На днях Григорий Сиваков вспоминал детство - детство городского мальчишки, не слишком избалованного компьютером. Они ещё играли в салки, в войнушку. В играх ему не раз приходилось подкрадываться и снимать "ничего не подозревающего" часового. В четыре движения: зажать рот, деревянным кинжалом по горлу и ещё обязательно повернуть голову, "ломая" шейные позвонки, а потом бросить "труп" на землю и внезапным атакующим броском разгромить "главные силы противника". Часовой снят... легко, как в кино.
Детская войнушка... как давно это было, в другом мире. Тот мир остался далеко... дома.
...Разведчики вышли на эту базу совершенно случайно. Точнее, вышли - это громко сказано. Они обнаружили её, организовав засаду, увидели на соседнем хребте, сразу над берегом ручья и почти тотчас поняли: не подойти, не достать, никак... Артуха не возьмёт, не накинет. Вот если бы сюда "Тюльпан", только где он? На всю огромную страну одна кастрированная бригада, да и та далече. Можно попытаться снять одного, двух из СВД, а остальные? Остальные обязательно уйдут.
-Наблюдать! - командир не стал спешить.
-Наблюдать! - приказали из отряда.
-Наблюдать! - веско добавила Ханкала. Наблюдали. Увидели, выявили, и командир, взвесив все за и против, принял решение.
Выдвинулись, едва смеркалось. Рюкзаки и всё лишнее бросили. На себе - только оружие и боеприпасы. Разведдозор впереди. Первым - сержант Сиваков. Крепыш, КМС -рукопашник, умница. Ему надлежало сделать самое основное, возможно, самое главное сегодня и самое страшное в жизни.
Второй боевой выход. Он ещё никого не убивал... Он шёл на войну, он готовился к ней. А у тех, кому уже довелось...У каждого было по разному: кто-то убивал, принимая политическое решение; кто-то, отдавая приказы; кто-то, поднося снаряды или цепляя бомбы под крылья летательных аппаратов; кто-то, паля во тьму и даже не подозревая, что его пули нашли свою жертву; кто-то, в злой перестрелке вскидывая оружие наугад; кто-то, швыряя в подвал или за дувал гранату; кто-то, тщательно выцеливая в оптику или выглядывая врага в прорезь прицела; кто-то от пояса, в упор бил набегающего противника и видел, как расползаются по его груди темные пятна. И каждый переживал это по-своему: кто-то тут же веселился на очередном банкете; кто-то пребывал в гневе от слишком малого количества трупов противника; кто-то даже не задумывался о последствиях своих действий или же не желал задумываться; кто-то так и оставался в неведении; кто-то просто пребывал в опустошающей радости, что остался жив; кто-то продолжал стрелять и стрелять, пока к первому убитому не добавлялся второй, третий, четвёртый, страх переходил в злость, нервный всплеск в тупую усталость. Кто-то просто пребывал в ступоре; кто-то с восторгом вспоминал падающего на землю врага; кто-то - в тупом безразличии. Тысячи оттенков, десятки ситуаций, миллионы людей. Кто-то рыгал от выпитого, кого-то рвало от одуряющей вони первого трупа. И так до бесконечности...
Григорию предстояло, как в старину, как прежде, как... как совсем не принято в "цивилизованном обществе", как варвару и одновременно разведчику-диверсанту... Автомат проще - жмёшь курок и убиваешь, вроде как бы уже и не ты, будто так и должно быть. А тут... Но он готовился. Вся его полуторагодичная служба была лишь прелюдией к этому действу. Финал. Первая сцена последнего акта. Или как там на сцене? Жизнь - игра, игра - порождение жизни, кошки-мышки, большие политики - маленькие солдатики. Всё продумано, всё решено заранее, ещё на боевом слаживании... роль определена. Он сам выбирал её. Отрабатывал в надежде, что именно ему доверят, и он сумеет, он справится.
Пред тем как начать движение, командир группы, видимо, не столько желая наставить, сколько подбодрить, поманил его к себе:
-Можно зажать ладонью нос - рот, - пояснял, а точнее, напоминал он, - и держать минуты две-три, пока человек,- (человек??? Враг!!!),- не потеряет сознания. Две-три минуты, и не придётся оттирать кровь, не придётся думать о том, что сам, собственными руками... А если он вырвется? Если его ладони найдут оружие? Если он сумеет поднять тревогу? Если... - голос командира группы был тих, но твёрд: - Рисковать мы не будем. У тебя хороший нож...Только не спеши! Всё как учили. Помнишь?! - скорее не вопрос, а утверждение. - Сможешь? - и опять вопрос без вопросительной интонации.
Сиваков, не раздумывая, кивнул, а по спине пробежала холодная цепь мурашек.
И вот теперь он шёл впереди группы, осторожно ступая и обходя едва видимые в полутьме наступающего вечера корни, ветки, оставшиеся с незапамятных времён пни. Шли медленно, всё было рассчитано буквально по минутам, или это только казалось, что рассчитано? Разве можно рассчитать время передвижения по пересечённой местности? Ямы и поваленные деревья, корневища и заплетающиеся на ногах стебли ежевики.
Сделав крюк и перейдя речушку, спецназовцы направились к оврагу, развалившемуся на северо-восточном склоне хребта в трехстах метрах от обнаруженного противника. К самой базе они рассчитывали выйти к полуночи. И вот до вражеской фишки сто пятьдесят метров, чуть больше - чуть меньше.
Командир подал знак, и группа осталась на месте. Дальше двигалась только головная тройка - разведдозор. Последние полсотни метров до вражеского охранения сержанту предстояло пройти одному. Командир слишком уж рассчитывал на своего кандидата в мастера спорта, слишком доверял его навыкам. Вот если бы и сам Сиваков хоть на миг разделил его уверенность...
Вскоре рядовые Слепков и Фёдоров остались позади. В едва пробивавшихся сквозь листву лучах луны окружающее пространство казалось нереальной компьютерной графикой. Повсюду тени. Григорий замедлил и без того осторожный шаг. Фигура неподвижно застывшего, вслушивающегося в тишину вражеского часового отчётливо проступала на фоне плывущего по небосводу лунного диска. На один метр пути минута-две.
До врага оставалось каких-то десять шагов, когда сердце Сивакова, постепенно набирая обороты, начало стучать, как будто было готово выпрыгнуть, биться, сжимая легкие и не давая вдохнуть полной грудью. Лишь короткие толчки воздуха, туда-сюда, туда-сюда. До противника всего ничего, а сердце по-прежнему бьёт, как барабан. Кажется, только его и слышно в окружающей тишине. Странно, что этот гад до сих пор так и не обернулся. Глухой?! Он не слышит, как крадется к нему смерть?! А может это пришел назначенный ему час? Единственный и неповторимый. Два шага и удар. Под ребра снизу вверх, в сердце, как учили. И пошевелить, не вынимая... Повести вправо-влево. Чтобы наверняка... Осторожно опустить труп...Да! Обязательно зажать рот, чтобы, не дай бог, не вырвался вскрик. А сердце бунит как бубен. Еще шаг. Ещё полшага. Вот так. Теперь левой ладонью прижать губы, полушаг правой вперёд, удар, нет, не так... проще, естественней... "Естественней", - какое странное и неподходящее слово. Что может быть противоестественнее, чем убийство одного человека другим? "Естественней" потянуть голову назад и остриём по горлу. Одним движением. Всей шириной лезвия...
И нож пошёл, мягко, легко, будто не было перед ним никакой преграды, податливая плоть - кусок кожи и хрящ гортани, и до самого позвоночника. Попади лезвие в межпозвонковое пространство - пошел бы дальше. Он будто скользнул по пустоте - мгновенный всхлип, хрипящий вздох - и руки, и лицо в теплой, растекающейся по коже влаге. Это уже потом она станет липкой, смешается с потом и грязью, почернеет, растрескается, станет шелушиться и отваливаться мелкими частичками. А сейчас чужая кровь грела застывшие от напряжения руки, затекала в рукава, стекала по лицу. Кровь, нескончаемый всхлип, невольное заваливание тела и беспорядочное брыкание, толкание ногами. И уже непонятно, кто хрипел: то ли агонизирующий часовой, то ли из последних сил удерживающий его сержант. В какой-то миг на землю рухнули оба. Глухой удар падения тел - и тишина. Враг умер. Сиваков застыл в неподвижности, не в силах преодолеть сковавшее мышцы одеревенение. Он лежал, страшась отпустить ладонь с окровавленного рта убитого. А над ним холодная ночь плавно перетекала в такое же холодное утро. Он сделал своё дело: скоро к нему подтянутся остальные бойцы группы, и с первыми лучами солнца в безмятежно спящий лагерь моджахедов придёт громкоголосая смерть. Он всё сделал один, только и жить ему с этим придётся одному...
Что оставит эта ночь в его душе? Вариантов десятки, сотни, если не тысячи... Каждый умирает в одиночку... Каждый выбирает свою меру ответственности... совести... меньшее зло... правду... ложь. Один и тот же поступок может быть гордостью или проклятием. А может и тем и другим одновременно? И на твоём смертном одре пройдёшь ли ты мимо оставленных за спиной душ или будешь мучительно гореть под испепеляющим напором внезапно нахлынувшей памяти? Кто знает, кто знает...
