Ирхулин домой явно не спешил, все искал предлога, чтобы не возвращаться под отчий кров. А узнав, что Гамилькар отправился в город, и вовсе забыл о его наказе, делал все, чтобы как можно дольше оттянуть время: завтракал неторопливо, пытал всех, кто попадался на глаза, не собираются ли они куда по делам и не мог бы он составить им компанию.
Китион удивленно смотрел на товарища и спрашивал:
- Ты совсем к отцу не собираешься?
- Собираюсь, - вспыхивал Ирхулин и уходил куда-нибудь в сад, чтобы никто к нему не приставал. Но Китион и там его находил, и снова напоминал о требовании отца.
Только когда солнце высоко поднялось над горизонтом, Ирхулин скрипя сердце покинул поместье Гамилькара.
Знакомый с малых лет привратник встретил его с такой серьезностью, как будто сам был отцом. Но промолчал. Сказал бы что-нибудь, Ирхулин припомнил бы и то, как он в детстве запрещал ему взбираться на стену, что ограждала их поместье, и то, как однажды долго не впускал во двор, потому что была ночь, и он спал.
Иное дело орава домашних собак. С громким лаем и повизгиванием она выскочила ему навстречу. Еще бы: это были первые его друзья по играм еще в ту пору, когда деревья были большие.
Садовник тоже был рад Ирхулину, спросил, где он так долго пропадал, видел ли его отец.
"А матушка-то как будет счастлива", - не раз повторил подслеповатый старик, провожая Ирхулина до самого порога.
Управляющий Тошат сказал, что отец сейчас в трапезной. Не хочет ли молодой хозяин присоединиться к нему?
Ирхулин направился в триклиний. Еще за пределами отеческой усадьбы, в кругу друзей или за городом он мог себе позволить нарушить установленные в семье правила. Но здесь какая-то невидимая сила словно обезволила его. Нерушимая власть отца? Привычка? Образ жизни? Ирхулин не понимал, но только миновал встроенные в портик с колоннами ворота поместья, снова почувствовал себя ничем, пылью под ногами отца, главы семейства, главы клана. Даже младший брат, шестилеток, который кинулся обнимать его за ноги, не смог приглушить отвратительного ощущения.
- Что ты все время ко мне липнешь, иди к нянькам! - Ирхулин резко оторвал от себя брата. Тот побрел в сторону, надув губы и понурив плечи.
За обильно накрытым столом, в домашнем платье, склонил над тарелкой большую лысую голову с глубоко посаженными глазами отец. Он полулежал. Один. Жадно чавкал, обгладывая небольшую ножку дичи. Может, это была утка, может, черный скворец. Отец всегда любил поесть всласть.
По левую руку от него стоял высокий нубиец с тазом воды для полоскания рук, по правую - распорядитель, который ждал очередного указания, позади распорядителя еще целая свора рабов и рабынь в безмолвном ожидании.
Увидев в дверях старшего сына, Бодмелькарт-тихий даже бровью не повел, все продолжал уплетать сочную ножку, как будто перед ним не сын находился, а стена.
Прошла не одна минута, прежде чем закончилось раздражающее Ирхулина чавканье.
Бодмелькарт и тут не проронил ни слова, бросил кость лежащему неподалеку вальяжному, казалось, молоссу, вытер руки лепешкой, кинул ее туда же, потом только обратился к сыну:
- Мне сказали, ты пропадал за городом в каком-то лагере. В войну играл?
- Нет, отец, - только что и выдавил Ирхулин, хотя по дороге к усадьбе заготовил целый ворох ответов на все возможные вопросы. Языка его лишил именно вопрос о лагере. Откуда отец узнал о нем? Неужели в стане Гамилькара тоже есть его соглядатаи? Выходит, не так уж и лжива черная молва, что незримой тенью бродила по Карфагену, про отца - всесильного и всевидящего Бодмелькарта-тихого?
- Будешь есть или тебя с утра покормили походной стряпней?
Бодмелькарт потянулся к золотому кубку с вином, немного пригубил.
- Не спрашиваю даже, что ты делал в лагере - сам потом расскажешь. Не пойму только: чего ты хочешь? - Бодмелькарт посмотрел на сына из-под густых бровей.
- Я хочу защищать родину, - наконец-то осмелился сказать Ирхулин.
Бодмелькарт хмыкнул.
- Я думаю, мы хотим одного и того же, сын. Но родину можно защищать не только в Сицилии с мечом в руке. На материке тоже найдется немало дел для защитников отечества. Когда ты поймешь это, думаю, изменишь отношение ко всем, кто остался здесь. И ко мне в том числе. В тебе играет юношеская кровь, ты еще не вышел из детства, я понимаю. Но я хотел бы, чтобы ты уже сейчас начал вникать в дела страны, потому что только таким, как мы, дано управлять этой страной. И управлять с умом.
- Я тебя понял, отец. И так оно, наверное, и будет потом. Я стану одним из тех, покрытых пылью и паутиной членов Совета, которые поведут наш корабль дальше, но сейчас я хотел бы просто защищать родину, лицом к лицу встретиться с врагом. Ты не можешь мне этого запретить.
- Ты прав лишь в том, что будущему суффету или члену Совета не помешает навык ведения боевых действий. Не прав в том, что выбрал не ту сторону, что якшаешься с кем ни попадя, бросаешь тень не столько на себя, но и на семью, на честь всего нашего древнего и всеми почитаемого рода. Я закончил. Теперь ступай к матери - она тебя давно заждалась, только вымойся сперва - от тебя за милю несет солдатней. И постригись - что за патлы, как у спартанца? Давно у вас, молодых, мода на чужеземные прически? Когда начнете жить своим умом? Иди, ко мне сейчас должны прийти люди из Совета, - Бодмелькарт небрежно махнул Ирхулину правой кистью и ею же потянулся за жареной рыбой. Положив рыбу перед собой, он громко крикнул управляющему:
- Тошаб, вели Фидее и Заире приготовить ванну - мой сын вымоется после дороги!
Последняя фраза отца еще сильнее резанула Ирхулина. Он думал, уедет на пару месяцев из дома, отец поменяет отношение к нему, поймет, что сын давно стал достаточно взрослым, и его нельзя больше считать сопливым юнцом, который только и знает с утра до ночи гонять с друзьями в салки по городу. Но совсем ничего не изменилось. Ничего. Ни-че-гошеньки!
Ирхулин с возмущением выскочил за дверь и неожиданно наткнулся на дородного мужчину с окладистой почти рыжей бородой, в пышном, изукрашенном серебряными нитями фиолетовом одеянии без пояса. Едва скользнув по нему взглядом, понесся дальше куда глаза глядят, потому что сердце разрывалось от обиды и неуважения отца.
Гость проводил юношу долгим неморгающим взглядом, пока тот совсем не скрылся из виду, потом вошел в трапезную Бодмелькарта.
Молосс поднял голову и пристально поглядел на чужака, но хозяин не подал никакой команды, напротив был рад видеть вошедшего.
- А, Ганнон, как славно. Еще раз прими мои искренние поздравления с твоим новым назначением. Присоединишься?
- Спасибо, я уже перекусил. Что касается нынешнего назначения: оно вряд ли состоялось бы без твоего прямого покровительства, уважаемый Бодмелькарт.
- Ладно тебе льстить, я это делаю не только ради памяти твоего уважаемого отца и не менее славного деда. Я это делаю ради будущего нашей державы, потому что на твои плечи и плечи таких, как ты, в дальнейшем ляжет весь груз нынешнего положения. Разве не видишь, я уже стар, мне все более в тягость неблагодарный труд правления. Я даже над старшим сыном, прямым наследником рода, как оказывается, потерял всякий контроль. Видел, выскочил как ошпаренный, связался не пойми с кем.
Бодмелькарт присел, взял со стола еще одну лепешку, вытер руки, кинул лепешку собаке и протянул руки слуге с подносом.
Ганнон успел заметить, какая сморщенная, пергаментная кожа была у этих рук.
Слуга быстро подставил хозяину миску с чистой водой, другой слуга быстро вымыл ему ладони и насухо вытер их полотенцем.
Бодмелькарт поднялся.
- Тошаб, ты отправил кого-нибудь в купальню?
- Да, господин, вы знаете, горячая вода у нас всегда наготове.
- Проследи, чтобы потом Ирхулин обязательно вернулся ко мне. Мы с ним так и не договорили.
- Обязательно, хозяин.
Бодмелькарт увлек за собой Ганнона.
- Пройдем в кабинет, мой дорогой друг, нам нужно обсудить кой-какие вопросы, о которых мы с тобой недавно говорили, пока не появились члены Главного Совета. История, поверь мне, всегда вершится в тиши кабинета. Не на форуме, не на поле боя, а именно в тиши кабинета, за толстыми занавесями, в стороне от людских глаз.
У Ирхулина все кипело внутри, бурлило. Но злился он прежде всего на себя, на свою невозможность ответить отцу, на рабскую покорность. Кажется, отец совсем не понимает его и никогда не понимал. Был холоден, когда Ирхулин льнул к нему, раздражен, когда, по его мнению, сын проявлял в отношении кого или чего-нибудь слабость. Но ведь он был ребенком! Хотел любви отца, внимания, заботы, наставления, а получал колючие взгляды, едкие замечания, мимоходом брошенное: "Не до тебя!"
Прежняя обида в который раз защемила сердце. Он не вошел, а словно ворвался в купальню с бассейном, словно там пытался скрыться от всевидящего отцовского ока.
Фидея, двадцатишестилетняя служанка, трогала рукой воду в бассейне, от его неожиданного появления она даже вздрогнула.
- Вода готова? - спросил он.
- Нет еще, молодой хозяин, - ответила Фидея.
Вошла Заира с горшочками масел на подносе. Ирхулин окинул ее с головы до ног. Когда он уезжал, этой девушки в доме не было. Едва старше самого Ирхулина, немного полновата в плечах и скуласта, но привлекательна. Отцу во вкусе не откажешь. И наверняка давно оседлана им - хозяин своего не упустит!
Злость на отца вспыхнула с новой силой.
- Это кто? - спросил он у Фидеи.
- Заира, новая служанка.
- Наша или приобретенная на рынке?
- Из нашей загородной виллы, дочь скотника.
Ирхулин расспрашивал Фидею, не отрывая глаз от Заиры.
- Оставь нас, - неожиданно произнес он. - Пусть она меня помоет.
- Но она...
- Ты слышала, что я сказал! - вспыхнул Ирхулин.
Фидея сникла и, даже не посмотрев в сторону подруги, поспешила удалиться.
Ирхулин неторопливо приблизился к молодой девушке.
- Так ты дочь нашего скотника?
- Да, господин, - не поднимая глаз на юношу, ответила Заира.
- Сколько же тебе лет?
- Шестнадцать.
- Замужем?
- Хозяин еще не выдал.
- А жених на примете есть?
- Не знаю.
Ирхулин бесстыдно рассматривал Заиру со всех сторон, почувствовал, что соскучился по женщине. Остановился сзади. Коснулся мелких пушистых завитков на тонкой смуглой шее. Заира вздрогнула.
- Что ты? Боишься?
- Нет, молодой хозяин, щекотно.
Ирхулин пробежал пальцами по спине девушки, опустился рукой до талии. Тонкая туника не скрывала юных форм.
- Ты раньше мыла мужчин?
Заира смешалась. Вопросы юноши загоняли в тупик.
- Отвечай!
- Только вашего отца, молодой хозяин.
Пальцы руки Ирхулина сжались на выступе ее бедра. Лучше бы она про отца не упоминала...
- ...Сторонники войны, которые определили Барку военачальником на Сицилии, считают, что лучшего времени для перелома не будет - долгая война почти полностью истощила финансовые и людские ресурсы римлян. Соглядатаи сообщают, что римский сенат, якобы, решил совершенно отказаться от дорогостоящей морской войны. Он отдал кораблестроение на откуп частным лицам и разрешил каперство, - говорил Бодмелькарт-тихий и неторопливо прохаживался по кабинету, будто опасался потерять мысль. Ганнон слушал его более чем внимательно. - Может, они и правы, но, думаю, в таком случае нам тоже нет смысла вкладывать средства в военный флот. Тех боевых кораблей, что у нас остались, как мне кажется, вполне достаточно, чтобы предотвратить вторжение римлян в Ливию. В сложившихся обстоятельствах, я думаю, нам стоит обратить свой взор прежде всего в глубь континента. Золото и металлы гарамантов, зерно нумидийцев и Ливии, лес, африканские слоны, фрукты, - все это новые финансовые поступления, новые вливания в нашу обескровленную экономику. Римляне обессилены настолько, что ничего не стоит с ними договориться, если хочешь - откупиться, оставив Карфагену достаточное пространство для жизни. Может даже, пожертвовать Сицилией. Но надо трезво оценивать происходящее - она и так для нас потеряна. Положа руку на сердце, наша последняя крупная победа под Дрепанами нисколько не охладила пыл ослабевших римлян: они заключили вечный союз с Гиероном и отменили для Сиракуз ежегодные подати, дали всем недвусмысленно понять, что уходить с острова совсем не намерены.
Бодмелькарт на секунду остановился, словно обдумывая что-то, взвешивая. Ганнон был полностью согласен с ним. Бодмелькарт продолжил:
- Придется скорее всего распрощаться и с Сардинией - нам все труднее ее контролировать из-за удаленности, да и местное население не слишком надежное. Но мы сохраним государство на континенте, поднимемся за счет внутренних областей и за счет новых торговых связей. Пока Барка будет прикрывать наши тылы на Сицилии... Заметь, я не оговорился - именно тылы, потому что нашей теперешней задачей будет не столько укрепление сложившегося положения, сколько расширение государственных границ на юг и юго-запад. Так вот, пока Барка будет прикрывать тылы на Сицилии, нужно во что бы то ни стало закрепить наши успехи в Нумидии после разгрома Регула и поставить в конце концов зарвавшихся нумидийских царьков на место. На твои плечи как новоиспеченного управляющего огромной территорией Ливии ложится именно эта задача. Справишься с ней (а я нисколько не сомневаюсь в этом), народ будет на нашей стороне. Война позволяет потуже затянуть пояса подданных. Причем, самым безболезненным способом. Нам не придется ничего выдумывать. Патриотизм - высшая добродетель, во славу которой любой гражданин оправдает свои лишения. Нам ли, ниспосланным богами управлять, не пользоваться этим.
- Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать его полностью. Но тревожат немного ратующие за войну популисты - им бы только ставить палки в колеса нашей колесницы.
- За них не волнуйся. Их сейчас все меньше и меньше слушают. Их роль, как знаешь, всегда возрастает с нашими победами и резко падает, когда на полях сражений мы терпим одно поражение за другим. Они не постоянны, а для многих из них война - единственный источник дохода.
- А Баркиды? Их сторонники готовы выделять для войны средства из собственных карманов.
- Пусть выделяют, нам это только впрок, мы же должны предусмотреть все возможные запасные варианты выживания страны. Сам Барка не останется без присмотра, в поход с ним отправим наших людей, чтобы точно знать каждый его шаг, каждый вздох, каждую задумку.
Вошел слуга, доложил о появлении членов Совета.
- Веди их прямо сюда.
Бодмелькарт сел в свое высокое кресло с подставкой для ног и подлокотниками.
Гости вошли. Ганнон поднялся и поприветствовал вошедших. Бодмелькарт остался сидеть.
Гостей было четверо. Трое - старейшины, четвертый, Шадап, помоложе, но чуть постарше Ганнона, лицом похожий на ястреба, худой, желчный.
Бодмелькарт жестом пригласил гостей присесть на скамьи. Когда вошедшие сели, Бодмелькарт сказал:
- Представлять уважаемого Ганнона не буду, вы голосовали за него в Совете. А вот о Шадапе два слова скажу. Сегодня на вечернем заседании он будет назначен главой наблюдательного Совета нашей армии на Сицилии. Шадап будет уполномочен контролировать деятельность главнокомандующего на Сицилии и решать эффективно ли Барка управляет войсками или его как командующего следует отстранить.
Бодмелькарт обвел глазами присутствующих. Видно было по лицам, что все оказались солидарны с ним.
- С этим вопросом, я думаю, ясно. Хотел бы еще согласовать с вами предварительно другой вопрос. Мне кажется, его уже давно пора было поставить на Совете. Вопрос о судьбе Марка Атилия Регула. Не скрою, мы делали на него ставку, когда отправляли вместе с нашим посольством в Рим. Надеялись, договоримся и об обмене пленными, и о новом договоре, который положил бы конец разорительной для обеих сторон войне. Но Регул ничем нам не помог, а только, как вы знаете, подлил масла в огонь, убедив своих сенаторов ничего с нами не заключать. И все ему сошло с рук. Теперь он безмятежно доживает свой век в одной из наших темниц, потешаясь над нами с высоты своей несломленной гордыни. Доколе?! Доколе, я вас спрашиваю!
Бодмелькарт еще раз внимательно посмотрел в лицо каждого. Все слушали его, затаив дыхание. Легкая тень улыбки скользнула по краю его узких губ.
Бодмелькарт поднялся, подошел к небольшому высокому треножнику у стены, на котором дымилась ароматная смола, втянул ноздрями приятный запах, затем резко повернулся к гостям.
- Мы должны его казнить. Прилюдно. Как жертвенного барана. Во славу Баал-Хамона. Во имя Карфагена и нашей победы. Настал час решительных перемен!
Бодмелькарт не договорил, в кабинет неожиданно ворвался Тошат.
Бодмелькарт недовольно глянул в его сторону - Тошат никогда не позволил бы себе без серьезной причины прерывать беседу хозяина с гостями. Значит, случилось что-то серьезное.
- В чем дело, Тошат? Не видишь, я занят? - бросил Бодмелькарт.
- Ирхулин, хозяин.
- Пусть подождет.
- Дело в другом.
Бодмелькарт быстро подошел к управляющему. Тошат зашептал ему прямо в ухо. Лицо Бодмелькарта побледнело.
- Я извиняюсь, дорогие гости, но вынужден на некоторое время вас покинуть. Вам принесут пока вина и фруктов, думаю, вы найдете, о чем между собой поговорить.
Бодмелькарт стрелой понесся в покои рабынь. Тошат едва поспевал за ним, бросая на ходу короткие фразы:
- Никто не думал, что так случится... Он сам не свой... Вы сказали, отправить к нему девушек.
Вокруг Заиры толпилось несколько человек вместе в домашним врачом. Увидев хозяина, все расступились, а Заира попыталась отвернуть лицо. Нос ее оказался разбит, правый глаз опух, на открытых руках и плечах синие пятна, туника разорвана.
- Заира, - только и сказал Бодмелькарт, взяв девушку за руку. Заира заплакала. Объяснять было нечего. Бодмелькарт выскочил из покоев прислуги. Тошат за ним следом.
В спальне Ирхулина была только жена Бодмелькарта, сидела на постели сына, понурив плечи.
- Где он? - рявкнул Бодмелькарт, ворвавшись вихрем.
- Ушел, - сказала супруга.
Бодмелькарт был вне себя.
- Тошаб, разыщи его, где хочешь. Немедленно!
Тошаб удалился.
Бодмелькарт не знал, что сказать. Ноздри его раздувались, как у быка перед броском.
- Молчишь? - гневно посмотрел он на супругу.
- Мне нечего сказать.
- У-у! Родила ублюдка на мою голову! - замахнулся на нее Бодмелькарт, но жена не отвела взгляда, посмотрела супругу прямо в глаза.
Бодмелькарт опустил руку, развернулся, торопливо вышел из спальни, громко хлопнув дверью. Чего хотел сын, он не понимал. Но сегодняшнее так просто тоже не сойдет ему с рук. Мальчишка совсем, видно, забыл, под чьей крышей живет, кто в доме хозяин!
16
Из Карфагена Нагид выехал с рассветом, как только открыли северо-западные ворота, ведущие в Утику. Его спутники, один из массилов - Зири, гибкий, коротковолосый юноша, другой из массесилов - Анир, бородатый крепыш с потухшим взором, до самой оконечности кряжа, где река Баграда резко сворачивает в долину земли массилов, ехали молча. И Нагид был благодарен им за это. Может, на их молчаливость влияло раннее зябкое утро, а может, длинная дорога, которая возвращала их обратно на родину после нескольких лет отсутствия. В этом они были схожи. Нагид также много лет назад покинул просторы своей родной земли, чтобы стать карфагенским заложником и тем самым поддерживать в своей отчизне мир и спокойствие.
Мир и спокойствие... Нагид поймал себя на мысли, как нелепо прозвучали в его голове эти слова. Они были, как утренний туман, что окутывал берега извилистой Баграды. Независимость его родной Нумидии от Карфагена была относительной. И не только потому, что Карфаген уже больше четырех столетий господствовал на соседних землях. Нестабильность Нумидии несли больше сами нумидийцы - они мыслили свое существование исключительно в пределах крохотного клочка земли родного немногочисленного племени, где свой царек, свой взгляд на окружающее, своя предубежденность в том, что народ Нумидии испокон веку был и остается народом-кочевником, номадами. Богатая страна была способна прокормить многих: девственные леса по склонам Атласских гор, масса диких животных, сочные пастбища, табуны лошадей у массилов, а у массесилов еще и железо, медь, свинец, турмалины и "карфагенский камень" . Все это можно обменять на что угодно, как это делают карфагенские купцы! А некоторые оседлые нумидийцы собирают урожаи зерновых по два раза в год... Как все замечательно! Нагид и заикнуться не мог, что все это обилие недолговечно, когда в племенах нет единодушия, нет согласья. Что пока племенные царьки живут в своих ущельях, среди отрогов гор и на бескрайних равнинах и не желают видеть окрест себя ничего другого, они могут только тешить себя иллюзиями насчет жизнеспособности и неприкосновенности их мира. Но Нагид и те его соплеменники, которые не один год прожили в Карфагене, воевали в Иберии, Италии, на Сицилии знают не понаслышке, как изменчива судьба к народам, как зыбка идиллия их безмятежной на первый взгляд жизни, когда вокруг сгущаются тени алчных врагов. В таких обстоятельствах как никогда нужно сплотиться и быть начеку. Куда повернет свой взор Карфаген, когда разобьет римлян и вновь отвоюет Сицилию? Как поступит с соседями Карфагена Рим, если он выйдет из этой длительной кровавой войны победителем? Вряд ли самонадеянным нумидийским царькам удастся отсидеться за вековечными величественными горами Атласа. А южнее - воинственные племена гетулов и безводная Сахара; слева - мавры, справа - гараманты . Куда идти?
Нагид поежился, то ли от утренней прохлады, то ли от холодных мыслей. Время от времени они терзали его еще не окаменелое сердце. Солнце неторопливо поднималось над горизонтом, воздух словно застыл в утренней тишине, его спутники мирно дремали - они с детства привыкли дремать на лошадях. Анир даже во сне держался на лошади прямо, свои ноги он цепко обвил вокруг ее мускулистого торса. Видно, для него было делом привычным - спать на ходу на лошади. У Зири голова то и дело запрокидывалась назад, и он часто просыпался, лениво приподымал веки, сонным взглядом окидывал пространство вокруг себя, словно оправдывал свое имя , и снова засыпал. Нагиду спать не хотелось. Он был даже рад, что его никто не беспокоит и можно спокойно отдаться на волю чувств. А они колобродили внутри, как закипающая вода. Привычный с рождения пейзаж словно подогревал их снаружи. Голубеющий вдали Атлас, усыпанные густыми лесами склоны, покрытые зеленью долины, заливистые перепевы птиц, - все наполняло его радостью узнавания.
Накрепко врезалась в память его первая ночь в степи, тонкий запах отцветающего шиповника, благодатное тепло небольшого, но яркого - видно за сотню миль - костра, безмерное количество мерцающих звезд на небе и лошади, которые паслись неподалеку и усыпляли его своим глухим фырканьем.
Сколько тогда ему было? Пять, шесть, семь лет? В шесть он уже, кажется, уверенно сидел на лошади. Значит, впервые в степь он поехал с погонщиками, когда ему было пять. Отец не запретил, а даже настоял, чтобы пастухи взяли его малыша с собой. Нумидийский мужчина не мужчина, если рос не среди лошадей, а в дорожной повозке в окружении мамок и подушек. Настоящий нумидиец - что мифический кентавр: человек и лошадь в одном теле...
Но вот и Баграда. Путники перебрались через реку по добротному деревянному мосту неподалеку от того места, где она принимает в себя новый приток и откуда как на ладони вдали виднеется Хорва, остановились у небольшого ключа, который бил прямо из скалы в тени роскошных рослых пальм, и немного перекусили. Ячменные лепешки на меду с прохладной ключевой водой, по которой Нагид очень соскучился, показались вкусными как никогда. До Цирты , одного из крупнейших нумидийских городов в этом регионе, нынешней резиденции Гайи, вождя племени массилов, оставалось совсем рукой подать. Город был расположен на высокой возвышенности у самой реки и окружен глубокими ущельями и пропастям; выглядел он впечатляюще. Карфагеняне уже сто раз, наверное, пожалели, что отдали Гайе свой немаловажный западный форпост. Но они многое теперь получают за это: дружбу, преданность, хлеб, лошадей и воинов, защиту западных границ; к тому же здесь продолжает базироваться карфагенский гарнизон, способный мгновенно отреагировать на вражеские поползновения. Чтобы противостоять любому врагу, в будущем нумидийцам потребуется много таких городов.
Нагид был уверен, что недолог тот час, когда вожди разрозненных нумидийских племен поймут это, объединятся под крылом могущественного правителя и перестанут вести кочевую жизнь зверя-бродяги.
В этом ему упрямо возражал Ирхулин, на примерах прошлого доказывал, что привести в согласие разноликую толпу нумидийцев не удавалось еще ни одному правителю. Только Карфаген своей властной рукой, своим влиянием и примером справедливого правления мог навести порядок в родной стране Нагида. Сам Нагид не единожды говорил, что желает Нумидии такой же структуры власти, какая существует в соседнем Карфагене: пара ежегодно избираемых достойных правителей, Совет, ограничивающий их произвол, народное собрание, которое контролировало последних. Только захотят ли сами племена принять подобную структуру власти? Зачем им Советы? Зачем суффеты?
Нагид не согласился с ним. А разговор так и остался незавершенным. Но вот Гайя, отец которого - Зилалсан - сам был в свое время суффетом в Тукке , поддерживает Нагида, только считает, что время таких перемен еще не наступило, что для Нумидии в теперешних условиях надежнее все-таки оставаться пока под эгидой Карфагена, ведь кроме рекрутов нумидийцы, в отличие от ливийцев, кабальным налогом не обложены.
Как бы ни хотели собравшиеся в приемной Гайи вожди массилов избежать скользкой темы, она постоянно заявляла о себе: большинство разрозненных нумидийских племен сами вносят раздор в своем отечестве. Те же массесилы то и дело совершают набеги на своих ближайших соседей, разоряют их селения, грабят и угоняют скот. Только Карфаген помогает Гайе противостоять их алчности и двуличию. Это очевидно.
Того же мнения придерживались и сидящий рядом с Гайей его старший брат Эзалк, и старейшины массилов, и бывший среди них отец Нагида, Зибак, один из вождей небольшого нумидийского племени.
Зибак не скрывал отцовской гордости за сына - тот, как никто другой из соплеменников, достиг в Карфагене высокого положения, о чем говорили золотая командирская печатка на правой руке, широкий багряный пояс на тонкой талии, и шкура леопарда на крепких плечах. Сам Гайя преподнес ее Нагиду в знак уважения и старой дружбы. И то, как сын разговаривал с вождем, как выказал немало знания и понимания происходящего, говорило о том, что тот многому научился в Карфагене, что его пребывание там не пропало даром, и он еще послужит родине, как служил ей всегда сам Зибак: честно и преданно.
Все согласились с Нагидом, что завербованные в карфагенское войско нумидийские воины становятся только сильнее и опытнее. Одно дело проводить время в мелких стычках с соплеменниками, другое - участвовать в боях с грозным соперником, который на голову тебя выше.
- Думаю, будет уместно, если ты сам отберешь для себя наших лучших юношей, а спустя время вернешь нам искусных воинов, стойких в бою и закаленных в походах, - сказал Гайя.
Нагид пообещал.
- Только сразу говорю - лукавить перед тобой нечего: много тебе не дадим. Наших мужчин, сам знаешь, Карфаген отправляет куда угодно. У нас по большому счету, если и осталось тысячи три добротных воина, и то хорошо. Массесилы то и дело рыщут вдоль договорных границ, в любую минуту готовые откусить самый лакомый кусочек нашей земли. Да и некоторые наши приграничные племена давно посматривают в их сторону, словно они обещают им медовые реки. Но, думаю, в Карфагене всё об этом хорошо известно.
Старейшины взволнованно зашептались между собой - всем не терпелось узнать, какова обстановка в Карфагене, что думают сами карфагеняне, как на нумидийцах может отразится дальнейшая кровопролитная война Карфагена и Рима. На что надеяться им, ведь противостоять беспощадным мечам ослепленной жаждой крови Анат им невмоготу, каким безжалостным становится Карфаген в минуту ненависти, они познали на собственной шкуре. После каждого поражения и восстания ливийцев, незамедлительно следуют репрессии. К сожалению, крайние меры задевают порой и непричастные к мятежу нумидийские племена. Лес рубят - щепки летят?
Нагид поспешил успокоить вождей. Нумидийцы никогда не лезли в чужие склоки, Карфаген союзническим договором скрепил установившееся положение нумидийских территорий. Вожди сами решали, под чье крыло подпасть: часть ушла к массесилам, часть повернулась лицом к Гайе. Жизнь в конце концов расставляет все на свои места. Карфаген не вмешивается во внутренние дела нумидийцев - кто не дает им возможность сохранять сложившееся положение? А то, что мы выделяем для них своих воинов, - так они не возвращаются домой с пустыми руками! Что касается заложников, каким является и он сам, - это общепринятое установление во всех известных землях от края и до края ойкумены. И чаще всего - как установление дружбы, залог дружбы между народами.
Нагид говорил искренне, ему нечего было лукавить, он служит верой и правдой своему Отечеству. В доброжелательности же римлян массилы убедились, когда римские войска во главе с Регулом высадились на побережье Африки и безжалостно прошлись по землям нумидийцев. Сколько оказалось уничтожено посевов и угнано людей в рабство - до сих пор никто не подсчитал! С другой стороны Карфаген жестоко отомстил тем нумидийским племенам, которые присоединились к римлянам. После победы они распяли всех их царьков и заставили племена выплатить почти тысячу серебряных талантов и двадцать тысяч быков в наказание. Но тут уж они сами виноваты, пойдя на поводу у непостоянных ливийцев.
Наступившая тишина будто подтверждала слова Нагида. Возразить было нечего.
Разбредались все понурые, с тяжелым осадком на сердце.
Наедине с отцом, Нагид, казалось, еще чувствовал витавшую в воздухе горечь.
- Их проницательные и вместе с тем тревожные глаза словно выворачивают меня наизнанку, как будто я им лгу или что-то скрываю от них. Отчего так? Мне кажется, я больше не понимаю их. Может, я давно не был на родине?
Зибак снисходительно похлопал сына по плечу.
- Нет, нет, не расстраивайся, ты все говорил верно: мы можем позволить себе независимость, только если объединимся. А пока каждый за себя, нам лучше поддерживать добрососедские отношения со все еще сильным соседом.
Нагид оставил у Гайи Зири. Спустя несколько дней тот с новобранцами присоединится к нему на обратном пути в Карфаген. К тому времени Нагид сможет посетить еще несколько племен, а также повидаться с родней и друзьями прежних лет.
И как же отцу не побаловать любимого сына? Лично ему подали после обеда говяжьи языки в медово-уксусном соусе с изюмом, которые он так обожал с детства. А вечером, не откладывая надолго, решили провести смотр юношей и мужчин, которые пожелали отправиться с Нагидом в Карфаген. К тому времени подтянулись и рекруты из соседних племен, оповещенные послами Зибака.
Ничего нет лучше для нумидийца, как показать свою удаль в конном забеге! С их низкорослыми, но ладно и крепко сбитыми лошадьми не могла сравниться никакая другая лошадь во всей Ливии. Нагид разве что только у иберов видел скакунов, способных потягаться с нумидийскими верховыми. Да и тактика у нумидийских конников веками оставалась неизменной: быстрый набег - быстрый уход, маневренность. А потому в лошадях ценились и развивались ловкость, выносливость, способность резко остановиться на ходу и тут же рвануть с места в карьер, чтобы вражеский дротик или стрела не успели даже зацепить седока или лошадь.
До состязаний у Нагида еще было время, которое он целиком потратил на осмотр прибывавших рекрутов и их лошадей. Ему самому придется вести их в бой, поэтому от их умения управлять лошадью зависело немало.
С каждым из прибывших он старался побеседовать отдельно, чтобы уяснить для себя, чего каждый из них стоит не только как боец, но и как человек. Им предстоит вместе проводить многие дни и ночи, делить все тяготы походов и сражений. Нагид хотел быть уверенным, что его воины в самую опасную минуту никого не подведут.
Зибак украдкой наблюдал за сыном и полностью одобрял его действия, продолжая радоваться за него, гордиться им. И ничуть не удивился, когда Нагид также выразил желание принять участие в забеге. Раз ты берешься командовать людьми, сам стань для них настоящим примером доблести, храбрости, умения, силы. Тогда они пойдут за тобой хоть на край света, в огонь и воду.
Забег не стоило усложнять. Нумидийцы не устраивали гонки на колесницах подобно грекам и римлянам, где многое зависело от выучки лошадей бегать рысью. Дикая лошадь не ведает, что такое бег рысью. Она либо мирно пасется на лугах, неторопливо бродит с пастбища на пастбище, либо, почуяв опасность, резко срывается и уносится прочь неудержимым галопом, увлекая за собой и остальных сородичей, пока где-то в другой стороне в высокой траве ее буйное сердце не успокоится и окружающее снова не станет для нее уютным и безмятежным. Таковы и исконные нумидийцы, те, которые еще окончательно не осели в шумных городах и глухих селениях, которые продолжают кочевать с места на место, жить бок о бок с дикими лошадьми, понимать их и приручать. Таковы и состязания нумидийцев: пронестись по степи на своем, с детства выращенном скакуне, быстрее ветра, быстрее птицы, так, чтобы ноги лошади оторвались от земли, чтобы заглохли в ушах все звуки и душа вырвалась из груди на простор.
К сидящим на возвышении старейшинам подошел Тургут, один из знатнейших нумидийцев племени Зибака, и, поприветствовав их, попросил разрешение принять участие в забеге и его сыну. Тот хоть еще и не достиг совершеннолетия, но показал себя достаточно умелым наездником.
Старейшинам нечего было рассказывать об этом юноше - он рос у них на глазах, а потягаться силами со старшими юношам никогда не возбранялось.
Тургут, не скрывая своей улыбки, поклонился благородному собранию и, выпрямившись, махнул своему наследнику рукой, чтобы тот присоединялся к заезду.
Юноша нетерпеливо ожидал решения старейшин в стороне, сидя верхом на темно-рыжем, почти буром жеребце с короткой, едва превышающей ладонь гривой. Увидев знак отца, направил своего жеребца к возвышению, где восседали Зибак, старейшины и почетные гости соседних племен, и где давно топтались на лошадях десятка три всадников.
Могучим торсом и белоснежной туникой среди них выделялся Нагид на своем крупноголовом Азруре.
Сын Тургута вклинился в их разношерстную толпу и почти потерялся из виду.
По знаку со старта лошади кучей ринулись вперед. Зрители подогревали их криками, всадники - воинственным гиканьем. Первые несколько десятков метров они скакали в пыли чуть ли не бок о бок, подхлестываемые ремешками или прутьями. Они ощущали на себе привычную тяжесть седоков, которые ногами стискивали их крупы, вцепившись кто за веревку, обвитую вокруг их шеи, а кто и просто за гриву. Узды нумидийцы не признавали. Узда только сдерживала скакуна. А уж в таком состязании, как скачки, конь должен показать всю свою природную прыть.
Участники забега летели по кругу, под копытами дрожала земля, с лошадиных морд обильно срывалась пена и шлепалась на землю.
Постепенно стали определяться лидеры. Поначалу вырвалось с десяток наездников из тех, которые на старте протиснулись в первые ряды. Но вскоре из середины поднажали, и вот уже пятерка самых крепких лошадей, высоко вздымая пыль, стала все быстрее и быстрее отрываться от общей массы. Теперь они шли почти рядом, кто на шаг позади, а кто, совсем не отставая.
Нагид прильнул к шее Азрура, немного сдерживая его, при этом он ни на секунду не упускал из виду соперников.
Серая кобыла с красивой шеей справа его мало беспокоила. Сидящий на ней худосочный малый сильно нервничал и часто вертел головой; руки его судорожно вцепились в холку кобылы. Еще немного, и он собьет ее с ритма предательским беспокойством. Умелый наездник всегда должен тонко улавливать настрой своей лошади. Как, впрочем, и лошадь настрой хозяина. Худосочный быстро сдает. Значит, и кобыла его выдохнется скоро.
Две левые гнедые - резвые, они вырвались почти на корпус вперед, бегут, совсем не обращая внимания на соперников, одна зло косит глазами на другую. Их можно будет легко обойти позже, так как им уже кажется, что они остались только вдвоем, и, вероятно, седокам их уже не переубедить.
Иное дело размеренный топот сзади и ровное дыхание ни на шаг не отстающего от Азрура жеребца юноши, сына Тургута. Несмотря на младость лет, малый достаточно толково ведет жеребца. Видно, самостоятельно растил его с детства. Сидит на нем как влитой. Ни одного неверного движения, ни доли волнения.
Как Нагид и предполагал, футов за сто пятьдесят до поворотного столба серая кобыла стала выдыхаться, а ведь не пройдено еще и половины расстояния.
Нагид решил пустить Азрура между кобылой и парой гнедых. Его даже подхлестывать не пришлось, Азрур как почувствовал желание хозяина. Однако державшийся все время позади сын Тургута неожиданно принял резко влево, вклиниваясь между поворотным столбом и парой гнедых. Его жеребец выскочил вперед и стал уверенно обходить пару. Ближняя к нему гнедая с удивлением покосилась на стремительно летящего к поворотному рубежу жеребца, стараясь не потерять из поля зрения и соседа. Удивление ее настолько сильное, что она уже не понимает, с кем нужно состязаться. Вдобавок всадник на ней своими частыми понуканиями доводит ее чуть ли не до бешенства. Глаза ее выкатились из орбит, дыхание стало хриплым и порывистым. Она стрижет ушами, нервничает, ход ее сразу утрачивает темп, и она внезапно отклоняется вправо, оттесняя соседского гнедого и сбивая с ритма и его.
Нагид понимает, что и Азруру придется уйти в сторону и даже, может быть, оказаться зажатым между гнедым и серой кобылой. Малый не промах - ловко использует поворотный столб как выгодную преграду. Теперь Нагиду, чтобы удержаться в пятерке лидеров, придется поднажать. Азрур не полностью выложился, у него еще есть запас сил.
Нагид стегнул Азрура несколько раз ремешком. Азрур вытянул шею, напряг мускулы и послушно ринулся вперед, прорываясь между гнедой лошадью и серой кобылой.
Маневр оказался своевременным. До столба несколько метров, юноша уже зашел на близкий круг, гнедые, как сросшиеся, шарахнулись от него в сторону кобылы, оттесняя ее на самый край поворота. Азрур успел проскочить и теперь обминает столб, всего на полкорпуса он отстал от жеребца юноши.
После поворота Нагид снова подхлестывает Азрура, тот моментально выравнивает ход и идет быстрее. Вскоре настигает быстроногого жеребца.
Несколько десятков метров они мчатся рядом, голова к голове. Азрур старается изо всех сил, но жеребцу юноши все же не хватает опыта. Тот уже начинает нервничать, хрипит, разбрызгивая пену, в любую минуту готов сбиться. Азрур тоже понимает это и успокаивается, не снижая темпа. За спиной у него, словно у Пегаса, вырастают крылья. Мышцы будто превращаются в сталь, он рвет вперед с невиданной силой и на финише на корпус опережает соперника.
Толпа взорвалась. Нагид проскакал еще с десяток метров и натянул ошейник Азрура. Азрур стал притормаживать, продолжая неровно дышать. Нагид ловко спрыгнул с Азрура, благодарно похлопал его по шее и повел к возвышению, где восседали старейшины.
- Как же тебя зовут? - спросил Нагид, проходя мимо юноши.
Тот нисколько, казалось, из-за проигрыша не расстроился; наоборот, улыбался в полный рот. А как же: вон скольких взрослых он обошел!
- Это мой сын, Нарава, - сказал за юношу приблизившийся Тургут. Он тоже сиял как победитель.
- Настоящий воин, - сказал Нагид.
- Только больно мал: пятнадцати еще не случилось.
- Но выглядит намного старше. (Нагид не скрывал удивления.) Прими от меня на память. - Нагид стянул ошейник со своего Азрура и протянул его Нараве. - А подрастешь, милости просим в нашу конницу. Скучать тебе, поверь, там не придется.
Тургут восторженно обнял сына.
С таким же восторгом смотрел с возвышения на Нагида Зибак.
Старейшины наперебой жали его руки и похлопывали по плечам - достойного вырастил сына, настоящего нумидийца!
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
