Осенняя морось вперемежку с солнечными лучами ложится на бронзовеющий парк. Даровито, с особым усердием дождь сужает пространство бульваров и улиц, отчего город напоминает нахохлившегося пепельного стрепета. Растрачивает по крупицам влагу и, кажется, не листья прилипают к ногам, а слова, что комом застыли в Зоином горле.
Я угадываю Зою всем сердцем. Она добродушна, но при этом безоговорочно глупа, упряма в желании перекроить не столько мир собственных слабостей, как навязать окружающим личный взгляд на события. Со дня последней встречи она еще больше осунулась. Худющая, носатая, с прокуренными почерневшими зубами и сжатым, точно пружина, лицом, думает, что принимает единственно правильное решение.
- Принесла деньги? - спрашивает меня Зоя.
- Да, всю сумму, которую просила.
- Не могу поверить, что ты откликнулась на мой звонок.
- Зоя, не хочу тебя разочаровывать, но твой план не сработает, я в этом уверена.
- Вот смотрю на тебя и не пойму, что ты за человек? Один раз в жизни решила помочь и теперь жалеешь об этом!
- Зоя, не обижай меня. И перестань нести чушь!
- Не вижу выхода из сложившейся ситуации. Ночь псу под хвост, глаз не сомкнула, - ворчит Зоя, туго всасывая табачную мякоть папиросы.
- Сильно бахали? Поубивало людей...
Зоин дом расположен на Кремлевском проспекте. Название действует на минометные установки, как пламя, влюбленное в бензин. Ураганный огонь сметает все на своем пути.
- Живого дома на моей улице не осталось, так что я до утра отсиживалась в подвале. И вот знаешь, мне не страшно, одно только томит. Если засыплет - некому выкапывать! А ведь это чистой воды эгоизм, отсутствие любви по отношению ко мне.
- Зоя, он разве не был с тобой?
- Шутишь! Я вся извелась. Едва до утра дотерпела. Металась, как сумасшедшая в поиске места, где телефон ловит связь. Звонила ему каждую минуту, а перед глазами одна картина страшней другой. Вернулся домой к вечеру, грязный и злой. Едва парой слов обменялись, как вдруг зыркнул так яростно, что я захлебнулась удушьем. Слова не проронил, отвернулся лицом к стене и затих. Уснул под утро.
- Наверняка у свекрови твоей зависал.
- Она давно сбежала в Житомир, к дочке. Туда ей и дорога, гадине!
Зоя переминается с ноги на ногу, она взвинчена до крайности, а в уголках губ застыло отчаяние.
- Бросит он от меня. К ним уйдет.
- Зоя, ты преувеличиваешь опасность. Он домашний, послушный парень, тем более ты сама рассказывала о том, что при любых обстоятельствах он спрашивает у тебя совета.
- Эх! - вздыхает Зоя. - Не поверишь, мой Олег переменился настолько сильно, что я практически больше не имею на него влияния.
- А ты поговори с ним, прежде чем затевать за его спиной заговор.
- Все его друзья в ополчении. Я помогаю ребятам. Белье стираю, готовлю обед на всю компанию. И понимаю, что мне остается только выть от бессилия. Но надежда есть, мой план должен сработать.
- Зоя, не навреди! Скажу прямо, хоть ты и не любишь меня за это, - план провальный.
- Они с умыслом приходят ко мне домой, - Зоя не слышит меня. - Я это чувствую, как экстрасенс! Да, я - антенна. Я ловлю мысли, но меня не проведешь. Я настороже.
- Коля, как отец, повлиял бы на него.
- Ты думаешь? Плохо же ты знала моего мужа, если решила, что это возможно. Мне придется рассчитывать только на себя. Мое горе такое шаткое, неопределенное, - не унимается Зоя.
Светловолосый, раскосый, ростом в мать, с вечно шатающейся улыбкой на лице, Зоин сын Олег являл собой живую икону, на которую та молилась до исступления. Всякий раз, когда мы устраивали девичники с водочкой, Зоя, жадно разгрызая посоленную дольку лимона, с редкой дотошностью рассказывала о сыне вплоть до мелочей, происходящих в его жизни. Я знала о каждом прыщике, очередном несварении желудка, бронхите, о каждой девушке недостойной вечного принца. Олег мужал на моих глазах и в некотором смысле стал для меня родным.
- Однажды застала Олега за тем, как шарит он в столе. Но я сделала вид, что не заметила, хотя на следующий день спрятала ключ.
- Ты говорила с ним?
- Только начну разговор, как он тут же подносит глаза к небу и замолкает. Вот то, что он искал, - Зоя прижимает к груди паспорт сына.
Вскоре абонент Зоя шагнула в зону недоступности на добрых три месяца. Когда в январе зима отгуляла рождественские именины, а снег, не переставая ни на минуту бесноваться, осыпал город ледяной острой крупкой, что лущилась под ногами как семечки, Зоя внезапно возникла у дверей волонтерского центра. Охрана всячески покрикивала на нас, требуя выйти из помещения на улицу и ждать кураторов, а не гудеть толпой, мешая нести службу.
Мороз крепчал. Зоя безостановочно курила, плечи ее были опущены. По тому, как она сердито отвечала мне рублеными фразами, я догадалась: план не сработал.
- Все. Он ушел, - после затянувшегося молчания произнесла Зоя. - Треклятые друзья, защитники Донецка выманили в ополчение! А ведь у меня сын один, другого не будет!
- Затея провалилась?
- Затея? Вижу, ты рада, торжествуешь! Катастрофа, вот что произошло! - Зоя нервно разминает пальцами папиросу.
- И что?
- Деньги отдала всем четверым с условием, что они не появятся больше в моем доме. Один из них, ты его помнишь, сосед наш, совсем мальчишка, голосок петушиный, морда в веснушках, нагрубил мне, срамил последними словами, - у Зои дрожат губы. - Когда они ушли, я обрадовалась. Ангелы в душе запели. Но через несколько дней после ночного обстрела вернулась домой, а в прихожей прямо на столике деньги. А главное, знакомый запах одеколона в комнате. Я метнулась прямиком через огород, распахнула калитку. Олег стоит с дорожной сумкой в руке. Посмотрел на меня нехорошо, пристально, точно через силу, а на губах кривая ухмылка.
Я представила, как вдоль деревьев по тропинке к остановке в сетке мутного дождя идет Олег. Зоя, обдирая коленки об острый гравий, ползет за сыном в мертвой тишине. Порывисто прибавляет сын шаг, свернув за угол.
- Все так ясно перед глазами, - продолжает говорить Зоя, - и мне стыдно, что выла, а главное - земля ползла по лицу комьями. Мягкая, воняет человечиной! Я кусала ее, как материнскую сиську ребенок, засовывая в рот комками. Я совсем обезумела от страха потерять его! Но он ушел. Забери деньги, которые ты мне одолжила. До копейки, - Зоя дрожит, тело не слушается хозяйку. Трава, деревья и даже постаревший снег смотрят на Зою.
- Как ты теперь? - задаю первый, что пришел на ум, дурацкий вопрос.
- Мне конец. Еще одни похороны я не переживу.
Зоя тщетно пытается разобраться в самой себе: жива или нет. Передалось ощущение, что земное притяжение, поправ законы физики, ослабило власть над людьми. Лишая покоя и сна, Зою мучит одно обстоятельство, связанное с уходом Олега на фронт. Она сожалеет, что не смогла рассмотреть признаки поступка до того как он совершился, до момента, когда свойство поступка открылось ей в полной мере.
- Первыми война поедает романтиков, - говорю Зое, - для них идеал победы над злом - самоцель. Убежденность, что они отстаивают единственную справедливость с оружием в руках, выкорчевывает молодую когорту под корень. Бурелом добра, приправленным святым романтизмом, - безжалостная вещь.
Но Зоя меня не поняла. Возможно, она тешила себя надеждой изменить кривую временного свойства, вернуть день вчерашний, чтобы найти ответы на все те вопросы, которые сгибали ее пополам под грузом обездоленного пространства.
Сужено - расширенное, уплотнено - обездвиженное шахтерское предместье, где жила Зоя и куда я часто любила наведываться, стало для меня сакральным: здесь вихреобразный огонь войны впервые обжег душу. Я осознала, что сопричастна царству календарных дней, разлинованных надвое до войны и после.
Донецкое предместье - тишина сходит с ума от густого осеннего листа и голубей, любовно поглядывающих из подворотен сонных улочек. Жители связаны между собой тугим узлом дружбы, местечкового приятельства, соседством, кумовством, школой, работой. Не люблю поселковую семейственность в любом проявлении, а нынче до боли в сердце вспоминаю. Поселок Октябрьский притягивал к себе планету Земля, а вовсе не наоборот, - следуя законам науки.
- Почему ты меня не послушал, сын?! - спрашивает Зоя.
- Потому что у меня есть автомат, - отвечает за сына Зоя.
Поселок изрыт снарядами и всепрощающими глазами брошенных собак. Но мы еще живы, мы с вами живы! И эта живучесть заставляет меня в воскресный день шаг в шаг следовать за Зоей по знакомому маршруту в одном направлении.
- Мертвые сильней живых, - говорит мне Зоя, точно убеждает саму себя. Мертвых не победить. Они - высшее воинство.
Она напоминает похудевшее приведение, отеки под глазами, нос обострился и стал похож на птичий клюв. Носатая Зоя, не робей!
Мы поминутно останавливаемся, Зоя настойчиво протягивает наполненную до краев рюмку. И каждый раз в слове "помянем" чувствуется священный знак приготовления к будущему разговору с умершим мужем. Зоя намерена выпытать способ как остановить войну. Жутковато звучит, но мне не привыкать к торжественности обряда, благодаря которому, а Зоя в этом уверена, она приобщится к таинствам высших сил.
Зоя слишком поздно узнала истинный замысел сына, поэтому роль виноватого в своих злоключениях с легкостью обозначила.
- Бог, ты обманул мои надежды! - тычет она пальцем в небо. - Коля, если ты слышишь меня, помни, на том свете ты сгоришь со стыда, если не убережешь сына!
Допускаю, что Господь действительно ошибся в расчетах создавая Колю, потомка Адама, возможно именно в Зоином случае он поскупился на божественную силу. Адамово семя оказалось достаточно некачественным. Вот почему меня преследует подленькая мысль. Жил рядом Коля, брак с которым исчерпал себя как-то незаметно, исподволь. Выстиран, накормлен и ладно! Вечно недовольный, бурчанием напоминал испорченный газами кишечник.
- У него мозги с желудком соединены одной трубкой, - язвила Зоя, презрительно глядя на мужа.
Коля сужался, съеживался, Зоя входила в азарт. Слюна напоминала жидкий азот. И вскоре кролики в сарае стали отправной точкой Колиного существования. Зверьки делились привязанностью, ласкали глаз, щедро тешили Колю верностью и любовью. Под ударом очередного обстрела пал сарай. Мы нашли Колю лежащим на боку с очерченным радужным нимбом вокруг облысевшей макушки. Кровь не клюквенный сок, особый привкус - сила ответного удара. Даже мертвый Коля не сводил широко распахнутых глаз с обожаемых кроликов, влюбленная пара которых в экстазе соития гибко двигалась во славу хозяина. Коля покинул землю счастливым человеком!
Но стоило Колюне уйти в иное измерение, плыть легким облачком широко раскинув руки над золотистыми просторами, как Зоя тут же переписала их совместную жизнь, наделив мужа чертами характера несвойственными при жизни. Боль потери окрепла настолько, что Зоя вновь влюбилась в уже несуществующего среди живых мужчину. Коля оказался умным, сильным, красивым - не чета нынешним мужчинам.
Страх, как фурункул, выдавишь, а оспинка останется. Боязнь, что Коля пусть даже из потустороннего мира примет сторону сына, заставляет Зою то и дело повторять:
- Это уж слишком! Увели моего сына подлые ополченцы!
То, что мы увидели в ограде кладбища, повергло в шок. Повсюду царил хаос перекопанной земли, свежий холмик, вид которого заставил Зою поднять вверх руки и замереть, как изваяние. Бутылка с водкой в правой руке, надкусанный кусочек сыра в левой, делали женщину похожей на Родину-мать. Она в минуту готова вырвать из рук спившихся сыновей - остаток славянского счастья. Ни похлопывания по плечу - навязчивое расторможение окаменевшего тела, уговоры не паниковать, а вначале разобраться, не привели статую в очеловеченное состояние. Неизвестно сколько бы продлилось Зоино монументальное молчание, точно каменного болвана при битве Мамая и Тохтамыша, если бы не мой звонок к Олегу.
Олег отозвался мгновенно, мы разговорились.
Спустя десять минут сплошного вранья о чудном Зоином настроении, я продолжила сочинять сказочку о мифической кофточке, купленной накануне, приготовленных шашлыках. У Зои задергался правый глаз, порозовел кончик носа. Разок-другой емко икнув, заморгала она рыжими ресницами, шумно всасывая слюну, встрепенулась, напряженно вслушиваясь в смех сына на другом конце провода. Я сделала связь громкой. Парень весело вторил, нисколько не веря ни одному моему слову, искусно подыгрывал, когда я подтрунивала над Зоиными страхами. Зоя вдруг заплакала, утирая тонкую полоску соплей рукавом. Когда первый приступ прошел, остекленела, уставившись перед собой красными глазами, а затем без сил опустилась на покалеченную недавними похоронами лавку и, указав на холмик объеденным куском сыра, произнесла:
- Кто тут?
- Во всяком случае, не Олег.
- А где Коля?
Коля лежал на прежнем месте в правом углу ограды и сквозь толщу грунта подслушивал наш разговор.
- Коля на месте, Зоя.
- Мне необходимо поговорить с мужем.
- Я схожу в контору, разузнаю, что здесь произошло.
Раскачать дом дело хлопотное, нелегкое. Ты осознаешь, что именно благодаря личному, прикормленному страху сдвигаешь углы помещения неустойчивостью собственного тела. Нечто подобное происходило в небольшой, узкой, как школьный пенал из социалистического прошлого комнатке, обозначенной на табличке у входа, как "Погребальный офис". Даже буквы и те ощущали общее покачивание, выведенные чьей-то дрожащей рукой.
В офисе аромат жареной картошки смешивался с запахами левкоя, крашеного поролона и бумажных синюшных цветов, заготовки которых тут же свалены в кучу на столе. Пировала шумная компания. Хрустел огурчик, звонко целовались стаканы. В центре комнаты из хвостика минометной мины торчали пластмассовые розы, дешевый клон живого собрата. На полу веревка и пара сапог компанейски прижималась друг к другу. Добиться хоть маломальских объяснений от приемных детей Харона не представлялось никакой возможности. Разгоряченные копачи поддерживали скорбь клиентов одной рюмкой за другой. Примерно четверть часа понадобилось мне, чтобы объяснить цель визита, получив ответ в духе времени, сводящийся к емкой фразе: "Не нравится покойник, займитесь самовывозом".
И если бы не Олюшка и Семушка я никогда бы не узнала, что произошло в Зоиной оградке. Семушка заприметил меня сразу. Но не торопился вступать в разговор. В длиннополом пальто, набольшего росту с кирпичным лицом, заговорщицки шептал что-то на ухо воздушнообразной Олюшке, косясь при этом в мою сторону. Они жили со мной по соседству, а с первыми обстрелами закрыли дом и перебрались на кладбище.
Брат и сестра отвечали всем параметрам пищевых побирушек. Отчаянно молились, но при этом не верили в Бога. Кочуя от одной богомольной родственницы к другой, выросли на чужих обносках, толком не работали, ничему полезному так и не выучились. Показная смиренность сочеталась с едкой завистью и жадностью. Обрести устойчивость в жизни помогло им кладбище, где умершие превратились в их личную собственность. Выслушав меня, Сёмушка опустил глаза и завис в трансе молитвенного экстаза. Я предложила деньги. Такое хищное рукоприложение сплоченных пальцев к купюрам я ощутила впервые.
Приторная Олюшка напоминала вопросительный знак. Подглядывание из-за оградок стало делом всей ее жизни. Вот они и поведали мне, что несколько недель назад кладбище кучно обстреливалось. Усопшие хозяева здешних мест возмущенно сотрясали личными костяшками. В тот злополучный день ближе к двенадцати появилась машина с ополченцами. Олюшка мелкими перебежками кралась следом в надежде поживиться сладким. Увы. Погибшего похоронили наспех в Зоиной оградке, не оставив ни крохи на поминальный ужин.
- Бывают же такие жадные люди, - посетовала Олюшка.
- Оттяпают весь участок. Не иначе замаскированные рейдеры! - проворчал Сёмушка.
Кончик Зоиного носа, напоминающий клюв кондора, ожил и смешно задвигался. Тугая розовая капля влаги зависла, а затем принялась частить на грудь как из сломанного крана.
- Завтра же иду в исполком! - вскочила Зоя. - Потребую немедленно убрать подкидыша! На черта нужен урод рядом с Колей!
Спустя неделю Зоя ввалилась ко мне в квартиру. В руках сжимала лопату, всячески отказываясь с ней расстаться, как я не уговаривала. Ломкость в Зоиной фигуре сократилась до утонченной нити, образовав циркулеобразную форму ног. Похудела, осунулась. Она напоминала мне семафор, цветными сигнальными линзами поочередно отсвечивали глаза. Сделав несколько кругов по комнате, Зоя вдруг издала знакомый булькающий звук и с шумом плюхнулась на диван. Чувствовалось приближение сакральной фразы. И вот свершилось.
- Вчера я имела разговор с Колей.
- Ты снова ходила на кладбище?! - закричала я. - Ну это же невыносимо! Зачем тебе лопата?
- Лопата? - удивилась Зоя, ласково прижимая глянцевый черенок к груди. - Ах да, лопата. Это на случай непредвиденных обстоятельств. Нужно быть готовой к любой неожиданности, даже...
- Неожиданности?
- Я распознаю тончайшие переливы звуковых волн. Но при этом мозговая извилина работает на полную мощность даже во сне. Ведь так?
- Конечно, Зоя.
- В субботу? Да, в субботу сморило меня достаточно быстро. Вот почему провалилась в сон, а не просто уснула. Вибрации, волны, понимаешь?
- Да, Зоинька.
- С трудом верится, что у тебя достаточно знаний по данному вопросу. Ну, да ладно! Вдруг слышится осмысленно-грозно знакомый голос: "Да выключи ты, наконец, радио. Спать мешаешь!", - кричит мне Коля прямо на ухо. - "И перестань шляться в исполком! Угомонись, Зойка!".
- Я подхватилась, - продолжает Зоя. - Ураганный шквал по стеклам, треск и сотрясение всех частей тела. Бросилась в погреб, крыша вспыхнула, как Вифлеемская звезда. Вижу, как обожженное небо накренилось надо мной изо всех нечеловеческих сил. Чтобы погасить огонь, я пила воду, захлебываясь до икоты и она, вода, душила горло холодными пальцами. Вот одна лопата осталась, единственный аргумент в пользу жизни. После этого моя голова пришла в движение. В ней образовалась бездна, полная черных неясных очертаний, которые теперь взяли власть в свои руки и не отпустят меня никуда.
- Ты хочешь сказать, что твой дом сгорел? И ты не позвонила, не попросила помощи?
- Нужно только подобрать удобное слово, которое объяснит то, что происходит с нами. В этом слове и есть доказательство.
- И что это значит? - спросила я.
- Подтверждает только, что я антенна, и могу разговаривать с Колей. А подкидыша я не отдам, Коле он нравится, пусть остается в нашей оградке, к весне я ему памятник поставлю.
- Но ведь ты даже его имени не знаешь.
- Ну и что с того? Есть ведь памятник неизвестному солдату.
- Послушай, Зоя, сейчас необходимо предпринять какие-то действия. А главное: где ты будешь жить? Подумай о себе.
- Какое это имеет значение? - удивленно фыркнула Зоя. - Хотя я о тебе была лучшего мнения.
Почти силой я втолкнула Зою в машину. Повсюду разрушенные дома с пробитыми кровлями, обгоревшие, обезличенные, встречают нас скорбным караулом загубленного некогда живого пространства. Послания пишутся здесь на бетонных ограждениях россыпью выщербленных дыр. И даже деревья не в силах вынести ярость снарядов, лишенные крон, склоняются перед теми, кто еще жив в этом аду. Зоя закрывает ладонями уши, стараясь вжаться в сиденье. Невыносимо ощущать, что время замерло на выщербленной минометными ударами дороге, точно вокруг временное пространство 41-45 годов.
От Зоиного подворья остался небольшой флигель. Дом оскалился почерневшими стенами, с укором поглядывает на хозяйку, не сумевшую уберечь их от боли. Но есть надежда. В упрямом бесстрашии, с которым разбирают мусор жители, таится упругая пружина механизма, способного выжить любой ценой.
Флигель, построенный Колей, является живым напоминанием первых лет совместной жизни.
У порога флигеля банки.
- Соседи доедают остатки моего благополучия. Компоты и соленья берут из погреба. Их можно понять, если сгорел дом, значит поживиться не грех! Вымытую посуду возвращают обратно. Так что брать нам собственно нечего.
Едва легкие облака укрепили теплом город, сердце защемило. Так счастливо я не чувствовала ни одну весну в своей жизни. Что делают с нами эти южные ветра, когда ослабевает зима с ее окладами из тяжелого серебра на окнах! Воздух нагрет, привкус горькой просыпающейся земли настраивает на блаженно помешанное состояние устойчивого счастья. Город, разбуженный клейкой весенней травой, зализывает раны артобстрела. Вопреки значительно поредевшему населению города, бочка с квасом умилительно пахнет ржаным хлебом, утверждая незыблемость созданного Юзом города.
Олега я заприметила сразу. Помахав рукой, бросился ко мне, стриженный, в камуфляже. Суетно, до одури глотали холодный квас, единственный на тот момент напиток, вкус которого до сих пор лежит тугой каплей на моей футболке. Я храню ее как свой личный аргумент в пользу жизни.
- Нам бы по рюмочке коньячка за встречу, Олежек, - предложила я.
- Нельзя. Я вообще от спиртного шарахаюсь. Крышу срывает. Я пьяным себя боюсь больше, чем войны.
Неслышно Зоя положила голову на мое плечо. Улыбнулась, как ребенок, получивший долгожданную игрушку.
- Олег ушел из ополчения. Теперь мы не расстанемся никогда, - ворковала Зоя.
- Ты счастлива?
- Еще бы! Не представляю как я бы я жила дальше, но мой сын оказался мудрее своих друзей. Было бы из-за чего отдавать жизнь! Не верю я в патриотические конвульсии, защиту русского мира, борьбу с фашизмом. Тебе не кажется, все это - политическая суета?
- Нет, Зоя, не кажется.
- Я так и знала, - в устойчиво-зычном голосе послышался металл. - Ты готова жить в разрухе и нищете, среди взявших в руки оружие. Но мы другие, мы мирные, нам война ни к чему. Олег уезжает в Москву, а меня вызовет позже, когда деньги подзаработает. Так что вся жизнь у нас впереди!
- Мороженого хочу, Зоинька!
- Ага! Будет тебе мороженое. Ну, я побежала.
Олег молча курил, не вмешиваясь в разговор. Одурело свистел большой зеленый жук, карабкался на берцы. Когда солнце коснулось обветренного, шелушащегося лица Олега, он казался старше своих лет.
- Уезжаешь? - спросила я.
- Да.
- Когда?
- Мать горячится, но у меня другого выхода нет. Ни в какую Москву я не еду. Через три дня на передовую.
- Зачем ты ей соврал, Олег?
- А что остается, когда держишь в руках результат МРТ головного мозга?
- Зоя больна? Все очень серьезно?
- Да. Поэтому я вру, смягчая удар, и не могу ничего с собой поделать.
- Я найду ей врача.
- Вряд ли мать тебя послушает. Каждый день лепечет, что я вмешиваюсь не в свое дело, что отец говорит с нею во сне, уверена, что здорова.
- Она давно с Колей ведет диалог. Бред.
- Думаю, что причина - сгоревший дом. Сразу после пожара начались боли.
А потом мы ели мороженое. Зоя блаженно улыбалась, слишком быстро растекалась в душе радость. Наслаждаясь сыном, не отпускала ни на минуту его руку. Смотрела на своего бога теплым собачьим взглядом, уходя, показала украдкой на Олега, переполненная счастьем, которое не расплескать и не выпить. Густое, чем-то напоминающее горчинкой изюма квас, счастье уменьшалось, пока не исчезло окончательно.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
