Новоприбывших в Лилибей ополченцев разделили на две части: одна по желанию оставалась защищать крепость, другая отправлялась в новый лагерь Гамилькара на Герктах.
Итобаал попросился на передовую. Только там, он считал, от него будет польза: он всегда больше воевал в открытом поле, чем за крепостными стенами, ему там привычней.
Отговаривать его не стали. Гамилькару все равно отправляли дополнительное подразделение новобранцев - как он ни берег своих людей, в последних стычках с римлянами потерь избежать не удалось.
На место прибыли к вечеру, высадились в охраняемой лагуне, по извилистой тропе поднялись почти к самой вершине; миновав ворота лагеря и побросав поклажу, скучились на открытом месте, пока лилибейские сопровождающие отправились передавать их местному руководству.
Лагерь оказался наполовину пуст. Большинство солдат с самим Гамилькаром, как потом выяснилось, ушло рейдом в Италию. Но и количество оставшихся для защиты лагеря и его дальнейшего укрепления было немалым.
У десятка палаток дымились костры, несло запахом вареного и жареного, царившая тишина в сравнении с городским гулом была непривычной.
Гамилькар удачно выбрал место для лагеря, отсюда хорошо просматривался и Панорм, и восточная низина, где закрепились римские войска - незамеченным не проскользнешь, да и наступать снизу вверх намного тяжелее.
Итобаал залюбовался окрестным пейзажем, так что даже не заметил, как подошло новое начальство.
В этот раз в лагере за старшего остался Китион-лидиец, и хотя ему были больше по душе боевые стычки, чем управление лагерем, выбирать не приходилось - в прошлое столкновение он был слегка ранен в бедро. Рана хоть и затянулась, но еще давала о себе знать. Китион попросил Гамилькара оставить при нем и Ирхулина - тот его понимает с полуслова, да и ноги целы и быстры, как у гепарда, будет его ногами.
Гамилькар не возражал - нередкое своеволье Ирхулина начинало его раздражать. Несколько раз он ловил себя на мысли, что жалеет о том, что в свое время приблизил к себе капризного юношу. Что хотел выгадать? Держать у себя под крылом сына Бодмелькарта-тихого, чтобы знать через него все отцовские секреты, у него не получилось. Ирхулин и не скрывал, что пошел к Гамилькару только из-за того, чтобы вырваться из-под власти отца. Но вряд ли юноша искренне разделяет и убеждения Гамилькара, иначе прислушивался бы к нему, а не безобразничал. Китион пытается слепить из него настоящего человека, воина, патриота, но Гамилькару иногда кажется, что грек Китион больше патриот, больше карфагенянин, чем ханаанин Ирхулин. Но Китион не сдавался. Когда-то он увидел в сердце юноши свет и поверил, что этот свет сможет перебороть в нем все темное, поэтому яростно защищал Ирхулина перед Гамилькаром, перед другими, которые сомневались в возможности юноши, в его силы и волю погасить в себе своенравие и спесь.
- Ладно, - сказал Гамилькар. - Пусть остается с тобой, быстрые ноги командиру тоже нужны.
Китион обрадовался и поспешил обрадовать друга, но Ирхулин, напротив, воспринял эту новость прямо противоположно.
- Не вижу никакой радости! Что прикажешь мне делать здесь? Ходить с солдатней собирать хворост или расставлять по лесным опушкам дозоры? Считаешь, что я именно для этого пошел на войну?
- Я думаю, ты пошел на войну, чтобы стать настоящим воином, командиром, будущим полководцем. А настоящий полководец, как я понимаю, должен знать и рутинную сторону ратного дела. Без этой стороны и воин не воин, и победа не победа.
Ирхулину нечего было возразить - работы в лагере хватало, к тому же им подкинули несколько сотен новичков, которых нужно было обучить хоть каким-то ратным навыкам, чтобы их первый бой не стал для них боем последним. Но сути это не меняло - Ирхулину хотелось самому распоряжаться своей судьбой, а не быть мальчиком на побегушках.
- Да как ты мог такое подумать? - Китион бросился обнимать друга. - Какой мальчик? На каких побегушках? Мы оба старшие в этом лагере, и наша задача сейчас как можно быстрее ввести в строй новобранцев, брось хмуриться, пойдем.
На плацу Китион приказал новоприбывшим построиться в несколько шеренг, воевавших ранее - выйти из строя. Таковых оказалась треть. Так их и распределили по подразделениям, в которых насчитывалось до сотни человек: треть бывалых, две трети новичков. Уже на месте раскинули по десяткам, так как каждая десятка в подразделении становилась своеобразной ячейкой, которая самостоятельно занималась собственным бытом: добывала питание, если кончались деньги, выделяемые на продовольствие, собирала хворост и дрова для своего костра, готовила еду, следила за порядком в палатке, приглядывала за имуществом.
За добычей ходили отрядами в несколько десятков человек. Но находились отчаянные парни, которые умудрялись на свой страх и риск рыскать по округе в одиночку, что называется, "хапать в один рот". Их не осуждали - каждый шел в наемники по своим нуждам. Законы наемнической жизни позволяли это делать: добыча, захваченная общими усилиями, делилась на всех; захваченная одним, доставалась исключительно одному.
Десятка, в которую попал Итобаал, как и все остальные, была разношерстная. Из воевавших в их группе: малый в кольчуге, который, как только Китион подошел к ним, выпятил грудь и тут же был назначен десятником (Итобаал с облегчением вздохнул - не хотелось лишний раз высовываться); добряк-увалень, на пол головы выше Итобаала, чему-то все время улыбавшийся, и он сам. Из желторотых: несколько только что оперившихся малолеток, которые только-только, наверное, вынырнули из-под маменькиной туники; амбициозный крепыш, слишком серьезный для своих двадцати лет; два несостоявшихся гончара и рыбак, у которого в последнюю бурю разбило барку и который пошел в армию только для того, чтобы поднакопить денег на следующую. Но Итобаалу не привыкать: сколько он поменял соседей по палатке за время предыдущей службы, - не упомнит. Иногда на войне они менялись так часто, что он не успевал даже запомнить их лица, не то, что имена.
Десятка два новобранцев сразу же отправили на заготовку дров, остальных - обустраивать палатки и готовить ужин.
Итобаалу это было знакомо, но сейчас возиться с готовкой вовсе не хотелось, он вызвался рубить дрова. Возвратившись затемно, похлебал немного свежей, сваренной добряком каши, и сразу же завалился спать на одну из свободных коек: крепкий солдат - выспавшийся солдат. Да и потом, как говорится: "Если собираешься замесить тесто утром, просей муку вечером".
Утром часть солдат, как и вчера, ушла на рубку деревьев (благо, леса вокруг достаточно), часть - на углубление и расширение рва перед валом (Гамилькар распорядился основательно укрепить лагерь, превратить его в еще одну неприступную крепость наряду с Лилибеем и Дрепаном. Серьезность его намерений в полную силу уже оценили противостоящие им римские легионы Отацилия), третьи направились в ближайшие окрестности добывать пропитание.
Вольничали чаще всего галлы, но если другие больше занимались ловлей кроликов, птиц, охотой на диких кабанов или наскоками на обработанные поля, то галлы не гнушались и набегами на небольшие селения, где можно было не только опустошить винные погреба, но и раздобыть скот и рабов.
Рабов, если не было особой нужды оставить у себя, не задумываясь, сразу же сплавляли предприимчивым торгашам, биваки которых росли возле стана, как грибы.
Гамилькар запретил торгашам располагаться в лагере, как это всегда было принято в станах наемников, и они поселились неподалеку, нисколько не опасаясь, что сами станут добычей - они не вояки, их дело торговать, а потому они не являются угрозой ни тем, ни другим.
Здесь же возникал и рынок, где наемники могли купить себе еды, продать или обменять добытое на стороне, разделить ложе с блудницей.
Итобаалу не нужно было долго втягиваться в лагерную жизнь - все ему в ней было знакомо. Не пугали тяжелые будни, пьяные разборки между собой галлов, не удручали заунывные песни балеарцев (он находил в них даже некоторую прелесть) или задорные боевые пляски эллинов, которые то и дело в танце размахивали мечами и щитами.
Наемнические отряды держались, как принято, сами по себе, особняком. Прежде всего, таково было негласное правило карфагенян. Им казалось, что так будет легче избежать массового бунта, если тот неожиданно назреет. Подразделения формировались по национальному признаку, не смешивались, почти не общались между собой. Управлялись своими, но утвержденными карфагенянами, командирами, которые давно служили в карфагенской армии, имели у варваров вес и сносно разговаривали на семитском языке. Они получали приказ, доводили его до своих подчиненных, регулировали жизнь внутри сформированного подразделения, собственными силами усмиряли недовольных и поощряли достойных. Впрочем, особо важные вопросы в таком подразделении решались сообща, на сходке. Уж тут оратору, чтобы не быть побитым камнями, приходилось держать не только ухо востро, но и слово на привязи. В таких подразделениях общим решением на сходке выбирались и командиры, когда предыдущие становились либо чем-то неугодны, либо гибли в бою.
В большинстве своем в армию карфагенян призывали подвластных ливийцев, нанимали галлов, иберов, греков, балеарцев, по желанию - соотечественников. Встречались также кампанцы или суровые горцы северо-запада Италии, которых римляне собирательно называли "лигурами" и которые многие сотни лет упорно сопротивлялись и продолжают активно сопротивляться римским захватчикам.
Как правило, в наемники шли люди, по тем или иным причинам оторванные от родных мест: либо изгнанные общиной, либо которые у себя не пригодились. Но были и те, кто нанимался исключительно ради обогащения или практических выгод (как, скажем, ливийцы, пытаясь получить карфагенское гражданство). Были и другие, которые в военных походах искали приключений и от макушки до пят были пропитаны воинским духом и жаждой ратных подвигов. Таким было все равно, где воевать, с кем и за кого. Такие чаще всего и поднимали смуты...
Укрепление лагеря, обустройство палатки, знакомство с соратниками, дозоры - рутинное дело, без которого не обходилась ни одна воинская жизнь, но были и своеобразные моменты, как вот вчера: отряд галлов отправился на поиски продовольствия и наткнулся на слабо охраняемое стадо овец. Заколов пытавшихся сопротивляться пастухов, они пригнали в лагерь все стадо. Удивили уловом не только воинов, но и командование.
Сам Китион настолько был поражен и обрадован столь богатой добыче, что разрешил даже устроить по этому случаю в лагере праздник с обильной выпивкой и присутствием женщин.
Въедливый запах жареной баранины быстро распространился по всей округе. Не только часовые на валу, но и дозорные на удалении от лагеря почуяли манящий аромат съестного. Одурманенные запахом, они едва держались на ногах, жалели о том, что именно им в этот час приходится нести службу, ждали только одного: когда закончится их смена и они присоединятся к всеобщему веселью.
Вино в лагере полилось рекой. Задорные песни и женский смех с одного конца лагеря волнами перекатывались на другой, взрываясь на одном краю, тут же подхватывались на другом.
Разморенному вином, теплом от костра и приятной беседой с соратниками, предыдущая жизнь его, рабство, смерть Бодостора, потеря жены с сыном воспринимались Итобаалом теперь, как неясный сон, далекое событие, которое происходило совсем не с ним, а с другим человеком. И все вокруг казалось больше не войной, а забавным препровождением с мелкими стычками, бравадой.
Утро, впрочем, доказало обратное: война рядом и иногда может неожиданно ворваться в твою размеренную жизнь.
Итобаала растормошил сосед. Крики: "Римляне! Римляне!" - пробудили окончательно. Итобаал не стал даже надевать шлем, натянул только льняной панцирь, схватил меч и копье и рванул на вал, где уже бурлила потасовка.
Как позже выяснилось, авангард одного из римских отрядов, который перебирался из Панорма в Дрепаны, наткнулся на полусонный дозор карфагенян. Захваченные в плен ливийцы, рассказали римлянам не только о том, что лагерь их противника почти пуст, но и о том, что всю ночь в лагере шло бурное веселье и теперь наверняка все спят в нем без задних ног и римлянам ничего не стоит взять лагерь, что называется, голыми руками.
Командир этого небольшого римского отряда, вопреки поставленной перед ним задаче, соблазнился напасть на слабо охраняемый вражеский стан, уверенный в том, что в таких обстоятельствах перепившиеся карфагеняне вряд ли смогут отстоять свой лагерь, а его сил вполне достаточно, чтобы лагерь захватить. Перед ним уже маячила перспектива богатой добычи и опьяняющей славы. Недолго думая, он отдал приказ атаковать. Однако на валу, как мнилось римскому военачальнику, не дремали. Китион лично поздним вечером обошел ночные посты и приказал старшим строго следить за соблюдением дисциплины.
Стражи первыми и заметили выдвинувшийся из леса отряд римлян.
К их подходу на валу уже теснилось не менее сотни карфагенян. Завязался бой. Римляне ловко взбирались по приставным лестницам на вал, но с частокола их сметали дротики ливийцев, копья греков и длинные мечи галлов.
Галлы ревели как оголтелые. Их яростные крики разбудили остальных. То тут, то там с внутренней стороны к валу летели оставшиеся в лагере бойцы карфагенян.
В рев галлов и греков неожиданно ворвались визгливые, звонкие голоса блудниц. Скрываться в палатках своих любовников и дрожать там мелкой дрожью они не захотели.
Смелости им было не занимать. Плечом к плечу с настоящими воинами они твердо стояли на валу, помогая по мере сил: подавали камни для пращей, подносили дротики, оттаскивали раненых. Их удивительная отвага воодушевила карфагенских защитников. Можно ли было на глазах отважных "амазонок" пасть духом?
На валу у частокола почти рядом с Итобаалом неожиданно оказалась крепкая на вид, высокорослая, русая гречанка с бронзовой кожей, с волнистыми волосами, собранными на голове в греческий узел. Как заправский воин она умело орудовала коротким копьем, ловко разила им взбирающихся по лестнице римлян.
Ливиец, оборонявший эту часть вала, был даже рад такой поддержке. Девица не только отвлекала внимание нападавших римлян, но наносила им порой и серьезные раны, после которых те уже не могли сражаться на две стороны, срывались или спрыгивали с лестницы вниз.
Итобаал, выглядывая из-за частокола наружу, нет-нет, да и бросал косые взгляды на безумную.
Когда их взгляды ненароком пересеклись, Итобаал усмехнулся воительнице и слегка покачал головой, мол, ну и ну, чего только не увидишь в подлунном мире.
В ответ, успев ткнуть копьем очередного римлянина, девица поджала полные губы и удивленно округлила глаза, мол, что не так?
Нет, нет, все в порядке, - опять покачал головой Итобаал и улыбнулся.
"Чудно", - подумал и сразу же насел на следующего взбирающегося.
Обороняющихся было немного, но и римских солдат недостаточно, чтобы прорваться в лагерь. Кто из карфагенян крепко стоял на ногах, коршунами взлетали на вал, где завязалась стычка, так что Итобаал вскоре даже не заметил, как оказался рядом с отчаянной гречанкой, помогая ей отбиваться, если перед ним самим не возникал надраенный до блеска бронзовый шлем противника. И все же где-то он то ли недосмотрел, то ли не смог оторваться от нового наседающего, услышал только крик, глянул - краем глаза заметил, как напротив девицы уже на полторса возвысился легионер, резко ткнул копьем своего в лицо, крикнул соседу: "Прикрой" и с копьем наперевес со всех ног бросился на почти перемахнувшего через высокий частокол римлянина.
Укол копья пришелся наглецу в правый бок. Увлеченный нападением на девушку, тот никак не ожидал атаки сбоку, поэтому, ощутив укол, глянул на Итобаала широко раскрывшимися глазами, но сделать больше ничего не смог - в следующую секунду меч Итобаала воткнулся ему прямо в горло.
Вдвоем с девушкой Итобаал столкнул грузное обвисшее тело врага вниз и только после этого заметил, что ее левый висок слегка окрасился кровью.
- Ты ранена? - быстро спросил он и снова прильнул к частоколу. Никто, вроде, больше не взбирался.
- Ерунда, царапина, - ответила девушка.
Итобаал ринулся на помощь к другим товарищам, однако атака больше не возобновлялась - римский центурион после часа бесплодных усилий, поняв наконец, что просчитался, отдал приказ об отступлении, и под громкий продолжительный сигнал, римляне не солоно хлебавши от вражеского лагеря отступили.
Карфагеняне от радости закричали, с ними возликовали и женщины.
Китион пожалел только о том, что не было у них конницы - тогда они преследовали бы врага до самой кромки леса и даже, может быть, разнесли бы его в пух и прах.
Проводив взглядом римлян до самой опушки, Итобаал опустился на землю у частокола и устало закрыл глаза.
Их счастье, что у римлян не оказалось лучников, не то им бы не сдобровать.
- Не хочешь попить? - неожиданно раздался над ним девичий голос.
Итобаал открыл глаза. Та самая "амазонка", с которой он плечом к плечу сражался на валу, протягивала ему небольшой вытянутый скифос и добродушно улыбалась.
Итобаал (у него на самом деле все пересохло во рту) взял из рук девушки чашу и жадно приложился к ней.
Разбавленное, немного кислое вино показалось ему райским напитком.
Напившись, он вернул чашу обратно и удивленно спросил:
- Когда же ты успела еще и за вином сходить?
- Да это подруги принесли, а я решила тебя угостить. Будешь еще?
- Можно, - ответил он и неосознанно накрыл своими ладонями ее ладони, держащие чашу двумя руками под ручками. Они посмотрели друг другу в глаза. У Итобаала забилось сердце. Ее глаза улыбались, но на открытый высокий лоб, он заметил, набежали легкие морщинки.
- Ну что же ты не берешь, бери, пей.
Какая у нее улыбка!
- Спасибо, - сказал Итобаал.
- Это вам спасибо, вы нас защитили от врагов.
- Ну, знаешь, - рассмеявшись, чуть не поперхнулся он вином. - Кто кого защитил - это еще разобраться надо. Как, кстати, твоя рана?
- Ерунда, царапина, - ответила девушка, как и в прошлый раз.
Итобаал еще раз отпил и будто оживился. Складывалось впечатление, что к нему вернулись прежние силы, прежняя уверенность в себе. Нет, все-таки он правильно поступил, что снова записался в армию. Дома, скорее всего, он превратился бы в слабое подобие прежнего разочаровавшегося во всем Итобаала. Армия - вот его настоящее призвание, битва - его стихия. Тем более, когда рядом такие удивительные существа - амазонки!
Итобаал вернул чашу девушке, спросил, как ее зовут.
- Виола, - нисколько не смущаясь, ответила девушка.
- Почему чудное? Самое обычное. По-вашему будет фиалка.
- Виола? - переспросил Итобаал. - Чудно. Впрочем, как и все, что сегодня произошло, - сказал и закрыл глаза. Усталость сразу навалилась на него, захотелось спать. Но как же спать, когда рядом такая бесподобная наяда, нимфа.
Итобаал попробовал бороться со сном, но веки словно налились свинцом. В конце концов он пересилил себя, открыл глаза, но вблизи уже никого не было. Вероятно, он уснул, и девушка, не смея его тревожить, ушла. Жаль. Он ничего толком так о ней и не узнал. Виола... Фиалка... Чудно.
2
Через пару дней вернулся Гамилькар. Его встретила восторженная толпа на валу. Конечно же, доложили, что была попытка атаки на лагерь. Хвала Баалу и грозной Анат, лагерь не захватили и в нем можно немного отдохнуть от ратных дел.
- Что еще? - спросил он потом Китиона и Ирхулина.
- Вроде ничего, - сказал Китион.
- Хорошо, - сказал Гамилькар. - Тогда пойдемте ко мне, доложите всю обстановку.
А командирам подразделений приказал:
- Распустите людей, сами придите в себя после дороги, а к вечерней трапезе жду всех у себя в палатке.
Гамилькар повернул коня к своему шатру, однако не успел и шагу ступить, как до ушей донеслось баранье блеянье.
- А это что?
- Да это мы в твое отсутствие немного разжились провизией.
Гамилькар направил своего гнедого в сторону, откуда доносилось блеянье.
- Отару пригнали галлы, наткнулись на нее во время вылазки.
- Молодцы. Где наткнулись?
- Почти у подножья Эрикса. Римлян там совсем нет. За стадом приглядывало всего несколько пастухов.
- А это не элимов ли стадо? - нахмурил брови Гамилькар.
Китион опешил. Все уже знали: когда Гамилькар хмурится, - ничего хорошего не жди.
- Я как-то не поинтересовался, прости... На вражеской территории. Значит, по закону военного времени... - невнятно пробормотал Китион.
Гамилькар придержал коня.
- Под Эриксом значит? Кто, говоришь, пригнал стадо?
- Ходили галлы. Они наткнулись на отару. Что не так? - Китион не мог понять, чем так раздосадован Гамилькар.
- Приведи-ка мне этих молодцов, - сказал Гамилькар. - И Автарит пусть придет с ними.
Гамилькар повернул коня к центру лагеря. Китион остался вдвоем с Ирхулином.
- Что опять не так? - буркнул Ирхулин.
- Не знаю, - проскрипел Китион, хлестнул своего коня и поспешил в сторону галльского стана. Ирхулин поскакал за ним.
Вечером командиры подразделений собрались в палатке командующего (сам Гамилькар в это время обходил лагерь). Шум поднялся отменный. Китиона-лидийца в который раз просили рассказать о его командирстве.
- Ко мне, главное, в начале ночной стражи, прилетает начальник караула и, чуть ли не трясясь от страха, буравит о том, что от опушки леса, крадучись, черными тенями к нашему лагерю движутся вражеские легионы. Я на вал, пристально вглядываюсь в сплошную мглу, - не пойму ничего. Далеко, луна за облака зашла, в лагере и трех сотен бойцов не соберешь, галлы-то еще с утра за провизией ушли - как обороняться? Тут долетает до меня какое-то блеяние. Неуж, думаю, римляне себя за овец выдавать стали? Начитались древнего грека, что ли? Взяло меня тут сомнение: трубить тревогу - не трубить? Начкар места себе не находит, мечется вдоль частокола. Надо, говорит, срочно людей подымать, подойдут ближе - поздно будет! Измотался весь, издергался. Я за ним: труби, приказываю. Он - к ближайшему посту, к сигнальному: труби! - кричит. Сигнальный протрубил. Все, кто был способен стоять на ногах, в считанные минуты взлетели на вал и замерли в ожидании атаки у частокола. А враг все ближе, и все громче блеет, пытаясь нас одурачить. Но тут рассеялись облака, и как на ладони предстало пред наши светлы очи огромное стадо овец, гонимое нашими пропавшими галлами. Они сами не поймут, с чего это мы все как один взобрались на вал и ощетинились копьями. Давай нам в свою очередь подавать сигналы. Оставшиеся в лагере галлы услышали своих, узнали, и тут до всех доходит, что мы за римлян приняли угнанное галлами стадо овец - вот умора! - развел руками в стороны Китион.
Передать словами, как умел рассказывать истории Китион, просто невозможно. Он не рассказывал, а словно разыгрывал по ролям пьесу. Свое удивление, испуг начальника караула, борение чувств, происходившее у него от нерешительности - он так изображал в лицах, что слушатели хохотали до коликов.
- Я, главное, бормочу начкару, а что это за блеяние, похожее на баранье, а он мне: так то ж римляне так, говорит, гудят, когда наступают!
- Римляне так гудят? - переспросил, хватаясь за живот зять Гамилькара, Бомилькар.
- Когда наступают, говорит, - сделав серьезное лицо, сказал Китион.
- А про девок, про девок расскажи, - сквозь смех и слезы бросает Китиону Бомилькар.
- Тут еще хлеще! Ахеец со своей "Одиссеей" отдыхает. В лагере, как вам известно, никаких девок. Командующий сказал - боец знает. Галлы ко мне: провизией, мол, лагерь надолго обеспечили, Гамилькар будет рад-радешенек; разреши в честь такого дела немного покутить, к тому ж у них там какой-то галльский праздник всплыл, то ли свадьба Луга, то ли Поля, хрен разберешь.
- Да у них этих праздников, что кур не резаных, - вставил Нагид-нумидиец.
- Ладно, думаю, - продолжил Китион, - слегка покутить можно, солдат любит покутить, когда с делами у него все в порядке. Разрешил всем. Кроме дозорных, конечно. У меня ведь, знаете, дисциплина прежде всего. Напились вдрызг. А на рассвете, что бы вы думали, из тумана настоящие римляне выползают. Наши-то бараны блеют внутри лагеря, а эти прут молча. Сигнальный, как положено, трубит, народ, какой стоит на ногах, - на вал, но что я вижу: из галльских палаток к частоколу вместе с галлами несутся бабы. Что за вакханалия! Откуда бабы? Кто с мечом, кто с копьем; бегут, визжат громче галлов - а галлы знаете, как вопят, когда в атаку идут... Ну, думаю, точно - Гомер и близко не валялся. Не иначе в шкурах баранов галлы не овец, а девок в лагерь пригнали - в темноте-то не видно: овца или девка в овечьей шкуре...
Вошел Гамилькар. Все повернулись к нему, продолжая безудержно хохотать. Гамилькар был темнее тучи, борода на щеках чуть ли не ходуном ходила. Смех прекратился, но на лицах командиров еще блуждали улыбки.
- Чего я еще не знаю? - спросил прямо со входа командующий.
- Да ничего такого, о чем бы мы могли пожалеть, Гамилькар. С чего ты такой суровый? - спросил Китион, продолжая улыбаться. Ему льстило внимание товарищей.
Гамилькар не видел ничего радостного в происходящем. Он обвел суровым взглядом светлые лица своих командиров и сказал:
- Мы уже почти полгода кровью и потом удерживаем небольшой плацдарм в окружении римлян. Благодаря чему мы держимся? Не только собственной крепости и дерзости духа, но и тем, что продолжаем оставаться символом той державы, которая издавна своим духом влияла на эти территории. Кому еще это не ясно? Не моргеты и сикулы - дальние родственники италиков, а коренные сицилийцы - элимы - веками поддерживали нас в борьбе с греками. И сейчас пусть не открыто, но они на нашей стороне. Пока еще мы, а не Рим для них ближе всех. И вы хотите враз все разрушить?
Гамилькар в упор взглянул на Китиона.
- Мы могли бы огнем и мечом пройтись по Сицилии, но вместо этого снаряжаем корабли и плывем за добычей в Италию. От нечего делать? Что ты мне скажешь доблестный Китион? А ты, храбрый Ирхулин? Если кому еще не понятно, почему мы не лютуем на Сицилии, а уходим за сотни миль от этих берегов, скажу: потому что мы хотим остаться здесь, как прежде, надолго, потому что хотим, как прежде, жить в мире с соседями, потому что в соседях видим реальных союзников в борьбе с римскими захватчиками! А вы что делаете?!
Гамилькар снова воткнулся взглядом в Китиона.
- Отвечу: вы рвете все, что складывалось веками, что было скреплено веками, благодаря нашим предкам. Я для этого вас оставлял в лагере? Для этого?!
Гамилькар взглотнул.
- Ответить нечего? Ладно. Ответьте тогда на другой вопрос: откуда в стане появились шлюхи?
- Какие шлюхи? - переспросил, будто ничего не понял, Китион.
- Я опять не ясно выразился? Что-то ты, Китион, в последнее время стал каким-то непонятливым. У лигурийцев, галлов и даже у ливийцев я наткнулся на свору баб. Не жен, не матерей, а известно каких баб... Я ведь запретил их селить в лагере. Откуда они взялись?
Китион замялся. Ища поддержки, растерянно глянул на друзей, потом на Гамилькара.
- Я же тебе говорил, что мы оборонялись, отбились, поэтому я разрешил на время бойцам расслабиться. Но пообщаться с девушками... Может, кто и захотел втихую, а потом, видно, не успел отправить обратно. Я разберусь.
- Теперь разбираться будут другие, вы уже достаточно со всем разобрались! - гневно бросил Гамилькар. - Я вас с Ирхулином несколько раз предупреждал, чтобы вы не занимались отсебятиной. Мы не какая-то банда разбойников, мы действующая армия, в которой дисциплина и приказ - закон. Причем закон - один для всех: и рядовых, и командиров. Кому не ясно? Благодаря этому закону, мы еще держимся, еще противостоим врагам на захваченной им территории. Благодаря дисциплине мы живы, а не лежим склеванные падальщиками на поле брани. И я уже сто раз говорил: не одной мощью оружия мы сильны, а и своим отношением к местным. Мы полгода пытаемся укрепить свои позиции, вернуть старые, веками сложившиеся связи с местными, а вы с Ирхулином за один день разрушаете все, к чему мы шли более полугода. Галлы угнали скот, а вы даже не удосужились узнать, у кого они его отняли. И как выясняется, - у тех, кто римлян так же кровно ненавидит, как и мы. Теперь по вашей милости они больше не наши друзья и мы для них ничем не отличаемся от захватчиков. Я этого от вас ждал, оставляя вместо себя в лагере? Мало того, что вы перечеркнули все, что мы добыли потом и кровью, вы еще распустили солдат, впустили в лагерь шлюх, допустили оргии и как следствие сами чуть не попали в руки врагов. Что мне прикажете с вами делать?
Китион не знал, что ответить. Ирхулин возмутился:
- Ты к нам несправедлив, Гамилькар, - мы отстояли лагерь. Чего еще надо было? Вернуть Панорм?
Последнее Гамилькар пропустил мимо ушей, остановился на главном:
- Лагерь отстояли солдаты, им низкий поклон. Им, а не вам, доблестные командиры! Лично вы, как мне кажется, предавались только разврату и только о разврате и думали.
- Это не так! - вспыхнул Ирхулин.
- Так это или не так, мне уже надоело разбираться. Я тебя предупреждал не один раз, дальше с тобой нянчиться не желаю. Завтра с утра отправишься в Дрепаны. Останешься там оборонять город - честь тебе и хвала; не захочешь - волен вернуться в Карфаген, там тоже, для таких, как ты, найдется немало посильных дел. Пока по воле народа этой армией командую я. И пока я командую, своеволия в ней не будет. Дисциплина в армии - залог ее побед, разброд - заранее проигранные сражения и напрасно потерянные жизни, заруби себе это на носу!
Ирхулин снова вспылил и опрометью выскочил из палатки. На минуту воцарилась тишина. Гамилькар подошел к разложенной на столе карте, оперся двумя руками о край стола. Продолжая хмурить брови, взглянул на нее.
Тишину нарушил голос Бомилькара:
- Не слишком ли ты строг с Ирхулином, Гамилькар? Он еще молод, горяч. Мы сами были такими в свое время.
Гамилькар оторвался от карты, разогнал складки на лбу.
- Мы были другими, Бомилькар, вспомни: соблюдали дисциплину, не позволяли себе вольностей. Такими, надеюсь, и остались. А эти... Одна ошибка, две... Сколько можно прощать?
Гамилькар перевел дух.
- Кому здесь надо доказывать, что в серьезном бою нарушение приказа или малейшая промашка - тысячи погубленных жизней? Тысячи! И за каждую из них мы как командиры отвечаем головой! Больше не хочу об этом говорить. Маменькины сынки пусть сидят дома - я им не нянька, возиться с ними не намерен! Я сказал.
Гамилькар снова уткнулся в карту.
- Завтра же оставшихся овец вернуть. Перед главами селений извиниться. В этом районе нам как нигде нужна поддержка местных, а мы рубим сук, на котором сидим... Мы здесь застолбились лагерем, успешно противостоим римским легионам. Если захватим Эрикс , сможем контролировать весь северо-запад и наладить связь с Дрепаном посуху, а не только морем, как сейчас. Это наша первоочередная задача. Набегами на Италию мы обеспечим себя только провиантом, но от нас на родине ждут другого: энергичных действий. Не только посильного сопротивления, но и активных наступлений! Подходите ко мне поближе, посмотрим вместе, что мы можем сделать в ближайшее время, на каком направлении сосредоточить главный удар...
3
Приказ Гамилькара вернуть овец в деревню элимов, галлов возмутил. Они, между прочим, не для себя старались. Не надоело товарищам по оружию питаться травой и кроликами, да той залежалой солониной, которую в последнее время им втюхивают торгаши? И чем, скажи, элимы лучше тех же самых сикулов или сиканов? Такие же продажные, как и все остальные. Им все равно под кого лечь, перед кем прогибаться. Чего с ними возиться? - перебивая друг друга, возмущались галлы.
Автарит думал также и был согласен с большинством своих соплеменников, что жалеть элимов нечего.
- И по большому счету, братья, - сказал, поднявшись со своего места, один из старейших и уважаемых в стане галлов бойцов, - мы ведь сюда пришли не для того, чтобы защищать какой-то далекий для нас Карфаген - себе-то хоть не лгите. Мы здесь собрались, чтоб хоть чего-нибудь заработать, отправить семьям, накопить на будущее. Я, как и вы, надеюсь вернуться домой не прахом могильным, а живым и здоровым, и не с пустыми руками. А сами знаете, какие у нас сегодня заработки: жидкая миска похлебки на обед да хилая девка на ужин.
- Верно сказал!
- Верно! - поддержали оратора товарищи.
Автарит им не возражал: его соплеменники правы. В Дрепанах они в ожидании скорых перемен сидели впроголодь. За Гамилькаром пошли в надежде на будущее. И он полгода оправдывал их надежды, правдами и неправдами находил деньги, платил исправно. Но хотелось большего. Наемник живет не столько жалованием, сколько добычей. А какая тут добыча, если они чаще сидят в обороне, а если выйдут куда, то, как голодные волки, бродят полями и перелесками, щекочут нервы деревням и мелким селениям - разве это добыча?..
- А почему Гамилькар не позволяет селиться нам здесь с семьями? Думает, мы станем хуже воевать? Только что может быть хуже, когда я здесь, а моя семья в Дрепанах, - выкрикнул из толпы худощавый, но жилистый кельт по прозвищу Скворец, - или как у Лысого в Лилибее, а у Прыща и вовсе в Тунете? У нас еще голова должна болеть, как отправить родным денег, ведь их там карфагенские власти не содержат. Может, тебе уже стоит замолвить за нас словечко перед Гамилькаром? А то мы найдем кого другого говорящего на пунийском, тогда и ты нам будешь не указ!
- Ладно вам впадать в крайности! - оборвал недовольно Скворца Автарит. - Вы же знаете, я такой же наемник, как и вы, я на вашей стороне. И обо всем, что вы мне сейчас сказали, обязательно доложу Гамилькару.
- Потребуй, а не доложи!
- Иначе пусть сам воюет!
- Пусть попробует без нас!
Автарит пообещал передать командующему все их пожелания.
Был зол и Ирхулин, желчь раздувала ему ноздри , он места себе не находил: разбрасывал по палатке одежду, крушил мебель, бил посуду, в заглянувшего в палатку раба швырнул лампу. Таким, в ярости, и застал его Китион.
- Кем он себя возомнил, выскочка? - брызгая слюной, возмущался Ирхулин. - Моя семья не менее знатна, чем его. И он впервые стал командовать, будучи не намного старше меня! Где справедливость? Скажи? Скажи, разве он прав?
- Я предупреждал тебя, чтобы ты не разрешал пускать в лагерь девок, Гамилькару это не понравится.
- А что ему нравится? Что? И что, я должен каждый раз думать о том, что ему нравится или не нравится? Может, мне еще ему задницу полизать?
- Задницу лизать не надо. Мы не для того шли воевать, чтобы унижаться и идти против своей воли.
- Но он этого хочет! Требует этого!
- Он требует только дисциплины. В армии дисциплина прежде всего.
- И ты туда же. Только и делаешь, что, как попугай, повторяешь его слова. Талдычишь и талдычишь. Ты с кем? Со мной или с Гамилькаром?
- Мы оба были с ним.
- Но теперь, теперь ты с кем? Бросишь меня? Это - цена твоей дружбы и верности?
- Не говори ерунды, - Китион обнял Ирхулина. Ирхулин головой ткнулся ему в плечо. - Понятно же, что я никогда тебя не брошу. Мы уедем. Мы всегда будем вместе - разве можно предать настоящего друга?
Ирхулин затих.
- Я тебя никогда не брошу, - еще раз повторил Китион.
4
Когда вошел Китион, Гамилькар стоял у развернутой на столе карты свежих позиций римлян, уточненных разведкой. Он уже был наслышан, что Китион собирается покинуть лагерь вместе с Ирхулином. Это сообщение его сильно расстроило: с Китионом они были знакомы давно, и он считал лидийца способным воином. "Очень жаль", - сказал он, узнав о намерении старого товарища по оружию. И хотя сердце его тогда, при оглашении новости, сдавило сильно, он и вида не подал. "Очень жаль", - повторил произнесенное и продолжил свои дела. Теперь, когда Китион сам зашел к нему, чтобы заявить об увольнении, Гамилькар даже головы не повернул. На Китиона посмотрели только стоявшие рядом со столом командиры.
Докладывавший до этого обстановку Бомилькар, увидев Китиона, замолчал.
- Ну? - спросил Гамилькар, не услышав окончания доклада. Однако по наступившей внезапно паузе догадался, что что-то случилось.
- Что опять? - спросил, поднял голову, заметил, что все уставились в одну точку, повернулся, увидел Китиона и тут же снова уткнулся в значки и схемы, бросив Бомилькару:
- Заканчивай. Вы прошлись вдоль этих холмов... Насколько там круты подъемы?
Китион негромко кашлянул. Бомилькар, глядя на Китиона, продолжал молчать. Гамилькар оторвался от карты.
- Чего тебе? - спросил, как человек, которого отрывают от дел понапрасну.
- Я зашел попрощаться, - словно извиняясь, произнес Китион.
- Всего доброго, прощай, - бросил Гамилькар и отвернулся.
- Не держите на меня зла, братцы, - обронил Китион, развернулся и быстрым шагом вышел из палатки. Тишина продолжала висеть в воздухе.
- Очень жаль, - сказал, наконец, тяжело вздохнув, Гамилькар, - толковый был командир, нужный... Продолжим. У кого много дел впереди, тот назад не оглядывается.
Все повернули головы к командующему.
Пример с Ирхулином и Китионом убедил всех, что Гамилькар произвола не потерпит. Ради весомых результатов, ради дела он был способен и на крайние меры. Для него в армии не было своих и чужих. Были профессионалы и дилетанты. Профессионал - дисциплинированный, исполнительный, стойкий воин, дилетант - безалаберный, бесшабашный разгильдяй. И командир, не ценящий ни своей жизни, ни жизни подчиненных для Гамилькара тот же непрофессионал. Еще хуже, если командир - просто дурак, не видящий дальше своего носа, у которого и солдаты стонут, и дело не движется.
На полномасштабные действия, все понимали, ни у римлян, ни у карфагенян достаточных средств сейчас нет, поэтому и стоят они друг против друга, как две озлобленные, истекающие слюной беззубые собаки, с бесплодным желанием укусить одна другую. Но и в этих обстоятельствах Гамилькар не терял надежды переломить ход событий. Как говорится: не съем, так понадкусываю. Небольшие мобильные подразделения, способные к быстрому передвижению, мгновенному реагированию на малейшие изменения - вот тактический прием в сложившейся ситуации. Одна группа сегодня теребит окрестности Панорма, другая плывет будоражить прибрежные италийские города, третья остается на страже лагеря. Завтра вернувшиеся с добычей каперы отдыхают в стане, а остальные формирования теребят осаждающих Дрепаны или Лилибей. Наука боем, скучать некогда. И противник в растерянности: чего добивается Гамилькар? Чего от него завтра ждать?
Китион вышел из палатки сам не свой. Может, Ирхулин и прав: у Гамилькара нет сердца. Сколько они уже знают друг друга? Прошли, как говорится, огонь и воду. Вместе съели не один фунт соли. Он никогда не был трусом, никого никогда не предавал. Почему Гамилькар так поступает с ним? Он даже не возмутился, не вспылил, как обычно, когда был чем-то раздражен, только демонстративно выказал равнодушие. При всех. Унизил его больше, чем если бы наорал на него. Равнодушия Китион явно не заслужил, его выбор все должны уважать. В тяжелую для близкого друга минуту он остался с другом. Чего тут непонятного? За это разве перестают уважать? За это разве презирают?
Понятно, когда Гамилькар выговаривает неоднократно попадавшему впросак Ирхулину, мальчишке неразумному, но он, Китион, разве заслужил подобных упреков? Зачем с ним так пренебрежительно?
Ирхулин давно ждал его у груженной скудным добром повозки. Увидев издали, вскочил на коня.
- Едем? - спросил, когда Китион приблизился.
- Да, едем.
Китион также взобрался на своего коня.
С ними Гамилькар отправлял в Дрепаны тяжелобольных, связных и интендантов для решения хозяйственных вопросов. Вернее, они присоединялись к отправляемым в Дрепаны. Унизительней не придумаешь.
За воротами лагеря к обозу пристроились купцы, которым нужно было пополниться новыми товарами и для которых Дрепаны были лишь промежуточным пунктом их дальней поездки, а также некоторые женщины, которые понимали, что с возвращением Гамилькара хорошие заработки в лагере им больше не светят.
- Ну что, попрощался? - не без некоторой доли ехидства, спросил Ирхулин.
- Попрощался, - сухо ответил Китион.
- Особой благодарностью Гамилькар не отличается, - заметил Ирхулин.
- Едь уже, - огрызнулся расстроенный Китион.
- Ну, ну, - ухмыльнулся Ирхулин и, хлестнув своего гнедого, поскакал в голову колонны, оставив Китиона с его мрачными мыслями наедине.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
