Шел семнадцатый год войны . C тех пор, как римские калиги ступили на землю Сицилии, карфагенянам словно изменила удача. Один за другим города сиканов и сикулов , прежде подвластные карфагенянам, неизбежно переходили в руки римских захватчиков. Даже неоднократная гибель римского флота от всяческих штормов и бурь не склонила чашу весов в пользу карфагенян.
Лучшие полководцы были направлены на Сицилию, чтобы переломить сложившееся положение.
Ганнибал, сын адмирала Ганнибала, за десять лет до этого распятого наемниками в Сардинии, вместе с Гимильконом, начальником местного гарнизона, успешно удерживали от осады Лилибей. Назначенный триерархом Ганнибал, сын Гамилькара, будучи послан в помощь Лилибею, проявив мужество, прорвался сквозь кордон римской флотилии в бухту осажденного города, доставил продовольствие и также вырвался обратно, удивив растерянных врагов своей смелостью и отвагой.
В прошлом году Адарбал, начальник гарнизона в Дрепанах, решительно вступил в бой со свежими морскими силами римлян под командованием Клавдия Пульхра и наголову разбил их, захватив 93 вражеских корабля. Отправленный им в Лилибей Карталон успешно воевал на море с другим римским консулом - Луцием Юнием Пулом. И все же существенного перелома не случилось. Из всех прибрежных - некогда карфагенских - городов на Сицилии на сегодняшний день у карфагенян остались только Дрепаны и Лилибей. Римские орлы не отступают, проявляя завидное упорство и необычайную стойкость. Какая сила двигает ими, какие боги управляют, что даже потерявший в буре около 120 судов Луций Юний с остатками своей армии высадился на ближайшем побережье и спустя некоторое время захватил город Эрикс и древнейшее на Сицилии богатейшее святилище Астарты Эрицинской , почитаемой и карфагенянами, чем перекрыл к Дрепанам и Лилибею еще и сухопутные пути?
"Боги отвернулись от нас?" - спрашивал себя Гамилькар Барка, но не искал ответа - не хотелось думать о худшем. Так не должно быть. Не может быть так! Карфаген всегда умел за себя постоять. Даже в трудные минуты он с честью выходил из губительных, грозящих уничтожить его навсегда обстоятельств.
Что ж такого необычайного в этой новой породе людей, называемых себя римлянами? Насколько Гамилькар слышал, основатели Рима - легендарные Ромул и Рем, создавая город, собрали вокруг себя из ближайших к Тибру племен какой только можно разношерстный сброд. Бродяги и разбойники, убийцы и насильники незаметно как превратились в отцов семейств, уважаемых государственных мужей, сенаторов, беспринципных, лживых, алчных до чужого.
За каких-то двести лет Рим захватил всю Италию, подмял под себя этрусков и самнитов, кампанцев и жителей Великой Греции. Теперь протянул свою хищную, когтистую лапу и на Сицилию. А разбитый Ксантиппой Марк Атилий Регул? До своего пленения, он почти поставил Карфаген на колени, требовал вдобавок Сардинию... Даже прославленный Пирр не смог их остановить!
Гамилькар негодовал. Равных финикийцам до этого на море не было! Столетиями финикийские "длинные" корабли с пятью десятками весел в один ряд или с веслами в два бороздили моря и океаны; гаулосы и гиппосы ходили по рекам и вдоль побережья разных стран, а быстроходные триеры и воинственные пентеры с полностью погруженными в воду таранами на носу не единожды сдерживали натиск греческих переселенцев и пиратов всевозможных мастей.
Лет за четыреста до рождения Гамилькара один из карфагенских путешественников по приказанию фараона Нехо обогнул вдоль Атлантики всю Африку. Через двести лет Ганнон (как гласит текст на бронзовой табличке в карфагенском храме Баал-Хаммона) пересек столпы Мелькарта и, двигаясь вдоль западного побережья Африки, почти достиг экватора (густые шкуры двух похожих на людей существ , с которыми он вынужден был вступить в бой, до сих пор висят на стенах храма Тиннит в Карфагене). Еще один карфагенянин - Гимилькон - в поисках олова доплыл до Британии...
Как же получилось так, что прославленные и опытные мореходы даже в своей привычной стихии потерпели поражение?
Практичные римляне, скажет вам теперь любой малец, изобрели "ворона" (хотя люди сведущие утверждают, что это изобретение сиракузян) - своеобразный перекидной мостик в носовой части корабля с крючьями на конце и перилами по бокам, с помощью которого битву на воде они смогли превратить в битву на суше. А в рукопашном бою, как показали дальнейшие события, римляне действительно превзошли многие народы.
"Но почему так?! Вот моя рука, вот мой меч, во мне сила духа, питаемая богами. Неужели я не в состоянии сокрушить своих злейших врагов, остановить их дальнейшее продвижение на юг? Неужто Баал-Хаммон и Тиннит отвернулись от Картхадашта?" - в который раз задавал себе один и тот же вопрос Гамилькар и не находил на него ответа...
Их небольшое торговое судно неторопливо подходило к Карфагену. На горизонте в легкой дымке тумана на фоне вековых гор показались величественные стены древнего города Элиссы. В лучах восходящего солнца выбеленные крепостные стены и стены устремленных в небо многоэтажных домов ослепляли. Облицованный золотыми пластинами храм Эшмуна на Бирсе словно пылал.
По мере приближения к Городу впечатления от его монументальности только росло, и мало-помалу скверные гнетущие мысли уходили прочь.
Гамилькар гордился своим городом.
Как всякий другой крупнейший город тогдашнего мира , Карфаген оброс неисчислимой массой легенд и сказаний. И хотя в огромных (не уступающих Александрийской) храмовых библиотеках города хранились вековые записи многих произошедших в стране и окружающем мире событий, основание Картхадашта продолжало оставаться тайной за семью печатями, а основательница его - царица Элисса, в представлении многих давно слилась с самой богиней Тиннит и вовсе стала загадочной и непостижимой.
В хрониках говорилось, что Элисса была дочерью тирского царя Мутона. Но после его смерти народ передал все царство ее родному брату Пигмалиону, "тогда еще совсем юному". Элисса же вышла замуж за своего дядю Ахербу (или Ашербаса), верховного жреца Мелькарта, второго лица в государстве после царя.
Пигмалион вскоре позарился на огромные богатства своего дяди и одновременно зятя и убил его. Элисса стала опасаться и за свою жизнь. Только бегство могло ее спасти от алчного брата.
Взяв себе в союзники знатных тирийцев и забрав сокровища мужа, Элисса тайно покинула город и отправилась на поиски нового места поселения.
На Кипре, где они останавливались по пути, к ним присоединились недовольные Пигмалионом финикийские киприоты, а также жрецы Баал-Хаммона и Астарты.
Когда-то Элиссе было предсказано, что она заложит город там, где найдет череп коня. И действительно, двигаясь вдоль извилистого побережья Африки и изредка высаживаясь на берег, изгнанники вскоре обнаружили бухту, на берегу которой они раскопали лошадиный череп. Находка свидетельствовала о том, что издавна это место было освящено. Здесь и решено было остановиться и основать новый город.
Элисса вступила в дружеские отношения с местными жителями и пожелала купить у них столько земли, сколько можно было покрыть воловьей шкурой.
Местный царь Хиарбас посмеялся над наивной просьбой чужеземки, но все же, очарованный ее красотой, согласился продать часть своей земли на предложенном условии.
Утром, однако, изумлению его не было предела. Разрезав бычью шкуру на тонкие полоски, смекалистая тирская принцесса очертила ими довольно обширное пространство, достаточное для того, чтобы она могла расположиться на нем со своими спутниками. Ливийский царь вынужден был уступить. А место, очерченное столь хитроумным способом, впоследствии так и назвали - "Бирса", что по-гречески означало "шкура быка".
Теперь здесь возвышается обнесенный крепостной стеной Карфагенский акрополь с величественным храмом Эшмуна на его вершине.
Через несколько дней Гамилькар поднимется в этот храм, чтобы предстать перед членами Совета 104-х, Совета, который, может быть, навсегда определит его дальнейшую судьбу. Но Гамилькар пока об этом не думает, он радуется, что плавание не затянулось.
Панорама неохватного взором города постепенно накатывается на него, береговая крепостная стена растет на глазах и уже на подходе корабля к выступающим из воды древним массивным каменным волнорезам полностью закрывает собой даже самые высокие городские крыши.
Было заранее решено, что они подойдут к торговым причалам, расположенным у Купеческих ворот города, а не проследуют на основную стоянку кораблей на побережье Тунисского озера.
Капитан заметил свободное место и направил свой корабль к нему. У причала его уже ждал чиновник по таможенным сборам и оплате стоянки - он увидел приближение их судна.
Узнав о цели прибытия корабля и длительности нахождения его в порту, чиновник получил за стоянку деньги, отметил уплату в своей табличке и удалился.
Тем временем команда Гамилькара стала спускать по трапу лошадей и имущество.
Их встречали Бомилькар, зять Гамилькара, который добрался посуху, чтобы заранее предупредить мегарскую прислугу о прибытии хозяина, и Абимильк, управляющий имением Барки в Мегаре.
Бомилькар с Гамилькаром обнялись. Абимильк доложил, что в имении все готово для приема гостей.
На причалах, несмотря на ранний час, вовсю кипела торговая жизнь, шла обычная повседневная работа. Большинство торговых сделок совершалось прямо здесь, у крепостной стены, в город отправлялись только товары, предназначенные для Картхадашта и ближайших к нему городов.
Под сенью разноцветных палаток купцы совершали различные сделки, обменивались товарами, покупали и продавали. Транзитные корабли, не заходя в порт, спешили тут же на причале оплатить пошлину и идти дальше своим рейсом (карфагеняне строго следили за передвижением торговых кораблей в море, никто не мог проскользнуть мимо их бдительной таможни).
Скрипели корабельные снасти, вращались лебедки, стонали спущенные с бортов деревянные сходни; голоса матросов, надсмотрщиков, грузчиков и торговцев особенно остро звенели в утренней тишине.
Шум и гам настоящей жизни заразил Гамилькара. В который раз он почувствовал, что сможет многое, что многое ему по плечу, и в который раз возблагодарил богов, которые ему покровительствовали.
Как было заранее договорено, он распустил местных товарищей по своим домам с условием, что они явятся к нему по первому зову, а сам с Бомилькаром, Абимильком, Китионом, Нагидом и Ирхулином отправился к Купеческим воротам в Город.
За воротами они снова попали в торговую зону, в новый гомон торговой суеты и навязчивых ароматов. Однако сейчас рыночная площадь перед воротами была не так сильно запружена, как обычно днем, - утро только начиналось; к тому же (и хорошо), не все еще знали Гамилькара Барку в лицо как претендента в полководцы, поэтому его небольшой кавалькаде ничто не помешало беспрепятственно добраться до Главной площади, а оттуда свернуть к воротам Тиннит, за которыми начиналась Мегара - самый престижный, элитный район Картхадашта.
Ирхулин, как видно, даже в Мегаре не спешил расставаться с ними, ехал позади, о чем-то весело болтая с Китионом.
Когда поворот на улицу, где располагалось семейное гнездо Ирхулина, они миновали, Гамилькар удивленно обернулся и спросил:
- Ирхулин, а ты не думаешь навестить свою родню сегодня? Несколько месяцев тебя не было дома, твоему отцу это может не понравиться.
- Я давно вырос из пеленок, Гамилькар. Отец это тоже, наверное, заметил. А потом, после такого длительного отсутствия день-два вряд что-нибудь решают.
- Смотри, чтобы потом отец не закатил тебе головомойку, - поддержал Гамилькара Бомилькар. - Он у тебя хоть и носит прозвище тихого, а на заседаниях Совета, иногда такие мечет молнии, что многие потом неделями не могут излечиться от его ожогов.
- Спасибо за заботушку, но я уж сам как-нибудь разберусь со своим отцом, - не смог не сдержаться, чтобы не съязвить Бомилькару Ирхулин.
- Мы тебя только предупредили, - сказал Гамилькар и сильнее подстегнул свою лошадь.
Всадники дружно поскакали за ним.
Первым из прислуги Барки молодых офицеров, гарцующих меж роскошных мегарских вилл, заметил Киликс, привратник Гамилькаровой усадьбы.
С отъездом Бомилькара и Абимилька в порт он места себе не находил, не стал даже, как обычно, досматривать утренний сон, подремывая за воротами усадьбы, наоборот, сновал вдоль высокой - выше человеческого роста - глиняной ограды, через которую свисали ветви акаций и эвкалиптов доходил, хромая, до перекрестка, в центре которого возвышался мраморный бетил , всматривался в даль, в сторону Бирсы: не вздымается ли на горизонте пыль.
Он был уверен, что Гамилькар не будет тащиться на своем белогривом, как на ослиной упряжи, непременно пойдет наметом, увлекая за собой и своих товарищей, торопясь поскорее достичь родового поместья, ведь он хоть и не родился здесь, но вырос.
Лично он, Киликс, так бы и поступил, но из-за старого увечья не может, хотя душой рвется навстречу хозяину аки птица.
И все же зря он, наверное, доковылял до перекрестка, потому что, даже заметь на горизонте всадников, он вряд ли успеет вернуться обратно и первым сообщить стражникам и прислуге о приближении хозяина, - всадники опередят его в два счета, а потом будут долго посмеиваться, на что, мол, старый хрыч, надеялся, пытаясь обогнать нас; тебе ли с верховыми тягаться? Но ведь было время, когда он рядом с лошадью отца Гамилькара бегал быстрее зайца, да еще сжимал в руках пару дротиков, чтобы потом, когда всадник спрыгнет с коня, живо передать ему их для метания. И рядом с резвой кобылкой маленького Гамилькара бегал тоже он, пока обе ноги были в порядке, - никто не мог его тогда обогнать. Но как давно это было, как далече! Уж Гамилькару за тридцать!
Побрел обратно. Торопился, чтобы встретить хозяина, как положено, возле врат, присел на широкую каменную скамью у ворот, снова посмотрел вдаль. От перекрестка виднелась еще пара усадеб, дальше все тонуло в зелени. Зрение совсем не то, что было раньше...
Солнце начинало припекать, Киликса потянуло в сон. Что за дурацкая привычка! Утром, едва рассветет, - ни в одном глазу, а к обеду дрема охватывает - нет сил бороться. Старость, что ли, тому виной - нерадость?
Киликс и не заметил, как задремал, но спал недолго.
- Так-то ты усердно сторожишь мое имение! - громом вдруг раздался над его головой суровый голос.
Киликс от неожиданности вскочил на ноги, захлопал ресницами, полусонно попытался рассмотреть блестящих бронзой всадников.
- Стоять! - толком не разобравшись, рассвирепел он.
- Киликс, дурья башка, - выступил вперед всадников Абимильк. - Ты опять заснул? Смотри у меня, отправлю тебя на кухню кур потрошить!
Город спал, когда Гамилькар Барка выехал из своего имения в Мегарах в храм Эшмуна на Бирсе, где сегодня заседал Совет 104-х. Это Совет давно стал негласным органом высшей власти Карфагена; кроме деятельности полководцев он контролировал также и различные магистратуры.
В свое время Совет 104-х был создан олигархической верхушкой, чтобы ограничить власть полководцев, которые попытаются захватить управление страной в свои руки, как это сделал лет двести тому назад основатель правящей династии Магонидов - полководец Магон. Но постепенно аппетиты Совета возросли, и он наложил свою хищную лапу и на другие органы управления государством, стоглазым аргусом стал бдительно охранять покой аристократии.
Гамилькар всегда находил несколько странными заседания Совета в ночные часы, когда луна высоко поднималась над крышами города, затихали ночные неугомонные голоса заблудившихся пьяниц и по улицам в поисках пищи бродили одни только бездомные собаки. Хотя чему удивляться - в Совете ста четырех в основном были глубокие старцы из Совета старейшин, самому младшему из которых в прошлом году исполнилось шестьдесят, и, вероятно, причиной тому была банальная бессонница, она не давала старцам уснуть. Но с другой стороны, позднее время суток как никакое другое позволяло им своей волей и упрямством легко воздействовать на усталый от дневных забот мозг выслушиваемого и добиваться своего.
Сегодня Совету предстояло утвердить кандидатуры трех человек: самого Гамилькара на пост Главнокомандующего карфагенской армией на Сицилии, Ганнона, внука Ганнона Великого, на пост наместника Ливии, и старого, но еще крепкого генерала Бостара (ему хотели доверить командование войсками на Сардинии, которая давно считалась собственностью Карфагена, но в последнее время все чаще предательски обращала свой взор в сторону Рима).
Бостара Гамилькар знал еще с тех времен, когда тот совместно с генералами Гасдрубалом и Гамилькаром Кривым безуспешно пытался противостоять высадившемуся в Африке Марку Атилию Регулу и был позорно разбит возле Адиса. Именно после этого поражения командование карфагенскими войсками решено было передать спартанскому наемнику Ксантиппе. Однако Бостар все еще оставался крепким и надежным генералом, способным твердой рукой навести где надо порядок. Отдавать Сардинию, одну из главных житниц Карфагена, с ее плодородными землями, удобными прибрежными стоянками и многочисленными рудниками свинца, серебра, железа, которые регулярно подпитывали карфагенскую экономику, нельзя было ни в коем случае.
С Ганноном Гамилькар близко знаком не был, но видел его неоднократно на городской площади в окружении богатых купцов и крупных землевладельцев, которые ратовали за скорейшее прекращение войны.
В страхе перед новым Регулом беспринципные торгаши готовы были пойти на любые уступки, на любые соглашения с кем угодно, лишь бы только их не тревожили, лишь бы не волновали лишний раз.
Ганнон был старше Гамилькара лет на пятнадцать и уже успел побывать на нескольких весомых должностях в различных магистратурах, а как военачальник сумел прославиться во времена подавления мятежа нумидийцев после разгрома армии Регула.
Если бы ему не предложили в управление богатейшую Ливию, этот жирный, плодородный, контролируемый Карфагеном кусок Северной Африки, он, возможно, посредством своих обширных связей и богатой родословной попытался бы стать членом Совета 30-ти - высшего органа управления государством карфагенян или одним из двух суффетов, ежегодно отправляющих обязанности верховных правителей Кардтхадашта. Но и сегодняшнее назначение в будущем сулило ему очень многое. Почетно место в Совете, несомненно, значимо и престижно, однако, как правило, больших денег не приносит, только убавляет собственные. Иное дело, провинция. Здесь - простор для обогащения. Иногда эту возможность Совет предоставлял молодым аристократам. Если с головой - наживется, нет - станет каким-нибудь магистратом. На все, как говорится, воля божья...
Говорил Ганнон обычно мало, но держался всегда так, как будто от него одного зависела судьба многих, смотрел вокруг пристальным недоверчивым взглядом, и если замечал, что кто-то дерзко пялится на него, ни на минуту не спускал с нахала глаз, пока тот, сдавшись, не отворачивался и не скрывался в толпе.
Ганнон был высок, широк, круглолиц, носил окладистую вьющуюся бороду и две золотые серьги в правом ухе. В одежде всегда отличался аккуратностью, при малейшем попадании жира менял тунику на свежую и жестоко отчитывал рабыню за нерадивость - с рабами он особо не церемонился, частенько мог запороть неугодного до смерти.
В наследство от отца ему достались огромные богатые землевладения к западу от Хадрумета, около десяти тысяч рабов и поддержка трети Совета старейшин, в большинстве своем таких же родовитых землевладельцев, ориентированных на расширение карфагенских владений в глубь континента.
Прошлогодний мор, который унес несколько тысяч карфагенян, беспощадным бичом полоснул и по семье Ганнона, утащил в преисподнюю его единственного сына и жену, с которой он прожил ни много ни мало около четверти века. С той поры, говорят, Ганнон еще более ожесточился и с головой ушел в дела государства.
К Бирсе Гамилькара сопровождали лишь Бомилькар, Китион и Нагид-нумидиец, остальные его друзья и единомышленники ждали их возвращения в Гамилькаровом имении в Мегарах.
Из Мегары въехав в Город через ворота на Тебесту, они проехали между холмами старой крепости и свернули на юг, где можно было по ближайшей из трех дорог с форума попасть на вершину Бирсы к храму Эшмуна.
Когда луна скрывалась за крышами высоких домов здешнего квартала, узкие улочки становились особенно мрачными, даже несмотря на окружавшие их со всех сторон выбеленные стены. Однако цокот копыт по мощеной мостовой был особенно звучен в этот ночной час, поэтому всадники, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания случайных прохожих, намеренно укутались в темные плащи.
У ворот крепостной стены, окружавшей храм Эшмуна, всадники спешились.
Невзирая на поздний час, здесь шумно толклись небольшие группы друзей и сторонников кандидатов, доступ которым в храм на время заседания был закрыт. Нашлись среди них и сторонники Баркидов, они сразу же окружили Гамилькара с товарищами. Но Гамилькар не стал долго задерживаться возле них, хотя и рад был такой поддержке, дальше к храму Эшмуна пошел один. По извилистой дороге вдоль высокой зубчатой стены ему предстояло подняться наверх, а затем преодолеть еще шестьдесят ступеней, ведущих непосредственно в храм.
Сегодняшние назначения, вероятно, были особо значимыми, раз Совет ста четырех, который обычно собирался в здании на Главной городской площади, удосужился взобраться на самую вершину Бирсы, у подножья которой Карфаген лежал как на ладони.
Огромные, массивные, покрытые тонкими листами золота ворота храма Эшмуна выглядели особенно величественно в ярком свете огней высоких бронзовых треножников слева и справа. Также величественно выглядели возле них и два могучих стражника в металлических доспехах. Казалось, они давно превратились в статуи - настолько неподвижными были их суровые лица.
На верхних площадках по обеим сторонам лестницы Гамилькар заметил кандидатов в белых туниках. Их окружали некоторые лица из Совета ста четырех. Вероятно, был объявлен перерыв заседания, так как люди вокруг чувствовали себя непринужденно.
Гамилькар поискал глазами распорядителя, чтобы узнать, когда следует предстать пред очи Совета, но не нашел его нигде и остался ждать на одной из ступеней.
Он не присоединился ни к одной из групп, но украдкой наблюдал за каждой.
Аристократы вокруг Ганнона оживленно поздравляли своего подопечного с успехом. Один приятельски похлопывал по спине, другой горячо жал руку, третий жарко рассыпался в похвалах. До Гамилькара доносились обрывки разговора Ганнона с членами Совета. Широколицый добряк с толстыми губами и заплывшими глазами сетовал, что Ганнон не отправился вчера с их компанией на охоту.
- Жаль, очень жаль. Нам так вас не хватало. Мы набрели на целое стадо ланей, огромное стадо. Гнали их, отсекая отставших от остальных. Никаких хищников не надо нервы щекотать - ничуть не меньший азарт!
Ганнон слушал добряка краем уха, но изредка бросал несколько коротких фраз, поддерживая разговор. Он явно пребывал в приподнятом настроении, иногда снисходительно, с надменностью нувориша, посматривал в сторону Барки.
Гамилькар, несмотря на всю его славную родословную, оставался для него всего лишь одним из многих военачальников, которые судьбой случайно оказались взнесены на гребень политической волны. Таких сотни, как он считал, в Карфагене. Их назначали, снимали, ссылали, распинали на крестах, их можно было приятельски похлопать по плечу.
Ганнон довольно улыбался, шутил. Значит, вопрос назначения его был решен. Остались Гамилькар и Бостар.
Бостар явно нервничал. Скорее всего напрасно. Надо было больше переживать Гамилькару, у которого за плечами почти не было командного опыта. Однако Гамилькар не чувствовал и тени волнения. Он по-прежнему был уверен в себе, потому что если еще недавно военачальников назначал Совет, то Гамилькара выбрал сам народ Карфагена, который давно устал от многолетней войны и бездарей главнокомандующих. Гамилькара выбрало народное собрание, Совету ничего не оставалось более, как просто его утвердить.
Из ворот храма вышел Гербаал, Верховный жрец храма Баал-Хаммона и одновременно один из членов Совета ста четырех, поискал глазами Гамилькара. Увидел его, улыбнулся и в знак приветствия поднял правую руку вверх.
Ему нечего было лицемерить. Он никогда не скрывал, что покровительствует молодому Барке. И не только потому, что когда-то крепко дружил с его покойным отцом.
Гамилькар ответил Гербаалу поклоном головы. Тот незамедлительно направился к нему.
- Рад тебя видеть, доблестный Гамилькар, - сказал Гербаал, приблизившись. - Прости, что не смог приехать вчера. К сожалению, предстоящие приготовления к празднику поглощают меня целиком. Но ты же знаешь - было бы что не так, я бы любое дело бросил не задумываясь и поскорее примчался к тебе.
- Нисколько не сомневаюсь в этом, уважаемый Гербаал. С самого детства я постоянно ощущал вашу отеческую заботу. Вы первый, к кому я могу в любое время дня и ночи обратиться за помощью и кому доверяю как самому себе.
- Отец гордился бы тобой, Гамилькар.
Гербаал по-отечески приобнял Гамилькара за плечи.
- Ты все еще решительно настроен сражаться с римлянами, мой мальчик? Белшебек говорил, ты собрал вокруг себя славных ребят.
- Некоторые из них уже закалились в боях, а некоторых так и подмывает хоть сегодня погрузиться на корабли и отправиться на Сицилию, чтобы не на словах, а на деле доказать свою любовь к родине.
- Это хорошо, хорошо. Ты во многих вселяешь веру, и многие из нас, стариков-патриотов, верят в твои силы.
Гербаал на несколько секунд замолчал, словно обдумывая что-то, потом сказал:
- Переступишь порог храма, не робей и не удивляйся наивной пышности и мишуре окружающего. Некоторые выжившие из ума старцы Совета пытаются доказать остальному миру, что власть - это невидимая всемогущая сила, должная подавлять и сокрушать. Может, в какой-то мере они и правы, и непосвященным иногда надо напоминать о всемогуществе власти, однако, как мне кажется, не столь театральным образом. Впрочем, сам увидишь. Главное, будь самим собой. Тебя многие в Совете знают, как знали и твоего отца, который входил как в этот Совет, так и в одну из многочисленных пентархий . К тому же не забывай, что сейчас - в свете некоторого затишья военных действий, наши сторонники несколько приуныли. Может, ты расшевелишь их и придашь им уверенности. В общем, желаю тебе удачи, - закончил Гербаал, заметив выходящего из храма распорядителя нынешнего заседания. Распорядитель остановился на верхней площадке и громко выкрикнул имя очередного заслушиваемого.
- Гамилькар, сын Ганнибала, Барка!
Члены Совета на ступенях и площадках стали возвращаться на свои места. Потянулся за ними и Гербаал.
К Гамилькару подошел Бостар и в свою очередь пожелал ему удачи.
Гамилькар поблагодарил старого генерала за внимание и поспешил к распорядителю: тот вводил претендента в зал заседаний и представлял Совету.
Когда Гамилькар проходил мимо Ганнона, тот, продолжая улыбаться своему собеседнику, тоже кивнул ему и тут же, не сводя с него глаз, нарочито громко произнес:
- А вот и наш будущий прославленный генерал. Приветствую тебя, Барка! Наслышан о твоих прежних ратных делах и о той сотне, которую ты, говорят, собрал у себя в Бизацене, чтобы сделать из них отряд бессмертных.
Гамилькар не мог не убедиться, что от властей и на краю ойкумены не спрячешься.
- Ну, мой отряд куда скромнее тех двадцати тысяч вооруженных до зубов рабов, которых выставил ваш знаменитый дед - Ганнон Великий для защиты государства от врагов, - парировал тут же Гамилькар. - Замечу, это была одна из тех заслуг, за которые он получил свое прославленное имя. Теперь это имя носят его потомки, но заслужили ли они его?
Ганнон будто и не услышал сарказма Гамилькара.
- Я думаю, достойное имя обязывает совершать достойные поступки.
- Или хотя бы не опорочить его.
Губы Ганнона растянулись в слащавой улыбке, но глаза нисколько не просветлели.
- А еще говорят, у тебя родился первенец и ты готов пожертвовать им ради нашего общего дела, ради родины, как требует этого всемогущий Баал-Хаммон...
Гамилькар не отвел взгляда, но в этот раз ничего и не ответил Ганнону. Его тут же бросило в жар, и он словно потерял дар речи.
Ему ли как первому аристократу не знать, что после высадки Регула в Ливии Совет старейшин возобновил мóлок - древний ханаанский обычай жертвоприношения детей. После победы над Агафоклом он затих лет на пятьдесят. Но затянувшаяся война с римлянами, постоянные неудачи на суше и на море, добавившийся ко всем несчастьям жестокий мор заставили вернуть обратно стародавний обычай, который ежегодно уносил жизни нескольких сотен невинных младенцев Карфагена, большая часть из которых принадлежала семьям аристократов.
Да, Баал-Хаммон приветствует подобные дары слабых созданий. Родители, которые даровали величайшему из богов своих чад, до конца жизни оставались на попечении государства и пользовались всенародным уважением, а самим принесенным в жертву Баал-Хаммон ниспосылал вечное блаженство в другом, потустороннем мире, - немыслимое счастье, которого люди не знают на земле. Но Гамилькар совсем не готов к этому, даже против. Слишком долго он ждал сына и слишком любит его, чтобы отдать на съедение жертвенному огню. А потом, - в какие времена они живут? Весь окружающий мир давно отказался от этих жертвоприношений, даже варвары и те считают подобный ритуал архаичным, замшелым. Доколе карфагеняне будут оставаться столь безрассудными, чтобы швырять в зев медного быка лучшую свою часть, свою надежду, свое будущее?..
Гамилькар ничего не ответил Ганнону, только кивнул и прошел дальше. Ноги его отяжелели, он был сражен. Через внутренний двор храма по длинному коридору из ярко горящих огней, мимо пустых жертвенников и мрачных бетилов он двигался машинально, как сомнамбула. Огни дико плясали на его побледневшем лице и словно издевались над ним.
Ганнон, напротив, был доволен собой и собственным успехом. В сущности, он зря, наверное, уколол молодого Барку, можно было быть и снисходительнее. Назначение Гамилькара, как считали все, было незавидным (редко кто из карфагенских полководцев умирал собственной смертью), а предстоящая задача и вовсе неисполнимая: сдержать натиск обезумевших от успехов завоеваний последних лет римлян на сегодняшний день вряд ли кому-нибудь удастся. Сицилию мы проиграли - бесспорно, ясно как светлый день. Сейчас Карфагену нужен только мир - крепкий, надежный, безопасный, пока еще он отделен от недругов широкой полосой мятежного и непредсказуемого Средиземного моря. Об этом Ганнон заведет речь позднее, станет только прочнее на ноги. Его, Ганнона Великого, давно знают во всех Советах и коллегиях не понаслышке. Но он не столь дерзок и недальновиден, чтобы открыто диктовать свою волю. Ливия и станет той площадкой, с которой он начнет свое триумфальное шествие на Картхадашт. Его идеи нашли массу сторонников. Хватит бессмысленно растрачивать силы империи в войнах. Есть более разумный путь. Путь, по которому столетиями двигался Карфаген. Надо обособиться от всего окружающего мира, который несет Карфагену только разлад и нестабильность. У нас под боком целая Африка. Пусть римляне бредут на север, на запад или на восток к диким галлам или к своим ближайшим нерадивым соседям - эллинам; те вечно находятся в состоянии раздрая. Мы же двинемся в глубь нашего континента. Там нас ждут несметные запасы золота, железа и меди, благодатные просторы невозделанной земли, которые можно засеять зерном, засадить плодовыми деревьями, где можно собирать по два-три урожая в год. Уж в чем, в чем, а в сельском хозяйстве карфагеняне достаточно поднаторели за века, обошли даже кичливых египтян с их плодородным Нилом. А всякие Гамилькары с Бостарами пусть делают свое дело: охраняют границы империи от завистников и авантюристов, жадных до чужих успехов.
Губы Ганнона растянулись в довольной улыбке. Воображение живо рисовало живописные картины его будущей деятельности как управленца и политика.
Он видел массу караванов, которые вереницей тянулись из глубины Африки с пшеницей и слоновой костью, золотом и рабами, видел наполненные лесом и металлом карфагенские склады, видел нумидийских царьков и ливийских муниципалов, которые склоняли перед ним головы. Он уже наслаждался будущим своим успехом, он давно мечтал возглавить грандиозные проекты на уровне не ниже государственных. И вот его мечты начинают сбываться, значит, он не ошибся, выбрал в своё время верный путь.
Член одной из пентархий, который рассказывал ему очередной анекдот о драке в Народной ассамблее, решил, что улыбка Ганнона относится к его рассказу и это добрый знак благосклонности к нему.
11
Ошеломленный намеком Ганнона, Гамилькар не помнил потом, как попал в огромный зал заседаний Совета, где также оказался окруженным огнями, скрывающими фигуры и лица членов Совета.
Распорядитель громко зачитывал по свитку длинную родословную кандидата, как в посвящении божеству на вотивной стеле, одного за другим перечисляя всех известных по карфагенским анналам его предков.
"Они будто хоронят меня, а не назначают", - думал с едким раздражением Гамилькар.
Ему бы сейчас уловить хоть чей-то знакомый или сочувствующий взгляд, способный поддержать его, успокоить, но за полосой яркого пламени была одна зияющая беспросветная тьма, и вопросы, летящие оттуда, превращались в жгучие дротики, которые разили взволнованного Гамилькара в самое сердце. Нужно было поостыть, взять себя в руки, потому что от его настроя, силы духа зависела не только его судьба, но и судьба родных и близких, а может даже, и судьба самого Карфагена, родины. Каким-то шестым чувством он понимал, что, как бы торгаши-олигархи ни кичились своей удалью, вопрос будущего страны был не в их ослабших руках.
Поймав себя на этой мысли и смешав ее с мыслью о сыне, Гамилькар собрался и стал твердым, как кремень, яростью стал подпитывать себя против тех, кто трусливо спрятал во мраке свое истинное лицо, против тех, кто своей бездарной деятельностью, принятием новых, затрагивающих только их интересы, законов довел страну до края пропасти. И против римлян, которые коварно развязали эту безумную войну, а до этого нагло подмяли под себя всю Италию.
Он стал отвечать на колкие и несуразные вопросы дерзко и жестко, словно позабыл о том, что накануне обещал Белшебеку быть насколько можно лояльным и уступчивым, не допускать горячности и открытого пренебрежения к отдельным, утратившим доверие народа, членам Совета.
Может, оно и к лучшему, что они скрылись за завесой пламени, не то Гамилькар сам бы сжег их своим презрением! Полоумные старцы не знают, что творят; рубят сук, на котором сидят; думают, что сыновья достойных людей плодятся как кролики!
Гамилькар распалялся сильнее и сильнее, напомнил членам Совета, что Карфаген не один раз сокрушал своих врагов греков, сиканов, ливийцев и прочих, доказывал, что многое на поле боя зачастую зависело непосредственно от полководцев, их умелого командования, их личной удачи и поддержки богов, приводил примеры, когда боги помогали Карфагену и сам могучий Йам беспощадно крушил флотилии их противников.
На удивление, такая непреднамеренная тактика Гамилькара в конечном итоге и решила дело. Переменили собственное мнение даже те, кто изначально был против кандидатуры молодого пылкого аристократа. В нем обнаружилось нечто такое, что смогло заразить своей энергией и их давно, казалось, остывшие сердца. Пусть попробует. Одним полководцем больше, одним меньше, найдутся и другие, если этот не справится. А если справится, они не будут в глазах народа выглядеть олухами, на все воля богов. Может, на самом деле боги покровительствуют ему, а это многое значит.
За утверждение Гамилькара проголосовало большинство. Однако его теперь меньше всего волновало решение Совета ста четырех. На ступенях храма он стал нетерпеливо дожидаться Гербаала, послав за ним храмового раба, и когда Гербаал появился вновь, чуть не накинулся на него с единственным вопросом: "Что будет с его сыном?"
Гербаалу достаточно было одного взгляда на Гамилькара, чтобы понять, чем так встревожен новоиспеченный адмирал. Но у него пока совсем другие сведения. Да, олигархи ратовали за мóлок, особенно на нем настаивал Бодмелькарт-тихий, но, как он знает, решение еще окончательно не принято. Может, ему, Гербаалу, не все известно? Очередные интриги партии земледельцев?
- Кто тебе сказал о церемонии?
- Сам Ганнон. Перед моим обсуждением он мне прямо заявил об этом.
- Ладно, давай, пока не будем распаляться и посыпать, как эллины, волосы пеплом. Я переговорю с влиятельными членами Советов, а утром обо всем расскажу тебе. Отправляйся пока к себе и зря не тревожься. Раз ты не хочешь смерти своего сына, значит, этого не хотят и боги.
Легко сказать! Темнее тучи покидал храм Эшмуна Гамилькар. Отмахнувшись от протянутых к нему для пожатия рук сторонников, быстро вскочил на коня, разгоряченно хлестнул его по крупу и понесся по улице словно ветер, шарахая в стороны бродячих псов и удивляя не отстающих от него ни на фут Бомилькара, Китиона и Нагида. Только у ворот, отделяющих городские кварталы от Мегары, когда они чуть придержали коней, Китион осмелился спросить друга, что случилось.
- Тебя будто оса ужалила, Гамилькар. Что-то не так?
- А вы как думаете? - Гамилькар не скрывал недовольства. - Они хотят, чтобы ценой назначения на должность, которую уже все боятся, стала жизнь моего единственного сына! Они думают, его молодая, невинная кровь смоет их прегрешения!
Только теперь всем стала ясна причина вспышки Гамилькара, и они полностью поддержали его. Возмутило еще и то, что первыми спешили ужалить полководца не враги, а свои. И именно в преддверии новых, непредсказуемых для всех событий.
В Мегаре Гамилькар, однако, и вида не подал, что чем-то озабочен. И своим товарищам запретил об этом говорить - накрытый к пиршеству стол не должен омрачаться плохими вестями. Пусть его друзья и единомышленники пьют и веселятся в удовольствие, во здравие хозяина, назначенного на столь высокий пост. Гамилькар просто немного устал, был тяжелый день и несколько нервное заседание Совета, он ненадолго приляжет, а потом снова присоединится к ним.
- Да здравствует Гамилькар! - в который раз взорвалось в разгоряченной атмосфере и в одно мгновение разнеслось по всем углам цветущей усадьбы Гамилькара.
- Да здравствует Гамилькар! - взволнованно раздавалось со всех сторон, но Гамилькар у себя в кабинете с силой закрывал руками уши. Сейчас ради жизни единственного сына он готов был отказаться даже от столь желанной должности.
- Вина, принеси мне вина, Абимильк! - почти выкрикнул в отчаянии Гамилькар, зная, что управляющий находится за дверью и ждет его указаний.
Абимильк сразу понял, чего требовал Гамилькар.
- Принеси неразбавленного родосского, - бросил он одному из слуг и поспешил к Гамилькару на зов.
Увидев Абимилька с пустыми руками, Гамилькар еще больше помрачнел:
- Ты что, не слышал, сукин сын? Где мое вино?
- Одну минуту, хозяин.
Абимильк оставался спокоен - не впервой ему было наблюдать вспышку гнева хозяина. И правда, слуга не замешкался, минуты не прошло, как он появился за спиной Абимилька.
Управляющий взял у него сосуд с крепким, популярным ныне в Карфагене вином, и налил Гамилькару в серебряную чашу доверху. Знал, что хозяин не любил, когда в чаше оставались видимыми края.
Гамилькар выпил залпом.
- Добавь!
Гамилькар осушил еще одну чашу и, не поднимая головы, махнул управляющему вялой рукой в сторону выхода. Абимильк удалился. Гамилькар налил себе очередную порцию и снова выпил. Беспорядочные мысли, однако, никуда не делись. Они словно душили его. Что-то все-таки меняется в мире. И он не уверен, в лучшую ли сторону. Теперь не уверен.
Испокон веку ханаане лучшее из своего рода и племени всегда отдавали богам. Боги должны знать, что люди преданы им, люди чтят их, веруют в них, на них надеются. У людей в этом мире никого больше нет кроме богов. Боги создали человека, даровали ему жизнь, поэтому она всецело принадлежит богам. Так было, так есть и так должно быть. Просто и ясно. Из года в год, из века в век. Почему же он, Гамилькар, противится воле богов? Почему он готов нарушить извечный договор людей и богов? Н боится божьего гнева? Или перестал в них верить? Нисколько! Что человек без поддержки богов - легкая былинка на ветру. Только власть и ее клика узурпировали эту волю, оборвали эту вековечную связь, от имени богов стали распоряжаться жизнью людей. Справедливо ли это?
Гамилькар тяжело поднялся. Абимильк, как преданная собака, терпеливо ждал его за дверью.
- Что, все собрались? - Гамилькар все еще хмурился, теперь, скорее всего, от усталости и напряжения. - Пойдем к ним. Негоже хозяину оставлять своих гостей.
Абимильк не стал удивляться столь разительной перемене настроения хозяина, он давно привык к его странностям и взрывам эмоций. Еще минуту назад спокойный, как остывший вулкан, Гамилькар мог тут же разразиться жгучим пламенем.
- Пейте, ешьте, друзья мои! - Как ни в чем не бывало поднимал чашу за чашей Гамилькар за пиршественным столом. - Почему никто не пьет! Мы празднуем победу! Не этого ли мы ждали столько лет? Не к этому ли шли? Скоро мы надолго покинем благодатные берега родной земли, чтобы лицом к лицу встретиться с нашим непримиримым врагом - римлянами, и одним богам известно, кто выживет в этой жестокой бойне не на жизнь, а на смерть. Пейте сегодня, друзья мои, сколько хотите, ешьте вволю, потому что завтра нам, может быть, уже не придется ни есть, ни пить! Где музыканты и сказители? Пусть сыграют и споют нам о том, как великий Балу сломил непримиримого Йамму, как грозная сестрица его Анат в долине на берегу моря сражалась против людей востока. Правильно ведь говорили древние:
"Если нежданное горе внезапно душой овладеет,
Если кто сохнет, печалью терзаясь, то стоит ему лишь
Песню услышать служителя Муз, песнопевца, о славных
Подвигах древних людей, о блаженных богах олимпийских,
И забывает он тотчас о горе своем; о заботах
Больше не помнит" ...
Пейте, ешьте, друзья мои! Пусть благословенный Решеф принесет нам удачу!
Гамилькар, закончив, грузно сел. Китион слегка поддержал его за локоть.
- Ничего, ничего, мой друг, - похлопал Китиона по руке Гамилькар. - Я еще не сдался. Нас, Баркидов, просто так не возьмешь - не из того теста слеплены. Мы еще дадим о себе знать всему миру!
Гамилькар, пусть и молодой, но в его жилах течет кровь всех его предков. И он прежде всего патриот своей земли, поэтому ему больше по нраву песни старинные, песни-сказания. В них присутствовала какая-то особая прелесть, душевная боль, которую он остро воспринимал и, как казалось, хорошо понимал. Новые, со своей площадной бравурностью и легковесностью, его не привлекали.
Гамилькар налил себе еще одну чашу и жадно выпил.
- Где сказитель? Пусть начинает!
Сказителя долго упрашивать не пришлось. Он для того и приглашался на подобные пиры, чтобы древним словом своим - а поэмам, которые он читал наизусть или рассказывал нараспев, действительно была не одна сотня лет; чтобы словом древним своим, словно ножом масло, разрезать сердца слушающих и выпускать на волю их души.
Охваченная болью душа Гамилькара требовала сейчас истины, требовала ответов на вопросы, которые, казалось, может услышать только открытая богам душа. Богам, которые ведали обо всём в этом мире.
Сказитель начал нараспев. Песнь потекла поначалу безмятежно, словно качаясь на тихих морских волнах. Отдельные фразы доносились до Гамилькара, но он был глух к их смыслу. Погруженный в раздумья, он будто и не слышал голоса сказителя. Но после повторенных неоднократно "горит огонь в доме, пламя во дворце", Гамилькар словно очнулся. Вот оно: "огонь в доме, пламя во дворце"! Пожар вокруг, а мы стоим как вкопанные и не знаем, что делать, не знаем, с чего начать? Чего ждем? Почему ничего не делаем? Где ты, грозная Анат? Где ты, всесильный Баал-Хаммон? Разящий молниями Решеф? Не пора ли вам спуститься на землю и помочь своим верным сыновьям спасти их дом, их пылающий дворец? Давно пора.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
