Ближе к вечеру, когда спала жара и на вилле остро стало ощущаться дыхание моря, Гамилькар с друзьями вернулись в Башню, чтобы в торжественной обстановке возблагодарить богов за проявленную милость, попросить их, чтобы они и дальше сопутствовали им на выбранном пути, и завершить еще один удачный день совместной трапезой.
Спешились во внутреннем дворе. Гамилькар заметил среди слуг своего управляющего скотным двором Ахата, взмахом руки подозвал к себе.
- Ахат отобрал в стаде подходящую для ритуала годовалую овцу, взгляни на нее, уважаемый Белшебек, подойдет ли.
Белшебек стал внимательно осматривать приведенную овцу и не нашел в ней никакого изъяна, ничего, чтобы могло воспрепятствовать принесению ее в жертву.
Ахат, видно, был опытным управляющим. Как и полагается для обряда жертвоприношения небесному божеству, он выбрал животное здоровое, не искалеченное, со светлой шерстью без пятен. Овца была тщательно вычищена от репейника и начисто вымыта.
- Где можно переодеться и приготовиться? - спросил Белшебек.
- Пойдем, покажу.
Гамилькар проводил жреца и его помощников в одно из свободных помещений.
Белшебек извлек из своего небольшого походного сундучка необходимые для обряда медные инструменты: нож для закалывания жертвы, чашу для собирания крови, вилку для жертвенного мяса, захват для собирания углей с жертвенника, ритуальную бритву для стрижки; переложил их в застланную куском белой ткани корзину и только потом стал готовиться к ритуалу.
Ритуал был немаловажный - боги не должны забывать о своих подопечных или отворачиваться от них. Забытый богами человек рискует потерять не только удачу, но и саму жизнь.
Храмовый раб жертвенной бритвой поначалу тщательно выбрил Белшебеку голову, затем помог ему облачиться в предназначенную для совершения обрядов белую льняную тунику, перебросить через левое плечо тонкий шарф и расправить ниспадающий на плечи вуалевый платок, который поддерживался на голове тонкой узкой бронзовой полоской.
Хозяин с хозяйкой и детьми, телохранители и слуги уже стояли в ожидании начала обряда под небольшим увитым плющом навесом, который укрывал их от солнца.
Небесным богам обычно приносили жертвы в утренние часы, но еще не так было поздно.
Выход Белшебека в полном одеянии во двор был сигналом начала церемонии для жреца-флейтиста. С первыми звуками мелодии Гамилькар как приносящий жертву, взял из рук раба поводок и повел овцу к жертвенному камню.
Массивную, с локоть высотой и локоть на два плоскую глыбу нашел на одной из ближайших рек и перевез в свое имение дед Гамилькара. Ее, как и следовало, никогда не касался ни молоток, ни долото.
Один из помощников жреца (пока тот переодевался), разжег на жертвенном камне огонь, другой набрал в ритуальный сосуд воды и, следуя за Белшебеком, слева направо обнес его вокруг алтаря.
Совершив круг, Белшебек щипцами вытащил из огня и перенес в сосуд один из раскаленных углей, освятив таким образом воду. Теперь освященной водой можно было окропить и жертву, и людей, которые ни на секунду не спускали с него глаз.
После окропления, Белшебек вернулся обратно к алтарю и стал, как положено, с его северной стороны, подозвал к себе Гамилькара с овцой.
Овца шла без сопротивления, даже слегка кивала головой, словно соглашалась на все, и это было добрым, благоприятным знаком. Боги жаждали этой жертвы.
Белшебек тщательно вымыл руки миррой, протер зубы овцы свежим, обжатым в ладони пучком листьев можжевельника, затем срезал с ее головы клок волос и передал Гамилькару. Тот бросил клок в огонь.
Остро запахло паленой шерстью, можно было начинать.
Под нарастающие звуки флейты Белшебек нараспев стал читать молитву, остальные громко повторяли за ним.
Гамилькар придержал голову овцы и по знаку жреца жертвенным ножом резко полоснул ее по горлу.
Ашерат все время неотрывно смотрела на животное, но когда кровь брызнула на прогретый солнцем алтарь, неожиданно ахнула, резко отвернулась и ткнулась головой в плечо матери.
Именно такой - ярко-алой - была кровь в ее страшных снах!
- Ну, что ты, Ашерат, - сказала Батбаал и притянула к себе дочь одной рукой.
Наамемилкат посмотрела на сестру с недовольством: опять с ней носятся, как с малым дитятей. Вокруг только и слышно: "Бедная Ашерат, бедная Ашерат", - противно!
Ашерат тем временем украдкой снова посмотрела на агонизирующую овцу, но в этот раз от вида происходящего ей стало еще хуже, ноги подкосились. Батбаал и Йааэль с трудом удержали девочку. Ближайшие слуги поспешили на помощь. Только Белшебек с Гамилькаром остались на месте, чтобы завершить обряд. Не хотелось думать, что кто-то из богов решил таким образом помешать им возблагодарить всевышнего. Ашерат скорее всего просто испугалась вида крови, как это часто бывает у юных девушек (да и у многих взрослых женщин тоже).
Белшебек придерживался того же мнения, тем более, что жертвенная кровь оказалась чистой. Значит, боги будут довольны, Гамилькара ждет удача.
Белшебек собрал овечью кровь в чашу и окропил ею бока алтаря. Гамилькар тем временем содрал с овцы шкуру и стал разделывать тушу. Наиболее жирную часть и внутренности положили прямо на раскаленные угли - боги, к сожалению, как утверждают древние, не едят мяса, они вдыхают пары, исходящие при сжигании жертвы, как вдыхают и наслаждаются благовониями, которые воскуривают для них люди.
Слуги унесли Ашерат в женские покои. Батбаал последовала за ними.
- Как она? - спросил Гамилькар у жены, когда Батбаал вернулась обратно во двор.
- Уже прошло, она очнулась. Я оставила с ней Йааэль и Парфениду.
- Ладно, помоги нам.
Батбаал присоединилась к Белшебеку с Гамилькаром и стала раздавать всем присутствующим, включая слуг, жареные куски жертвенного мяса.
После раздачи Гамилькар с Белшебеком и друзьями проследовали в трапезную, где по образцу греческого триклиния для них были приготовлены ложа, перед которыми расставили невысокие столы с разнообразными яствами.
Ашерат тем временем приходила в себя. Парфенида смочила в холодной воде платок и положила его на голову девушки. А когда та открыла глаза, попыталась заговорить с ней и хоть как-то успокоить, однако Ашерат не отвечала ни на один из вопросов, продолжала упорно молчать и смотреть в одну точку.
Батбаал поднялась к ним, когда в столовой мужчины начали есть.
По обычаю женщины при этом не должны были присутствовать, и хотя всякий раз этим инородным для карфагенян традициям Гамилькар пытался пренебречь, Батбаал упорно отказывалась находиться рядом с ним за столом при гостях, она ссылалась на то, что мужчины даже за обедом часто обсуждают дела, которые мало касаются женщин. Теперь к тому же она больше обеспокоена Ашерат, чем мужскими разговорами.
Хотелось, конечно, поскорее выехать в Карфаген, чтобы, как советовал Карион, обратиться в храм Эшмуна на Бирсе. Несколько сеансов грязевых ванн, ароматные масла, благовония, - и кошмарные сны наверняка больше Ашерат тревожить не будут.
Кариона поддержал и Белшебек. Он даже обещал поговорить со вторым жрецом храма, но сделать это можно будет опять-таки, только когда они вернутся в Город. Но, к сожалению, Гамилькар пока брать с собой семью не намеревался - после утверждения на пост его ждали суетливые будни рекрутского набора, формирование флота, наем матросов, организация снабжения и масса другого. И все надо будет успеть до праздника поминовения Адониса, после которого только разрешалось вести боевые действия полководцам. В общем, ему будет не до семейных дел. Но на торжества в честь Адониса они обязательно поедут в Мегару, чтобы затем всем вместе возблагодарить богов и принять их благословение.
Гамилькар был тверд в своем решении и не хотел больше возвращаться к этому вопросу. Батбаал не стала его снова теребить. По крайней мере, не сейчас.
На следующий день перед отъездом Гамилькар отдал последние распоряжения управляющему Рихату и решил еще раз подняться в спальню жены, где она с Ганнибалом укладывалась на послеполуденный покой.
Чтобы не жариться на солнце, Белшебек со своей свитой уехал едва рассвело и уже давно, наверное, был в Тапсе, куда он хотел заглянуть по делам храма.
Гамилькар осторожно отодвинул занавеску на входе в спальню жены и посмотрел вглубь, где на невысокой деревянной кровати в окружении массы расписных подушек спиной к нему, на боку лежала Батбаал.
Свет, исходивший от небольшого - о двух носиках - терракотового масляного светильника, стоявшего в нише у изголовья, оставлял в полутьме как ее лицо, так и окружающие предметы: четырехугольный стол у стены с небольшим отполированным до блеска бронзовым зеркалом и различными женскими штучками возле него, греческое кресло с мягким сиденьем неподалеку, небольшой сундук для одежды в углу, рядом с которым было устроено небольшое ложе, на котором, всегда, готовая отозваться, полудремала Мактаб.
В воздухе от благовоний витал легкий запах кипариса и мирта. Глиняные стены и полное отсутствие окон позволяло удерживать в комнате прохладу, особенно живительную в невыносимо жаркие летние дни.
Гамилькар, собственно говоря, недавно попрощался с женой, он не хотел, чтобы нарушался установленный порядок сна маленького Ганнибала.
Вообще все, что касалось маленького Ганнибала, единственного на сегодняшний день продолжателя рода, было на особом счету у Гамилькара. Именно поэтому он, не долго думая, увез семью из Карфагенской Мегары в дальнее имение в Лептис-Миноре, когда коварный бог Решеф, облюбовав топкие прибрежные болота Эль-Багиры вблизи Тунета, чуть меньше года тому назад наслал на город жестокий мор.
Эпидемия тогда в мгновение ока распространилась по многотысячному, скученному городу, из квартала ремесленников, который непосредственно прилегал к болотам, перебравшись в центр и Мегару. Счет шел на сотни, тысячи умерших, мор не щадил ни молодых, ни старых, косил как рабов, так и аристократов без разбору.
Гамилькар увез семью, но сам то и дело возвращался обратно, потому что именно в те дни решалось, кто в борьбе за будущее страны возьмет верх: партия аристократов, желающая поскорее закончить войну с Римом (ценой любых уступок), или партия народа, которая жаждала отстоять вековечные колонии Карфагена на Сицилии, Сардинии, Корсике и взять у римских захватчиков реванш.
Гамилькар примыкал к последним, ратовал за прежнее государство, сильное, обширное, которое некогда контролировало почти все западное Средиземноморье от Киренаики до столпов Мелькарта ...
Проснулась Мактаб, увидела проблеск света на полу, приподняла голову, но Гамилькар успокоил ее, мягким движением руки показал, чтобы она ложилась обратно. Нужно было ехать.
Гамилькар бросил последний ласковый взгляд на жену и сына, задернул занавеску, однако и шагу не смог ступить - к нему на шею кинулась Наамемилкат.
- Ух, - отпрянул он немного назад и поддержал дочь за тонкую талию. - Чего не спишь, царица?
- Ты уже едешь? - спросила она и положила голову ему на плечо.
- Ненадолго. Мы скоро увидимся. На праздник вы приедете в Город, а я к тому времени решу все свои дела. Пообещай, что не будешь скучать. Через какую-нибудь недельку опять увидимся. Обещаешь?
- Да, - тихо сказала на ухо отцу Нааме.
Из покоя девочек показалась и Парфенида. Остановилась у порога. Позади нее как потерянная замерла Ашерат.
Гамилькар почувствовал себя неловко, как будто он что-то сделал неправильно, не так, как должно. Он опустил на пол Нааме и протянул руку к младшей дочери.
- Ашерат.
Девочка не решалась подойти. Парфенида мягко подпихнула ее к отцу.
- Иди ко мне, дорогая, - Гамилькар раскрыл свои объятия.
Ашерат неторопливо приблизилась.
- Ты тоже будешь скучать?
Гамилькар нежно прижал к себе дочь. Хотя обычай уже велит выдавать ее замуж, Ашерат еще по сути такой ребенок - какая из нее сейчас жена?
Парфенида, наблюдая эту сцену, даже расплакалась. Как все-таки Гамилькар после рождения сына изменился: стал ласковее и с дочерьми.
"Ну, вот!" - подумал Гамилькар, вскинул брови и покачал головой, мол, не стоит сейчас этого делать, не то разрыдаются все.
Парфенида утерла слезу.
Гамилькар снова наклонился к Ашерат.
- Будешь скучать?
Ашерат часто-часто закивала головой.
- Вот и ладно. А теперь беги обратно к няне и ложись отдыхать - так быстрее пройдет время.
Ашерат вернулась к Парфениде, та обняла ее и повела в спальню.
- Ложись и ты, принцесса, - сказал Гамилькар. - Солнце только-только встало.
Нааме тоже пошла за сестрой, но у входа в спальню обернулась, заулыбалась и помахала отцу рукой. Гамилькар махнул в ответ.
С женской половины он ушел, только когда Нааме скрылась в своей спальне.
Но уже через минуту он думал о том, кому первому нанесет визит в Лептис-Миноре. Не мешало бы заглянуть и в соседний Гадрумет. Встречи с купцами и ремесленниками были для него сейчас очень важны. Без их денег, товаров и услуг нечего и думать затевать кампанию.
Во внутреннем дворе его ждали верхом на лошадях верные друзья-телохранители. Рядом с ними стоял и Ахирам. Гамилькар подошел к нему.
- Оставляю на тебя все свое самое дорогое. Знаю, будешь беречь и защищать их, как самого себя. Поэтому и спокоен. Я пришлю вестника, когда вам надо будет прибыть в Город. Возможно, через неделю придется выезжать. Постараюсь сообщить, как можно раньше. Береги их.
Гамилькар приобнял Ахирама.
- До скорой встречи.
Оторвался. Молодой раб подвел к нему коня. Конь, предчувствуя дорогу, беспокойно переступал с ноги на ногу, пенил края губ. Гамилькар вскинул на него свое ладное тело, бросил: "В путь!" - и первым выскочил из усадьбы. Всадники один за другим галопом устремились за ним.
8
С легким оттенком грусти покидал Белшебек уютное гнездо Гамилькара. Виновницей тому была, как он ни хотел себе признаваться, - жена Гамилькара, Батбаал.
Как он ни пытался отрицать очевидное - с каждой встречей с Батбаал влюбленность его только укреплялась. И зарывалась еще глубже.
Носить в себе это чувство было невозможно, но и открыться Батбаал, рассказать ей о своей любви тоже было немыслимо - Гамилькар оставался его единственным настоящим другом, с которым он, как говорится, съел не один фунт соли, которого он уважал и даже любил как родного брата.
Мог ли он хоть как-то предать лучшего друга? Конечно, не мог. Потому и страдал. Страдал, когда время от времени сталкивался с Батбаал, страдал, когда иногда вынужден был встречаться с Гамилькаром в его доме или в храме, куда Гамилькар накануне своего назначения стал наведываться часто.
Казалось, долгие пятнадцать лет знакомства, редкие в последнее время встречи притупят его нежные чувства к Батбаал. Но - нет. Чем реже видел Белшебек Батбаал, тем ярче вспыхивало прежнее, тем острее кололо сердце.
Когда Белшебек впервые увидел Батбаал, он не мог не оценить ее природную красоту и миловидность.
Дочь финикийца и гречанки, она словно соединила в себе самое лучшее из черт двух разных народов. В ней словно ладно соединились Запад и Восток, сгладив грубоватые черты гречанок плавностью линий финикиянок.
Как писали древние:
"... чья красота подобна красоте Анат ,
чья прелесть подобна прелести Астарты,
чье ожерелье из блестящей лазури,
чьи очи - чаши янтарные, отделанные сердоликом" .
Небольшого роста, хрупкая, с широким открытым лбом и выразительными восточными глазами, она сразу приглянулась Белшебеку. И он собственной волей заставил себя как можно меньше думать о ней, как можно реже бывать у них дома, все больше приглашал Гамилькара к себе в свою небольшую келью в храме, где можно было, не отвлекаясь на постороннее, решать все необходимые дела. А Батбаал... Батбаал оставалась острым напоминанием о печальной судьбе неразделенной любви, которую и время неспособно стереть, и сердце забыть.
Отец Белшебека уже сколько раз напоминал: пора бы жениться - негоже после себя не оставить потомства. Тем более, их род на протяжении сотен лет служил одному и тому же богу, из поколения в поколение передавал как наследство таинство общения с богом, бережно сохранял язык, на котором боги в давние времена напрямую разговаривали с людьми.
Кому он, Белшебек, передаст свои тайные знания, как передал их ему отец, а отцу дед, а деду прадед?
Но Белшебек умолял отца пощадить его, не торопить, не настаивать на его скором супружестве - он ведь еще не стар. А претенденток вокруг - хоть отбавляй, хоть нескольких жен заводи, - карфагенянину не возбраняется. Однако душа не лежит ни к одной из них, не прикипело. Еще успеется, еще все впереди, - говорил он отцу и друзьям и тут же вспоминал Батбаал, ее раскосые глаза, чарующую улыбку...
Может, он ее идеализировал? Вряд ли. Он помнил их первые встречи. Доброй завистью завидовал другу, но ни разу не признался в том ему. Даже, когда их дружба скрепилась совместным участием в войне против Регула.
Потом их дороги на время разошлись, Гамилькар носился с мыслью о реванше за потерянные карфагенские города на Сицилии, сам он пошел по стопам семьи, с головой погрузился в дела храма, перенимая таинство общения с богами - в их поддержке сейчас как никогда нуждалось пошатнувшееся государство.
Редкие встречи теперь становились такими долгожданными и радостными. Но Белшебек по-прежнему скрывал свои чувства к Батбаал, теперь еще сильнее, даже если ему не нравились грубоватость Гамилькара к своей хрупкой жене.
Бывало Гамилькар ни за что ни про что, как считал Белшебек, раздражался на нее.
Батбаал поначалу обиженно высказывала все обиды ему, Белшебеку, и он видел, что она во многом был права - Гамилькар, казалось, сам не понимал, что таким отношением заставляет ее страдать.
"Я солдат, - говорил он в таких случаях. - Мне не до бабьих сантиментов". И это тоже было видно - Гамилькара нечего было и пытаться переделать. Но вот прошло сначала пять, потом семь лет, как он оставил армейскую службу, у Гамилькара и Батбаал наконец-то родился долгожданный наследник, которого Гамилькар просто обожал, а девочки стали почти женщинами, - и Белшебек увидел, что Батбаал постепенно нашла какой-то свой подход к мужу, как-то незаметно изменила его: тот стал мягче в семье, нежнее к Батбаал и даже к попираемой поначалу Ашерат. И уже на замечания жены, которые постепенно превратились в безобидную иронию, отвечал просто иронией, и их семейный крепкий челнок, на зависть, продолжал плыть дальше, без серьезных трещин и губительных пробоин. Опять же, благодаря мудрости Батбаал. А в том, что она оказалась мудрой, - в этом ей не откажешь.
Белшебек еще раз мысленно представил себе лицо Батбаал. Светлое, когда она с улыбкой встречала его, потемневшее, когда рассказывала о тревожных снах Ашерат. Но к снам Ашерат он отнесся так же, как и Гамилькар, считая их обыкновенными страхами перед предстоящим вступлением во взрослую жизнь.
Десятки тысяч ханаанских девочек ежегодно проходят через этот вековечный обряд, и ни разу еще земля Ханаанейская после этого не дрогнула.
Богу - богово, а страхи - суть эмоции человеческие, богам они не свойственны. В праве ли мы забывать обычаи предков? Обычаи, идущие от богов? Белшебек считал, что не вправе.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
