Корабельные сосны вторили ветру, упираясь в край горизонта. Продёрнутый жёлтой ряской берег речки достал из коралловой шкатулки солнце, когда я покинул уютный ресторанчик при станции. Плотно пообедав, вдохнул тугой хвойный воздух, таким образом возвращая устойчивую симметрию окружающего мира. Необыкновенно счастливыми казались расцвеченные клейкой листвой деревья, река. Глубина погружения в изобретённую и проверенную радостность оставалась максимальной. Достаточно усвоить нехитрый пустячок: по-настоящему счастлив лишь тот, кто не вникает без надобности в дела других людей.
Узкая дорожка прыгнула под ноги, приятно скрипел гравий, смешиваясь с тёплым песком. Я нащупал в кармане пачку сигарет, но она оказалась пустой. До поезда у меня оставалось предостаточно времени. Основной пакет документов оформлен, дело фирмы процветало.
Я неспешно прогуливался вдоль обрыва поросшего можжевеловыми кустами. Упираясь в тонкошкурую синеву, дрожали в воздухе жирные цикады. Пахло прелым листом, сырым грибным духом из тёмных проплешин чащи.
Среди ветвей ивняка, серебрившихся под высоким изломом неба, послышалась напряжённая перебранка. Придя в необычное волнение, один из заговорщиков принялся орать во всё горло, что именно он обнаружил сакральную вещь.
- Где ключ?
- Там!
- Точно?
- Точней не бывает!
- Как взять?
- Не раздумывая!
- Молодец! Умён! Ты же Ленин!
В кустах мелькнула шишкастая розовая плешь, а затем возник и сам охотник за ключами: маленький жилистый мужичок.
- Сигаретой не угостишь? - спросил я.
Пренебрежительно сплюнув, мужичок оглядел меня так, точно я, чужак, выкрал вселенскую тайну, при этом узкие щёлочки глаз вдруг вспыхнули, напоминая замочную скважину.
- Есть поблизости магазин?
- Иди прямо!
Через минуту он растворился в кустах так же быстро, как и появился.
И вот, наконец, спустя десять минут интенсивных поисков, среди набирающей густоту смоляных травостоев улочки, мелькнул магазинчик. В зале повсюду красные, помеченные местечковой глушью лица. Я напористо протиснулся сквозь толпу, бросил на прилавок купюру, но продавщица царским жестом пальца похожего на стручок красного перца указала поверх толпы.
- Самый умный? В очередь!
Запах чеснока, самогона и припечённого ржаного хлеба растекался по всем углам. Суетно, обезличенно дышала толпа. Продавщица, на синем фартуке которой было выведено чёрным фломастером имя "Катя", то и дело отсылала жаждущих немедленно заполучить "красненькую" - рубиновый портвейн в конец очереди.
- Когда хлеб будешь давать? - слышалось со всех сторон.
Катя деловито выкладывала горкой тёплые буханки с деревянных поддонов на прилавок и при этом что-то неразборчиво бубнила под нос.
Перекатывались из рук в руки последние новости. Я определил точку очерёдности в системе магазинных координат, а затем принялся рассматривать то, что трудно назвать витриной. Вперемежку со стопами сорочек, рейтуз и тапочек красовались вёдра разной вместимости, напоминая блеском каски кавалергардов. Но во всем чувствовалась соразмерность неспешной жизни. Тишина лоснилась, а война казалась запредельным крохотным пятном на рубахе. Выбросил и забыл. Повторяемость рутинных на первый взгляд дел вроде покупки хлеба или сигарет ранит значительно больней, чем осколки. В этом заключается парадокс: попав в мирную жизнь, ты ощущаешь собственную незащищённость перед ней и тогда война, встав на пути, как ледяной торос, с новой силой всасывает тебя.
Она, война, способна изменить твой личный штрих-код!
Было ветрено. В воздухе кружили души влюблённых, охраняя клочок травостоя в который умещалась сейчас с Наташкой наша судьба. Мы приросли к пруду, лоскутному небу и лапкам кровожадной мошкары. Я ещё рассматривал происходящее под микроскопом, увеличивая расстояние между двумя графиками функций, грохочущими миномётами и моим городом. Война казалась мне далёким и абстрактным действом.
Спустя несколько месяцев Наташкин звонок ворвался в предрассветное утро со снежной крупкой. По тому, как она брала высоко ноту, подменяя среду обитания людской речи неким клёкотом, случилось непоправимое!
- Это ужас! Началось!
Дома подыхали, глядя с экрана компьютера глазами неизлечимо больного зверя.
- Мне страшно! Помоги! - выла она в трубку.
Высокий жилистый, похожий на строительный трос, мужик с большими несуразно узловатыми руками ходил по развороченному двору в одних трусах и майке всё повторял и повторял:
- Это я виноват! Из-за меня началась война! Я что-то сделал не так!
Я ощутил полное обнуление вокруг себя. Сжался до боли в скулах родной город. Жизнь мучилась жаждой. Той, что томит мошкару, стремящуюся на поле брани, каждый раз жаля с новой силой.
Мысль работала мерно, спокойно и уверенно. Терпеливый чемодан предлагал себя в кровники, давая понять, что способен обеспечить безопасность пути в иную виртуальную реальность. Полупустой троллейбус принял нас двоих. Это не бегство, нет, это лёт мошкары! Вначале не замечаешь, а на второй день зуд на всём теле.
Музыка под тёплым светильником дрожит тончайшим неоном, как янтарные бокалы, округлая скань пиццы, глянец улиц и тишина подворотен. Город, где я осел, разомлев от снегопада, от белизны божьих простыней, напоминал мне детство. Разгадать бы его живописный ряд, умилительных тонконогих барышень в джинсах и деловитых парней! Понимая, что размеренная жизнь такая же огромная удача, как принять в кровники чемодан, я наслаждался каждой отпущенной мне минутой счастья.
Проходит время, и категория дураков, подвергая прошлое бесстрастному анализу, оживляет затянувшийся фурункулёз прежних душевных ран. Но только не я! Спазмы совести казались мне противоестественными.
Внезапно дверь с шумом распахнулась и на пороге магазина появилась молодая коротко остриженная черноволосая женщина, обожжённая загаром в плюшевом халате с обвисшими краями. Мягко ступая в войлочных тапочках, вошла, прижимая к груди тщательно спелёнатого ребенка. Я угадал её, вспоминая всё, от чего избавился, казалось навсегда. Я не поверил своим глазам! Наташке удалось, так же как и мне покинуть зону военного конфликта, бежать сюда от минометных обстрелов. Сладковатый ветерок разносил запах горицветов и чабреца, сводил с ума от теплоты мирной жизни.
Странно, но очередь сдалась сразу безо всякого сопротивления, расступаясь перед ней. Женщина гордо проследовала к прилавку.
Катя всплеснула руками.
- Наташка, ты опять?
- А в чём дело?
- Ну, и когда ты перестанешь сюда ходить?
- Когда надо, - парировала покупательница.
- Ну? - тихо спросила Катя.
- Три конфетки, пожалуйста.
- А у тебя деньги есть?
Наташка пошарила в кармане плюшевого халата и протянула яркую конфетную обёртку.
- У меня только крупные. Сдача будет?- спросила она.
- Я так и знала, - выдохнула Катя в синем фартуке.
Магазин, напоминавший жалящий улей, затих.
- Три конфетки, пожалуйста, - настойчиво тыкала она в руки продавщицы мнимую купюру.
- Не дам, надоела. Иди отсюда!
- Три конфетки, пожалуйста.
- Подходите следующий, - Катя нервно метала одну буханку за другой.
Очередь налилась густым вязким любопытством. Три конфеты, как Вифлеемская звезда, плыли в воздухе дугообразными буквами перед моими глазами. Перекос ощущался в каждом жесте, не сочетаясь с гибкой симметрией её фигуры. Я шагнул навстречу. Маленькая щуплая, с раскосыми скулами она смотрела на покупателей просинью больших воздушных глаз, оцарапывая и притягивая одновременно. "Караимка, - подумал я. - Узнаёшь ли ты меня?"
Наши взгляды сошлись, но Наташка отвернулась, как от случайного прохожего, надоедливой фотографии.
- Бездушные, злые люди, - она осыпала толпу упрёками, не обращая на меня никакого внимания, - мне же маленького кормить. А если пропадёт молоко?
Три конфетки, как спасение, как последнее желание. Когда подошла моя очередь, я купил самые дорогие сладости. Катя почесала затылок, одёрнула синий лоснящийся фартук на округлом животе, затем облизнула морковные губы и осторожно спросила:
- И зачем ты её прикармливаешь? Надоела до чёртиков.
Я выхватил пакет и подошёл к Наташке. Она, неожиданно присмирев, стояла у окна, лишь поскуливала, как раненный живодёрами щенок, заботливо прижимая к груди дитя.
- Угощайся.
Такого спрессованного счастья, граничащего с безумным восторгом благодарности, мне не приходилось видеть.
- Наташа, привет, - я тихонько окликнул женщину.
Моя дублёная шкура приспособлена к любому неожиданному повороту судьбы, я ждал упрёков. Но здесь я сплоховал. Я дрогнул. Наташка меня не узнала!
Полупрозрачными пальцами прикоснулась к глянцевой упаковке так, точно боялась поверить в реальность происходящего, как вдруг ребёнок выпал из рук. Грохот накрыл присутствующих. Из пеленок, распластавшихся на полу, выкатилась шестерёнка, отшлифованная до серебряного блеска. Сделав круг, деталь замерла, а затем, вибрируя, успокоилась. Наташка бросилась к ней и осторожно подняла.
- Маленький мой, родненький, - запричитала она. - Ты не ушибся, сыночек? А вот я сейчас поцелую мои сладкие ноженьки, рученьки. Не плачь, все устроится, обойдётся. Скоро дома будем.
Она закончила пеленать, вновь прижала к груди выдуманного ребёнка, и покинула магазин. Очередь с облегчением вздохнула.
Дорога, единственная в этом месте, воздушным кружением вела меня в гору вдоль синей кромки леса. Наташка свернула влево и подалась к небольшому зданию, перед которым сиял изумрудный от солнечных лучей газон.
Война - гибельное состояние души, в момент наибольшей опасности проявляется некое отторжение её как таковой. Война - это затвердевшая субстанция, способная вытолкнуть из души человеческое начало, заполнив собой образовавшиеся пустоты. И вот ты уже клон самого себя.
Я мысленно попрощался с Наташкой, мне не было до неё никакого дела с момента, как я покинул прифронтовой город. Я вовремя выплеснул эту женщину вместе с войной из своей жизни. И если бы не провидение, что схватив за шиворот, тащит нас по жизни, мы бы не встретились! Она испугала меня своей чужеродностью, тугим узлом собранных воедино потерь, жёсткой стойкостью прострелянного дорожного знака.
"Психиатрическая лечебница" - сияла тщательно очерченная надпись на свежевыкрашенном здании.
Я обернулся, Наташка смотрела мне вслед, застыв, как каменная баба у излучины дорог.
Счастье схлынуло. Я торопился на поезд.
- Лёт мошкары начался! - пели прощальную цикады.
Тянучка
Дина Яковлевна всегда делала в жизни то, что ей понятно и ближе, тем самым раздражала сына и невестку. Её считали неуживчивой, а своеобразное отношение к окружающему миру и последующие поступки - вредной блажью.
- Упрямство, граничащее с тупостью, - ворчала белолицая невестка, правый глаз которой ритмично подёргивался, как только речь заходила о свекрови. - И що? Наша мамочка и есть тянучка моих больных нервов.
Дина и сама не могла объяснить природу собственных поступков. Со слов сына, упрямый человек часто терпит поражение, остро испытывая на себе последствия дурного характера. Жизнь с матерью закалила сына, который крайне редко вступал в спор и не пытался её переубедить. Но сейчас всё изменилось. Обосновавшись в городе Умани, сын звонил ей каждый день с одним и тем же вопросом.
- И шо тебе делать в этом обрушающемся месте? Продавай дом и переезжай ко мне, - настаивал сын.
Дине Яковлевне казалось, что он выманивает её из дома с тайным умыслом, всячески уходила от разговора.
- Она нарочно ищет отговорки, шоб доконать меня... Да, да меня, - бубнила невестка.
Оказавшись одна в городе, из которого многочисленная родня разлетелась, как рубиновые зёрна граната в золотые израильские дали, Дина запирала ставни, клеила к стёклам подряд без разбору бумажные иконки, псалмы Давида вперемешку с мужниными фотографиями Храмовой горы.
По ночам Дина вела счёт миномётным снарядам, пролетающим над домом, но убеждала себя, что это всего лишь упругие каменные мячи, которыми обмениваются между собой две команды сумасшедших игроков, что это вовсе не война, а так, компьютерная программа, способная в любую минуту остановить игру. То ли волейболист оказался профаном, то ли новенькая сияющая как пасхальное яйцо крыша не готова была отразить удар, но Дина пересидев под кроватью очередную обстрельную ночь, не смогла защитить собственный дом.
Если лишить человека осёдлой точки заземления, он не нужен никому, даже себе. "Заграницами", переездами, поисками лучшей доли не изменить человека, вросшего корнем в планету, имя которой родной дом. А главное - не переломить его волю.
В прихожей сквозь дыру в кровле плыла стеклянная пыль, а в развороченной снарядом стене плаксиво икала маленькая рыжая собачка Девочка, слёзы закипали в щёлках чёрненьких глазок.
- И всё же, Девочка, у обстрелов есть преимущество - шептала Дина, прижимаясь губами к золотому комочку, - эра кочёвки - возобновления прежних дружеских связей.
И она оказалась права.
Флигель, фотографическая мастерская мужа, где последние годы супруг проводил большую часть времени в подвале для проявки плёнки, напоминал по красоте пряничный домик из сказок братьев Гримм. Стоило Дине закрыть глаза, как видится ей муж, переваливающейся тяжёлой походкой идёт по садовой дорожке, задыхаясь от избыточного веса, обвешенный фотоаппаратами. Именно сюда в просторный подвал, спасаясь от обстрелов, стекались испуганные подруги и соседи. Вместе с ними появился хрупкий головастый светловолосый мальчик по имени Игорёк. Сутками стоял он неподвижно в дальнем углу. По ночам, обессилив от слёз, засыпал на описанном матрасе. Дина принесла из дома подушки и перину, но ребёнок брыкался, отвергая любое проявление заботы.
- Мама за кушаньем пошла. Когда она вернётся? - однажды подал голос Игорёк. - А вот сейчас лизну стену, а она окажется солёной. - А так сладенького хочется! - повторял он, поминутно ударяясь лбом о стену.
- Знаешь, Игорёк, когда прежняя обустроенная жизнь незаметно выскальзывает в створку окна, казалось навсегда нужно придумать ей сестру-близнеца, а мы изобретём тянучку.
Утром Дина, наконец, решилась обследовать крохотную кладовую в дальнем углу подземного помещения. Ключ находился здесь же над дверью в углублении стены. Кроме железной бочки тщательно покрашенной в ядовито лимонный цвет с надписью "Не вскрывать. Убьёт", повсюду валялись обрезки фотобумаги, ржавые щипцы стреножено торчали из мучнистой колбы, пиджак мужа на вешалке замер от наглости, с которой Дина шарила по углам святого святых его мастерской. Крышка бочки не поддавалась, пришлось отбивать молотком. Бочка до краёв была наполнена фотографиями незнакомой женщины в обнимку с Дининым мужем, голых как Ева и Адам перед соитием. Позы не отличались разнообразием. Груди напоминали тыквы, съёжившиеся от сырости, а кожаная дудочка мужа сломанную свирель. Глянец бумаги поблёк, лишённый солнечных лучей деформировал блудницу до искривлено раскинутых ног.
- Вот где раздавались поцелуи твоего мужа! Под землёй! - взвизгнула троюродная тетка Сима.
Дине бы воскликнуть: "Подлец! Он обманывал меня, а ведь я пожертвовала лучшими годами своей молодости". Услышав лёгкий смех, тётка оглядела Дину с раздражением. Ей показалось, что Дина высмеивает собственную слабость личных отношений с мужем, праведный гнев более уместен в данный момент. Дина радовалась совсем по другому поводу, она не могла оторвать взгляд от полки, на которой красовались две бутыли с мёдом подернутые серебристой патокой. Они то и определили градус счастья, который зашкаливало по Фаренгейту.
К обеду, водружённая под деревом бочка, впитала жар не только летящих снарядов, но и любовного экстаза игривого фотографа и его натурщицы. Тишину угадывал Игорёк. Стараясь вписаться в отведённый для молчания орудий отрезок времени, дрова добывали в соседней посадке.
Янтарно-упругой радугой стоял пар над кастрюлькой с сахаром, в которую покорно тёк мед. Позвякивали кольца, тонкими пальцами плавно помешивала она содержимое серебряной ложечкой, раскрасневшись от жара, то и дело откидывала с лица вьющуюся прядь волос.
- Держи тянучку, Игорёк! - Дина подошла к мальчику.
Игорёк поднёс содержимое ко рту, аромат корицы струился в воздухе, затем поспешно сунул в рот сладость, точно боялся, что отнимут и ещё долго скрёб ложкой по ободку тарелки.
Так началась эра тянучек.
Спустя несколько дней пополнился состав "детей подземелья".
- Мы к вам. Нас разбомбили, - сообщили соседи.
Прибытие новых обитателей, в основном стариков представляло угрозу жизни тянучек. В моменты наивысшей опасности просыпался аппетит, точно испуганный зверь, перетиравший пищу впрок. Последние две картофелины Дина нашла в дальнем углу погреба, они тихонько пролежали до лета, синими побегами тянулись вверх назло разрывавшимся снарядам.
На спиртовке сварили суп, и Дина подумала, что, возможно, эта похлебка последняя в их жизни. Пищи катастрофически не хватало. Сахар таял на глазах, как арктические льды от вселенского потепления. А Игорёк ждал тянучку, как рождественское чудо жарким августовским днем.
Сегодня день выдался палящий, ссохшиеся от зноя листья, осыпаясь, напоминали издалека стаю воробьёв.
Дина Яковлевна пересекла пустынную площадь, где с постамента разогретый солнцем Ильич, указывал путь в светлое будущее. Перебежками мимо закрытых магазинов, по обезлюженным улицам добралась до остановки, а затем, опустилась на корточки за ограждением, прижав к груди стихи Мани Лейба в надежде, что поэт защитит её от беды. И когда полупустой автобус с обезличенным кондуктором сорвался с места, Дина продолжила повторять: "Яхве, защити! Христос - моя сила!". Чем громче работали орудия, тем яростней хотела жить.
Дина ехала в гуманитарный штаб, чтобы заработать продуктовый пакет, содержимое которого должно было взбодрить её и без того голодный желудок. Под штаб приспособили стадион, который по утрам напоминал гудящий разношерстный человеческий улей. От быстроты, с которой Дина лущила пакеты сводило пальцы, и они взлетали точно трепетные птицы над головами вьющейся цепочки работяг. От одной позиции продуктов к другой, прогибаясь под тяжестью пакета, в который собирались мука, крупы, чай, тушёнка, сахар, приходилось вышагивать по пятьдесят кругов. Кормили скромно, но хлеба давали вволю.
- Смерть заскакивает в дома и хватает людей, - упрямо сопел в трубку сын. - Ты нашла покупателей на дом? Смотри не продешеви, там хитрые люди...
В тесном помещении пульта охраны как раз напротив входной двери после работы каждого волонтёра принято досматривать. Особенно тщательно подверглась обыску Дина Яковлевна, у которой молодая охранница в медицинских перчатках на глазах притихшей толпы извлекла из тайного кармана, пришитого к тыльной стороне джинсов, 300 граммов сахара. Девушка с чувством нескрываемого превосходства демонстрировала находку, охранники, обступив Дину со всех сторон, сомкнули кольцо.
- Воровка! Наживаясь на чужом несчастии! Обираешь детей и стариков.
У Дины дрожал подбородок. Но она, как говаривала невестка, упряма до тупости, саркастически окинула охранников взглядом, чем вызвала ещё большие нападки.
- И шо? Меня опять через войну загоняют в гетто? Только теперь под землю! Так нет же! - заорала Дина и ткнула начальнику охраны округлый кукиш.
Она буквально неслась по тропинке к дому, старалась не глядеть в глаза обезглавленным деревьям, на листьях которых искрилась паутина, точно волос рано поседевшего Иисуса. Небо сгустилось, напоминая свежевыпеченный сметанник и только солнце нет-нет, и заглядывало в лицо. Весть о случившемся каким-то образом дошла до сына и невестки. При воспоминании о войне и свекрови впадала в истерику.
- Ты это делаешь нарочно, шоб нам жилось плохо! - кричал сын из далёкой Умани. - Надеюсь через людей, которые околачиваются в доме, ты сбережёшь нашу мебель?
На редкость крепкое молчание воцарилось в подвале, Игорёк протянул ей сахарного петушка, единственное сокровище, которым безраздельно владел на огромной, сытой планете, оставив отметину молочного зуба на янтарном оперении!
Дина Яковлевна, не сказав ни слова, вернулась в полуразрушенный дом, осторожно вскрыла половицу в спальне, где хранила тайное сокровище - золотой браслет. Десяток раз подряд она вынимала из несговорчивого тайника воспоминания, оглаживая тонкими пальцами веснушчатую любовь к давно ушедшему дарителю. Касалась губам изящной огранки и придумывала-придумывала продолжение несостоявшейся истории. Говорят, что усталость истощает любовь. Ничего подобного! Браслет стал фетишем, придавал остроту желания, усиливая избыточную горячечность пульсирующей крови. Затем, не предупредив, надолго исчезла из дома.
Однажды ночью, когда тревожное ожидание бродило между спящих по углам, Игорька разбудил запах ванили вперемежку с мякотным ароматом картофельного пюре и мяса. Не сотрясалась земля, взяв тайм аут, лишь большие спелые звёзды беззвучно ронял господь. Радужное пламя озаряло тонкую знакомую фигуру. Игорёк вскочил с матраса и с криком: "Она вернулась!" бросился к Дине.
- Дитё, помогай! Пировать будем, - услышал он знакомый голос.
Перед измученными голодом, страхом людьми Дина вытряхнула гору продуктов, и, конечно, пакеты с сахаром, потому что единственному ребенку на планете так не хватало сладкого.
В ту ночь Игорёк крепко спал. Не для него миномёт перекраивал судьбы обитателей подземелья, потому что мальчишка был убеждён: жизнь намного веселее, чем представляют её себе эти мрачные, серьёзные взрослые.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
