Накануне праздника, с предыдущего вечера, через ворота на Тебесту и через ворота Тиннит валом валил народ, чтобы успеть взглянуть на привязанного к позорному столбу на центральной площади римского полководца, а после занять место поближе к храму Астарты.
Всю первую ночь и последующие день и ночь вплоть до рассвета на его ступенях и на освещенных факелами улицах, как требовал того ритуал, сердобольные плакальщицы в траурных одеждах горько лили слезы в память о прошлогодней смерти возлюбленного богини - Адониса, об уходе его "в землю, откуда нет возврата, в жилище темноты, где дверь и засов покрыты пылью".
Некоторые мужчины в знак траура брили наголо головы и бичевали себя до крови. Во всех храмах города приносились различные жертвоприношения, заунывно звучали лиры, флейты и авлосы , пелись погребальные песни.
С наступлением темноты на второй день праздника толпы карфагенян в траурных одеждах с зажженными светильниками в одной руке и горшками с увядшими растениями в другой, с изображениями Адониса и траурными песнопениями спускались к морю, чтобы предать умершего бога воде, проводить его в последний путь.
Вместе с богом опускали в воду его изображения, увядшие в горшках растения - "сады Адониса" и считающиеся цветами бога алые анемоны.
На третий день траур по умершему богу продолжался, но уже во второй половине дня служба перемещалась в храм Астарты, в память о том, как богиня спускалась в подземное царство, чтобы вызволить оттуда своего возлюбленного и снова вернуть его в мир людям.
Ближе к вечеру Астарту из своего храма переносили в храм Адониса, где они сочетались, а на следующий - четвертый день праздника - Адонис возвращался к жизни, и горький траур сменялся безудержным весельем - Адонис воскрес, природа возродилась, бог не оставил людей.
В это утро - утро возвращения Адониса из подземного мира - до восхода солнца, в темноте, с факелами, изображение бога в торжественном шествии с музыкой и пением главная процессия через ворота Решефа опять выносила на берег моря - верилось, что душа Адониса возвращается на землю с первыми лучами солнца.
Кто не хотел толкаться в процессии, стремились как можно раньше взобраться на восточную крепостную стену, откуда во всем своем великолепии открывался вид на восходящее солнце и на процессию внизу.
Считалось, если самому при этом увидеть лучи зарождающегося солнца (и воскресающего Адониса), то следующий год окажется для тебя счастливым - окунающийся в море с появлением первых лучей солнца Адонис непременно услышит твои просьбы и обязательно исполнит их в наступающем году.
У Мактаб от позапрошлого года остались самые яркие впечатления. Она до сих пор помнит, как они с мужем чуть ли не первыми взлетели на крепостную стену и замерли, как и все, заворожено наблюдая, как солнце неторопливо поднимается над горизонтом.
Только пробились первые лучи, толпа радостно загудела, внизу под ними громко затрубили в трубы, где-то в стороне задорно зазвучали флейты, люди запели.
Вокруг разом, как по команде, все вскинули вверх руки с цветами и с криками восторга замахали ими.
"Адонис! Адонис!" - закричали со всех сторон, помогая воскресшему богу окончательно пробудиться.
Мактаб тогда загадала рождение сына. И он родился. Она искренно была убеждена - благодаря ее просьбе. Всеблагой Адонис услышал ее горячее желание!
После пробуждения Адониса многолюдная процессия двигалась обратно в его храм, чтобы там оживший бог мог встретиться со своей возлюбленной - Астартой, и где торжества продолжались с новой силой, только теперь в ореоле радости и веселья.
Воскрес Адонис, пробудилась земля, пришла весна, и все ожило!
На этот, четвертый день праздника, самый пышный и величественный и решили пойти девушки. Правда, только на встречу Астарты с Адонисом перед полуднем, так как Мактаб как кормилица не могла надолго покинуть младенцев.
Уже с утра на узких улочках Карфагена в районе храма Астарты яблоку негде было упасть.
Даже когда статую рогатой богини пронесли через площадь и процессия стала приближаться к храму Адониса, Ахираму с его дюжими помощниками (а среди них и Китион-лидиец с Бомилькаром) пришлось продираться сквозь толпу, как сквозь дикий терновник.
Народ словно ошалел. Накануне прошел слух, что в этом году, несмотря на оскудение государственной казны из-за войны, на торжество воскрешения Адониса Совет как никогда выделил огромные деньги, то ли пытаясь таким образом умилостивить богов, то ли заставить народ забыть обо всех бедах и неудачах прошлых семнадцати, несомненно, тяжелых для карфагенян лет.
Из далекого Библа, того самого, возле которого ежегодно река Адонис окрашивается в кровь, приглашена была самая искусная в исполнении гимнов дева, чтобы спеть песню во славу воскресшего бога.
По окончании красочной церемонии храм Астарты устраивал для всех желающих пиршество, но многие жители сами искренне желали разделить с храмом его заботы - с утра до поздней ночи для пиршественных столов они несли вино и еду, угощая всех пришлых и иногородних.
Однако прежде нужно было поклониться самой Астарте и ее воскресшему возлюбленному. Только как это сделать, когда даже на огромной центральной площади Карфагена было самое настоящее столпотворение?
Девушкам пришлось у ворот на Тебесту выбираться из носилок и дальше двигаться к храму Адониса пешком - почти семь стадий чуть ли не черепашьим шагом.
На протяжении всего маршрута разгоряченная толпа все время пыталась разделить их небольшую группу либо вытеснить ее за пределы своей кишащей массы.
Вокруг бесцеремонно работали локтями, толкались, пыхтели, упорно протискивались вперед.
Ахирам пожалел, что взял с собой только четверых человек. Он уже чувствовал своей широкой спиной обеспокоенного Федима, для которого такая толпа тоже была непривычна.
Крепко ухватилась за его руку Ашерат. Громкие звуки медных труб и кимвалов, барабанов и тамбуринов, многоголосье различных ватаг, которые то и дело выкрикивали восхваления Астарте и Адонису, неистово танцевали на улице или распевали гимны, действовали на нее пугающе.
Не по себе было и Наамемилкат. Только Мактаб находила во всей этой шумной толчее радость; на нее многолюдная толпа действовала опьяняюще, это была ее стихия.
Мактаб упивалась каждым звуком музыкального инструмента, каждым происходящим действом. Она так жадно вглядывалась в иступленные лица, будто навсегда хотела запечатлеть в памяти все происходящее (еще бы - когда они теперь вернутся в Карфаген?). Она же первая заметила и пышную процессию, в центре которой на крепких плечах слуги Астарты несли свою богиню в храм Адониса.
Статуя богини была встречена оглушительным ревом, толпа всколыхнулась, волна возбуждения быстро пронеслась по ней и хлынула в сторону шествия.
Астарту, как и Адониса, ранним утром с чтением гимнов, песнями и плясками выносили из ее жилища. В окружении жаждущих увидеть богиню и прикоснуться к ней, а если не удастся, хотя бы к ее рабам, новая процессия неторопливо, размеренным шагом обходила огромный район, в котором находился храм богини, словно Астарта сама в который раз вышла из дома, чтобы встретиться наконец со своим возлюбленным. Затем процессия двигалась вдоль подножья Бирсы к центральной площади Города, также неторопливо пересекала и ее и сворачивала на восток к храму Решефа, от которого открывалась прямая дорога к обители Адониса.
Мактаб как раз и увидела процессию, миновавшую чертоги Решефа.
Астарта двигалась к воскресшему Адонису, и все встречали богиню, посыпая ей путь цветами, разбрызгивая перед ней вино, восхваляя и сердечно радуясь ей.
Флейты при появлении великой богини зазвучали задорнее и громче, барабаны забили чаще, кимвалы звонче, звуки музыкальных инструментов смешались с ликованием и ревом толпы, сам воздух, казалось, дрожал и звенел на самой высокой ноте.
С высоких открытых террас храма Адониса жрецы взметнули в небо огромную массу олицетворяющих богиню белых голубей.
Голуби резво вспорхнули, часто и громко хлопая крыльями, на глазах сбились в одну волнующуюся стаю и словно зависли над храмом, легким ветерком увлекаемые с одного места на другое.
Толпа грянула диким восторгом, засвистала, всколыхнулась, наиболее ловкие стали пробиваться поближе к шествию, но даже им не так-то легко было это сделать, потому что у храма Адониса скрещивались две дороги: дорога, ведущая к воротам на Тебесту, и дорога, приходящая от центральной площади. Две толпы сливались в одну, спеша протиснуться к месту главного действия.
Ахирам напрягся, так как со всех боков на них стали напирать, поверх голов быстро глянул, куда их занесло, и, крепче сжав руки Ашерат и Наамемилкат, кивнул Китиону двигаться за ним следом к ближайшей лавке - ее стены могли помочь им защититься от толпы хотя бы с одной стороны.
Китион сразу понял, чего хотел Ахирам; они плотнее окружили девушек и, как упорная черепаха, мало-помалу направились к одной из храмовых лавок.
У стены быстро расчистили место плечами и дали девушкам перевести дух, отгородив от всех своими атлетическими телами.
- Сегодня творится что-то невообразимое, - произнес, отдышавшись, Федим.
- Ты просто давненько не был на больших праздниках, брат, - с усмешкой посмотрел на юношу Китион и дружески хлопнул его по плечу. Потом спросил девушек:
- Ну что, красавицы, еще не передумали поклониться Астарте и Адонису?
- Конечно, нет! - вспыхнула Мактаб. - Такое разве можно пропустить? Без наших молитв Астарте никогда не пробудить своего возлюбленного! Передумали! Такое мог сказать только варвар, у которого нет Баала в сердце! Или который никогда в жизни не был влюблен!
- Ладно, ладно, грозная Анат, успокойся, - поспешил извиниться перед девушками Китион. - Я не хотел никого обидеть, - снова усмехнулся он, и в надежде, что друзья поддержат его, посмотрел на Ахирама и Бомилькара, но Ахирам по-прежнему был сосредоточен на окружавшей их толпе, а Бомилькар глянул на друга даже укоризненно - в какой-то степени Мактаб была права: несмотря на их дружбу, Китион был и остается греком, а значит, иноземцем, варваром, для которого финикийские обычаи не слишком много чего значили.
Ашерат была согласна с Мактаб: как люди не могут существовать без богов, так и боги не могут обходиться без людей. Люди, забывшие о своих обязанностях перед богами рисковали потерять их благосклонность. Однако сейчас из-за такой толчеи она была бы рада оказаться скорее дома, и еще лучше - даже не в Мегаре, а в Бизацене. К тому же мощеные камнем улицы к полудню стали прогреваться сильнее, дышать становилось все труднее.
Но упорная Мактаб вовсе не намерена была сдаваться.
- Если мы будем и дальше так стоять, рискуем вообще ничего не увидеть: когда богиню внесут внутрь, двери закроются. Храм небольшой, всех не вместит, мы можем не услышать пения библской девы. А такое не часто происходит. Пойдемте скорее вперед. Федим, где цветы, которые мы хотели бросать к ногам богини? Идемте, идемте, хватит жаться к стенам!
Ее поддержала и Наамемилкат.
Мактаб ринулась вперед, несмотря на плотную стену человеческих тел перед ней.
- Вот безумная, - удивился напористости хрупкой девушки Китион, но поспешил за ней, ибо и Ахирам вскоре двинулся разрезать толпу своим могучим торсом.
Бомилькар и Ирхулин отсекали недовольных слева и справа.
На удивление, Мактаб, где криком, где локтями в мгновение ока пробилась к процессии богини и даже исхитрилась прикоснуться к ее носилкам.
- Ликуй, царица небес, ликуй, богиня Луны! - с неописуемым упоением метала она вслед удаляющимся к храму носилкам богини анемоны.
- Слушай, брат, может, стоит урезонить клушу, не то с ней нас всех тут раздавят, как клопов? - почти в самое ухо Ахирама с усмешкой пробасил Китион. - Моя туника давно разошлась под мышками, еще пару шагов, и я останусь совсем голым.
Ахирам с опаской косился по сторонам, боялся, как бы толпа не хлынула на них с разных сторон и не сдавила девушек. На Китиона он даже и не взглянул.
- Нужно спешить, - не унималась Мактаб. - Как только носилки внесут в храм, ворота закроются!
Она была права - по сравнению с остальными, территория храма Адониса была небольшой, за его стенами могло вместиться не более десяти тысяч человек , на праздник обычно съезжало со всей округи свыше ста тысяч.
Ахирам, как заколдованный, двинулся дальше.
Китион несколько удивился податливости могучего друга, но больше возмущаться не стал, потому что теперь ему и задуматься было некогда - со всех сторон их снова стиснула разгоряченная толпа, которая, как и они, тоже жаждала поскорее прорваться в храм Адониса.
Но вот и высокая стена храма, вот и ведущие во двор широкие, массивные, покрытые тонкими рифлеными золотыми пластинами с изображениями солнца и звезд, кедровые ворота.
Мактаб по-прежнему впереди, рядом с ней Ахирам, по бокам Китион с Бомилькаром, за спиной Ашерат и Наамемилкат, замыкают группу - Ирхулин и Федим.
Одними из последних их впускают внутрь, и ворота натужно закрываются.
Оттесненные от ворот храмовыми рабами не успевшие попасть во двор паломники еще несколько минут возмущаются, но потом голоса их стихают, а на стене над воротами жрец Адониса громко нараспев начинает славить воскресающего бога, в то время как внутри храмового комплекса процессия с Астартой мало-помалу приближается к высокому мраморному постаменту у ступенек самого храма, на котором в гирлянде разных цветов и зеленых ветвей хвои возлежит юный Адонис. Глаза его еще прикрыты, но лицо уже - не бледное лицо обитателей подземных чертогов. Он пробудился к жизни, он воскрес!
Смолкли все звуки, люди затаили дыхание, только с высокой стены над центральными воротами храма жрец наизусть продолжает громко читать поэму-молитву о множественных перипетиях молодого бога после рождения, о его росте и возмужании, о встрече с Астартой в цветущей долине буйной реки, о нападении коварного вепря, лишившего его жизни, и об уходе Адониса в мрачное царство бога подземного мира.
Все внизу внимают речитативу жреца. На возвышающиеся вдоль стен храмовой ограды каменные бетилы, олицетворяющие других богов, равных божественному Адонису, льются елей, мирра и красное вино. На раскаленных углях кадильных жертвенников курится сладкий фимиам. Астарта приближается к ложу возлюбленного.
Мактаб просит Ахирама приподнять ее над толпой.
- Как он прекрасен! - невольно вырывается у нее. - Посмотри, Ашерат, посмотри! - настаивает она, когда Ахирам опускает девушку на мозаичный пол двора.
Ахирам с Китионом приподнимают сначала Наамемилкат, затем Ашерат.
Ашерат смотрит поверх голов, и ее тоже переполняет восхищение.
Астарта в белоснежной тунике и голубой накидке, отороченной золотом и расписанной звездами бесподобна; очарователен и Адонис, до пояса прикрытый голубым покрывалом, с венком из хвои на голове.
Губы Астарты чуть улыбаются. Губы Адониса больше не запечатаны смертью, в них присутствует жизнь (жрецы покрыли их кармином).
Магическая песнь вскоре разбудит спящего бога, он откроет глаза, вдохнет полной грудью, и полной грудью вздохнет вослед природа, наполнит все окружающее жизнью.
Снова взмывают в небо голуби. Астарту опускают у ложа возлюбленного.
- Слава Астарте! Слава Адонису! Ликуй, царица небес! Ликуй, богиня Луны! - восклицает со стены жрец, и люди внутри и снаружи храмовой ограды громко вторят ему:
По обеим сторонам храмовой лестницы, на подиумах, утробно загудели огромные медные трубы.
- Ликуй, богиня Луны! - в один голос снова грянула неугомонная толпа внутри храма.
- Прими наши подношения, Луноликая! - выкрикнул жрец на стене.
- Славься!.. - разом выдохнула толпа.
Из восточных ворот ограды храма появились жрецы, на поводке они вели белую непорочную телицу. Эта телица, предназначена в дар богине и ее возлюбленному. Чуть поодаль за ними, на привязи, шла белая овца-одногодка. В высоких клетках несли белых голубей, также в дар богине. За голубями шествовали девушки с корзинами, которые были наполнены предметами, необходимыми для жертвоприношения: ножи, венки, соль, специи, благовония...
Поднявшаяся на стену дева из Библа протяжно затянула старинную песню о воскрешении божественного Адониса.
Ее чистый звонкий голос под аккомпанемент музыкальных инструментов неторопливо поплыл над головами присутствующих. Все жадно внимали этим словам и звукам, сердца их наполнялись радостью и счастьем.
Кровью жертв окропили алтари: большой медный на мраморном возвышении в центре храмовой площади и меньшие из цельных неотесанных каменных глыб по разным сторонам от главного жертвенника.
На центральном алтаре готовилась жертва всесожжения.
С дымом жертвенного огня уносились в небо людские молитвы и славословия богам. Боги должны быть довольны.
Толпа опять всколыхнулась, и те, кто не успел прикоснуться к богине, с новым упорством потянулись к ее носилкам.
- Давайте подойдем к Адонису, - стала умолять мужчин Мактаб. - Ну пожалуйста! И всё, и домой!
Китион в который раз глянул на девушку осуждающе. Но Ахирам поддержал ее - пора было возвращаться: он обещал хозяину и хозяйке, что долго на празднике они не задержатся.
Ахирам приказал товарищам сомкнуться и плотнее взять в кольцо девушек. Они вклинились в живой поток, который устремился к богине.
Сегодня Астарта ночует в храме возлюбленного. Завтра, ближе к вечеру, богиня вернется обратно в свой храм с новыми песнями и плясками, свежими возлияниями и воскурениями...
"А утром отправится на войну отец", - неожиданно возникает мысль у Ашерат, и от этой тревожной мысли ей становится не по себе. Эта мысль затмевает собой все звуки: пенье библской девы, игру музыкальных инструментов, гам толпы. Время для Ашерат словно останавливается, люди вокруг нее замирают.
Ашерат недоумевает: что происходит? И только когда на лицо внезапно падают брызги крови, она пугается, приходит в себя и понимает, что они двигаются уже мимо высокого алтаря, на котором будут сжигать телицу.
Ашерат удивленно смотрит вверх, туда, откуда летят брызги крови, и видит жреца, окропляющего алтарь, но не задерживается на нем, чувствуя, что кто-то хочет, чтобы она и на него посмотрела. Даже не хочет, а требует, властно и настойчиво.
Ашерат переводит взгляд правее и натыкается на вперившийся в нее взгляд Астарты! Ашерат бросает в пот.
Деревянная статуя Астарты изображала богиню, склонившую голову в молитве за возлюбленного. Астарта же, на которую смотрела Ашерат, глядела на нее в упор выпученными глазами истерзанного на площади римского полководца! И взгляд этот словно говорил: "Только ты одна меня видишь. Только тебе одной дано меня видеть!"
И снова вокруг умолкли звуки, как будто Астарта хотела что-то сказать Ашерат в полной тишине, но тут к богине потянулись руки, множество рук в надежде прикоснуться к ее носилкам или одежде. И все они - руки - были красные, окровавленные. Они марали кровью края ее одежды и носилки.
Такими же руками - о, боже! - тянулась к богине Мактаб; тянулась и не могла дотянуться, хотя лицо ее горело необоримым желанием.
Вид протянутых к богине окровавленных рук еще больше испугал Ашерат. Она снова посмотрела в глаза богини, но в этот раз богиня была как прежде с опущенными глазами.
На лицо Ашерат вновь брызнула кровь, и вслед за этим разом взорвались все звуки, ее качнуло в сторону.
Ахирам, не дав упасть, поддержал девушку, бросил товарищам: "Уходим", - и сразу же направился к выходу из территории храма. Хорошо еще, что входы и выходы из храма развели, не то народ точно передавил бы друг друга.
Китион, поддерживая за предплечья Наамемилкат и Мактаб, устремился за Ахирамом. Бомилькар с Ирхулином по-прежнему сдерживали напор толпы с боков.
Покинув двор храма Адониса, они поймали продавца воды и окропили ею Ашерат. Ахирам спросил девушку, как она себя чувствует.
- Все нормально, - ответила Ашерат, хотя перед глазами кровавые руки из толпы еще тянулись к носилкам Астарты.
- Сможешь сама идти?
- Да, смогу.
Ашерат поднялась и тут же ухватилась за протянутую руку Федима, прижалась к его плечу.
- Ну что ж, - сказала Мактаб. - Хвала Астарте, все живы-здоровы, пора, как говорится, и честь знать, возвращаемся домой.
Китион хмыкнул, не удержался, чтобы не уколоть неугомонную Мактаб:
- Да ну, если бы не младенцы, ты наверняка бы отплясывала на празднике до утра.
- Почему бы и нет. Когда я была чуть моложе...
- Ты была моложе? - усмехнулся Китион, сворачивая на улицу, ведущую к Мегаре.
- Вот бестия! Типун тебе на язык! Что ты этим хочешь сказать? По-твоему я уже старуха? Ты совсем из ума выжил?
Их невозможно было разнять, Ахирам и не стал.
Ашерат с нежностью взглянула на Федима, он еще поддерживал ее за талию.
- Как я хотела бы поскорее вернуться в Бизацену, на наше озеро. А ты?
- С тех пор, как мы здесь, я только об этом и мечтаю, - тихо сказал в ответ Федим.
Наамемилкат глянула на них с укоризной: как только родители поощряют эту неподобающую связь слуги и господской дочери? И снова ее остро кольнула зависть.
20
Мактаб вернулась с праздника в приподнятом настроении. Она была в восторге от певуньи из Библа, ее завораживающего голоса, ее необычной прически и бесподобного наряда. Но более всего от того, что с ними не пошла Парфенида.
- Ох и лопнет она от зависти, что не смогла увидеть и послушать библскую деву. А ведь могла пойти с нами, ваша мама ее отпускала, но она не пошла. Нарочно не пошла, чтобы досадить мне. Но досадила ли? Сама себя наказала! - лопотала Мактаб без остановки до самой усадьбы
Нааме тоже понравилось действо, но несколько утомила толпа, суета, шум. Она даже не спорила с Мактаб.
Ашерат долго не могла прийти в себя, сидела в носилках потупив взор и на щебетанье кормилицы брата мало обращала внимания, для нее голос Мактаб заглох где-то на середине пути.
Что новое виденье несло в этот раз?
Если ее мрачные и необычные сны еще можно было как-то понять, попытаться объяснить, то сегодняшнее виденье совсем не поддавалось истолкованию.
На что намекала богиня, обращая на нее свой взор? Почему к ней так упорно тянулись кровавые руки?
- Вы меня совсем не слушаете, - с возмущением уставилась на сестер Мактаб. - Что с вами? Не рады, что мы вырвались на праздник?
Ашерат отрешенно посмотрела на кормилицу, Нааме криво усмехнулась: вот пристала!
Мактаб снова вспыхнула:
- Да что с вами? Вы часом не заболели? В такой толпе совсем с ума сойдешь. Ничего. Сейчас приедем домой, и вам станет полегче.
Хотелось бы, чтобы именно так и произошло, думала Ашерат. Сперва, в Бизацене, говорили, что переберемся в Карфаген и тревожные сны уйдут сами по себе. Но вот перебрались, а тревожные сны никуда не исчезли, мало того, стали еще мрачнее и непонятнее. И кажется, от них никуда невозможно уйти.
"Не думай, отвлекись", - советовала Мактаб. Но если бы можно было так просто отбросить ночные кошмары!
Ничем не могла помочь и мама - сейчас ей было не до Ашерат. Предстоящий отъезд отца почти полностью лишил ее сил, хотя она и старалась скрывать свои чувства. Да и отец уверял, что не пройдет и полгода, как он заберет их к себе на Сицилию, разберется только с делами. Но вряд ли война так быстро закончится - прибывшие из Рима соглядатаи уверяли, что римляне вновь копят силы для новых военных кампаний.
Батбаал и вправду было нелегко. Был бы постарше маленький Ганнибал, она не задумываясь настояла бы на том, чтобы Гамилькар сразу же взял их с собой. Хотя, куда взял? Оставшиеся на Сицилии подвластные Карфагену крупные города - Дрепан и Лилибей - который год осаждены с суши. И достоверно известно, что римляне, захватывая принадлежавшие карфагенянам города, не щадят ни старого, ни малого. Мужчин без разбору вырезают, женщин и детей продают в рабство. Какая мать пожелает подобной участи своим детям?
Наступивший праздник в некотором смысле ей даже в облегчение: за мелкими хлопотами мысли о предстоящей разлуке с мужем, мысли о том, что он все-таки отбывает не на праздную прогулку, а на самую настоящую войну, где только богиня судьбы знает, что может случиться; мысли эти понемногу притупляются, отступают на задний план, помогают Батбаал, что называется, держаться на плаву, не раскиснуть, не расклеиться окончательно. Да и об остальных стоило подумать. Какое громадное хозяйство остается под ее крылом, какой груз!.. Но, может, оно и к лучшему - будучи вся в делах и заботах, она не поддастся коварной печали и отравляющему жизнь унынию. А уж сейчас, в столь большой и светлый праздник воскрешения Адониса, праздник прихода весны и возрождения всего живого, праздник, который всегда был ей особо люб, и вовсе некогда хандрить.
Пока Гамилькар находился в храме Адониса, где он обязан был вместе с суффетами и членами Совета участвовать во всеобщем жертвоприношении, Батбаал распоряжалась по хозяйству, готовила все к праздничному столу, ведь в эти дни по давнему обычаю рабы делят пищу вместе с хозяевами. А если добавить сюда еще и гостей, коих тоже соберется больше чем достаточно, забот получается - полон рот.
Гамилькар вернулся из храма Адониса только поздним вечером, но за спиной у него словно выросли крылья.
Батбаал понимала, что мужчина живет исключительно делом, которое делает или которое ему предстоит совершить. Но в глубине души она не хотела этой мужниной радости, в тени которой, как мрачные призраки, затаились готовые вырваться в любую минуту коварные печаль и разлука. Но в ее ли силах изменить происходящее?
С Гамилькаром в усадьбу прибыли и Верховный жрец Баал-Хаммона Гербаал, и его правая рука Белшебек. Давно уже ждали хозяина все находящиеся в Карфагене его ближайшие друзья и единомышленники, среди которых Гамилькар заметил и вернувшегося Нагида, и соседа, купца Сиппара. Стояли только те рабы, которые прислуживали за столом, остальные сидели плечом к плечу с гражданами, им подавали из тех же блюд, из которых подавали хозяевам.
Женщинам накрыли отдельно, в саду возле хозяйственных построек.
Праздничный стол перед домом ломился от всевозможных яств - Гамилькар никогда не отличался скупостью. Куски жертвенного тельцá разложили на несколько огромных бронзовых блюд; в ароматном соусе нежилась тушеная рыба; жареные дрозды и поросята соседствовали с запеченными в глине утками; румяные пирожки утопали в зелени; фрукты последнего урожая возвышались между этим изобилием горками. Виночерпии зорко следили за тем, чтобы чаши гостей не успевали опорожняться.
В наступившей тишине, в прозрачном вечернем воздухе голос произносящего тост Верховного жреца отчетливо доносился даже до противоположного края длинного стола.
Гербаал говорил всегда неторопливо, словно каждый раз, открывая рот, где-то в глубине своего обширного ума старательно взвешивал каждое слово. Ничего лишнего, ничего туманного. Врать было нечего ни себе, ни другим. Враг вплотную подступил к нашей земле. Родина не на волоске от гибели, но в большой опасности. Счет погибших граждан и их союзников идет на десятки тысяч. Карфаген больше не господствует на море, как еще каких-то лет двадцать назад, у всех на памяти. Но история показывает, что в самые мрачные времена всегда появляются люди, способные изменить положение к лучшему, люди, убежденные в том, что они нужны отечеству, востребованы отечеством как никогда.
- Таким, просто необходимым сейчас для родины человеком, я считаю нашего Гамилькара, - от чистого сердца сказал Гербаал. - Насколько я его знаю, настолько уверен в нем, в его уме, таланте и одаренности.
Гамилькар всегда чурался лести, от возникшей неловкости улыбнулся и опустил голову. Но лица его друзей и единомышленников были серьезны. Они поддерживали слова Верховного жреца, так как были согласны с ними полностью.
- За тебя, Гамилькар! - поднял выше свою чашу с вином Верховный жрец. - За твои успешные дела!
- Да здравствует Гамилькар! - в который раз раздалось в пышных садах Гамилькаровой усадьбы. При ярком свете полной луны они прозвучали весомее, значимее.
У Батбаал от последних слов Верховного жреца сдавило сердце.
Она стояла в тени апельсиновых деревьев неподалеку от дома, и ей хорошо был виден и Гербаал, и сам Гамилькар, сидевший рядом с ним.
В установившейся на несколько минут тишине, изредка прерывающейся пением цикад, речь Гербаала и одобрительные голоса гостей были слышны отчетливее, и все равно Батбаал прислушивалась к каждому звуку, который долетал со стороны стола, боясь упустить что-нибудь важное.
В этой сосредоточенности она не заметила, как подошла Парфенида, сказать, что все женщины собрались и ждут ее; что не приступают к трапезе без хозяйки дома.
Батбаал посмотрела на Парфениду, не понимая, чего от нее хочет кормилица.
Старушка появилась за ее спиной словно тень. И только когда Парфенида произнесла "девочка моя", Батбаал пришла в себя, прижалась к ней, спрятала, как в детстве, лицо на ее плече и больше не стала сдерживать слез.
Хорошо зная свою воспитанницу, Парфенида дала ей выплакаться. Потом, спустя какое-то время, сказала:
- Давно ты, дочка, не плакала на моем плече.
21
Рассвет следующего дня, несмотря на вчерашний апофеоз праздника, многие жители Карфагена также встречали на восточной крепостной стене. С минуты на минуту сюда из бухты в Тунисском озере должна была подойти флотилия Гамилькара, чтобы от жрецов воскресшего бога и самих жителей получить благословление на ратные дела.
Гамилькар перед отплытием даже не прилег.
"Высплюсь в море", - усмехнулся он, когда Батбаал попыталась уговорить его отдохнуть хоть немного. Хотя сама, то ли от избытка чувств, то ли от волнения, так и не уснула. Да и к восходу нужно было находиться на крепостной стене, чтобы лично увидеть лучи зарождающегося солнца и загадать желания, которые, по поверию, Адонис непременно услышит и исполнит в наступающем году.
У Батбаал их не так много: чтобы как можно скорее закончилась война и Гамилькар вернулся домой живым и невредимым. Хотя иначе и быть не может! Баал-Хаммон не допустит гибели своего любимца Карфагена, а его извечная покровительница - божественная Тиннит - сделает все, чтобы ненастья обошли стороной их мирный город. Батбаал искренне в это верит.
Все как завороженные смотрели на восток. Только пробились первые лучи солнца, позолотили верхушки Атлассных хребтов и горизонта, толпа радостно загудела, и, как и вчера, где-то громко затрубили в трубы, задорно зазвучали флейты.
"Адонис! Адонис!" - снова заголосили со всех сторон.
Тут кто-то крикнул: "Корабли плывут! Корабли!" - и толпа, увидев в легкой дымке флотилию Гамилькара, которая неторопливо выходила из Тунетского озера, направляясь к прибрежной процессии, загудела еще сильнее.
Море как никогда было спокойным. Весла кораблей ритмично поднимались и опускались в воду; в восходящих лучах они также отливали золотом. Ощетинившиеся копьями солдаты, которые плечом к плечу замерли вдоль обитых щитами фальшбортов, вызывали откровенный восторг.
Толпа на несколько минут притихла, когда боевые корабли подошли поближе и развернулись носами к Карфагену, потом снова возликовала - разве можно с таким флотом не победить врага?!
Даже Батбаал, у которой то и дело на глаза накатывались слезы, не могла оторвать глаз от четкой линии их длинного ряда.
Еще несколько минут навязчивое видение провожавших их корабль людей, Батбаал с маленьким Ганнибалом на руках на крепостной стене упорно стояло перед глазами Гамилькара, словно боялось - отведи глаза и обманчивая пелена рассеется. И вот уже крепостные стены города окутало легкой дымкой, волна стала выше, из звуков остались только крики чаек над головой, удары весел по воде да всплески разбивающихся о борт неуемных морских волн, и Гамилькару стало как-то не по себе, как будто кто-то вырвал у него из груди сердце и схоронил далеко на родной земле. Только редкие голоса тех, кто ничего не оставлял за плечами, кому нечего было терять, помогли Гамилькару стряхнуть навязчивую пелену прошлого, вернуться в настоящее и внутренним взором окинуть то, что, как ему виделось, ждало его в будущем.
Он отвернулся от родных берегов, глянул на задумчивого проревса , на свою команду, угрюмой неизвестностью припечатанную к высоким, задрапированным круглыми щитами бортам корабля, глянул на погруженных в себя воинов на палубе и громко сказал, чуть ли не крикнул:
- Что захандрили, друзья мои? Разве не вы хотели вырваться из плена будней, оторваться от женского плеча и снова почувствовать себя мужчинами, воинами, мастерами ратных дел, для которых уныние и печаль - пыль под ногами, а жажда славы на поле боя - крылья за спиной!
- Да, Гамилькар! - раздалось с разных сторон несколько голосов.
- Тогда сбросьте скорей в пучину моря заразную печаль, швырните вдогонку ей злосчастное уныние, дайте под зад коленом навязчивой нуди и раз и навсегда попрощайтесь с ними. Я не дам вам больше скучать. Со мной вы забудете про гадкие слова "тоска и скука". Я обещаю вам бешеный стук сердца в груди, алчную жажду боя, желание победить врага, почувствовать себя настоящими мужчинами, такими, какими создал нас бог: сильными, дерзкими, отважными, способными на великие подвиги, а не прозябание.
- Да, Гамилькар! - еще дружнее и громче донеслось с палубы.
- Ну-ка, келевсты , задайте живее ритм! Флейтисты, возьмите самую высокую ноту! Запевалы, гряньте что-нибудь позабористей, чтобы больше и тени уныния не видел я на ваших лицах - не на похороны плывем, не в Геенну огненную спускаемся! Дайте жару, певцы и подпевалы, чтобы сам бог моря услышал вас, повеселел и попутному ветру приказал сопровождать нас на всем нашем пути!
Вокруг зашевелились, под верхней палубой матросы дружно налегли на весла. Где-то на краю флагмана расторопный запевала грянул задорным мотивом, и матросы вмиг подхватили взорвавшуюся песню, по-хулигански острую, по настроенью бойкую. И после этого показалось даже, что волны налетают на корабль играючи, чайки вокруг реют, как бестелесные, а впереди воинов ждут не кровавые сечи на свою погибель, а пустячная вылазка в стан врага. Чистое небо, спокойное море, уверенность в себе, - чего еще желать матросу в долгом плавании?
А затем, когда были убраны весла, установлена мачта и натянут прямоугольный алый флагманский парус; когда полотнища распустили и остальные корабли - появились дельфины, вестники бога моря, и еще больше взбодрили всех, ведь их появление по приметам сулило удачу.
Боги благословляли их поход, боги поддерживали их, значит, они будут непобедимы!
Гамилькар повеселел. Как долго он ждал этой минуты. Готовился к ней, можно сказать, всю жизнь. Сам воспитал себя, сам закалил для предстоящих боев и походов. И теперь идущая за ним пусть и небольшая еще эскадра - тому доказательство.
- Курс на Эгусу ! - Гамилькар наконец-то огласил направление.
Его приближенные знали: Гамилькар - стратег до мозга костей, и его предосторожность во всем (даже в отдаче окончательного решения) - всего лишь отражение его мышления как полководца.
А замыслов у Гамилькара было на тот день множество. Ему как флотоводцу на руку было то, что римляне до сих пор не осмелились вновь выйти в море после поражения у Дрепан Клавдия Пульхра и роковой гибели 120 судов под командованием Луция Юния Пулла от ужасной бури возле Лилибея. Море вокруг Сицилии оказалось свободным, но средств, которыми располагал Гамилькар, было, как он считал, пока недостаточно для ведения активных действий на суше. Карфагенский Совет только назначал главнокомандующего, остальным (в том числе снабжением и финансированием) должен был заниматься он сам, на свой страх и риск, на свою удачу.
Совет помогает, только если у него есть возможность, в остальном же - сам напрягай свои извилины, на то ты и полководец...
Осажденный римлянами с суши Лилибей тоже вряд ли смог бы ему содействовать. Скорее Гамилькар своим присутствием мог вселить в его граждан надежду на освобождение.
Рим, как известно, на этот год одним из консулов избрал Луция Цецилия Метелла, того самого, который четыре года назад разбил карфагенян возле Панорма, справив потом пышный триумф. Это именно он провел по улицам Рима тринадцать захваченных в плен карфагенских полководцев и сто двадцать боевых слонов. Противник более чем серьезный. Нельзя допустить, чтобы он развернулся на Сицилии во всю свою мощь.
Гамилькар оторвался от дум. Солдаты на палубе отдыхали: кто чистил оружие и амуницию, кто дремал на походных матрасах, кто с азартом играл в кости, собрав вокруг кучку ротозеев. Парус наполнился благодатным ветром. Можно было и самому вздремнуть - потом вряд ли будет время для праздности.
Гамилькар направился в палатку на носу корабля. Карфаген давно исчез из виду.
Заснуть, однако, Гамилькару, как он ни хотел, не удалось. В голову одна за другой то и дело лезли навязчивые мысли.
Как так получилось, что карфагеняне, перед войной владея почти всей Сицилией, теперь оказались оттесненными к самой западной ее оконечности?
Римляне бахвалились, мол, они народ восприимчивый и из учеников делаются лучше учителей: в древности пользовались прямоугольными щитами, в то время как тиррены сражались бронзовыми, круглыми, выстраивались в фалангу; приняв их вооружение, римляне разгромили тирренов. От других народов переняли продолговатые щиты, которыми сражаются и поныне, и манипулы и одолели противников их же наукой. От эллинов научились осаждать города и осадными машинами разрушать стены. От Пирра - сооружать во время походов укрепленные лагеря. От карфагенян - искусство ведения морского боя... Римляне столь удачны в войне? Или какая-то несокрушимая мощь незримо присутствует за их спинами?
Наши боги слабеют с каждым днем, боги римлян набирают все больше силы. Почему? Гамилькар не мог ответить на этот вопрос, как не мог понять и то, как боги могут быть лживы, холодны и лукавы. А именно таковы божества римлян, позаимствованные, как говорят, у лживых и плутоватых эллинов. Таковы и сами римляне.
Кто первым нарушил мирный договор между Карфагеном и Римом? Конечно римляне. Именно они вероломно вторглись на Сицилию, якобы в помощь осажденной Мессане (жители-де слезно их умоляли!), коварно выдворили из города карфагенский гарнизон, пришли на помощь правящей в Мессане клике мамертинцев, бывших кампанских наемников Агафокла, некогда обманом овладевших городом, который гостеприимно впустил их в свои стены.
Со своими грязными легионерами, которые подобным образом несколько лет назад захватили Регий, римляне почему-то не больно церемонились: розгами высекли на форуме и безжалостно отсекли им головы. Четырем тысячам солдат! Чем мамертинцы были их лучше? Захватывая Мессану, они также не щадили ни старого, ни малого. Почему с ними римляне не поступили таким же образом, как со своими беспринципными легионерами? Теперь ни для кого не секрет - потому что после Мессаны перед алчным Римом открывалась благодатная Сицилия - край новых земель и новых возможностей. Вот оно - неприкрытое двуличие, вот она - правда по-римски!
Римский народ единодушно поддерживает захватнические устремления своих правителей, словно червь завоевания прочно обосновался в их умах. Во всех бедах и несчастьях сицилийцев в один голос винят карфагенян, внушают, что карфагеняне во все века несли сицилийцам лишь невзгоды, а Рим пришел, чтобы их освободить, помочь изгнать извечных супостатов. Только почему в каждом таком "освобожденном" городе тут же сажается римский гарнизон, а неугодных либо угоняют в рабство, либо - в случае сопротивления - вырезают, как скот.
Алерия , Ольвия , Камарина, Панорм, Липара ... Список можно продолжать до бесконечности. И большинство городов взято либо вероломством, либо изменой. К тому же численное превосходство было и остается за римлянами, они используют все возможные способы пополнения своей армии: от рекрутского набора италийских союзников до массового привлечения жителей захваченных на Сицилии городов.
Граждане Карфагена, наоборот, смотрят на усилия своих полководцев удержать города Сицилии, как на нечто мало их касающееся, как будто ни Агафокл, ни Регул никогда не высаживались на побережье Ливии и не грозили Карфагену уничтожением. Неужели так скоротечна человеческая память? Или избирательна?
Не думая о страхах, кажется, никогда их не испытаешь. То, что происходит не у меня дома, никогда в мой дом не постучится. Наивная мысль. Если бы так было!
Гамилькар поднялся с ложа, налил себе из кратера вина. Легкая терпкость его была ему по вкусу.
Где-то на палубе матрос затянул жалобную песню. Больно защемило в груди, как будто кто-то сдавил сердце.
Конец 1-ой части из четырех и ознакомительного фрагмента
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
