Я вернулся домой, еле волоча ноги. Матч с пацанами из соседнего двора растянулся часа на два с половиной. Договаривались играть до десяти голов, но и у них, и у нас вратари оказались лучше, чем нападающие. Словом, вымотался настолько, что на третий этаж еле доволок ноги...
В прихожей было прохладно и тихо. Я разулся и уже хотел было пройти на кухню. Попить - в горле пересохло, как в июле в огороде.
Но вдруг услышал, что кто-то тихо плачет...
Так могла бы плакать Красная Шапочка. Нет - скорее Дюймовочка. Тоненько, отчаянно всхлипывая, так безутешно и беззащитно, как только может плакать маленькое трогательное существо.
Но плакала моя мама...
Мама - гвардейских статей женщина с глубочайшим контральто...
Мама, которую ее "девочки" в бухгалтерии называли не иначе, как "гвардии тетя Валя". Мама, которую все мужики в районной "Грузсельхозтехнике" боялись больше, чем директора - добрейшей души дядю Тамаза. А что дядя Тамаз? Он никогда ни на кого не сердился, и даже самым злостным прогульщикам и пьяницам говорил, приобняв за плечи: "Нехорошо, дорогой..."
Мама, которой раз в год звонил сам министр и сбивчиво, как будто побаиваясь, просил: "Валентина Николаевна, дорогая, слушай, приезжай в Тбилиси, посмотри, понимаешь, что эти недоучки в своих годовых отчетах наворочали..." И мама, словно делая одолжение, царственно соглашалась: приеду...
Мама! Которая за все 10 лет моей жизни не плакала ни-ког-да! Во всяком случае, я ни разу не видел ее в слезах...
Но сейчас плакала - да еще "дюймовочкиным" голоском именно она.
А перед ней стоял на коленях какой-то дедушка и протягивал ей сверток. Пухлый сверток из атласного одеяла, который, к тому же, вдруг заголосил намного басовитее, чем плакала мама...
Потом, когда дедушка уехал, а сверток остался у нас, мама сказала:
- Теперь у этой девочки есть только мы. Ее папа и мама погибли, когда перевернулся микроавтобус. Погибли все и только у Ирочки - ни царапинки. А дедушка, который ее привез, - это мой дядя. Он старенький и одинокий - ему эту малышку не поднять...
...Так в нашей семье стало четверо детей. Мне - десять лет, сестре - одиннадцать, младшему братишке - четыре года и Ирочке - два месяца.
Сказать, что мама, в сорок два с лишним года обретя еще одну дочь, всю жизнь любила ее больше, чем нас - ничего не сказать. Она дрожала над Ирой так, как ни над кем из нас не дрожала. Она забыла о собственных болячках (до этого мама была чуть ли не постоянной пациенткой кардиологического отделения республиканской больницы и врачи укладывали ее на лечение не реже раза в год и не меньше, чем на месяц). Впервые мама вспомнила, что есть такая больница после того, как Ире исполнилось шестнадцать...
Но мы (и я отвечаю за всех - за себя, за Аллу, за Виталика) - не в обиде. Потому что мы Ирку тоже любили и любим, как сорок тысяч братьев. И сестер...
***
Этот июль - всем июлям июль. Жарко и влажно - дышать нечем. Домой прихожу - ложусь поближе к кондиционеру, отхожу...
В тот день, отдохнув, я все же принялся за уборку. Назавтра - в субботу - нужно было ехать на дачу. Жена позвонила, напомнила, что отпуск у нее заканчивается. Ну, сами понимаете: приедет - увидит пыль везде - не поздоровится...
Протирая портрет мамы (она умерла в 1990 году), я заметил на нем две влажные борозды. Две дорожки - от глаз, словно мама плакала. "Надо же", - подумал я. - "Словно портрет плачет"...
Утром - я еще брился - раздался звонок в дверь. Это был почтальон. Принес телеграмму от Иры: "Сережа пятницу умер приезжайте похороны понедельник"...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
