Глядя на проплывающий мимо привычный пейзаж за окном нашего автобуса, я уже начал сомневаться, правильно ли поступил, согласившись показать Диме "рыбные места" на Быстрице. Не потому, что эта горная река безудержна в течении, своенравна и обильна водоворотами,- это только притягивает к ней, но потому, что место, которое я так красочно расписывал и которым он буквально бредил последние две недели, было связано с моими давними трагическими воспоминаниями...
Мне было тогда так же, как и ему сейчас, - тринадцать. Вот уже почти полгода мы жили втроем: я, мама и он, по сути, чужой нам обоим человек. Что мама в нем нашла, для меня до сих пор остается загадкой. Часто он был плохо выбрит, неряшлив, груб с матерью.
Она познакомилась с ним в гостях, на одной из вечеринок. Прилюдно он был острослов, весельчак, что называется, "рубаха-парень"; наедине со мной - брюзга и нытик, ехидный и жестокий.
Он не понравился мне при первой же встрече. Ввалился в нашу с мамой квартиру, как в собственную, небрежно бросил на мои новые кроссовки свою огромную спортивную сумку, в которой, как потом выяснилось, были все его пожитки; не разуваясь, в пыльных туфлях вальяжно приблизился ко мне и больно хлопнул тяжелой огрубевшей рукой по плечу:
- Здоров, малец, будем теперь жить вместе, усёк? Меня звать Федором, а тебя?
Не помню, что тогда ответил ему, но то, что сразу уловил в его глазах холодность стали и брезгливость сноба,- несомненно. Он был не тем, за кого себя выдавал, я это понял сразу же, но мысль вычеркнуть его из нашей жизни навсегда, оградить маму от этого подонка и лицемера возникла у меня намного позже.
Не спорю, в первые дни и месяцы нашего сожительства мною двигал обыкновенный эгоизм, выраженный чувством ревности. До этого, когда мы с мамой уже год как жили одни, я и не представлял себе, что в нашу идиллическую жизнь, войдет кто-то третий, который будет нарушать наш привычный, размеренный ритм и который отберет у меня изрядную долю материнского внимания, ласки и тепла. Однако я готов был согласиться даже на это, если бы не одно "но". Это "но" и стало тем решающим аргументом, который, в конце концов, после долгих размышлений перевесил всю массу моих колебаний и привел меня к единственно верному, как мне казалось тогда, решению: убийству.
Как впоследствии выяснилось, Федор оказался ничуть не лучше моего спившегося и уже ничего хорошего не видящего в этом мире отца. Но если я и родному отцу не мог простить взрывов его, опаленного алкоголем, сознания, то чужому человеку и подавно. Федору было так же на меня наплевать, как и отцу. И если в нормальном состоянии он еще хоть как-то считался со мной, в подпитьи только поучал, обещая сделать "настоящим мужиком", да лебезил с матерью, тиская ее и обнимая, не смотря на мое присутствие.
Помню подобные запои отца. Тот едва пьяным переступал порог, скидывал обувь и одежду, сразу же тянул маму в спальню: "Хочу тебя". Я машинально семенил за ними, но отец с грубым окриком хватал меня за шиворот и, как собачонку, вышвыривал обратно на кухню. Если при этом мама пыталась хоть как-то меня защитить, он орал и на нее, матерился и все равно толкал в спину: "Идем, идем, ничего с ним не случится, поревет и успокоится".
И еще помню, как частенько он рукоприкладствовал, едва только мама что-то говорила неугодное ему. Когда же и Федор первый раз при мне ударил маму, я пообещал себе, что сделаю всё, чтобы он ушел из нашей жизни.
План убийства у меня созрел в тот же день, как мы поехали на Быстрицу. Федор был заядлым рыболовом. А на Быстрице можно было выудить даже форель. Без рыбы он никогда не возвращался. И вот уговорил меня, хотя я принципиально противился всему, что он предлагал, после того, как впервые ударил маму.
Мы ехали таким же автобусом, как и сейчас с Димой. Чуть больше часа езды от города, потом минут десять ходьбы вдоль реки. Федор нашел какую-то заводь у низко склоненной к реке вербы, хотя в прямом смысле это место заводью не назовешь: течение здесь просто чуть тише, чем в основном русле, и можно не спеша "идти за водой", подсекая, когда нужно добычу. Берега сплошь каменисты и обрывисты. В некоторых местах огромные валуны буквально нависали над водой. Не то противоположный, более пологий берег, но Федору больше нравилось удить именно тут, и я был только доволен этим. Увидев бурное, холодное, неудержимое течение, полное водоворотов и завихрений, я понял, что, сорвавшись вниз, остаться в живых можно только невообразимым чудом, ведь хотя река и была не глубока (наверняка не больше полутора метров), перейти ее было просто невозможно. Даже купаться в этом месте Федор категорически не советовал: течение моментально сбивало с ног и стремительно уносило вниз. Всяческие попытки бороться с коварной стихией были заранее обречены на провал, потому что леденящая вода совершенно лишала сил.
План мой был абсолютно прост. Можно было подловить момент, когда Федор увлечется ловлей и без труда столкнуть его вниз, в пучину; далее река сделает свое дело. Сомневаться в успехе замысла не приходилось: сколько раз я наблюдал, как Федор, засмотревшись или задумавшись, поскальзывался и оступался. Раз я его даже успел подхватить, и он с благодарностью потом вспоминал об этом. Но я уже не мог отказаться от своей задумки - не в моем характере. Я видел, как страдала моя мать, как втайне от меня плакала в подушку и старалась быстро вытереть слезы, как только я входил в её спальню.
В тот памятный день мы как обычно собрали снасти и выехали с Федором на Быстрицу. Он был в отличном настроении: шутил, вертел в разные стороны головой, заигрывал с какой-то прыщавой девицей, сидящей на соседнем через проход кресле, даже не стесняясь меня, как будто я не сын его женщины, как будто я пшик, пустое место! И этим он только укрепил меня в желании совершить задуманное!
Туман над рекой еще клубился. Пары медленно расползались по берегам, вползая на кручи и стекая в долину. Я поеживался от холода, Федор готовил удочки.
Ничего необычного в том не было, что я стал прохаживаться туда-сюда вдоль берега. Я так делал всегда, прежде чем у меня появлялось желание взять в руки удилище. Поэтому Федор ничего подозрительного в моих действиях не усмотрел. Я же воспользовался этой прогулкой для того, чтобы получше определить место, где должно было совершиться задуманное. Но всё вышло само собою. Увлекшись ужением, Федор попросил подать наживку, но я, подавая банку, поскользнулся и чуть не выронил её. Он, страшно ругаясь, потянулся ко мне, я скользнул под него, и он, оступившись, потерял равновесие, быстро замахал руками, еще громче заматерился и опрокинулся навзничь в воду. Бурное течение моментально подхватило его и стремительно понесло вниз. От бешенства он стал извергать в мой адрес всяческие проклятия, но это только лишало сил. Где-то у поворота его разъяренное лицо еще раз вскинулось над волной и тут же исчезло в пучине. Как впоследствии выяснилось, навсегда...
- Дядя Леша, мы будем ловить рыбу или нет?
Вопрос Димы вернул меня в настоящее. Я ведь привез ему показать одно из самых примечательных рыбных мест.
- Конечно, будем,- сказал я.- Что же ты не собираешь снасти?
Я стал выуживать из сумки рыболовные приспособления и наживку. Дима вытащил из чехлов телескопы и начал увлеченно сооружать удилища.
- Как тебе это место?- спросил я его, едва он закончил свою работу.
- Класс!- с восторгом вырвалось у него.
Действительно, пейзаж тут был просто замечательный, да и утро выдалось под стать ему: тепло, ни ветерка, ни низких облаков на небе.
Я снова возвратился в прошлое. Странно, что тот случай с Федором совсем не отвадил меня от ловли рыбы, даже наоборот. Именно с той поры я чаще стал ходить на реку, никогда не возвращаясь домой с пустыми руками. В этом плане я оказался удачливым, как будто река таким образом каждый раз благодарила меня за принесенную ей жертву.
Меня опять вернул обратно Дима:
- Дядь Леш, ты как тут ловишь, покажи.
- Идем,- потянул я его к воде.- Смотри,- стал показывать я, как лучше выбрать место, где лучше забросить, как вести, как подсекать, когда начнет клевать. Он слушал внимательно. С любопытством.
- Давай, пробуй,- подтолкнул я его к краю. Он забросил удочку, пошел за течением, я занялся своими снастями.
Неожиданно Дима завопил в диком восторге:
- Клюнуло, клюнуло!- чуть ли не срываясь на бег.
- Не натягивай леску, не натягивай! Попусти чуть!- крикнул я ему и быстро вытащил из сумки подхватку. Рыба, видно, Диме на крючок попалась массивная, он еле удерживал её, то и дело балансируя.
- Не подходи к краю, слышишь, к краю не подходи!- снова крикнул я и поспешил на помощь, видя, как он всё ближе и ближе подходит к обрывистому берегу. Когда я подбежал к нему, он уже почти завис над ним. Одной рукой схватив удилище, другой я попытался обхватить его, но Дима внезапно увернулся и с какой-то странной злостью отпихнул меня от себя. От неожиданности я замахал руками, потерял равновесие и свалился с каменистого берега. Каким-то чудом успел схватиться за выступ и на мгновение удержаться в таком положении. Не понимая действий Димы, я в немом вопросе посмотрел вверх, в его глаза, и он вдруг произнес такое, что я даже речи лишился.
Он сказал:
- Теперь ты вспомнил меня, Леша?- сказал и с вызовом посмотрел на меня. И вопреки всякому здравому смыслу, я узнал в этом охрипшем голосе голос погибшего много лет назад Федора, а в ненавидящем взгляде - его циничный и холодный взгляд. Я в это поверить не мог! Но Дима приблизился к краю и со всего размаху резко хлестнул меня удилищем по руке, с помощью которой я еще кое-как пытался удержаться. Острая боль заставила разжать пальцы, и течение мгновенно подхватило меня, завертело, потянуло за собой. Я еще пытался, как мог, бороться с ним, но от жуткого холода члены быстро онемели, и я почувствовал, что больше сопротивляться стихии нет сил.
Последнее, что я увидел, когда пучина на секунду выплеснула меня наружу, - расплывчатый силуэт Димы-Федора, одиноко застывший на фоне блекло-голубого неба. И хотя на таком расстоянии не мог видеть выражения его лица, я был уверен, что оно горело неприкрытым торжеством.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
