пока я еще комсомолец и атеист. Пока я солдат и без всяких книг вижу твою судьбу. Ты будешь лежать тут, где ты встретил нас. Мы твоя судьба. Мы советские мальчики ставшие солдатами. Мы брошенные чужим приказом в горы. Мы уже до блевотины нахлебавшиеся этой войны.
Я отворачиваюсь от раненого моджахеда жалобно с тоской смотревшего на меня. У него перебиты ноги, пули в крошево кости раздробили. Ждешь милосердия воин Аллаха? А если бы раненым попал в плен я? Ты был бы милосерден, а? Можешь не отвечать, я сам видел что вы делаете с нашими пленными ребятами. И молись, молись воин, что бы тебя миновала чаша сия, молись о легкой смерти, именно это и есть милосердие на войне.
- Сержант! - чуть слышно окликает меня подбежавший связной, еле шевелятся его тонкие побелевшие губы, так промерз пацан этой ночью, - тебя ротный зовет.
- Разденься, разотрись снегом, - советую ему, - потом поверх бушлата трофейный халат натяни, вот чуток и согреешься.
И не дожидаясь ответа иду к отвесной скале к командному пункту нашей роты. Иду получать приказ, уходить в передовой дозор, в боевое охранение. Уходить к месту очередной засады. Вперед солдат, в передовую походную заставу, шагом марш. Мы же без охранения не ходим, слишком хорошо знаем, чем это может обернуться.
Петляет горная тропа по которой я иду, как судьба она извивается. А странная эта штука судьба, вьется, вьется да в петлю совьется. Хоть повесься на этой петле, хоть других вешай, а можешь просто на стену свою петлю повесить, глядишь и пригодится когда. А моя петля и вовсе такая странная и ниточки в ней такие разные. Прадед мусульманин - шахид, мученик во имя Веры, расстрелян в тридцать седьмом, не стал каяться не отрекся от Веры вот и получил пулю. Дед мусульманин - красноармеец и шахид, мученик во имя Веры, пал смертью храбрых в бою за Родину, в сорок втором году его убили под Сталинградом. Расстрелянный прадед оставил память - Вера сильнее страха. Дед и миллионы других павших в бою за Родину оставили страну в которой я родился. А я их правнук и внук, плоть от плоти, воюю тут в чужой стране, воюю против тех кто не хочет видеть нас на своей земле, кто не хочет менять свою Веру. И что теперь делать? Не могу я отречься от Родины которую защитил мой дед. Своих ребят бросить не могу, ведь и мой прадед своих единоверцев на допросах не предал. Разве у меня есть выбор?
- Выбора у нас нет, - ротный говорил не глядя на меня и не прекращая растирать куском шерстяной материи побелевшие отмороженные щеки, - тропа одна по ней и пойдем. И смотри, - офицер бросил ткань за землю и повернулся ко мне покрасневшим лицом, - возможно этот отряд передовым был, за ними основные силы пойдут, по данным разведки до двухсот стволов. Если они стрельбу услышали, то сами могут в засаду засесть. Поймают роту на подходе к перевалу и каюк нам. И если так, то от тебя и твоих ребят зависит кто кого раньше засечет. Понял?
- Да ...
- Десять минут на сбор и отдых и вперед
- Там ... - Гармошка подбежал к нам и задыхаясь повторил, - там, пленных ... нельзя же так ... они же раненые ... товарищ старший лейтенант, прикажите им ...
- Что приказать?! - чуть повысил голос офицер и поморщился.
- Раненых эвакуировать, - откашливаясь на морозе и как выталкивая сквозь хрипы слова заговорил Гармошка.
- Как эвакуировать? - жестче переспросил ротный и мне:
- Твой боец?
Я промолчал, только смотрел на бледное с пятнами обморожения лицо солдата. Да он уже не мальчик, не ребенок - солдат. Солдат этой войны. Боец парашютно-десантного батальона. Голодный, оборванный, замерзший десантник с нашей бригады.
- Вертолеты вызвать, - еле шевеля губами тихо произнес десантник и опустил взгляд на грязный, заляпанный кровью убитых и истоптанный сапогами живых, снег.
- Дааа ...? - зловеще протянул офицер и приказал:
- На меня смотри солдат!
Гармошка стал смотреть офицеру в глаза, а тот:
- Ты знаешь где мы находимся? Нет?! А я знаю где! Прямо на границе, только не понять на чьей! Тут в горах пограничных столбов нет, а карта только условно линию границы определяет. А если мы в Пакистане? Тогда как?! Я вертолеты вызываю, а их пакистанские ПВО сбивают. Кто тогда за жизнь летчиков ответит? Кто за убитых ребят ответит? Ты!?
- На руках раненых вынести, - растерянно пробормотал Гармошка, - мы же своих выносим.
- Помрут по дороге это раз, - негромко и не глядя на Гармошку вмешался в разговор я, - перед смертью намучаются - два. И кто их потащит?
- Хочешь ищи добровольцев духов на себе таскать, - коротко и зло рассмеялся ротный, - а я такой приказ не отдам, но и запрещать не буду. И еще ... - сделал паузу и стал давить взглядом Гармошку офицер, - вынос раненых пленных сильно затормозит наше движение, значит духи первыми на перевал выйдут, а оттуда тропа на пятьсот метров простреливается, вот с этого расстояния по нам из двухсот стволов как ..., - и заканчивая этот такой тяжелый и бессмысленный разговор ротный рубанул Гармошку приказом:
- Ответственность за пленных возлагаю на вас товарищ солдат, действуйте по обстоятельствам.
Вот так! Вот тебя пацан в угол и загнали, в один ход военный мат поставили. Мы то хорошие, мы страшного приказа не отдадим. Ты сам всё решай и перед своей совестью отвечай. Хочешь тащить, один троих - неси. Только мы вперед уйдем, нам перевал надо занять, нам надо своих ребят под пули засады не подставить и приказ выполнить. А ты, один в горах оставайся, доброволец, под такую твою мать. А можешь бросить раненых в горах помирать, одних, страшной одинокой смертью на лютом морозе, и быстро догнать уходящую роту. А можешь ... Выбирай солдат, мы даем тебе право выбора, и спаси нас Господь от такого права.
Через пятнадцать минут после начала движения когда мой взвод уже ушел вперед за триста метров от роты, Гармошка нас догнал. Ни тогда ни потом я не спрашивал его о том какой выбор он сделал. Чего там спрашивать. Донесло горное эхо, хлесткие звуки коротких автоматных очередей. Теперь это звучит чудовищно, а тогда ... тогда это был акт милосердия. Таким было милосердие в беспощадной и бессмысленной афганской войне.
Во время форсированного марш-броска к перевалу, мой взвод в передовой походной заставе выдвигался. В паре со мной шёл Гармошка. Угрюмый, молчаливый, безразлично спокойный, весь как опустошенный. Таких всегда первыми убивают. Я его с собой поэтому и взял, чтобы успеть остановить пацана, если он смерть начнет искать. А чего ее искать? Сама придет, а звать ее не надо, а то ведь откликнется, она редко кому отказывает.
Еще сутки наша рота торчала на перевале, блокировали горные тропы. Чуть не подохли так вымерзли и оголодали, но духи на нас не вышли. Засекли наши посты и ушли обратно в Пакистан. Двести уже обученных и хорошо вооруженных духов не рискнули пойти на прорыв. А было то нас всего три десятка истощенных, обмерзших, голодных пацанов. Пацанов? Да нет же! И мы уже отвоевавшие полтора года в Афгане и наши ребята только-только закончившие обучение, были солдатами. Самыми обычными советскими солдатами, из тех кто умеет стоять насмерть, и убивать, чтобы не быть убитыми.
Не дождавшись противника мы вернулись домой, в бригаду, без потерь. Без физических потерь, а нравственные раны войны в сводках не учитываются, потерями их не считают. Какие еще там душевные переживания? У тебя что ли!? Да вы что совсем ох...ли товарищ солдат? Сколько из нас подранками с той войны вернулось? Да кому какая разница.
- Я его как еб...ну! А он ... - слышу заливистый хохот доносящийся из курилки. Ненормальный смех, высокие с повизгиванием доносятся звуки.
- Сучонок обмочился весь ... - уже другой смеется.
- Бляди! С кем воевать захотели! С десантом, да мы их ... - регочет третий.
Подхожу. Сидят бойцы в курилке покуривают. Забита джарсом сигарета, идет косяк по кругу. Обдолбились бойцы. На меня ноль внимания. А раньше бы как миленькие вскочили. Тоже мне десантники. Худые, оборванные, голодные, обкуренные. Никто из них не сможет ударом руки раскрошить кирпич. Никто в изящном акробатическом пируэте не сможет провести смертельный удар рукой или ногой. Когда приходится, то дерутся по простецки, с широким размахом рук и матерным хрипом. Да чего там, далеко не каждый сможет выполнить норму на турнике, сделать десять раз подъем переворотом. Если кто со стороны на нас посмотрит, рассмеется недоверчиво: и это десант? Да эти полудохлые оборванцы просто жалкая пародия на рослых, щегольски обмундированных красавцев в голубых беретах, что так уверенно чеканят шаг на парадах и лихо демонстрируют приемы рукопашного боя на показухе - показательных ученьях. А нам в Афгане и не нужны рукопашные изыски, пуля она сильнее и быстрее, а хорошо стрелять все уже умеют. Нет у нас красивой формы, и не на парадах мы маршируем, а по горам ползаем. И те кто с нами встречался в бою, пародией нас не считали. Они считали, что лучше уйти, затаится, но не попасть под стволы этих ребят. Тех ребят кто в Афгане с неистребимым десантным вые...оном говорил: "А мы из 56-й бригады!" Другие не хуже нас были: мотострелки; летчики; танкисты; саперы, водилы из частей обеспечения, ничуть не хуже. Но мы то тут служили, в этой части, в этой десантно- штурмовой бригаде и потому:
- Всех вые...ем! - с вызовом глядя на меня орёт обкуренный Гармошка и как захлебывается нервной наркотической икотой, так похожей на смех.
- Будешь? - предлагая протягивает мне обмусоленный на треть выкуренный косяк, веснушчатый боец с моего взвода Валерка.
А я тоже уже хорош. Чуть раньше выпил со знакомыми ребятами из взвода управления крепкой разбодяженной техническим спиртом браги, прёт от меня вонью перекисших дрожжей. Я тоже худой оборванный солдат. Полевая карикатура на плакатного десантника. Ну и что с того, что боевого опыта у меня побольше, ну и что с того, что это я научил этих ребят убивать людей? Мы уже сравнялись. Они уже умеют воевать, убивать и забывать.... Они уже умеют с хохотом рассказывать о страшных вещах. Они уже несут в своих душах заразу войны, не наркотой отравились эти смотрящие на меня солдаты, мои сверстники, сослуживцы, жертвы одного поколения, мы отравлены своей и чужой смертью.
И не надо так на меня смотреть Гармошка, не надо. Я же вижу, что сквозь одурелый вызванный наркотиком смех, плачет твоя душа. Только душа, а сам ты плакать даже ночью в подушку не будешь. Быстро покроется грязью войны и зачерствеет твоя совесть. А когда заболит душа то станешь ты как и все мы: душевнобольным, а вот лекарство от этого недуга тебе уже известно: брага; водка; наркота. Ты не виновен, это же я учил тебя как убивать людей. Ты слышишь меня пацан? Ты не виновен! Мы все не виновны. Мы присягнули на верность государству и выполняли его приказ. Только кто же тогда виновен? Кто!?
Глава пятая
- Слово предоставляется защите, - повторяет судья. В небольшом зале душно. Немногочисленные зрители с любопытством наблюдают за дармовым зрелищем судебного процесса. День будний, а то бы побольше народу пришло. Не глядя по сторонам перебирает на своем столе бумажки прокурор. Сопят судебные приставы. Как опасный зверь сидит за решеткой Гармошка.
Судья вопросительно смотрит в мою сторону. За его креслом на стене повешен флаг России. Той страны которой мы присягали на верность, и которая послала нас на чужую ненужную нам войну, уже нет. Другая страна, другая символика и мы уже другие. Совсем другие. Вот только остались на телах и в душах раны войны. Те что на теле, давно зарубцевались, а вот другие иногда кровоточат.
Я его знаю этого судью и прокурора знаю, городок то у нас маленький. Они другое поколение. Не лучше нас и не хуже просто другие. Для них война в Афганистане это две строчки в учебнике истории. Могут они нас понять? Да хрен его знает ... наверно смогут, если захотят.
- Защита! Так вы будете говорить? - недовольно окликает меня судья
Это я защита. Это мне защищать Гармошку ставшего убийцей. Убийцей или солдатом? Где грань, между убийством по приказу государства и любым другим убийством. Кто ее определит? Закон?
- Мой подзащитный не виновен, - вставая сдержано говорю я и потом кричу: Вы слышите меня суки! Не виновен! Не вам блядям нас судить! Ты девка, в прокурорской форме, что ты о войне знаешь? Ты мудак в судейской мантии, ты за стенами института откосивший от службы, как ты можешь нас судить? Молча кричу, без слов. Да не боюсь я все это выкрикнуть, чего мне бояться? Выведут из зала, оштрафуют за неуважение к суду. А Гармошке дадут другого защитника, бесплатного. Выдержанного, спокойного защитника, которому наплевать посадят мужика или нет, ему то все равно заплатят. Государство заплатит, оно готово заплатить, кому угодно, только не нам. Крикнуть так, значит бросить своего товарища. А я никогда не бросал раненых и убитых ребят и меня не бросили ...
Глава шестая
Тупая пульсирующая боль в затылке, кто-то бьет меня по голове, сильно, ритмично, безжалостно. Еле открываю глаза, за ноги волочет мое тело по тропе сгорбившийся от тяжести солдат. Камней на тропе полно и мотаясь из стороны в сторону бьется о них моя голова.
- Ты что ох..ел! - ору я. А вместо крика чуть слышный хрип.
- А мы думали, убили тебя, - остановившись и обернувшись на мой хрип удивленно говорит Гармошка. Со вздохом облегчения бросает он, мои зажатые по мышками ноги. Шмяк, удар моих обутых в сапоги ног о землю, опять как взорвалась боль в голове.
- Воды дай! - пытаясь встать уже громче и увереннее требую я.
Я не убит и не ранен, даже контузией это трудно назвать. Камнем по голове долбануло, а каску я никогда не носил. Зимняя шапка-ушанка чуть смягчила удар, а все равно кровищи натекло, сознание потерял, запросто за труп можно принять. Оглядываюсь. Смотрите-ка ночь уже, а чуть раньше днем еще ...
Мы в очередной раз перевал в горах на границе с Пакистаном блокировали. А духи нас обнаружили. Затеяли огневой бой. Мы в укрытиях на вершине горы, через которую проложена извивистая и единственная в радиусе тридцати километров тропа. Обнаружив нас духи рассредоточились, по вершинам соседних гор расползлись и стали стрелять. Бой как бой ничего особенного. Прорваться они не смогут. Просто так уйти не хотят. Мы их атакой тоже сбить не сможем. Вот и перестреливались. Март уже. Камни еще холодные, а ветерок днем уж такой теплый, такой ласковый, так и хочется сказать: "Да ну вас всех на хер, с этой войной", а потом закрыв глаза лежать и наслаждаться каждым вдохом чистейшего горного воздуха. Только вместо горного воздуха:
- Будешь? - протягивает мне на треть выкуренную сигарету мой напарник Валерка.
Беру "бычок" прячу голову за камни огневой точки и втягиваю в легкие вонючий сигаретный дымок.
- Чего это они не уходят? - с любопытством спрашивает лежащий рядом Гармошка и неотрывно следит за тем как от каждой моей затяжки уменьшается сигарета. Кончился у нас табак вот и экономим как можем. Позиция одна на троих и сигарета одна на троих, только судьбы у каждого разные.
- За противником смотри, - обрываю его я.
- Да ну его на х..й! - отмахивается Гармошка, - Валерка вот смотрит ...
- Нет, а правда чего они не сваливают? - не глядя на нас встревает в разговор Валерка.
Мы уже привыкли, что обнаружив нас духи стараются уйти, а вот эти упорные попались, постреливают по нам.
- Ночи ждут, а там заслон против нас оставят и в обход, другой проход в горах искать, - лениво объясняю я, - и потом у них "как пить дать" кто-то из их душманского начальства прибывает, или вот там ... с Пакистана в оптику нас рассматривают, вот они активный бой и имитируют, "герои" обдолбанные.
- У нас тоже "показухи" хватает, - смеется Валерка.
Что верно то верно. Как какое начальство с Кабула прибывает, так у нас всю бригаду на "уши" ставят. Из нас истощенных, полуголодных, зае...нных службой и войной, хотят героев интернационалистов сделать. Ну какие мы на хер герои? Так ... обычная солдатня.
- Покурить то оставь, - жалобно просит Гармошка, и я передаю ему жалкий остаток сигареты, на пару затяжек хватит.
Рукой трогаю снег. Приятно холодит пальцы. Весна в горах и снег уже рыхлый. Солнышко пригревает, пули нестрашно посвистывают. Слева где-то в ста метрах от нас еще группа с моего взвода, справа вот там за каменным бруствером еще одна. Девять нас осталось из восемнадцати. Остальные, раненые и больные по госпиталям мыкаются.
Снимаю шапку, ласкает теплый ветер короткий ежик волос. Да весна, мне домой пора, я своё почти отмотал. Скоро очень скоро, будет подписан приказ о моем увольнении. А еще скоро птички в горы прилетят. Их уже вызвали по рации. Цепляют к вертолетам ракеты. Полный боекомплект у авиационных пушек и пулеметов. Заправлено в баки горючее. В кабинах вертолетов сидят уже готовы к вылету экипажи. На командном пункте нашей роты, передает пилотам координаты и задает наводящий сигнал-пеленг авиационный наводчик. Выйдут на цель вертолеты. Долбанут по духам ракетами, добавят из пушек и пулеметов. А мы тут в укрытиях отлежимся. Чего ради рисковать и в атаку переть? Да и не буду я рисковать, мне же домой скоро.
С тяжелым давящим воздух воем выходит на боевой вираж вертолет. Пуск! Летят ракеты. Разрыв! Еще один, и еще! Дыбом встает и опадая плачет израненная земля. Не наша земля, чужая. И люди, что умирают там под разрывами, тоже чужие и мне их совсем не жаль. Уже давно обросла грязью войны моя совесть, дома отмоюсь, если получится.
Смотрю на выходящий из виража вертолет и замечаю на стороне противника короткую вспышку выпускаемой ракеты, с земли пошел навстречу нашему МИ- 8 "Стингер". Вздрогнула машина, беспомощно завертелся винт, задымился и вспыхнул пламенем фюзеляж.
- Сбит! - вскрикнул Гармошка. Такой вопль будто сам пулю получил.
- Сбили суки, - бешено заорал Валерка, так кричит как будто это он горит в кабине.
И экипаж машины сгорая в сбитой вертушке тоже наверно кричит. И мы слышим, слышим этот вопль сгораемой плоти, мы слышим муку их душ. Не слухом, а натянутыми нервами чуем как кричат умирая наши ребята.
И радостный крик с позиций духов. Несется к нам ликующее: Ааааааа!!!
И от нас хриплый наполненный лютой злобой вопль:
- Открыть заградительный огонь!!!
Кто это крикнул? Я?! Какая разница. Огонь вторая рота, не жалеть патроны, бить на распыл стволов. Огонь! Огонь!! Огонь!!!
В беспомощном штопоре крутится вертолет и с глухим ударом как со стоном падает на камни, и догорает.
А в небе кружат еще два вертолета. Не хотят своих бросить. Один за другим заходят на вираж и: Огонь! Огонь!! Огонь!!! Бьют из авиационных пушек и пулеметов живые машины, защищая сбитого товарища. Бьют живые экипажи вертушек по горам, бьют и верят, что солдаты с этой бригады, солдаты которых не раз выручали они, спасут и их сбитых товарищей.
К броску! Напряглись как окаменели мышцы, а глазами высматриваешь дорогу в долину, где чадит догорая сбитая машина.
Товьс ребята... вытащим экипаж, может там кто живой, а нет ... так хоть тела вынесем, не отдадим ребят на поругание. Не будут вас ребята уже мертвых резать духи. Не видать им премий за ваши головы. Не увидят фотографии ваших растерзанных тел под броским заголовком, газетные шакалы.
Встать! За мной бегом марш! Вниз в долину, и не боись ребята, нас прикроют. Не боись братцы, если чего ... так и нас вынесут. Бегом!
Двумя группами мы вниз пошли. От третьего взвода группа и от первого три бойца вниз побежали. Бегом! Мы же своих не бросаем. Бегом ... не бросаем ... Бегом ... хоть на войне пока не бросаем ...
Бегу задыхаясь, петляю, кидаюсь из стороны в сторону, заплетаются ноги, как же тяжело постоянно спотыкаясь о камни под гору бежать. Стреляют по нам или нет, не разобрать. Хрипит выходя из легких воздух. И эти хриплые тяжелые вдох-выдох, как звуковой барьер, за которым уже ничего не услышишь.
Добежали до сбитой машины, все добежали. Живые пока. Пульки только посвистывают. Хрен вы в нас попадете, духи долбанные, мы умеем двигаться под огнем. Каждый камешек укрытие. Каждая выемка как окоп. И поочередно перебежкой, зигзагом к машине. Осматриваемся. Три обгорелых трупа в раскуроченной взрывом машине, или нет, один то вроде как шевельнулся. У парня обожжено кровавое месиво вместо лица, сквозь дыры в обгорелом комбинезоне видна обугленная плоть. Шевелишься? Значит будешь жить! А уж как? Не наше это дело. Наше дело тебя вынести.
- Ребяяят ... - тихо стонет пилот и раскрывает глаза. Мутный у него взгляд не здешний, плавает зрачок. Раздираю ему рукав комбеза и вкалываю прямо в вену шприц - тюбик с промедолом, и только потом спрашиваю:
- Чего?
- Ребяяят вы..., - еле шевеля языком пытается сказать пилот шире раскрывает рот, давится кровью, сплевывает и опять, - ребяяят вы..не ..си ...
- Пузырь поставишь? Вынесу ... - пытаюсь шутить я и вытираю о свой замызганный бушлат испачканные в крови ладони.
- В мешке фляжка ... - под действием промедола уже раздельно говорит летчик и пытается улыбнуться разбитыми губами.
Кабы одни трупы тут были, мы бы до ночи в этой долинке сидели. Рассредоточились, попрятались бы за камни. А так придется раненого выносить, может и не дожить парень до ночи.
- Бери его на спину и тащи, - приказываю рослому бойцу с первого взвода, тот недовольно сопит.
Этому здоровенному уроженцу Тамбова не везет и со службой и с военным прозвищем, прозвали его не "тамбовский волк", а Федорой по созвучию с пословицей "Здорова Федора, но дура". Как чего тяжелое тащить так в первом взводе всегда его зовут: "Эй Федора!"
- Ты, - приказываю еще одному бойцу, - с Федорой пойдешь! - цепляю взглядом второго с набухающим фингалом под глазом - Ты тоже ...
И ползу в корпус вертолета, достать летный аварийный паек, а что не пропадать же добру и слышу как мне вдогон недовольно шипят бойцы:
- Вот сука! Своих то не послал ...
Да не послал. Свои это худенький веснушчатый Валерка и невысокий щуплый Гармошка. Вот они, вон там подальше лежат, в десяти метрах от подбитого вертолета. Прячутся за камни. Мы будем ночи ждать. Тогда и вынесем тела двух летунов. А пока до ночи сожрем аварийный летный паек, наберемся силенок. А уж потом в гору ...
- Вы еще тут? - недовольно спрашиваю ребят выползая из вертолета.
У меня в руках коробка с пайком, ручной пулемет закинут за спину, и флягу с водкой я уже на пояс повесил.
- Так вдруг у него переломы, шину сделать надо, а если позвоночник поврежден, так его вообще тащить нельзя, - смущенно оправдывается Федора и взглядом ищет поддержки у своих ребят. Те не глядя на меня согласно кивают. Медики под такую их!
А все проще, не хотят они в гору раненого нести. Страшно. Подстрелят. Жалко летчика, но своя шкура дороже. А раненый тут же лежит, все слышит, слышит как ссыт от страха десантура. Да товарищ офицер, ты теперь всего лишь пока живое тело которое надо тащить под пулями, от тебя уже ничего не зависит и не можешь ты отдать приказ. Тут только совесть приказать этим ребятам может.
- Ты ... - шепелявя еле выговаривая слова говорит мне летчик, - ребята ... правы ... я уж того ... а вы ...
- Заткнись! - резко злобно выкрикивает Федора летуну и своим:
- Ну пошли!
Закряхтев взгромоздил летуна на спину. Застонав потерял сознание летчик. Давай Федора тащи парня, а мы тебя прикроем. Неси и хоть матом крой хоть молись, чтобы не убили. Давай Федора, ты получил от своей совести приказ не подлежащий обжалованию. Вперед! И вы ребята вперед. Убьют Федору, вам и его и раненого тащить. Убьют вас мы пойдем.
- Эй! - окликаю я замыкающего эту группку бойца с расцарапанным лицом и багровым кровоподтеком. Это он когда вниз бежал, то спотыкнулся, упал и лицом по камням проехал. Он оборачивается, показываю ему на флягу и обещаю:
- Вернемся домой с вами ее выпьем.
Он даже не улыбнулся, отвернулся и быстро сильно пригибаясь пошел за своими.
Снизу вверх мы прикрываем уходящих ребят. Бьем из автоматов и пулемета по горам, по обнаруженным огневым точкам противника, и от позиций нашей роты к духам огневые трассы летят. По нам тоже бьют. И быстро лезут в гору три бойца вытаскивая раненого летуна. Весело тонко посвистывают направленные в нас пульки, попадая крошат камушки, и все лезут и лезут вверх ребята и вокруг них все вскипают и вскипают мгновенные земляные фонтанчики пулевых попаданий. Мимо! Мимо! Не попали! Попали? Падает уменьшенная расстоянием фигурка в бушлате, и тут же встает упавший боец, поскользнулся парень на мокрых от снега камнях и опять вперед пополз. И не оглядываясь тащит на своем горбу раненого Федора. Слава Богу, вот и перевалили ребята за гребень горы, теперь их уже не достанут.
Черт его знает или Бог не могу точно сказать, но бывает такое, вроде и нет шансов живым остаться, а пули мимо летят, вроде как рукой их кто отводит. Может везенье может еще чего не знаю. Но точно такое есть. Вроде как говорит кто-то на небесах: "Ну и ребята! Надо же, не бросили своих! Вот ведь молодцы то какие! Надо ... надо ... их прикрыть" - и мимо, мимо летят пули. А скорее всего я просто всё выдумываю, утешаю себя, мне же тоже скоро вверх ползти. Мне тоже хочется живым остаться, вот и хочу верить, что и от меня пулю может кто и отведет ...
Пулю отвело, а камень нет. Уже к вечеру долбанул на удачу по нашей позиции дух - гранатометчик. Взорвалась за валунами наших укрытий кумулятивная граната. Зря я каску не носил, прямо по голове меня осколком камня шарахнуло. Ничего почувствовать не успел, раз и отъехал ... Если это смерть такая, то это еще ничего ... все лучше чем мучится: хоть от корежащей боли тяжелого ранения; а хоть от тяжелого давящего твою плоть страха.
А эта была не смерть, очухался я. Ночь уже, вон звезды на небесах какие яркие, и бой давно закончен. Судя по доносящимся звукам движется наша рота в горах. Куда? Да хер его знает, я же вроде как контуженный, и мне теперь все по херу. Я же идти не могу вот и тащите меня, только не волоком. Не утихает тупая пульсирующая боль в затылке, бьет меня боль меня сильно, ритмично, безжалостно. И снимает с пояса флягу усталый тщедушный солдат.
- Быстрее! - хрипло тороплю я его и пытаюсь встать.
Еле сел, все мышцы как чужие. Пью из фляжки холодную воду, умываюсь. Вроде как полегчало. Осторожно ощупываю ладонями голову, короткий ёжик волос в засохшей кровище, на затылке набухла здоровенная шишка. А все остальное, да так вроде как ничего, жить можно. Достаю из аптечки шприц-тюбик и прямо через ткань галифе вкалываю себе промедол. Легчает, отступает снятая обезболивающим лекарством боль.
- Ну и сволочи же вы! - со злобной укоризной говорю подошедшим бойцам с моего взвода, - Что не могли на плащ-накидку положить? Я так вас раненых учил выносить?
- Так убили же тебя, - оправдываясь заговорил худенький веснушчатый Валерка, - щупали пульс. Нет, значит труп. Ты сам всегда говорил, мертвому все равно как его тащат, главное вынести.
- Это кто же меня щупал? - зловеще интересуюсь я и встаю.
- Так этот ... ну вроде Героин проверял ...
- Где этот сукин сын! - оглядывая обступивших меня бойцов и выискивая взглядом санинструктора Левона Герояна кричу я, готовый растерзать этого самого бестолкового санинструктора из всех кого я знал. Этого медика по прозвищу "Героин" к нам из санчасти служить перевели. По принципу: "на тебе боже, что нам не гоже". Он даже внутримышечный укол нормально не мог сделать, повязку толком наложить не умел, пульс бывало чё по пять минут искал и все рвался пробу с пищи снимать.
- Так убили его ... - развел руками Гармошка.
-А ...
Короткая провисла тишина.
- Опять ты стараешься нае...ть офицера
Оглядываюсь на недовольно звучащий голос, это ротный подошел. Усмехается еще.
- Я уж похоронку на тебя сочинил ... Погиб смертью храбрых ... посмертно представлен к ордену ... - насмешливо говорит рассматривая меня офицер, - Живому то тебе наградной никогда не подпишут ... А ты? Сам распиз...яй и весь взвод у тебя распиз...кий ... - и замолчал, как стерлась с лица усмешка, а потом тихо:
- А Левона жаль ... он ночью за вами на вынос тел спустился вот его на обратном пути и хлопнули ... Ну да ладно. Очухался? Тогда вперед!
Мы уходим с места короткого привала. Мой взвод впереди, я со своими ребятами иду. Раз очухался, вставай и иди. Вперед давай солдат и нечего тут за чужими спинами отлеживаться. Мы двигаемся налегке, мягкими скользящими шагами. Готово к бою оружие и ловишь взглядом и трепетом нервов не мелькнет ли кто вдалеке. А сзади несут бойцы первого взвода тела двух мертвых вертолетчиков, а боец второго взвода в очередь с остальными тащит волоком мертвого санинструктора и бьется о камни горной тропы его голова. Мертвым не больно, им все равно, главное что бы вынесли, хоть в родную землю лечь, пусть и в цинковом гробу.
- Валера, - шепотом окликаю я идущего со мной в паре бойца, - С раненым летуном чего?
- К вечеру, это когда тебя убили уже, за ним вертушка пришла и его эвакуировали, - негромко отвечает Валерка.
Почти неслышно мы идем вперед. Горы они шума не любят. Вот и переговариваемся мы шепотом и уже за два метра не слышно наших слов.
- А за нашими трупами чего не прилетели? - помолчав спросил я
- С КП вертолетчиков передали: "Мертвые подождут и не чего ради них живыми рисковать".
Может оно и верно. Нам мертвым торопится уже некуда. Я это был мертвым, по крайней мере так живые решили. Хоть вынесли и на том спасибо ...
- А меня кто вытащил?
- Гармошка ...
Санинструктора Левона Герояна посмертно наградят орденом Красной Звезды. В наградном листе так и напишут: "Под огнем противника, вынес с поля боя тяжело раненого офицера ВВС". Да ладно хоть такое утешение его родным, если их это утешит конечно. А Федора ... с ним и с его ребятами я все-таки выпью взятую с убитого вертолета, фляжку водки. Двести пятьдесят граммов емкость фляги, мало досталось, всего по глотку каждому. Зато каждому и Валерка с Гармошкой тоже из этой фляги пригубили. За то что живыми остались и за помин душ убитых ребят.
А Федора ... он без награды не останется, он тоже свой орден получит, посмертно, но об этом я узнаю уже через много лет. У нас любят награждать мертвых. Героями их представлять. С живыми то проблем побольше ... посмотришь поближе: Да какой он герой? Так обычная солдатня. А нашему государству мы после войны, только мертвыми нужны. С трупами хлопот меньше, им уже ничего не надо. Так это государству, а нам с вами?
Глава седьмая
- Невиновен, - стоя повторяю я и смотрю уже не на судью и не прокурора, а на присяжных заседателей.
Вот они сидят, почти напротив обвиняемого, мужчины и женщины. Разные очень разные эти двенадцать человек. Кто-то внимательно слушает, а кто - делает вид что ведет записи, а сам от скуки чертит на листочки бумаги параболы, а вот та средних лет дама даже позевывает.
Новое это дело для нашей страны суд присяжных. Новое и непривычное. Решают наши сограждане: "Виновен!" или "Невиновен!". Бывает такие решения выносят присяжные, что у опытных юристов волосы дыбом встают: "Да как же так?!". А вот так: закон есть закон. Все кто профессионально кормится на ниве судопроизводства недолюбливают суд присяжных. Мне он откровенно говоря тоже не нравится. Не люблю я витийствовать на судебных процессах и на жалость бить. А если уж совсем честно, то не доверяю я своим согражданам. Мы корыстны, равнодушны и трусливы. Мы ... так и я такой же ничем не лучше. И только иногда, очень редко вспыхивает в нас сострадание и милосердие. Вспыхивает и быстро гаснет залитое вонючей жижей корысти, равнодушия и трусости.
Ну-с дорогие мои сограждане, почтенные присяжные заседатели, вижу: вы уже устали; вам надоело ерзать ягодицами на жестких стульях; вы хотите домой; дело то ясное, Убийца виновен. Прокурор в своем выступлении вам все по полочкам разложил, все доказательства привел, еще чуток потерпеть осталось. Закончится судебный процесс и вы уйдете из зала суда. Вы вернетесь к своим семьям, а Убийца пойдет мотать срок ... сколько там прокурор требовал? Не много, ровно столько, сколько по закону положено, всего то пятнадцать лет лишения свободы, растянутая на пятнадцать лет пытка и смерть.
- Уважаемый суд! Уважаемые заседатели! Вы только послушайте как дело было, - начал я свое выступление ...
Глава восемь
А дело было в том, что я терпеть не могу рыбалку и всевозможные загородные пикники. Так я и военную службу терпеть не мог, а пришлось послужить. И тут пришлось с унылым видом смотреть как неподвижно на водной глади застыл поплавок моей удочки. Вечереет, отмахиваясь от голодных злых и очень настойчивых комаров, я уже второй час сижу с удилищем на берегу Волги и не одной поклевки. И с чего это рыбе хватать крючок? На нём же наживки нет. Длинного скользко-противного дождевого червя, я помиловал, не стал предавать казни путем насаживания на острый крюк, а взял и брезгливо сморщившись выкинул из банки. А на пустой крючок даже в низовьях Волги рыба не клюет.
Из щитовых домиков вразброс стоявших в десяти метрах от берега реки неслись разухабистые мужские выкрики и пронзительный женский визг. Гуляет народ. Пьет водку, бесстрашно мешает ее родимую с пивом и вином, а потом с безоглядной отвагой вступает в беспорядочные половые связи. Да-с "С печалью я смотрю на это поколенье". С печалью? Так я им просто завидую, сам то я по возрасту не пью, а раз так то обвисло мое удилище и не клюет на пустой крючок даже самая глупая рыба.
Запел в доме голос на чужом языке, тихая медленная томительно - нежная зазвучала песня. Все ясно, включили музыкальный центр, сейчас по парам разобьются. О чем с такой сладкой грустью ты поёшь певец? Да какая разница! Главное это прижаться в танце к партнерше, посопеть ей в ушко, предложить освежится на воздухе, а уж там ...
"Вот ведь бл...ди! - слушая музыку с искренним восхищением думаю я, - И тут себе мужиков нашли!"
Понимаете эти веселые подвыпившие женщины, что сейчас в медленном танце прижимаются к пьяным мужикам, мои коллеги, вместе работаем в аудиторской фирме. А мужиков в этой фирме всего двое, да и порядочными российскими мужиками их можно назвать с большой натяжкой. Директор фирмы унылый пузатый пятидесятилетний тип, да я юрист по контракту. А мне уже тоже быстро катит к полтиннику, больная печень, замечательная жена, нормальная семья. Да на хер мне эти приключения нужны? Я вчера так директору и сказал:
- Не поеду!
Он недовольно засопел, а потом мрачно не глядя мне в глаза стал упрашивать:
- Ну съезди ты с ними, ну чего тебе стоит то ...
С подлинной мукой истинного скупердяя и бизнесмена пообещал:
- Я тебе за этот корпоратив как за самый сложный процесс заплачу ...
потом чуть улыбаясь признался:
- Сам бы съездил, но мне молодые внуков на выходные подкинули, а они такие забавные так и бегают за мной и все кричат: Деда! Деда!
- Ну раз внуки ... да еще заплатишь, то ладно, - нехотя согласился я, - поеду.
В этой фирме традиция такая как сдают в налоговую инспекцию квартальный отчет так обязательно расслабуха - корпоратив. А тут так двойной праздник, сданы годовые балансы наших клиентов и отчеты за первый квартал текущего года. И о диво! О чудо! не одного нарекания от налоговой. Сказка! Воплощенная мечта бухгалтера. Грех такое дело не отметить. Вот и поехали отмечать ... Потому как в остальное время мыкаясь между отчетами, проверками и прочими налоговыми неприятностями, пашут бедные девчонки будь здоров. А ведь они тоже отдохнуть хотят. Девчонки все сплошь с высшим образованием и незамужние. То ли некогда им за цифрами бухгалтерской отчетности и балансов личную жизнь устроить, то ли копят они деньги на то чтобы эту жизнь устроить получше, не знаю.
Конечно в наши рыночные времена запросто можно эту проблему решить, открывай любую газету и смотри объявления. Там молодые, здоровенные и отборные самцы печатно предлагают свои услуги бедным мужским вниманием, но богатым деньгами дамам. Я сдури то, разок нашим сотрудницам предложил на очередной корпоратив этих самых специалистов вызвать, за счет фирмы между прочим. И услышал:
- Сам по проституткам таскайся, старый хрен, - сверкая поведенными тушью глазами злобно заявила мне Инна хорошенькая блондинка и отличный специалист по возврату налога на добавленную стоимость. Покраснели у нее глаза, но не от обиды за свою горемычную долю, а от многочасового сидения за монитором.
- Мы что уже совсем, что ли, а? - резко выскочила из-за стола Маргарита, крашеная в рыжую ведьму девица, и подлинный мастер боевых единоборств с налоговыми органами, и пошла на меня в атаку, - Ты что думаешь, а? Нас только за деньги еб...ть можно? Да мы еще ...
Сама она была очень даже ничего, а от матерного слова, что прозвучало из хорошеньких аккуратно подведенных помадой губок, я даже внутренне не поморщился. Привык. Первое время все вздрагивал когда эти высокообразованные специалисты, словесно характеризовали налоговые органы нашей страны, потом перестал внимание обращать. Ну кроют, нежные и деликатные в частной жизни барышни, матом, как пьяные матросы и намного лучше чем трезвые десантники, что из того то? Девочки так стресс снимают.
- Яйца тебе за эти слова оторвать, - из угла большого кабинета донесся до меня ее тонкий дрожащий от обиды голосок
- Тем более они тебе уже не к чему, - обидно засмеялась еще одна сотрудница.
От немедленного избиения и гипотической кастрации меня директор спас, завел к себе в кабинет, накапал в рюмку валерианки и сам выпил. "Не связывайся ты с ними, - грустно посоветовал он, - сожрут. Сам знаешь: бабы страшная сила!"
Впоследствии в этом коллективе незамужних специалистов я больше никогда не заикался о рыночном сексе. Зато на загородных корпоративах девочки без труда находили себе ухажеров и отрывались ...
Слово то какое у нас появилось благородно звучащее: "Корпоратив", нет что бы честно по русски заявить: "мы на бл...дки поехали", а какие могут быть бл...ки без пьянки? Купить за счет фирмы пойла и жратвы, все списать на представительские расходы и лихим галопом на новую базу, нас там еще не знают.
Теперь в походах я уже не в передовом дозоре хожу, а скромненько в тылу прибываю. А берут меня на эти мероприятия по самой простой причине, обеспечивать безопасность личного состава фирмы. Не пью, раз! Какой никакой, а мужик, два! Знаю законы, а значит если чего выйдет, запросто отмазать могу. А если уж совсем дело дрянью обернется, то есть у меня охотничий карабин "Сайга" и тридцать холостых патронов к нему. Бабахнешь из него холостым прямо в морду через чур резвому товарищу, а тот думает, что его от пули только чудо спасло. И не дожидаясь повторного чуда отступает. Если надо могу и прикладом ошарашить, но до этого дело пока не доходило.
А хорошо то как на Волге в апреле! Жары еще нет, а вечер такой ласковый, такой нежный, прямо как жена получившая цветы и подарок на не юбилейную годовщину свадьбы.
Это она предлагала год назад мне это самое оторвать. Уселась рядышком на влажном песочке, а уж винищем от нее воняет, намного сильнее чем контрофактными духами которые девушки иной раз в минуты откровенности так и называли: "Звиздец N 5"
- Еб...ри в доме, презервативы в машине, - грубо отвечаю ей, - и катись отсюда, не мешай рыбу ловить.
Человек я злопамятный, мстительный и всё никак не могу забыть как этим нежным голоском девушка предлагала меня в евнухи произвести.
- А если тебя по нужде приспичило, то сортир через сто метров направо ... - добавляю я не глядя на пьяненькую девчонку.
- Недобрый вы человек, - вздыхает говоря сущую правду девушка, и пытается кольнуть побольнее в самое деликатное мужское место, - Это наверно оттого, что вы импотент, да?
Мало того что незаслуженно оскорбила, так еще и Булгакова взялась цитировать:
" ... что-то воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих", - ехидно улыбаясь пропела девица классическую фразу из романа "Мастер и Маргарита"
Есть такие девушки, в трезвом виде люди как люди, матернуться могут, покуривают тоненькие дамские сигаретки, за кофейком о тряпках болтают или чужих любовников сладостно обсуждают, а уж как напьются так переходят на "вы" и все классиками тебя по башке стукнуть норовят.
"Да ну тебя к черту! - не отвечая на провокацию, мрачно думаю я, - только свяжись с тобой и ты такая романтичная и образованная враз мне жизнь поломаешь"
- Маргарита! Вы где? - мужественно пьяный прозвучал от домика голос, и ревом оленя -самца во время гона, взревел:
- Ауууу! Ууу...
- Тебя твой мастер кличет, - злорадствую я.
Видел мельком ее хахаля, он с напарником тоже сегодня на базу отдыхать приехал. Не подарок мужик, далеко не подарок для образовано романтичной, самостоятельной и хорошо зарабатывающей девушки. По виду хорошо за сорок, сутулый, прихрамывает, кожа лица неестественно лоснится как после пластической операции. Но как говорится ... в общем хрен его знает что там говорится, но других претендентов на девичьи сердца на этой базе не было. Нет народу то было полно, но все парами. Только эти двое приехавшие на побитом старом джипе были без женщин. Осмотрелись и к свободным девушкам, а уж тем бедным выбирать то не приходилось, стали стол накрывать ... не пропадать же зазря "корпоративу"
