***
день проплывал по коридору
настырным запахом миндальным
и пыльным солнечным узором...
и коридор большого дома
светлел и звал, куда - не знаю,
к чему-то чУдному-чуднОму,
к тому, чем я не обладаю...
ну, что мне, право, сад миндальный,
что этот дом, Кура в ущелье?
они обычны и нормальны,
привычны с самой колыбели,
а эти двери нараспашку -
не понарошку, в самом деле...
и всё летело вверх тормашки,
и я летел к иным пределам...
и улетел в такие дали,
в такие времена и даты,
что чем острей пахнЁт миндально,
тем очевидней - нет возврата... 

***

как много наземь я ронял - пуды беды, удач караты...
а ты всё смотришь на меня из далека семидесятых -
и взгляд твой светел и открыт, и нынче он так много значит,
что прочно выстроенный быт, похоже, дорого оплачен...
вот почему, ну, почему его никак я не забуду?
я был глупец и баламут, а ты - как гусли-самогуды...
да как я мог, ну, как я мог такую музыку услышать?
я был банален и убог, совсем не лучший из мальчишек,
и не сумел в твоих глазах увидеть то, что нынче вижу...
и был дождливый тот вокзал, как ты, печально неподвижен,
а поезд увозил меня туда, где музыки иные,
и взгляд твой в памяти линял, как ленты наши выпускные...
и жизнь прошла... и в ней тебе так долго места не бывало...
я не скорблю - к чему скорбеть, но расчищаются завалы -
и открывается простор, и всё отчетливее ясно,
какой я не прошел отбор,
к чему остался непричастным...

***

Молодь, молодь, сеголетки -
шасть да шасть над пустырем...
Прикорну на голой ветке
я приблудным снегирем.
Что приблудному морозец -
перья пышно встопорщу...
Объявите меня в розыск,
посмотрите - хоть вприщур,
хоть прицельно посмотрите: 
я на ветке - мал и ал,
разноцветно колоритен,
но замерз и отощал.
У зимы со мною счеты,
не поладим с ней никак...
Одинокой стыну нотой,
не попавший жизни в такт...


***

Господней щедро брошены рукой -
неважно, в супесь, чернозём, суглинок,
мы прорастаем в жизнь и непокой
скудельной, нежной порослью былинок...
но тянем соки матери-земли
и, силу набирая своечасно,
мы дорастаем - кто-то до петли,
а кто-то до зияюще опасных
высот, от коих Бог не уберёг,
высот, на коих голо и бездомно...
Господь молчит... ни слова поперёк...
и так его молчание огромно,
что нам, взошедшим в этакую высь,
достигшим вожделенных возвышений,
в молчанье том услышится "окстись!" -
и намертво затянется ошейник...

***

испей вечернего тумана -
и этим опьянись вовек...
душа твоя уже цыганна,
она ушла к себе в побег,
ушла на волю из неволи...
из душной горницы душа
уходит перекатной голью -
и кто ей может помешать?
ее колотит крупной дрожью
предвосхищение пути,
подъем к вершинам, спуск к подножьям
и несиденье взаперти...
душа не может жить в неволе,
где воздух пылен и тягуч,
где утвержден, запротоколен
и запломбирен под сургуч
и каждый шаг, и взгляд, и дума,
где под ногою только сныть,
где нет ни бриза, ни самума - 
где нет всего, что может быть...

***

по мне на взлёт несутся голоса
для них я взлётная быть может полоса
а может заземлённый проводок
по мне стекает наведённый ток
с опор высоких этих голосов
в песок